Полусвет (джен)

Залго пробуждалась долго и мучительно. Шум голосов в коридоре, нестройное бренчание где-то за стеной и сонная, вялая ругань, бьющий в глаза свет и приглушённый писк какой-то живой твари неимоверно раздражали. Бессвязные, рыхлые обрывки сновидений норовили утащить ведьму на дно омерзительно-ватной бездны. А ведьма вяло сопротивлялась и пинала их своими свинцовыми, неповоротливыми ногами. Сквозь сон Залго даже не видела, а ощущала, как кто-то холодный и очень громкий с размаху плюхнулся к ней на кровать. И с богомерзким, радостным воем потащил прямо из-под лица уютную, большую подушку. Проиграв короткую лежачую схватку с уползающим одеялом, ведьма села. И с недовольным сопением, всё ещё мутно щуря заплывшие спросонья глаза почесала спину.

— Проснись, красавица и радуйся рассвету! — звонко защебетала нараспев Стигма Чёрный Вереск. Одной рукой победно воздев к потолку трофейную подушку, а другой вычесывая свои густые темные волосы.

Залго хмуро уставилась на расчёску в руке феи и, сопя, попыталась рухнуть и завернуться в перину и в мятую простыню.

— Залго, пора, — кто-то очень теплый и мягкий бережно потряс её за плечо, смутно знакомо запахло жасмином и мятой, — вставай, завтрак.

— Хочу спать, — невнятно пробормотала ведьма и попыталась уползти, но безуспешно.

— Вставай, тут на окне нам вчера оказывается шкатулки оставили, — посмеиваясь, Стигма подергала ведьму за пятку. На что Залго недовольно забурчала лицом в кровать, — какие-то розы на шпильках, три шкатулки роз.

— Куда я их тебе буду цеплять-то?! — недовольно сопя и морщась, Залго вытряхнулась из простыни и села, растирая лицо пятернёй. Её растрёпанный ирокез торчал во все стороны попугаичьим хохолком, — у тебя хотя бы каре, а у меня…

— Это не каре. Это сесен, — возразила Стигма, ловко и быстро заправляя гроб и бережно опуская крышку, — сесен круглый, а каре — ровное и прямое.

— Сесен, хренесен, — закатила глаза Залго, зевнула и рухнула на спину раскинув руки, — да какая вообще разница? У тебя волос больше, понимаешь? Больше! Мне эту мелочь просто некуда будет цеплять. И вообще, с чего ты так щебечешь? Вампирам полагается днём спать в гробу, а сейчас утро…

— Так я и не вампир, — легко отмахнулась со смехом Стигма, — я спокойно переношу солнечный свет, милая.

Голос Кали где-то в стороне изумлённо ахнул, что-то с дробным бряканьем рассыпалось по полу. Залго сонно обернулась, накидывая на плечо типовое белое полотенце и шаря в тумбочке в поисках зубной щетки. Уже полностью облаченная в форму ведьма-арахнид, то подгибала, то опускала на глаза тонкую вуаль с любопытством разглядывая через нее то Залго, то Стигму.

— Мир в сеточку, вау, — желчно поддела ее Залго, — ты впервые видишь траурные вуали?

— Да вы сами посмотрите, они зачарованы! — пухлые румяные руки Кали поспешно взметнулись, одергивая вуаль. Все пять глаз ведьмы-арахнида горели бешеным восторгом, — я вижу тепло. Живое тепло! Оно пульсирует и… и… Но только от тебя, Залго…

— Даже так? — Стигма подхватила вуаль и напряжённо поднесла к глазам, — действительно… Вы мягко мерцаете оттенками рыжего золота. Красиво, но…

Залго неодобрительно засопела и хмуро взъерошила пятерней свой ирокез, сонно соображая.

Стигма резко вскинула руку, разглядывая. И тихо присвистнула. Кали бросилась к окну, жадно вглядываясь в туман:

— Я вижу отсюда, где-то далеко-далеко внизу, в тумане, сполохи точно такого же свечения!

— Это ещё что за шутки? — отложив тюбик пасты и осторожно забирая с подоконника старинную эмалированную шкатулку, серую, с белыми вставками и с винтажным цветочным орнаментом на ней, Залго открыла её и встряхнула содержимое. Тонкая черная вуаль нашлась под россыпью шпилек-роз. Мускатных белых роз. Мелких, живых и пахнущих слабо и тревожно. Поднесенная к глазам ткань действительно показала прилипшую к окну Кали как слабо пульсирующий сгусток тепла. Залго непонимающе моргнула и перевела взгляд на упырицу. Та не излучала ничего, — действительно. Почему? Почему ты-то не светишься?

— Немёртвые не источают тепло. Не отражаются в зеркалах. Не отбрасывают тени, — губы Стигмы дрогнули, — у меня другой вопрос. Зачем студенткам магической школы вуали, детектирующие немёртвых?

— Спроси что полегче, — отмахнулась Залго, отложила шкатулку, сгребла гигиенические принадлежности обратно в голубую клеенчатую косметичку с медузками, и придерживая на плече полотенце, поплелась в коридор.

— Может быть всё проще? Так ведь нас банально легче искать, если где-то будем шататься после отбоя? — долетел до Залго сбивчивый шёпот Кали.

— Ну да, конечно, — сардонически отозвалась где-то сзади Стигма и коротко, отрывисто фыркнула, — где ты видела гения, который в этих викторианских кружавчиках станет бродить по аллеям? А по ночной школе? Это глупо. К тому же, если бы шали нужны были только для этого — их выдавали бы только дежурным помощникам. Под роспись.

— Виктори… что?

— А, забей, земная культура… И, опять же, вуали носят только студенты, заметь…

Залго хлопнула дверью, свернула направо и сонно потащилась по коридору, мимо стен, оббитых потускневшими серыми тканями, мимо одинаковых черных дверей, мимо заспанных студенток, мимо охапок роз в высоких напольных вазах. В дальнем конце коридора нашлись и дверь в санузел, и выросшая перед ней очередь. Заспанные феи и ведьмы в одинаковых белых ночных рубашках в пол, вяло собачились, одергивали кружевные рюши и уныло скандалили. Кто-то энергично колотил босой ногой в закрытую дверь, а из-за неё доносились плеск воды и мирное, мелодичное пение. Залго посозерцала с минуту этот цирк, развернулась и поплелась в обратном направлении.

Какая религия не позволила строителям школы снабдить душевыми и прочими радостями цивилизации каждый номер, оставалось только гадать. Залго выбралась на лестницу, опустилась этажом ниже и осторожно заглянула за поворот: второй этаж, занимаемый старшим курсом, выглядел спокойнее. Бренчание и обрывки разговоров, звон и смешки, доносящиеся из-за дверей даже близко не напоминали вялую, сонную неразбериху, творящуюся этажом выше. Одолев необходимое расстояние и наткнувшись на какую-то идущую из комнаты в комнату ведьму с чайником, Залго дернула ручку: санузел пустовал.

Внутри было тихо, сумрачно и затхло. Как в склепе. Невольные ассоциации навевали сонно шипящие газовые рожки́ под потолком, вычурная, тяжёлая резная плитка и мраморные барельефы. О, да, барельефы здесь были повсюду: винтажные русалки, розы и нимфы, жуткие крылатые младенцы и черепа единорогов. Холодные, матовые, местами — достаточно вульгарные.

Залго невесомо коснулась Ребристых зёвов мраморного ирисов, ласково провела пальцами по прихотливым изгибам их лепестков. И её сетчатку обожгла череда вспышек-видений. Темная, сырая крипта, озаренная трепетным светом единственной свечи, бледный человек в черном плаще, нарочито медленно снимающий перчатки и распутывающий шейный платок. У него дурной взгляд и волчья улыбка. Видения сменяют друг друга, пятная восприятие тьмой и кровью. Юная мадам Найтсайд, совсем девчонка, дико растрепанная и полуголая, рыдает, уткнувшись лицом в каменные цветы и бессильно колотит по мрамору окровавленными кулаками. Кровь стекает на мокрый пол. Босые ноги до самых колен перемазаны в земле. По бледной, нагой спине и по растрёпанным патлам успокаивающе и перепуганно снуют полчища пауков. Найтсайд скулит, захлебываясь плачем. И безвольно сползает на пол. Серый топ её фейского превращения тает, обнажая синие следы на матовой коже. Что-то ломается внутри, рыдают в унисон голоса проклятых душ в колдовском тумане, пряно и жутко благоухают кладбищенские розы, сама земля вскипает, из-под надгробий и мраморных плит поднимаются мертвецы, а в багровом небе космато пылает чёрное солнце.

Жадно хватая ртом воздух, Залго отшатнулась от барельефа. Ряды вычурных белых рукомойников и дробно поблескивающие перламутром туалетные кабинки сияли матово и тускло. Где-то слева темнела тонкая, черная раздвижная панель во всю стену, расписанная жирными амурами и розами: алыми и белыми. Залго с опаской заглянула за неё и присвистнула. За ней оказались напрочь лишенные хоть каких-то дверей душевые кабинки, занавешенное только какой-то колышущейся без ветра ажурной белой рванью. При ближайшем рассмотрении рвань оказалась феноменально толстой паутиной. Залго вздохнула и вернулась, запирая на замо́к входную дверь. Стащив ночнушку, девушка загремела косметичкой, забралась в одну из душевых и открыла воду. Но стоило ей только повернуть вычурный, похожий на бутон вентиль, как паутины пришли в движение и запечатали вход в душевую кабинку плотным, белым коконом.

