Бравые домохозяйки на страже семьи (джен)

Эх, мудра и прозорлива народная молва. Давно она подметила, что в чужом саду и трава зеленей да гуще, и яблоки крупнее и слаще.

А еще говорят, что есть в году один-единственный день и час, когда звезды -покровители, выстроясь на небосводе в особую звездную фигуру, получают силу исполнить одно-единственное желание, от души сказанное.

Но лишила людей вселенная знания, когда то будет. Чтобы неразумные человеки, непостоянные и противоречивые, как морская волна, что страстно и упорно стремится к берегу, а как достигает оного, враз отступает обратно в привычную стихию свою, не навредили себе больше меры, получив желаемое.

А все потому, что люди и сами не знают, чего хотят, ища покой и довольство не в себе самих, а в окружающей их реальности, которая всегда у каждого своя. И даже если и живут двое, как одно, то и тогда реальности у них разные. Потому, с виду благополучных людей и точит червячок недовольства и сомнений, — как бы жизнь сложилась, кабы я тогда не на ту тропу повернула.

Хотя всем известно давно, — не желай чужой жизни, ведь и богатые тоже плачут, и бедные радуются. Не меняй жизнь вокруг себя, а с себя начни, — себя измени, тогда твоя реальность сама изменится и под тебя подстроится, принеся тебе счастье, о котором ты и мечтать не мог.

Но большинство советов не слушает, на своих ошибках учиться предпочитает. Как две женщины, что в недобрый час загадали в сердцах себе другой жизнью пожить, судьбу чужую примерить…

Петуния Дурсль, в девичестве Эванс, являла собой образец добродетели. Даже признанные сплетницы — миссис Форкс и миссис Литлс, собираясь субботним вечером за чашкой чая, чтобы посудачить о соседях, не могли сказать об этой молодой женщине плохого слова. Как бы им этого ни хотелось. И даже ставили ее в пример менее добродетельным соседкам.

И то правда. Дом номер четыре, принадлежавший семейству Дурсль, заметно отличался от таких же однотипных коттеджей Тисовой улицы. Своим ухоженным, сочным, ярко-зеленым газоном. Цветущими пышным цветом до холодов розами и свежепокрашенным белой краской штакетником, на который казалось даже пыль не садится.

Дамы из общества садоводов, коим посчастливилось побывать у Дурслей дома, тоже не отставали от соседей и вовсю превозносили Петунью, как идеальную и чистоплотную хозяйку. В доме, несмотря на наличие двоих детей, наблюдалась абсолютная чистота и порядок, а ее обязательная выпечка на благотворительную школьную распродажу была выше всяких похвал.

Но особого восхищения Дурсли сподобились, когда взяли на воспитание маленького племянника Петуньи, Гарри, подкинутого им на порог одной холодной осенней ночью. Мальчишка, к слову, оказался проблемным, даже говорят недоразвитым и склонным к хулиганству. Но тем большего уважения заслуживала эта святая женщина, которая твердой рукой старалась вернуть заблудшую душу обществу. О чем не переставал напоминать пастор Вильямс почти в каждой воскресной проповеди, ставя Дурслей в пример, как идеал христианского терпения и долга.

Сама женщина, конечно, знала, какое впечатление она производит на соседей. Когда мужчины одобрительно и с ноткой досады, провожали взглядом ее семью, стоило только им всем вместе выйти на прогулку. И это несмотря на то, что их спутницы могли быть красивее и даже моложе ее. В то время как сами красотки за слащавой улыбкой не скрывали зависти, признавая ее превосходство. Всем соседям давно было ясно, что Вернон — чрезвычайно удачливый сукин сын, раз смог заполучить себе такое сокровище.

«Кто бы знал, — довольно ухмылялась женщина, оставаясь наедине с собой, — чего мне стоило создать себе такую репутацию».

Петунья всегда была обычной. Типичная англичанка, с немного вытянутым лицом, длинноватой шеей и бледной кожей, что при ее светлых волосах делало ее слишком заурядной. Но на фоне сестры она казалась просто невзрачной дурнушкой.

Лили, ее младшая сестра, была чересчур яркой, словно вытянула все краски из своего семейства, сделав их блеклыми и тусклыми. Родители души не чаяли в младшей дочери, удивляясь, как такой необычный ребенок мог родиться в их семье. Флегматичные блондины с бледно-голубыми глазами, прагматичные и педантичные, а тут — ярко-рыжее, темпераментное и эмоциональное зеленоглазое чудо, непохожее ни на кого из них.

Что касается самой Петуньи, то она сначала тоже поддалась обаянию младшей сестренки и искренне ее полюбила, но с каждым годом ее любовь к ней меркла, а раздражение копилось.

Стоило им всей семьей выйти из дома, как все встреченные знакомые, поздоровавшись с взрослыми и сделав дежурный комплимент старшей сестре (обычно это было «какая достойная маленькая леди»), тут же переключались на младшую и уже не таясь восхищались ее живостью, яркостью и веселостью.

Сначала Петунья не придавала этому значения. Ей даже нравились похвалы в адрес сестренки, ведь она весь день проводила с ней, в то время как родители были на работе. Потому она искренне считала Лили своей собственностью, а кому не понравится, когда твое приобретение, в которое ты столько вложила сил и терпения, нравится другим. Но потом Петунью стало раздражать такое отношение окружающих к ней самой. Они просто ее не замечали, и со временем она стала безликим придатком к собственной сестре.

Если Петунья шла в магазин, то знакомые вежливо с ней здоровались и, не задерживаясь, шли по своим делам. Но когда они были с Лили, каждый считал своим долгом остановиться, и, ласково улыбаясь, немного поговорить с девочками. И Петунья с горечью отмечала, что дело тут именно в обаянии Лили, с которой всем хотелось общаться, в то время как она сама не представляла в глазах окружающих никакого интереса.

Да и о чем разговор, когда собственные родители откровенно выделяли младшую дочь. Нет, они не баловали ее, не задаривали подарками. Но глаза этих всегда сдержанных в чувствах людей, при взгляде на Лили, откровенно светились восхищением и любовью, в то время как самой Петунье доставалось только одобрение и скупая заслуженная похвала, что бы она ни делала. И девочка, с несвойственной возрасту горечью, думала что все бы отдала, за то, чтобы родители хоть раз посмотрели так на нее саму.

Единственное, что примиряло ее с сестрой и приносило ей моральное удовлетворение, было подчинение Лили, которая по малолетству признавала авторитет старшей и беспрекословно ее слушалась. Это было невероятное ощущение, когда ты имеешь власть над тем, кто обладает властью над всеми остальными. Но и эта иллюзия власти испарилась, когда выяснилось, что Лили ведьма. Родители от такой вести пришли в полный восторг, и с тех пор, что бы старшая дочь ни делала, она не могла затмить достоинств младшей сестры.

Глотая ночами злые слезы, Петунья поклялась себе, что когда она повзрослеет, то уедет из этого захолустья, у нее будут большой дом и идеальная семья. Тогда все станут ей завидовать, и родители еще пожалеют, что променяли дочь на пустые фокусы, про которые и рассказать никому нельзя.

Теперь, спустя много лет, Петунья могла смело сказать, что она выполнила обещание и стала идеальной женщиной, женой и матерью, а ее семья вызывала здоровую зависть у всех, кто хотел бы семью, как в телевизионной рекламе.

Женщина поняла, что быть душой компании ей не светит, и создала себе образ в стиле Марлен Дитрих. Холодная элегантность и сдержанность подошли ей много больше, чем яркость и живость сестры.

С зеркальной глади на нее смотрела ухоженная блондинка, стройная, элегантная и полная достоинства. Петунья здраво рассудила, что коль ей не дано пленять сердца романтикой и любовью, то внушать восхищение и уважение в ее силах, и сильно преуспела в своем стремлении.

Но самыми главными своими достоинствами она считала свой ум и аналитическое мышление, доставшиеся ей от прагматичного отца, и которые она тщательно прятала под внешностью слабой и недалекой блондинки, которой, однако, все же присуща толика здравого смысла. С помощью этих черт она мастерски манипулировала людьми и всегда извлекала для себя пользу.

Например, Вернон, к которому она в притворной растерянности прибегала по любому поводу, искренне считал себя хозяином в доме и главой семьи. Когда как сам того не замечая, жил, ел, спал, одевался, работал и любил только то, что позволяла ему жена, свято веря при этом, что это его выбор и мнение.

Вернон стал самым весомым приобретением Петуньи и ее билетом в светлое будущее. Женщина внутренним чутьем почувствовала потенциал в совершенно обычном, невзрачном парне и, оценив перспективы и риски, приняла решение. Разработав стратегию, она принялась за дело, и не прошло и трех месяцев, как обалдевший от смелости парень, неожиданно для себя самого сделал ей предложение.

Ее недалекие подружки поначалу очень удивлялись тому, что она нашла в такой посредственности, презрительно хихикали за ее спиной и со снисходительной жалостью поглядывали на неудачницу, хвастаясь своими красавчиками-парнями из местной футбольной команды. Но как же они кусали локти от досады, когда впоследствии Петунья приезжала навестить родителей на новом автомобиле, одетая по последней Лондонской моде. И за чашкой чая, как бы между прочим замечая, что их новый коттедж находится в престижном районе и всего в каких-то двадцати милях от Лондона. А Вернону дали очередное повышение и премию, которую они потратили на недельный отдых на Лазурном берегу.

Так что по большому счету жизнь Петуньи удалась, но не все было так просто.

Когда дом был куплен и обставлен, тревоги по поводу работы мужа остались позади, и в их жизнь пришла стабильность, Петунья поняла, что она несчастна. Казалось, живи, радуйся и грейся в лучах чужой зависти тех, у кого судьба сложилась не так благополучно, но женщина не могла лгать самой себе.

Каждую ночь, лежа рядом с громко храпевшим мужем, она анализировала свою жизнь, и в ней закипало раздражение. Да, она воплотила в жизнь все свои мечты, все, кроме одной, без которой, как оказалось, ничего не имело значения. В ее жизни не было любви… Той самой, банальной любви, которой ей не хватало с самого детства. И особо ее отсутствие чувствовалось именно сейчас, ночью, в темноте, рядом со всем довольным мужем. Да, он был ее опорой и надежной стеной от любых невзгод, но, по сути, это был посторонний ей человек, с которым ее кроме быта, общей постели и амбиций ничего не связывало. На самом деле, на его месте мог оказаться любой, и сейчас, в темноте спальни, это чувствовалось как никогда остро.

Они с Верноном не любили друг друга. Их брак был основан на твердом расчете, здравом смысле и выгоде. Нет, первый год Вернон пылал несвойственной ему страстью, но когда новизна ощущений притупилась и гормоны утихли, муж успокоился, вновь стал самим собой и зажил простой жизнью обывателя. У него был уютный, чистый дом, в который не стыдно пригласить гостей. Престижная высокооплачиваемая работа, а по вечерам его ждали заботливая жена и вкусный ужин. А ночью, при желании, секс, пусть не такой страстный, как в молодости, но свою долю удовольствия он получал, а большего от жизни мужчина и не желал, его все устраивало.

Петунья, по сути, рассуждала так же, но, видимо, женщине этого было мало. Лежа бессонными ночами, она осознавала, что вся ее жизнь — сплошное притворство и зависть. Прийти к такому выводу было неприятно, но против правды не попрешь, — она могла врать другим, но не себе. Она завидовала всем этим влюбленным парочкам, которые не таясь, смотрят друг на друга, словно они одни на свете, и их совсем не беспокоит отсутствие чего-либо в жизни. И сколько бы она не строила презрительных гримас и не кидала уничижительных взглядов в их сторону, она знала, что у них-то как раз все правильно, и против воли завидовала им. Ведь никто никогда не смотрел так на нее саму.

На самом деле женщина себя не любила и где-то в глубине души испытывая стыд, считала, что не достойна любви. Это были странные выводы, которые она скрывала даже от себя самой.

«Люди ужаснутся, если узнают, какая я гадкая притворщица на самом деле», — с горечью думала женщина, стараясь побыстрее спрятать свои мысли как можно глубже.

Правда в том, что она любила сестру и родителей, а не ненавидела. И не считала магию уродством и ненормальностью, а восхищалась ею. Но эта правда приносила столько боли, а желание было так недостижимо, что она предпочла ненависть и злорадство той душевной агонии, что ее терзала непрекращающейся завистью.

Она обожала Лили и жутко ей завидовала. Ее женственной фигуре с приятными глазу изгибами, ее ярким волосам и уникальным глазам. Ее умению запросто очаровывать и мужчин и женщин. Ее общительному и веселому нраву, ее такой непохожести на свою старшую сестру. Но больше всего завидовала ее Магии.

Петунья и сама была привлекательна. Но как бы она за собой не ухаживала и не старалась хорошо выглядеть, она никогда не была собой довольна. Не потому, что была не удовлетворена результатом, а потому, что она не Лили. На самом деле ей не просто хотелось быть похожей на Лили, а быть самой Лили, — красивой, яркой ведьмой; и осознание того, что это, в принципе, невозможно, и питало ее зависть и ненависть.

Когда Петунья поняла, что в ней зародилась новая жизнь, она подумала: это и есть решение всех ее проблем. Ребенок примирит ее с действительностью и будет искренне ее любить, а как же иначе? А она, в свою очередь, подарит ему всю свою нерастраченную любовь и обретет гармонию и смысл жизни. Так и случилось.

После рождения Дадлика все потеряло значение. Все, что отвлекало от общения матери и сына раздражало и вызывало злость, даже супруг… Особенно супруг. Вся жизнь семьи завертелась вокруг маленького чуда. Вернон из «просто мужа» превратился в «отца ее ребенка», и главным его достоинством для нее стала «перспектива». Ее сын не должен ни в чем нуждаться и точка.

Она опять задумалась, рассчитала риски, и вот уже Вернон — владелец собственной фирмы по продаже дрелей. Это устроило всех. У мужа появилось собственное дело, а Петунья радовалась, что он перестал забирать внимание, предназначенное сыну, на себя. Он так уставал, что даже не настаивал на сексе, что очень устраивало молодую мать, которая кроме как о сыне, ни о чем другом и думать не могла. Она даже не экономила время на вкусных ужинах, заметив, что после обильной трапезы Вернон уже с вечера клевал носом, а ночью спал как убитый. Так что Вернон, сам того не подозревая, пал жертвой материнской любви и ожирения, и после года подобной жизни так привык, что и не помнил, что когда-то было по-другому.

Жизнь налаживалась, когда судьба подкинула женщине очередной сюрприз в лице маленького племянника, сына внезапно погибшей Лили. Конечно, если бы Петунья не была знакома с волшебниками, то она бы без колебаний отдала ненужную обузу в приют. Но здраво рассудив, что маги добьются своего в любом случае, и тогда может пострадать Дадлик, оставила мальчика в семье, а просчитав выгоду, и вовсе успокоилась. Этот случай послужит дополнительным плюсом к ее репутации, да и у сына будет друг с кем всегда можно поиграть, все же она будет сама растить племянника и знать о нем все, это много лучше, чем незнакомый ребенок. Но все пошло не совсем так, как она планировала.

Первый год она относилась к мальчику весьма доброжелательно и заботилась о нем, хотя, конечно, всю свою любовь отдавая сыну. Но потом у Гарри случился магический выброс, и ее отношение к нему резко поменялось.

Во-первых, она испугалась за Дадлика, а во-вторых, поняла, что ребенок — маг, как и родители. А какой смысл привязываться к мальчику, если в одиннадцать его заберут в волшебную школу. Да и предательство сестры все еще было свежо в памяти.

Разве маги способны на привязанность и благодарность? Они же думают, что магглы, как они презрительно простых людей называют, им обязаны, и не стесняются родню собственную использовать к своей выгоде. А сами брезгливо кривятся и стыдятся, делая вид перед такими же ненормальными, что у них и вовсе такой родни нет.

Лили, вон, за всю доброту и заботу Петуньи отплатила злой неблагодарностью, да еще и насмехаться не гнушалась и сама, и ухажера подключила, а потом и мужа с приятелем. А на похороны родителей так и не приехала, несмотря на то, что они ее любили до ужаса. И за матерью, когда та слегла после смерти отца, тоже не ухаживала, да и не навестила ни разу, война со злом у нее там. Так что не стоил этот, такой же, как все остальные ненормальные, племянник, ее усилий. Одно разорение от него. Да и ничего хорошего ждать в будущем от мальчишки не приходится, и пусть доволен будет, что за порог не выкинули и крышу над головой дали.

Вот так и жили. После пятого выброса подсчитали убытки и переселили мальца в чулан под лестницей. А почему мать от сына должна отрывать, и за каждым разом ремонт делать, и технику покупать ради подкидыша? Да и к работе постепенно приучать стали, чтобы не дармоедничал и расходы на него окупал.

Пацан сначала истерики закатывал, а потом привык. Спуску ему не давали, огрызаться не позволяли, так и шнырял тихо поблизости, и Петунья иногда и вовсе забывала, что у нее племянник живет.

Время как-то очень быстро промелькнуло, и малыш Дадлик — мамина радость, внезапно вырос, и к Петунье снова вернулась хандра. Сынок все чаще стал проводить время вне дома, в пять лет пошел в младшую школу, продленка, кружки. Петунья почувствовала себя совсем одинокой и привычно оценила ближайшие перспективы. Они не радовали. Такими темпами ее ждет одиночество, а до того времени, когда Дадличек подарит ей внуков, еще долго.

Петунья всегда хотела большую семью и троих детей. Двух мальчиков и девочку. Она живо представляла себе, как они выглядят, придумала им имена и грезила, как они всей семьей едут отдыхать на побережье. И ребятишки, которыми все восхищаются, бегают по пляжу и со смехом достают Вернона, пока она вальяжно лежит под зонтиком на шезлонге с бокалом безалкогольного коктейля. А потом, как сверкают гордостью ее глаза, когда повзрослевшие дети получают дипломы об окончании колледжа, и сам директор жмет ее руку и благодарит за то, что она с мужем прекрасно их воспитали. Как она плачет от счастья на свадьбе дочери, и еще много таких обычных, но таких дорогих каждому моментов жизни.

К сожалению, с мечтой о детях рано пришлось расстаться. Ее худощавая, как у молодой девушки, спортивная фигура, не склонная к полноте, которой она гордилась, ее подвела. У нее оказался узкий таз и роды Дадлика, который родился очень крупным, чуть не стоили ей жизни. Врачи прямо сказали забыть о мыслях о детях, если хочет жить, а оставлять сына сиротой она не планировала.

Чем дальше Дадлик от нее отдалялся, тем больше она переживала, и тем чаще ее охватывало отчаяние. На этой волне женщина раздражалась все больше и приспособилась срываться на племяннике. Ведь за столько лет привыкнув носить маску, Петунья не могла себе позволить раздражаться просто так, без повода. А так, вроде бы и повод был, и все были довольны.

Если бы Молли Уизли спросили, что она думает о своей жизни, она бы не раздумывая ответила, что всем довольна.

Мало кто из чистокровных мог похвастаться союзом по любви и наличием семерых детей. Договорные браки не предусматривали нежных чувств и накала страстей, только обязанности и долг перед родом, а за рождения даже одного наследника волшебники без устали благодарили мать Магию. Так что как ни посмотри, магическому высшему обществу, хоть оно и презрительно кривилось при виде семейства Уизли, было чему завидовать.

Что касается самой Молли, то повернись время вспять, она и тогда предпочла бы своего милого сердцу Артура тому родовитому и богатому, но желчному и столетнему деду, пахнущему старостью и маявшемуся подагрой, которого родители прочили ей в мужья.

Кипящие страсти, любовь и молодой, обожавший ее муж в глазах женщины перевешивали все недостатки, что подарил ей этот скоропалительный брак. Хотя, правду сказать, с каждым годом недостатков становилось все больше и игнорировать их как раньше уже не получалось.

Честно говоря, когда она в восемнадцать лет сбежала из дома и кинулась, как в омут с головой, в замужество, то не ожидала таких глобальных последствий своего самоуправства. Все, чего она хотела, это избавиться от ненавистного и навязанного ей жениха. А сбежать с возлюбленным казалось таким романтичным и правильным. И тесно перекликалось с любовными романами про рыцарей и спасенных ими невинных дев, которыми юная Молли с младых ногтей любила зачитываться. А какой девушке в семнадцать лет не захочется стать героиней подобной истории. Жаль только, что родня ее чувственного порыва не оценила.

Родители решительно от нее отвернулись и лишили своей поддержки, в том числе и материальной. Они без колебаний вычеркнули блудную дочь из своей жизни, и даже после рождения ее первенца — Уильяма, не пожелали с ней встретиться. Хотя мальчик, единственный из ее детей, полностью пошел в породу Пруэтт и внешне был маленькой копией своего сиятельного деда. Остальные дети, появлявшиеся один за другим каждые два года, все как один были вылитые Уизли, и, за исключением оттенка волос, похожие друг на друга, как горошины из одного стручка.

Единственной родственницей, которая еще общалась с Молли, была ее тетушка Мюриэль, вредная и въедливая старуха, костлявая как смерть, в чьем облике безошибочно угадывалось что-то птичье. Видимо, по этой причине самым приятным занятием и источником удовольствия для нее было без устали и жалости клевать мозг и печень ближних. Она, на беду племянницы, жила недалеко от «Норы» — дома семьи Уизли в Оттери-Сент-Кэчпоул, правда, в противоположной ее части, что отчасти позволяло сократить количество неожиданных визитов неприятной родственницы.

Молли немного побаивалась эту скорую и острую на язык старуху, похожую на полудохлого дряхлого фламинго, но чьи слова метко бьют и больно ранят, и по-хорошему, ее уже давно следовало выгнать вон. Но та приносила женщине редкие новости из дома, а миссис Уизли в тайне от всех, очень скучала по родителям.

Именно тетушка принесла племяннице страшные известия, когда ее любимых братьев Фабиана и Гидеона убили пожиратели смерти, и как будто этого было мало, через полгода от горя преставилась ее мать.

Но когда убитая горем женщина пришла на похороны, ее даже не пустили за ворота манора, и Молли так и не удалось почтить усопших родных в семейном склепе. После этого случая она окончательно поняла, что гордый и непримиримый отец никогда не сменит гнев на милость и не простит ее. Это было больно, но она сумела смириться и продолжить жить дальше, полностью растворившись в муже и детях.

Многочисленные знакомые после Хогвартса тоже не горели желанием общаться с подругой, плавно и незаметно перейдя в разряд бывших. А две близкие, единственные, которые знали о ней все, и поддерживали ее решение, хоть и не навестили ни разу, но первое время писали интересные и подробные письма, пока одну за этим делом не застукала мать, а вторую брат, после чего переписка резко прекратилась, дабы не заразить невинных девушек тлетворными идеями и не скомпрометировать их добродетель дружбой с «Предательницей крови».

Сама Молли считала это нелепое прозвище глупым и долго не могла понять, почему аристократы бросают презрительные и даже брезгливые взгляды, стоило ей только появиться на Косой аллее, придя за покупками. Она даже не поленилась и тайно порылась в семейном архиве Уизли пока муж был на работе, — ей не хотелось его оскорблять такими бестактными вопросами и подозрениями.

Оказалось, что «Предателями крови» называли тех магов, которые добровольно отказывались от служения магии, хотя сама Молли считала это полной глупостью. Ведь откажись волшебник от магии, то она, по идее, должна его покинуть, а все Уизли всегда были и оставались сильными магами, с которыми не гнушались родниться даже Блэки, эти повернутые на чистокровности снобы.

На самом деле все было гораздо проще. Септимус Уизли — отец Артура, как и его шесть старших братьев, были хоть и чистокровной, но довольно небогатой волшебной семьей. Может поэтому судьба возместила им этот недостаток крепким здоровьем, плодовитостью, добрым и веселым нравом, а также любознательностью и авантюризмом, что текли по их венам.

Когда их старший брат Бартоломью окончил Хогвартс, то по традиции того времени отправился путешествовать в чужие края. Вернувшись, он с восторгом рассказал братьям, какие чудеса ему довелось увидеть, какого прогресса достигли в других странах, и как безнадежно отстала от них Англия, выглядевшая на фоне других государств деревенским захолустьем. А более того, как не хотелось ему возвращаться на родину.

После его пламенной речи все последующие сыновья рода Уизли после Хогвартса последовали вслед за Бартоломью, который полгода помаявшись скукой, отбыл в Магическую Америку. Никто из братьев так и не вернулся обратно, они все остались жить за границей, со временем распространившись по всему миру. Осели, пустили корни, и, как с гордостью утверждал Артур, на планете не осталось ни одного магического поселения, где бы не отметились его кровные родственники.

Хотя больше всего Артур гордился, когда многочисленные Уизли периодически мелькали в заграничных научно-магических журналах, получая премии за новаторство и вклад в магическую науку. Правда последние несколько лет подписку пришлось аннулировать по банальной причине нехватки денег, но старые журналы Артур трепетно хранил в своем сарае для немагических штучек, откуда они незаметно исчезали и впоследствии неожиданно находились в комнате близнецов.

Септимус тоже в свое время съездил мир повидать, но, в отличие от братьев, вернулся в Англию, женился на Цедрелле Блэк и даже благополучно стал отцом трех сыновей. Но путешествие не прошло для него даром, навсегда заразив его идеями прогресса. Он решил, что его миссия с помощью реформ преобразовать магическую Британию и привести ее к процветанию и развитию.

Обивая пороги министерства, пытаясь продвинуть новые идеи, призванные принести пользу и вдохнуть новую жизнь в магическую Англию, успеха в своем начинании он так и не добился. Аристократы насмерть цеплялись за свои замшелые традиции и чихать хотели на все новое, если оно не было проверено поколениями предков. Они молились на магию и знать ничего другого не желали, заранее отрицая магическую науку и прогресс.

Но его собственные сыновья все же набрались от отца новых революционных идей и выросли без должного уважения к магии и всему что ей сопутствует, отрицая ритуалы и жертвы еще до того, как министерство приняло запрет на их использование.

Сам Септимус прилюдно отказался от ритуалов и от занесения своего имени в священный список двадцати восьми, не желая иметь ничего общего с ограниченными личностями, пусть и чистокровными, а после грандиозного скандала и вовсе засыпал подвал с родовым алтарем.

Общественность ожидаемо возмутилась, и ему припомнили и многочисленных родственников за границей, не чтящих чистоту крови и без разбора роднившихся с магглами, после чего перестающие соблюдать традиции чистокровных. И крамольные мысли, и треклятый список. Дальше его всенародно заклеймили «Предателем крови», а его супругу семейство Блэк даже выжгли с родового гобелена.

Но мужчине было на это глубоко плевать. Потому он высказал аристократам все, что о них думал и, дождавшись когда младший сын закончит Хогвартс и женится, отдал молодым дом, и, облегченно вздохнув, вместе с супругой отбыл в Австралию, где вот уже несколько лет обосновались его старшие сыновья. Вот и вся история.

Молли, узнав правду, честно говоря, не могла понять, чего так все взбеленились по этому поводу? Ведь когда она сама училась в Хогвартсе, ритуалы, магия крови и жертвоприношения алтарям уже были под запретом, так что все ее поколение и последующее выросли без этих нелепых излишеств. И ничего страшного не произошло, все живы-здоровы.

Хотя ее отец в тайне спускался пару раз на ее памяти в ритуальный зал, но что вы хотите с пожилого человека, который ничего другого не видел и не умеет. «То ли дело директор Дамблдор, — думала Молли. — Победитель Грин-де-Вальда. Как он выгодно отличается от своих ровесников, хоть и такой же старый, как и они, но рассуждает здраво и ратует за всеобщее благо, а не как другие аристократы, только о своем пекутся. Да и как ему не верить, когда борется он за тоже самое, за что отец Артура боролся». А свекровь и свекра Молли уважала и любила, даже родителями считала, ведь они не отвернулись от нее, в отличие от Пруэттов, приняли и благословили. Жаль только уехали сразу, зато дом на свадьбу подарили. Короче, не стоила эта история с «предательством» выеденного яйца, и женщина легкомысленно выбросила ее из головы.

Дамблдора миссис Уизли уважала еще и по другой причине, более личной, поэтому всегда приветливо привечала в своем доме и к советам его прислушивалась. А как иначе, когда своим счастьем она и муж были ему одному обязаны?

Он помог им с Артуром пожениться. Открыл зону для аппарации прямо из Хогвартса, и даже порт-ключ в Гретна-Грин зачаровал, чтобы их перехватить не успели. А потом они с Артуром целых три недели в Годриковой Лощине у него в коттедже жили, прежде чем родне показаться. «Эх, славное было время», — покраснела Молли, не к месту вспомнив медовый месяц. В общем, если бы не Дамблдор, так может и не удался им тогда побег. И за свою доброту старик даже медного кната с них не взял, просто так помог, «пожалел два любящих сердца и поспособствовал их соединению», — как он тогда сказал. Вот ведь одинокий пожилой человек, а проникся к чужим чувствам, хоть и посторонний; а родня отвернулась, да чего уж теперь…

Но, несмотря на внешнее благополучие, в душе Молли копилось раздражение. Нет, Артур со временем так и не перестал ее любить, причем с пылом влюбленной юности, но вот в остальном его поведение вызывало досаду.

Рыцарь спас Молли от навязанного замужества и, увезя ее в закат, ввел хозяйкой в свой дом. После чего снял блестящие доспехи и навсегда повесил их в шкаф, поставил коня в сарай, где тот благополучно издох, и полностью абстрагировался от домашних дел.

