Мир тебе, Воин (джен)

Долгой бессонной ночью и потом, сидя на занятиях, Кайт вспоминал разговор с Альраи. Он испытывал глубокую признательность за то, что настоятель верно понял их стычку с Биджоем. Но одновременно такая проницательность и великодушие тяжестью ложились на сердце мальчика. Против того, кто обрушивается на тебя с обвинениями, можно выстроить оборонительную стену. Против того, кто начинает с извинений, ты безоружен. А значит, приходилось признать правоту и последних слов Альраи: «И всё же ты здесь».

Думая о возможности признаться, Кайт считал, что таким образом очистит совесть, освободится от принуждения соответствовать навязанному образу. Но теперь, уже произнеся эти слова, понимал, что просто хотел переложить ответственность, сбежать от необходимости что-то менять в себе. Действительно, какими бы ни были обстоятельства, вынудившие Кайта принять роль Мелкона, Альраи в этом был не виноват. Настоятель просто хотел достойно провести любимый многими праздник, и сказать: «Я никогда не хотел быть здесь», — было малодушием. Будто теперь настоятель должен каким-то волшебным образом превратить Кайта в почитаемый всеми образ. Но согласился на всё это Кайт. Не настоятель, не Гор Скалатэни и даже не мама.

После таких мыслей, когда Кайт уже почти готов был высекать из себя Бога Войны, вдруг приходило упрямое отчаяние. Обстоятельств было слишком много: смерть бабушки, переезд, мама, сгорбившаяся над вышивкой под светом ночника. Была ли у него возможность сделать иной выбор? Всё подсказывало, что нет. А тогда слова: «И всё же ты здесь», — теряли свою сокровенную правоту.

Во всяком случае, в одном Альраи точно ошибался. Он давно уже не искал, к кому бы прислониться. Да и вокруг не было никого, кто позволил бы ему опереться на себя.

Увидев, что разговор с настоятелем не закончился для Кайта ничем серьёзным, Биджой сказал со злым разочарованием:

— А я надеялся, что Альраи закрасит твоё имя чёрным и выкинет отсюда!

— Ну, и чтобы ты делал на фестивале, если бы Сорни выкинули? — спросил Магги. — Бродил бы с его мечом? А тебе, Сайми, вообще нечем было бы заняться! Чью мантию ты помогал бы нести?

Но Биджой продолжал смотреть на Кайта с таким видом, будто был совершенно не против участвовать в празднестве без своего Бога. Да и Саймона, казалось, перспектива вернуться домой не сильно пугала.

Нет, здесь он вряд ли кому-то мог оказаться нужен. И то, что на фестивале к нему захотят прислониться тысячи, не слишком воодушевляло Кайта. «Я упаду под их тяжестью», — уныло думал он.

Вечером Экейн принёс им расписание на субботу. После случая с Биджоем наставник, поначалу было проникшийся к Кайту некоторой симпатией, избегал встречаться взглядом с подопечным, словно опасался, что тот набросится на него. Кайту почему-то казалось, что настоятель не поделился с куратором своим пониманием произошедшего. Может, хотел, чтобы тот сам разобрался в причинах ссоры, а может, хотел, чтобы Кайт воочию увидел последствия своего поступка.

Пока мальчик раздумывал, как убедить куратора, что он не собирается направо и налево махать кулаками, остальные столпились возле доски, на которой вывесили расписание и распределение по группам.

Согласно традиции, в Фестивале Небесных Кораблей принимали участие те, кому в год проведения фестиваля исполнялось шестнадцать лет. Однако учебный год начинался первого апреля, и рождённые до этой даты отправлялись в школу на год раньше. Таким образом, будучи одногодками, участники фестиваля могли отличаться на класс в школьной иерархии. Кайт, Марк Тирс, Саймон Триггви и, естественно, Стинэй Биджой были учениками первого класса старшей школы. Остальные учились во втором.

«Заменить бы Тирса и Биджоя на Магги с Вирджи — и у меня получились бы идеальные субботы», — замечтался мальчик, а потом вспомнил странный взгляд Вирджи во время того разговора и вздохнул. — «Если у меня, конечно, что-то может получиться идеально».

— Я думал, точные науки нам будет преподавать профессор Везен, — рассматривая фамилии в расписании, проговорил Найджел.

— Нет, с вами будет работать… другой преподаватель, — ответил Экейн.

— Норвен Войд, — прочитал Тирс от руки вписанную фамилию.

