Мех под кожей (джен)

На шестой палочке Нарциссу начало потряхивать. Сперва слабо, чуть-чуть — просто едва ощутимо дрожали колени и пальцы, — но с каждой новой палочкой ей становилось всё хуже: даже если они и отвечали ей, то словно бы через силу, будто бы она была им отвратительна и чужда, и когда то ли десятая, то ли одиннадцатая нехотя ответила ей едким дымом и снопом ленивых искр, Нарцисса попятилась от прилавка и, наткнувшись спиной на Люциуса, прошептала:

— Я… мы лучше пойдём.

— Мадам, разве можно быть настолько нетерпеливой? — недовольно нахмурился Олливандер. — Порой, знаете ли, приходится перебрать половину лавки, прежде чем найдётся именно та, которая выберет вас, — он пристально поглядел на Нарциссу и вежливо указал на одинокий стул: — Может быть, вам присесть?

— Выберет? — лихорадочно усмехнулась Нарцисса, тряхнув головой. — Даже они… Не теперь, когда я… я меняюсь. Возможно, теперь мне просто не подойдёт ничего.

— Все мы меняемся, — покачал головой Олливандер.

— Вы просто не понимаете, — взорвалась Нарцисса и дёрнула вверх рукав, — Не просто же так, таким как я, тварям, оборотням, просто не удосужились их запретить! Может быть, в этом просто нет смысла, и…

— Чушь! — отрезал Олливандер очень сердито, не обратив на её повязки никакого внимания. — Если бы у некоторых из этих мерзавцев не было палочек, нам всем бы жилось намного спокойней!

— Я попросил бы! — попробовал возмутиться Люциус, но Нарцисса развернулась и, заглянув ему прямо в лицо, беззвучно приказала: «Хватит!» — и Люциус от неожиданности умолк, растерянно на неё глядя. Она никогда не вела себя так. Ни разу! Могла просто сжать его руку или мягко перебить какой-то уместной фразой — но чтобы вот так? Мерлин, это что же… симптом? Уже?

— Хорошо, — тем временем, сказала Нарцисса, снова повернувшись к хозяину лавки. — Давайте тогда продолжим, если вы видите в этом смысл.

Она сумела взять себя в руки — во всяком случае, в достаточной степени для того, чтобы они почти не дрожали. Но это была лишь маска — внутри Нарциссы жил страх, почти незнакомый ей панический ужас: а что, если ни одна палочка больше ей не ответит? Так ведь могло случиться, могло — вряд ли кто-то ведёт статистику, какой процент оборотней способен по-прежнему колдовать. А если таких немного? Жалкое меньшинство? Или, наоборот, большинство, но не все, далеко не все? А что, если её отвращение к самой себе сейчас оттолкнёт от неё палочку? Что, если с ней что-то не так даже для такой твари, которой она стала теперь?

Ещё одна палочка и ещё одна неудача.

А затем ещё и ещё.

И все же она не будет отчаиваться. Если придётся, она перепробует все — и только в этом случае признает собственное поражение. Впрочем, она всё равно не сдастся: в конце концов, Олливандер ведь не единственный мастер на свете — существуют другие. Решительно невозможно, чтобы она не нашла палочку!

А если нет?

— Хм-м, — протянул после очередной неудачи Олливандер, обхватив пальцами подбородок. — Возможно, я избрал неправильный путь. Дайте-ка мне подумать… — Он склонил голову на бок и стал вдруг похож на крупную болотную птицу, что-то высматривающую в тёмной воде. — Да, пожалуй, — решительно произнёс он. — В конце концов, вам уже не одиннадцать лет, и вы не та покрасневшая от мороза юная леди. Да и сейчас отнюдь не зима, а значит следует поискать что-то совсем иное. Почему нет? — спросил он, словно убеждая самого себя.

Нарцисса не удержалась от глубокого неровного вздоха — ей вдруг стало не хватать воздуха, как будто что-то внутри не давало ей расправить лёгкие полностью. Она устала, она хотела домой, она не могла больше терпеть всё это — у неё просто не было сил. Да, может быть она и урождённая Блэк, но она ведь живая женщина! Возможно, во всем виноват упадок сил, и она поспешила — нужно было отдохнуть пару дней, прежде чем являться сюда. Пожалуй… стоит попробовать ещё несколько палочек — а потом сослаться на усталость или головную боль и уйти.