По молодости молодая женщина этого не замечала. Ей казалось нормальным, когда ее добытчик идет в присутствие, зарабатывая им на жизнь, а она как хорошая жена занимается домом и детьми. Но время шло, детей становилось все больше, а денег все меньше. Отец Артура перед отъездом купил ему патент на мелкую должность в министерстве, в надежде, что сын сам проявит себя и сделает карьеру. Но прошло уже много лет, а Артур так и кукует на прежней должности, несмотря на близкое знакомство с Дамблдором.

Поначалу недостатка финансов не ощущалось. Пусть муж зарабатывал мало, но им хватало, хотя они никогда не шиковали. Молли не отлучили от рода, просто изгнали, а не выжгли с родового гобелена, поэтому, несмотря на то, что родители материально ей и не помогали, но ее детский сейф, обязательный для всех чистокровных отпрысков, у нее сохранился. Правда и ограничение, наложенное на него отцом, сохранилось тоже. Ей разрешалось брать из него только пятьдесят галлеонов в месяц. И если для выросшей в богатстве Молли сумма была просто смешная, то обычные волшебники вполне сносно жили и на меньшую. А главное, что в сейфе хватило на обучение в Хогвартсе детей, ведь они были не магглорожденными и пособие им не полагалось. Это заткнуло рот попечителям, которые устроили скандал о зачислении Билли, сына предателей крови, в школу. Но согласованность с гоблинами, по которой при рождении ребенка сумма на обучение автоматически переводилась в личный сейф и откладывалась на обучение в Хогвартсе, вступила в силу. Деньги уже ушли по назначению, и недоброжелателем пришлось заткнуться.

Но сейф был не резиновый, и денег хватило только для пятерых старших сыновей, и что делать дальше Молли не представляла. У них с мужем было еще шесть лет, чтобы решить проблему обучения Рона и Джинни, но муж, честно смотря ей в глаза уверял, что, когда придет время, Дамбдлор им поможет. Ведь не зря они самые близкие его соратники, не многие, оставшиеся от первого состава Ордена Феникса. Молли ничего не оставалось, как ему поверить, но проблему денег на повседневные нужды это так и не решило, — потеря пятидесяти галлеонов заметно ощущалась. От многого в тот период пришлось отказаться.

Орден создал Дамблдор в первую магическую войну, чтобы бороться с Тем-кого-нельзя-называть, когда увидел, что министерство не справляется, и гибнут невинные люди. Молли и Артур тоже с воодушевлением туда вступили. Но на тот момент у них на руках уже было трое детей, а женщина была беременна близнецами, потому ничего особо серьезного Артуру не поручали, — так, мелкие услуги. Но он всегда уходил на задания с таким важным и загадочным видом, что Молли не находила себе места от волнения, представляя всякие ужасы, и как они с детьми пойдут по миру, если с мужем, не дай Мерлин, что случится.

В свою очередь, она тоже не оставалась в стороне и предоставляла дом для редких собраний ордена. Это делало ее причастной к общему делу, хотя деньги в такие дни уплывали вдвойне быстрее, и потом несколько недель Молли приходилось изгаляться и жестко экономить. Так же в ее жилище иногда, временно ночевали маги и целые семьи, которым требовалось скрыться от пожирателей, пока их не спрячут в более надежном месте. Что было не особо удобно в плане быта и прибавляло хлопот, но женщина была довольна. Ведь эта суета делала рутинную и скучную жизнь обычной домохозяйки более разнообразной, и привносило новости из внешнего мира в этот сельский и уединенный дом. Хотя, правду сказать, женщина вздохнула свободней, когда военное противостояние прекратилось, а с ним и собрания ордена. С появлением на свет еще двоих детей ей стало совсем не до общественной жизни.

По большому счету, Артур не оправдал ее надежд на благополучное замужество. Все, на что он был способен, это принести жене скудное жалование и запереться в своем сарае, подальше от домашней суеты, детских воплей и раздраженных разборок супруги. Которая вот уже много лет решала проблемы сама.

Эта майская неделя побила все рекорды по паршивости для жителей дома номер четыре на Тисовой улице, особенно для ее хозяйки.

Утром любимый сын закатил им истерику, не желая идти в школу, и требовал отвезти его в новый океанариум, куда отец обещал его сводить в конце месяца, в качестве награды за окончание учебного года. Пришлось даже дать ему таблетку от головной боли, прежде чем зареванного и икающего мальчика Вернон отвез в школу, и то после того, как отец пообещал по дороге домой купить сыну картридж с новой игрой для его приставки. Петунья с радостью оставила бы его дома, но в английских школах головная боль не считалась достойным основанием пропускать занятия.

Уже провожая взглядом отъезжающий автомобиль, женщину осенило, и в сердце зародилось тревожное чувство. Ее любимый сынок из-за истерики так и не успел толком поесть, а с этими волнениями она забыла положить сыну пакет с перекусом, и поэтому мальчик по ее халатности целый день будет голодным. Женщина решила разобраться с делами и съездить в школу — завести Дадли ланч и заодно проверить его самочувствие.

Она бы рванула прямо сейчас, но к ее досаде именно сегодня ожидала прихода специалиста-агронома. Ее новая сортовая роза, единственная в их графстве, купленная в прошлом году на выставке в Голландии за бешеные деньги, не вышла из спячки. А ведь Петунья возлагала на нее такие надежды в конкурсе «Лучшая роза графства», да и денежный приз за первое место теперь уплыл. И это не говоря о том, что репортаж о победителе обещали снять на телевидении, а женщина была довольно тщеславна. Вернон не жалел денег на хобби жены, и без возражений заказывал и покупал ей саженцы роз по всему миру и за любые деньги, чтобы только ее порадовать, но всегда недовольно кривился, когда приходилось деньги терять. А видеть его постное, полное выражения досады лицо, и слушать его нудные жалобы на дороговизну у Петуньи желания не было.

Специалист, получив довольно внушительный чек, после осмотра сказал, что розу погрыз жучок, завезенный вместе с почвой, и цвести она в этом году не будет, но корни и некоторые ростовые почки не пострадали, потому ее еще можно спасти. Не успела Петунья обрадоваться, как он добавил, что теперь все розы на ее участки нуждаются в обработке и выписал далеко не дешевый препарат. Так что Петунья предвосхищала вечером еще одну лекцию от мужа на тему денег.

Кое-как успокоившись, она захватила ланч для сына и вышла из дома. Если бы она знала, чем это закончится, то не сдвинулась бы с места.

К школе она подошла немного раньше перемены и, дождавшись звонка, ринулась в класс. Как всегда при виде сына ее сердце смягчилось, и раздражение от суматошного утра ушло, потому она не сразу поняла, что что-то не так.

Ее милый, всегда такой разговорчивый сыночек, пока она привычно щебетала и сюсюкалась, доставая и выставляя на низкий столик припасы, молчал со странным выражением на лице. Он даже пытался вырваться, когда она попыталась вытереть ему пятно на щечке, а потом и вовсе под общее хихиканье, тихо зашипев не хуже змеи, прогнал ее домой. Женщина не поняла, что случилось, но, не желая повторения утренней истерики, быстро вышла, заметив вскользь, как Поттер прячет ехидную улыбку. Сразу вспомнилась неприятность с розой, и женщина, найдя крайнего, пообещала себе, что вечером отругает наглеца за то, что он не сказал о проблеме с розами раньше, из вредности не иначе. А за свои возмутительные насмешки будет неделю сидеть на хлебе и воде. Его мать так же нагло и презрительно ухмылялась ей в лицо, дразня магглой.

Но если Петунья думала, что ее неприятности на сегодня закончились, то ошиблась. Не успела она открыть входную дверь, как услышала звонок. Звонили из школы и убедительно просили быстрее прийти.

Всю дорогу взволнованная женщина бежала, молясь, чтобы с ее Дадличкой ничего не случилось, но оказалось дело в чертовом Поттере. Он умудрился расколотить все стекла в зимнем школьном саду.

Сидеть, молча слушать и кивать, в то время, как тебя отчитывают как школьницу за хулиганство племянника, было неприятно. Тем более, когда намекают, что ты не справляешься со своими обязанностями опекуна, и предлагают помощь, сочувственно кивая и снисходительно предполагая, что в твоей идеальной семье не все так идеально. Но Петунья выдержала, затаив злобу, пообещав себе дома спустить с мальчишки шкуру. Выписала чек, пообещала перевести значительный взнос в фонд школы, в качестве компенсации за погубленные растения, и, кипя злостью, отправилась домой, проклиная сестру, и ее выродка с его магическими выбросами.

Около дома ее ждал напуганный пацан. Сказала ему пару ласковых, и, схватив за ухо, закинула в чулан, от греха подальше. Мальчишку хотелось убить, но, к сожалению, в их доме детей и пальцем не трогали, а Вернон мог только громогласно сотрясать воздух, но даже обычного паука прихлопнуть был не в состоянии.

Дадлик пришел из школы недовольным и хмурым, но послушно помыл руки, навернул привычную порцию любимого картофельного пюре с жаренной курицей и скрылся в своей комнате, попросив его не беспокоить. Женщину это не удивило, ведь отец, приехавший как раз, когда мальчик встал из-за стола, передал ему обещанную игру.

Вечером, скрипя зубами, выслушала возмущение от мужа о ее тратах, а также все что он думает о ее сестре, племяннике и о том, во сколько им обходится их доброта к подкидышу.

Пришлось заискивающе заглядывать в глаза, хвалить, льстить и пообещать завтра испечь любимый рыбный пирог Вернона, который он обожал, но она редко его им баловала, по причине того, что рыба, по ее мнению, отвратительно пахла.

Ее умасливания не прошли даром и в спальню Вернон поднялся вполне довольным жизнью, а после трех минут копошения на ее тощем теле под звуки натужного сопения и вовсе заснул счастливым, забыв обо всех проблемах. Когда как Петунья полночи глаз не сомкнула от раздражения дня и тревоги за сына.

С Дадликом что-то происходило. Он стал отдаляться от нее. Сначала настоял, чтобы самому мыться, даже голову. Потом бросил кружок рисования и пения, в который она его водила с четырех лет.

«А как он красиво смотрелся на сцене в костюмчике и бабочке, просто маленький мужчина, » — умилялась Петунья, пуская слезу, глядя на фотографии с конкурсов. Потом настоял на том, чтобы она не провожала и не встречала его со школы. Со скандалом отвоевал себе лишних пару часов гуляния на улице после уроков, а потом и отмены продленки.

Если раньше, увидев ее на улице, сынок с улыбкой и возгласом «мама» сразу подбегал к ней, бросая игру и друзей, то не далее как позавчера, увидев ее в парке, поспешно сиганул в кусты, несмотря на то, что она громко звала его по имени. А вечером, в ответ на ее упреки сказал, что он ее не заметил. И Петунья бы ему поверила, если бы это случилось в первый раз.

Ее мальчик вырос… Он старался выглядеть взрослым, подражал походке мужа, вставлял в речь его словечки и говорил с важным видом, а матери стал стесняться. Петунья ничего не понимала в психологии, но дурой не была, и ее логическое мышление как никогда работало четко. От выводов хотелось плакать.

Ее кровиночка с каждым годом будет все старше и ближе к Вернону, хотя это не он рожал его в муках шесть часов, а просто попыхтел пару минут и еще удовольствие получил. А теперь он получит сына, который будет его копировать, восхищаться, хотя ни пеленок не менял, ни ночами не вставал, не купал, не кормил.

Они будут ходить вместе на стадион, в строительные магазины, на автомобильные выставки, или куда там ходят мужчины, а она станет просто женщиной, что создает уют, стирает и кормит, и которую никогда не слушают, потому что мужчины всегда умнее женщин и больше знают. А потом в его жизни и вовсе появится чужая женщина, которая станет ему ближе нее, и он уйдет жить к ней, будет заботится о ней, дарить подарки и навещать мать только в день матери. И останется она в этом большом доме одна с Верноном на многие, многие годы.

От этих грустных мыслей в душе поселилась тоска, но, уронив пару досадливых слезинок, она успокоилась и утешила себя тем, что в каждой семье бывают трудные времена, и завтра темная полоса обязательно сменится светлой.

Но дальше стало только хуже. Нет, финансовые проблемы решились и забылись, оставив в ее душе только постоянное раздражение, закончился срок наказания у племянника, и все вроде бы было хорошо, кроме ее отношений с сыном. Он откровенно ее избегал, а на дверь спальни повесил табличку «не входить», а когда не убегал на улицу, то запирался в комнате. И если толстокожий Вернон только ухмылялся в усы и с гордостью бубнил под нос что-то типа «вырос пацан…самостоятельности захотел», то Петунья очень страдала. Но ей и в голову не могло прийти, как все серьезно на самом деле.

Однажды к Дадли пришел в гости друг. Пирс Полкисс — вежливый ребенок из хорошей семьи. Мальчишки попили чаю и поднялись в комнату Дадли. Через час женщина приготовила обед и решила отнести мальчикам лимонад и свежеприготовленного печенья. Но когда она поднялась наверх и уже хотела постучать, то услышала голос сына. И это ее Дадличка, ее сынок, который всегда говорил «мамочка», обнимал и ластился, сейчас злым голосом говорил другу, что ненавидит собственную мать. Она, оказывается, его достала, позорит перед всеми, а из-за того случая в школе теперь его все дразнят «маменьким сынком» и «соплей». И много еще каких мелких, но таких важных детских обид.

Петунья спустилась на кухню как в тумане, сказалась Вернону больной и заперлась в гостевой спальне, попросив до завтра ее не беспокоить. Сначала она лежала в глубоком шоке. Потом к ней пришли боль и слезы.

«Зачем все это было, — думала она. Мой сын меня ненавидит. Жизнь закончилась, даже собственный ребенок не смог меня полюбить и стыдится меня», — плакала она.

«Ну почему я не могла родиться Лили, почему? — с тоской спрашивала саму себя женщина, вглядываясь в темное окно. — Я чувствую, что не рождена быть простой домохозяйкой. С моими амбициями и умом не анализируют местные сплетни, а интригуют, строят козни, совершают дворцовые перевороты, манипулируют, в конце концов, а не сидят с вязанием у камина, слушая бредни ничего в политике не понимающего мужа. А волшебство…почему и красота и дар колдовать был дан только Лили, это несправедливо, — с горечью думала она. Это я…я должна была родиться рыжей красавицей-ведьмой, прожить интересную жизнь, стать аристократкой и нарожать много детей, если бы меня не убил какой-то урод. Может, тогда меня бы любили… Хоть один… Хоть кто-нибудь… Почему вселенная так несправедлива ко мне?»

Женщина выдохлась и, наконец, уснула, глядя на маленькую звездочку на темном небе.

Почему, — пробормотала она сквозь сон, — как бы я хотела…

Она спала и еще не знала, что запустила к жизни древний механизм судьбы, а вспыхнувшая на один краткий миг и погасшая звездочка послала во вселенную импульс силы, который, отражаясь от одной звезды до другой, собирает полный звездный круг, чтобы осуществить ее сказанное в запале желание.

Утром Петунья выглядела как обычно. Конечно, в ее сердце появилась горечь, но женщина здраво рассудила, что ничего изменить нельзя, а чувствам, сказанным в запале, нельзя верить, а значит сын просто сорвался. Надо просто оставить его на время в покое и тогда он, соскучившись, сам, как в детстве, прибежит искать ее внимания. Надо только подождать.

Но так случилось, что сын позвал ее тем же вечером. Сначала послышался скрежет, а потом ее Дадлик закричал.

Она как раз опрыскивала розы в саду и когда оглянулась на крик, с ужасом увидела, что ее сынок лежит свесившись вниз на скате крыши. От шока сначала застыла, а потом побежала к дому, громко окликая сына. Мужа, как на зло, дома не было, а племянника послала в магазин.

Лестница стояла сзади дома, но она не могла выпустить сына из виду, и растерянно стояла, не зная на что решиться. Но тут Дадлик закричал еще раз и камнем упал вниз. Инстинктивно распахнула руки и попыталась его поймать, но сын был очень тяжел и она, конечно, не удержавшись на ногах, упала, а Дадли придавил ее сверху. С радостью и облегчением поняла, что он жив, хотя голова кружилась, а мысли путались. Мальчик гладил ее по волосам, плакал и звал ее, а потом поднял руки, и она увидела на них кровь.

«Видимо, я ударилась головой, — успела подумать Петунья, прежде чем ее сознание погрузилось в темноту.

Несмотря на романтические закаты, сонный полдень и вечернюю прохладу, Молли больше всего любила ночь. Ведь это было только ее время… Время умиротворения и тишины.

Ночь давала отдых ее уставшему за день телу, натруженным рукам и гудящим от напряжения ногам, а еще дарила покой, избавляя от навязчивых мыслей о проблемах и каждодневных заботах, которые ей приходилось решать.

Невзирая на зрелый возраст, ей снились совершенно потрясающие цветные сны, полные волшебства и приключений. Словно бы она вновь вернулась в беззаботное детство, и улыбающийся папа показывал ей очередную магическую иллюзию. И пусть волшебная история, сотканная для нее отцом, всегда заканчивалась, оставалось ощущение предвкушения новых чудес и спокойная уверенность, какие бывают по утрам, когда солнце проглядывает сквозь колышимые ветерком легкие шторы, и ты, будучи ребенком, еще толком не проснувшись, понимаешь, что сегодня будет замечательный солнечный день, полный приключений и новых открытий.

К сожалению, ее сны, как застенчивые лесные феи, были очень пугливы. Они трусливо сбегали от храпа Артура, разлетались от визга Джинни, прятались от хохота близнецов и рева Рона, и ей никогда еще не случалось досмотреть их до конца. Может поэтому она их не запоминала… никогда… ничего, кроме ощущения какой-то неправильной незаконченности, по пробуждении резко переходящей в досаду. Это чувство выливалось в раздражение, которое, впрочем, за привычной суетой всегда проходило к обеду, но все в семье знали, что маму по утрам лучше не злить, если не хочешь нарваться на выволочку. В любое другое время, Молли была так озабочена делами, что смотрела на проделки и шалости детей сквозь пальцы — не покалечились, живы, — и слава Мерлину.

Каждый день миссис Уизли был похож на предыдущий. Ей даже казалось, что это просто один и тот же день, куда она возвращалась снова и снова, с помощью сломавшегося хроноворота.

Она просыпалась от звона старого, дребезжащего будильника, звеневшего ровно в семь утра, если, конечно, шебутным близнецам не случалось проснуться раньше и перебудить весь дом.

Сонная Молли, не открывая глаз, соскальзывала с кровати, на ощупь нашаривая в темноте тапочки, и, не глядя накинув приготовленный с вечера халат, плелась в ванную. Дальше ее тело двигалось на автомате, давая хозяйке еще немного подремать. Наконец, открыв глаза и пройдясь пару раз расческой по волосам, собрав их в пучок и накинув косынку, спускалась в кухню, на ходу завязывая фартук и походя кидая по сторонам очищающие чары. Уже через десять минут на кухне вовсю кипела работа. Повинуясь магии, хлеб нарезался на ровные ломтики и намазывался маслом, на плите скворчала яичница с беконом, а в большом котле пузырилась каша. Сама Молли в это время кормила кур, собирала яйца и срывала зелень, а вернувшись на кухню, жарила оладьи или пекла блинчики, без всякой магии — уследить и контролировать все волшебство одновременно было невозможно.

К началу девятого вниз спускались проснувшиеся, галдящие дети и заспанный Артур, а запыхавшаяся и красная от плиты Молли, раздавая шлепки полотенцем, гнала младших детей умываться. Почему-то из сыновей воду любили только трое старших, остальных приходилось загонять в ванную комнату силком.

Завтрак представлял из себя конвейер. Пока женщина раскладывала яичницу, каша и тосты уже были съедены. Стоило ей отвернуться к кухонному столу, чтобы дорезать хлеб, обернувшись, она видела, что яичница уже исчезала с тарелок. Потом все накидывались на десерт, и Молли ходила между ними, подкладывая добавки и подливая чай. И к тому времени, как сама хозяйка садилась и приступала к своей давно остывшей каше, за столом уже никого не было, — все успевали поесть и разбежаться по своим делам. И компанию ей составляли только горы грязной посуды. Никогда еще у нее не получалось поесть вместе со всеми.

Сразу после завтрака она стряпала пирожки для ланча и пятичасового чая, и, посадив их в духовку, начинала мыть посуду. Конечно с магией все получалось быстрее, но тяжелые, закопченные огромные сковороды и котлы после магической мойки требовали обычной механической очистки песком.

Приведя кухню в порядок и поставив вариться бульон для супа, она проходила по дому с большой корзиной и вручную собирала туда грязное белье. Как не приучай детей, все равно носки почему-то оказывались под кроватью, а вещи валялись где попало, грязные вперемешку с чистыми, потому их нельзя было призвать магией, и приходилось собирать самой. Молли вообще все проще было сделать самой, это выходило быстрее, чем объяснять все по десять раз на дню семерым детям.

Загрузив первую партию белья в машинку (ткани портились от очищающих чар и быстро изнашивались, приходилось их стирать), Молли еще раз обходила дом, теперь уже наводя порядок и делая уборку. К тому времени, как взмыленная женщина заканчивала работу наверху и спускалась вниз, ее ждало выстиранное белье, и, загрузив новую партию, она шла на задний двор его развешивать.

Переделав все дела, около двенадцати, Молли, наконец, приступала к приготовлению обеда, попутно отвлекаясь на детей, к этому времени уже заметно проголодавшихся. Сметя со стола пирожки и напившись чаю с печеньем, они вновь уносились по своим делам.

Около трех Молли накрывала на стол, снова прибегали дети, через камин появлялся муж, и утренняя эпопея повторялась, только вместо холодной каши ее ждал заледеневший суп. За ужином все было в точности то же самое.

Когда все покидали кухню, женщина, наведя порядок и помыв посуду, присаживалась к столу и продумывала меню на завтрашний день, что было не просто, ведь продукты в ее распоряжении имелись самые простые, и приходилось хорошенько поломать голову, чтобы меню выглядело по-разнообразней. Попутно она планировала необходимые покупки и просматривала счета. Затем ставила тесто для завтрашней выпечки и, наконец, присоединялась ко всем в гостиной. И пока все шумно общались, рассказывали, как провели день и делились новостями, она разбирала и гладила белье, тоже без магии, а потом, сидя в кресле-качалке, штопала носки и одежду. Или шила и параллельно вязала с помощью магических спиц. Жаль только, что зачарованные спицы были дешевые, и на них можно было связать только самые простые вещи без узоров и ажура.

Но как бы она не утомилась за день, едва они с мужем поднимались в спальню, усталость испарялась, стоило только Артуру нежно, но сильно прижать ее к себе и страстно прошептать на ушко — «моя Моллипусечка»… А потом не было ни детей, ни быта, ни проблем, — только двое людей во всем мире — она и страстный, горячий и влюбленный в нее по-уши мужчина… Перед сном они всегда долго и нежно целовались и засыпали счастливыми, держась за руки… На завтра все снова повторялось…

Молли всегда мечтала о большой и дружной семье, заранее придумала имена детям и воображала, что будет любить их всех одинаково. В ней все еще жила обида на мать, которая не обращала на нее особого внимания, явно выделяя близнецов. И то, что отец любил ее больше, чем сыновей, не сильно утешало. Молли поклялась себе, что никогда не будет давить на собственных детей, давая им выбор, и будет любить каждого из них, не делая исключений. Но с появлением собственных отпрысков с удивлением поняла, что это невозможно.

Отрадой ее сердца стал Билли. Она испытывала к нему не только любовь, но и благоговение, словно не верила, что могла родить такого идеального человека. Статный шестнадцатилетний красавец, спокойный и серьезный, словно принц из сказки — мечта любой ведьмы. Не похожий ни на одного из Уизли. Он занимал в сердце матери особое место, хотя она старалась этого не показывать другим, но при взгляде на сына ее взгляд теплел, а на губах расцветала улыбка. Ее слабость давно ни для кого не являлась тайной, и ей немало пользовалось все семейство: когда надо было угомонить разошедшуюся Молли, к ней подсылали Билли, — только он мог быстро ее успокоить.

Четырнадцатилетний Чарли был несколько простоват. Добрый и послушный ребенок, очень жалостливый. Притаскивал со всей округи разную живность, подкармливал, лечил и больше всего на свете любил летать. У Молли не было с ним проблем, поэтому она особо о нем не задумывалась в повседневной жизни, как и о Перси.

Персиваль был самым странным из ее детей. Десятилетний ребенок был настолько серьезен, что легко мог сойти за взрослого. Очень вежливый и скрытный, он не любил излишней активности, всем играм и забавам предпочитая уединение и чтение в своей комнате. Молли совсем его не понимала, а посему относилась к нему настороженно и даже с некоторым уважением.

Восьмилетние близнецы были само обаяние. От их проказ больше всего доставалось Перси и Рону. Но Молли, хоть ее и выводили из себя их выходки, не могла долго на них сердиться, ведь они так напоминали ее любимых умерших братьев. И каждый раз, когда она, пылая гневом после очередной проделки, уже открывала рот чтобы их отчитать, перед ее мысленным взором вставали два изломанных заклятиями тела, злость моментально испарялась, и вместо скандала мальчишки отделывались парой подзатыльников и выговором.

Рон… Честно говоря, шестилетнего Рона Молли не особо замечала с тех пор, как он оторвался от ее юбки и не нуждался в постоянной заботе и внимании. Он не обладал никакими ярко выраженными чертами. В нем не было доброты Чарли, обаяния и веселости близнецов, аристократизма Билли и уважения, как Перси, он тоже не внушал. Этот ее ребенок был никакой… обыкновенный. И часто Молли и вовсе о нем забывала, вспоминая только тогда, когда близнецы проделывали над ним очередную шутку, и ей приходилось отрываться от дел и решать проблему. Была еще одна причина ее неприязни к сыну, которую она скрывала даже от самой себя. Молли жалела, что родила его. Это чувство зародилось в ней всего пару лет назад, уже когда старшие сыновья пошли в Хогвартс, и их финансовое положение стало еще хуже. Она часто думала, что самым лучшим было бы им с мужем остановиться на Билли и Чарли, или хотя бы на близнецах — им все же оплачено обучение, а что будет с Роном и Джинни она не знала, и эти мысли прибавляли ей тревог. Но единственная дочь была в их семье на особом положении, а Рон был всего лишь шестым сыном, поэтому именно на него она перенесла свою тщательно скрываемую неприязнь. Но теперь, когда он родился, она уже не смогла бы от него отказаться и честно заботилась обо всех своих детях, спрятав сожаления подальше.

Рону в ее семье повезло меньше всего. Одежда ему доставалась самая заношенная, а еще он был одинок. Билли и Чарли дружили и жили одной комнате, близнецы в компании не нуждались, как и Перси, не любящий, когда его отвлекают от книги, вот мальчик и слонялся бесцельно по дому в одиночестве. Но Молли было некогда вникать в его проблемы, да она их и не видела. Ее задачей было всех накормить и одеть, а занять себя дети могли и сами, тем более, что она не была тираном и позволяла им все, в разумных пределах, конечно. Сама она выросла в тирании матери, лишенная всяческой свободы, с утра до вечера зубрившая этикет, родовой кодекс, и еще множество никому не нужных знаний, которые ей совсем не пригодились в жизни. Потому для своих детей она такой жизни не хотела и позволяла им быть самими собой, а до их развлечений ей дела не было, если они не подвергали опасности себя и окружающих.

Пятилетняя Джинни была их с мужем любимицей. Для Артура она была чудом — единственной девочкой, рожденной в семье, где рождались всегда только мальчики. А Молли любила ее потому, что девочка была ее копией, и женщине очень хотелось, чтобы она прожила другую жизнь, не такую тяжелую и полную забот, как у нее самой. В таком случае, она сама словно бы проживет эту прекрасную жизнь вместе с дочкой.

В общем, забот и тревог в семье хватало, но несмотря на трудности, женщина гордилась своей дружной и многочисленной семьей.

Третья неделя июля выдалась у Молли напряженной. Из Хогвартса на летние каникулы вернулись Билл и Чарли, и забот у женщины прибавилось, как и расходов. За год старшие сыновья выросли из вещей, и на выходных был запланирован поход за одеждой. Жалование Артуру еще не дали, и после покупок на продукты осталось маловато денег, а матери хотелось устроить праздник и порадовать сыновей домашней едой. Но, слава Мерлину, все обошлось, и в смету они уложились. Правда Артур вывел ее из себя.

Ее добрый и спокойный муж был замечательным и романтичным, но немного не от мира сего, совсем не приспособленным к жизни, хотя, конечно, с их соседом, мистером Лавгудом, не сравнить. Супруг совершенно не разбирался в домашних делах и вряд ли знал, откуда в кладовой появляются продукты. Поэтому очень удивил, когда вызвался вместо нее сходить к соседскому фермеру принести картошки. Когда он с гордым видом принес домой груженую корзину, она чуть не расплакалась, в то время, как Артур с восхищением демонстрировал ей целую корзину уродливых, кривых клубней в виде человечков, сердечек, животных и гномов. Молли захлестнуло отчаяние от мысли, как она намучается с чисткой, и сколько с картошки будет лишних отходов, — ее даже не почистишь магически, только вручную. Счастливый Артур, тем временем, закончив демонстрацию, с чувством выполненного долга ушел в свой гараж, оставив женщину наедине с новой проблемой. Но Молли была оптимисткой и не умела долго печалиться. Быстро принялась за дело, и к вечеру неприятный инцидент был забыт, хотя и оставил едва заметный след в ее душе.