Отмываясь от сонливости и липкого ощущения неправильности происходящего, ведьма чутко запрокинула голову. И прислушалась. Где-то снаружи кто-то, сквозь шум воды, настойчиво скрёбся и тряс входную дверь. Залго застыла, размазывая по лицу клочья пены. И выключила воду. Звуки повторились ещё громче и настойчивее. Кто-то осатанело выворачивал из двери замок, Залго была готова поклясться, что слышит, как со странным ссыпающимся звуком из пазов вываливаются шурупы. Кокон паутин расступился перед Залго естественно и как-то слишком поспешно. Где-то снаружи, за черной раздвижной панелью, из входной двери с грохотом вываливался дверной замок. Нормальный, новенький, механический дверной замок. И, судя по звуку, часть его отныне явно состояла из песка. Всё ещё размазывая по рукам мыльную пену и шлепая по мрамору босыми ступнями, ведьма подобралась ближе к раздвижной панели. И отшатнулась. Аккурат за нею, совсем близко звучали чьи-то частые, алчные хрипы.

Залго моргнула и задержала дыхание. Хрипы повторились. Шлёпающие шаги, скрежет и странный, сосуще-глотающий звук раздались совсем близко, ближе, чем хотелось бы. Какое-то время кто-то лениво скрёб в разных местах когтями тонкую перегородку. А потом, так же шлёпающе, удалился, открыл воду и шумно высморкался. Залго, внутренне подобравшись, двумя пальцами подхватила неприметную скобу и выглянула за панель: спиной к ней, над раковиной, плескалась какая-то тонкая, хилая девчонка, больше похожая на ребёнка чем на взрослую девушку.

Её босые ступни и типовая белая ночная рубашка почти не отличались друг от друга по тону. Льняные, прямые волосы доставали незнакомке почти до лопаток и были ужасно взъерошены. Будто почуяв пристальный взгляд ведьмы, девочка медленно, нарушая все мыслимые и немыслимые естественные законы, развернула голову на сто восемьдесят градусов назад, отчего мышцы и кожу на её шее изрядно перекрутило. Совершенно пустое плоское лицо, украшенное только двумя рваными дырами-глазницами и ртом-щелью исказила жуткая гримаса радости. Существо воздело к потолку банку с человечьими глазами и нараспев просипело, старательно выговаривая все звуки:

— При-и-ве-е-ет!

Банка булькнула, а человечьи, (и не только), глаза всех цветов и оттенков тревожно заметались в мутной жиже, напоминая стаю пугливых рыбёшек. Потеряв всякий интерес к застывшей на месте с открытым ртом Залго, жуткое существо вернулось к водным процедурам, открыло банку, изловило в ней что-то и, сипя от удовольствия на незнакомом наречии, принялось вкручивать глазные яблоки в свои пустые глазницы. Залго покосилась на входную дверь: расцарапанная в щепу́ и открытая настежь, она зияла рваной дырой там, где полагается быть замку. Сам замок валялся где-то подле, наполовину превращенный в хлопья ржавчины.

Постояв ещё немного под шум воды и одобрительно-сиплое бормотание, Залго очень тихо вернулась в свою душевую кабинку. Глядя как закрывает вход в неё тугой паутинный кокон и подставляя лицо струям воды, Залго медленно переваривала всё увиденное и услышанное. Кусок пазла под названием «Полусвет» с щелчком встал на место: пустота в коридоре, никаких очередей в туалет и в душ и прочие мелочи, которые изначально мозг не удосужился счесть чем-то существенным. Залго вылила шампунь на ладонь и намылила ирокез. Запах лаванды и грецкого ореха разлился по душевой кабинке, но практически тотчас же был заглушен неистовой вонью формалина и каких-то резко пахнущих химикатов. Залго прикрыла нос мочалкой, искренне жалея, что имеет настолько чуткое обоняние. Неслыханная вонь медленно, но верно заполняла собой буквально всё, сводила с ума и одуряла, заставляя слезиться глаза и першить в горле. Что там такое делало этот плосколицее существо, Залго не знала, но звуки оно издавало очень даже жизнерадостные. Дождавшись, когда прекратится шум снаружи и исчезнет большая часть невыносимой вони, Залго выключила воду, обернулась в типовое полотенце, собрала вещи и осторожно выбралась наружу.

Странное существо исчезло, прихватив с собой свою большую банку. О странном посещении напоминали только исцарапанная, дырявая дверь, валяющиеся в куче ржавчины ползамка́ да мокрые следы на полу. Залго выжала в раковину волосы, невесело подмигнула сама себе в зеркало и выбралась в коридор.

Обратный путь на родной этаж не омрачали ни едва теплый воздух, ни сквозняки, ни затхлый запашок, ни ощущающийся всё ещё шлейф из химикатов, ни нелюбезные физиономии старшекурсниц, начавших-таки выбираться в коридор. Поглядывая на идеально отглаженные черные форменные платья, Залго прибавила шаг и поспешила убраться на свой этаж. Родной третий этаж поприветствовал ее неразберихой, гомоном и истеричными метаниями каких недонакрашенных и не вполне одетых особ. Обойдя группу сварливо переругивающихся ведьм, Залго почти бегом одолела остаток коридора. Комната встретила её сквозняком и сырым липким туманом: распахнувшая окна Кали упрямо доказывала что-то своё и не давала закрыть тяжёлые резные створки.

— Тебе, вот лично тебе дышать легче будет? Там сыро, промозгло и туман! — Стигма обеими руками вцепилась в оконную створку, пытаясь на ходу отпихнуть в сторону угрюмо упирающуюся Каллизию. Полузастегнутая форма неряшливо болталась на ней грудой кружевных тряпок, — Кали, не будь такой упёртой!

— Надо проветривать помещение, — монотонно, раскинув руки в стороны, упрямо набычившись и закрывая своим телом окно, возразила Кали, — все болезни от бацилл, мы ими дышим, а надо их проветривать, холод убивает микробов и…

— Это глупо! Ты впускаешь лишний холод!

— Нет, ещё бы сюда установить кварцевую лампу и кварцевать помещение, чтобы не было вообще никаких микробов… — монотонно вещала Кали, упрямо обхватив бедра шипящей упырицы, упираясь лбом в её живот и медленно, но верно оттесняя её от окна.

Залго посторонилась, суша на ходу заклятьем свой слипшийся, мокрый ирокез. Вода стекала на пол и капала с носа. Стигма почти взвыла, вцепившись себе в волосы. И ринулась напролом, спотыкаясь о паучьи ноги Кали и пытаясь дотянуться до оконных створок. Но тщетно.

— Развлекаетесь? — Залго, не глядя по сторонам, забросила косметичку в тумбочку, поискала глазами вещи, спустила полотенце до бёдер и с недоумением уставилась на старомодное бельё, больше напоминающее корсет и ажурные панталоны в пол. Кружевные, с бантиками, с ленточками, с шитьём, но совершенно чудовищные, — а я этажом ниже была.

— У старших курсов? — оживилась Кали и даже отпустила Стигму, чем та и воспользовалась. С жутким грохотом и со зловещим хохотом ринувшись к окну, — а это правда, что у них там ходит скелет?

— Глупости, там студенты-то особо никуда не ходят, не то что скелеты, — повесив сушиться полотенце, Залго повоевала минут пять с завязками, натянула через голову платье, и с раздраженным цыканьем нацепила вуаль, — хотя, признаться, я видела там кое-что похуже…

Мир вокруг немедленно преобразился, заметно темнея. Шпильки нашлись тут же. Кали молча отобрала их у сосредоточенно сопящей Залго. Заставила её сесть на кровать и принялась колдовать над её вуалью и ирокезом.

Залго закатила глаза и вздохнула:

— Когда-нибудь я рехнусь, честное слово. Вы видели, что эти курицы устроили перед ванной комнатой?

— Ты про очередь? — запирая окна и задергивая шторы, Стигма оглянулась через плечо, — ну, хм, девочки не привыкли так рано вставать. И, кажется, впервые столкнулись с бытовыми вопросами. Хотя, честно говоря, лично я не вижу здесь ничего ужасного. Это место выгодно отличается от придорожных мотелей в плане гигиены, знаете ли. Даже краны не подтекают.

Кали и Залго шокированно переглянулись и почти синхронно во все глаза уставились на Стигму. Упырица только невозмутимо пожала плечами:

— Что? Охотники не ночуют в пятизвездочных отелях, знаете ли… Мы с отцом исколесили Старый и Новый Свет в поисках этих выродков. И, скажу я вам, там, где заканчиваются туристические маршруты — гнездятся твари всех мастей, в грязи, по вонючим притонам, в гулких лабиринтах скверных кварталов, на самом дне. И чтобы убить их, разорвать порочный круг их убийств, надо сойти к ним. Туда, где темно и грязно. Туда, куда не стоит нисходить живым.

— Ты столько пережила, — покачала сокрушенно головой Кали, ловко сцепляя розами-заколками ирокез и вуаль, расправляя невянущие цветы, любуясь результатом и подбирая из шкатулки ещё горсть. И тяжело вздохнула, — а я дальше Линфеи нигде и не была…

— Вы лучше послушайте, что я сейчас видела, — Залго скосила глаза на зеркало. Оно немедленно отразило её саму, бледную и помятую. И сами собой шевелящиеся шпильки. В отражении Стигмы не было, — у старших курсов ни очередей, ни людей в коридоре. И знаете почему?