— Прошу вас, — Олливандер положил на прилавок очередную коробку, внутри которой лежала красновато-золотистая палочка с ярко выраженными разводами годовых колец. Нарцисса с деланым — больше для себя, чем для кого-то ещё — равнодушием взяла её в руку и взмахнула ей формально и, можно сказать, небрежно.

А затем всхлипнула, когда из кончика палочки вырвался сноп ало-золотых искр, осыпавших её с головы до ног.

— Вот и достойная вас компания, — довольно потёр руки Олливандер. — Я был прав, разумеется. Лиственница и перо феникса — нечастое сочетание. Одиннадцать дюймов, упругая. Прекрасная палочка, и будет вам верно служить.

— Феникс, — Нарцисса очень боялась расплакаться от облегчения и радости, и поэтому заговорила о первом, что пришло в голову. А потом, не удержавшись, взмахнула палочкой ещё раз — и ей пришлось сдерживать улыбку, чтобы она не стала совсем уж неприлично широкой, когда сверху вновь посыпались разноцветные искры. — У меня был дракон…

— Вы изменились, — назидательно проговорил Олливандер. — Стали взрослей и старше, и выбор с возрастом нам открывается совсем иной. Кто знает, что ждёт вас дальше? Могу лишь заметить, что палочки с пером феникса выбирают волшебников с непростой судьбой. Непростой, но особенной, и даже великой… — Он посмотрел Нарциссе прямо в глаза, и она вздрогнула.

— Прекрасно! — заметил Люциус, спугнув момент и Нарцисса была ему благодарна. — Вы действительно в своём деле лучший, — он подошёл к прилавку и достал кошелёк. — Окажите любезность, подберите к столь особенной палочке достойные её ножны, и всё что ещё потребуется.

— Какие предпочитает мадам? — Олливандер пристально посмотрел на Нарциссу, но ей не хотелось сейчас ничего выбирать.

— Те, в которых ей будет комфортно, — ответила она, хорошо зная его причуды, со всей доступной любезностью. — И, если можно, не слишком вычурные.

— Мы можем зайти потом, — тут же предложил Люциус. — Или, возможно, вы посоветуете нам нужного мастера, — попросил он Олливандера, но Нарцисса оборвала его:

— Не нужно. Эти вполне подойдут, — она указала на те единственные, ненавязчивые и простые, лишённые любых украшений, чёрные ножны, которые Олливандер выложил перед ней.

— Прекрасный выбор, — похвалил Олливандер, протягивая руку, чтобы забрать у Нарциссы палочку и уложить её в коробку.

Но Нарцисса не сумела расстаться с ней и просто спрятала её в кружевной рукав. Свёрток с пустой коробкой и завёрнутыми в упаковочную бумагу ножнами забрал Люциус и, уменьшив его, спрятал в карман, а затем, расплатившись, чинно распахнул перед Нарциссой дверь.

Идти обратно Нарциссе было намного легче, и даже ощущение чужих недобрых взглядов практически её не преследовало. У неё была палочка, рукоять которой она сжимала в ладони, и ощущение тёплого дерева ежесекундно напоминало ей о том, что она всё-таки в первую очередь волшебница. И больше никогда не позволит застать себя врасплох. Никому.

Эта мысль придала ей сил — которые, правда, иссякли, стоило ей выйти из зеленого каминного пламени в своей гостиной. Когда они с мужем вернулись домой, груз тревог и сомнений навалился на неё с новой силой. Палочка — это замечательно, но она ведь не отменит того, что, стоит взойти луне, и Нарцисса обратится отвратительной тварью. А главное, палочка не отменит тех взглядов, что теперь всю жизнь будут сопровождать их семью, так же как и назойливых шепотков портретов.

Впрочем, пострадать Нарцисса ещё успеет — а сейчас ей следовало заставить себя поесть и отдохнуть. А потом, потом найти в себе достаточно сил, чтобы добыть воспоминания для Аврората, как бы это неприятно и страшно не было.

Есть ей не совсем хотелось, и нет, это было не просто отсутствием аппетита: она просто физически не могла! При одной мысли о том, что ей придётся проглотить хоть кусочек, её начинало мутить — но Нарцисса не привыкла отступать и потакать собственным слабостям. В её положении ей понадобятся все возможные силы — так что она приказала Тинки приготовить бульон, и пока он возился на кухне с курицей и овощами, закрылась в спальне и медленно начала раздеваться. Сама! Наконец-то она могла справиться самостоятельно с одеждой и даже с повязками — столь тянущими и неудобными, что Нарциссе уже казалось, что её руку сводит и дёргает лишь от них, а не от никак не заживающих ран. Но теперь она могла избавиться от них сама, не обращаясь за помощью к старательному, но на диво бестолковому эльфу. Или к Люциусу — его она точно не была готова попросить о подобном. Нет, нет — она не желала, чтобы он её видел такой слабой, почти беспомощной и… изуродованной, что бы не говорили целители о том, что со временем воспаления и отёк спадут.