До конца недели настроение у Молли было благостное. Вся семья была дома, под ее крылом, и от этого было спокойно на душе.

Ничего не предвещало неприятностей, и тем неожиданней и больнее стали последующие события.

В понедельник миссис Уизли проводила мужа в министерство, всех накормила и к двенадцати часам отправила Перси, близнецов и Рона в гости. У Магды Фоссет, их соседки, был сегодня день рождения. Джинни собирала у себя в комнате купленную на Косой аллее магическую мозаику, а Билл и Чарли летали на метлах на заднем дворе. Сама женщина, как всегда, занималась домашними делами.

Выйдя на задний двор в очередной раз развешать белье и снять сухое, ей послышались голоса близнецов. Она не ждала их так рано и решила, что они сбежали с праздника, чтобы опять под шумок провернуть какой-нибудь розыгрыш. Грозно нахмурившись, она наколдовала невидимость и легкий шаг и решительно двинулась к гаражу, ожидая поймать мелких пакостников на горячем. Но завернув за угол, увидела не только близнецов, но всех сыновей. Билл мазал заживляющей мазью синяки и царапины у близнецов и Рона, а Перси сидел, закрыв лицо, и плакал. Решив, что дети передрались, Молли уже было взмахнула палочкой, чтобы снять невидимость и разораться, когда услышала такое, от чего застыла, словно ее парализующим приложили. По всему выходило, что ее мальчишки, едва придя на праздник, подрались с кузенами Магды и вернулись домой побитые и злые. Когда пришла Молли, младшие как раз собирались убежать, и за гаражом остались только хмурый Билл, расстроенный Чарли и зареванный Перси.

— Хватит ныть, ничего такого страшного не случилось, — раздраженно сказал Билл, хотя выражение лица, вопреки словам, у него было озабоченное.

— Тебя там не было, — зло вскинулся Перси, — это был позор. Так стыдно мне еще никогда не было… Они все так презрительно смотрели, шептались и насмехались.

— Подумаешь, — вмешался Чарли. — Просто не дружи с ними больше, и все дела.

— Это ничего уже не изменит, — пробормотал Перси, — я все равно не забуду их слов. — Они говорили, что мы жалкие, нищие предатели крови. Что в нашей семье детей больше, чем родители могут себе позволить, и другие отвратительные вещи про маму и папу, которые даже повторять не буду. Я еще никогда так не жалел, что родился на свет. Лучше бы я умер младенцем, чем жить так.

— Не смей так говорить, — резко сказал Билл и залепил брату пощечину, — это неуважение к родителям, идиот, которые тебя растят, как могут.

— Можно подумать, ты так не думаешь, — зло выкрикнул Перси, держась за щеку, — только и мечтаешь свалить отсюда, лицемер. Да пошел ты, — и мальчишка убежал, чуть не врезавшись в Молли.

— Это правда? — помолчав, нерешительно спросил Чарли. — Ты действительно планируешь уехать? А как же Алисия? Вы ведь за руки держались со второго курса, неужели ты разлюбил ее?

— Ее родители против наших отношений и запретили дочери встречаться с нищим предателем крови, — отстраненно, словно заледенев, ответил парень и отвернулся, — все кончено.

— Но ведь она тоже тебя любит, и вы бы могли сбежать и пожениться, как мама с папой, — возразил брат.

— Да? А куда я ее привезу после побега, в Нору? — бросил на Чарли взгляд, полный отчаяния и злобы, Билл. — Я не хочу, чтобы моя жена нуждалась и работала с зари до зари, а дети носили обноски друг друга. Уж лучше я никогда не женюсь, чем допущу такое.

— Но родители вполне счастливы и любят друг друга, — поеживаясь под взглядом брата, возразил Чарли.

— Счастливы? Любят? — с сарказмом ухмыльнулся парень. — А ты? Ты счастлив, Чарли? А Перси?.. Любовь… Любовь хороша на двоих, когда ты отвечаешь только за себя и человека, который тебе доверился. Иначе, рано или поздно, найдется свой Перси и проклянет день, когда он появился на свет. Я люблю родителей, ценю все их усилия и не осуждаю, но для своей будущей семьи таких проблем не хочу. Сразу после Хогвартса заключу контракт с гоблинами и уеду из дома.

— С гоблинами? — ужаснулся брат, — да ты с ума сошел, это ведь рабство.

— Всего на пятнадцать лет, — уже спокойно возразил Билл. — Зато потом получить хорошее место для меня проблем не будет. Того, кто работал на гоблинов, берут без рекомендаций и блата, не взирая на статус, — ведь на них работают самые лучшие. В любом случае, после выпуска я уеду. Да и родителям все полегче будет. Жаль только, что пока я на гоблинов работаю, помочь материально семье не смогу — ладно, если самому на еду денег хватит…

И мальчишки, переговариваясь, вышли из укрытия и пошли в сторону сада.

Забыв о белье, оглушенная горем женщина, так и не сняв чар, вернулась в дом и поднялась в спальню. Долгое время сидела, не в силах пошевелиться, и даже не замечая, что плачет. Наконец, она отмерла и хотя еще не пришла в себя, отстраненно вспомнила, что скоро обед, а у нее ничего не готово.

Она механически поднялась и, сняв с себя чары, прошла в ванную комнату, где на автомате умылась. Вернувшись обратно, скинула с себя забрызганное от стирки пеной платье, достала из шкафа новое и уже собиралась его надеть, как ее взгляд зацепился за отражение в зеркале, встроенном в дверцу, и женщина оторопела. На нее смотрела незнакомка.

Молли каждый день смотрелась в зеркало, но как-то мимоходом, а сейчас увидела себя словно впервые. Дряблое, расплывшееся тело, глубокие колеи морщин, усталый, больной взгляд, тусклые волосы, дешевое, застиранное и латаное белье, выцветшее платье, не годное даже быть половой тряпкой в богатом доме. Изможденная женщина лет шестидесяти, хотя ей не было и тридцати семи. Реальность внезапно предстала перед ней и поразила всегда оптимистичную женщину, никогда до этого не испытанным ужасом и безнадежностью. Вся правда открылась ей в своей неприглядности и уродстве, и Молли захлестнула такая боль, что она рухнула на пол, как подкошенная, и залилась слезами.

«Зачем?.. К чему все это было, и кому это нужно? Каждодневные заботы, труды, лишения. Она старалась изо всех сил, делая родных счастливыми, обеспечивая уют, а оказалось, вся ее жизнь — сплошной обман. Нет дружной и любящей семьи. Она живет только в ее воображении, а на самом деле все сами по себе. Артур давно бежит от реальности в свой гараж, дети стыдятся их и мечтают уехать, даже жалеют, что на свет родились. Что же они с мужем натворили… А теперь она осталась одна. Она, когда-то утонченная аристократка, раньше времени ставшая развалиной и достойная только жалости и презрения…

Сознание Молли потихоньку уплывало, и на его грани она подумала: «Мерлин с ней, с любовью. Она с радостью променяла бы такую жизнь на заботливого мужа — ее опору, который бы уважал жену, и парочку детишек. Ей бы для счастья хватило».

Тем временем в доме задрожала посуда в шкафу, вещи с полок попадали на пол, а в дверь уже ломились взволнованные старшие мальчишки, пока младшие вызывали папу через камин. Но женщина ничего этого не слышала. Она, скрючившись, лежала на полу, сотрясаясь от крупной дрожи, пока сильный выброс, вырвавшись из тела, не подкинул ее над полом, и минуту спустя, безвольной тряпичной куклой не сбросил обратно.

Где-то во вселенной, в царстве вечной ночи, две группы звезд, пронизывая пространство, словно жемчужные бусины, надетые на нить времени, начали свой звездный танец перемен. Они водили свой звездный хоровод, все быстрее и быстрее закручивая цепочку тел в спирали, пока не переплелись с цепочкой других звезд. Их танец свился воедино, образовав в пространстве двойную спираль ДНК, после чего звездная фигура распалась, распылившись в пространстве, дав толчок и энергию для превращения. А звездный импульс сквозь бесконечный замкнутый вакуум понесся к земле, и две абсолютно незнакомые женщины сделали первый вздох своей новой жизни.

Женщина пришла в себя от противного монотонного писка. Нудный и раздражающий вначале, с каждой минутой он становился все громче и громче, пока не врезался в тишину ее мозга с громкостью молота, стучавшего по наковальне. Голова нещадно заболела, и женщина с глухим стоном разлепила глаза.

Как ни странно, стоило ей сфокусировать взгляд на источнике шума, как он снова превратился в почти незаметный негромкий писк, а пульсация в голове стала гораздо слабее, давая возможность женщине, наконец, оглядеться. Увиденное вызвало у нее удивление, но какое-то странное, неокрашенное эмоциями, почти на грани равнодушия, как будто она все еще не проснулась и видела сон.

Она лежала в незнакомой белой комнате, где ни один предмет не был ею узнан. Мозг отстраненно отметил окно, где роль штор исполняла конструкция словно из нарезанных ленточек, собранных в рамку. Странного устройства кровать и непонятные предметы, подвешенная на высокую подставку перевернутая бутылка, от которой к ее кровати шла тонкая трубка. Пошевелив рукой, поняла, что трубка связана с ней иглой. Осознать это было неприятно, и женщина, недовольно нахмурившись, попыталась ее вытащить, но несильно преуспела, ведь была очень слаба. Внезапно дверь открылась, и в комнату стремительно ворвалась девушка, одетая во все белое.

— Что вы делаете, миссис Дурсль? — возмущенно вскричала она, подскакивая к ней и осторожно укладывая руку с трубкой обратно на кровать. — Вам нельзя это трогать, — мягко добавила, поправив повязку. Затем, сменив бутылку на меньшую по объему, приветливо улыбнулась. Немного покрутилась у странной пищащей коробки, записала что-то в большой блокнот и, улыбнувшись, погрозив женщине пальчиком, вышла.

«Миссис Дурсль, — вяло подумала женщина, — значит, я — миссис Дурсль». Но фамилия не пробудила в ней никаких чувств и воспоминаний, словно не имела к ней отношения. И женщина незаметно для себя задремала.

После сна почувствовала себя более бодрой, ум несколько прояснился, да и голова уже не раскалывалась, а просто тихонько ныла на одной ноте, но к этому было легко привыкнуть. За окном сквозь ровные ряды полосок виднелся рассвет. Когда солнце поднялось еще выше, в комнату вошла девушка, не та, что приходила раньше, но очень на нее похожая стремительными четкими движениями, немногословностью и приветливой улыбкой. Она тоже покрутилась у пищащей коробки, что-то записала и, наконец, отцепила женщину от трубки. После чего, убедившись, что подопечная уверенно стоит и голова у нее не кружится, проводила в туалетную комнату. Несколько замедленно, но вполне уверенно, женщина подошла к раковине, чтобы умыться и пораженно застыла.

На нее смотрела незнакомка… Ощущение было странное, словно она впервые увидела себя в зеркале.

Довольно высокая, молодая, худощавая, с тенями под глазами, марлевой повязкой на голове, над которой свисали не очень чистые пряди платиновых волос. Голубые широко распахнутые глаза полны удивления и растерянности. Когда женщина вернулась обратно в комнату, в ее голове появилось множество вопросов. Они множились и множились, но ответов на них она не находила. Растерянность перешла в тревожность, грозившую перерасти в панику, но ее отвлек вошедший в комнату невысокий, упитанный коротышка в белой хламиде.

— Ну-ну, не надо бояться, — улыбаясь сказал он, заметив ее панический взгляд. И, усадив женщину на кровать, пристроился на ближайший стул. — Вы в больнице, миссис Дурсль, а меня зовут доктор Милд, и я ваш лечащий врач.

— Я что, больна? — со страхом спросила женщина, — как давно я здесь?

— Что вы. За исключением небольшой раны на голове, вы абсолютно здоровы, — уверенно ответил доктор. — Вас привезли позавчера вечером, миссис Дурсль.

— Но я не помню… не помню, что случилось, — растерянно ответила женщина. — Я совсем ничего не помню, даже свое имя. Мужчина удивленно хмыкнул, но не растерялся, и, покопавшись в бумагах, поднял на нее взгляд.

— Ничего удивительного, — философски ответил он. — Такое часто происходит при травме головы. Падая, вы ударились о камень. К счастью, отделались только сотрясением, небольшой внутренней гематомой, которая сама рассосется со временем, и рассечением кожи на затылке. В вашем случае все осложнилось амнезией, но не волнуйтесь, память очень скоро восстановится, — улыбнулся он. — А пока, проведем несколько процедур. После них, завтра, вас осмотрит врач-невролог и назначит специальную терапию, чтобы ваша память быстрее к вам вернулась.

Потом ее пересадили в кресло на колесиках и с перерывом на обед провезли по нескольким кабинетам. Для миссис Дурсль все это было странно и непонятно, но новизна ощущений немного отвлекла от тревожных мыслей.

На следующий день ее навестил невролог. В отличие от предыдущего врача, этот был высок, худ и не так улыбчив, но его спокойная уверенность почему-то рождала ответное спокойствие у растерянной женщины.

— Миссис Дурсль, могу вас порадовать, — сказал доктор после часа разнообразных вопросов, на большую часть которых получил ответ «нет». — Как ни удивительно, вы полностью здоровы, даже ваша гематома странным образом рассосалась, хотя я склонен думать, что затемнение на снимке было просто дефектом пленки. По крайней мере, томография ничего подобного не показала. Завтра вас выпишут. Я рекомендую вам, вернувшись домой, больше общаться с семьей, смотреть альбомы с фотографиями, гулять по окрестностям, разговаривать с соседями. Так память вернется к вам быстрее. Но желательно, чтобы рядом с вами первое время всегда кто-то был, травма головы — это очень серьезно. И не забывайте принимать лекарства. В течение следующего месяца, раз в неделю, вам нужно будет приезжать в клинику, чтобы я мог проследить за динамикой вашего выздоровления. Потом он дал ей еще несколько дельных советов, номер рабочего телефона для экстренной связи и откланялся.

Все утро женщина была как на иголках, ведь сегодня ее должен забрать муж. Теперь она знала, что зовут ее Петунья, что у нее есть муж и шестилетний сын, и с волнением ждала первой встречи с семьей. Правду сказать, выписываться из клиники в никуда было бы страшно, а мысли о семье успокаивали, давая ощущение стабильности и уверенности, хотя с изрядной долей невероятности.

Ближе к пяти на пороге палаты возник высокий, очень полный, рыжеватый блондин. Будь он одет в более простую одежду, то выглядел бы неприятно и отталкивающе, но строгий добротный костюм-тройка придавал ему значимости и опрятности — уверенный вид делового человека с хорошим доходом и ответственностью руководителя за персонал. Женщине было странно сознавать, что этот влиятельный и серьезный незнакомец ее муж. Но потом он как-то облегченно выдохнул, его настороженный взгляд потеплел, губы изогнула немного растерянная улыбка, сделав из него трогательного и неуверенного в себе ребенка.

— Туни, милая, я приехал за тобой, — довольно приятным баском сказал он, оглядывая женщину сияющим, но немного тревожным взглядом, в котором явственно чувствовалось радость. — Собирайся, родная, я уже взял у врача твои документы. Петунья молча кивнула. Она уже успела переодеться в какое-то платье и босоножки, но никаких других вещей у нее не было, даже сумочки. Мужчина придержал дверь и пропустил ее вперед, а потом легко подхватил под локоток и не торопясь, аккуратно повел на больничную парковку. То есть, Петунья не знала, что это парковка, но мужчина без устали комментировал каждый свой шаг, спокойно и размеренно, без раздражения и удивления, как, видимо, посоветовал ему доктор. Потом заботливо посадил в странное сооружение под названием автомобиль, и машина, тихо урча, плавно тронулась с места. От мужчины шел ровный фон заботы и опеки, а взгляды, кидаемые на женщину, были полны доброты. Это подкупало и сглаживало первое неприятное впечатление.

— Вернон, — немного неуверенно прервала женщина подробное описание местности, по которой они проезжали, — я совсем не помню, что случилось. Ты не мог бы рассказать, почему я попала в больницу? Мужчина внимательно на нее посмотрел и решительно кивнул.

— Только не волнуйся, дорогая, все уже в прошлом, — ответил он, вопреки словам нервно стискивая руль. — Дадлик, наш сын, — уточнил он, немного смутившись, — вылез на крышу за мячом и упал, но ты сумела его подхватить, хотя сама упала и ударилась.

— Он в порядке? — взволнованно вскинулась женщина. Она не помнила этого мальчика, но сама мысль, что ребенок сорвался с крыши ужасала.

— С ним все хорошо, напугался только, — тепло улыбнулся Вернон, видя ее тревогу. — Соскучился, каждый день зовет маму. Без тебя в доме как-то пусто, Туни. Даже Поттер ведет себя непривычно тихо и не устраивает странностей, — добавил он, заметно расслабляясь.

— Поттер? — удивилась женщина. Ей не говорили, что в доме живет еще кто-то, кроме мужа и сына.

— Ну да, твой племянник, — немного нахмурившись ответил мужчина, недовольно скривившись, — сын твоей погибшей сестры, мы заботимся о нем.

— Понятно, — растерянно ответила женщина, невидяще глядя на пробегавший за окном город. Список родственников заметно рос.

Вскоре машина подъехала к красивому большому белому коттеджу. Он ничем не отличался от остальных, но цветущие розы вдоль белого штакетника и ухоженный газон радовали глаз.

— Я оставил с мальчиками миссис Донахью, — сказал мужчина, глуша мотор, — это наша соседка напротив, она и вызвала тебе скорую, — пояснил он, заметив ее растерянный взгляд. — Начались каникулы, и я хотел отправить детей в лагерь, на время, пока ты не освоишься, но Дадли уперся и в никакую. Он очень испугался и переживает о случившемся, Туни, — серьезно добавил он, сжав кулаки. — Винит себя, просто места себе не находит. Даже из дома не выходит, все ждет, когда ты вернешься, боится пропустить этот момент.

— Может, у тебя в машине есть платок? — внезапно спросила женщина, — прикрыть бинт, ну, чтобы мальчика не напугать.

— Точно, — вскинулся Вернон, кинув растерянный взгляд на ее голову и торопливо шаря в бардачке. Потом выскочил и стремительно скрылся в гараже. Для такого полного человека передвигался он очень ловко и быстро.

— Вот, Туни, подойдет? — вернувшись, неуверенно сказал он, протягивая ей ситцевую косынку, — другого не нашел. Ты в ней в саду возишься. Прости, что не подумал об этом заранее, — виновато добавил, наблюдая, как жена уверенно складывает, повязывает принесенную тряпицу на голову и поправляет волосы.

— Ничего, Вернон, ты же не знал, — улыбнулась женщина и, взяв себя в руки, вышла из машины.

Как только за ними захлопнулась входная дверь, из глубины дома выскочил мальчик. Он на мгновение застыл в отдалении, а потом с громким криком «мама» кинулся к ней. Вцепился, уткнулся в живот и громко разрыдался. От его горького плача у женщины тоскливо сжалось сердце, и сами собой потекли слезы. Бросив мимолетный взгляд на мужа, глаза которого были подозрительно мокрые, она опустилась на колени и обняла дрожащее от рыданий тело. А мужчина немного склонился, положил ей руки на плечи и неловко поглаживал, словно успокаивая. Когда ребенок перестал плакать и дрожать, и просто сопел и всхлипывал ей в шею, женщина подняла голову и ее сердце замерло еще раз.

На нее смотрел маленький мальчик, смущенно теребя полу чистой, но очень растянутой футболки, почти доходящей до колен. Ребенок выглядел растерянным, словно не зная на что решиться, но в его увеличенных стеклами очков глазах, сквозь слезинки явственно виделись волнение и радость. «Он несомненно рад, что я вернулась, и переживал за меня» — подумала Петунья, улыбнулась и поманила его к себе. И без того большие глаза мальчишки в удивлении распахнулись еще больше. Он неловко качнулся, а потом быстро подошел к женщине и молча остановился рядом, опустив голову и занавесив глаза длинной челкой. Петунья одной рукой мягко, но решительно притянула его к себе, от чего тот неловко переступил и тоже уткнулся ей в шею, и обняла, как и другого мальчика. Первые мгновения ребенок был напряжен, как натянутая тетива, но потом враз расслабился и обмяк, так, что женщине пришлось спустить руку и придержать его под попу, прижав к себе. Судя по влажному, прерывистому дыханию, мальчик плакал, но совершенно беззвучно. Петунье было спокойно и мирно в объятьях людей, которым она небезразлична, и женщина была бы совершенно не против просидеть так целую вечность, но от неудобной позы и небольшой слабости у нее быстро затекла спина. Вернон, видимо, это понял, почувствовал ее напряжение, потому нарочито сердито проворчал:

— Давайте все же пройдем в комнату, маме не полезно сидеть у двери на полу, да и неудобно перед миссис Донахью. Дети на его слова вскинулись и отпрянули, дав женщине выпрямиться, но блондин не отошел от нее, вцепившись в платье, а черноволосый отскочил на пару шагов и неловко замер, не зная, на что решиться: позволено ему остаться или приказано уйти. «Странный ребенок» — подумала Петунья.

— Давайте и правда, пойдем в комнату и присядем, — мягко улыбнулась растерянная хозяйка, проходя вперед и придерживая сына за плечо. А по дороге, другой рукой подхватив черноволосого мальчика, приобнимая его. «А ведь я даже не знаю, как его зовут» — подумала она, когда они дружной группой зашли в комнату. Которая оказалась большой кухней-столовой, где хлопотала пожилая опрятная женщина.

— О, с возвращением, миссис Дурсль, — улыбнулась женщина, выключая чайник. — Рада видеть вас в добром здравии. Пожалуй, я пойду, — добавила она, скидывая передник и косынку, — вам наверняка не терпится остаться одним, а я еще успею покопаться в саду. Погода больно хорошая, не находите? Жалко терять такие славные денечки, — добавила она, с умилением поглядывая на их живописную группу, словно любящая бабушка на внучат.

— Э…Быть может выпьете с нами чаю, миссис Донахью? — смущаясь предложила Петунья, вспомнив о гостеприимстве и радуясь, что муж назвал ей фамилию соседки. Женщине почему-то не хотелось, чтобы кто-нибудь знал о ее амнезии.

— Не стоит, дорогая, — ответила соседка, ласково и невесомо проведя ладонью по ее плечу и бросая на молодую мать понимающий взгляд. — Корми своих мужчин, а то мальчики отказались от обеда, так тебя ждали, — добавила она, проходя к выходу из кухни, в то время как Петунья покрепче прижала обоих детей к себе.

— Давай, я сегодня за вами поухаживаю, — предложил Вернон, вернувшись после того, как проводил соседку и видя, что жена растерянно стоит на том же месте. — Завтра я найму тебе временную помощницу по хозяйству, — сказал он, подталкивая троицу к стульям и споро разливая чай, — пока ты не освоишься.

— Спасибо, Вернон, — благодарно ответила Петунья, на сердце у нее потеплело, а в копилку этого незнакомца прибавилось пара плюсиков. Кто бы мог подумать, глядя на этого мужчину, что он способен на такую заботу и внимание. — Но думаю, это будет лишним, — добавила она, отпивая душистый горячий напиток, — постараюсь сначала сама во всем разобраться. Так я освоюсь быстрее.

— Хорошо, дорогая, — покладисто ответил мужчина, бросив на нее пытливый взгляд, — но если что, сразу говори. Тебе не стоит перетруждаться, и мы вполне можем себе позволить временного работника. Женщина кивнула и, наконец, обратила внимание на стол. Он был полностью заставлен блюдами с пирогами, пирожками, бисквитами и баночками с джемом в бумажных кружевах на крышках.

— Это наши соседки постарались, — ответил мужчина, тепло улыбнувшись, — как узнали о твоей травме, так каждый день приходили справиться о твоем здоровье. Ты теперь главная героиня Тисовой улицы — не жалея себя спасла сына. Пастор Вильямс самолично призвал прихожан помолиться о твоем скором выздоровлении, — добавил он, лучась гордостью.

— Неужели, — смутилась Петунья, ведь она не помнила никого из этих добрых людей. — Это приятно, но думаю, любая мать поступила бы так же. Потом они еще немного поговорили ни о чем. Вернон еще пару раз доливал всем чай, не давая жене и пальцем пошевелить или подняться. Дети с аппетитом ели. На душе стало как-то спокойно. Ее любят, она нужна, а память… доктор обещал, что она восстановится, но уже сейчас женщине было уютно в ее семье.

Перекусив, Петунья почувствовала слабость, да и голова к вечеру разболелась, как доктор и предупреждал. Заметив ее мимолетную гримасу, Вернон дал ей лекарство и утянул в комнату на первом этаже, напротив гостиной. Судя по тому, что в ней не было фотографий и других мелочей, она являлась гостевой. Наскоро умывшись в прилегающей к спальне ванной комнате (дети все это время сидели под дверью, тихо переругиваясь и толкаясь), она вернулась и прилегла прямо на одеяло, накинув на себя покрывало. Сзади к ней тут же прильнул Дадли, навалившись на мать не малым для ребенка весом и быстро заснул, видимо, утомился от волнений и плача. А второй мальчик присел около кровати, в ногах, прямо на ковер и, поблескивая очками, смотрел на нее с опаской и надеждой, словно собака, которая ждет подачки, но всегда готовая дать стрекача.

«Да что не так с этим ребенком? Какой-то он дикий». — в который раз подумала женщина, удивляясь его реакции.

— На полу сквозняк, — сказала Петунья и мягко улыбнулась, — если хочешь остаться, поднимайся и ложись. Кровать большая, места хватит всем. Мальчик неуверенно поднялся с пола, немного помялся, но все же скользнул к ней под бок, стараясь лечь с самого края и не прислоняться близко. Петунья вздохнула, притянула его маленькое тельце поближе и накрыла покрывалом. Мальчик тихонько пискнул, сжался, но не пошевелился.

— Напомни, как тебя зовут, — спросила женщина в черную всклоченную макушку, — я ударилась головой и забыла некоторые вещи.

— Мальчишка или Урод, — ответил малыш, замерев от напряжения, в то время как сама женщина оцепенела от неожиданности, — еще, Ненормальный…

— Э… а обычное имя у тебя есть? — с трудом переспросила шокированная женщина.

— Гарри, — ответил мальчик, немного помолчав. — Меня зовут Гарри. И столько взрослой горечи было в его голосе, что Петунье стало не по себе.

— Вот и славно, Гарри, — наконец, отмерла она, ласково обнимая ребенка. И, проводя ладонью по волосам, почувствовала, как он напрягся и вздрогнул от ее незамысловатой ласки, как от удара. — Теперь все будет по другому, Гарри. По-новому, — прошептала женщина скорее самой себе…

Она лежала и чувствовала, как постепенно тельце под ее рукой расслабляется, сумерки за окном все больше сгущаются. Это был долгий день, полный волнения. В целом, у нее была хорошая семья, вот только странное отношение с Гарри не укладывалось у нее в голове. Но, видимо, она и впрямь очень устала, потому, несмотря на множество мыслей и появившихся вопросов, быстро уснула, хоть вокруг нее, беспокойно разметавшись во сне, возились два ребячьих тельца.

Женщина очнулась внезапно, словно вынырнула из-под толщи воды. Рефлекторно села, и жадно вдохнув, закашлялась. Когда смогла сморгнуть слезы и немного передохнуть, с удивлением огляделась.

Ее узкая железная койка, застеленная несвежим бельем, стояла в небольшой комнате, стены которой были выкрашены в унылый серый цвет. Рядом находилось еще несколько кроватей. Единственное окно до половины занавешено, судя по всему, куском серой, застиранной простыни, со свисающей по краю бахромой из ниток разной длины. От сквозняка ее мерно покачивало, от чего бахрома напоминала подсвеченную солнцем паутину, растянутую между двумя деревьями в лесу, которую неспешно колышет ветер. Женщина ненадолго залипла на этой картине, пока мозг лихорадочно пытался осознать себя и увиденное. Но в памяти было непривычно пусто. Она ничего не помнила: ни кто она, ни откуда, ни как тут оказалась. Неожиданно справа от нее раздался дикий нечеловеческий крик, перешедший в тоскливый вой, заставив женщину подскочить с кровати, отозвавшейся на ее действие протяжным скрипом. В ту же минуту крик поддержало еще несколько голосов, завывавших на все лады, а в комнату, громко хлопнув дверью, ворвалась странная процессия.

— Сколько можно вам говорить, мисс Хилл, — раздраженно выговаривал мужчина в ярком, вырвиглазном балахоне невозможно лимонного цвета, дородной девахе с простоватым, деревенским лицом с россыпью веснушек, попутно размахивая длинной, темной палочкой, отчего орущие голоса резко смолкли. — Чары глубокого сна нужно обновлять раз в три часа, раз в три часа, неужели так трудно запомнить? Посмотрите, — возмущенно сказал он, резко развернувшись и ткнув пальцем в недавно кричавшую, которая теперь застыла с отсутствующим выражением на лице, — миссис Томбли самостоятельно проснулась. Теперь нужно будет дать ей микстуру, хотя, если бы она спала, этого можно было избежать. Мне надоело подчищать ваши огрехи, — распинался он, брызгая слюной, — сегодняшнее зелье за ваш счет, любезная бестолочь. Тут его взгляд зацепился за стоявшую за спинкой кровати женщину, пытающуюся от ужаса слиться со стеной.