— Почему?

— Я могу ошибаться, но, кажется, именно в это самое время, в санузел к старшакам, ходит какой-то безносый, безглазый монстр, — Залго моргнула и добавила тише, — она моется формалином. И у нее коллекция глаз. В здоровенной банке. И пасть от уха и до уха. Честное слово, я чуть не обделалась…

— Формалином?

— А что она хоть сделала?

Залго зябко повела плечами:

— Поздоровалась.

— А-а, зачем ей глаза? — Кали села подле, наблюдая, как Стигма ловко и аккуратно расправляет вуаль ведьмы и любуется ровно пришпиленной россыпью цветов, — она их… Ела?!

— Нет, она их вставляла, прямо руками, в свои глазницы, вот так, — Залго показала, будто вкручивает себе что-то в глаза и тряхнула головой, — это было жутковато. И, кажется, они были разного цвета. А ещё она умеет выворачивать голову назад так, что лицо смотрит перпендикулярно лопаткам и…

— Короче, это нежить, — вынесла свой вердикт Стигма и прихватила с дверцы шкафа темно-серую, почти чёрную, форменную накидку с капюшоном, — чёрт, даже я такого не знаю, надо перечитать дневники отца. Там точно должны упоминаться такие, как она.

— А в чем она была? В смысле, что на ней было надето? — нахмурилась Кали, сощурив свои алые паучьи глаза.

— Да ночнушка. Обычная типовая ночнушка, — отмахнулась Залго, — как у нас.

— В таком случае, это студентка, — Стигма и Кали обменялись многозначительными взглядами, — и я почему-то даже не удивлена…

* * *

Они шли через кладбище. Осыпались пёстрые листья, шуршали пряным пылающе-сонным, золотым и пёстрым ковром под ногами. Туман, густой и липкий, стлался у самых ног, причудливо клубился и невесомо целовал кончики её румяных пальцев. Целый лес надгробий, это слыханное ли дело? Хоронить не в семейных криптах, не в благочестивой тишине семейных усыпальниц, а здесь, на краю света, всех заодно, как бродяг при странноприимном доме. Как унизительно! Варда Вертер недовольно сощурилась и хрустнула костяшками, непроизвольно сжимая кулаки. Кладбище дышало дурной магией: слабо, почти безвредно. Больше всего Варду в местных порядках поразило именно это: где бы ты ни была, тебя вернут сюда. Под растрескавшиеся плиты, в жирную, пахнущую перегноем землю. В этом было что-то жуткое, неестественное, что-то неправильное и возмутительное. Останься она, Варда, в Бете, всё было бы иначе. В ушах Варды запел-захихикал иллюзорным эхом ехидный, знакомый мотив, прилипчивый и мерзкий, но уже слишком привычный:

Тик-так, тик-так!

Бета круче — это факт!

Щелк, щелк, щелк!

Фея передёрнула плечами и яростно, тихо втянула сквозь зубы воздух. Перед мысленным взором возникло ненавистное крючконосое лицо директрисы Пеперозии. Угрюмая и коварная, похожая на ведьму фея, ненавидела мисс Вертер иррационально и слепо. И эта ненависть, пожалуй, была взаимна. Варда Вертер вспомнила зачесанные в высокую прическу темно-зелёные волосы директрисы и мрачно сплюнула себе под ноги. Немедленно, повинуясь дурному настроению хозяйки, стянутые в тугую, толстую косу густые волосы удлинились и, лениво извиваясь огромной змеёй, частично обратились в металл. Отвратительно. Как же всё было отвратительно. Переступать через себя раз за разом, улыбаться тем, кому так и тянет вмазать между глаз кастетом. Отвратительно. Почти не контролируя свою силу, Варда шагала в хвосте процессии, а её железная коса стремительно окислялась под действием колдовского тумана. Откинув капюшон, Вертер запрокинула голову, хмуро разглядывая пёстрые кроны деревьев и свинцовое небо в просветах золотой и багровой листвы. Нет, форма Полусвета ей, пожалуй, даже нравилась. К обязательному ношению формы Варда в принципе была привычна. Что-что, а форму в Бете носили: шикарные, изысканные платья темных лолит, пушистые и утонченные, темные и вычурные, но безумно дорогие. Бета в этом плане отличалась от многих магических школ, хотя и считалась второй после Алфеи по популярности школой фей. Скажем, учиться в Бете было не в пример легче. Куда легче, чем в Алфее, если верить слухам. В Бете учителя не особо следили за ученицами и не то, чтобы старались их учить. А ученицы, в свою очередь, учились спустя рукава. И, вообще-то, даже не имели базовой фейской трансформации. Которая, как слышала Варда, является не чем-то, а видимым воплощением элементарной энергии каждой феи. Зато могли использовать свои магические силы не перевоплощаясь.

Ненавистный образ тощей, желчной, надменной Пепезории всё ещё маячил где-то на задворках сознания. Её вычурный, тёмный макияж, крючковатый нос, карие глаза. И заплетённые в рога-оданго волосы. Длинные, цвета проклятого богами и силами тёмного изумруда. Варда возмущенно расправила плечи, мысленно разрубая ее глумливую, костистую физиономию тяжёлым двуручником. Вместе с этими её зеленой тряпкой-ободком, с ажурными оборками и с фиолетовыми цветами из крепдешина. Честно говоря, форменные платья Полусвета смутно напоминали её вычурные одеяния, но были куда строже. Строже и явно дороже. Причем, даже не из-за тканей, а из-за вплетенных в само шитьё, в само плетение нитей, заклятий. Полусвет, в отличие от Беты, не требовал, чтобы его ученицы раскошеливались и платили баснословные деньги за дорогое и совершенно бестолковое тряпьё. Полусвет невозмутимо вручал всё сам, абсолютно всё, вплоть до постельного белья. Требуя взамен лишь исполнение своих сложных и вместе с тем понятных и разумных правил. И стесненная в средствах Варда из великого, но обедневшего Дома Вертер видела в этом добрый знак.

Кладбищенский сад утопал в тумане, а над туманом тревожно качали ветвями старые клёны, древние дубы и тёмные вязы. Скорбные фигуры мраморных ангелов и воинов, фей и ведьм, стариц и царей, смотрели отовсюду. И их мертвые, мраморные лица были печальны. Бредущие через кладбище девушки в одинаковых плащах и капюшонах напоминали ей стайку траурных черных бабочек. Варда воинственно нахмурилась и бережно заправила притихшей, озябшей Эри под капюшон её волшебные, переливающиеся всеми цветами радуги кудри. Девушка неловко и благодарно заулыбалась, зябко кутаясь в плащ-накидку и сияя россыпями звёздочек на смуглой коже. Варда энергично смотала свою железную косу в аккуратный клубок на затылке: коса сама собой нехотя сматывалась, туго и прочно, фиксируя сама себя. Варда накинула на голову капюшон, ревниво поглядывая по сторонам. Ведьмам она не верила. Феи казались ей чересчур бестолковыми и шумными. Одна искренняя, добрая, тихая Эри вызывала в ней добрые чувства. Но они были скорее сродни материнскому инстинкту чем дружеским чувствам. Варда Вертер, как первенец прославленного паладина Лорна Вертера, Огнекрылого, Меча Золотой Зари Леонхаль, сама воспитывала всех своих братьев. Сама сидела с ними, сама учила их читать. К тому времени, как детей отдавали в школу, отпрыски благородного Дома Вертер уже сносно читали, считали и знали наизусть самые главные баллады о борьбе Великого Дракона и Темного Феникса, о том, как Дракон сотворил Вселенную и сказочный, но безнадежно утраченный мир Домино. И историю своего Дома. Дом Вертер был набожен — и чтил память предков. Когда стало ясно, что поколения светлых магов и паладинов подарили семье настоящую фею, младший брат поклялся, что назовёт в честь неё свой клинок. Хищный двуручник из андросской, темной стали, который получил на шестнадцатилетие. Отец сказал, что это — великая честь. Ведь Ахилл однажды станет паладином. А его клинок, разящий нечисть и злых тварей, рождённых пороками человеческими, будет петь повсюду о сестре его, об отважной фее Дома Вертер.

Сказка закончилась, не успев начаться. В Бете Варде объяснили на личном примере: всё решают связи и деньги. А не личная доблесть, честь и отвага, как ей внушали с самого раннего детства. Реальность смеялась Варде в лицо: устаревшие представления о чести и благородстве для студентов и преподавателей Беты были смешны и убоги, а миром правили хитрые, не особо талантливые, но подлые и удачливые стервы. Феи оказались отнюдь не светлыми и чистыми борцами за мир. Зачастую это были существа мелочные, заносчивые, пустоголовые и легкомысленные. А в редких случаях — ещё и опасные.

