Королева зла (джен)

Я увидел город ещё до рассвета. В предутренних сумерках его башни, пронзавшие небо, казались ногами великана, тело которого терялось в низких облаках. Стены, опоясывающие полис, змеились по безлесым холмам, перепрыгивали через каналы и реки, и при всей своей массивности казались скорее волшебной завесой, отделяющей мифическое от реального, нежели средством обороны.

Пять дней пути и вот, наконец, цель близка! Я позволил себе упасть на склон, с которого открывался особенно хороший вид, положил истёртый уже посох по правую руку, и приготовился созерцать лучшее из зрелищ, которое простой смертный может себе позволить в нашем мире — рассвет над Церулеей, городом, красоты которого стесняется даже Луна. И стоило только первому лучу коснуться самой высокой башни, мазнуть золотистой краской по черепице цветного стекла, как вся стена загорелась каким-то внутренним огнём, но не оранжевым или красным пламенем, а бледно-жёлтым и тёплым, подобным звёздному свету или тому неведомому созданию, которое когда-то вдохнуло в нас жизнь; будто бы пропитанный маслом фитиль, быстрой волной загорелись стены Церулеи, и засияли розовым, голубым и золотистым отражённым светом пески, окружающие её, и вся эта красота как попала в мои глаза, так те заслезились от невозможности с ней смириться.

Чтобы устроить им передышку, я поднял взгляд выше: облака танцевали в небе, словно мотыльки вокруг пламени свечи-солнца, и движения их были медленны и грациозны, а лучи прорезали их насквозь то здесь, то там, и короной из золота обрамляли солнечный диск. За городом тянулись поля; и растения, приветствуя новый день, раскрыли свои цветы, протянули листья жаркому Солнцу. Послышалось пение многочисленных птиц.

Отдохнув с полчаса, я поднялся. Всё же глупо было бы оставаться целый день посреди степи, когда город — и какой город! — был настолько близко. Я уже мог расслышать, как он постепенно оживает: хлопают ставни, матери покрикивают на своих детей, суетливо бегут по улицам ранние прохожие. Я заторопился — хотелось успеть пройтись по узким улочкам, пока ещё немноголюдно, и насладиться тем особенным видом одиночества, когда только ты и город, и стены, кажется, пульсируют и дышат, и ты словно капля воды в едином большом организме, и впереди — сердце, пройдя через которое уже никогда не будешь прежним…

О, Церулея! Я мечтал войти в твои ворота, провести рукой по твоей стене, пройти каждой улицей и каждым потайным ходом! Не обойти вниманием крутые переулки-лестницы, от покорения которых захватывает дух, величественные в своей тишине храмы и суетливые базары, где на прилавках выложены товары со всего Старого Света, а юноши-разносчики так и норовят продать тебе местных деликатесов или всучить какую-нибудь безделушку втридорога. У меня с собой были деньги — и этих безделушек я бы скупил столько, сколько необходимо, чтобы осчастливить каждого из них, если бы это было вообще возможно, и любовался бы ими в старости, но впереди меня ждал неблизкий обратный путь, а у простого странника мало способов заработать себе на еду и кров, если уж так случилось, что в силу неудачного стечения обстоятельств али по недоразумению финансовое его положение в пути стало неблагополучным.

С такими мыслями я шёл к центральным воротам, но вдруг солнце испуганно спряталось за тучи и весь мир в одночасье потемнел. В самую высокую башню ударила молния, и доселе гладкая стена ощетинилась множеством шипов-чешуек, чёрных с зеленоватым отливом, пески, обрамлявшие город, взметнулись серым пеплом, и прекрасное видение исчезло, словно мираж. Передо мной стояла крепость, тёмная, пылающая внутренней злобой, и сами птицы боялись над нею летать. Я замер на полшаге, не веря своим глазам, но чёрные тучи над головой и караван, по следам которого я шёл и который даже не сбился с шага и без промедления направился к воротам, убедили меня поторопиться искать укрытия в недружелюбном городе, занявшем место прекрасной Церулеи, которую я так искал и к которой так стремился.

Что? Как? Почему? Я не мог осознать, что случилось. Ещё минуту назад передо мной был город мечты с его стеклянными башнями и безмятежными полями его предместий, теперь же над моей головой кружились вороны, то ли готовясь атаковать, то ли предостерегая от входа в мрачную цитадель, а цветы вокруг обратились в полынь, лебеду и терновник. В душе я робел, но утешал себя мыслью: “Не сожрут же меня там, в самом деле?” — и всё силился понять, что же случилось, каким неведомым образом меня сюда занесло. Сон? Мираж? Воображение, так некстати меня подвёдшее? Морок, который наводят на странников, чтобы… что? Заманить их в город, а потом?..