— Вот и результат вашей халатности. Миссис Томбли перебудила всех в палате и напугала миссис Уизли, — сказал он, обвиняюще ткнув в растерянную бедолагу пальцем. — Что, скажете, и в этом случае вы не виноваты, мисс тупость? — с ехидной улыбкой добавил он. — Когда в последний раз вы делали обход, если все чары над кроватью этой пациентки разом выветрились? Подите прочь, и займитесь, наконец, делами, никчемное существо, — припечатал он напоследок расстроенной девушке. — Еще один прокол, и я забуду, что принял вас по рекомендации Мэйсона.

Несчастная, утирая слезы, споро выскочила за дверь, подальше от своего сердитого патрона.

— Ну-с, теперь с вами, дорогуша, — отрывисто бросил мужчина, резко обернувшись к новой жертве и сделав попытку улыбнуться, правда, тщетную. — Я целитель Брамс, а вы находитесь в бесплатной палате больницы св. Мунго, — продолжил он, удобно развалившись в появившемся из ниоткуда кресле и просматривая бумаги. — На пятом этаже, в отделении душевных недугов.

— Я что, сошла с ума? — ужаснулась женщина, перебив лекаря, на что он недовольно поморщился.

— Я бы так не сказал, любезная, — сердито продолжил он, взглядом призывая ее к тишине. — С вами произошел сильный магический выброс, но в зрелом возрасте он нежелателен, так как приводит к довольно неприятным последствиям и даже смерти. Но вам, можно сказать, повезло. Тело относительно здорово, но в мозговой деятельности магическое сканирование зафиксировало некие аномалии, потому вы здесь. Вам есть что сказать по этому поводу? — спросил он, устремив на нее пристальный, но равнодушный взгляд.

— Я ничего не помню, — промямлила шокированная женщина на его тираду, половину из которой не поняла.

— Прекрасно, — дежурно улыбнулся лекарь, снова зашуршав бумагой, делая пометки, — то есть ужасно, на самом деле, но не критично. Рекомендую выписку домой и курс укрепляющих зелий, но можно и без них. Память все равно рано или поздно к вам вернется, — флегматично добавил он, вставая, взмахом руки распыляя кресло и торопливо направляясь на выход.

— Постойте, — подорвалась расстроенная женщина, — куда вы? И это все лечение?

— А вы еще что-то хотели? — совершенно искренне удивился он, смерив несчастную недоуменным взглядом.

— Но ведь память может и не вернуться, — в отчаянии не сдавалась напуганная пациентка, — может, вам меня еще понаблюдать?

— Вы хотите остаться здесь? — еще больше удивился целитель и окинул комнату брезгливым взглядом. — Дорогуша, — немного смягчился он, заметив панику в ее глазах. — Вы и так все вспомните со временем, а дома еще быстрее, ведь говорят, что «дома и стены помогают». Конечно, я бы мог порекомендовать вам курс ментальных зелий и отдых на водах, но это все очень дорого, да и в большей степени бесполезно, просто эффект наступает на пару недель быстрее. Поверьте, оно того не стоит.

— Но вдруг память не вернется, — прошептала женщина находясь в полном шоке от услышанного.

— Ну-ну, — снизошел целитель и даже потрепал ее по руке, — не беспокойтесь. Я, как лекарь, гарантирую ваше выздоровление. Ведь вы говорите, ходите и мыслите, — значит, со временем восстановитесь, в ином случае вы бы просто безжизненно лежали и пускали пузыри, как бедолаги из соседней палаты. Послушайте меня: никаких волнений, не перенапрягаться физически и магически, и через пару месяцев, максимум полгода, вы будете здоровы.

Маги чертовски живучие создания. С этими словами он сочувственно на нее глянул и стремительно вышел, оставив женщину наедине со своими проблемами.

К вечеру несчастная и сама уже была рада убежать из этого страшного места куда угодно, хоть на край света. В палате было шесть кроватей, и все они были заняты. Пациентками были, по большей мере, словившие проклятье в недрах Лютного, или прощальный подарок от бывшего любовника в местном борделе, как шепотом, по секрету, поведала женщине санитарка, миссис Смит. Серые лица, изможденные тела, безумный взгляд. Их почти не лечили. Поили экспериментальными зельями в надежде облегчить их состояние, постоянно держали в принудительном сне, изредка приводя в чувство. И тогда они надрывно, безумно кричали, от чего женщина спасалась, лежа на своей кровати, на которой все же обновили чары тишины. Но от вида их разинутых в безмолвном крике глоток и полных муки безумных выражений лиц, чары не спасали. И женщина, развернувшись к стене, тряслась в страхе, что какой-нибудь из соседок в момент просветления придет в голову огреть ее со спины, чем потяжелее.

Полноценного обеда не предусматривалось, просто раз в день в больных заливали питательное зелье, благо, сердобольная сиделка из соседней платной палаты угостила ее сандвичем, который под противное зелье пошел на ура. Туалетная комната тоже отсутствовала, все пациентки ходили под себя, и хмурая санитарка три-четыре раза в день приходила и махала палочкой, убирая очищающими чарами это безобразие, от чего в палате стоял несильный специфический запах, но никто не возмущался — все пациентки были не в себе и ничего не замечали. Молли приходилось бегать в конец коридора в маленькую общую уборную и терпеть недовольное ворчание дежурной, чей стол как раз стоял рядом с туалетом. Короче, миссис Уизли не могла дождаться, когда приедет муж и заберет ее. В данной ситуации было уже все равно, какой он — кривой, хромой или горбатый, лишь бы забрал ее из этого ада подальше. Да, женщину уже просветили, что ее имя Молли Уизли, и она давно замужем.

Когда на улице уже сгустились летние сумерки, и терпение, казалось, достигло предела, к ней прибежал какой-то призрачный зверь и голосом старшей медсестры приказал переодеться и подойти к дежурной. Раздался негромкий звон, и на кровати появилась кучка вещей. Молли стыдливо стянула с себя больничный балахон и торопливо стала одеваться. При виде застиранного и латанного белья ее бросило в жар от мысли что медсестры, которые ее раздевали при поступлении, видели этот ужас. Почему-то это обстоятельство волновало ее больше, чем потеря памяти и незнакомец в качестве мужа. Хотя при виде остальной одежды, ее губы сурово сжались в тонкую линию, глаза презрительно сузились, а крылья носа затрепетали от бешенства. Уж больно много вопросов скопилось к мужчине, называющем себя ее мужем.

Потрепанного, высокого и лысеющего мужчину в одежде не лучше, чем у нее, с потусторонней, мягкой улыбкой, придурковатым выражением лица, но добрыми глазами, она встретила молчаливо, с холодной яростью во взгляде. Новообретенный муж, глянув на нее, неожиданно поперхнулся, громко сглотнул и торопливо зачастил что-то о доме и детях, пытливо и преданно заглядывая ей в глаза.

— Домой, — выдавила из себя Молли, с трудом сдерживая странное желание разораться, словно легкие сами хотели раскрыться и расправиться, огласив округу мощным ором. В том, что ор получится мощным, женщина почему-то не сомневалась.

— Конечно, конечно, дорогая, — засуетился и заторопился мистер Уизли, бросая в огромный камин горсть зеленого порошка. — «Нора», — четко сказал он, входя следом и неожиданно притягивая женщину к себе. Молли, грешным делом, уже решила, что муж не в себе, но не успела удивиться, как вокруг них занялось веселое зеленое пламя, и их пару закружило, завертело и выплюнуло прямо на облезлый ковер. Когда женщина прочихалась и прокашлялась, муж помог ей подняться и, торжественно сияя глазами на чумазом от сажи лице, произнес речь:

— Добро пожаловать домой, Молли, в нашу любимую «Нору», — пафосно выдал он, разведя руки, словно показывая ей несметные богатства, от чего женщине остро захотелось его стукнуть. Но после волнений и тревог миссис Уизли все же склонилась к мысли, что больше всего хочет рухнуть на нормальную кровать и уснуть, в тишине и безопасности. Что она и сделала, молча и решительно расположившись прямо на диване, стоявшем напротив камина. Муж без возражений заботливо укрыл ее пледом и погасил свет.

— Спи, дорогая, — сквозь сон донеслось до нее, — а завтра к обеду вернутся дети. Они очень скучали по тебе. Я отправил их к твоей тетушке, но ведь ты знаешь, что они ее не выносят. Спи родная… «Дети… у меня есть дети, » — успела подумать она, прежде чем провалилась в темноту.

Утро наступило слишком быстро. Лежа на продавленном диване под дружный щебет птиц и ароматы цветов, доносящихся до нее из раскрытого окна, женщина думала, что, в принципе, все не так уж и плохо. Откинув плед и потянувшись, Молли вновь почувствовала себя живой и в самом радужном настроении решила осмотреться, пока ее «муженька» поблизости не наблюдалось.

На первом этаже обнаружились кухня, совмещенная со столовой. Хотя правильней было сказать, очень большая кухня с обеденной зоной. «Похоже, в этом доме любят принимать гостей, » — подумала Молли, разглядывая большущий добротный стол и грубо сколоченные табуреты, человек на десять. Там же она обнаружила записку от мужа: «Ушел на работу, освобожусь к трем часам и приведу детей. Артур».

«Ну, по крайней мере, я теперь знаю как его зовут», — флегматично подумала женщина, отправляясь в дальнейшее путешествие по собственному жилищу.

После кухни-столовой сразу шла гостиная, довольно большая и уютная, но сильно загроможденная разномастной мебелью, в центре которой стоял тот самый, продавленный диван, на котором она вчера уснула. Вообще, все в доме выглядело ветхим и самодельным — от домотканых половиков и дорожек, кружевных штор, до шкафов и полок из необработанных досок, покрашенных в разные цвета.

Но большую меру разочарования она получила, выглянув наружу. Сначала Молли чуть не навернулась на куче резиновых сапог, валявшихся прямо у входа в дом. Потом ее нога намертво застряла в проваленной ступеньке, пришлось пожертвовать одним из старых тапков, благо, куча этого добра была навалена в прихожей, и она без труда подобрала себе другой. Далее ее неприятно поразил довольно большой, но очень запущенный сад, полный каких-то странных говорящих карликов, увидев которых, женщина резво бросилась прочь. Сама конструкция дома со стороны просто поражала воображение и держалась, похоже, на честном слове. Молли пообещала себе не подниматься выше второго этажа, а еще лучше, жить на первом, все же он был каменным и выглядел надежно. Еще на территории обнаружился такой же запущенный задний двор, курятник и каменный сарай неизвестного назначения, смотреть на который у Молли особого желания не возникло и она вернулась обратно в дом.

Увидев рядом с лестницей еще одну маленькую комнатушку, ранее не замеченную, женщина стала медленно подниматься по скрипучим ступеням.

Второй этаж вмещал большую, но ужасно захламленную хозяйскую спальню с личной ванной, и еще две клетушки с общей на этаже маленькой ванной комнаткой. Все выглядело запущенным и нежилым. Выше Молли не полезла, уж больно хлипкой казалась лестница. Пару раз чихнув от поднявшейся пыли, она предпочла вернуться в спальню.

Хозяйская спальня выглядела так, словно в ней побывали воры. Все было перевернуто вверх дном. На раскуроченной кровати грудами лежали вещи, на полу валялись обувь, какие-то тряпки, игрушки, странные предметы. Женщина, брезгливо перешагивая, пробралась к двери в ванную комнату. Она решила в отсутствие мужа ничего здесь не трогать, после того как игрушечный котенок от ее нечаянного прикосновения истошно замяукал и пополз прочь, странно подволакивая задние лапы, после чего замер в неестественной позе, словно в нем завод закончился.

Когда Молли увидела себя в зеркале, ей захотелось умереть. Она уже успела оценить убожество дома и участка, от которых ощутимо несло бедностью, но утешилась мыслью, что могло быть хуже, как тем несчастным из больницы, что живут в Лютном или коротают дни в борделе. А тут все же собственный дом, муж, пусть не совсем адекватный, но заботливый. Но та незнакомка, что смотрела на нее с зеркальной поверхности, привела ее в состояние шока.

В больнице зеркала не было, да и обстановка не та, честно сказать, чтобы себя разглядывать. Переодеваясь, она успела заметить и мясистые руки и толстые ляжки, но двигалось тело легко и грациозно, да и от новизны и нервотрепки женщина просто не акцентировала на этом внимание, внешность было последним, что тогда ее заботило. И вот теперь, вглядываясь в свое отражение, хотелось плакать. Ей было странно и дико, как она могла так себя запустить, при том, что изначальные данные были совсем неплохи. Женственная фигура с приятными глазу изгибами давно оплыла, превратившись в рыхлое, дряблое, расплывшееся тело. Точеные черты лица обрюзгли, большие, выразительные карие глаза потонули в одутловатых щеках. Да и остальное не радовало. Обломанные ногти, обветренная кожа, морщины, ломкие, тусклые волосы. Неухоженность и запущенность, как и все вокруг — вот что это было.

Женщина расстроенно осела на пол, глядя в одну точку. Она могла примириться с бедностью, но не с такой внешностью. Почувствовала себя заложницей этого тела, словно оно ей не принадлежало. Было странно, что ее вообще это заботит, если раньше, судя по отражению, не заботило вовсе.

«Я выжила, — подумала она, решительно вставая, когда немного оклемалась, — мне дали шанс посмотреть на все по-новому. Не знаю, как я жила до этого, но меня сегодняшнюю это не устраивает, и теперь все будет по-другому» — твердо пообещала она себе, и ее взгляд стал жестким и расчетливым.

Она резко, без тени брезгливости, залезла в ванну и с наслаждением помылась, ощущая, как ароматная вода уносит больничный дух, тяжелые мысли и прошлую жизнь, какой бы она не была. Завернувшись в чистое, но такое же застиранное, как все остальное, полотенце, вернулась в комнату и, найдя в шкафу свежее белье и более-менее приличное платье, переоделась, почувствовав себя много лучше. Урчащий желудок внезапно напомнил, что ела она довольно давно, и Молли решительно спустилась на кухню. В ее движениях появилась уверенность, а в мыслях — твердость и непоколебимость, что отразилось в ее взгляде, придав ей вид совершенно другого человека. И она бы заметила эту перемену, если бы надумала посмотреться в зеркало еще раз.

По-хозяйски порывшись на кухне и не найдя ничего готового, обозлилась. «Такое впечатление, что меня не ждали — подумала она, раздраженно хлопая дверцами шкафчиков, — где обязательный для больных суп? Где котлетки на пару? Протертые овощи?» В больнице Молли довелось прочитать пару плакатов с советами для скорейшего выздоровления, когда ее выставили за дверь, пока в палате шла обработка. Весь текст не сохранился в памяти, читала она не вдумываясь, но кое-что, видимо, запомнилось.

Наконец, ей повезло. За одной из дверей обнаружилась кладовка, в ней нашлись кувшин молока, несколько больших круглых хлебов, а на рейках под потолком висели сосиски и кральки колбасы. Наплевав на то, что еда вроде бы не совсем для нее подходящая, Молли с аппетитом позавтракала, и хорошее настроение к ней снова вернулось. В гостиной на полке нашла детскую книжку про магию, и, свернувшись калачиком на диване, с удовольствием и пользой провела время.

Идея, что она волшебница и живет в магическом мире, отторжения не вызывала, наоборот, хотелось быстрее начать магичить. Но где ее волшебная палочка Молли не знала и с нетерпением ждала Артура, чтобы прояснить этот вопрос. Ближе к трем, женщина ощутила некое беспокойство, все же неизвестно, что из себя представляют ее дети. Но особо не волновалась, посчитав, что после пережитого и увиденного ее ничем уже не удивишь. Как же она ошибалась…

Ровно в три в камине заревело зеленое пламя и из него аккуратно вышел красивый, опрятно одетый парень лет шестнадцати. Молли отметила, что одет он гораздо лучше нее, выглядит и держит себя, как аристократ. Ее сердце наполнилось гордостью, и она совершенно искренне приветливо ему улыбнулась.

— Здравствуй, мама, рад видеть тебя в добром здравии, -сказал парень, мимолетно приложившись к ее щеке и улыбнувшись, после чего чинно присел рядом с ней. Держался он вежливо и сдержанно, но было заметно, что он действительно рад ее видеть. Молли улыбнулась еще шире и собиралась ответить, когда камин вспыхнул снова, явив ее взору еще одного подростка помладше.

Мальчик выглядел попроще, более неуклюже. Нескладное тело подростка с большими ногами и руками, которые, казалось, он не знал куда деть. Но одет он был неплохо, хотя без должного лоска, как удавалось выглядеть его брату. Молли подарила и ему приветливую улыбку, после чего он запечатлел на ее щеке смачный и быстрый поцелуй, немного замарав сажей, и присел с другой стороны.

— Я так рад, что ты вернулась домой, мам, — искренне сказал он, но сразу смутился и замолк. В любом случае, ответить ей не дали. Камин вспыхнул еще раз и, споткнувшись, но сохранив равновесие, на ковер вышел еще один мальчик. Молли нервно сглотнула — трое детей не шутка. Не удивительно, что в семье нет достатка. Одежда на мальчике была не новая, но чистая и аккуратная.

— Здравствуйте, мама, — вежливо выдал ребенок и кивнул, отвлекая ее от раздумий, — рад что вам лучше. Потом с серьезным видом пошел к ней, но был сбит клубком тел, вывалившихся из камина. Не успела женщина опомниться, как камин стал вспыхивать снова и снова, и из него горохом посыпались рыжие дети. В гостиной сразу стало тесно от обилия людей, все галдели, смеялись, плакали, целовали и трясли ее, пачкая сажей. Клубок тел распался на двух чумазых мальчиков с одинаковыми лицами. В памяти отпечаталось лицо маленькой девочки и еще одного мальчика, кого испуганный мозг женщины от обилия впечатлений не смог запомнить. Началась веселая, шумная потасовка, счастливые визги и скакания по комнате, затянув в себя все вокруг, как большой водоворот. Все так стремительно развивалось и занялось, словно не поддающийся контролю лесной пожар, что опешившая женщина, невольно втянутая в эту кутерьму, просто впала в оцепенение. Но тут камин вспыхнул еще раз, и Молли, зацепившись за реальность, пришла в себя, чтобы позорно рухнуть в спасительный обморок от мысли, что ее шустрые отпрыски еще не закончились. Хотя это был всего лишь Артур, но женщина этого уже не увидела.

Миссис Дурсль проснулась довольно поздно, солнце сквозь задернутые тяжелые шторы уже вовсю светило, бросая на светлый полированный пол яркие тонкие лучи. Мальчишек в кровати не оказалось, и женщина, позволив себе немного понежиться в постели, не торопясь поднялась и томно потянулась. Голова не болела, хотя шрам немного саднило, но в теле чувствовалась бодрость, и жизнь, несмотря на некоторые обстоятельства, казалась прекрасной.

Петунья с удивлением поняла, что сегодня потеря памяти ее совсем не беспокоит. Тревога вполне прошла. Она молодая, симпатичная женщина. Дом шикарен. Обстановка вполне спокойная и доброжелательная, муж добрый и заботливый, да и доктор обещал, что память обязательно вернется. И что мешает женщине, пока этого не произошло, познакомиться и узнать все и всех заново, тем более, что ее никто не торопит. На этой позитивной ноте она раздвинула портьеры, впустив в комнату больше света, и, улыбнувшись своим мыслям, вышла.

В большом доме стояла тишина, и только из гостиной, мимо которой они вчера проходили, слышались приглушенные звуки. Заглянув внутрь, она увидела, что мальчик, тот который Дадли, лежит на ковре и азартно нажимает на небольшую коробочку в руках, которая издает монотонный писк. Увидев маму, ребенок просиял и, отбросив на диван странный предмет, бросился к ней.

— Ты уже проснулась, мам, а папа сказал тебя не будить и покормить, когда проснешься. Я не шумел, честно… Только давай я с тобой поем, а то папа нас давно кормил, и я уже снова проголодался, — зачастил мальчонка после поцелуев и объятий.

— Хорошо, милый, — улыбаясь ответила женщина, внезапно ощутив жуткий голод. Последний раз она перекусила в больнице еще днем, и вечером, уже дома, от волнения, смогла съесть только йогурт и выпить пару чашек пустого чая.

— Я пока умоюсь, а ты позови Гарри, он наверняка тоже проголодался, — выслушала она монолог Дадли о том, как он провел утро, и важное сообщение, что папа уже уехал на работу, но обещал вернуться к пяти. — Где он, кстати?

— Этот? — насупился пацан, недовольный, что его прервали и не дали рассказать, что папа считает его большим и доверяет серьезные и ответственные вещи, — в саду, розы полет.

— Тогда беги, позови его, — поторопила мать, после чего мальчишка нахмурился и, громко топая, убежал.

«Что можно делать в саду в такую жару? — подумала женщина, бросив взгляд на часы в прихожей. — В двенадцать начинается самый зной. Надо запретить мальчику быть в саду в такое время, это не полезно, может случиться солнечный удар. Пусть возится с розами вечером, раз они ему так нравятся. Сегодня же поговорю с Гарри», — решила она и, вернувшись в гостевую комнату, умылась. Ходить по дому, разыскивая хозяйскую спальню, ей пока не хотелось. Хотя переодеться не мешало, в больнице она успела принять душ, но платье после сна измялось, а вид волос расстраивал. К большому сожалению, врач запретил пока их мыть. Женщине было бы стыдно появиться в таком виде перед Верноном, но раз его нет, можно сначала перекусить, а уже потом устроить себе прогулку по дому и переодеться. Она с сожалением поправила на голове косынку и направилась на кухню.

В прихожей ей встретился Гарри. В отличие от сына, он не бросился к ней с возгласами и объятиями, а, опустив глаза, тихо и вежливо поздоровался и тенью скользнул в чулан под лестницей. Петунью неприятно поразил его внешний вид. Снова растянутая футболка, только зеленая вместо белой. Но она воздержалась от замечания, рассудив, что, может, это рабочая одежда. И правда, не в парадном же костюме в саду возиться.

— Гарри, поторопись, переоденься и вымой руки, — сказала она, не захотев смущать мальчика и стоять у него над душой, — мы ждем тебя на кухне.

Кухня принесла женщине много новых впечатлений. Названий половины предметов она не знала, а к другим не представляла как подойти. Например, плита. Она помнила, что это плита, но совсем забыла, как она включается и растерянно замерла рядом, не зная, на что решиться. Дадли и не подумал помочь в ее проблеме, зайдя на кухню, он сразу уселся за стол и уткнулся в ту самую пищащую коробочку, раскачиваясь на стуле и стуча ногами. Положение спас, как ни странно, Гарри. Вернувшись и видя ее растерянность, робко подал ей спички, показал, где все лежит и как что включать, даже поставил на плиту сковородку, пользуясь небольшой табуреткой, правда при этом очень стеснялся. Петунью удивила эта странная застенчивость, при том что мальчик был довольно шустрый. Да и оживленный и любознательный взор, который он прятал за длинной челкой и потупленным взглядом, говорил о живости ума и характера. Но женщина пока только наблюдала, замечая все эти странности, для анализа у нее было слишком мало данных. Одет он был, похоже, во вчерашнюю белую футболку, судя по пятну на рукаве и измятости после сна. Петунья пообещала себе позже поговорить с ребенком о гигиене и опрятности, так как мальчик к тому же был непричесан.

Вскоре на конфорках весело закипал чайник и скворчала яичница с беконом. Намазывая детям бутерброды, женщина удивлялась их непохожести. Они оба нравились, каждый по-своему, но она пока не испытывала к ним обоим особой любви, может, потому, что не помнила, как рожала одного и воспитывала второго.

Дадли был очень ласковый, привязчивый, эмоциональный, все чувства проявлял сразу и открыто, будь то рев, ласка или недовольство. Это подкупало, но немного раздражало. Например, от его упрямого монотонного стука по стулу у нее стала побаливать голова, хотя он сразу прекратил, когда она попросила этого не делать. Гарри был совсем другим. Странным и непонятным — вроде бы и тянулся к ней и в то же время держался особняком и настороже, и с этим тоже предстояло разобраться.

Когда все поели, Петунья поставила масло и молоко в холодильник и, обернувшись, увидела, что Гарри уже отнес посуду в мойку и сосредоточено ее моет, встав на ту же низкую, словно бы для него сделанную, табуретку. Это удивило женщину, тем более, что Дадли не проявил никакого желания ему помочь. Женщина посчитала это несправедливым и незаметно втянула детей в игру, где Гарри мыл посуду, Дадли вытирал, а она ставила на место. Даже сыну, поначалу недовольно скривившемуся, что его оторвали от игрушки, затея понравилась, и он с удовольствием помогал, правда без особой ловкости, говорившей о непривычном для него занятии. Хотя племянник работал довольно умело, из чего женщина сделала вывод, что наверняка он часто ей помогает на кухне. Вручив довольным детям по маленькой шоколадке, обнаружив таковые в стеклянной банке на полке шкафа, отправила гулять, чтобы, воспользовавшись отсутствием детей, свободно рассмотреть дом. Дадли, убедившись, что с мамой все в порядке, тут же радостно сбежал на улицу, а Гарри, как всегда, нерешительно замялся, словно сомневаясь, что ему это позволено. Но Петунья решила не заострять на этом внимание и, улыбнувшись, подтвердила свое разрешение, мягко посоветовав причесаться и переодеться во что-то более приличное. И быстро вышла, направляясь по своим делам, чтобы и дальше не смущать застывшего с шоколадкой в руках ребенка, на лице которого застыло недоуменное и растерянное выражение.

Дом и правда оказался большим. На первом этаже располагались гостиная, большая кухня-столовая, гостевая спальня и, судя по обстановке, кабинет мужа.

На широкую площадку второго этажа выходило четыре двери. Первые две, скорее всего, детские. Обе довольно большие комнаты были очень захламлены игрушками и разбросанными вещами, особенно вторая — в ней даже кровати под завалами не просматривалось. «Наверняка комната Гарри, — нахмурившись, подумала женщина, вспомнив его внешний неопрятный вид. Следом еще одна гостевая комната, и в самом конце хозяйская спальня. Да… чтобы держать такой дом в чистоте, надо постараться», — подумала она, входя в комнату и закрывая за собой дверь.

Пусть женщина ничего не помнила, но хозяйкой, видимо, была хорошей. Все вещи были аккуратно разобраны, и у каждой имелось собственное место. Петунье не составило труда отыскать белье, одежду и полотенца, а ванная комната была полна разных баночек и флакончиков с подробной инструкцией к применению. Нежась в ароматной пене, Петунья испытывала какую-то неторопливую негу, когда никуда не нужно спешить, а жизнь течет размеренно, спокойно и без суеты. И подумала, что ей очень нравилась такая жизнь, и она легко к ней привыкнет, даже если память к ней не вернется.

Следующую пару часов потратила на выяснение и запоминание, что где лежит, хотя поначалу заглядывать в шкафы и трогать вещи было неуютно, словно они были чужими, а не принадлежали ей. Но она довольно быстро отбросила неловкость и освоилась. В комнаты мальчиков и гостевые решила заглянуть попозже, не к спеху.

Спустившись вниз, неожиданно наткнулась на Гарри, что оказалось очень кстати. Он, пусть поначалу и нерешительно, показал все на кухне, где что храниться, объяснил, как пользоваться техникой. К концу экскурсии мальчик стал заметно свободнее и оживленнее, азартно сверкал глазами, включая шумный миксер или с восторгом смотря на вафельницу. Вдвоем они нашли тетрадку с рецептами и соорудили ужин. Женщина не стала заморачиваться и по-быстрому приготовила жаркое, в то время как Гарри под ее присмотром пек вафли. Потом они на пару начинили вафли кремом и, приведя себя и кухню в порядок, попили чаю. Петунья ненавязчиво нахваливала кулинарные способности племянника, подкладывая ему хрустящую выпечку, которую довольный мальчишка с аппетитом уплетал. Но вот странность, он ел все, что она давала, но сам ничего не брал, даже разрешения не спрашивал, хотя исподтишка и с неприкрытым желанием смотрел на блюдо, стоявшее рядом с ним. Его поведение добавило в копилку миссис Дурсль еще несколько непонятностей, которые требовали разъяснения.

После чаепития мальчик показал ей, как пользоваться стиральной машинкой, пылесосом и телевизором. Там как раз шла какая-то программа для детей. Поэтому она со спокойной душой оставила ребенка в гостиной, раз уж он не хочет идти гулять, а сама пошла в кабинет мужа. Надо было посмотреть бумаги. Очень удивило, что в гостиной и спальне было полно фотографий ее с мужем и сыном, хотя, конечно, лидировал Дадли, а вот снимков Гарри совсем не было. «Может, он недавно с нами живет?» — подумала она. Но и потом не нашла ни документов о смерти сестры с мужем, ни фотографий в старых альбомах. Словно их никогда не существовало. Да и от родителей остались только свидетельства о смерти и ни одной фотокарточки. А вот фотографий некой Мардж, видимо, сестры Вернона (уж больно похожи они были) нашлось довольно много, и почти все с собаками. Также выяснилось, что родители мужа тоже уже умерли. И Петунья ощутила какую-то щемящую нежность и близость к этому человеку, ее мужу, ведь у нее, выходит, кроме него и мальчишек и нет никого. Кстати, мальчикам еще не было шести лет. Они оба родились в конце июля. Если судить по табелям, то дети не заморачивались учебой, и Петунья решила исправить эти пробелы в воспитании и образовании, когда память к ней вернется, конечно.