Казалось бы, что могло бы быть хуже? Варда не верила, что такое возможно до тех пор, пока не ощутила это на собственной шкуре. Куда веселее всё стало тогда, когда Варда, возмущенная, но несломленная Варда, углубилась в изучение магии. На первых же практических занятиях, один из преподавателей вынес неутешительный вердикт: как фея, Варда неполноценна. Ибо скорее является паладином, чем феей. А дело всё было в том, что базового превращения Варда не имела, но у неё были крылья: как у отца, как у братьев. Золотые, пылающие, сотканные из элементарной энергии, могучие крылья, являющие себя тогда, когда паладину приходит время противостоять Силам Тьмы. И, впервые увидев их за плечами Варды во время учебного спарринга, старик-преподаватель вынес ей приговор: Варда Вертер никогда не станет полноценной феей. Признаться честно, мир вокруг неё уже рассыпался на осколки. Возможно, эта новость просто добила её, уставшую бороться за себя и свою правду. Разбитую и непринятую миром, о котором она так долго мечтала. Слова прозвучали. И Варда с ужасом осознала: она верит. Верит всем сердцем. Варда смутно помнила, как кто-то её постоянно уговаривал, говорил, что это ещё не трагедия, что Бета учит всех, были бы деньги. Лица сменялись лицами, всё что-то хотели донести до неё, а Варда просто замкнулась в своей скорлупе и затихла. Её больше не задевали ни насмешки спесивых солярийских куриц, ни зацикленные на порядке феи с Зенита, ни даже ядовитая, опасная и мстительная директриса. Варда поверила что является чем-то бракованным, не оправдывающим надежды семьи, недостойным жить. Поверила и приняла. Не принял и не поверил только отец.

Он нашел своих старых боевых товарищей, посетил директора Саладина из Красного Фонтана — легендарного Саладина из Команды Света, вы только подумайте! Он сделал почти невозможное, он сумел найти людей, готовых помочь его маленькой, славной Варде. И однажды, серым, дождливым утром, в Бету прибыли люди из Полусвета.

Они долго опрашивали Варду, заставили её материализовать энергетические крылья и даже провели с ней несколько спаррингов на мечах. Немолодой, иссеченный шрамами, высокий воин с черными космами по плечи и со страшными, бесцветными глазами сказал ей, что она — фея. И всегда была феей. Нестандартная, очень своеобразная, почти паладин. Но фея. Фея с прекрасным потенциалом, щедро одаренная магически и достаточно способная. Но раскрыть свой потенциал она, к сожалению, сможет только в стенах Полусвета. Правда это или нет — Варда не знала, но была благодарна незнакомому воину, пахнущему странной и опасной магией. И поэтому подписала все документы не читая. Варда всем сердцем желала соответствовать ожиданиям семьи. И чем за это придется платить, её не волновало.

Стайка студенток брела между надгробий, в липком тумане. Варда на ходу приобняла одной рукой робко жмущуюся поближе к феям Эри и, воинственно поглядывая по сторонам, расправила крылья. Огромные, золотые, горячие, сотканные из концентрированной отваги и пламенной, негасимой веры в Великого Дракона. Могучие крылья сомкнулись, обнимая собой охнувшую от неожиданности Эриду. Варда поспешила увести подругу вперёд: крылья осыпали пылающие перья, а их свет слабо, но рассеивал пелену колдовского тумана. Горячие перья кружились, разлетаясь. И сгорали, распространяя повсюду запах горячего металла и зноя. Где-то впереди, между надгробий, угадывались силуэты других учениц. Точно также бредущие через кладбище старшекурсницы ничем особо не отличались друг от друга и казались не людьми, а фарфоровыми куклами с комода какой-нибудь престарелой ведьмы.

— Варда, скажи, почему тебе так не нравится Залго? — смуглая мордашка Эриды отразила смущение, а волшебные локоны феи стремительно побагровели. И видя, как непонимающе хмурится Варда, Эри испуганно затараторила, — пожалуйста-пожалуйста, извини, если я что-то не то сказала! Просто Залго… Она не злая. Ну, она не кажется злой, она мне даже помогла и ни разу ничего плохого не сделала ни одной фее…

— Какая ещё Залго? — в личном списке врагов такого имени Варда не имела, хотя и догадывалась, что где-то точно могла его слышать, — впервые слышу.

— Ну… Залго, — нерешительно напомнила Эри и украдкой кивнула на одну из отставших фей, шумно выискивающих что-то между надгробий, в высокой траве и пёстрой листве, — она полностью вылечила фобию Сенсортии. Ну, так девчонки говорят, Сенс больше не боится пауков, представляешь?! По-настоящему! Просто взяла и забрала страх Сенс! Просто так!

— Ведьмы ничего не делают просто так, — Варда сурово нахмурила брови, напряжённо обдумывая новость, — ты уверена?

— Да! — Эри мельком заозиралась, спотыкаясь о надгробья и путаясь в складках форменного платья. И доверительно шепнула Варде, — она добрая. Правда.

— Как она выглядит? Ты покажешь её мне? — Варда бережно отцепила плащ подруги от ближайшего розового куста, отряхнула. И повела подругу вперед, мимо студенток, прикрывая крыльями и невозмутимо разглядывая плачущих ангелов и темную громаду административного корпуса, темнеющую где-то впереди, за пеленой тумана.

— У неё такая смешная прическа… Как будто половина головы лысая, — Эри изобразила зачесанный на бок ирокез пятернёй и с любопытством ткнула пальцем в пылающее золотое крыло, — ой, как мягко и тепло! Прости пожалуйста за глупый вопрос, но у тебя нет превращения, но есть крылья, разве так бывает?

— Я фея-паладин, — спокойно согласилась Варда, — мне пообещали, что базовое превращение я обязательно получу вместе с чармиксом. Для таких как я это тоже… возможно. Просто наши взаимоотношения с магией сложнее чем надо.

— У тебя такие красивые крылья, — задумчиво вздохнула Эри, кутаясь в форменную накидку и заметно тускнея, — такие большие и теплые. А у меня какие-то глупые черные кляксы, да ещё и постоянно меняющие очертания. Меня даже дразнили Роршахом, правда, это было самое нормальное, чем меня др… Ой, что я несу?! Ты ведь никому не расскажешь?

— Нет, Эри, я никому не расскажу, — пообещала Варда и шумно втянула воздух сквозь стиснутые зубы, стараясь успокоиться, — черный цвет получается от механического смешения всех цветов спектра. Белый — от их наложения друг на друга. Нет ничего удивительного, что у феи цветов и оттенков черные крылья, Эри. Ты просто впитала в них все на свете цвета, вот и всё.

— Спасибо, — робкая улыбка озарила смуглое личико феи, — я не знаю, что такое тест Роршаха, но мне неприятно, когда мои крылья сравнивают с чем-то таким… странным. Спасибо. Я же не виновата, что они у меня постоянно меняются, как в калейдоскопе… Они же сами…

— Ты ни в чём не виновата, это просто видимое воплощение твоих способностей, — спокойно возразила Варда, чувствуя, как закипает всё внутри. И стремительно обращаются металлом под капюшоном затылок и часть шеи, — мы не выбираем свой Дар.

— Спасибо, — слабо и как-то вымученно улыбнулась Эри, опустив глаза, — я… Ты такая сильная, Варда. Как бы я хотела быть как ты…

Остаток пути они молчали. Варда брела в тумане всё ещё приобняв Эриду и с горечью вспоминая своё недолгое, но насыщенное конфликтами обучение в Бете. Вчерашние чудеса административного корпуса, вроде необычного барельефа или похожего на расписную шкатулку малого зала, в скудном солнечном свете прилично порастеряли часть своего шарма. Барельеф оказался всего лишь раздвижной панелью, танцующая сама с собой девушка с безобразным венком на шее больше не казалась ни зловещей тенью прошлого, ни дурным знамением. А огромный общий зал с Камнями-Хранителями выглядел почти привычно и даже обыденно. Варда погасила энергетические крылья, рассыпая искры и ощущая, как вхолостую сгорает их магия. Вуаль мешала смотреть на окружающих, зачем-то показывая их пульсирующими рыже-золотыми пятнами. Поэтому Варда подогнула её и заколола шпилькой так, чтобы зачарованное кружево не падало на глаза. К слову, так поступили многие: первокурсницы за всеми четырьмя факультетскими столами одинаково морщились и зевали, ковыряя овсянку. И их кружевные, черные вуали с их пышных причесок свисали только чисто символически. Варда открыла было рот, чтобы поделиться этим ценным наблюдением, но не успела. Всё свободное пространство напротив поспешно заняли какие-то девушки: тощая, синюшно-бледная девица со странной стрижкой, похожей на шар, толстушка-арахнид и мрачная, сонная и наполовину лысая блондинка. Вчерашняя ведьма из коридора, случайный свидетель последнего припадка бедной Эри. Голубые глаза ведьмы холодно и жёстко сверкнули из-под черной вуали, смерив Варду нечитаемым взглядом. Варда внутренне подобралась, поглядывая по сторонам, но расслабилась, когда поняла, что новоприбывшие обсуждают что-то своё. Все трое нацепили эти отвратительные черные вуали, из чего Варда сделала вывод: перед ней обыкновенные зануды-зубрилки, соблюдающие все подряд правила, инертные и скучные. Варда Вертер не имела ничего против: такие персонажи обычно замыкались в собственном непонятном мирке и не лезли к окружающим. Варда многозначительно хмыкнула и покосилась на Эриду. Но та, глядя на вновь прибывших, уже поспешно и как-то лихорадочно одергивала свою криво заколотую вуаль, почти полностью закрывая ею половину лица.

