Бравые домохозяйки на страже семьи (джен)

Петунья плакала на плече мужа и не могла остановиться. Слишком много разочарования. Слишком велико потрясение.

Раньше она мечтала вернуть память, а сейчас жалела об этом, убедившись, что истинный покой в забвении и неведении.

Женщине всегда было немного стыдно перед родными за то, что могла забыть свою семью. Все эти, вроде бы незначительные, но важные моменты, что незаметно накапливаясь, создают по прошествии лет счастливые воспоминания.

Они с мужем так любили друг друга. Он был замечательным. Надежным, заботливым и страстным, ей не составило труда понять, почему она остановила выбор на нем. Но Петунья не помнила ничего… Как они познакомились? Где прошло первое свидание? Каким был их первый поцелуй — неловким, а, может, чувственным? Каким образом Вернон признался и сделал предложение, а она согласилась, и что чувствовала при этом — радость или, может, сомнение? У нее было все: семья, муж, даже ребенок, но она не помнила, как его ждала, носила, рожала, выбирала имя. Это было странное ощущение, словно она однажды проснулась и сразу получила готовую семью. Была в этом какая-то смущающая неправильность.

Конечно, за эти месяцы у них накопилось множество общих счастливых воспоминаний, но все же у каждого человека должно быть прошлое. Но теперь, когда оно ей открылось, то принесло с собой хаос, боль и потрясение.

Она не любила Вернона… Она никого никогда не любила. Даже сына родила в эгоистичной надежде на его любовь, приковала его к себе, душила, словно он был ее собственностью без воли и желаний.

Ее жизнь была богата впечатлениями и бедна чувствами. Каждый добрый поступок и сочувствие обесценивались притворством и выгодой. В ее, внешне наполненной и живой, но внутри — пустой и безжизненной, как снега Антарктики, жизни, не было ничего… Ничего, кроме холодного одиночества и сожалений, принявших форму раздражения. От того, что ее ум и амбиции остались не востребованы. И где-то в глубине, на самом дне, теплилась одна, еле живая и человечная мысль — капля стыда за то, что она так не похожа на других и не может любить и жить, как все прочие люди.

Женщина не запомнила момент, когда ее сон плавно перетек в воспоминания и даже не сразу поняла, что эта маленькая злобная девочка — она сама. Со стороны она ясно видела и ощущала боль и обиду маленького ребенка, который не понимает, почему его не любят? Почему другого любят больше?

Она наблюдала, как девочка мучается от чувства ненужности, и изо всех сил пытается понравиться, привлечь к себе внимание. Взваливает на себя работу по дому, заботу о сестре. Но все ее усилия остаются незамеченными, неоцененными и воспринимаются как должное. Ничего не меняется, и она так и остается безликой невидимкой в собственном доме.

Петунья видит, как ее маленькая копия страдает, ища причину в самой себе, постепенно ненавидя себя, обвиняя. Видит момент, когда ребенок отчаялся и заклеймил себя недостойным любви и внимания. Как позже, не выдержав этого груза, она возложила его на родителей — зачем они дали ей жизнь, если она не нужна, лишняя? — и обвинения перешли в ненависть. Как ненависть к родителям и зависть к сестре постепенно переходят в равнодушие и отчужденность — отныне они чужие друг другу. Сердце быстро черствеет, покрывается броней — ведь чувствовать больно и бессмысленно. И, наконец, все перегорело… умерло… Пустота…

И тем не менее, повзрослев, она исполнит свой долг до конца, не бросив умирающую мать, заботясь о ней до самой кончины. Хотя в наемной сиделке порой бывает больше сочувствия, чем в ней. Эта показная забота и скрытое злорадство к умирающей: где? Где ваша любимица? Почему не она сидит с тобой, а та, которую ты всю жизнь не замечала, пренебрегала? Но предсмертное извинение и признание от матери уже не греет, не радует, не оживляет — поздно…

Бросая влажный ком земли на крышку гроба, она искренне считала, что похоронила детские обиды и свое прошлое в ее могиле. Все кончено, теперь им нечего делить. А навсегда уезжая из ненавистного города, где была так несчастна, решила начать жизнь с чистого листа. Сегодняшней Петунье стало жаль ту, искореженную внутри, но внешне благополучную женщину, еще в детстве отказавшуюся от себя, устав бороться. Это решение наложило отпечаток на всю ее дальнейшую жизнь, мешая чувствовать, любить и стать счастливой. Петунья сочувствовала себе прошлой, но никак не могла поверить, что это она сама.