Позже прибежал Дадли. Петунья заставила его помыть руки и всучила недовольному пацану яблоко. Тот нацелился на десерт, но женщина не разрешила ему портить аппетит перед едой. Гарри с приходом кузена как-то враз съежился и напрягся, хотя довольно дерзко следил за Дадликом из-под челки. Мальчики даже успели сцепиться, пока Петунья нарезала салат. Пришлось вмешаться и провести воспитательную беседу. Племянник после ее слов выглядел напуганным и откровенно расстроенным, а сын, пусть и уперся, и упрямо набычился, но быстро успокоился, пытливо заглядывая матери в лицо. Видимо, муж провел с ним беседу на тему «не расстраивать маму».

Вернон вернулся как и обещал, к пяти. Быстро клюнул растерянную и смущенную жену в щеку и пошел переодеваться. В домашнем костюме, похожем на пижаму, он выглядел не так внушительно и даже немного отталкивающе. Хотя все искупало искреннее желание ей помочь и ощутимая забота, теплой волной исходившая от этого грузного, как медведь, мужчины. Но все равно женщина пообещала себе заняться его здоровьем — он же кормилец в их семье. Она не представляла, как будет жить одна с двумя детьми на руках, если с Верноном чего случится. Окружающий мир казался Петунье очень враждебным, и между ей и этим миром стоял только супруг. И только за его спиной она чувствовала себя уверенно.

Вернон приятно удивился порядку в доме и вкусному, пускай и простому ужину. Честно говоря, он давно мечтал о такой еде вместо вычурных, хоть и вкусных блюд Мировой кухни, к приготовлению которых жена испытывала слабость. Но все же ему, как обычному человеку, всегда нравилась еда из детства, что готовила мать, — сытная и простая. То, что жена, несмотря на недомогание, решила его побаловать ужином, было радостно воспринято им как начало ее выздоровления.

К вечеру Петунья вновь почувствовала слабость, да и голова разболелась. Так что под испытующим взглядом супруга она выпила лекарство и ушла к себе, в гостевую спальню. Вернон понятливо кивнул, и женщина в который раз поразилась, как повезло, что с ней рядом такой понимающий человек. Спать в одной кровати с посторонним мужчиной не хотелось. Она пока воспринимала его скорее как отца, чем как мужа.

Никто из мальчишек к ней не зашел. Но перед уходом она поцеловала каждого и пожелала доброй ночи, словив от Вернона странный пристальный взгляд. Дадли в ответ одарил ее смачным чмоком и повис, как на пальме, а племянник дернулся и отшатнулся, словно она его ударила, а во взгляде, смотрящем ей в след, застыла тоска и растерянность. «Ну точно как бездомная дворняга», — неприязненно подумала женщина, не понимая, чем могла вызвать подобные чувства в маленьком мальчике.

Следующие два месяца прошли в заботах и радости. Петунья растворилась в муже и детях, заново узнавая дом, соседей, привычки, супруга. Отношения между ними были достаточно гармоничные. Они поссорились только раз, когда Петунья на третий день узнала, что Гарри живет в чулане, и все эти растянутые тряпки и есть вся его одежда. Муж, глядя в ее полные слез и недоумения глаза, не смог ей внятно объяснить, как такое произошло, и видеть разочарование в глазах жены было чертовски погано. Если честно, он сам никогда не задумывался об этом. Переселить ребенка в чулан и не тратить на него лишних денег тогда казалось разумным решением. Но как внятно объяснить это, к примеру, постороннему, нормальному человеку, не знакомому с их обстоятельствами, какой стала с некоторых пор его жена, придумать не получилось. Тем более, что странности Поттера как будто прошли. Потому, смутившись, что-то невнятно пробубнив и понадеявшись, что когда Петунья все вспомнит, то не будет считать его отъявленным мерзавцем, он с помощью мальчишек привел в божеский вид вторую детскую, надеясь, что хотя бы частично реабилитировался перед супругой.

Его жена после травмы довольно сильно изменилась. Стала мягче. Раньше ее голубые, холодные глаза взирали на него с твердостью бриллианта с правильностью и четкостью огранки в пятьдесят семь граней, подобно тому, что он подарил ей за рождение сына. А теперь в них появились мягкость и спокойствие; глаза стали напоминать подсвеченное небо в солнечный день, а во взгляде проскальзывала трогательная растерянность, словно у ребенка. Она и раньше шла к нему за советом, но Вернон всегда чувствовал, что это так, для проформы, а вопрос уже давно ею решен. Но мужчине все же льстило, что его умная и хваткая жена (прямо как он сам) все же считает его хозяином в доме и прислушивается к его мнению, пусть и номинально. Теперь же растерянность супруги была ненаигранная, и его просто распирало от гордости и ответственности за семью, словно он стал главной ценностью в чужой жизни, и Петунья с удовольствием посвящала время заботе о нем. Так же радовало, что ее ненормальная привязанность к сыну прошла. Она одинаково любила и заботилась об обоих детях, но без фанатизма. Дадлик просто ожил без ее удушающей любви и стал много спокойнее. А видя изменившееся отношение к Поттеру, стал к кузену более терпимей, видимо, чтобы не огорчать маму, хотя по началу очень злился и ревновал. Мужчине пришлось провести беседу с обоими пацанами, и чего греха таить, прибегнуть к шантажу — припугнуть здоровьем жены. Это был гнусный ход, зато действенный, и быстро принес свои плоды — все же оба мальчишки любили Петунью и не хотели ее огорчать. Признаться, покой в собственном жилище и новый уклад жизни Вернону очень нравился. Дражайшая половина стала проще и как-то человечней. Ему стало как никогда хорошо и уютно дома: ни шума, ни скандалов, ни раздражения, и мужчина, грешным делом, эгоистично мечтал, чтобы память к супруге и вовсе не вернулась.

В первый же выходной они все вместе прошлись по магазинам. У Поттера, к удивлению Вернона, и впрямь не было нормальной одежды на выход, кроме немного коротковатой школьной формы, может, потому, что они никогда не выбирались из дома все вместе. Мужчина досадливо хмыкнул и раскошелился. Сам Поттер, хоть и побаивался Вернона, но к Петунье просто прикипел, заглядывая ей в глаза и отираясь поблизости, хотя иногда в его взгляде виделся прошлый страх, особенно когда он, Вернон, делал ему замечание. Но без «фокусов» пацан оказался небезнадежен, отучившись огрызаться и научившись молчать. Видимо, боялся, что в таком случае все вернется на круги своя. Вернон научил детей выжигать и даже один раз взял с собой на платную рыбалку. Дадлик быстро устал и, наевшись, уткнулся в игру, а племянник настороженно смотрел на поплавок и был просто счастлив, когда поймал небольшую рыбешку. Дома жена без возражений, да еще и с похвалами, почистила рыбу и приготовила пирог к ужину, в то время как раньше Вернон даже на рыбалку перестал ездить из-за ее ворчания о пропахшей рыбой одежде и грязи на кухне. Короче, после Поттера, жизнь которого сильно изменилась, Вернон был самым счастливым человеком в доме.

День рождения Гарри отпраздновали по всем правилам, с походом в парк аттракционов, тортом и подарками. Немногим раньше дня рождения племянника приехала Мардж. Вернону пришлось предупредить сестру, когда он вез ее от вокзала, о том, что теперь любую грубость Петунья воспринимала с такой мукой на лице, что у Вернона сердце сжималось. А видеть неприязнь и разочарование, как и возвращаться к прежней жизни он не хотел. Мардж только удивленно рот открывала от всего увиденного, иногда краснела от натуги и замирала на полуслове, видимо, когда по привычке хотела высказаться о племяннике. Но перед самым отъездом призналась, что обстановка в доме стала и впрямь уютней и более расслабляющей. Петунья терпеть не могла собак, а теперь, на день рождения мальчишек попросила у Мардж отдать им одного из щенков, что искупало в глазах страстной любительницы этих животных и ненормальность Поттера, и странности невестки.

В личной жизни супругов почти ничего не поменялось, жена так и не вернулась в супружескую спальню. Зато Вернон тоже не сидел на месте. Пару раз в неделю вызывал для детей няню и приглашал супругу в кино, театр, ресторан, хотя было заметно, что ресторан ей не так нравился, как все остальное: «поесть можно и дома», — читалось в ее глазах. Но все равно то, что он ей давал, она принимала с благодарностью и восторгом, от чего мужчине хотелось баловать Петунью еще больше.

В августе он повез всех на побережье. В снятом доме было всего две комнаты, и краснеющей женщине пришлось спать рядом с мужем. Это было опасно… Вернон не настаивал на близости, хотя к его восхищенному взгляду примешивалась страсть, когда он думал, что жена не видит. За эти месяцы она привыкла к нему, его доброте и ухаживанию, подаркам и вниманию, и…поцелуям. В небольшом домике на берегу они провели чудесную ночь, хотя все довольно быстро закончилось от обоюдного волнения. Но Вернон был очень нежен, и они почти до самого утра целовались, прямо как школьники.

Последующие дни и ночи повторялись. Днем они дружной семьей бродили по берегу и осматривали окрестности, закупаясь безделушками в местных лавчонках и перекусывая в колоритных тавернах. А ночью мужчину ждала награда в виде страстной ненасытной одалиски с такой фантазией, что Вернон только диву давался, стараясь соответствовать и не осрамиться. Он даже серьезно решился похудеть и заняться спортом, а то такие непривычные нагрузки были хоть заманчивы и приятны, но тяжеловаты для его громоздкого тела. А ждать, когда его гурию кто помоложе и постройнее уведет, мужчина был не намерен.

Петунья и в молодости таким темпераментом не обладала, всегда относилась к супружеским обязанностям холодно, как к долгу, хотя никогда не отказывала. Это очень давило на его психику, и Вернон одно время, от неуверенности, даже подумывал завести любовницу, но потом все закрутилось: фирма, рождение Дадли, не до того стало. Да и Вернону всегда казалось, что жена его насквозь видит, и врать он родным не умел, и семью ценил больше всего на свете.

Однажды, перед самым отъездом, Вернону не спалось. Жена после жаркого секса как-то необычно быстро уснула, — утомилась, целый день играя с мальчиками, а к нему сон не шел. Ни к месту вспомнились дела, обещавшие навалиться уже с понедельника, поставки и новый контракт. Помаявшись, Вернон сходил попить и снова лег, но не успел глаз сомкнуть, как жена жалобно всхлипнула и застонала. Мужчина вскочил и включил свет, а потом, испуганно, но легонько ее затряс, пытаясь разбудить. Женщина резко села и распахнула глаза, в которых плескалась паника.

— Я все вспомнила, Вернон… Я все вспомнила, — бормотала она, судорожно вцепившись в его широкие плечи, после чего горько расплакалась.

В тишину и неподвижность гостеприимной тьмы, куда Молли трусливо сбежала, внезапно ворвались визги и громкие голоса. Они словно били по мозгам, и Молли, хочешь не хочешь, пришлось открыть глаза. Раздражающий шум на секунду смолк, чтобы потом вернуться еще более громким и многоголосым гомоном. Слабое тело требовало неподвижности и покоя, но сознание, на удивление, было как никогда ясным.

— Милая, вот, выпей воды, — заботливо прошелестел супруг, приставив к ее губам большую кружку. Его руки подрагивали так, что большую часть он расплескал ей на платье, полностью замочив лиф. «Криворукий бездельник», — с зарождающимся раздражением подумала она, медленно поднимаясь и оглядываясь. От воды мокрая ткань облепила необъятную грудь и неприятно холодила, но Артур незатейливо махнул палочкой, ее обдало горячим воздухом, и платье моментально высохло. Молли ощутила восторг пополам с завистью — ей захотелось побыстрее получить такую палочку и самой начать колдовать. От этих мыслей ее настроение упало еще ниже, а раздражение увеличилось на пару пунктов.

— Где моя палочка, Артур? — холодно спросила она, вперив в мужчину пристальный взгляд, заставивший его сглотнуть и нервно поерзать, пока дети на все лады галдели вокруг.

— Она была при тебе, Молли, и немного пострадала при магическом выбросе, — от чего-то смущаясь ответил он, доставая с полки вожделенную деревяшку и робко протягивая ей с неловкой улыбкой. Женщина, как зачарованная, протянула руку и коснулась светло-коричневой, потрескавшейся и местами обугленной древесины, дюймов тринадцати, из отколотого кончика которой торчала начинка, чтобы тут же выронить ее, потому как из палочки посыпались искры, и она нагрелась.

— Увы, Молли, боюсь, что ее уже не спасти, — печально сказал Артур и утешительно ее приобнял, но жена только раздраженно скинула его руку и отвернулась. — Не расстраивайся, вот, попробуй. Это старая палочка твоей тети Мюриэль. Она передала ее тебе, когда узнала, во что превратилась твоя.

Черная деревяшка, казалось, сама прыгнула Молли в руку, а по телу от запястья пробежало тепло. Это было невероятное ощущение, сродни экстазу, но все же… что-то было не то, какое-то смутное неудобство или беспокойство. Словно платье нужного размера требовало небольшой подгонки по фигуре, чтобы сидеть идеально. Молли даже пришла в голову странная мысль, что палочке надоело пылиться на полке, и она решила временно подстроиться под нее, но не будет слушаться как собственная. «Ну и пусть, для начала и эта сгодится», — расчетливо подумала женщина и порадовалась своей удаче, потому как у муженька, похоже, в ближайшее время лишних денег на незапланированные покупки не предвидится.

— О дорогая, она тебе подошла, слава Мерлину, — с видимым облегчением выдохнул Артур. — Боюсь, мы были несправедливы и ошибались насчет твоей тетушки, считая ее особой, склонной к темной магии, хотя у нее невыносимый характер, надо признаться, — беззлобно рассмеялся он и даже лукаво ей подмигнул.

— Для начала мы должны быть благодарны этой любезной женщине за то, что она в это трудное для нас время приютила наших детей. И за этот своевременный подарок, — сурово нахмурившись ответила Молли, одарив мужа неприязненным взглядом. — И впредь буду благодарна, если ты будешь говорить о моей родне, если она у меня имеется, в более уважительном тоне. Надеюсь, ты меня понял, — добавила она, угрожающе прищурившись.

— Конечно, дорогая, — растерялся Артур, и смех некстати застрял у него в горле, заставив закашляться. Мужчина не понимал, что нашло на его жену, когда как раньше она бы поддержала его шутку, и они бы вместе посмеялись, но решил не заострять на смущающем факте внимание, не желая волновать свою половину. Хотя и был обеспокоен ее состоянием. Мягкий взгляд цвета теплого, подсвеченного солнцем янтаря, сменился на холодность и безразличие смертоносного коричневого бриллианта, что ему давеча довелось случайно увидеть в темном артефакте, зайдя по делам в один из отделов по их обезвреживанию.

— Мам, я есть хочу, — внезапно отвлек разгневанную Молли тонкий голос, и девочка бесцеремонно подергала ее за платье. К ней тут же присоединились еще несколько голосов и рук, которые тоже с энтузиазмом стали дергать ее за юбку, грозясь оторвать подол. Артур, увидев выражение лица супруги, своевременно и живо оторвал от нее маленькие ручки и с извиняющейся улыбкой оттеснил к кухне. И не успела она вздохнуть с облегчением и порадоваться его заступничеству, как он мягко улыбнулся и выдал изумленной женщине:

— Милая, дети действительно проголодались. Я пока их займу, а ты приготовь что-нибудь, только по-быстрому. Боюсь, я не смогу их долго сдерживать, — после чего закрыл за собой дверь, оставив изумленную женщину одну.

Молли на автомате прошла к столу и присела на ближайший стул. Тишина кухни после гвалта гостиной оглушала, и на смену растерянности пришла злость. Сначала ее охватил гнев. Неожиданно захотелось закричать, разнести кухню или убить кого-нибудь. Но потом ярость неожиданно схлынула, как волна от берега, унеся смятение и безысходность, и им на смену пришли холодное спокойствие и расчет. Молли спокойно поднялась с места, взяла перо и бумагу, которые заметила днем, и вернулась обратно. Через двадцать минут режим дня, призванный изменить уклад жизни семьи и облегчить ее собственное существование, был написан, перепроверен, и финальная точка поставлена. Женщина еще раз пробежалась по нему глазами и, гнусно ухмыльнувшись, направилась к выходу. Она нашла памятку ежедневных хлопот по дому приколотой на стене, но вся работа, как ей подсказало предчувствие, была только на ней одной. Сегодняшнюю Молли такая ситуация не устраивала. Она не сомневалась, что при плохом раскладе легко все бросит и уйдет, но пока надо бы попытаться договориться.

Гостиная встретила невыносимым гвалтом. На секунду при виде матриарха семейства все смолкли, а потом толпой, оттесняя друг друга, повалили на кухню, чуть не снеся женщину с дороги. Последними прошли виновато улыбающийся Артур и двое старших сыновей.

Стоило Молли вернуться на кухню, как ее оглушил возмущенный шум множества голосов. Пару раз она пыталась вставить слово, но все так орали, что ее никто не услышал, и только муж печально и укоряюще смотрел на нее с другого конца кухни. А старший сын застыл у окна, как-то брезгливо морщась и незаметно кривясь, взирая на это безобразие, словно мечтая оказаться в другом месте. Их взгляды стали последней каплей. Ее возмущение достигло предела, и она заорала, как никогда раньше.

— Тихо! А ну все заткнулись! — как ни странно, ей в легкую удалось всех переорать, и шокированные дети моментом замерли в разных нелепых позах, в которых их застиг рев матери. Множество глаз уставились на нее с обидой и удивлением.

— А теперь вы все молча вернетесь в гостиную и тихо рассядетесь. Нам нужно поговорить, — отчеканила Молли, одарив напоследок семейство взглядом, полным холодной ярости, после чего спокойно и степенно вышла, вернулась в гостиную и заняла отдельно стоящее кресло возле камина. Растерянные дети послушно потянулись за ней. Пусть сама Молли не помнила, но никто не боялся криков, так часто вылетающих из ее рта, но молча поджатые губы, прищуренные глаза и медленная, четкая речь, словно она обдумывала каждое слово, говорили обитателем Норы, что мать не на шутку гневается. Обычно в таких случаях к ней подсылали Билли, чтобы успокоить и вернуть к таким привычным и беззлобным крикам. Поэтому все, не споря, вернулись и расселись.

Молли от природы была далеко не слабая магически, обладала даром «сила слова» — ее магическая энергия от сильных эмоций могла в легкую влиять на живые объекты. Конечно, серьезно проклясть никого не могла, но ее узконаправленная на виновный объект мощь, встречаясь с магическим фоном, искажала его, приводя к неприятной развязке: поносу, головной или мышечной боли, внезапным приступам сна или бессонницы и другим мелким, но от этого не менее неприятным последствиям. И защиты от ее разрушительного влияния не было. Артур хранил секрет, сначала боясь, что ею заинтересуется Лорд, захочет развить талант жены и использовать в своих целях, а потом, что соратники заподозрят Молли в использовании темной магии. Поэтому вспыльчивую, но отходчивую женщину старались не доводить до ручки, ведь все семейство, кроме Перси и Билли, хоть раз испытало ее истинный гнев на себе, и рисковать никто не хотел.

Дождавшись, когда все рассядутся, женщина обвела присутствующих тяжелым взглядом.

— Дорогое семейство, — начала она. — Вы, видимо, не совсем поняли ситуацию, в которой мы все оказались. Я пережила страшное потрясение, чуть не простилась с жизнью. Мое состояние требует ухода и заботы, но, очевидно, вам всем настолько безразлична собственная мать и жена, что вы решили довести меня до смерти, а, может, у вас есть еще парочка мамаш про запас?

— Что ты такое говоришь, Молли? — вскинулся шокированный Артур, — дети так тебя ждали, скучали. Ты просто сама не своя после возвращения.

— Милый, — жена одарила мужа ласковой акульей улыбкой, — просто я поняла, что вам всем на меня плевать. Да, плевать! — решительно добавила она, пресекая возмущение и обвиняюще тыча в его сторону пальцем, словно рапирой. — Ты бросил меня в больнице, ни разу не навестил, яблочка захудалого не принес, а стоило мне вернуться, сразу приставил к плите.

— Но целитель сказал, что ты здорова, — попытался возразить пристыженный Артур.

— Да, физически здорова, — скептически усмехнулась жена, — вот только с памятью проблемы и магия нестабильна. От любого сильного волнения выброс может повториться и все, мне конец. Мне, и всем, кто рядом будет.

— Прости, Молли, я не думал, что так все серьезно, — промямлил шокированный Артур. Обычно когда из Мунго выписывают, это означает маг уже здоров.

— Мне требуется покой, а в бесплатной палате для душевнобольных на шесть человек его маловато будет, тебе не кажется? — уже не скрывая издевки ответила жена. — Кто же знал, что дома будет немногим лучше. И если бы ты был внимателен и предупредителен к собственной жене, то ее состояние для тебя неожиданностью не явилось.

Артуру внезапно стало очень стыдно. Молли всегда была его надежной поддержкой, и ему и мысли не приходило, что она может умереть. Да она и не болела никогда. Когда он нашел ее тогда, такую бледную, застывшую, словно неживую, то чуть сам не умер. Видеть, как всегда такая живая, шумная и деятельная жена лежит у его ног поломанной куклой было невыносимо. Ему было спокойно думать, что в больнице о ней позаботятся профессионалы, ведь сам он никогда еще не чувствовал себя таким растерянным и беспомощным. Тревоги, забота о детях, работа, — все внезапно навалилось, выводя его из привычного равновесия. И когда Молли вернулась, он просто воспрял духом и облегченно выдохнул — все, наконец, закончилось, забылось, и теперь все будет хорошо, привычно, как раньше, а оно вон как оказалось…

— Предлагаю следующее, — тем временем продолжила Молли, вставая, прохаживаясь вдоль камина и серьезно на них поглядывая. — Я вижу только два выхода из нашей непростой ситуации. Первый — я на полгода перебираюсь жить к тетушке Мюриэль. Надеюсь, она приютит племянницу, раз не отказалась принять семерых детей. В таком случае вы живите, как хотите.

— Но, дорогая, — возмущенно перебил ее муж, — как же мы без тебя? Да и сама…разве ты сама сможешь нас бросить?

— Артур, — почти ласково ответила женщина, хотя ее глаза метали молнии, — речь идет о моей жизни и магии, и поверь мне, я брошу вас без сожалений. Я совсем не помню вас, а если судить по сегодняшней встрече, то ясно видно, что вы все эгоисты и думаете только о себе и своих нуждах. Так почему бы и мне не поступить так же? Но у меня есть для вас еще один вариант, — добавила она, развернулась и с силой пришпилила какой-то свиток к стене, прямо поверх их семейного колдофото, ножом для открывания писем, который взяла на каминной полке. После чего невозмутимо села обратно и обвела шокированных присутствующих холодным взглядом, от которого хотелось поежиться.

— Это новый режим дня и расписание работ по дому, — отчеканила она, не сводя с них глаз, — с этой минуты все в доме будут исполнять возложенные на них обязанности. Я не собираюсь тянуть все одна. Ты, — ткнула она пальцем в девочку, которая в страхе отшатнулась и замерла в кресле, — как тебя зовут?

— Джинни, мама… меня зовут Джинни, — повторила она, собираясь заплакать.

— Не вздумай, — приказала мать. — Ты ведь голодная? — уже мягче добавила она, — сейчас как только договоримся и пойдем кушать. Я сделаю тебе самый большой бутерброд, — добавила мать и улыбнулась.

Девочка кивнула и повеселела, а Артур вздохнул с облегчением. Все это время он сидел в напряжении. Супруга вела себя вызывающе, но вмешаться он не посмел, ужасаясь от перспектив на полгода остаться наедине с детьми и обязанностями, если Молли выполнит свою угрозу. То, что она ее с легкостью выполнит, мужчина не сомневался. А для него полгода наедине с детьми было равносильно пожизненному в Азкабане. Но он решил поговорить с супругой завтра, когда она немного успокоится, и объяснить ей, что не стоит так разговаривать с детьми и давить на них. Да, так он и поступит.

— Так вот, Джинни, — продолжила мать, — твоя обязанность — кормить кур и собирать яйца.

— Но мам, — привычно заканючила девочка, воодушевившись маминой улыбкой, — я не хочу. Там грязно, плохо пахнет и куры клюются.

— Значит, с завтрашнего дня ты ешь траву в саду, — невозмутимо ответила мать, пожав плечами. — Отныне в этом доме будут есть только те, кто работают, — добавила она и обвела присутствующих равнодушным взглядом так, что все сразу поверили: все так и будет. — Но я дам тебе защитника, — торжественно добавила женщина, глядя на дочь, и даже лукаво подмигнула, — это будешь ты, — добавила она и указала на самого мелкого пацана. — Да, ты. Как, кстати, тебя зовут?

— Рон, — смущенно промямлил ребенок, удивленно оглядываясь, словно не веря, что его, наконец, заметили.

— Прекрасно, Рон, — приветливо улыбнулась мать, — я вижу, ты достаточно умен и храбр, чтобы защитить сестру и помочь ей с курами. Думаю, папа наколдует тебе деревянный меч, как у рыцаря, чтобы все видели, что твоя миссия серьезная и требует отваги.

— Меч? — радостно вскинулся пацан и просиял, — спасибо, мам, я тебя не подведу.

Мальчик надулся от важности, от похвалы матери. Подумать только, она его не только заметила, но выбрала из всех остальных, доверила ответственное дело и считает умным и храбрым.

— Вот и прекрасно, — серьезно ответила женщина, — я знала, что могу на тебя положиться, — она хотела продолжить, но тут старший сын ее перебил:

— Мама, а не рановато давать Рону меч? — возразил он под недовольное и хмурое выражение лица младшего брата. — Он может ненароком зашибить одну из кур или поранить.

— В таком случае у нас будет на обед куриный суп, дорогой, — невозмутимо ответила Молли, скептически вскинув бровь. — И стоит запомнить, сынок, — с явной издевкой и сарказмом добавила она, — что когда взрослые разговаривают, остальные молчат, пока их не спросят. Странно, что ты в твои годы этого не усвоил.

— Может быть потому, что раньше таких порядков в нашем доме не наблюдалось — не без ехидства попытался возразить парень. Его, признаться, очень задело безразличие матери. Он всегда был ее любимчиком, а теперь ее равнодушный взгляд и обидные замечания очень бесили и раздражали, вызывая какое-то неестественное недоумение.

— Может быть, — кивнула женщина, — но это говорит только о том, что воспитание в этом доме хромает на обе ноги. Ну ничего, — угрожающе ухмыльнулась она, от чего на всех словно холодом повеяло, — я исправлю этот недостаток, а кто против — скатертью дорога, дверь открыта. Я никого не держу.

— Милая, — не выдержал Артур, — может, не стоит так сурово, они же дети.

— Это мой дом. И все, кто собирается здесь остаться и жить, будут соблюдать мои правила, — невозмутимо припечатала женщина, переведя на мужа твердый взгляд. В нем читалась такая откровенная уверенность, что у растерявшегося мужчины не нашлось слов, чтобы ей возразить. В конце концов, он решил пока не вмешиваться и посмотреть, во что это выльется. Его супруга раньше всегда находила выход из трудных ситуаций, наверное, стоило довериться ей и на этот раз.

— Не волнуйся, милый, — мягко улыбнулась она, от чего мужчина просто растаял, а губы сами по себе растянулись в ответной улыбке, так она была похожа на прежнюю, его любимую Молли. Но следующая фраза привела его в чувство и вырвала из сладких грез. — У нас останется еще достаточно детей, даже если некоторые решат нас покинуть, — добавила она, отведя взгляд от мужа, угрожающе и пристально глядя на старшего сына.

После таких откровенных намеков и угроз дело пошло быстрее. Роли и обязанности были распределены. Двум старшим сыновьям досталось больше всего, но мать дала им столько заданий потому, что разрешила пользоваться палочкой.

— Но, дорогая, — попытался возразить Артур, — на каникулах им нельзя колдовать. Мы, как ответственные родители, должны строго следить за этим.

— Значит, колдовать им нельзя, а летать можно? — притворно удивилась Молли, вовремя вспомнив робкие возражения второго сына на то, что из-за работы у них не будет времени полетать на каникулах. — Хорошо, тогда полеты тоже отменяются, да и остальные дела им придется делать без всякой магии. Скажите папе спасибо за его принципиальность, — добавила Молли и отвернулась, скрывая ехидную ухмылку. Билли и Чарли оценили список работ и возмущенно-просяще накинулись на родителя, которого, понятно, надолго не хватило. Наконец, с делами было покончено.

— И последнее, — заметила Молли, — общие правила для всех:

— Грязные вещи собираем сами и кладем в корзины внизу. Они будут подписаны, что-куда. Не принесете — ходите в грязном.

— Глаженые вещи берем со столика, несем в комнату и аккуратно развешиваем, кто поленится и бросит кое-как, ходит в мятом.

— Следим за гигиеной, чистим зубы, причесываемся и моемся. Буду проверять. Нарушителей ждет суровая кара — лишение десерта и еще парочка обязанностей по дому. Это касается всего списка.

— Свои комнаты убираем сами. Вещи, игрушки, и другие предметы, не стоящие на своих местах, будут уничтожены, а новые покупаться не будут. Хотите, ходите голые и играйте щепками и камешками — ваш выбор.

— Орать, беситься и топать можно только в своих комнатах. Думаю, папа зачарует их, чтобы в остальном доме ничего слышно не было. Мне требуется тишина и покой, иначе это жилище взлетит на воздух. Надеюсь, мы поняли друг друга.