— Ну надо же, у кого-то всё-таки есть мозги, — донеслось откуда-то слева. Варда со звоном выронила ложку и возмущённо обернулась. Подпирая щёку кулаком Варду скептически разглядывала какая-то старшекурсница. Сквозь сетчатое кружево форменной траурной вуали, кстати, — не переживай, это не тебе, модница. Можешь продолжать: Найтсайд бесят умники, думающие, что можно вертеть на причинном месте правила. Она, к слову, что-то запаздывает…

— Варда, Варда, посмотри сквозь вуаль на слуг, Варда, — испуганно зашептала на ухо Эрида, — просто. Посмотри!

Куклы-прислужники неторопливо, с тихим шорохом, разносили подносы с тарелками. Их накрахмаленные белоснежные рубашки слегка мерцали от магии. Варда заворочались на лавке, скрипя пятой точкой и древесиной и хмуро одергивая вуаль. Все сидящие за столами, все — и студенты, и преподаватели — за редким исключением, тотчас превратились в горячие цветовые пятна. Повинуясь испуганному лепету Эриды, Варда обернулась. Огромные белые куклы тепла не источали. Где-то в районе солнечного сплетения у каждого пульсировал рыже-золотой сгусток, почти белый к центру. Варда, медленно переваривая увиденное, вернулась к своей овсянке. Ткнув в неё пару раз ложкой, фея подняла глаза и замерла: синюшно-бледная девица напротив не источала теплого мерцания. Ни мерцания, ни сполохов мягкого золотого света. Ничего.

Тонкое сетчатое кружево вуали равнодушно демонстрировало ещё несколько таких существ, сидящих за столом преподавателей. Варда очень тихо и медленно отложила ложку, жадно вглядываясь в бледные лица совершенно не источающих живое тепло учителей: статный, похожий на старого льва старик в потрёпанной фраке, тихая, чопорная дама в шалях, расшитых соловьями, толстый, усатый подвижный коротышка в подтяжках и с безобразным клетчатым галстуком на толстой, синюшной шее. Все трое тихо переговаривались с коллегами. Толстяк много и шумно пил. Старик невозмутимо поглощал завтрак, цепко разглядывая лица студентов. Поймав на себе чересчур пристальный взгляд Варды, старик улыбнулся одними губами и заговорщически подмигнул, прикладываясь к кубку.

Варда мелко заморгала и уткнулась взглядом в тарелку, багровея пятнами. Есть резко расхотелось. Страшная догадка мерцала где-то на грани бессознательного, заставляя кровь стынуть в жилах. Варда бросила ещё один осторожный взгляд на стол преподавателей. Сомнений не было: все трое не отбрасывали тени и совершенно не источали тепло!

Но, казалось, никто так ничего и не заметил. Сонные студентки всё также флегматично поглощали кашу, размешивали сахар и тихо ворчали. Безмолвные куклы-прислужники разносили на подносах бутерброды с вонючим шпротным паштетом, приторный чай и не только. Варда собственными глазами видела как перед странной бледной однокурсницей безмолвный слуга положил несколько типовых пакетов с кровью. Бледные тонкие пальцы девушки ловко распечатывали упаковку, сливая содержимое в чашку, кто-то морщился, бросая косые взгляды, густая кровь вяло наполняла белую чайную чашку.

— Что? — заметив-таки написанные на лице Варды омерзение и неприязнь, весело кивнула ей девушка. И её розовые радужки озорно заискрились, — никогда не видела кровь высших вампиров? Она гуще и холоднее чем твоя, смотри внимательно. Быть может, это однажды спасёт твою шкуру, милая.

— Это разве не…

— Донорская, — плотоядно сощурилась незнакомка, аккуратно прислонив полупустой пакет к вазе с розами, одной рукой взявшись за чашку, а другую протягивая Варде, — Стигма. Стигма Чёрный Вереск.

Варда сжала губы в тонкую линию, уничтожающе наблюдая как незнакомка пьёт кровь, заедая остатками бутерброда. Сидящие рядом с упырицей окончательно потеряли интерес к своей каше и заинтересованно уставились на чашку с кровью и на все ещё протянутую руку Стигмы. Повисло неловкое молчание.

— Пожми её уже, неудобно как-то. Люди же смотрят, — смущённо попросила шепотом Эри, украдкой косясь на кого-то.

Варда раздражённо дернула щекой, не сводя напряжённого, яростного взгляда с непростительно довольного лица упырицы.

— Не спеши, это не так уж и важно, в сущности, — упырица опустила руку на стол и, посмеиваясь, нацедила себе в чашку ещё крови из пакета, — не пыхти, милая, — пар из ушей пойдёт.

— Я не обмениваюсь рукопожатиями с нежитью, — воинственно вскинулась Варда, — это…

— Это правильно на самом деле, — негромко согласилась Стигма и пихнула в бок сидящую с ней рядом блондинку с зачесанным на бок ирокезом, — я же говорила: она чудо.

Блондинка равнодушно пожала плечами, смерила Эриду долгим, нечитаемым взглядом и отвернулась. Как-то подозрительно притихшая Эри, казалось, сникла от этого ещё больше, уткнулась взглядом в свою пустую тарелку и, похоже, теперь втайне мечтала провалиться под землю.

— Бросьте, я же пошутила, — легкомысленно развела руками Стигма, пытаясь выдоить из пакета в чашку остатки крови и заглядывая в грязный пакет как ворона в мосол, — воды туда налить, что-ли? Столько добра пропадает… Как думаешь, Кали?

Арахнид подавилась чаем и шокировано переспросила:

— Что?

Где-то хлопнули тяжёлые двери. Варда обернулась: раздражённо одергивая манжеты и стуча каблуками через зал спешила госпожа проректор. Варда отвлеклась на возню справа и пропустила момент, когда Найтсайд заняла своё место за столом, по правую руку от пустого ректорского кресла. Не источающий живого тепла старик почтительно склонил голову на бок и что-то спросил. На что мадам Найтсайд лишь раздражённо повела острыми плечами. Светлые глаза старика лукаво заискрились, он вежливо и тонко улыбнулся и, почти склонившись к самому плечу госпожи Найтсайд, что-то с улыбкой зашептал ей на ухо. Госпожа проректор не ответила: неподвижно глядя прямо перед собой, она, будто бы, переваривала информацию, медленно размешивая сахар в и без того приторном чае.

— … это национальная студенческая забава, — донеслось до слуха Варды откуда-то слева, — их что, не предупредили? Дракона ради, неужели вы никогда ни во что подобное не играли?!

— Это странно, особенно учитывая, что нечто подобное было даже у нас. На Зените.

— В чём суть? Игра? Что за игра? — благополучно позабыв о своей каше, под звуки Стигмы, пытающейся выжать из очередного пакета растекшуюся по стенкам кровь, шумели первокурсницы, — это разве так просто?

— Что происходит? — шепотом спросила Варда, но Эри так и не успела ответить.

Какая-то старшекурсница, под смешки и восторженный шепот, украдкой приподняла подол и достала из-под него закрепленную в футляре у бедра, колоду ярких, благородно и тускло переливающихся карт. После чего перетасовала их. Карты изобиловали цветочными орнаментами и смутно напоминали что-то слишком линфейское. Высоко подняв одну из карт, изображающую какой-то горбатый, двуногий и ползучий символ и каменного рыцаря, увитого ядовитыми плющами, старшекурсница торжественно провозгласила:

— Руна Живого Камня. Кому не слабо́?

— Да что происходит? — не выдержала Варда.

— Кажется, я начинаю понимать, — напряжённо отозвалась толстушка-арахнид, вглядываясь в цветные карточки, тасуемые в ловких руках прирожденного шулера, — я играла в такое с дедом. Это специально зачарованное таро. Не ты выбираешь карту — карта выбирает тебя. Один из сидящих за столом должен сочинить стих — не менее ста слов.

— Сочинить? Стих?

— Да. Все слова в нём, кроме предлогов и местоимений, должны начинаться на вот этот алфавитный символ, который тебя выбрал. Если стих содержит больше ста слов — можно добавлять что-то кроме…

— А если никто ничего не сочинит? — нахмурилась Варда, — вообще никто?

— Ну и кто наш герой? — нахально сверкая глазами и тасуя карты, протянула старшекурсница, разглядывая соседей по столу. Тонкие карточки в её руках отливали металлом и совершенно не походили на привычные карты-шутихи из магазина волшебных приколов, — кто примет вызов, а? Может, первый курс, м? Кто не хочет проиграть и отдать мне свою магию?

— Допустим, я, — скрипуче донеслось почти с самого конца стола.

— Если никто из нас не примет вызов волшебных карт, они заберут нашу магию. И отдадут её своей хозяйке. На двадцать четыре часа лишимся магии, совсем, понимаешь? — нехотя призналась арахнид, глотая чай и не поднимая глаз от стола, — если принявший вызов облажается — карты тоже заберут его магию. Старинная линфейская игра. Я часто проигрывала деду.

— Это же азартная игра! — возмутилась Варда, — играть на магию — грех!

— Как бы, да, это азартная игра, — смущённо заулыбалась арахнид и повозила чайной ложкой по белому блюдцу, — к тому же добавь и то, что карты бывают разные по силе. Дед говорил, что среди наборов алфавитных таро бывают очень мощные артефакты. Они могут даже убить, понимаешь? Поэтому на Линфее запрещена продажа и хранение мощных алфавитных таро…

— Получается, надо просто сочинить стих?