Особенно ей было стыдно перед мужем. Женщина не понимала, как можно было так относиться к такому прекрасному, верному мужчине, который ее любит и все делает, чтобы она была счастлива. Просто цинично использовать его, пользуясь его порядочностью, молчаливой поддержкой и надежностью, не испытывая даже доброты и благодарности за его старания.

Но самое ужасное — как она повела себя с Гарри. Она, которая поклялась себе, что никогда не станет такой, как ее мать, и все же устроила мальчику детство, какое было у нее самой.

Родители обожали магию и дочь-ведьму и не замечали совершенно обычную старшую сестру — она была им неинтересна. Петунья, в свою очередь, обожала своего «нормального» сына и не замечала «ненормального» Поттера.

Мальчик-невидимка, ненужный, лишний, загруженный работой, чьи старания воспринимались как само собой разумеющееся. Мальчик, так похожий на нее саму и потому еще более ненавистный, как вечное напоминание прошлого, которое хотелось забыть. Теперь она видела, что сполна отомстила сестре за ее магию, оторвавшись на ее сыне. Это было отвратительно, ужасно, извращенно. Она незаметно для себя превратилась в своих родителей, которых осуждала.

А ведь они с Гарри ладили. Мальчик ей нравился, и она привязалась к нему. Конечно, не любила его как собственного сына, но заботилась, с удовольствием нянькалась, да и сам малыш тянулся к ней и даже, какое-то время спустя, первый раз назвал мамой. Как раз перед первым магическим выбросом. Петунья не ожидала, что мальчик окажется волшебником, раз его отдали не родственникам в магическом мире, а в ее простую семью магглов. И неожиданный взрыв радионяни и летающие игрушки стали для нее неприятным сюрпризом.

Эта магическая вспышка от собственного испуга и рева сына будто всколыхнула в ней забытую ненависть и обиды. Они выплеснулись из нее словно сель, сметая могучим грязным потоком со своего пути все те добрые чувства, что в ней еще оставались. С тех самых пор все в их доме изменилось.

Муж еще долго успокаивал плачущую жену, которая все не могла утешиться, но помнится, его мать говаривала, что женщине требуется проплакаться. И только выплеснув горе в слезах, она обретет покой и сможет двигаться дальше. Хотя Вернон, как большинство мужчин, не выносил женских слез. А чувствовать беспомощность от невозможности помочь было неприятно.

Позже она попросила оставить ее одну, и когда пришло время уезжать, Петунья выглядела как обычно, и только немного припухшие веки выдавали ее недавнюю истерику.

Следующая неделя прошла обыкновенно, ничего не поменялось, и жена не стала прежней (о чем втайне Вернон очень переживал). Но в глазах супруги поселилась тоска, и даже когда она играла и смеялась с детьми, в них не отражалась радость. И мужчина задумал поговорить с Петуньей:

— Дорогая, я вижу, что тебя что-то беспокоит, — решился он, когда они остались наедине, — просто скажи мне об этом, и мы найдем выход.

— Меня просто ужаснула моя прежняя жизнь, Вернон, — немного помолчав, ответила женщина.

— Милая, что бы тебя не потрясло, просто не думай об этом, — ответил Вернон, приобняв жену и глядя в глаза. — Прошлое есть у каждого, и все мы совершаем ошибки, которых стыдимся, когда становимся старше. Но прошлое тем и хорошо, что уже прошло. Зачем помнить плохое и мешать себе быть счастливой, когда можно помнить только хорошее. Мы вдвоем, у нас двое чудесных детей и вся жизнь впереди — мы еще успеем накопить много счастливых воспоминаний…

И когда успокоенная женщина, прислонившись к теплому боку, засыпала, то подумала, что Вернон, пожалуй, прав. Зачем переживать из-за то, что было раньше, когда она все равно при всем желании не может представить, что та, прошлая Петунья, — это она сама.