«Школьные субботы», как их тут называли, были относительно молодым пунктом в подготовке к фестивалю. С тех пор, как образование стало всеобщим, а участие в фестивале поддалось стихийной монетизации, родители уважаемых семейств, посылающие своих чад в плавание на Небесных Кораблях, стали замечать, что длительное отсутствие в школе сильно сказывается на дальнейшей успеваемости путешественников. Особенно явным это стало, когда школьная система ввела в качестве отчётности тестирование. Проведение самого фестиваля выпадало на август — месяц школьных каникул. Но три месяца, пока продолжалась подготовка, раз в неделю в Храм теперь приходили два преподавателя, помогающие героям легенд не отстать от школьной программы по гуманитарным и точным наукам.

После часов, посвящённых зубрёжке праязыка, рисованию слов на уроках каллиграфии, прыганию по столбам ради величественных Небесных Кораблей раскрыть снова привычные школьные учебники было очень непривычно.

— Какие ещё тригонометрические уравнения! — жаловался Магги. — У меня голова под завязку забита этими адскими буквами!

— Слышал бы тебя профессор Огон! — назидательно произнёс Эрстон, садясь рядом с Найджелом, выводящим в тетради красивые, ровные знаки.

Вот кого, похоже, совершенно не волновало, какой учебник окажется перед ним — праязыка или современного. Кайт понимал: хотя на первый взгляд казалось, что они с Биджоем продолжили здесь свои старые школьные споры, на самом деле за многим из произошедшего стоял Найджел. Это он придумал начало той сказки, которую мастерски завершил староста. Наверняка, именно Найджел рассказал остальным о Горе Скалатэни и подогревал раздражение Биджоя, вылившееся в словесную перепалку, окончившуюся дракой. Чувство вины, которое испытывал Кайт после разговора с Саймоном, значительно притупилось. Однако видя невозмутимость Найджела, подготовившегося к фестивалю настолько, что запомнившего даже имена их возможных преподавателей по школьным дисциплинам, Кайт не мог не восхищаться его рвением.

Саймон тоже, как ни странно, приободрился в ожидании встречи со школьной программой. Видимо, в обществе формул и стихотворных ритмов он чувствовал себя уютнее, чем на столбах Рэя Барни.

Кайту грядущая суббота причин для бодрости добавить не могла. «Они знают, что Бог Войны из меня так себе. Теперь узнают, что и сам я немного стою», — грустно думал он, листая перед сном учебник литературы. У него была странная память на имена собственные. Читая книгу, он охватывал взглядом незнакомое слово (а имена литературных героев прошлого сами по себе являлись целой поэмой) и запоминал даже не визуальный облик, а примерный набор букв, часто безотносительно к их месту в слове. Таким образом, он довольно легко узнавал персонажа, если снова видел его имя на странице, но не мог ответить на простой вопрос учительницы: «Как звали героя?» Что влекло за собой вывод о непрочитанном произведении и неудовлетворительные оценки. Существовал простой способ избавиться от этого недуга, к несчастью, Кайт открыл его слишком поздно. Достаточно было несколько раз прочитать слово вслух — и буквы вставали на свои места. Вот и сейчас он шептал имена, пытаясь, озвучив, запомнить их. Но Тирс, повторяющий рядом химию, недовольно бросил: «Можешь читать про себя? Ты мешаешь!»

Кайт пробормотал слова извинения. Читать про себя он, конечно, мог, вот только не мог запомнить, и через несколько страниц провалился в тяжёлый каменный сон без сновидений. Если дракон и пытался говорить с ним, то не сумел пробиться сквозь эти камни.

С утра снова шёл дождь. Экейн сдался первым — сегодняшняя разминка прошла в зале для уроков тишины. Они махали руками, приседали, отжимались, повинуясь словам, произносимым бесцветным голосом куратора, а дождь всё стучал в огромные окна, не оставляя попыток добраться до них. После завтрака компания разделилась: «старшие» отправились слушать лекции по точным наукам, а Кайт с остальными — изучать гуманитарные.

Когда они пришли в класс, за преподавательским столом уже сидела невысокая женщина лет шестидесяти. Её поседевшие волосы были окрашены в цвет осенней травы, и она, помимо воли, напомнила Кайту бабушку Сэду. Это было похоже на синдром фантомной конечности: те, кому ампутировали, например, руку, «чувствуют» боли в руке. Те, кто потеряли близких, «видят» их там, где их нет. Сколько мужчин в потёртом сером пальто с завязанным наспех клетчатым шарфом встречал Кайт после смерти отца. Когда умерла Сэда Сорнэй, все пожилые женщины мира стали его бабушкой.