— Не совсем. Надо чтобы стих соответствовал смыслу карты. Аркан Руны Живого Камня обозначает любовь, которая превыше долга. А ещё человека, меняющего сторону в конфликте. А ещё этот символ соответствует букве «к», понимаешь?

— Нет, — честно сообщила Варда, — но звучит интересно.

— Целый стих, который состоит из слов на букву «к», понимаешь?

— Это невыполнимо! — возмущённо взвилась Варда, — это же…

— Тише! — зашипели со всех сторон, — заткнитесь, из-за вас не слышно малышку Рози.

Варда оскорбленно умолкла и вытянула шею, уничтожающе разглядывая поднимающуюся из-за стола ученицу. Белоснежные волосы её были ровно и аккуратно заплетены в две косы. Поднималась она рывками и как-то рвано, неуклюже, неправильно. Студентка была бы похожа на маленькую девочку, если бы не абсолютно ровное, лишённое носа, бесцветное лицо, разноцветные глаза чуть навыкат и слишком легко выворачивающиеся под немыслимым углом конечности. По-детски угловатая фигура старшекурсницы совершенно не источала живое тепло, а там, где полагается быть рту, зияла щель от уха и до уха. При виде этого жуткого существа одна из сидящих напротив девиц, — та, что с ирокезом, — впилась в лицо твари жадным, внимательным взглядом. Отмахиваясь от встревоженных подруг и подавшись всем телом вперёд. Что общего у странной ведьмы с ирокезом и у странного существа со странным именем — Варда так и не поняла. За столом заметно притихли. «Малышка Рози» раззявила свою кошмарную пасть, полную нечеловечески острых зубов. И, чуть нараспев, ужасно скрипуче и картаво, но с достоинством, продекламировала:

Кайль Ко́валь ковал кочующим кедрам кольчуги.

Кровавые кедры кромсали кору кедрорубов.

Кололи коварных. Кровавила ка́медь. Каю́га

Косматой каргою кривилась — кроваво-стозубо.

Кишки кедрорубов, копченые корни. «Колдунья!

Конец ли? Кошмарный, кровавою камедью клятый… "

Каю́га кивает. Кайль Коваль кидает кувшином в колдунью.

Кнут, конунг кедровый клеймит клан клеймом-коловратом.

Кострища, кресты, краснобаи и красные клёны,

Калины кладбищенской куст под ветрами крепчает.

Где конунг клеймил клан клеймом — только красные кроны:

Кудрявы, красивы. Культисты над камнем камлают.

Картинны коварство и кротость колдуньи кленовой:

Картаво клянётся и кровью кленовой, и книгой.

Кудрявит колдунья кленовые красные кроны.

Картаво кривится-смеётся над клятою кли́кой.

Кайль Ко́валь ковал королеве-колдунье корону:

Каю́ги дитя так красива, коварна-игрива.

Красавиц кленовых кудрявились красные кроны

Над Ка́йи-Кера́йль. Над Кера́ной, рекой торопливой.

За столом восхищённо зашептались и сдержанно зааплодировали. Польщенное чудище что-то смущенно проскрежетало и село обратно.

— Кто такая Каю́га и где находится этот Ка́йи-Кера́йль? — донеслось до Варды.

— Я откуда знаю? Наверное, какая-то местность на захолустном планетоиде, на краю галактики…

— Вы совсем? Каюга и Король-кузнец Кайль Молотобоец — персонажи керанского героического эпоса… В библиотеке с ними целая полка.

* * *

— Кажется, учителям плевать, чем мы заняты за завтраком. Пока сидим тихо, конечно, — Залго скинула с плеча сумку, занимая одну из ученических парт у окна и с любопытством разглядывая полупустую аудиторию.

Здесь было просторно, но темно и затхло. Тяжёлые портьеры, надёжно драпировали окна винно-алыми, затейливыми складками. Резной старенький черный клавесин в углу влажно поблескивал, отражая свет. Повсюду висели картины, изображающие самых разных существ, темных и не совсем: огромных двухголовых скелетов, сотканных из льда и снега женщин, рогатых каменных оленей и жутких, синих младенцев с телом мокрицы. Пахло затхло, но терпимо: формалином, сухими розами, старыми книгами, мужским одеколоном и склепом. Тусклый, красноватый свет источали свечи. Они горели повсюду, потрескивали и пахли горячо и душно. Рыжий воск истекал прихотливыми струйками и застывал, а в шкафах таинственно мерцали колбы с заспиртованными в них редкими тварями, поблескивали украшенные перламутром резные черепа, смутно темнели маски неведомых языческих божков и угадывались корешки книг, сотен книг. Старинные фолианты с тусклым золотым тиснением и тяжёлые, окованные кровавым металлом гримуары источали магию и сумрачно дремали в своих шкафах. Где-то под потолком трещали и качались связки перьев и птичьих черепов. Залго безошибочно признала в них амулеты, диагностирующие фон тёмной магии.

— Ты про карты? — Кали аккуратно раскладывала учебники, свитки и писчие принадлежности. В свете сотни свечей её паучьи красные глаза мерцали как драгоценные камни. Это было чертовски красиво. Так красиво, что Залго засмотрелась и не заметила, как в аудиторию кабинета бестиалогии хлынул поток однокурсниц, — признаться, я сама удивилась. Понимаешь, эту игру сейчас помнят только старики. Ну или такие как я. Родители обычно пытаются занимать своих детей подвижными играми, спортом. И это нормально. Её карты, честно говоря, выглядят дороже чем дедовские, потому я их сначала и не признала. У деда были обычные потрёпанные картонки. А эти — чуть ли не из какого-то металла…

— Мне тут одна пташка напела, — чуть нараспев сообщила Стигма и с грохотом рухнула сзади, за последнюю парту, поближе к задрапированному окну, — вы знаете, что бестиалогия у нас сдвоенная? Мы будем учиться вместе с первым курсом сестринства Полной Луны.

— И? — непонимающе заломила белую бровь Залго.

— Как ты думаешь, почему все наши так старательно жмутся к окнам? — пробормотала Стигма, с интересом разглядывая наполняющих аудиторию студентов.

Залго заозиралась: действительно, девушки с белыми брошами-символами Новолуния невольно старались занимать левую часть аудитории. Правую бурно, шумно заполняли абсолютно незнакомые девицы. Их белые кружевные накидки скрепляли не белые, а абсолютно черные броши. Пять рядов старинных парт вычурно чернели в красном свете сотен свечей. Но студентки занимали только четыре из них. Пятый ряд парт, тот, что посередине класса, продолжал чернеть межевой чертой между рядами факультетов. Инертные, сонные новолунники неодобрительно поглядывали на бурные, буйные шевеления полнолунников и вяло раскладывали свои книги.

— Я поняла. Мы все состоим из воды, на нас тоже влияют фазы луны, как и на любую водную среду. Но при этом мы ещё и владеем магией. Кажется, вообще любая магия как-то привязана к фазам луны, — изумленно пробормотала Кали, разглядывая вялых, раздраженных однокурсниц и буйных, оживлённо делящих места девиц с другого факультета, — скоро Полнолуние. Кажется, чем ближе оно — тем сильнее и они все. Вот же дрянь, а я-то думала, что это так, народный фольклор.

— Бред сивого келпи, — пробормотала хмуро Залго, поглядывая по сторонам, — ладно, признаю, мне тоже паршиво и я тоже хочу сидеть у окна. Несмотря на то, что его наглухо завесили. Кстати, зачем?

— Меня больше изумляет другое: здесь спокойно выдают за завтраком консервированную кровь, — Стигма побарабанила костяшками пальцев по столешнице, подпирая щёку кулаком, — кровь высших вампиров. Много вы видели высших вампиров, жертвующих свою кровь на нужды общественности?

— Знаешь, я, как бы, не знала даже что у них вообще есть кровь, — криво улыбаясь, отозвалась Кали, бренча пеналом и выгребая из него разноцветные ручки с блёстками и ароматизаторами, — как думаете, меня не будут ругать, если я буду писать конспекты цветной пастой?

— У, чего это у тебя? — Стигма перегнулась через парту и голову Кали, сграбастала в горсть пучок ручек и принялась их по очереди нюхать, — да ничего ж себе! Так, жёлтая — это банан. Рыжая… рыжая — дыня! А зелёная — точно яблоко. Подожди, зачем тебе белая ручка? Так, а белая… белая — мята… Ну надо же… А чёрная чем пахнет?

— Активированным углём, — фыркнула Кали, весело и с теплом во взгляде наблюдая, как нависшая над ней упырица, дорвавшись до бесплатного, таскает со стола ручки и шумно их по очереди нюхает, — Дракона ради, брось, ты что, никогда такого не видела? Это же обычные ароматизаторы!

Где-то хлопнула дверь, мятежно заметалось пламя свечей. А Стигма уронила что-то и едва не рухнула на Кали, неловко качнувшись и дико таращась куда-то вправо. Класс притих, наблюдая, как через аудиторию, собирая собой чужие тени, но сам тень не отбрасывая, неспеша шагает высокий старик в видавшем виды черном фраке. Старик смутно напоминал пожилого льва, его седая, густая грива тяжёлыми космами падала на плечи. Пожалуй, когда-то этот человек был красив: костистое, бледное лицо его казалось нарисованным и совершенно одухотворенным. Его бледно-серые, ясные глаза смотрели внимательно и с мягкой иронией. Обманчивую мягкость и благородство его лица несколько портили странная, сухая усмешка и что-то в глубине глаз. Что-то ледяное и опасное. Невозмутимый, сухощавый, всё ещё крепкий и, признаться честно, моложавый, он двигался с ленивой грацией хищного зверя. Залго хмуро затаилась, вглядываясь в его узкие, изящные запястья, в то, как короткими непринужденно-властными жестами он отряхивает с себя как случайно налипший сор — чужие тени.