Я прошёл в ворота вместе с вереницей верблюдов, и сонный стражник — отвратительного вида горгулья — лениво махнул мне рукой, пропуская внутрь. Я быстро, стараясь не привлекать внимание, прошёл мимо него и очутился на вымощенной чёрным блестящим камнем улице, по всей видимости, торговой. По обе стороны располагались пока ещё пустые прилавки, некоторые ещё были сложены, закрывая собой витрины-окна, у иных уже хлопотали какие-то чудовища, раскладывая товар. Они были двуноги, рогаты, зубасты, у некоторых из спины торчали кожистые крылья или их обломки; многие были одеты в платья с фартуками, другие носили нормальные на вид штаны, а сверху набрасывали парусиновые рубашки или щеголяли голым торсом. Некоторые, впрочем, носили и шёлк. Они угрожающе клацали зубами на караванщиков, но те лишь приветливо махали им в ответ. Я встал, в задумчивости прислонился к стене, чтобы понаблюдать за ними, и не удержался от сдавленного “ай” — под лопатку мне воткнулся то ли острый камень, то ли огромный шип местного ползучего растения. Я отшатнулся, но помеха осталась торчать в моей спине. Чувствуя, как меня постепенно охватывает паника, я побросал свои пожитки на мостовую и попытался избавиться от занозы, но никак не мог дотянуться и ухватить, зараза словно специально изворачивалась, не давая себя поймать.

— Вам помочь? — прервал мои страдания скрежет, раздавшийся над самым моим ухом. От неожиданности я подпрыгнул, и тут неведомый мне собеседник схватил штуковину, меня терзавшую, и одним движением вырвал из моей спины. Я отчётливо услышал звонкий “чпок”.

— Так-то лучше, — довольно проскрежетал голос. Я с содроганием обернулся, и чудовище в миловидном, хоть и немного рваном платье протянуло мне продолговатый предмет. Непонятная чёрная гадость металась у него в ладони, но цепкие когти не давали ей возможности убежать. Я на автомате протянул руку, чтобы потрогать, но чудовище издало страшные булькающие звуки (смех, вероятно), погрозило мне пальцем другой руки и презрительно отбросило предмет в сточную канаву. Тот быстро-быстро зашевелил тельцем и уплыл против течения.

— Спасибо, — ответил я, по-прежнему стоя с неловко протянутой рукой.

— Ты стены эти лучше не трогай, — посоветовало… нет, посоветовала мне собеседница. Ростом она была ниже меня, и в её морде мне наконец удалось разглядеть более деликатные женские черты. Жёлтые глаза с вертикальными зрачками хитро сощурились. — Либо порежешься, либо испачкаешь, либо вот эта дрянь откуда-нибудь вылезет и нападёт.

Я задумался, пытаясь представить, что может испачкать эти кромешно-чёрные стены. Мел, наверное. Или пепел…

— Ты на фестиваль? — не дала мне отвлечься на посторонние мысли драконица (я решил называть её так, поскольку она отдалённо напоминала дракона с тёмной почти дочерна зелёной львиной гривой). — Он скоро начнётся.

— Фестиваль? — опешил я. — В этом городе… есть фестивали?— Конечно, — горячо заверила меня собеседница. — Каждый год! Вон, — кивнула она на других чудовищ, — готовятся.

Хм, по правде говоря, я не мог бы сказать, что убранство лавок пышнее обычного, — они ломились от товаров, их было больше, чем мне доводилось видеть где-либо ещё, но съестное у меня не вызывало аппетита, ибо конфеты (если это были они) больше походили на огромных личинок, пауков, а порой и вовсе невообразимую и неописуемую тварь, которая может присниться только в кошмарном сне, и которая инстинктивно вызывала у меня ужас, мясо было сплошь сырым и тухлым, местами даже с плесенью, а сыры… нет, не стану это живописать. К такому откровению человечество ещё не готово. Что уж говорить о несъедобных товарах!

— А что, — осторожно поинтересовался я, — у вас на фестивале происходит?

Глаза моей собеседницы распахнулись и она с горячностью — которая позволила мне сделать вывод, что она ещё очень юна — принялась рассказывать:

— Как же! Фестиваль — это повод похвастаться своей лучшей одеждой, попробовать лучшую еду, потанцевать со всеми парнями в городе, включая приезжих, — она смерила меня оценивающим взглядом, и я невольно поёжился, — цирк, игры, конкурсы, а самое главное… — она сделала драматическую паузу. Я подождал немного, но она всё не продолжала, и пришлось спросить:

— Что?

Драконица поймала меня за воротник и наклонила мою голову к своему безгубому рту:

— Королева, — восхищённо прошептала она.

— Что? — переспросил я, не понимая, в чём подвох.

— Королева! — повторила она громче, отпуская мой воротник. Я распрямился и подобрал посох. — Всего раз в год, на фестивале, нам дозволено видеть королеву.

— Всего раз в год? — не поверил я. — А как же приёмы, балы, совещания…

Она покачала головой.