Конечно, Олия Раэди не походила на неё, более того, на школьную учительницу она тоже не была похожа. Слушая спокойный, тихий, но до последнего звука слышимый голос, трудно было представить эту женщину улаживающей дрязги учеников, отчитывающей их за опоздание или отсутствие сменной обуви. Кайт видел профессора Раэди стоящей за кафедрой в огромной университетской аудитории. Её голос также тих и также слышен. На мгновение ему захотелось самому оказаться в той аудитории, за одной из последних парт, и смиренно записывать слова в новую тетрадь. «Какой университет!» — оборвал он сам себя. — «Тебе бы школу закончить».

И всё же невозможно было не поддаться магии этой тихой, спокойной женщины. Даже Биджой спрятал подколы и саму колкость в глубину себя, а может, наоборот, достал из своей глубины что-то иное.

Раэди говорила — и история вся становилась ответом на вопрос «почему?», слова современного языка сплетались корнями с прошлым, поэты и писатели возрождались не строками в словарях, не трафаретами в учебниках, но живыми людьми со своими светлыми сторонами и тенями. Она умела смотреть на любое, даже самое забытое критиками произведение, с какой-то удивительной высоты, откуда открывался смысл каждой реплики и каждого описания.

Она словно и их всех подняла на ту высоту, но три часа пролетели, женщина закрыла потрёпанную тетрадь — и гравитация снова обрела силу.

В столовой дети обсуждали уроки.

— Как вам гуманитарщина? — спросила Вирджи, наматывая на вилку лапшу.

— Это надо слышать, — ответил Кайт.

— А как ваши уроки? — спросил Саймон, чуть робея.

— Тебе не стоит бояться Рэя Барни и его столбов, Сайми, — хмыкнул Магги. — Поверь, математика — вот что страшно!

Тот судорожно сглотнул.

— Зачем ты пугаешь мальчика? — произнёс Найджел с ноткой снисходительного великодушия. — Если помнишь, как решать уравнения, то нечего бояться.

— Это я, кажется, помню, — пробормотал Саймон.

— Бойся не математики, а того, кто её проповедует, — толкнув его в бок, посоветовал Магги. И было непонятно, шутит он или говорит серьёзно.

Все обедали, обсуждая уроки по школьной программе, оказавшиеся совершенно не школьными. «Наверное, он их сам выбирает», — думал Кайт, — «Куратор говорил, что «школьная суббота» придумана, чтобы мы не отстали в учёбе, но, наверное, Альраи старается, чтобы каждый день, проведённый здесь, мы узнавали нечто важное для нашей роли в фестивале».

Погружённый в себя он ел сегодня медленнее обычного. Те, кто управились со своим подносом пошустрее, покидали столовую, спеша пролистать учебники. Найджел даже Саймона позвал, и тот пошёл, зачарованный неожиданным вниманием к себе.

Кайт не заметил, как остался один. Часы говорили, что времени достаточно. Закончив обед, он отнёс пустые тарелки к окошку, где их должен был забрать дежурный по столовой. Потом направился к выходу, толкнул дверь и только тогда понял, что она заперта.

Что за глупая шутка? В столовой дежурят повара, закрыв их тут, Найджел и остальные приобретут больше проблем. Потом Кайт вспомнил, что сегодня не видел ни одного работника. Он подошёл к окошку, на котором высилась гора подносов с грязной посудой. На кухне никого не было. Шутка становилась не такой уж и глупой.

На всякий случай он прокричал в пустоту окна:

— Есть тут кто-нибудь?

Собственный голос благодаря сочетанию абсолютной тишины и акустики просторного помещения показался чужим. В отличие от зала для урока тишины столовая располагалась в здании, где окна начинались у самого потолка и переходили в крышу. Птицы, возможно, и разглядели бы нелепого узника, но для людей Кайт оказался невидим.

И всё же столовая — довольно странное место для заточения. «Что бы подумал Найджел, если бы я сейчас с довольным видом наложил себе добавки?» — усмехнулся Кайт. — «И ведь они сами же вернутся сюда на ужин!»

Но ждать вечера ему не пришлось. Через полчаса послышался звук отпираемого засова, и юный поварёнок воскликнул, словно увидев привидение:

— Ты что тут делаешь?!

— Пытался открыть дверь и случайно её запер, — ответил Кайт. — Кажется, сам себя обрёк на дополнительный урок тишины. Спасибо, что пришли.