— Моё имя — Моварт Ге́йген. Вы можете называть меня «профессор Гейген» или «мастер». Наш курс бестиалогии — это необходимый минимум, то, что должен знать любой уважающий себя маг, желающий работать в полевых условиях и при этом — остаться в живых и в здравом уме, — без предисловий заявил старик, опустил вниз чёрную, ученическую доску, за которой оказалась огромная матово-белая пластина, — вам выдали учебники. «Бестиарий» Соллейн Каюль — одно из самых полных и точных учебных пособий. Он будет нашим верным спутником в течении пяти лет. И вы ещё не раз помянёте добрым словом его составителя, леди Соллейн, когда столкнётесь на практике с существами, описанными в этой книге.

Старик-преподаватель отошёл в сторону, щёлкнул старинный проектор и на матовой поверхности возникло изображение: какие-то символы, рисунки нечеловеческих черепов и текст, косой, летящий почерк. Старик склонился над проектом. Слайды сменили друг друга. Желтоватое изображение, старая фотография в пятне света изображала бледное и безликое человекообразное существо в тени деревьев. Проектор со всхлипом щёлкнул, и на белом экране отразилась огромная безобразная тварь с лицом младенца и телом бурой сколопендры. В разрезе.

— Ваши знания — ваш клинок, разрубающий исчадий Бездны. И моя цель, как преподавателя, — вооружить вас, — спокойный, звучный голос старика разнёсся по классу, дробясь на осколки и искаженное эхо.

Эхо дрожало, отражаясь от стен. Сама магия стремительно густела и пахла при этом странно: ветхими книгами, гарью и кровью. Золотисто-красный свет сотен свечей лизал лица девушек, дрожа в очечных стеклах и на белых кружевах алыми бликами. Притихшие студентки заозиралась в страхе. И было отчего. Абсолютно все тени в помещении ожили. Тени людей и предметов ткали на стенах, вживую, силуэты деревьев и очертания крепости на скале, стаи летучих мышей и бегущего прочь ребёнка. Совершенно не замечая происходящее и задумчиво разглядывая испуганные девичьи лица, старик покачал головой и негромко сообщил:

— На наших занятиях мы будем изучать классификацию всевозможных существ: порождений магии, стихий и ненависти человеческой. Не все магические существа разумны. Не все разумные — способны на контакт. Какие-то являются по сути своей всего лишь разумными артефактами: демонические зеркала, одержимые духом покойного владельца колдовские клинки, жаждущие крови и нередко питающие нездоровую привязанность к лицам женского пола. Старинные дамские мелочи вроде тяжёлых браслетов, заколок и флаконов духов, одержимые духом хозяйки-самоубийцы. Будьте уверены, они сведут вас с ума видениями, если вы слабы и внушаемы. Всевозможные перерожденцы: то, что было человеком, но так и не смогло уйти спокойно. Таких существ на Земле называют термином «мононоке». Мстительные ду́хи, нежить, всевозможные жертвы манипуляций с сознанием и магией, стихийные элементали: цель нашего курса изучить их, каждого, разобраться в особенностях их повадок и мышления, заглянуть за завесу тайны и понять, что способно их победить. Запомните хорошенько, девушки: на всякого чемпиона найдётся свой герой. И наоборот. Кто скажет мне, почему? Вы, например, представьтесь.

— Лира Лок, — напряжённо и как-то капризно зазвучало откуда-то справа, с одного из рядов, занятых другим факультетом. Где-то далеко справа загремела стулом, вставая, какая-то стриженная под мальчишку рыжая девица с бледно-зелёным кристаллом во лбу, — неуязвимых не бывает, профессор Гейген.

— Совершенно верно. И вы должны это помнить. Ваши знания, полученные здесь, — это не только верный клинок, но и щит. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, девушки. Ваши знания нужны в первую очередь вам самим. Как естественная защита и источник внутренних сил…

— Кажется, дед любит слушать звук своего голоса, — пробормотала сзади, влажно сияя стремительно багровеющими радужками Стигма и нервно вцепилась пальцами в столешницу, с тоской таращась в лицо преподавателю, — отлично, теперь, я знаю, чью кровь употребила с утра пораньше. Как же жрать-то хочется…

— Ты чего? — встрепенулась Кали и даже повернулась в полоборота, — Стигма…

— Он — еда, — уныло сообщила Стигма и ткнулась лицом в столешницу, закрываясь руками, шумно сопя и запуская пальцы себе в волосы, — о, Бездна, если меня так плющит от одного запаха крови высшего вампира, то как, должно быть, плющит его самого от полной школы теплокровных, живых девиц…

— Стигма, ты там ничего не путаешь? — Залго прекратила катать по парте ручку и подняла глаза, разглядывая плавные, отточенные жесты и ровный, красивый профиль пожилого профессора, — не спорю, он мощный маг, но не…

— Он — высший вампир. Я уверена, — Стигма Чёрный Вереск ткнулась пару раз лбом в столешницу и трагически забормотала лицом вниз, — это уже похоже на дурацкий анекдот. Честное слово. Я уже жалею, что сожрала сразу все пакеты…

— … как вы понимаете, виды и свойства различных магических народов и отдельных сущностей крайне разнообразны, — плыл под треск свечей по классу спокойный, звучный голос профессора Гейгена, — например, существует до сих пор такой народ как агогве. Обычно они населяют миры с тропическим, субтропичесим климатом. Агогве — человекообразные карликовые существа ростом около 120 сантиметров, обитавшие некогда на Земле, в лесах Восточной Африки. Очевидцы описывают их как похожих на прямоходящих обезьян с красной или желтоватой кожей и волосами апельсинового цвета… ​‌‌​‌‌​ ​‌​‌‌‌‌ ​​​‌​‌ ​ ​​‌​​‌ ​‌​​​‌ ​​‌‌‌​ ​​‌​​‌ ​​‌​‌‌ ​‌​​​‌ ​​‌‌​‌ ​​‌‌​‌ ​​​‌‌‌ ​‌​​​‌ ​​‌‌‌​ ​​‌​‌‌ ​​‌‌​‌ ​‌​​‌‌ ​‌​‌​‌​ ​‌‌​‌‌​ ​‌‌‌​‌‌ ​​‌‌‌‌

— Стигма, эй, ты чего? — встревоженно позвала через плечо шепотом Кали, с опаской поглядывая на колдующего над проектором профессора, — слушай, давай скажем, что тебе плохо. Это не дело…

— Нет. Я должна уметь держать лицо в любой ситуации. Бездну в душу ети́, как же клыки сводит, — прошептала страдальчески Стигма, отлепившись от парты и растирая лицо руками, — уметь. Держать. Лицо. Уметь…

— Девушка с черным сесеном за задней партой, — взгляд профессора остановился на Стигме. Светло-серые, мягко мерцающие радужки заметно порозовели, а бледные губы тронула улыбка, — будьте любезны, встаньте и представьтесь.

— Стигма, — гремя мебелью и неловко выбираясь из-за парты, Стигма едва не перевернула стул, — Стигма Чёрный Вереск, мастер Гейген.

— Черный. Вереск, — будто пробуя слова на вкус, повторил старик, спрятав руки за спиной, склонив голову на бок и с мягкой усмешкой разглядывая мутно порозовевшую под пристальным взглядом девчонку, — вас не уничтожили. Это… радует. На самом деле. Радует.

Старик покивал и, демонстрируя широким жестом классу ссутулившуюся над партой Стигму, торжествующе известил присутствующих:

— Обратите внимание, девушки, перед вами — живой дрампир. Большая удача, (но для таких как я — пожалуй, наоборот), встретить одного из них среди людей, ещё бо́льшая удача — уйти от них живьём. Кто знает, почему?

— Ну, это такой древний народ… — начала одна из студенток неуверенно, — они вроде бы считаются вымыслом, они как вампиры, но не совсем…

— Нет, дрампиры — не народ. Дрампиры — это высшие вампиры с врождённым генетическим дефектом. Форма уродства, — серые радужки старика побагровели, а бледное лицо заострилось ещё больше, — их трагедия в том, что время и магия превратили их недуг в свойство вида. Дрампир, как и любой вампир, испытывает Жажду. Но, в отличие от других Ночных Охотников, дрампира привлекает особым образом только кровь вампиров.

— Я не… — Стигма скрипнула зубами, — профессор, к чему этот цирк, вы лучше меня знаете, что я не способна это контролировать... Зачем…

— Для меня честь встретить последнюю дочь клана Черных Вересков, дитя, — совершенно серьезно возразил старик, вглядываясь в лицо Стигмы, — свойства, характеризующие дрампиров, передаются исключительно по женской линии. Признаться, я изумлён. Клянусь, я был уверен, что в Ночь Высоких Костров были уничтожены абсолютно все женщины клана Черных Вересков.

Стигма раздражённо дернула щекой и ссутулила плечи, мрачно разглядывая носки собственных туфель.