— Ну хотя бы аристократия её видит? — я попытался ещё раз.

— Нет, — ответила драконица. — Королева священна, и видеть её запрещено под страхом смертной казни.

Я не смог себе представить, насколько ужасна должна быть королева на вид, чтобы её настолько никому не хотели показывать.

— Это очень жестоко.

— Уж лучше казнь, чем голод и мор, — сухо ответила она, и повлекла меня за собой вглубь города.

Несмотря на свой небольшой рост, шла она быстро, я не сразу приноровился к её шагу и первое время не поспевал. Она всё вела меня какими-то закоулками, в которые я бы сам не заглянул ни за какие коврижки, так там было темно, жутко и затхло, но мне просто не хватало дыхания сказать моей проводнице “нет” или “подожди”. Дома проносились мимо нас, я едва успевал их рассмотреть. Каменные, деревянные, гнилые, покрытые плесенью, затянутые паутиной и угрожающие своими зияющими оконными проёмами. У обочины ползали чёрные червеобразные твари. Я безнадёжно заблудился уже после пятого поворота, но драконица выбирала путь с уверенностью тарана, и ничто и никто на нашем пути её не смущало. Я даже заподозрил, что она просто идёт наугад.

Наконец, мы вырвались из теней на огромную, видимо, центральную площадь, и солнце, которого ещё минуту назад нельзя было даже угадать за плотным покровом туч ударило мне в глаза, раздался звон литавр, знаменуя начало праздника, и первое, что я увидел, когда моё зрение восстановилось, — улыбка двенадцатилетней девочки необычайной красоты, стоявшей прямо в центре постамента, и протягивающей увитые цветами руки горожанам, и с города будто спала чёрная пелена, и он обернулся радужной Церулеей, великолепной Церулеей, то ли миражом, то ли мифом, с помощью неведомой людям магии процветавшим на этих бесплодных землях, на этих камнях.

Впрочем, теперь мне было уже ясно, что это была за магия. Священная.

— Видишь, — обернулась ко мне моя собеседница, на глазах превращаясь в прелестную барышню лет семнадцати. Голос её из скрежещущего стал нежно-певучим. — Королева была зла, но начался фестиваль, и теперь мы будем петь и танцевать, пока ноги не устанут нас нести!

Я оглянулся — под действием этой магии (или божественного вмешательства?) неаппетитные блюда стали обычными, вернее, великолепными образцами привычной человеческому вкусу кухни, чудовища стали людьми, а камень мостовой вновь стал разноцветным стеклом.

— Постой, — удержал я свою собеседницу за руку. — Ты так и не сказала, как тебя зовут?

Она улыбнулась:

— Аделаида. Предыдущая королева Церулеи, — и бросилась в гущу толпы. ⁽¹⁾

1) Для тех, кто дочитал до конца, и жаждет узнать отгадку, приведу необходимые пояснения. Данный рассказ отсылает нас к древнейшим обществам, где, во-первых, правящая должность была сменной (впрочем, в отличие от нашего доброго рассказа, после определённого срока короля непременно убивали и опционально съедали), во-вторых, король/королева были фигурами священными и от их состояния (здоровья/духа) напрямую зависел урожай/охота/благополучие сообщества. Этот принцип здесь возводится в некотором смысле в абсолют.

В современном мире подобная практика встречается, например, в Непале: выбирают очень маленькую красивую девочку лет шести, назначают её главной жрицей и воплощением богини, после чего она до своего полового созревания живёт с очень серьёзными ограничениями, ведь она не должна касаться ничего освернённого, и видится она только с близкими родственниками (спасибо, что хоть с родственниками видится). Только по большим праздникам её представляют народу. Этих девочек уже тоже никто не убивает и не ест, но после своей "службы" им приходится заново адаптироваться к жизни в обществе.

Возвращаясь к тексту: у нынешней королевы всё хорошо, просто иногда случается плохое настроение. Тогда, конечно, страдает весь город, но местные жители и соседи уже привыкли. Нет, девочка не слишком грустная и не слишком избалованная, наоборот, каждая королева вполне понимает, какая ответственность на ней лежит, и относится к своему долгу соответственно. Предыдущая королева "отсидела свой срок", и поэтому теперь отрывается на полную катушку. Другие местные жители стараются её ни в чём не ограничивать, памятуя о предыдущем священном статусе. Она больше похожа на дракона, чем на горгулью, потому что девочка-горгулья не смогла бы стать королевой в первую очередь. Подобный подход действительно позволяет городу процветать на голой земле (без королевы или с недостаточно табуированным к ней отношением это не работало). Главный герой увидел Церулею, исполнил свою мечту и вернулся домой (возможно, всё-таки накупив безделушек).

Что касается идеи текста, если у кого-то ещё остались вопросы: он частью социальный, частью про забытые исторические контексты, частью вообще про игру слов.

Вернуться к тексту