Вернон… Вернон действительно любил жену. Еще в молодости этот простой парень был с первого взгляда очарован загадочной, полной достоинства и холодной, как снежная королева, девушкой. Ее таинственность и спокойная отчужденность, словно она не принадлежала этому миру, заворожила парня и манила разгадать тайну холодной глубины ее глаз. И это казалось ему самым важным в жизни.

Когда они поженились, он поверить не мог, что его желание исполнилось, что добился цели, и эта удивительная, не похожая ни на одну девушка, выбрала его. Но оказалось, что в той самой манящей глубине таился лед. Он оскальзывался и падал на нем, набивая шишки, пытался согревать горячим дыханием, но так и не смог его растопить. Разочарование… словно конфета в яркой обертке внутри оказалась пустой… Даже не пустой, а несъедобной. И все же он не смог ее бросить и уйти, хотя восторженные чувства и романтические привязанности довольно быстро прошли, оставив, пожалуй, только уважение. Петунья очень бы удивилась, если бы узнала, что держит его рядом с ней только… жалость. Да, жалость сильного и ощущающего чужую боль человека. Он просто чувствовал, что несмотря на уверенный вид сильной и самодостаточной женщины, она глубоко несчастна. Но Вернон был простым парнем и ничего не понимал в психологии, поэтому не мог понять и дать ей то, чего ей недоставало. Но обеспечить ей безопасность и достаток было в его силах. И вот несчастный случай все изменил в привычном укладе семейства Дурсль.

Самое интересное, что Петунья совсем не поменялась после того, как память к ней вернулась. Даже узнав, как была несправедлива к Гарри, не стала его больше любить или выделять, стараясь компенсировать урон, причиненный чувствам мальчика. Однако, и к своему сыну не пылала ненормальной любовью. Женщина любила их обоих, заботилась, но главным в ее сердце стал Вернон. Наверное, права была миссис Уэсли, когда говорила, что все женщины делятся на два типа. Женщины-цветы, — те, кто посвящают себя любимому мужчине и именно через него воспринимают жизнь, принимая из его рук все. И женщины-злаки, чей смысл и радость в детях, и только через них они постигают жизнь и себя.

Вернон с восхищением замечал, как менялась его жена. Теперь, когда ее ничто не сдерживало, она прямо расцвела и всячески показывала, как он ей дорог. Мужчина никогда не чувствовал себя центром чьей-то вселенной, и это было чертовски приятное чувство. И он из кожи лез, чтобы ублажить и порадовать свою супругу.

Они перестали сидеть дома. Внезапно пробудившийся и ранее несвойственный темперамент сделали его Петунью очень деятельной. Она просто не могла сидеть на одном месте, и Вернон первое время не мог за ней угнаться.

Сумела затащить его в танцевальный класс. Сначала отказался, и она не стала настаивать и посягать на его свободу, проявив похвальное понимание. Но как-то раз, заехав за ней, увидел, что его Петунью довольно нескромно поддерживает в танце какой-то смазливый наглец. Он улыбался супруге во все тридцать два зуба, и, не скрывая восхищения, заглядывал в глаза. Взбешенный Вернон, заметив, что наглец к тому же еще и довольно молод, ни к месту вспомнил, что сам он на пять лет старше Петуньи. И с тех пор они посещали танцы только вдвоем, и если внезапный ревнивец и мог кому-то доверить супругу, то только седому мистеру Смитту — их престарелому учителю танцев.

Проснувшийся темперамент не мог не отразиться на внешности женщины. Раньше она одевалась опрятно и элегантно. Строгие костюмы, ненавязчиво подчеркивающие достоинства и говорившие о состоятельности и стиле, были забыты. Теперь в ее гардеробе появились легкие, струящиеся юбки, немного легкомысленные блузки и романтические платья. А стильной укладке — волосок к волоску с небольшой волной, пришли на смену мягкие, забавные завитки, придававшие ей воздушности, легкомыслия, и делая еще на пять лет моложе. Вернон просто обожал свою новую Петунью и никогда еще не был так счастлив. Он даже поборол привычную лень и заставил себя ходить в тренажерный зал, где за шесть месяцев достиг довольно значимых результатов. А как иначе, когда новый облик Петуньи оценил не только он один.