— А теперь все встали и, не толкаясь, как вежливые дети, пошли в столовую, и папа нас накормит, — добавила женщина, дождавшись радостных кивков и негромких оживленных возгласов. Потом все встали и вышли из комнаты, и хотя младшие дети немного пихались и спешили, обгоняя друг друга, но явного шума и столпотворения не случилось — боялись снова разозлить мать и остаться без ужина и игрушек. Артур просто диву давался от такого зрелища.

На кухне глава семейства со старшими сыновьями пожарили всем картошки с колбасками на быструю руку, с холодным молоком она пошла на ура. И все сытые и довольные разошлись по спальням. Молли после ужина заметно смягчилась и даже одарила младших детей обязательным поцелуем на ночь с пожеланием доброй ночи. Артур тоже намылился в спальню, устало позевывая, но супруга его решительно завернула:

— Артур, милый, а ты ничего не забыл? — спросила она, преграждая ему путь. — Например, зачаровать комнаты и наколдовать ребенку меч?

— Может завтра, дорогая? — предложил он, впрочем, без всякой надежды.

— Ну нет, ребенок ждет, — отрезала супруга, и мужчина заметил, что Рон с надеждой уставился на него, спрятавшись за перилами и не поднимаясь к себе. — Да, и ты завтра уйдешь на работу, а я останусь одна, в этом шумном бедламе? Ну уж нет.

И Артуру, которому больше всего на свете хотелось подняться наверх и рухнуть в кровать, пришлось тащиться на улицу за ненужной палкой, чтобы десять минут спустя она превратилась в сияющий серебряный меч. На самом деле он был деревянным и тупым, но когда радостный сын с трепетом и волнением принял вожделенный предмет из его рук, мужчина почувствовал удовлетворение и некую гордость от того, что за несколько минут его отпрыск превратился в счастливого и радостного мальчишку.

— Милый, — ласково обратилась к ребенку мать, — этот меч — гордость воина, и его можно брать только чистыми руками. Надеюсь, ты оправдаешь мое доверие, Рон. Вот, возьми кусочек замши — будешь чистить его, как настоящий рыцарь перед битвой.

И счастливый пацан, схватив тряпицу, шустро убежал к себе, а несчастный Артур поплелся зачаровывать комнаты.

Затем он спустился на кухню, где Молли показала ему фронт работ на завтра. Отмерила крупу и молоко, чтобы супруг с утра сварил кашу; яичницу обещал приготовить Билл. Мужчина тяжко вздохнул, никогда еще он так активно не принимал участие в делах семьи. «Скорее бы к Молли вернулась память и усмирилась магия, — подумал он, устало поднимаясь по лестнице, — чтобы она опять могла колдовать».

— Билл, дорогой, мне нужна твоя помощь, — внезапно сказала мать, прежде чем скрыться в гостиной, облюбованной ею, как спальня, — ты выглядишь довольно сообразительным, и я хочу тебя попросить научить меня колдовать. Думаю, вам всем станет немного легче, если я вновь смогу выполнять часть работы по дому?

— Конечно, мама, — улыбнулся парень, — буду рад тебе помочь.

Его коробило безразличие и потеря места лидера в семейной иерархии, и парень с радостью ухватился за возможность снова завоевать мать и вернуть утраченные позиции в ее сердце и семье. Да и при таком режиме и отношении от нее не стоит ждать поблажек, а он хотел уговорить родителей купить ему новую мантию для Святочного бала. Так что в свою комнату он поднялся вполне довольный жизнью и полный надежд.

Петунья плакала на плече мужа и не могла остановиться. Слишком много разочарования. Слишком велико потрясение.

Раньше она мечтала вернуть память, а сейчас жалела об этом, убедившись, что истинный покой в забвении и неведении.

Женщине всегда было немного стыдно перед родными за то, что могла забыть свою семью. Все эти, вроде бы незначительные, но важные моменты, что незаметно накапливаясь, создают по прошествии лет счастливые воспоминания.

Они с мужем так любили друг друга. Он был замечательным. Надежным, заботливым и страстным, ей не составило труда понять, почему она остановила выбор на нем. Но Петунья не помнила ничего… Как они познакомились? Где прошло первое свидание? Каким был их первый поцелуй — неловким, а, может, чувственным? Каким образом Вернон признался и сделал предложение, а она согласилась, и что чувствовала при этом — радость или, может, сомнение? У нее было все: семья, муж, даже ребенок, но она не помнила, как его ждала, носила, рожала, выбирала имя. Это было странное ощущение, словно она однажды проснулась и сразу получила готовую семью. Была в этом какая-то смущающая неправильность.

Конечно, за эти месяцы у них накопилось множество общих счастливых воспоминаний, но все же у каждого человека должно быть прошлое. Но теперь, когда оно ей открылось, то принесло с собой хаос, боль и потрясение.

Она не любила Вернона… Она никого никогда не любила. Даже сына родила в эгоистичной надежде на его любовь, приковала его к себе, душила, словно он был ее собственностью без воли и желаний.

Ее жизнь была богата впечатлениями и бедна чувствами. Каждый добрый поступок и сочувствие обесценивались притворством и выгодой. В ее, внешне наполненной и живой, но внутри — пустой и безжизненной, как снега Антарктики, жизни, не было ничего… Ничего, кроме холодного одиночества и сожалений, принявших форму раздражения. От того, что ее ум и амбиции остались не востребованы. И где-то в глубине, на самом дне, теплилась одна, еле живая и человечная мысль — капля стыда за то, что она так не похожа на других и не может любить и жить, как все прочие люди.

Женщина не запомнила момент, когда ее сон плавно перетек в воспоминания и даже не сразу поняла, что эта маленькая злобная девочка — она сама. Со стороны она ясно видела и ощущала боль и обиду маленького ребенка, который не понимает, почему его не любят? Почему другого любят больше?

Она наблюдала, как девочка мучается от чувства ненужности, и изо всех сил пытается понравиться, привлечь к себе внимание. Взваливает на себя работу по дому, заботу о сестре. Но все ее усилия остаются незамеченными, неоцененными и воспринимаются как должное. Ничего не меняется, и она так и остается безликой невидимкой в собственном доме.

Петунья видит, как ее маленькая копия страдает, ища причину в самой себе, постепенно ненавидя себя, обвиняя. Видит момент, когда ребенок отчаялся и заклеймил себя недостойным любви и внимания. Как позже, не выдержав этого груза, она возложила его на родителей — зачем они дали ей жизнь, если она не нужна, лишняя? — и обвинения перешли в ненависть. Как ненависть к родителям и зависть к сестре постепенно переходят в равнодушие и отчужденность — отныне они чужие друг другу. Сердце быстро черствеет, покрывается броней — ведь чувствовать больно и бессмысленно. И, наконец, все перегорело… умерло… Пустота…

И тем не менее, повзрослев, она исполнит свой долг до конца, не бросив умирающую мать, заботясь о ней до самой кончины. Хотя в наемной сиделке порой бывает больше сочувствия, чем в ней. Эта показная забота и скрытое злорадство к умирающей: где? Где ваша любимица? Почему не она сидит с тобой, а та, которую ты всю жизнь не замечала, пренебрегала? Но предсмертное извинение и признание от матери уже не греет, не радует, не оживляет — поздно…

Бросая влажный ком земли на крышку гроба, она искренне считала, что похоронила детские обиды и свое прошлое в ее могиле. Все кончено, теперь им нечего делить. А навсегда уезжая из ненавистного города, где была так несчастна, решила начать жизнь с чистого листа. Сегодняшней Петунье стало жаль ту, искореженную внутри, но внешне благополучную женщину, еще в детстве отказавшуюся от себя, устав бороться. Это решение наложило отпечаток на всю ее дальнейшую жизнь, мешая чувствовать, любить и стать счастливой. Петунья сочувствовала себе прошлой, но никак не могла поверить, что это она сама.

Особенно ей было стыдно перед мужем. Женщина не понимала, как можно было так относиться к такому прекрасному, верному мужчине, который ее любит и все делает, чтобы она была счастлива. Просто цинично использовать его, пользуясь его порядочностью, молчаливой поддержкой и надежностью, не испытывая даже доброты и благодарности за его старания.

Но самое ужасное — как она повела себя с Гарри. Она, которая поклялась себе, что никогда не станет такой, как ее мать, и все же устроила мальчику детство, какое было у нее самой.

Родители обожали магию и дочь-ведьму и не замечали совершенно обычную старшую сестру — она была им неинтересна. Петунья, в свою очередь, обожала своего «нормального» сына и не замечала «ненормального» Поттера.

Мальчик-невидимка, ненужный, лишний, загруженный работой, чьи старания воспринимались как само собой разумеющееся. Мальчик, так похожий на нее саму и потому еще более ненавистный, как вечное напоминание прошлого, которое хотелось забыть. Теперь она видела, что сполна отомстила сестре за ее магию, оторвавшись на ее сыне. Это было отвратительно, ужасно, извращенно. Она незаметно для себя превратилась в своих родителей, которых осуждала.

А ведь они с Гарри ладили. Мальчик ей нравился, и она привязалась к нему. Конечно, не любила его как собственного сына, но заботилась, с удовольствием нянькалась, да и сам малыш тянулся к ней и даже, какое-то время спустя, первый раз назвал мамой. Как раз перед первым магическим выбросом. Петунья не ожидала, что мальчик окажется волшебником, раз его отдали не родственникам в магическом мире, а в ее простую семью магглов. И неожиданный взрыв радионяни и летающие игрушки стали для нее неприятным сюрпризом.

Эта магическая вспышка от собственного испуга и рева сына будто всколыхнула в ней забытую ненависть и обиды. Они выплеснулись из нее словно сель, сметая могучим грязным потоком со своего пути все те добрые чувства, что в ней еще оставались. С тех самых пор все в их доме изменилось.

Муж еще долго успокаивал плачущую жену, которая все не могла утешиться, но помнится, его мать говаривала, что женщине требуется проплакаться. И только выплеснув горе в слезах, она обретет покой и сможет двигаться дальше. Хотя Вернон, как большинство мужчин, не выносил женских слез. А чувствовать беспомощность от невозможности помочь было неприятно.

Позже она попросила оставить ее одну, и когда пришло время уезжать, Петунья выглядела как обычно, и только немного припухшие веки выдавали ее недавнюю истерику.

Следующая неделя прошла обыкновенно, ничего не поменялось, и жена не стала прежней (о чем втайне Вернон очень переживал). Но в глазах супруги поселилась тоска, и даже когда она играла и смеялась с детьми, в них не отражалась радость. И мужчина задумал поговорить с Петуньей:

— Дорогая, я вижу, что тебя что-то беспокоит, — решился он, когда они остались наедине, — просто скажи мне об этом, и мы найдем выход.

— Меня просто ужаснула моя прежняя жизнь, Вернон, — немного помолчав, ответила женщина.

— Милая, что бы тебя не потрясло, просто не думай об этом, — ответил Вернон, приобняв жену и глядя в глаза. — Прошлое есть у каждого, и все мы совершаем ошибки, которых стыдимся, когда становимся старше. Но прошлое тем и хорошо, что уже прошло. Зачем помнить плохое и мешать себе быть счастливой, когда можно помнить только хорошее. Мы вдвоем, у нас двое чудесных детей и вся жизнь впереди — мы еще успеем накопить много счастливых воспоминаний…

И когда успокоенная женщина, прислонившись к теплому боку, засыпала, то подумала, что Вернон, пожалуй, прав. Зачем переживать из-за то, что было раньше, когда она все равно при всем желании не может представить, что та, прошлая Петунья, — это она сама.

Вернон… Вернон действительно любил жену. Еще в молодости этот простой парень был с первого взгляда очарован загадочной, полной достоинства и холодной, как снежная королева, девушкой. Ее таинственность и спокойная отчужденность, словно она не принадлежала этому миру, заворожила парня и манила разгадать тайну холодной глубины ее глаз. И это казалось ему самым важным в жизни.

Когда они поженились, он поверить не мог, что его желание исполнилось, что добился цели, и эта удивительная, не похожая ни на одну девушка, выбрала его. Но оказалось, что в той самой манящей глубине таился лед. Он оскальзывался и падал на нем, набивая шишки, пытался согревать горячим дыханием, но так и не смог его растопить. Разочарование… словно конфета в яркой обертке внутри оказалась пустой… Даже не пустой, а несъедобной. И все же он не смог ее бросить и уйти, хотя восторженные чувства и романтические привязанности довольно быстро прошли, оставив, пожалуй, только уважение. Петунья очень бы удивилась, если бы узнала, что держит его рядом с ней только… жалость. Да, жалость сильного и ощущающего чужую боль человека. Он просто чувствовал, что несмотря на уверенный вид сильной и самодостаточной женщины, она глубоко несчастна. Но Вернон был простым парнем и ничего не понимал в психологии, поэтому не мог понять и дать ей то, чего ей недоставало. Но обеспечить ей безопасность и достаток было в его силах. И вот несчастный случай все изменил в привычном укладе семейства Дурсль.

Самое интересное, что Петунья совсем не поменялась после того, как память к ней вернулась. Даже узнав, как была несправедлива к Гарри, не стала его больше любить или выделять, стараясь компенсировать урон, причиненный чувствам мальчика. Однако, и к своему сыну не пылала ненормальной любовью. Женщина любила их обоих, заботилась, но главным в ее сердце стал Вернон. Наверное, права была миссис Уэсли, когда говорила, что все женщины делятся на два типа. Женщины-цветы, — те, кто посвящают себя любимому мужчине и именно через него воспринимают жизнь, принимая из его рук все. И женщины-злаки, чей смысл и радость в детях, и только через них они постигают жизнь и себя.

Вернон с восхищением замечал, как менялась его жена. Теперь, когда ее ничто не сдерживало, она прямо расцвела и всячески показывала, как он ей дорог. Мужчина никогда не чувствовал себя центром чьей-то вселенной, и это было чертовски приятное чувство. И он из кожи лез, чтобы ублажить и порадовать свою супругу.

Они перестали сидеть дома. Внезапно пробудившийся и ранее несвойственный темперамент сделали его Петунью очень деятельной. Она просто не могла сидеть на одном месте, и Вернон первое время не мог за ней угнаться.

Сумела затащить его в танцевальный класс. Сначала отказался, и она не стала настаивать и посягать на его свободу, проявив похвальное понимание. Но как-то раз, заехав за ней, увидел, что его Петунью довольно нескромно поддерживает в танце какой-то смазливый наглец. Он улыбался супруге во все тридцать два зуба, и, не скрывая восхищения, заглядывал в глаза. Взбешенный Вернон, заметив, что наглец к тому же еще и довольно молод, ни к месту вспомнил, что сам он на пять лет старше Петуньи. И с тех пор они посещали танцы только вдвоем, и если внезапный ревнивец и мог кому-то доверить супругу, то только седому мистеру Смитту — их престарелому учителю танцев.

Проснувшийся темперамент не мог не отразиться на внешности женщины. Раньше она одевалась опрятно и элегантно. Строгие костюмы, ненавязчиво подчеркивающие достоинства и говорившие о состоятельности и стиле, были забыты. Теперь в ее гардеробе появились легкие, струящиеся юбки, немного легкомысленные блузки и романтические платья. А стильной укладке — волосок к волоску с небольшой волной, пришли на смену мягкие, забавные завитки, придававшие ей воздушности, легкомыслия, и делая еще на пять лет моложе. Вернон просто обожал свою новую Петунью и никогда еще не был так счастлив. Он даже поборол привычную лень и заставил себя ходить в тренажерный зал, где за шесть месяцев достиг довольно значимых результатов. А как иначе, когда новый облик Петуньи оценил не только он один.

Петунья тоже была счастлива. Она просто растворилась в муже и детях. Мальчикам она уделяла много внимания: играла, накупила обучающих книг и образовательных игр, учила танцам, водила по кружкам. Неудивительно, что Гарри вскоре стал звать ее мамой. Сначала просто обмолвился, жутко напугался, втянул голову в плечи и смутился, но увидев, как тетя обрадовалась, хоть и не заострила на этом внимание, осмелел. И вскоре у Дурслей было уже два сына. Правда, Вернона мальчик все же называл дядей. Видимо, обращаться к нему «папа» не решался.

Когда у Гарри случился первый за все это время выброс, Вернон вздрогнул и напрягся, отслеживая реакцию супруги. Но все обошлось. Петунья с восхищением ребенка разглядывала парящие над их головами детали мозаики, пока Дадли и Гарри, смеясь и толкаясь, пытались их поймать и вернуть на место. Хотя сначала Гарри очень напугался, что его привычно накажут и вернут в чулан, но Петунья смогла быстро его успокоить, пока плач не перешел в истерику.

Вернон не любил волшебства. Он любил стабильность и порядок, а волшебство — это хаос. Но если ничего не билось и не ломалось, то он просто относился к нему нейтрально, как к фокусам, хотя предпочитал его не видеть. Так что с «ненормальностью» Поттера можно было смириться, если только она не несла угрозы и не приводила к убыткам. На этот раз Поттер ничего не испортил, и сделать ему внушение Вернон не решился, боясь испортить отношения с женой. Но она сама, как позже оказалось, нашла выход, который всех устроил.

Петунья рассказала мальчику о матери и волшебстве. Объяснила, как это может быть опасно, и как Лили справлялась с выбросами. Месяц спустя счастливый пацан в обязательном порядке перед сном вовсю шевелил лепестками большой искусственной ромашки. Это занятие никогда ему не надоедало и магические выбросы свелись к нулю.

Но несмотря на всю идиллию, в семействе Дурслей начались проблемы. У Гарри внезапно ухудшилась острота зрения. Он и раньше носил очки, а теперь, за прошедшие два года, их пришлось сменить дважды. Ни витамины, ни специальная гимнастика для глаз не помогли. Врач посоветовал сделать томографию.

— Я вижу причину ухудшения зрения мальчика в травме головы, — прямо сказал доктор Вильямс, — если судить по его шраму. — Это обычное явление, когда последствия черепно-мозговой травмы сказываются не сразу, а некоторое время спустя. Он мог удариться затылком, и область мозга, отвечающая за зрение, пострадала. Но сделать томографию необходимо, чтобы точно узнать причину.

Женщина была согласна с врачом, но не знала, на что решиться. Ребенка действительно нужно было проверить, но мальчик — маг, и рядом с ним нередко выходила из строя техника, а тут такое сложное, чувствительное оборудование. Кто знает, как оно себя поведет рядом с Гарри, да и что покажет. Женщина мало знала о магии, но Лили как-то говорила о магическом ядре. И где оно у магов расположено, может в голове? Найдут у племянника аномалию и затаскают по исследованиям. То, что проблемы от шрама, женщина не сомневалась. Сколько лет прошло, а он так и не зажил, не побледнел даже, а иногда и кровил. Раньше прежней Петунье до него и дела не было, так, обрабатывала перекисью, чтобы мальчишка наволочки не портил. Да и долгое время такого не случалось. А вот теперь Петунья в растерянности и волнении, не знала, на что решиться и что делать. Совы нет — директору написать, а с ребенком, кроме вспыхнувшего после прочтения письма, ничего больше и не было. Ни объяснений, ни контактных данных, чтобы, в случае чего, связаться можно было. И тут женщину осенило: Снейп! Если он старый дом не продал и навещает, то шанс есть. А если не получится, то придется брать Гарри и идти к Дырявому котлу, чтобы отловить того, кто поможет им пройти внутрь. «Да, так и поступлю», — решила женщина, и, окрыленная надеждой, бросилась домой, где, не мешкая, написала старому недругу.

Артур Уизли уже два месяца был предельно несчастен. Конечно, он еще не пересек черту отчаяния, когда все виделось абсолютно безнадежным, но уже подошел к самой грани. В его чудесную, понимающую и добрую супругу словно вселился беспощадный и безжалостный монстр.

Нет, в целом, придуманные ею нововведения в чем-то были не так плохи — все члены семьи стали ближе друг другу, но общее настроение и свобода, коей всегда отличалась Нора, полностью испарились от драконовского режима, сменившись на скучную упорядоченность. Артур был типичным консерватором, и все новое выводило его из привычного равновесия, поэтому, когда уклад жизни резко и круто поменялся, он растерялся и никак не мог себя найти в этом новом мире.

Молли, которая раньше никогда не тиранила детей, давая простор для самостоятельности, теперь контролировала каждый шаг и не постеснялась посягнуть на свободу собственного мужа. Она твердой рукой всех построила, превратив некогда уютное жилище в подобие Аврората, где в семейной иерархии у Артура отсутствовало даже право голоса.

В Норе, несмотря на семерых детей, было тихо и пусто, как в библиотеке. Каждый был занят своим делом. И пересекалось семейство только на общих трапезах и обязательных ежевечерних посиделках, предпочитая проводить свободное время в саду, не так давно приведенном в порядок, или в собственных комнатах. Никто бесцельно не слонялся по дому, не кричал, не толпился, не бегал, поскольку за каждое нарушение режима полагалось наказание, и нарваться на него еще раз желания не возникало. Нет, конечно, дети есть дети, они не перестали шалить, кричать и беситься, но все это они с радостью проделывали вне дома или на разрешенной собственной территории, где отец послушно раз в неделю обновлял чары.

Жена безжалостно избавилась от всего, что когда-то их обоих умиляло: от фарфоровых фигурок с немного обломанными краями, от разных памятных мелочей, типа цветных камешков, ракушек с моря. Все это богатство перекочевало в комнату дочери, которая просто не могла поверить своему счастью и мигом удрала к себе, унося тяжелую коробку, пока мать не передумала. А смешные, причудливые коряги, похожие на застывшие статуи людей и животных, которые они подолгу разглядывали, отправились в камин. Та же участь постигла и засушенные цветы — пылесборники, как супруга их назвала, посчитав ненужным хламом. Она избавлялась от всего: лишней и ветхой, на ее взгляд, мебели и даже от садовых гномов. И сад, в запущенности которого тоже было своеобразное очарование, силами наказанных нарушителей превратился в банальную парковую зону, как вокруг любого обычного дома. У Артура просто сердце разрывалось, когда он, приманив забавных существ чарами, выставил их за периметр защитного контура, который пришлось установить. Поскольку супруга пригрозила, не колеблясь, избавиться от каждого уродца, который будет обнаружен ею на территории, и для наглядности мастерски продемонстрировала Эванеско. Поэтому Артур не посмел возражать и только огорченно смотрел, как около двадцати особей, с которыми он прожил бок о бок, сколько себя помнил, грустно понурившись и оглядываясь, потопали в сторону дома Лавгудов.

Вечерние посиделки уже не напоминали оживленный и шумный муравейник, где семейство весело горланило на все лады, и хотя и не потеряли живости и радости, но приобрели упорядоченность и сдержанность. Дети азартно играли друг с другом в магические настольные игры, зарабатывая призы, собирали мозаики, создавали поделки и украшательства для своих комнат или спорили и заучивали роли для еженедельных домашних постановок.

Пожалуй, спектакли стали единственным, что по-настоящему нравилось Артуру. Довольная Джинни играла принцесс, гордый Рон — рыцарей, близнецы — злодеев, а важный Перси — великих волшебников, царей и ученых. Старшие сыновья чарами иллюзий создавали декорации, трансфигурировали костюмы, обеспечивали шумовые эффекты и, если требовалось, изображали массовку. Хотя чаще были зрителями. Самое интересное, что эти так быстро полюбившиеся всем развлечения, где младшие дети сблизились друг с другом, и где каждый чувствовал себя важным и особенным, совсем не требовали денег. Чтобы зачаровать любую ненужную тряпку на час, сделав из нее царский наряд, уходило не больше минуты. Так что дочка была в восторге от шикарных туалетов и украшений, Рон — от кольчуги, рыцарского плаща или шляпы с шикарным пером. Перси раздувался от гордости, примеряя балахон звездочета и колпак со звездами, корону или мантию Мерлина, а близнецы с удовольствием надевали маски, костюмы пиратов или разбойников. Артур всякий раз спрашивал себя, почему они раньше не додумались до такого. И все же Нора перестала быть тем привычным, уютным для всех местом, где каждый был волен делать то, что хочет.

Но, пожалуй, мистер Уизли, может, и сумел бы смириться с новыми порядками, если бы изменения не коснулись его самого. Он никогда не предполагал, что будет так уставать от собственной семьи, которую любил больше жизни. И даже где-то понял Молли и оценил тишину, ведь проводи он столько времени в прежнем шуме и гаме, то давно уже сошел бы с ума.

Первое время он пытался задерживаться на работе, подсознательно стараясь оттянуть момент возвращения в дом, ставший вдруг для него таким чужим и неуютным. Ему было не комфортно существовать в новых условиях. Но супруга, на третий день узнав у сына, когда у папы заканчивается рабочий день, закатила скандал. И Артур с удивлением понял разницу между громогласным сотрясением воздуха и настоящим недовольством своей половины. Нет, она не кричала и не возмущалась, как делала раньше, от чего постороннему и могло показаться, что они ругаются. Просто уставилась на него неподвижным взглядом змеи и голосом, в котором было столько холода, что можно заморозить озеро, сказала:

— Артур, когда мы поженились, то поклялись быть вместе. В богатстве и бедности, болезни и здравии. Я, как твоя жена, честно исполняю свое обещание и поддерживаю тебя в бедности, а ты, как вижу, не спешишь помочь мне в болезни и облегчить мою ношу. Если тебя так тяготит наше с детьми общество, то можешь и вовсе не приходить домой — я прекрасно обойдусь без тебя, как всегда это делала.

После чего, смерив его презрительным взглядом, вышла, аккуратно и тихо притворив за собой дверь. А растерянный Артур, в душе которого взволновалось множество неведомых ему доселе чувств, остался стоять на месте. Словно своими циничными словами Молли приковала его к полу, как несчастную бабочку, которую поймали и пришпилили к картонке длинной булавкой, чтобы она заняла свое место на стене, рядом с такими же. Мужчине никогда еще не было так стыдно — ведь, если рассудить, то жена права. Получается, что он старается увильнуть от общения с семьей и пренебрегает обязанностями, хоть и докучливыми, но облегчающими жизнь его Молли. Еще неизвестно, как бы себя повел он сам, сойди он с ума. Да, Артур предпочел считать, что супруга просто слегка тронулась умом. Он не мог до конца представить, как это — забыть собственного мужа и детей и превратить семейное гнездо в филиал министерского отдела, где мелких правонарушителей наказывают общественными работами? И между тем, он был глубоко возмущен ее пренебрежительным тоном и тем равнодушием, с которыми его потерявшая стыд супруга не постеснялась пройтись по его бедности. Его бедности!

Тема денег в их семье никогда не поднималась. Он честно приносил жене все жалование, кроме некоторых отчислений на нужды Ордена, не оставляя себе ни кната, ничего не прося для себя самого. Артур считал себя идеальным мужем. Содержал всю семью, семерых детей, двое из которых учились в Хогвартсе, а это было ой как затратно. Никогда не указывал жене, на что следует тратить деньги, и не контролировал ее траты, как это делали другие. Все в доме были одеты и накормлены, жили каждый в своей комнате, а не спали вповалку в одной. И вот теперь выясняется, что они, оказывается, нищие! И мужчину от возмущения и несправедливой обиды вдруг захлестнуло что-то темное, доселе им не испытанное — злость, злость на ложные обвинения. Однако это недостойное чувство быстро утихло под грузом вины — ведь супруга была не в себе, нездорова, так стоит ли сердиться и верить словам и чувствам, за которые потом будет стыдно им обоим. И Артур великодушно решил простить и потерпеть, хотя и не знал, что вскоре Молли посмеет покуситься на самое святое.

Миссис Уизли эти два месяца провела довольно энергично — в заботах. Новый режим позволил ей быстро упорядочить жизнь и быт в Норе, а каждодневные дела отвлекали от ненужных мыслей, иначе несчастная уже давно бы отчаялась.

Спустя две недели женщина поняла, что помощи и сочувствия от Артура ждать не стоит. Он в штыки принимал новый порядок, и даже будучи дома, предпочитал ностальгировать в одиночестве, закрывшись в своем сарае. Но все же, по первому требованию, безропотно делал то, что скажут. Хотя, скорее всего, побоялся, что супруга всерьез, как и обещала, сожжет сарай со всем содержимым, если застанет там мужа в то время, как работа еще будет не выполнена. И Молли, каждый раз разглядывая своего супруга, удивлялась: что она могла в найти в этом рохле?

Тот был обыкновенным. Не красив, хотя довольно симпатичен, высок и хорошо сложен, но очень худ. Про таких говорят: «Не в коня корм». Единственное, что могло в нем привлечь — это доброта, просто осязаемо светившаяся в его голубых глазах. Но Молли такое качество в мужчинах не привлекало. Она цинично относила таких к неудачникам, на которых все ездят, и, в принципе, была недалека от истины. Правда, в ее случае это упрощало дело — управлять подкаблучником много легче. Женщина не хотела замечать его порядочности, детской наивности, искренности, отсутствия жестокости, романтичности, мечтательности, истинной любви к жизни, к ней, к детям. В нем не было ни одной черты характера, которые ее бы привлекли, и достоинств, которые бы она оценила к его пользе. Считала мужа просто бесполезным балластом, ни на что не способным, ненадежным и инфантильным. И всерьез задумываясь о разводе, цинично сознавая, что не огорчилась бы, даже став вдовой.

