То, что будет (гет)

Мы поженились тридцать первого декабря. Я очень хотел этой свадьбы: девочка попалась интеллигентная, нетронутая, строгого воспитания, и получить её, иначе как женившись, было невозможно. В наше время встретить такую было неслыханной удачей, — я и не знал, что ещё встречаются совершеннолетние девственницы… Мне было двадцать два, она на год моложе. Идеально.

Сегодня день нашей свадьбы. Рано утром я ехал к ней в холодной электричке — жила она в пригороде, расписаться решено было там же. После регистрации и обеда мы собирались отбыть вдвоём в московскую квартиру, доставшуюся мне от покойных родителей. Я гордился своим жилищем, чувствуя себя завидным женихом. Когда я остался круглым сиротой, мне было семнадцать, и пришлось немало шевелить мозгами, чтобы не потерять вожделенное жильё: родственники, до того едва о нас помнившие, наперегонки ринулись опекать несовершеннолетнего меня. Вернувшись из армии, пару раз крупно повздорив с теми и этими и восстановив прописку, я нашёл работу в захудалой конторе а-ля «почтовый ящик» и поступил на заочное. Моя будущая супруга тоже была студенткой.

Обе мои супруги.

С моей стороны на свадьбе не будет никого: родственники теперь не особенно привечали меня, и я платил им взаимностью. Родители невесты относились ко мне сдержанно, но дочери не препятствовали, хотя и помогать особенно не торопились. Мы с моей любимой скопили немного денег, пока ждали даты регистрации, и на них собрали скромный стол.

Я был доволен. Ей было абсолютно наплевать на жильё в Москве — прописаться ко мне она отказалась наотрез. Какая провинциальная девушка откажется от жилья в столице? Как и я, моя невеста работала и училась заочно, и её всё устраивало. Будущая тёща, строгая до фанатизма, научила дочку и готовить, и вести дом. Отец передал ей удивительную способность к рукоделию и Любовь к людям. Именно так — с заглавной буквы.

Плюс приятная внешность и хорошие мозги.

Где подвох, вы спрашиваете?

Я ехал на собственную свадьбу и тихо радовался, поскольку был уверен, что судьба наконец сделала мне подарок. Это действительно окажется так — до тех самых пор, пока я сам не решу иначе. Но откуда мне было знать, что будет?

В своё время я нахлебался унижений по самое не балуйся. Мой отец был профессором — иначе откуда бы такое роскошное жильё — а мама домохозяйкой. Отец практически не замечал меня и с трудом терпел рядом. Мама, двадцатью годами его моложе, стала всем моим миром. Отец умер, когда мне было двенадцать. За последующие пять лет мы продали практически все ценности, что у нас были, а оставшись совсем один, я пошёл зарабатывать на жизнь.

В своей будущей невесте я почуял знакомый надлом и ту напряженность, что взращивается настоящими страданиями, и потянулся к ней. Она вела себя безупречно, что твоя тургеневская барышня, вполне соответствуя, по моему мнению, образу жены научного работника, каковым я и планировал стать в недалёком будущем.

В холодном полупустом вагоне я ещё этого не знал, но она действительно окажется девственной, застенчиво-неловкой в постели, послушной и терпеливой. Я впервые чувствовал себя любимым. Это проскальзывало в её взгляде, улыбке, прикосновениях. Это не была страсть, — мне только предстояло разбудить её, — но нежная, доверчивая привязанность. И я тоже любил её.

* * *

…Я не смог взять её в нашу первую брачную ночь. Только в книжках молодожёны демонстрируют внушительные, а главное, безотказные в эксплуатации гениталии. Бред! Если у парней дела обстоят иначе, они не говорят об этом и тем более об этом не пишут.

Я, безусловно, был в курсе собственной физиологии. К тому времени мне уже удалось жениться на сокурснице и развестись всего пару месяцев спустя. «Моя бывшая изменяла мне», — объяснил я своей теперешней невесте. Будь она поопытнее, я не получил бы её, но мне повезло. В конце концов, интимная жизнь — не только проникающий секс.

* * *

Мимо окон проплывали пейзажи ближнего Подмосковья, я мёрз и ещё не знал, как она будет тихонько напевать, наглаживая мои рубашки, и ждать меня вечерами с горячим ужином. Как будет вкалывать на двух работах. Я ещё не знал, как она с упоением вяжет, или рисует, или пишет стихи. Как уверенно защищает курсовые работы и спорит, отстаивая своё мнение. Она легко подстроится под мой режим, мои интересы станут важны для неё — я не знал ничего этого, выходя из зябкого оцепенения вагона и скользя по ступеням железнодорожного моста.

Поднимаясь по заснеженным ступеням, я размышлял, сможем ли мы поладить. Несмотря на покладистый характер, я чувствовал в ней некий стержень и не был уверен, что смогу пройти с нею по жизни, не коснувшись его, так как сломать его вряд ли будет мне под силу. Согнуть — возможно. Но не сломать. Так оно и вышло, но знать этого я тогда ещё не мог.

Балансируя на скользком тротуаре, я радовался, что смог купить для неё обручальное кольцо. На два кольца денег у меня не хватило, но она отнеслась к этому абсолютно спокойно и согласилась выйти за меня так скоро, как мне того хотелось.

