Зверобой (джен)

Сжавшись в ожидании удара, я обхватил голову руками и крепко зажмурился, но его не последовало. На лицо и шею упали холодные брызги. В ноздри хлынул запах застойной воды, прелой травы и леса. Тяжесть сидевшего на мне тела исчезла, оставив после себя странную невесомую легкость.

— Что... Что ты наделал? — где-то совсем рядом раздался испуганный голос, заставивший меня резко распахнуть глаза.

Взгляд упёрся в бездонное персиковое небо, расчерченное паутиной чёрных изломанных веток. Не было больше ни света от фонаря, ни густой зелёной листвы, ни нависшего надо мной красного лица Кристофа с пульсирующей на лбу веной. Только чёрные вороны, спящие, плотно прижавшись друг к другу, на ветвях мёртвого дерева. В висках глухо застучало, вторя бьющемуся о ребра сердцу. Я всё так же лежал на спине, но теперь вместо твёрдого асфальта, в который секунду назад упирались лопатки, было что-то мягкое и влажное, неприятно холодившее кожу.

— Что ты сделал, придурок?!

Кристоф? На какое-то мгновение я даже успел позабыть о нем. Не понимая, что происходит, я нахмурился и медленно повернул голову. Мой обидчик был совсем рядом. Он сидел на покрытой ровным слоем мха земле, возле необъятной ширины ствола дерева, к которому испуганно льнул всклокоченный Бубенчик.

— Ты оглох, что ли?!

Вздрогнув от глухого рыка, я приподнялся на локтях. Из носа, падая на траву, повалились тёплые сгустки крови. Сплюнув кислую вязкую слюну, я встал на ноги и настороженно огляделся: вокруг, покуда хватало глаз, простирался чахлый ольховый лес. Корявые стволы низких деревьев, больше походившие на прутики, увитые лианами жестколистного плюща, едва качались от редких порывов ветра. От тонких ветвей с липкими мелкими листиками тянулись седые нити паутины с нанизанными на них хрустальными бусинами воды. Над толстым ровным слоем мха безмятежно парили ватные облака пушицы на тонких стеблях. Под ними, словно в насмешку над всей этой мнимой безмятежностью, белели обломки человеческих костей и осколки черепов.

Это что же… Мы тоже… Провалились? Но как? Это не укладывалось в голове, но глаза не могли врать: мы больше не были в Пригороде. Мы переместились. Попали в другую реальность, словно герои какой-то фантастической книги. А значит, ни я, ни Лу не сошли с ума? От этого осознания по спине побежали колючие мурашки. Стиснув пальцами лежавший в кармане нож, я медленно обернулся, боясь увидеть подкрадывающийся туман или красные огни, но вдаль уходили лишь бесконечные вереницы тонких черных стволов.

— Эй! — вновь зло гаркнул Кристоф, заставив меня попятиться и едва не упасть. Нога оперлась на казавшуюся довольно устойчивой кочку багуна, поднимая в воздух облако мелкой звонкой мошкары, но комок травы вдруг в одно мгновение провалился ниже уровня земли. Кроссовок погрузился в бурую холодную воду. Черт! Слева, метрах в двух от Кристофа, вверх тут же брызнул фонтан бурой воды. Зелёный ковёр из мха заволновался, как наполненный водой матрац. Удивленно окинув взглядом замученный болезнями и грибком лес, я закусил губу. Кажется, до меня начинало доходить: это место не было просто лесом, за этими чахлыми деревцами пряталось зловонная, гнилая топь, полная ловушек и покрытых мхом костей, среди которых я распознал нижнюю челюсть с серебряным зубом…

— Не двигайся, придурок, — выставив руки вперед, выкрикнул я, обращаясь к Кристофу, рассматривающему ошарашенным взглядом место, откуда мгновение назад била струя воды. — Здесь до хрена слепых окон и продушин, а под ними бездонная пропасть. Намертво сдохнуть хочешь?

— Сам придурок! — непослушно делая шаг назад, выкрикнул в ответ Кристоф.

Его звонкий голос эхом прокатился по бескрайним лабиринтам трясин, нарушая глухую тишину. Потревоженные вороны недовольно заклокотали, им гортанно ответили жабы. Ставшее уже привычным предчувствие беды мурашками скользнуло от затылка к лопаткам:

— Заткнись! — прошипел я, подхватывая на руки испуганно метнувшегося мне навстречу мокрого кота. — Если жить хочешь…

— Да кто ты такой, мать твою, чтобы мне указывать?!

— Да тише же! — нетерпеливо повторил я, но было уже поздно. Вдалеке, среди редких кривых деревьев, появилось бледное, едва заметное свечение.