Дети первые два дня вели себя сдержанно и настороженно, боясь наказаний, но потом расслабились и стали испытывать мать на прочность. Но Молли быстро пресекала все поползновения к неповиновению. Нарушителю отводили место в саду, наколдовывали сферу, чтобы он не смог выйти, чары комфорта и тени, чтобы его солнечный удар не хватил, и заставляли полоть траву, рыхлить землю, поливать, красить забор и лавочки — да мало ли найдется нетрудной, но занудной работы для ребенка в запущенном саду. А вечером нарушителя вместо вкусного ужина ждали большой ломоть хлеба и кружка молока. Такими темпами сад принял пристойный вид довольно быстро, а дети поняли, что ни слезы, ни истерики не помогут, пока фронт работы, выделенный матерью, не будет выполнен.

Неряшливость в одежде и беспорядок тоже быстро сошли на нет. К столу все спускались в одно время и выглядели умытыми и опрятными, иначе их не допускали к трапезе. И только после того, как все покушают, вручали все тот же стакан молока и ломоть хлеба. А затем, вместо игр и забав на свежем воздухе, в виде наказания, заставляли перебирать овощи или крупы. Или вручали тряпку, ведро и направляли отмывать полы, вытирать пыль, натирать воском перила — в доме тоже было полно посильной работы для малолетнего нарушителя.

Артур первый нарвался на санкции, когда Молли, заглянув к нему поутру, увидела, что спальню он так и не привел в порядок. За это он лишился ужина и неделю вычищал озеро в саду, в которое из-за засора не поступала вода, превратив водоем в заросший грязью пруд. Когда проточная вода очистила озеро, дети оценили старания отца и дальновидность матери и весело проводили время, купаясь и загорая — благо август в этом году выдался очень теплым. А довольные Билл и Чарли, развлекаясь, летали неподалеку и, отрабатывая квиддичные приемы, краем глаза приглядывали за малышней.

Помимо всего прочего, некоторым пришлось расстаться с своими вещами. Например, Рон лишился солдатиков, Перси — книги, Джинни — куклы и пары заколок, а близнецы — непонятной ерунды, рассыпанной по всему полу. И все потому, что не убрали свои комнаты. Урок был моментально усвоен, и больше подобного не повторялось. А Артур, когда несколько раз опоздал на работу, разыскивая чистые носки и пару раз появившись на службе в мятой рубашке, которую кое-как разгладил чарами, наконец научился порядку. В супружескую спальню жена так и не вернулась.

Сама Молли нашла отдушину в колдовстве… Вот где была бездна эмоций и возможностей. Ее обучение продвигалось необычайно быстро. Она махом запоминала формулы заклинаний, а твердая рука ни разу не дрогнула, и чары выходили чуть ли ни с первого раза, и чем дальше, тем уверенней и лучше. Билл просто восхищался своей обновленной матерью и гордился ее успехами не меньше ее самой.

В самую первую очередь она освоила чары готовки и бытовые — скоро старшие мальчишки вернутся в Хогвартс, и одна, без магической поддержки в этом доме, она не справится. Магические возможности просто не переставали удивлять Молли. Для волшебников, казалось, не было ничего невозможного. Даже домашние дела при использовании чар решались в пару-тройку взмахов палочки, конечно, если бы они с мужем в свое время не наплодили готовую команду по Квиддичу, что несколько осложняло дело.

Может, это происходило потому, что Молли ничего не помнила и воспринимала магию не как что-то привычное, а по-детски восторженно. Или ее взгляд еще не замылился и замечал то, на что другие уже не обращали внимания. Но первая мысль, что пришла ей в голову, когда она огляделась — почему мы не пользуемся всеми возможностями магии и живем так убого?

Идея возникла, когда она увидела, как Чарли для спектакля за один взмах палочки изменил какую-то застиранную тряпку на шикарное платье принцессы для Джинни. «Почему нельзя зачаровать все вещи и одеваться нормально, а не в эти обноски?» — подумала она.

Вторая мысль пришла к ней, когда они с сыном отрабатывали раздувающие чары на тыкве в огороде. Овощ раздулся до гигантских размеров и женщина удивилась: «Почему нельзя увеличить чарами одну жареную курицу или рагу, чтобы хватило на всех? Ведь это обойдется дешевле. Это же какая экономия». И Молли просто ошалела от перспектив.

Третья и вовсе повергла ее в экстаз. После урока Билл по пути к дому развернулся, прямо на ветке увеличил яблоко и довел его до полной спелости. После чего сорвал и с удовольствием съел. Всю ночь она возбужденно ворочалась на своем диване, а перед ее мысленным взором проносились поросята, которые за взмах палочки становятся полноценными свиньями и приносят стократный доход. Стройные ряды яблонь, которыми они засадят сад и будут снимать по три урожая. Ее захватили открывшиеся возможности, а перед зажмуренными глазами женщины замелькали сотни тысяч фунтов. Она проснулась ни свет ни заря, бросилась к столу и быстро набросала план, а после завтрака решительно подошла к сыну. Усадив мать на лавочку в саду и пробежавшись по ее наброскам, парень неожиданно спустил ее на землю.

— Понимаешь, — сказал он, — на любое колдовство маг тратит свою магию и потому не может магичить больше своего резерва, а он не бесконечен, особенно, если волшебник не живет и не подпитывается от магического источника. То есть на многое магии волшебника не хватит.

— Но ведь если судить по нашему дому, который явно построен и держится за счет магии, у нас этот источник есть, — привела свои доводы женщина, не желая сдаваться. Ее давно поражало, как эта многоэтажная конструкция, не имеющая ни одной опоры, кроме небольшого каменного основания, до сих пор не рухнула. И только магия могла объяснить этот феномен.

— Это так, мам, — легко согласился Билл, — но наш источник бракованный, может, дикий, неприрученный алтарем. Потому он, конечно, держит чары, но, как ты видишь, дом знатно перекосило, хотя я еще помню, когда здание стояло ровно. А по поводу других идей… — он немного замялся и замолчал, видимо, соображал, как донести до матери все более понятно.

— Маги не всесильны, мам, — парень немного смутился, не желая ее огорчать. — Из всего написанного подходит только твоя идея с Акцио. Зато это действительно великолепная мысль, и мы можем прилично сэкономить, — оживился он, — но придется подключить папу — мне еще нельзя аппарировать. По поводу остального… Я дам тебе книгу, и ты все поймешь.

Молли читала книгу всю ночь, и многое для нее стало понятно и безмерно огорчило — отказываться от идей было тяжело.

Во-первых, немагические ткани плохо воспринимали магию и быстро изнашивались. Да и подобные чары относились к магии иллюзии и порицались обществом, как и чары гламура, если их использовали в обычной жизни. Ведь волшебники, хоть и были не всесильны, но могли многое и справедливо полагали, что раз маг прибегнул к такому, то пытается скрыть что-то серьезное — финансовую несостоятельность или уродство, или болезнь, не поддающуюся лечению. В любом случае такой маг считался мошенником, а им нельзя доверять.

Увеличение живых и неживых объектов относилось к трансфигурации. Можно было увеличить поросенка до большой свиньи, но после забоя ее структурная формула будет нарушена, и она вновь вернется к изначальной форме и станет опять поросенком. То же и с готовой едой — как бы плотно ты не пообедал, но в желудке формула еды изменится, и вместо полноценного обеда получится, что ты съел всего пару ложек. Можно было превратить обычную воду в ром или сок, но, по сути, это и будет вода, просто повторяющая все свойства и качества сока или рома, и сильно напиться таким алкоголем не получиться — ведь в желудке его формула быстро разрушится, и маг не успеет опьянеть по-настоящему.

С плодовыми деревьями дело обстояло и вовсе не просто. Маг реально мог заставить созреть одно яблоко, но не всю яблоню — у него не хватило бы на это сил. Собирать с дерева по три урожая было можно, но только с магических деревьев, при наличии магических удобрений, на месте повышенного магического фона и с магическим стимулятором роста. Иначе дерево за один раз высасывало из почвы все необходимое и, дав урожай, засыхало, оставляя после себя безжизненную землю, похожую на пыль. И для ее восстановления требовались годы, чтобы можно было что-то там посадить. А все магическое стоило в разы дороже. Так что с мечтой о саде можно было проститься.

И пусть заработать не получилось, зато ее идея по призыву форели или ягод и грибов из леса действительно была стоящая. Это позволит существенно сэкономить на копченой селедке, которую, будучи истинными англичанами, ее семья любила есть по праздникам — ведь на более благородную рыбу денег, увы, не хватало. Так что в первый же выходной Молли погнала мужа на рыбалку. С тех пор их стол обогатился форелью и угрем собственного копчения, паштетами и грибными жульенами. С помощью чар все призывалось быстро и в любых количествах. Жаль только, что продавать рыбу и дары леса было нельзя. На все требовалась лицензия и билет клуба рыболовов, которых у Артура, понятно, не было.

Но Молли все же смогла подзаработать. Как-то раз, по дороге в местный магазин, ее остановила соседка. Молли ее не помнила, да и их семья почти ни с кем из жителей не общалась, только с местными фермерами, у которых женщина покупала продукты. И хотя на доме стояли отвлекающие магглов чары, все в поселении знали, где живет странная семейка Уизли, которую считали то ли староверами*, то ли мормонами* — никто точно не знал. Но семья была работящей, не пьющей и не сквернословящей, пусть и бедной. А миссис Уизли — женщиной приятной и общительной, несмотря на то, что она никогда не останавливалась поболтать с соседями. Ну да это и понятно — когда столько детей в доме — не до разговоров будет. Старый булочник сколько раз собирался угостить многодетное семейство кексами на Пасху, да все дела отвлекали. Или пойдет да забудет, зачем шел и раздаст все кексы по дороге. Вот и миссис Стивенсон все не могла дойти до дома Уизли, а тут наудачу саму хозяйку встретила.

Миссис Стивенсон, пожилая, но шустрая леди, была одинока и активно подрабатывала вместе со своей подругой. Работа была временной, хоть и грязной, но необременительной. И не облагалась налогом, что было кстати, ведь содержать деревенский коттедж было дорого, и от лишнего фунта женщина отказаться не могла. Дети давно предлагали продать дом и переехать в Лондон, но старушка уперлась, мечтая умереть в собственном жилище. Они с подругой всегда работали в паре, и вот Маргарет неудачно сломала ногу, а управиться с работой в одиночку в оговоренный срок было невозможно.

Молли выслушала соседку внимательно и, все хорошо обдумав, согласилась. Работа была не тяжелая, но грязная и муторная. Фирма малоэтажного строительства нанимала женщин, чтобы отмыть коттеджи от строительной грязи. Эту работу должны были обеспечивать сами застройщики, но те не хотели. Поэтому нанимали временных поденщиков и платили им из своих отчислений — так дешевле. Конечно, это не совсем законно, но власти в таком случае предпочитали закрывать на такое глаза, ведь жилье курировалось муниципалитетом, и все были заинтересованы в его скорейшей сдаче. Единственной неприятностью для Молли стала дорога — час туда и час обратно, и все из-за соседки. Но только первые два дня, потом их распределили на разные участки, и Молли просто аппарировала сразу на место. Норма составляла один коттедж в день на двоих, и они со старшим сыном, управившись за час-полтора махания палочками, возвращались домой. И за месяц вполне прилично заработали. Мистер Коллинз, застройщик, был очень доволен тем, насколько быстро и качественно выполнялась уборка. Он предложил миссис Уизли постоянную работу, но та пока отказалась, справедливо рассудив, что с отъездом детей нагрузка увеличится, и ей будет банально не хватать времени.

На этот раз в Хогвартс старшие сыновья уезжали довольными. Им обновили весь гардероб и все вещи, вплоть до чемоданов. И учебники были новые, а не купленные в лавке старьевщика. Правда, вид отца был непривычно мрачен, что несколько портило впечатление — мужчине пришлось расстаться со своей коллекцией фунтов. Но молодости свойственно искать своего, и мальчишки, хоть и жалели родителя, но больше радовались за свою удачу. Сам Артур все не мог забыть разговор с женой.

— Артур, — удивленно сказала Молли, когда он принес ей жалование, — разве ты не получаешь сто шестьдесят семь галлеонов? В таком случае, где еще семь? — и она, грозно прищурившись, уставилась на беднягу, сверля его подозрительным взглядом.

— Ты просто забыла, дорогая, — ответил мужчина, возмущенный тем, что его посмели заподозрить в непорядочности, — это ежемесячные отчисления в Орден Феникса, — заговорщически прошептал он, — ну, ты понимаешь, Дамблдор…

— Нет, я не понимаю, — отрезала супруга, — как можно отнимать от собственных детей ради общего блага.

Муж давно нудел про какой-то орден с неясными целями под руководством Дамблдора — сомнительного старикана с улыбкой прожженного политика.

— Разве сейчас идет война, — продолжила она, — и орден нуждается в наших грошах?

— Но Дамблдор… — промямлил растерянный Артур, но его тут же перебили.

— Дамблдор занимает три кресла, соответственно, получает три оклада, вполне приличных, надо думать, — решительно отрезала жена, — и, таким образом, может легко оплатить ваши ежемесячные посиделки бездельников. Он живет в Хогвартсе на всем готовом, и одни его туфли стоят как наша халупа. Я уже не говорю про коллекцию мантий. А нам с тобой, Артур, никто не помогает. И если у тебя столько свободного времени, чтобы посещать бесполезные кружки по интересам, то лучше найди себе подработку, дабы от наших детей приличные маги не шарахались, как от прокаженных.

— Но война… — попытался возразить Артур.

— Если начнется война, то об этом напишут в «Пророке», — припечатала супруга. — Я все сказала. Узнаю, что ты носишь на сторону деньги и ходишь на собрания — пеняй на себя. Возьму младших детей, выйду на главную площадь на Косой аллее и прилюдно обвиню Дамблдора в обирании многодетной семьи, так и знай. Ты меня знаешь.

Артур действительно знал, поэтому, пылая стыдом, написал Дамблдору письмо с объяснениями, где очень извинялся за поведение своей немного нездоровой жены. Но на этом его испытания не закончились.

Однажды Молли навестила его в сарае. Артур очень обрадовался ее интересу и полчаса без устали показывал ей розетки, шнуры, болтики и другие магловские диковинки. Молли внимательно слушала, и Артур воспрял духом — супруга поняла и разделяет его восторг. Но женщина оживилась только на банке с магловскими деньгами, после чего просто забрала ее с собой. А когда он попытался возразить, то выдала такое, что ошарашенный мужчина еще долго не мог прийти в себя.

— Артур, если твое хобби — воровать у магглов, то я не против, — невозмутимо сказала она, — только бери столько, чтобы хватило всем, а не только тебе.

— Да как ты могла подумать, Молли, — вскинулся возмущенный мужчина, — что я обираю магглов? Я просто брал некоторые мелочи на память о своей работе. Каждая вещица — это напоминание о каком-то случае колдовства и нарушении закона. Мелочей было много, и магглы наверняка их не ценили.

— Артур, — возразила супруга с пренебрежительной улыбкой, — брать чужое без разрешения — это и есть воровство. Откуда ты знаешь, что этот болтик не дорог хозяину как память об умершем отце. Может, этот штепсель дорог матери, ведь ей его купил сын на свою первую зарплату, а эта мелкая монетка и есть та, счастливая, что приносит удачу своему владельцу. Ты просто вор, — подытожила она, — так что я конфискую эту банку в пользу семьи. Или ты предпочитаешь пойти с повинной в Аврорат? И на будущее советую не мелочиться и брать по-крупному, может, хоть тогда от тебя семье польза будет.

И высказавшись, Молли ушла, оставив оглушенного мужчину наедине с совестью, пробудившейся от внезапного прозрения. Через два дня душевных мук, все вещи из сарая были в тихушку выброшены на городскую свалку, а в добротном каменном строении поселилась корова, купленная миссис Уизли на фунты, оставшиеся после приобретения обновок для детей. Все заботы о которой, конечно же, легли на Артура.

Примечания:

Несколько глав будут от лица Молли, ведь у Петуньи пролетело два года, а у Молли два месяца. Нужно синхронизировать время.

С отъезда старших сыновей прошел месяц, а в жизни обитателей Норы ничего не поменялось, кроме того, что миссис Уизли пришлось освоить изготовление йогуртов, сыра и других продуктов из молока. Но Молли уже уверенно колдовала, и новые заботы, готовка и домашние дела для нее проблемы не представляли. Тем более чисто не там, где убирают, а там, где не мусорят. С этим-то теперь у семейства заморочек не было. Для детей она всегда находила интересные занятия с соревнованиями и мелкими призами, и они неприятностей не создавали, а Артур, у которого прибавилось домашних обязанностей, сильно ей не досаждал. И Молли решила, наконец, заняться собой. И впервые осознанно подошла к зеркалу.

За эти месяцы она так и не нашла на это времени — некогда было. Но, признаться честно, женщине просто не хотелось себя видеть. Она так ненавидела свои тело и лицо, что когда у нее появились деньги, то не купила себе ничего, кроме нового белья, пары дешевых платьев и ночнушки, посетив магловский квартал. Тратить наличность на то, чтобы одеть это отвратительное тело, ей претило, ведь краше она от этого не станет. И вся одежда ее размера в магловском магазине, хоть и отличалась многообразием, но казалась бесформенной и нелепой, чтобы еще и деньги на нее тратить.

За это время Молли довольно сильно похудела. Не то чтобы она старалась, просто от волнения, обилия впечатлений и свалившихся забот у нее кусок в горло не лез. Да и чувствовала, что не привыкла много есть. И этот факт вызывал у нее немалое удивление — как, в таком случае, она могла так поправиться при отсутствии аппетита?

После потери веса женщина показалась себе еще более уродливой. Грудь и кожа живота обвисли, а сдувшиеся щеки, хоть и открыли ее большие выразительные глаза, зато углубили морщины, да и шея не радовала, как будто кожа с лица стекла на подбородок. Правда были и плюсы. Летом они с сыном сварили пару простых зелий по рецептам из старой тетради, и теперь состояние волос и ногтей, по крайней мере, не вызывали ужаса. Ничего не слоилось и не секлось, выглядело ухоженно и светилось здоровьем.

В тетрадке было немало рецептов для красоты и ухода, даже составы зелья для похудения, но ингредиенты стоили очень дорого и покупались за галлеоны, которых хватило только на самые дешевые компоненты. Но Молли утешила себя тем, что начало положено, и со временем она добьется того, чтобы ее не тошнило от собственного отражения. Она стала одержима деньгами, ведь без них ей никогда не смириться с новой внешностью, а быть не в ладу с собой очень тяжело. Поэтому матриарх семейства и пребывала в постоянном раздражении. Но если на детях женщина не отрывалась, и они вряд ли замечали и понимали состояние матери, то супруг огребал недовольства по полной лишь от одного своего присутствия.

Артур с некоторых пор чувствовал себя странно. Он никогда бы не признался себе в том, что стал побаиваться свою жену. Ее холодного взгляда, язвительных высказываний, бьющих без промаха, и неуемной активности, в которую супруга его постоянно втягивала. Он старался молчать, даже если ее претензии к нему были несправедливы, на его взгляд, ведь ее поведение было непредсказуемо, как сход лавины с горы, и слова, как острые ядовитые жала, оставляли зудящие, долго незаживающие раны в сердце. Но при этом, когда ее пристальный и безжалостный взгляд останавливался на нем, он неосознанно замирал, вытягивался в струнку, подбирался, и даже яйца поджимались от напряжения, сходного с возбуждением, которое сменялось облегчением и блаженством, когда его благоверная, наконец, отводила от него взор. Словно он находился в клетке с хищником, который хоть его и не съел на этот раз, но может это сделать в любое время.

Эта новая Молли, его жена, с некоторых пор будила в нем доселе неиспытанные, какие-то агрессивные, звериные чувства — желание, возбуждение до потери контроля и рассудка. Хотелось напасть, вгрызаться зубами в это белое, сочное, такое постройневшее и похорошевшее тело, наставить на нем отметин, терзать без жалости до самого утра, жестко намотав на кулак шелковистые густые пряди. Показать этой холодной и такой необыкновенно притягательной женщине, кто в доме хозяин. Доказать, что он мужчина, и его власть над ней безусловна. Увидеть на ее лице растерянность, страх, страсть, похоть, — хоть что-то, кроме презрительного равнодушия. Сама мысль об этом возбуждала и лишала разума, а размышления о том, как бы она отреагировала, узнав, какие пошлые и недостойные порядочного джентльмена фантазии бродят у него в голове, вызывали страх пополам с изрядной долей искушения и жгучего стыда. И это постоянно держало мужчину в тонусе.

Но и ночью ему не было покоя. Супруга являлась ему во снах, распутная, доступная, завлекающая, и мужчина просыпался задыхающимся и удовлетворенным, словно озабоченный подросток в пору юности. Это выводило из себя и сводило с ума, но Молли не изъявляла желания к близости и навещала супружескую спальню только в его отсутствие, чтобы принять ванну и забрать вещи из шкафа.

Сама Молли была далека от чужих проблем и желаний. Она так и не полюбила никого из семьи и считала свое проживание в Норе чем-то вроде сделки: она честно заботится о них, а они оставляют ее в покое. Свободное время, которого после внедрения режима у нее оказалось много, миссис Уизли тратила на колдовство. Все немногочисленные книги и учебники, имевшиеся в доме, были прочитаны, и чары из них успешно опробованы, даже если они не несли реальной пользы для жизни, как заклинания икоты или ватных ног. В общем, женщину все устраивало, и единственный, кто ее раздражал — супруг.

Артур бесил одним своим присутствием — не так сидел, не так стоял. Раздражало то, как он педантично собирал соус кусочком хлеба с тарелки, как причмокивал от удовольствия и пил чай маленькими, робкими глотками, будто старая бабка. Коробило от его блаженного выражения лица и какого-то странного взгляда, что он мимолетно кидал на жену, когда думал, что она этого не видит. Но больше всего действовала на нервы его безынициативность. Стоял, где поставишь, делал, что скажешь. От того его помощь воспринималась как одолжение и словно бы совсем не облегчала жизнь, ведь женщине приходилось самой обо всем думать и принимать решения. И скинуть эту ношу на чужие надежные плечи Молли не светило. Ей было невыносимо видеть мужа, поскольку именно Артура она в глубине души обвиняла во всех проблемах — он мужчина, муж, отец, потому изначально виноват. А она лишь слабая женщина, которой пришлось взвалить все на свои плечи, совсем для этого не приспособленные. Она его абсолютно не помнила, но если вышла за него замуж, значит, доверилась, поверила в его надежность, а он не оправдал ее ожиданий и предал и ее, и детей. Но упорно настаивала на их совместных посиделках, хотя знала, что ему было бы приятней посидеть с друзьями из пресловутого ордена или задержаться с коллегами на работе. Но при этом получала какое-то извращенное удовольствие от мысли, что ломает его волю, лишая того, что он хочет, и добивалась своего, несмотря на то, что ей и самой не хотелось его видеть. Но дети не виноваты, и им нужны оба родителя, поэтому они каждый вечер собирались и проводили время вместе, как настоящая дружная семья. Однако именно в это время Артур мысленно выдирал своей супруге волосы и раскладывал на всех поверхностях, а она подписывала документы на развод и выставляла за ограду его чемодан.

Они не ругались, он не огрызался, но Молли недоумевала, как можно не понимать обычных вещей и думать о других больше, чем о благе семьи. Например, супруг стал брать сверхурочные и выходить в чужие смены, и женщина поначалу восприняла это с одобрением, но потом выяснилось, что все это не оплачивается, и Артур помогает друзьям по доброте душевной.

— Вот, посмотри, Молли, — оправдывался он, показывая ей помятую колдографию, — это Беркс, мой напарник. Просто он еще молод и отпросился у меня, чтобы сводить девушку в кафе. Вдруг у них все сладится, и они поженятся. Видишь?

— Да, я вижу, — отбрила рассерженная женщина, — я вижу, что этот молодой хлыщ развлекается и спускает незаработанный оклад на девок, пока ты прикрываешь его перед начальством и делаешь за него его работу. Похвально, что ты заботишься о подчиненном, но кто, в таком случае, позаботится о нас, пока ты зарабатываешь себе дешевую популярность у таких же бездельников, как ты сам? Я ничего не хочу знать, — твердо отчеканила супруга, — он должен тебе за пять смен, так что или ты принесешь мне эти деньги, или бери отгулы, а он пять дней пусть за тебя отрабатывает. У меня есть, чем тебя занять, раз тебе работы не хватает. Скоро зима, а у младших детей худые сапоги и перелицованные пальто. Если нам удалось в этом году отправить старших в школу во всем новом, это не значит, что я позволю тебе одевать младших в лохмотья. И смотри, я не постесняюсь поговорить с твоим напарником и объяснить ситуацию, если ты сам не в состоянии этого сделать. А не поможет — пойду к твоему начальнику, и пусть он сам разбирается в вашем бардаке, — напоследок пригрозила она.

Артур был раздосадован, ведь он не только не смог объяснить жене бескорыстную ценность мужской дружбы и поддержки, да еще и остался виноват, потому что Молли, как всегда, нашла язвительные аргументы, против которых ему нечего было возразить. Так что следующую неделю он провел дома с детьми и на хозяйстве, в то время как супруга отправилась на подработку. Однако же спустя три дня им пришлось поменяться.

Молли поняла, что что-то не так, как только аппарировала домой. Громко голосил один из мальчиков, а из гостиной раздавались звуки шлепков и плач детей. Женщина разъяренной фурией залетела в комнату и увидела, что Артур замахивается над одним из близнецов ремнем, который с противным свистом опускается ему на попу. Второй близнец, зареванный и несчастный, придерживает штаны, Рон и Джинни рыдают навзрыд, а Перси в кровь искусал губу и панически жмурится каждый раз, как ремень достигает цели. При ее появлении все застыли, и даже Рон перестал икать.

— Все вон, — приказала мать со сталью в голосе, и детвора опрометью бросилась из комнаты. Молли и сама не поняла, как такое случилось. Стоило детям покинуть помещение, из нее просто хлынула сила. Волосы встали дыбом и зашевелились, как языки пламени, двери захлопнулись, окна, наоборот, распахнулись, а Артура отшвырнуло в конец комнаты и не слабо приложило о каминную полку.

— Значит, пока я деньги зарабатываю, ты тут детей калечишь? — как рассерженная змея прошипела она. — Я не для того их рожала, чтобы ты за счет них самоутверждался. Убирайся…

— Нет, нет, Молли, — пытался возразить Артур, — ты все не так поняла.

Сопротивляясь магии, будто сквозь толщу воды он подошел к ней и обнял, хотя его тело горело, как от ожогов, в тех местах, что соприкасались с ее телом. Он понял, что у жены от шока может произойти магический выброс и не мог этого допустить. Да и справедливо подозревал, что больше никогда сюда не вернется, если прямо сейчас не объяснит все разгневанной женщине. Она, в свою очередь, рычала от ярости и вырывалась, но этот жилистый и худой мужчина оказался очень силен и смог ее удержать. И выбившаяся из сил женщина вскоре затихла и осела в его руках. Он перенес ее на диван и бережно усадил. У Молли в голове и во всем теле было пусто и вязко, словно заполнено киселем.

— Дорогая, — начал взволнованный мужчина, — в нашей семье не бьют детей, это было впервые. Признаю, был не прав. Но я чуть не поседел, когда увидел, что надумали эти негодники. Фред и Джордж пытались взять с Рона непреложный обет и уже почти произнесли формулу до конца. Представляешь, что было бы с Роном? Такая серьезная клятва в этом возрасте — это верная смерть. У меня просто мозги отключились, прости меня, — простонал он, покаянно уткнувшись ей в колени, пока Молли лениво обдумывала услышанное.

— Принеси мне горячего сладкого чаю, — апатично попросила она. Говорить не хотелось.

— Конечно, конечно, дорогая, — с готовностью подорвался Артур и, накрыв ее пледом, понесся на кухню, чтобы через минуту вернуться с дымящейся кружкой.

— Не трогай больше мальчишек, — заявила супруга, — завтра я сама с ними разберусь. И не забудь извиниться за свое рукоприкладство, это недостойно взрослого человека, — добавила она, выпив чаю и засыпая.

А расстроенный Артур выключил свет и вышел, тихонько затворив за собой дверь. Ему было необычайно стыдно перед супругой и детьми за то, что он не совладал с собой, не сдержался. Но одна только мысль — потерять кого-то из близких — ужасала его. Бледная, сломленная Молли до сих пор стояла у него перед глазами. А увидеть бледного безжизненного Рона… нет, он не смог бы такое перенести. И все же он сожалел о случившемся.

Вечером у него начался жар, и всю ночь его кости словно выворачивало в суставах, голова раскалывалась, а желудок болел, потому что рвать ему было уже нечем, а тошнота продолжалась. И, несмотря на все страдания, мужчина был даже им рад и принял как искупление за порку сыновей и свою несдержанность, в моменты просветления вспоминая и восхищаясь своей женой. «Настоящая ведьма, — завороженно думал он, в очередной раз склоняясь над тазом, — а как же она сильна магически, просто слов нет. Все же как мне повезло с моей Молли».