— Кто прятал тебя? Дай угадаю. Это был охотник? Татуированный рыжий тип с чумазым мальчишкой на плечах. Развязное, чокнутое чудище с повадками пиромана, — с понимающей улыбкой покивал старик-профессор, — надеюсь… он жив?

— Мертв, — нехотя отозвалась Стигма, моргая.

— Жаль. Славный был юноша, — немного подумав, качнул головой старик, всё ещё улыбаясь чему-то своему и цепко разглядывая Стигму, её угловатые плечи и нервно перебирающие подол пальцы, — садитесь, Стигма. Садитесь. А теперь, дамы, открываем конспекты и пишем тему вводного задания: «Классификация нежити, её свойства и способы воздействия».

* * *

Он бродил в тростниках — и волны с шелестящим смехом пробегали сквозь него. Волны и лунный свет. Человек без лица беззвучно рассмеялся и потянулся бледными ладонями к ночному небу. Чужому небу. Где-то вдалеке рыдала ночная птица. Выла бродячая собака. Надсадно, тоскливо. Человек вяло удивился, мучительно соображая — он понимал её тоскливую песнь боли и одиночества, каждую ноту, каждый перелив. Израненный пёс рыдал и пел, как чужие люди, пахнущие костром и палёным мясом пришли в его дом и убили его хозяев. Как хозяева сами впустили их. Как скрёбся и скулил старый пёс, запертый в сарае, пока хозяев убивали чужаки, пахнущие смертью и жаром кострища.

— Эри! Кто-нибудь, колдомедичку! Позовите колдоме…

— Отойди, фея, ей нужен воздух!

— Ей нужны лекарства!

— От чего? От её собственного дара? — ядовито выплюнул незримый, но очень, очень знакомый голос. Где-то в ватном нигде. На грани реального и бессознательного. Будя смутные воспоминания. Карета, туманный лес, серое от недосыпа лицо ведьмы в пятне оконного проёма, её выцветший, неровный ирокез, зачесанный на бок. И абсолютно лишенное макияжа костистое лицо.

Видение поглощало и рвала на ошметки собственного «я». Видение баюкало и затягивало на самое дно. В беспросветный, илистый мрак. Каплями света дрожали чужие, вялые мысли. Люди — такие глупые создания. Почему они верят всегда только глазам и — никогда — носу? Хозяева увидели в пришедших чужаках смутно знакомые черты давно потерянных родственников, глупые хозяева увидели знакомую одежду и услышали знакомые голоса. И поверили. Старый пёс метался и рвал плоть чужаков, силясь защитить своих хозяев. Но хозяева — слепы. Они не поверили старому псу. Они поверили своим палачам. Впустили в дом. Накормили. Дали себя убить. Глупые добрые хозяева умирали во сне. Трое взрослых, девочка семи лет, мальчик трёх лет и семимесячный младенец. Все спали, все. Не спал только младенец. Он, рыдая, отталкивал зрачки убийцы — и старый пёс выл ему в унисон. В бессильной злобе разбивая себя о прочные двери сарая.

— Её дар — цвета! Цвета! А не это…

— Много ты понимаешь в магии, фея…

Видения рвали черепную коробку, изнутри, надсадно и слепо. Человек без лица слушал, как рыдает старый пёс, запрокинув голову и зажмурив глаза. Скулит и плачется лунному диску, о том, как чужие люди долго избивали старого пса тяжелыми армейскими сапогами. Как отрезали хвост и лапу. И выволокли полуживого на дорогу. Чужие люди очень боялись, что старый пёс вернётся в родной дом. Но это слабое оправдание для подобного зверства, согласитесь. Человек без лица запрокинул голову и вздохнул, ощерив бугристую оплавленную пасть. Хотелось курить, но призрак не мог. Он неловко выбрался из воды и побрёл вникуда. Подальше от этого заунывного собачьего плача. Страшно, когда тебя некому оплакать кроме твоего изувеченного пса. Страшнее — идти вникуда не в силах изменить хоть что-нибудь. С сердцем, которое горит от жажды и пустоты.

— Какого дьявола здесь… Разойдитесь! Девочка, ты слышишь меня?! — из ватного, далёкого Нигде донёсся сильный и властный женский голос, высокий, мелодичный. Серебряными колокольцами разливался он, пробуждая что-то глубоко внутри, в самом сердце, в самой сути, — иди на мой голос. Всего, что ты видишь, нет. Это просто сны, заплутавшие сны неупокоенных. Слышишь меня?! Иди на голос!

— Она не может, — невнятно и глухо, как сквозь толщу воды, отозвался кто-то.

Кто-то странно знакомый и совершенно точно добрый. Загорелое лицо, голубые глаза, смешная прическа: смотришь и кажется, будто полголовы лысые. Тревога в голубых глазах, спокойный, ровный тембр голоса. Залго. Залго!

— Убери руки, ведьма!

— Да, Эри, я здесь, я настоящая, — в приглушенном, искаженном толщами воды и расстоянием голосе ведьмы ощущалась настоящая тревога, — госпожа профессор, это с ней уже не в первый раз, может отвести её к врачу? Возможно, действительно есть какие-то снадобья.

— Можешь считать, что отвела. Я и есть врач.

Эри села, ощупывая своё лицо и часто моргая. Она сидела прямо на полу, посреди коридора, прислонившись спиной к стене. Вокруг, разбросанные по полу, валялись тетради, учебники и писчие принадлежности. Залго Саарт и Варда Вертер собирали их, а смертельно перепуганное, мокрое от испарины лицо Эриды со знанием дела ощупывала не источающая живого тепла миниатюрная женщина в соловьиных шалях. Пронзительные, нечеловечески прекрасные алые глаза её слабо мерцали. Тонкие длинные пальцы были на ощупь как холодный шёлк и заканчивались острыми, длинными коготками. Женщина деловито оттянула нижнее веко, ощупала зачем-то мочку уха Эриды и отвела вниз край губ, въедливо разглядывая её десны. Столпившиеся вокруг студентки шумели и ужасно толкались. Эриде стало по-настоящему страшно от их взглядов, она втянула голову в плечи и потупилась. Женщина в соловьиных шалях грозно свела брови к переносице и убийственно тихо поинтересовалась через плечо, у набежавших отовсюду ротозеев:

— Эй, что толпимся как стадо коз? Заняться нечем?

Студенты разочарованно заворчали и побрели кто куда. Красноглазая дама с соловьями щёлкнула Эриду по носу и скомандовала:

— Поднимайся, девочка. Это не смертельно. Всего лишь последствия криво проведенного ритуала. Полагаю, раз ты выжила, твой доморощенный некромант сейчас гниёт в одной из магических тюрем измерения Магикс?

Эри медленно, по стеночке, поднялась с пола, непонимающе моргая и шмыгая носом:

— Я… Откуда вы…

— Оттуда. Я всё ещё в состоянии распознать побочные признаки некоторых ритуалов, традиционно совершаемых над девственницами, — темные, почти угольно-черные волосы женщины, зачесанные гладко в тугой узел на затылке, поблескивали совершенно седыми прядями — могу поздравить тебя, твой некромант перепутал руны и тебе досталась часть его магических способностей. Надо полагать, он был медиумом, весьма нестабильным психически, я так понимаю…

Эри задрожала всем телом и всхлипнула, закрываясь от мудрых, бесконечно прекрасных алых глаз руками. Гадливое, гнусное, липкое ощущение грязи вернулось, душа и сводя с ума. Эри тихо заскулила, не зная, как безжизненно тускнеют её волосы, как наливаются грязно-бурым оттенком от самых корней, а воздух вокруг них густеет и дрожит от рвущейся наружу магии.

* * *

Опустевший коридор тускло освещали только газовые рожки́ и струящийся из окон хмурый, серый свет. Фея давилась рыданиями, размазывая по красному лицу слёзы и остатки косметики. Залго попыталась было поднять сползшую обратно на пол фею, но безуспешно.

— Нет, это никуда не годится. Вы, двое. Отведёте ее в медпункт, — раздражённо заявила женщина, поджав губы и холодно наблюдая, как рыдает, сжавшись в комок боли и вцепившись себе в волосы фея, — сейчас у меня нет на это времени, поэтому вам придется дождаться меня. Либо самостоятельно проникнуть в шкаф с медикаментами, что я делать вам категорически не советую. Все всё поняли?

— Да, госпожа профессор… — фея-паладин и ведьма подавленно переглянулись.

— Какое у вас там сейчас занятие? — помогая Эриде встать и наблюдая, как её, спотыкающуюся и рыдающую уводят прочь, поинтересовалась женщина.

— Зельеварение, госпожа профессор… — браво отрапортавала Варда, одной рукой придерживая подругу, а другой махнув куда-то себе за спину.

— Отлично. Мастер Йорн будет в восторге. Минус три студентки, неусвоенный материал, жалкие оправдания в стиле «эссе не готово, потому что я водила в медпункт подружку», — женщина смерила всхлипывающую и дрожащую всем телом фею тяжёлым взглядом, — потрудитесь после занятий взять у однокурсниц конспекты. И выполнить все необходимые задания.

Лицо Варды вытянулось от изумления:

— Конспекты?! За… Задания?! Но зельеварение — это ведь просто рецептики, всякие сушеные порошочки и…

— Рецептики, — криво ухмыляясь, повторила женщина и иронично заломила тонкую бровь, — боги, старину Йорна Совиные Перья ждёт незабываемый год. Рецептики.