Петунья тоже была счастлива. Она просто растворилась в муже и детях. Мальчикам она уделяла много внимания: играла, накупила обучающих книг и образовательных игр, учила танцам, водила по кружкам. Неудивительно, что Гарри вскоре стал звать ее мамой. Сначала просто обмолвился, жутко напугался, втянул голову в плечи и смутился, но увидев, как тетя обрадовалась, хоть и не заострила на этом внимание, осмелел. И вскоре у Дурслей было уже два сына. Правда, Вернона мальчик все же называл дядей. Видимо, обращаться к нему «папа» не решался.

Когда у Гарри случился первый за все это время выброс, Вернон вздрогнул и напрягся, отслеживая реакцию супруги. Но все обошлось. Петунья с восхищением ребенка разглядывала парящие над их головами детали мозаики, пока Дадли и Гарри, смеясь и толкаясь, пытались их поймать и вернуть на место. Хотя сначала Гарри очень напугался, что его привычно накажут и вернут в чулан, но Петунья смогла быстро его успокоить, пока плач не перешел в истерику.

Вернон не любил волшебства. Он любил стабильность и порядок, а волшебство — это хаос. Но если ничего не билось и не ломалось, то он просто относился к нему нейтрально, как к фокусам, хотя предпочитал его не видеть. Так что с «ненормальностью» Поттера можно было смириться, если только она не несла угрозы и не приводила к убыткам. На этот раз Поттер ничего не испортил, и сделать ему внушение Вернон не решился, боясь испортить отношения с женой. Но она сама, как позже оказалось, нашла выход, который всех устроил.

Петунья рассказала мальчику о матери и волшебстве. Объяснила, как это может быть опасно, и как Лили справлялась с выбросами. Месяц спустя счастливый пацан в обязательном порядке перед сном вовсю шевелил лепестками большой искусственной ромашки. Это занятие никогда ему не надоедало и магические выбросы свелись к нулю.

Но несмотря на всю идиллию, в семействе Дурслей начались проблемы. У Гарри внезапно ухудшилась острота зрения. Он и раньше носил очки, а теперь, за прошедшие два года, их пришлось сменить дважды. Ни витамины, ни специальная гимнастика для глаз не помогли. Врач посоветовал сделать томографию.

— Я вижу причину ухудшения зрения мальчика в травме головы, — прямо сказал доктор Вильямс, — если судить по его шраму. — Это обычное явление, когда последствия черепно-мозговой травмы сказываются не сразу, а некоторое время спустя. Он мог удариться затылком, и область мозга, отвечающая за зрение, пострадала. Но сделать томографию необходимо, чтобы точно узнать причину.

Женщина была согласна с врачом, но не знала, на что решиться. Ребенка действительно нужно было проверить, но мальчик — маг, и рядом с ним нередко выходила из строя техника, а тут такое сложное, чувствительное оборудование. Кто знает, как оно себя поведет рядом с Гарри, да и что покажет. Женщина мало знала о магии, но Лили как-то говорила о магическом ядре. И где оно у магов расположено, может в голове? Найдут у племянника аномалию и затаскают по исследованиям. То, что проблемы от шрама, женщина не сомневалась. Сколько лет прошло, а он так и не зажил, не побледнел даже, а иногда и кровил. Раньше прежней Петунье до него и дела не было, так, обрабатывала перекисью, чтобы мальчишка наволочки не портил. Да и долгое время такого не случалось. А вот теперь Петунья в растерянности и волнении, не знала, на что решиться и что делать. Совы нет — директору написать, а с ребенком, кроме вспыхнувшего после прочтения письма, ничего больше и не было. Ни объяснений, ни контактных данных, чтобы, в случае чего, связаться можно было. И тут женщину осенило: Снейп! Если он старый дом не продал и навещает, то шанс есть. А если не получится, то придется брать Гарри и идти к Дырявому котлу, чтобы отловить того, кто поможет им пройти внутрь. «Да, так и поступлю», — решила женщина, и, окрыленная надеждой, бросилась домой, где, не мешкая, написала старому недругу.