Утром, сразу после завтрака, прошедшего непривычно тихо, миссис Уизли вынесла свое решение, и оклемавшийся к тому времени Артур в который раз поразился ее уму. Она, конечно, лишила близнецов сладкого на месяц и дала поручений на две недели, но, главное, она их разделила, пригрозив отправить одного из сорванцов не в Хогвартс, а в Дурмстранг. А пока переселила Фреда, зачинщика происшествия, в комнату к Биллу и Чарли. На мальчишек было больно смотреть — как они извелись друг без друга. Но, однако, не канючили и стойко сносили наказание, хотя явно предпочли бы получить еще порку от отца, чем нагоняй от матери. Работа у них была в разных концах дома. Свекор у Молли был магглолюбцем, и в доме имелось изрядное количество обычной литературы, в том числе детские головоломки, занимательные задачки и учебники за три младших класса. Так что мальчишки учились писать пером, переписывая сказки из книги и заучивали стихи и таблицу умножения, которую, к слову, никто в семье не знал, включая саму Молли. И занимались каждый у себя в комнате, встречаясь только за столом и на вечерних посиделках. Артур, видя их перегляды и явное общение, для которого им и слова не требовались, просто поразился, как эти двое беззвучно общаются между собой. У близнецов был явный талант к ментальным наукам, и отец сделал себе зарубку на память купить подходящую литературу, когда они подрастут. А пока у него просто сердце кровью обливалось от их страданий, но вмешаться в решение жены он не посмел.

Молли после того случая стала оставлять детей на Перси. Он был очень ответственный и во всем следовал букве закона, установленного у них в доме. Достаточно было поставить ему задачу, и он контролировал исполнение до мелочей. Но, конечно, мать установила на детей следящие чары — они подавали сигнал, когда ребенку грозила опасность. И давала задания, например, что-то переписать, или смастерить, или выучить, а сама с Артуром отлучалась на пару часов на подработку. И, надо сказать, зарабатывали вполне прилично, правда, по меркам мира магглов. Но первое, что Молли себе купила — ингредиенты для зелий. А кое-какие, самые дорогие, такие, как шерсть единорога и некоторые травы ей неожиданно прислал Билл.

Сами зелья хоть и варились долго, но были довольно просты. А в тетрадке подробно расписан каждый этап, потому с ними проблем не возникло, и качество оказалось довольно пристойным. Лицо немного подтянулось, морщины и неровности разгладились, и веснушки напрочь исчезли. Жаль только, что для груди и тела подтягивающий крем нужно было покупать, потому что он, как и зелье похудения, был сложным. И готовить его Молли бы остереглась, боясь испортить дорогостоящие ингредиенты. Но и без этого крема ее настроение заметно повысилось, цвет лица и блеск глаз радовали, постройневшее тело тоже, если, конечно не раздеваться. Так что в целом, женщина была довольна результатом.

Вскоре, по воле случая, размеренная жизнь Молли изменилась. Однажды она пришла в спальню, чтобы напомнить Артуру не забыть наколоть дров для завтрашнего пикника. У них выпал общий выходной, и она решила устроить детям праздник на природе. Постучав и немного подождав, она вошла, но мужа в комнате не было. Пройдя в глубь спальни, вдруг услышала шум воды из ванной и, не желая встречаться с неодетым мужчиной, решила вернуться, когда ее неожиданно схватили сильные руки и прижали к твердому мужскому телу. И не успела женщина запаниковать, как, посылая толпы мурашек ей в ухо, страстно прошептали: «Моя Моллипусечка». А после начали покрывать ее шею неистовыми поцелуями. Растерянная Молли хотела возразить, но жаркое марево уже охватило ее тело. Низ живота налился мучительной тяжестью, и ей до дрожи захотелось, чтобы кто-то сильный наполнил ее легкостью. И все же она попыталась перехватить инициативу, но ей не позволили. Артур жестко перевернул ее к себе лицом и впился в губы пламенным поцелуем, после чего, порыкивая, оттащил на кровать, словно зверь в свое логово.

Очнулась Молли только к обеду. Артура рядом уже не было. Пылкий муж перестал ее терзать только под утро. В теле чувствовалась нега, а мысли текли вяло и лениво. Кто бы мог подумать, что ее рохля-муж с блаженным взглядом такой ненасытный в постели. Он чудесным образом превратился в какого-то зверя — льва, а эти его порыкивания… иногда ей и впрямь казалось, что он сожмет зубы на ее шее.

«Интересно, — отстранено думала женщина, — это разовая акция от длительного воздержания, или он всегда такой необузданный и дикий в своих желаниях? По крайней мере, теперь я знаю, по какой причине вышла за него замуж», — неожиданно подытожила она, лениво ухмыльнувшись и выдавив пару истеричных смешков.

От одного только воспоминания о том, что он выделывал, да так, что даже не было сил сказать «нет», ее бросило в жар. Немного томно повалявшись, Молли вздохнула и нехотя поднялась — обещанный пикник и дети ждать не будут. Кое-как удержавшись в вертикальном положении — ноги дрожали, и разморенное туловище грозилось стечь на пол киселем — оглядела себя. Смутно вспомнилось, что Артур после всего привел раскуроченную постель в порядок, обтер ее всю влажным полотенцем и даже умудрился натянуть ночнушку. «Заботливый, — лениво подумала она, идя на выход, — значит, толк будет».

Артур, несмотря на то, что проспал всего пару часов, вскочил очень рано. Вся его душа пела, а тело было до неприличия бодрым. Бросив взгляд на свою милую Молли, которая выглядела такой удовлетворенной, хрупкой и безмятежной, он счастливо улыбнулся и тишком вышел из спальни, позволив себе весело напевать только на лестнице, чтобы не разбудить дражайшую половину. Он чувствовал себя как никогда живым и таким легким, словно вся тяжесть и грязь слетели с него, как патина с золота, оставив только благородный блеск сияющего в свете солнца настоящего драгоценного сокровища. Ему и в голову не пришло, что произошедшее — всего лишь результат банальной ошибки.

Молли, в свою очередь, не выглядела привычно суровой и хоть и не улыбалась, как ее муженек, но была спокойна и безмятежна. Но не потому, что помирилась с мужем, как тому казалось, а по причине банальной лени — ей не хотелось шевелиться. Но, сидя на дальней скамейке с чашкой чая, заботливо закутанная пледом и глядя на бегающих детей и Артура, которые были до неприличия счастливы, подумала, что, пожалуй, рада и совсем не против такой семьи.

Внезапно мир замер, ее память словно раскрылась, и в нее потоком хлынули воспоминания. И оглушенная женщина, не в силах пошевелиться, впитывала в себя будто бы чужую жизнь, но при этом странно свою. Когда Рон спустя полчаса подбежал к застывшей матери, чтобы проводить ее в дом, та уже вполне отошла от шока, и только всегда твердый и уверенный взгляд сменили странные смятение и растерянность. Как? Как она могла быть такой дурой?

Молли на автомате уложила детей и, не замечая призывного взгляда мужа, привычно проследовала в гостиную, закрыв за собой дверь. Артур тяжело вздохнул, проводил супругу тоскливым взглядом и досадливо нахмурился. Но потом его лицо неожиданно просветлело, и он, тихо насвистывая, отправился в спальню.

«Видимо, перестарался, — подумал он, самодовольно хмыкнув и приосанившись, — Молли, безусловно, требуется покой после бессонной ночи».

Сама Молли в это время была далека от романтики и вообще от чего-либо, кроме как справиться с потоком неожиданной информации, которая требовала немедленного разбора и анализа. Легла, погасила свет и окунулась в свою, такую странную и нелогичную для себя сегодняшней, жизнь.

В детстве она была живым и шустрым ребенком, обожала своих старших братьев и постоянно участвовала в их мальчишечьих забавах и проделках. Отец души не чаял в дочери и не уставал баловать, а она платила ему восторженной детской любовью. Он был суров и безжалостен к врагам, требователен к сыновьям, но Молли видела лишь другую его сторону, обращенную только к ней: любовь, заботу, понимание. А его голубые глаза светились мягкостью и безмятежностью.

Есть люди, во взгляде которых напор и сила, они готовы вырвать у жизни все, что пожелают. И от этого рядом с ними надежно, и ты чувствуешь себя в безопасности. А есть такие, как отец Молли, в их глазах покой и тишина, словно они точно знают, что все будет так, как они захотят. И с такими людьми ощущение защищенности сильнее во сто крат, ведь они убеждены, что сама судьба хранит их и добровольно, щедрой рукой даст все, чего бы они ни попросили.

Такой взгляд, как у отца, был у Артура, и юная Молли каким-то внутренним чутьем поняла, что как бы ни сложилась жизнь, он сохранит этот ясный взгляд и спокойную уверенность, правильность жизни и цельность натуры. Она приняла его душой задолго до того, как влюбилась и отдала свое сердце. Приняла, как что-то с детства знакомое, надежное и незыблемое. А когда они повзрослели, то не могла не полюбить этого парня и не ответить на его чувство.

Он внес в ее жизнь и душу забытую гармонию. Отец в детстве создавал для нее иллюзии и рассказывал потрясающие волшебные истории, уводя в мир грез. И Артур делал то же самое — посвящал ей стихи и баллады, дарил полевые цветы, плел для нее венки. И даже пытался петь серенады при полном отсутствии слуха, чем очень ее забавлял, да и сам смеялся вслед за ней. Это было самое счастливое время для юной Молли — чистые чувства, незамутненная радость, трогательная и нежная, как в детстве. Легкость и безмятежность.

Никто, кроме Артура, не выказывал чувства так открыто, так откровенно и в то же время наивно и невинно. В их отношениях не было место грязи и пошлости. Молли была красивой девушкой и хоть и считалась сговоренной, но сколько раз ловила на себе липкие, раздевающие и сальные взгляды старших парней, когда вошла в возраст. И как выгодно Артур отличался от них, искренне восторгаясь ее красотой и юностью, ничего не замышляя, не держа камень за пазухой, — просто потому, что она существует на свете и украшает собой этот мир.

Ее мать, в отличие от отца, наоборот, недолюбливала дочь, отдав сердце старшим сыновьям. Теперь Молли ее вполне понимала, но тогда-то она казалась девочке суровой, несправедливой и придирчивой. Посягала на ее свободу, ограничивала общение с братьями и все время что-то требовала.

Бесконечные страницы нудного сухого текста чужих родословных, этикет, вариации реверансов на любой случай. Километры танцевальных фигур и сплетенных кружев, обряды, латынь и еще много всякой заумной чепухи, без которой легко можно обойтись, как искренне считала сама Молли, тоскливо провожая взглядом облака, проплывающие мимо окон ее классной комнаты.

Сегодняшняя Молли ясно видела, что была несправедлива к матери. Та была истинной аристократкой, жила так, как многие поколения до нее, и старалась привить свой образ жизни собственной дочери — облегчить ей вхождение во взрослый мир и неприглядную циничную реальность, где нет места мечтаниям и любви, а только интересы рода. Брак матери, как водится, был договорным. И хотя ей повезло со сравнительно молодым и неглупым мужем, но любви между ними никогда не было. Только долг, честь и взаимное уважение. Но Молли не испытывала к ней приязни, и потому такой жизни, как у родительницы, для себя не хотела. Она любила и была очень близка с отцом, вот и выбрала Артура — ведь между ними сразу возникли притяжение и понимание, словно они всю жизнь знали друг друга и хотели от судьбы одного и того же.

Но Молли сильно заблуждалась — мать любила ее, как могла и умела, как ее научили в свое время. Просто дочь была ей совсем не интересна. Сыновья — это величина неизвестная. Повзрослев и возмужав, они смогут стать, кем пожелают, добиться всего, к чему стремятся. Ими легко можно гордиться, по ним ее будут узнавать и помнить, как ту, что подарила им жизнь. А дочь? Дочь — просто очередная женщина в мире мужчин, и ее судьба и удел известны и незавидны: выйти замуж, родить детей и вести хозяйство. Вот и все, заранее ясно и не стоит внимания. Зачем привязываться к той, которая в положенное время покинет отчий дом и повторит судьбу собственной матери, как и многие до нее. Надо просто передать ей знания, пока есть время, чтобы она не опозорила род, из которого вышла, и в свою очередь передала их своей дочери.

В целом Молли могла понять мотивы своих прежних поступков и логически их объяснить. Кроме того, было очевидно, что ее цинизм (люди предпочитают называть это «здравый смысл») обнаружился в ней под влиянием слов и суждений собственных детей, показав всю бездну заблуждений. А новый характер, мнение и способ восприятия, видимо, это те стороны ее личности, пробудившиеся от магического выброса, когда как ранее просто жили в ней, оставаясь невостребованными.

Поведение и малоприятные слова детей, в отличие от прошлой себя, ее не огорчили и не потрясли. Более того, она полностью разделяла их мнение, понимая, не осуждала и не держала обиду. Правда, это происшествие позволило ей взглянуть на все по-новому.

Например, Билл уже не казался ей идеальным сыном. Она своей циничной натурой теперь ясно видела то, чего раньше в силу характера не замечала — его фальшь, подхалимаж, манипулирование матерью и ее слабостями, чтобы всегда пользоваться особым положением в семье, получать некие бонусы в обход других. Но то, что ужаснуло бы прежнюю Молли, эту привело в восторг и вызвало довольную улыбку. «Хорош шельмец, — подумала она, — далеко пойдет и не пропадет. Только теперь тебе, дорогой, так легко ничего не упадет», — усмехнулась она. Все его жалкие потуги и интриги для ее взрослого ума были мелочны и топорны. И не вызывали ничего, кроме усмешки. Но что ей действительно не понравилось — брезгливая жалость, которую он испытывал к родителям. Хотя и в этом она его понимала: трудно уважать подобных личностей, но быть предметом таких чувств больше не желала.

Вообще, все дети разочаровали Молли, но тут была целиком ее вина. Орать, как торговка на рынке, пусть и беззлобно, чтобы тебя не воспринимали всерьез даже малыши, а твое слово ни во что не ставили — это противно и жалко. И она в который раз убедилась, что интуитивно повела себя абсолютно правильно — наведя порядок, определив семейную иерархию и проявив твердость, заставила себя уважать. Теперь ее мнение было основополагающим, власть в семье незыблемой, а слово верным и твердым — с ним приходилось считаться.

И все же Молли не могла принять свои прежние чувства и поступки. Как можно предпочесть бедность богатству и положению в обществе? Они с Артуром все эти годы просто инфантильно плыли по течению, игнорируя проблемы и обрастая детьми и старым хламом. Когда можно было поступить хитрее — выйти замуж и, выполнив долг, будучи вдовой, устроить собственное счастье, сохранив титул, богатство и поддержку родни. Ее будущий муж еще в пору жениховства на ладан дышал и не сильно бы докучал молодой жене своим вниманием. Зато был герцогом с несметным состоянием, а, учитывая его возраст, не дожил бы и до их годовщины, оставив ее богатой и свободной вдовой. Хотя и сознавала, что та юная и мечтательная Молли бы не смогла поступить подобным образом. Да и в таком случае идеалист Артур не смог бы полюбить столь расчетливую и бесчестную особу. У них с мужем в данном вопросе взгляды совпали. Да чего уж там, дело прошлое. Женщину больше волновал Орден Феникса.

К директору Дамблдору прежняя Молли питала некую слабость как к кумиру. Он был в ее глазах благодетелем и обладал непререкаемым авторитетом. Но теперь миссис Уизли ясно видела, что он уже давно просто использует их с мужем, и, похоже, так преуспел в этом деле, что они словно заговоренные слепо шли, куда скажут, забыв про собственных детей и ставя интересы Дамблдора и его Ордена выше интересов своей семьи. Прижимистая Молли быстро подсчитала, сколько галлеонов за эти годы они спустили на «правое дело», и досадливо заскрипела зубами. А потом оценила их риски в случае возвращения Воландеморта, о чем не уставал твердить старец, прикинула вероятность войны и ужаснулась перспективе. И пусть она не пылала слепой любовью к детям, как раньше, но потерять кого-то из них было бы страшно и больно. Не для того она их рожала и растила, чтобы кто-то распоряжался их судьбами и жизнями. Решено! С Орденом Феникса пора заканчивать!

Еще одна всплывшая проблема — «предатели крови». Они с мужем невольно, из-за своей безалаберности и наивности, перекрыли детям все выходы в местное общество. Ни блестящей карьеры, ни выгодной женитьбы им теперь не светило. И женщина сделала себе зарубку на память — узнать у тетушки Мюриэль, что на самом деле обозначает это понятие, поскольку прошлое объяснение ее уже не устраивало, и можно ли как-то исправить положение? Молли даже была готова надавить на Артура и уехать из страны в ту же Америку. У мужа во всех странах родни хватало, и если дело в Англии не выгорит, то можно забрать деньги на обучение из Гринготтса и прилично устроиться на новом месте. Там, где у сыновей будет больше перспектив, и никто не станет презрительно морщиться у них за спиной. Непонятно почему она раньше считала, будто аристократы это делают от зависти к ее семье и семерым детям. «Какая же я была глупышка», — грустно умилилась Молли и на миг пожалела, что уже не так наивна и доверчива, как раньше. Реальность оказалась жестока.

Странно, но из нее магглолюбка получилась лучше, чем из Артура, который не скрывал своего интереса к магглам и даже бравировал этим, шокируя общественность. Но на самом деле, Молли бывала в магловском мире гораздо чаще него. Супруг, занятый в этих своих рейдах, аппарировал по координатам сразу на место и не видел дальше частного дома и забавных безделушек, а потому мог легко потеряться и растеряться в большом мире. В то время как жена, втайне от всех, одна, любила просто гулять в красивых парках, разглядывать витрины и сидеть в кафе, лакомясь мороженым после работы — это ее успокаивало.

Магловский мир был огромен и интересен, она чувствовала себя в нем свободно, словно всю жизнь в нем прожила. И вполне нормально перенесла бы переезд в другую страну и даже жилье в магловском квартале. Молли, несмотря на то, что была чистокровной, но уже давно привыкла свободно общаться с магглами в своем поселении, заказывала продукты, перекидывалась редким словом с соседями. И никогда не поддерживала идей о том, что маги лучше и выше магглов, хотя тот же Артур искренне жалел несчастных — ведь им приходится жить без магии и придумывать забавные штучки. В его отношении к ним присутствовала изрядная толика превосходства, хотя сам он ее не замечал. Раньше и самой женщине было наплевать на магглов, но сегодняшняя Молли была совсем другой.

Например, мистер Бернс, молочник-маггл, делал удивительно вкусные твердые сыры и без всякого волшебства. Когда как у самой Молли вкусно выходили только мягкие, десертные и пряные сыры для завтрака, а остальные не получались даже с магией. Потому женщина относилась ко всем людям так, как они того заслуживали. Даже маггл мог заслужить ее искреннее уважение, и она не гнушалась его выказывать. Парадокс заключался в том, что она хоть и обожала магию, но маггловский мир стал ей ближе, чем враждебный мир магии, в котором ни ей, ни ее семье места не было.

На следующее утро, когда Артур поздоровался с ней и нежно, но с некоторой опаской поцеловал в щечку, она ему это позволила. Каким бы он ни был — это ее муж. И не хуже других, а во многом и лучше. Потому она удостоила его вялой улыбки. Супруг предсказуемо просиял в ответ, позавтракал и, переделав утреннюю часть дел, убежал на работу счастливым и довольным.

Молли, заняв детей и приготовив обед, отлучилась на пару часов на работу. Близнецы, чей срок наказания уже закончился, и потому они вновь заняли одну комнату, увлеклись «Набором юного алхимика», подаренным матерью, и обещали вести себя тихо. А за остальными тщательно следил Перси.

Сама женщина, пока махала палочкой, очищая помещение, всерьез раздумывала над тем, как бы открыть фирму в магловском мире по наведению чистоты в частных домах и офисах. Или делать ремонты — ведь магией получалось все гораздо проще и быстрее. Да те же обои, если даже клеить на клей, но с помощью магии, они отвалятся только со стеной, и краска ложится ровно и без подтеков. И пусть платили бы им не галлеонами, но и тут было где развернуться и подняться. А, может, потом нанять слабых волшебников-маглокровок, кому не нашлось места в магическом мире, и которые были вынуждены вернуться домой. Или оборотней, из тех, мирных. Да тот же Люпин не откажется от лишнего фунта, и пусть это несерьезно для отличника Хогвартса, но ему не до выбора, когда работы нет, а желудок сводит от голода. Она, вон, тоже аристократка, куда уж чище кровь, а не гнушается мусор выгребать, да еще и за магглами. Жизнь и не тому научит и заставит. И миссис Уизли решила вечером попросить Артура сделать им все магловские документы — все равно, если им предстоит уехать, они пригодятся.

Вернувшись домой и накормив детей, она решила написать тетке. Но не успела пристроиться с письменным набором за столиком в гостиной, как камин вспыхнул, и в комнату вступила женщина. Молли сразу ее узнала. Это была миссис Макгонагалл, ее соратница по Ордену, а также профессор и по совместительству декан Гриффиндора в Хогвартсе. Прибывшая окинула помещение цепким взглядом, после чего ее глаза остановились на хозяйке.

— Молли, дорогая, — довольно приветливо сказала та и, подойдя, приобняла опешившую женщину (принимать гостей Молли сегодня не планировала). — Рада видеть тебя в добром здравии. Наслышана о несчастье, что с тобой приключилось, — продолжила она, скорбно поджав губы, когда они с Молли присели на диван.

— Э-э-э…

— Меня зовут Минерва, дорогая, — подсказала гостья, поняв ее затруднение, — мы в некотором роде приятельницы, и еще я декан на факультете у твоих старшеньких.

— Что-то случилось? — вскинулась Молли, — мальчишки что-то натворили?

— Нет, что ты, не волнуйся, — ответила женщина, — они очень разумные молодые люди. У меня просто выдалась минутка, и я решила тебя навестить и справиться о твоем здоровье. Как вижу, слухи не обманули, и ты действительно потеряла память, — констатировала она, — наверняка ты чувствуешь себя ужасно и растерянно.

Потом они прошли на кухню, и за чашкой чая Молли провела самые бесполезные сорок минут своей жизни. Все это время, пока гостья с умным видом разглагольствовала ни о чем, женщина исподтишка ее разглядывала. Она не понимала, почему решила сохранить в тайне от всех возвращение воспоминаний, но было интересно, с чем пожаловала важная гостья. Ведь насколько было известно, они с Минервой подругами никогда не были, и миссис Уизли терпеливо ждала, когда гостья закончит спектакль и перейдет к настоящей цели визита.

— Так вот, все были огорчены вашим отсутствием на вчерашнем собрании, дорогая, — наконец услышала она, — быть может, в следующий раз ты могла бы отпустить к нам Артура, если тебе самой все еще нездоровится?

— Боюсь, что вам придется привыкать обходиться без него, Минерва, — печально улыбнулась хозяйка, — видишь ли, я все еще нездорова, как ты верно заметила, и нуждаюсь в постоянном уходе и внимании. Моя магия нестабильна, и целитель запретил волноваться и перетруждаться. Так что пока я полностью не поправлюсь и магия не войдет в норму, буду нуждаться в муже. И если я еще согласна делить его с работой, то ваши собрания могут вполне без него обойтись. Он нужен своей семье.

— Могу тебя понять, дорогая, — ответила гостья, — но до меня дошли слухи, что ты запретила Артуру отчислять взносы в Орден, неужели это правда?

Она с недоверием и разочарованием уставилась на хозяйку в ожидании ответа.

— Правда, — честно призналась Молли. Разговор стал напрягать. — В семье и так не хватает денег, чтобы тратить их неизвестно на что.

— Как это неизвестно на что? — поразилась Макгонагалл, — мы помогаем нуждающимся членам Ордена, Молли. Например, снимаем дом для миссис Фигг. Это одинокая женщина, и кроме кошек у нее никого нет. Покупаем одежду и игрушки неимущим сиротам и вдовам орденцев, чьи кормильцы погибли в прошлом противостоянии с Тем-кого-нельзя-называть. Им, кроме нас, помочь некому, — возмущенно распиналась женщина, не замечая, как Молли сначала опешила от таких откровений, а потом сурово свела брови, и глаза ее опасно прищурились. — На тайные операции тоже нужны средства, на подкупы осведомителей. У бедняги Люпина даже пристойного костюма не было, он из-за такой малости чуть операцию не сорвал. Тебе должно быть очень стыдно, Молли.

— Значит, Люпину мой муж должен костюм оплатить, а жена пусть в рванье ходит, ты так рассуждаешь, а, Минерва? — отчеканила Молли. — Старушка Фигг должна в нормальном доме жить, а я, выходит, ютись с семьей в этой халупе, так по-твоему? — ярилась возмущенная женщина.

— Почему мои дети должны ходить в одежде, купленной у старьевщика? Я еле концы с концами свожу. Первый раз детей в новом в Хогвартс отправила, на эти семь галлеонов два комплекта мантий им купила, — напирала Молли на опешившую женщину. — Может, Орден и нам поможет в таком случае? У меня семеро детей. И все есть хотят, и одеть каждого надо, а кроме нас с мужем о них никто не позаботится. Чего молчишь, подруга? — издевательски добавила хозяйка. — Или не знаешь, как мы живем? Так ты оглянись. Живете там, в Хогвартсе, на всем готовом, и забот не знаете, а ты крутись как хочешь. Хватит, наигрались мы с мужем, пора и о детях подумать, — решительно отрезала женщина.

— Ишь ты, стыдить она меня удумала! И запомни, подруга, если еще кто придет стыдить и деньги вымогать ко мне или Артуру, я ваш Орден на весь магический мир ославлю. Надумали тоже — детей обирать…

Минерва пыталась было вставить хоть слово, но Молли теснила ее к камину, так что гостья быстро попрощалась и предпочла убраться, промямлив на прощание несколько слов извинений, причем вид у нее был растерянный и несколько виноватый.

«Ну все, теперь жди Дамблдора», — устало подумала миссис Уизли и вернулась к написанию письма. Старая, дряхлая сова отнесла его тете Мюриэль.

Вечером вернулся Артур, и после ужина, когда дети были уложены, она рассказала ему о гостье.

— Я хочу, чтобы ты закрыл камин от посещений, — решительно сказала Молли, — мне не нравится, что сюда могут попасть все, кому не лень, без всякого приглашения. Я не чувствую себя в безопасности и не желаю, чтобы мне указывали в собственном доме.

— Хорошо, дорогая, как скажешь, — вздохнул Артур, приобнимая жену и направляясь с ней в спальню, — я займусь этим завтра, прямо с утра. Действительно, нехорошо получилось, — буркнул он себе под нос.

— Ты что-то сказал? — спросила супруга.

— Нет, дорогая, просто мысли вслух, — ответил мужчина, — пошли спать, умаялась, поди, за день.

И пара скрылась в спальне.

Автор не поддерживает теорию Дамбигада. Но считает Дамблдора прожженным политиком, преследующим свои, никому не известные цели. Это только моя версия, причем, только в этой истории, и к реальному положению вещей отношения не имеет.

Уставшая сова вернулась только утром. В пространном письме, написанном по всем правилам витиеватой личной переписки, свойственной аристократам, тетя сообщала, что сейчас она отдыхает на водах и вернется только к Рождеству. Но так как она слишком стара, чтобы лицезреть толпу галдящих племянников столь часто, предложила встретиться, как только старшие сыновья вернутся с каникул в Хогвартс. Молли, конечно, огорчилась, но хандрить было некогда — помимо привычной подработки, в ближайшее время ей предстояло выполнить много дел.

Дни рождения Перси и Джинни в августе открывали целую череду именин в ее семье. В октябре у нее самой, в ноябре у Билла, в декабре у Чарли, а в феврале у Артура. В марте у Рона, а в апреле у близнецов. И это не говоря о Рождестве и Хэллоуине, который они, как всякие англичане, тоже праздновали.

Свои дни рождения Артур и Молли никогда не отмечали, хотя мать и получила от детей обязательные поздравления и самодельные открытки, а от мужа маленький флакончик розового масла и нежный поцелуй в щечку. На большее просто не оставалось денег. Артур обычно получал что-то из новой одежды взамен старой, которая заметно поистрепалась за год, как, впрочем, и младшие дети, которым любая мелочь в дополнение к обновке в радость была, а вот на старших сэкономить не получалось. И Молли только порадовалась, что в этом году так много подрабатывала и мужа подключала, иначе непонятно, как бы они с Артуром потянули такие расходы.

Билла в этом году назначили старостой, и Молли купила ему от них с Артуром сову, о которой тот давно мечтал. Эта пернатая обошлась ей в три галлеона и два сикля из тех денег, что удалось сберечь на Ордене Феникса. С Чарли получилось сложнее. Парня взяли ловцом в факультетскую команду по квиддичу, и, помимо комплекта спортивной формы, ему требовалась метла. «Чистомет-7» стоил восемьдесят два галлеона, а форма — восемь, и если бы не смекалка Молли, семейство никогда бы не потянуло такого подарка. Да и то, сначала они подарили сыну форму, а на метлу наскребли только к Рождеству.

А учитывая то, что семья Уизли теперь не тратилась на покупку молочных продуктов и на рыбную лавку, так теперь удалось сэкономить и на мясной. Молли посчитала, что если рыбу можно приманить чарами, так и для мяса такой способ сгодится. Таким образом, Артур теперь, кроме рыбалки, раз в неделю ходил на охоту, и их кладовая пополнилась окороками, олениной, зайчатиной и дикими утками. Это внесло существенную прибавку в бюджет семьи за счет значительной экономии на продуктах. Конечно, по сути, Артур являлся браконьером, но не пойман — не вор, тем более, что он никогда не наглел и действовал аккуратно и быстро. Сначала он наотрез отказался это делать, пустившись в пространные рассуждения о жалости к бедным зверушкам, не понимая, как можно смотреть в доверчивые глаза, а потом хладнокровно убить живое беззащитное существо.

— А мне непонятно, