Descent (джен)

Ванда сидит на подоконнике и читает про Короля Артура. Третью ночь подряд. Взахлеб. Та самая Ванда, которая наизусть цитирует трактаты по философии. И она первый раз в жизни читает про Рыцарей Круглого Стола, про волшебников, про драконов…

Когда Ангел с удивлением спрашивает у Питера, как так получилось, тот лишь пожимает плечами и спокойно, как само собой разумеющееся, отвечает:

 — А философию из библиотеки брали реже. И проверяли ее наличие — тоже. — остальное Уоррен додумывает сам.

К следующему вечеру около кровати Ванды появляется стопка, которую венчают «Властелин Колец», «Хроники Нарнии» и «Айвенго».

Через пару дней, возвращаясь в комнату, Ангел видит, как алые всполохи рисуют в воздухе скачущих коней и рыцарские турниры. И Уоррен очень кстати вспоминает, что у западного крыла особняка есть конюшня — Чарльз даже что-то говорил по этому поводу, дескать для социализации и развития ответственности, и прочей чепухи.

Когда он предлагает прогуляться в ту сторону, глаза у Ванды загораются. Полчаса спустя, снабженные напутствием Хэнка («Возьмите любых, кроме трех дальних, и не убейтесь, бога ради!») они спускаются в обитель сена, опилок и теплых носов.

Ванда оказывается неплохой наездницей. Можно даже сказать, более чем неплохой. Местами даже получше Уоррена, успевшего подзабыть многое за почти десять лет. Они останавливаются у пруда и отпускают лошадей пастись, а сами уплетают бутерброды, поджидая остальную компанию — ребята должны прийти сюда на обед.

 — И где ты научилась лихо скакать?

 — Занималась с семи лет.

 — То есть, у вас не хватало денег на книжки, зато хватало, чтобы оплатить занятия верховой ездой? Или братец тебе крал коня и тренера? — Ехидно тянет крылатый. Ванда усмехается.

 — Ну, каждому свое… А так, просто у знакомого была лошадь, только он сам ездить не мог. Вот я и занималась. А ты давно в седло сел?

 — С пяти лет. Папаша чтил традиции, так что я и верхом ездил, и охотился, и читал много, и занимался прочей бесполезной фигней, даже геральдику учил. До сих пор понять не могу, на кой. Лет в двенадцать, правда, перестал. — Настроение у Ангела резко падает. Вот уж о чем он совершенно не хочет вспоминать — так это о доме. Точнее о когда-то бывшем доме. А особенно о…

 — А почему бросил?

 — Потому что отцовы клячи от крыльев шугались. — Буркает Уоррен и отворачивается, со злостью запуская плоский камень по воде «делать блинчики». Камень подлетает семь раз.

Дальше они сидят молча. Потому что Ангелу говорить больше нечего, а Ванде совсем не хочется рассказывать, что у того знакомого она перестала заниматься примерно в то же время. Когда его несколько фанатичный сынок с такими же друзьями увлеклись книжками про Святую Инквизицию. Ослепшую от ожога кобылу продали в прокат, а Ванде с тех пор каждую ночь снился огонь и с ухмылкой пронзительное «Ведьме — пламя!».

Стреноженные кони тихо фыркают и бродят у воды.

Через пару дней Уоррен выясняет, что Ванда, оказывается, увлекалась исторической реконструкцией, и стреляет и фехтует она тоже очень и очень неплохо. Последнее — на личном опыте. И лежа на песке, «умерев» очередной раз (Пятый? Седьмой? Одиннадцатый?), вдруг понимает, что что-то в этой жизни пошло не так.

Бутафорский дюралевый меч глухо падает на землю. В синем небе перед глазами Ангела появляется маленькая протянутая ладонь:

 — Поднимайтесь, Сэр Я-тебя-сделаю, Вы вновь проиграли. — Ванда смеется, и Уоррен вдруг тоже фыркает, принимая руку помощи, и садится. Рука оказывается неожиданно сильной, но при этом такой… Как будто маленькую синицу держишь. Он трясет головой, вытряхивая траву и песок из волос, и отворачивается к озеру. Ванда же вновь машет своей железкой, Уоррен остается на месте, наблюдает и думает о той самой «какой-то вдруг нетакой» жизни. Ощущение птицы в горсти проходить не желает.