— Туман, — коротко выдохнул я. — Бежим!

— Отвали!

— Да и хрен с тобой! — ядовито выплюнул я и обернулся: щупальца тумана стремительно приближались, наполняя воздух уже знакомым смрадом. Они клубились, нахлёстывая друг на друга, как волны в разгар шторма, облизывали тонкие стволы деревьев, двигались наперегонки. — Это низинное болото, под мхом сотни метров воды. Шансов, что выберешься без моей помощи — ноль...

Заметив, как Кристоф переменился в лице, я отодрал протестующе орущего Бубенчика от кофты, удобнее прижал его к груди и, утерев выступивший под носом пот, прыгнул на ближайшую кочку возле кривого ствола дерева. Трясина жадно чавкнула, подошва кроссовка погрузилась в воду, но переплетение травянистых побегов оказалось прочным. Пятка исступлённо заныла, вторя пульсациям в измученной переносице, но я старался игнорировать боль и сосредоточенно следить за отражающими свет крохотными блюдцами воды, вспучивающимися при каждом новом прыжке. Любой необдуманный шаг мог оказаться последним, перепутай я рыхлую чарусу с молодой порослью ярко-зелёного багульника, но времени на холоднокровные раздумья не было. По пятам шла сама смерть. Наполненный её запахом воздух застревал в горле, по вискам стекал пот, на который слетался кусачий гнус, так и норовивших забраться в глаза или рот, кот впивался когтями в грудь. Кристоф же, несмотря на все сомнения, бежал следом, я слышал его тяжёлое дыхание и чавкающую под подошвами воду.

— Стой! — вдруг, хрипло выкрикнул он и, схватив меня за капюшон, резко потянул назад.

Жёсткий ворот грубо врезался в шею. Дыхание перехватило. Оступившись, я едва не рухнул, стискивая кота. Впереди, ровно в том месте, куда я намеревался поставить ногу, одеяло из мха приподнялось и запульсировало, будто под слоем зелёной кожи забилось чьё-то огромное сердце. Один удар, второй. Послышался треск рвущихся стеблей, и из появившейся в канве бреши сначала показалась усохшая осклизлая рука с болтавшимися на сухих фалангах пальцев золотыми перстнями, а потом и неровная голова, покрытая редкими слипшимися пучками светлых волос, падающими на затянутые третьим веком горящие красным глаза. Горло сжал спазм, не позволяя сделать вдох: навья!

— Что за?.. — воскликнул Кристоф.

— Дерьмо, — коротко закончил за него я и без объяснений бросился в другую сторону, вздрагивая от натужных стонов, которым вторили вороны.

Всё болото вмиг наполнилось всполохами, воздух задрожал от гулкого карканья и гонимых ветром обрывков чужих шепчущих голосов. Они то стонали, то молились, то срывались в истерический хохот. Проникали в голову, заглушая мои собственные мысли. Среди всей этой какофонии стук сердца, готового проломить рёбра, был похож на тиканье часов, отсчитывающих последние секунды: тук-тук-тук... Туман всё ближе. Тук-тук-тук... Изо рта вырвались облачка белого пара, нога попала в неглубокую лужу с бурой водой, края которой уже успели подёрнуться тонкой коркой льда. Тук-тук-тук... Вскрик!

Обернувшись, я увидел, как Кристоф упал ничком, а на его спину запрыгнула уродливая длиннорукая тварь. Она была гораздо крупнее той, что мы встретили ранее, и ещё меньше походила на человека, чем та, которую я видел в кустах возле ручья. Её облачённое в истлевшую, покрытую бурыми пятнами тряпку, похожую на остатки ночной кружевной сорочки, тело с бледной кожей и серыми струпьями, под которыми отчётливо угадывались слои сильных мышц, напряглось. Чёрные магистрали вен вздулись и запульсировали. Длинные ноги с вывернутыми суставами распрямились, позволив победно возвыситься над добычей. Запрокинув голову, навья издала пронзительный гортанный крик, царапнувший перепонки. В жидких рыжих волосах я заметил тусклую искру золота — макушку монстра венчала диадема с крупными круглыми изумрудами. В небо взметнулась стая чёрных воронов, принявшаяся кружить в ожидании начала пира. Птицы знали, что скоро и они смогут поживиться свежим, ещё не успевшим остыть человеческим ливером.

— Помоги! — задыхаясь под весом чудища, прохрипел Кристоф, отчаянно хватаясь пальцами за рыхлый мох и выжимая из него влагу, как из губки.

Я же будто оцепенел. Мышцы сковало леденящим внутренности ужасом. Не в силах отвести взгляда от покрасневших, с мерзким чавканьем разверзшихся губ, обнаживших несколько рядов острых, словно иглы,зубов, я схватился за карман, стискивая нож через толстую ткань. Голоса в голове уже не просто шептали. Они кричали, срывались на вой, стонали в припадке звериного возбуждения. Ой! В грудь впились острые когти. Бубенчик с шипением выскользнул из моих ослабевших рук на землю и сиганул между чёрных стволов.

— Куда?! Стой! — прохрипел я, возвращаясь к реальности, но кот почти сразу смешался с жемчужными волнами, пропав из виду.

Кристоф утробно рыкнул. Медленно повернув к нему голову, я встретился взглядом с полными отчаянной мольбы и невообразимого страха глазами. На мгновение в них, кажется, проскользнула крохотная искра надежды:

— Прошу, — прошептали бледные губы.

Но почти сразу угасла. Сжав челюсти до зубного скрежета, я отрицательно мотнул головой и сделал шаг назад.

— Нет... — только и успел пробормотать Кристоф, прежде чем его голос сорвался на сдавленный крик.

Сверкнули влажные от крови крючковатые когти. От звука разрываемой плоти и хруста костей к горлу подкатила тошнота. Закрыв уши руками, я неуклюже попятился и сорвался на бег. Прочь от тумана, прочь от голосов, прочь от щемящей боли в груди, прочь... Очередной вопль заставил чахлый лес содрогнуться. Чёрный хоровод птиц, без устали круживших в небе, раскололся надвое. Сердце, стучавшее из последних сил, сбилось с ритма, вынудив меня остановиться. Лёгкие горели, горло сжималось, не давая вдохнуть едкий смрад, который будто бы успел проникнуть даже под кожу. Казалось, так пах я сам. Словно за одно мгновение успел сгнить изнутри. А может, я и был таким всегда? Как испорченный арбуз: снаружи гладкий и аппетитный, а внутри почерневший и превратившийся в вонючий липкий кисель? Глаза начало печь. Я был готов разрыдаться от невыносимой жалости и одновременной ненависти к себе. Подступающие слёзы душили. Ослепляли. Я давился ими, каждое мгновение ожидая, что мой мир вот-вот оборвётся. Куда бы я ни бежал, как бы ни пытался извернуться — смерть уже была здесь. Она дышала мне в спину своим зловонным ртом с гнилыми зубами-иглами, трогала за шею ледяными пальцами, выла в уши, заглушая мысли. А я так боялся утонуть в пучине этого бесконечного забытья, что был готов на всё, лишь бы хоть на мгновение оттянуть встречу с неизбежным.

— Трус! — зажмурив глаза, выкрикнул я так громко, что не узнал собственный голос. — Трус, Андер! Ты — трус!

Пальцы дотронулись до разбитых губ, переместились на отозвавшийся жгучей пульсацией нос. Что бы сказал отец, увидев меня сейчас? Какое бы новое оскорбление выдумал, стараясь посильнее унизить? Ведь для него я был просто обузой. Ошибкой. Упущенным временем. Тряпкой. От этих мыслей в груди вспыхнула знакомая злоба. Скользнув рукой в задний карман джинсов, я вытащил складной нож и, выстрелив лезвием, медленно развернулся. Злость стёрла страх, подтолкнула вперёд. Голова очистилась. Наверное, сейчас я впервые в жизни ощутил жгучее желание бороться. Выжить любой ценой. Назло всем. И единственное, что всё ещё отзывалось болью под рёбрами, это воспоминание о последних словах, брошенных в порыве обиды в лицо матери. О словах, за которые я, в худшем случае, уже никогда не смог бы попросить прощения...

— Эй! — горло надсадно заныло, но жуткое чудище даже не подняло головы, выбирая, куда вонзить зубы в белеющее среди мха тело Кристофа. Вдалеке, в туманной дымке замаячили ещё несколько пар красных глаз. — Тварь!

Вторая рука нащупала в кармане фонарик. Дрожащими пальцами я нажал на кнопку и направил яркий луч прямо в морду чудовищу. Едва свет коснулся его бледной кожи, как оно зашипело и резко отпрянуло вбок, но лишь для того, чтобы в следующее же мгновение, пружинисто оттолкнувшись, преодолеть разделяющее нас расстояние. От сильного удара в грудь из лёгких выбило воздух. Неуклюже всплеснув руками, я полетел назад, ощущая телом немалый вес навалившегося сверху монстра. Его красные глаза хоть и не имели зрачков, но, кажется, видели меня насквозь. Из приоткрытой пасти с обломанным клыком волнами шла обжигающая влажную кожу вонь. Не замечая сковавшего грудь спазма, я сжал зубы и замахнулся, но навья среагировала быстрее. Когти со свистом рассекли воздух. Левая бровь и щека вспыхнули огнём, глаз ослеп от хлынувшей в него горячей крови. Следом боль пронзила плечо. Что-то звонко хрустнуло, и фонарик покатился по земле — сжимавшая его рука обвисла плетью и перестала слушаться, пасть существа окропилась алым. К горлу подкатила тошнота. Высокое небо покачнулось, грозясь обрушится прямо на голову. Я чувствовал, как силы стремительно уходят. Боль, терзавшая тело, уступала место липкой дрёме. Веки тяжелели. Перед глазами вдруг возникло улыбающееся лицо матери. Как давно я видел её такой счастливой? А папу? Когда он в последний раз говорил со мной без упрёка? А Анико… Чёрт! Если бы я не согласился пойти на эту дурацкую вечеринку... По щекам потекли слёзы, но я не чувствовал их тепла. Если бы лучше приглядывал за Лиз... Если бы, если бы... Сердце забилось так быстро, что я испуганно распахнул глаза и прижал к груди руку с зажатым в липких от крови пальцах ножом. Холодный металл напомнил о себе. Из последних сил стиснув зубы, я почти наугад ткнул им перед собой. Тонкое лезвие встретило на своём пути препятствие в виде жёсткой кожи и с ощутимым щелчкомтвошло в грудь до самой рукоятки. Пластик глухо треснул, закусив кожу ладони. В лицо хлынул яркий голубой свет. Мир вокруг замедлился, а небо всё-таки пошатнулось и тяжёлым чёрным покрывалом обрушилось сверху, не позволяя мне больше сделать ни одного вдоха. Сквозь его ватную тьму я не слышал ни рёва умирающего монстра, не испуганных криков воронов, ни раздавшегося над лесом плача охотничьего рога.

* * *

Сначала вернулся звук. Тихий стук поварёшки о борта железной кастрюли, — тук-тук-тук, — будто идущий сквозь ватную толщу тьмы. Затем защебетали птицы. Звонко щёлкнул нагретый солнцем железный подоконник. Нос распознал запах горелого молока, мяты и сосновой смолы. Похоже, у мамы опять убежала овсяная каша. Я попытался перевернуться, мысленно ругая себя за то, что забыл с вечера захлопнуть дверь в комнату, но не смог. В голове вспыхнула боль. Тупая, жгучая боль. Она распирала кости глазницы, поднималась к левому виску, простреливала в плечо и ключицу. В пересохшем горле запершило. С трудом приоткрыв правый глаз, я сквозь ресницы уставился на низкий деревянный потолок, на котором резвились солнечные блики. Воткнутый в щели между досок серый мох, свисавший седыми бородами, вздрагивал каждый раз, когда с улицы доносился звук глухих ударов, ошибочно принятых мною за звон кухонной посуды. Что за?..

Сердце, до этого размеренно стучавшее в груди, сорвалось на бег и заколотилось в горле. Рука взметнулась к лицу. В том месте, где должен был быть левый глаз, пальцы наткнулись на что-то твёрдое и бугристое, маслянисто-влажное. Воспоминания закружились, как картинки в сломанном калейдоскопе: жуткая тварь с блестящей в жидких волосах тиарой; стонущие в голове голоса; кровь — липкая и тёмно-красная; беснующиеся в небе вороны; неподвижно лежащее среди изумрудного мха тело Кристофа. Смерть. Грудь сдавило, когда я попытался сесть. На пушистые шкуры просыпался оплавленный жёлтый воск и сгустки жирной зелёной кашицы. Левому глазу стало немного легче, кожа ощутила приятную прохладу, но слипшиеся ресницы всё ещё не позволяли разомкнуть веки.

Собрав упавший на мех комок, я растёр его между подушечками пальцев и аккуратно поднёс к носу. Запах был горьковатым, отдающим ментолом и анисовой настройкой для полоскания больного горла. Бр-р-р... Мой взгляд поднялся по бледным пальцам, зацепился за красную вышивку, идущую по рукаву белой рубахи, в которую я оказался одет... Где моя одежда? Где нож? Где... Где я?

Одним коротким движением я откинул одеяло, сшитое из серых шкур — две голые волосатые ноги смешно показались из-под подола нелепой женской ночной сорочки. Пальцы ног коснулись прохладного деревянного пола. Натянув край рубахи на острые колени с жёлтыми цепочками синяков, я воровато огляделся. Сколько времени я провел здесь и кто спас меня? Взгляд скользнул по гладким крупным брёвнам сруба и висевшим на них круглым красным щитам с серебряными заклёпками. Переместился на подвешенные под самым потолком пучки сухих трав. Остановился на каменной печи, в открытом чёрном зеве которой тлели алые угли. Заметил стоящий на широкой лавке железный таз, высокую туго сбитую из досок кадку и деревянный черпак. Вода! Как же я хотел пить. Пересохшие губы разомкнулись, когда щелястый пол застонал под моим весом. Шаг. Ещё. Глаз принялся нестерпимо чесаться, но я лишь с шипением выдохнул сквозь зубы — трогать слипшиеся веки было страшно. Наконец пальцы сжали деревянную ручку черпака, в горло хлынула ледяная вода, выплёскиваясь через уголки рта и стекая по шее. В тот момент мне показалось, что я никогда не пробовал ничего вкуснее.

— Ха-а-а-а, — от холода свело зубы.

Распустив шнурок, державший не по размеру широкий ворот рубахи, я стянул её до пояса. Под тканью, на липкой от пота коже, обнаружились несколько свежих, розовых шрамов. Сколько же я пробыл в отключке, раз раны успели затянуться? Коснувшись кончиками пальцев намотанного на предплечье ровного отреза холщовой ткани, тихо выдохнул и упёрся руками в борта деревянной кадки. Водная гладь на мгновение покрылась рябью, но быстро успокоилась, и на зеркальной поверхности отразилось бледное, измождённое мальчишеское лицо с широким бордовым шрамом, протянувшимся от лба до середины впалой щеки.

— Что я теперь скажу родителям? — я поджал губы, зачерпывая воду в ковш и переливая её в таз.

Аккуратно смочив ладонь, дотронулся пальцами до век, ожидая ощутить острую боль, но её не последовало. Была только та, что пульсировала где-то глубоко за костями. Ещё немного воды, и ресницы без труда освободились от липкого плена. В воду упали бурые капли со взвесью травянистого порошка, от которых по поверхности потянулись масляные разводы. Веки не слушались, словно вовсе больше мне не принадлежали, тьма, плескавшаяся за ними, не отступала. Желудок сжала когтистая лапа страха... Переметнувшись к кадке с водой, я натужно сглотнул и дрожащими пальцами аккуратно растянул непослушные кожные складки. Отражение пошло рябью от моего прерывистого дыхания, но искажённая поверхность не смогла скрыть, что узкий зрачок потерял круглую форму, а радужка из привычной тёмной превратилась в светло-голубую, настолько контрастирующую с налитым кровью белком, что могло показаться, будто бы она светилась.

— Нет, — прошептал я, с горьким сожалением констатируя, что, несмотря на разомкнутые веки, мир с левой стороны так и оставался в туманной мгле. Глаз был практически слеп.

— ...етитская богомышь! — гортанный мужской голос вдруг громогласным эхом обрушился на меня со всех сторон, заставив испуганно вжать голову в плечи и обернуться в сторону открытого настежь окна. — Соль!

Напряжённое тело, отвыкшее от нагрузок, отозвалось болезненной тяжестью в мышцах. Сердце, и без того оглушительно бухающее в висках, ускорило ритм. С подоконника на меня смотрела лисица. Рыжая, как пожар осенней листвы, с пытливым взглядом янтарных глаз и белой прядкой на кончике хвоста. Прижав уши, она оскалила мелкие жемчужные зубы и, подняв дыбом шерсть на загривке, текуче спрыгнула в белую дымку цветущего за рассохшейся деревянной рамой вишнёвого куста. Брусья старого дома загудели от зычного мужского голоса, доносящегося с улицы. Широкий отрез холщовой ткани, которую я сперва не заметил, заволновался от влетевшего в дом тёплого сквозняка, обнажая чёрный проём. Не знаю почему, но ожидая, что в комнату вот-вот войдёт её хозяин, я занервничал. Да ещё и глаз... Было в нём что-то пугающе ненормальное. Стыдное. Хотелось спрятать его. Скрыть. Настолько, что, метнувшись к кровати, я с силой дёрнул край холщовой простыни. Нитки жалобно затрещали под пальцами. Жёсткая ткань неприятно кольнула тонкую кожу век. Завязав концы импровизированной повязки на затылке, я едва успел сесть на край набитого соломой матраса, как в комнате появилась молодая худая женщина с длинными рыжими волосами, забранными в густую косу. Застыв в проходе, она осмотрела меня тяжёлым взглядом пронзительных карих глаз и, улыбнувшись, крикнула через плечо:

— Вук, он очнулся!