Но теперь все неудобства остались в прошлом: Нарцисса снова сжимала в руке волшебную палочку, и от этого ощущения ей было легче. На сей раз она сама нанесла на раны мазь, и сама же её зачаровала, а затем позволила себе надеть самое простое и свободное из своих домашних платьев. Да — она отныне справится со всем сама.

Эта мысль придала ей силы — не слишком много, но достаточно, чтобы Нарцисса смогла заставить себя выпить целую чашку бульона, а затем прилечь. И даже закрыть глаза — а затем лежать, слушая за окном шелест листьев.

Она сама не заметила, как задремала — и проснулась в куда лучшем настроении. Даже рука, кажется, болела не так сильно — то ли мазь всё-таки делала своё дело и раны потихоньку затягивались, то ли Нарцисса попросту уже привыкла к этому ощущению. Она встала и, умывшись, сразу же отправилась за Омутом Памяти. Нарцисса отлевитировала его в свою спальню — и какой же радостью оказалось для неё сотворить это простые чары! — а затем заперла дверь.

Она знала, что просто ей не будет, но, похоже, недооценила сложность стоящей перед ней задачи.

Вспоминать было страшно и больно, но с этим она могла справиться и сохранить ясность ума — однако Нарцисса даже не представляла что ей делать с самой хрупкой и отказывающейся служить памятью. Она начинала с простого — смогла в подробностях вспомнить как очутилась на залитой солнцем Диагон-элле, восстановить в памяти непринуждённую беседу у Фортескью, и смрад Лютного. Всё, что было в переулке, она тоже помнила превосходно до зубовного скрежета, так же как и ужас, пережитый в ночном лесу — как она под леденящий вой спасалась бегством, и ту омерзительно-чудовищную тварь на скале. Но вот всё, что должно было происходить между двумя этими отвратительными эпизодами… её память зияла дырами, как изъеденные докси портьеры на чердаке.

Впрочем, Нарцисса обязана была попытаться. Она принялась вытягивать из виска тонкие серебряные ниточки — и это удалось ей не сразу. Отец, конечно же, учил её подобным вещам, но Нарциссе отчаянно недоставало практики — последний раз это умение действительно пригождалось ей, когда Люциуса судили. С тех пор она утруждала себя лишь приятным и лёгкими воспоминаниями для многочисленных родственников по обе стороны от пролива, но куда чаще эту обязанность брал на себя её супруг. И сейчас это умение давалось ей нелегко. А может, поймала Нарцисса себя на внезапной мысли, дело было в том, кем она теперь стала? Способны ли вообще оборотни к тонкому искусству ментальной магии? Или, может быть, ей так сложно потому, что она уже начала меняться, и после первого же обращения вовсе эти способности будут ей и вовсе уже недоступны, пускай даже с таким трудом, как сейчас?

Начало работы, впрочем, Нарциссу несколько успокоило: воспоминания из переулка получились вполне чёткими — по крайней мере, до того момента, покуда та девчонка не ударила её по голове. А вот после всё начинало плыть и покрываться рябью, и воспоминание, по сути, представляло собой смесь смазанных образов и звуков, среди которых чёткой была лишь беспомощно лежащая на грязной брусчатке Нарцисса. Даже стены домов лишились формы и, изгибаясь под самыми причудливыми углами, растворялись в белёсом тумане.

Некоторое время Нарцисса сидела, раздражённо и устало глядя то на Омут памяти, то на свою новую палочку. От попыток извлечь хоть что-то внятное из того, что происходило с ней потом, у неё опасно начал ныть висок, и она остановилась на некоторое время, не желая вместо добытых воспоминаний получить тяжёлый приступ головной боли до следующего утра. Она даже прилегла и попыталась подремать немного, но не смогла — впрочем, головная боль утихла, толком не начавшись, и Нарцисса, полежав какое-то время, встала и вновь принялась за работу, первым делом посмотрев всё то, что уже сумела сделать. Нет, ту часть, что начиналась после того, как она очнулась… где-то — где бы это тошнотворное место ни было — показывать не было ни малейшего смысла. Даже месивом бесполезных обрывков называть это можно было с трудом, так, какие-то неясные образы и мельтешащие тени — вот и всё, что осталось в памяти спустя несколько дней. Это, и ещё ощущение потрескавшиеся и пересохших губ, и то, как её выворачивает на грязные доски пола.

Что она ещё достаточно хорошо помнила или хотя бы могла рассмотреть? Ботинки, решила она, ботинки она вспоминала отчётливо. Но и с ними вышло не слишком удачно. Стоило ей погрузиться в Омут, как от раздражения она прикусила губу: сколько бы она не оглядывалась вокруг, отчётливо была видна лишь она сама, лежащая на утоптанной хвое, и смутный лес по краям. Всё вокруг этой, беспомощной, обнажённой Нарциссы было смазано и размыто, а потом окружающая реальность и вовсе сменялась одной мутной тьмой — так бывает, когда плохо помнишь, и воспоминания слишком болезненны.

Впрочем, голоса было слышно отчётливо, и Нарцисса решила, что это тоже стоящий результат. Голоса и ботинки — это, конечно же, практически ничего, но вдруг авроры и из этого смогут извлечь для себя пользу? Но как же странно это всё-таки выглядит в Омуте: чёткая, до мельчайших потёртостей, обувь — и такие размытые и бесформенные её владельцы, растворяющиеся во тьме.

Зато бегство по лесу вышло хорошо, пусть и дёргано — но вынудить себя увидеть сцену, развернувшуюся на скале, Нарцисса не смогла. Просто не сумела заставить себя вновь взглянуть в глаза той чудовищной твари — даже просто пытаясь сосредоточиться на этом воспоминании Нарцисса сжималась от ужаса, чувствуя, как начинает пульсировать от боли рука. Нет, только не сейчас. Потом. Да и для чего это видеть аврорам? Что им даст облик этого чудовища?

Впрочем, может быть, позже она решится и сможет… но когда наступит это самое «позже», Нарцисса не бралась даже предполагать. Не сейчас. Даже образов той перечеркнувшей её судьбу ночи Нарциссе сейчас было достаточно для того, чтобы вновь испытать весь тот ужас и неожиданно для самой себя пережить приступ паники. Но ей всё-таки хватило сил, чтобы взять себя наконец в руки и переключиться на то первое, о чём она смогла подумать в тот миг: как и тогда на помощь ей пришла Диззи. Её Диззи, которой больше нет, просто потому что Люциусу не пришло в голову позвать целителя. Как она нашла её, как вообще услышала так далеко? Нарцисса сморгнула слёзы и стёрла их со щёк тыльной стороной руки. Но что толку теперь плакать… и потом, нужно отправить в Аврорат воспоминания.

Серебряная субстанция наполнила несколько хрустальных флаконов, а остальное Нарцисса развеяла взмахом палочки — и только тогда заметила, что за окнами уже было темно.

Поднимаясь в совятню, располагавшуюся под крышей в одной из самых старых частей их дома, она встретила Люциуса.

— Как ты? Получилось извлечь что-нибудь? — спросил он, разглядывая запечатанную коробочку в её руках.

— Кое-что, — ответила она. — Немного.

— Позволишь взглянуть? — вопрос прозвучал мягко, но по протянутой руке Нарцисса поняла, что для её мужа он почти формален.

Но она придерживалась иного мнения — и, отступив на шаг, отрезала, возможно излишне резко:

— Не стоит.

— Ты не хочешь, чтобы я это видел? — изумился он.

— Незачем, — ответила Нарцисса.

— Но, Цисси, — в его голосе теперь зазвучали откровенное непонимание и обида. — Ты покажешь это Робардсу, покажешь всему Аврорату — но не мне? Ради Мерлина, почему?

— Я не хочу, — она вздёрнула подбородок. — Этого достаточно, не так ли?

Как она могла объяснить ему, что не может допустить, чтобы он увидел её там, такой? Не важно, что это увидит Робардс — кто он ей? И скольких женщин он видел куда в худшем состоянии при своей-то профессии? И скольких еще увидит? Ей не было до него дела, а ему до неё. Но сама Нарцисса не сможет, она просто не сумеет жить с мужчиной, который видел её там, в грязи, растоптанной, униженной, и… Не сможет и все. Да сам бы Люциус разве смог?

— Бесспорно, — обиженно и холодно ответил он — и, развернувшись, ушёл, даже не оглянувшись. Это причинило ей боль, и Нарцисса едва было его не окликнула — но смолчала. Это всё же её жизнь — и даже муж не смеет забирать у неё право решать, какой её частью и с кем делиться.