— Не за что.

Попрощавшись с удивлённым юношей, Кайт заспешил к зданию, где проводились занятия. Урок уже начался, но хотелось хоть немного сократить время своего опоздания. Подойдя к аудитории, он услышал тяжёлый, монотонный голос преподавателя. Будто кто-то забивает гвозди: один гвоздь — один удар, один гвоздь — один удар. Кайт хотел дождаться краткой паузы, чтобы не перебивать своим появлением. Но, похоже, паузы в этой лекции не были предусмотрены. Гадая, что хуже: продлить опоздание или войти на полуслове, Кайт постучал и, дождавшись «войдите», резкого, словно ещё один удар по гвоздю, толкнул дверь.

— Здравствуйте, профессор. Простите, что опоздал.

Стоявший у доски человек, казалось, перепутал времена года. Несмотря на почти летний май, на нём был свитер с горлом и рукавами, вытянутыми до середины ладони, словно он пытался спрятать в них зябнущие руки.

— Садитесь, — бросил профессор Войд, похоже, посчитав недостойным своего внимания разбираться в причинах опоздания студента.

Мысленно поблагодарив судьбу за то, что его избавили от необходимости снова выглядеть растяпой, способным запереть себя, Кайт поискал взглядом свободное место и заметил, что парты переставлены. Три стола были поставлены в ряд, их занимали Биджой, Тирс и Саймон. Четвёртый, пустующий, стол располагался перед ними, прямо напротив преподавательского стола.

— Это ведь ваше место? — с какой-то насмешливой угрозой спросил профессор.

Кайт помедлил, но, решив, что сейчас не лучшее время для передела территории, занял пустующий стол.

Профессор вернулся к лекции. Но теперь в монотонности его голоса сквозило плохо скрываемое раздражение. Молоток бил вкривь и вкось, высекая искры из металлических шляпок, а порой и попадая по пальцам. Он писал на доске формулы и стирал быстрее, чем Кайт успевал перерисовать их в тетрадь. Через несколько минут такой гонки, профессор положил мел и сказал, садясь за свой стол.

— Решать первое уравнение у нас пойдёт, разумеется… — он заглянул в журнал, — Кайтос Сорнэй.

Кайт не понял, почему его кандидатура является сама собой разумеющейся, но профессор продолжил.

— Уверен, ему это не составит труда. Ведь он считает себя вправе прогуливать мои занятия, а значит, всё, о чём я говорю, ему уже хорошо известно.

Слушая эту речь, обращённую к какому-то несуществующему Кайтосу Сорнэю, он, существующий, думал, что слишком рано заподозрил профессора в снисходительности. Даже при беглом взгляде было видно, что этот человек мало умеет прощать.

Подойдя к доске, он взял мел и уставился на формулы, словно надеясь, что ему внезапно откроется их потаённый смысл. Но если голос профессора Раэди поднимал его на священную высоту, то сверлящий взгляд профессора Войда будто пригвождал к земле. Вздохнув, Кайт начал писать, теряя по пути электроны и целые атомы.

— Так? — со слабой надеждой спросил он, состряпав какой-то конец.

— Нет, не так, — холодно передразнил Войд. — Садитесь. Кто может показать правильный ответ?

Биджой и Тирс подняли руки.

— А что же вы… Саймон Триггви? — спросил профессор, посмотрев в журнал. — Вы ведь были в классе с самого начала. Неужели вы не можете решить такое простое уравнение?

— Я могу… наверное, — еле слышно пробормотал мальчик, вцепившись в стол.

— Тогда идите и решайте! — резко проговорил профессор.

Глядя, как Саймон стирает его буквы и пытается начертить свои, Кайт испытывал чувство вины, понимая, что преподаватель срывается на Саймоне за его, Кайта, опоздание. Саймон писал медленно, словно сверял каждый знак с конспектом, который держал в памяти. Закончив, наконец, своё уравнение, он робко посмотрел на профессора.

— Верьте в себя, иначе никто не поверит в вас, — вместо оценки произнёс профессор. Саймон вернулся за парту, унося с собой радость от правильности своего ответа и горечь от сознания неправильности себя самого.

Профессор начертил на доске ещё несколько уравнений, который каждый должен был решать сам, и класс погрузился в молчание. Войд подходил и заглядывал в тетради, делал замечания, исправлял. Кайт взял схему Саймона за образец, но новые уравнения почему-то плохо укладывались в знакомую модель. Когда ему показалось, что он, наконец, нашёл верное решение, подошёл профессор и перечеркнул всё красной ручкой. Глядя на тонкий алый шрам в своей тетради, Кайт чувствовал, как к горлу подступает душащее ощущение несправедливости. Этого преподавателя настоятель тоже пригласил специально?