Я так ею гордился. Она была красива, умела ладить с людьми, много знала и была приятным собеседником. Я возил её к своей родне, хвастаться, — они обожали её. Сокурсники завидовали мне, сокурсницы фыркали и удивлялись, что такого она во мне нашла. Соседка нахваливала её и повторяла, как мне с ней повезло.

Меня злило, что никто и никогда не говорил, что ей повезло со МНОЙ.

Я представлял, как через несколько часов мы распишемся, и я увезу её в своё логово. Но я не мог предугадать, что моё тело подведет меня и я так и не смогу стать ей мужем по-настоящему — ни через день, ни через месяц. Никогда.

Она поначалу даже не особенно удивилась, поскольку была современной женщиной и понимала, что интимная жизнь многогранна и в моих силах было сделать ночи приятными для нас обоих.

Я понятия не имел, что всего несколько месяцев спустя ударю её.

* * *

Когда я впервые дам волю рукам, она недоумённо, пристально вглядится в моё лицо, словно не веря и не узнавая во мне человека, за которого выходила замуж. Но она виновата сама.

Я всегда предпочитал в своей постели покорных женщин, обожал долгие «мокрые» поцелуи, настаивал, чтобы они возбуждала меня. Её фигура своими изгибами напоминала виолончель, я с упоением представлял, как трогаю её и кончаю, пачкая постель, мебель и её кожу. Помня о том, что у женщин тоже есть потребности, я мог бы ласкать её в меру своего опыта и разумения, но это мне, как правило, очень быстро надоедало. Как позже оказалось, ей тоже, и однажды она, отталкивая меня, заденет висящий на стене портрет моей покойной матери.

Не женитесь на девственницах. Я так точно больше не стану.

* * *

Ноздреватые сугробы вставали на моём пути, не пуская, отдаляя нашу встречу. Входя в подъезд, я ещё не догадывался, почему она выходит за меня замуж. Я понял это позже, — по дрожащим пальцам, нервно теребящим локон, когда мы по воскресеньям приезжали к её родителям. Она быстро принималась за стряпню или уборку, а я слушал бесконечные нравоучения её матери, улыбался и вежливо ей кивал. Меня здесь не любили, и вскоре станет ясно, почему — я увёл из дому рабыню.

В ту минуту, чувствуя себя обманутым, я и не вспомнил, что она любила меня. Я не виноват, что обида заслонила солнце, когда догадался, что она воспользовалась мной, чтобы уйти оттуда.

Когда я узнал, что мать, втайне от её отца, с детства поднимала на неё руку, то обрадовался. Что бы я ни сделал, она никуда не денется, идти ей некуда, а вернуться в родительский дом не захочет, но ошибался — жена взяла сумку и уехала. Я поехал вслед, — был уверен, что родителям она ничего не скажет. Так и оказалось, и домой мы вернулись вместе. Я извинился и даже поплакал.

* * *

Третий раз я ударил её в день её рождения. Мы вчетвером приехали на родину её отца, — душная ночь в плацкартном вагоне, два часа пешком с вещами под июльским солнцем. Дом был старый, скрытый пышной листвой от пронзительной синевы южного неба. Утром я захотел её и полез пачкаться. Она застеснялась, отказала мне — тонкие перегородки, за стенкой родители… Я ударил, она поднялась и вышла, а я спокойно уснул и лишь два часа спустя нашёл её одну в саду на террасе. Она уже не плакала и спокойно поставила меня в известность: родителям известно, что я её обижаю.

Я тут же собрался, ушел на вокзал и первым поездом уехал обратно в Москву. Почему я сбежал? Матери её я не боялся, скорее, стоило опасаться гнева отца. Много лет спустя я узнал, что был совершенно прав: узнай он, как я обидел его дочь — убил бы.

Я послал ей телеграмму, потом ещё. Не получив ответа, собрался и приехал, — ещё одна душная ночь в вагоне, — но их уже не было. Дом был заперт.

Я звонил ей. Она не подходила к телефону. Трубку брали родители. Я искал с ней встреч, караулил на остановке и даже приезжал к ней на работу. Она была вежлива, но возвращаться ко мне отказывалась наотрез.

Как-то жена позвонила сама и попросила дать ей развод. Я отказал: торопиться некуда. Вот успокоится, найдет себе кого-нибудь, соберется замуж, тогда и разведёмся.

— Я не смогу начать встречаться с кем-нибудь, пока я замужем. Это неправильно, — услышал в ответ.

* * *

Сегодня тридцать первое декабря. Последний день года, наш первый день. Наша свадьба. Подходя к двери её квартиры, я не мог знать, что мы разведёмся через год с небольшим, шестого марта. Кто разбирается в магии чисел? Как я мог предполагать, что стану приезжать к её матери втайне от неё, моей второй бывшей жены, чтобы узнать, здорова ли, а на самом деле — не вышла ли она опять замуж? Я и сам уже был снова женат, но ездил всё равно до тех пор, пока она не встретила своего теперешнего мужа.

Замок щёлкнул, и дверь распахнулась.

— Привет.