Мгновение гнева истончилось. «Преподаватель зол, так как я опоздал на урок. А опоздал я, потому что не сумел наладить отношения с другими. Это я отвечаю за произошедшее», — сказал он себе и стал заново сражаться с формулами.

Наступивший перерыв в занятии положил конец уравнениям. Во время перерыва Кайт подумал о том, чтобы вернуть свою парту на прежнее место, но потом решил, что этими перестановками только привлечёт к себе лишнее внимание.

Следующим уроком была биология. Обрадовавшись, что теперь можно будет спокойно наблюдать за тихой жизнью клеток, Кайт быстро понял, что и в обществе митохондрий ему не будет покоя. Если первое занятие профессор Войд большей частью проводил, стоя у доски, то теперь сидел за преподавательским столом и, казалось, обращался только к первой парте и одной только первой партой был недоволен. Кайт понимал, что это лишь иллюзия, обман проекции. Однако сидеть прямо перед преподавателем так, словно у того есть возможность прочесть не только записываемые тобою слова, но и твои мысли, было не очень уютно. В довершение ко всему оказалось, что профессор Войд и из цитологии умеет мастерить задачи. Покончив с теоретической частью, он попросил описать возможные механизмы процессов, проходящих в ядре клетки.

— Первым отвечать, полагаю, я снова должен вызвать вас? — насмешливо произнёс он. И Кайт понял, что это не иллюзия и профессор действительно обращается к нему. Поднявшись, он стал сбивчиво излагать своё видение проблемы.

— Нет, не верно! — проговорил профессор так презрительно, словно находил недопустимым неумение Кайта разобраться с собственными клетками. Тот вздохнул и сел.

Ответы остальных тоже, наверное, верными не были, ну, или в разных людях клетки работали по-разному. Однако к их словам профессор придираться не стал, тщательно выбирая в каждом зерно истины.

«Похоже, он до конца жизни будет припоминать мне это опоздание», — уныло думал Кайт, поглядывая на часы.

Раздав домашнее задание, которого хватило бы, если бы они всю неделю занимались только биологией, профессор перешёл к разбору тестовых заданий по химии. А когда удар колокола отмерил конец занятия, собрал свои бумаги и ушёл, не попрощавшись.

По дороге в класс тишины Магги спросил Саймона с хитрой улыбкой:

— Ну, что, прав я был?

Тот в ответ только вздохнул.

Магги понимающе кивнул:

— И знание уравнений не спасает, скажи?

— А когда их ещё не знаешь, — протянул Кайт.

— Кстати, чего это ты вздумал опаздывать на урок? — спросил вдруг Биджой.

Кайт остановился, сбившись с шага.

— Ты ещё и на урок опоздал? — поразился его удачливости Магги. — Тогда тебе совсем конец!

— Мы же вместе закончили обедать, — удивлённо заметила Вирджи, для которой все процессы в мире заканчивались тогда, когда их заканчивала она.

Биджой смотрел прямо на Кайта, открыв грудь и сжав кулаки. В этот раз он ожидал удара, даже напрашивался на него. Потому что в ответ можно будет дать сдачи, и теперь даже Альраи не станет защищать Бога Войны.

Кайт видел, как за плечом Биджоя возвышается Найджел. Вот истинный Бог, которому тот служит. И чтобы возвести его на трон, имя самозванца должно быть закрашено чёрным. Ещё одна драка — и настоятель, возможно, обмакнёт кисть в краску.

— Не сегодня, — тихо ответил он и пошёл вперёд.

Сидя на полу возле огромного окна, за которым снова начинался дождь, Кайт листал в памяти этот странный день. Удивительно, но на несколько часов он совершенно забыл о фестивале, богах, необходимости становиться кем-то. Даже неприязнь профессора Войда была хоть и неприятным, но знакомым чувством. Ему и раньше доводилось не нравиться учителям. Он словно на время вернулся в прошлое, к своей обычной школьной жизни и с грустью подумал, что мало ценил её. Там ему не нужно было взбираться на неведомые горы, там он мог быть собой. Здесь же его словно насильно завернули в кокон: хочешь не хочешь — превращайся.

И уже покидая класс тишины, Кайт подумал, что был не совсем честен. Никогда раньше он не видел такой неприязни, как во взгляде профессора Войда.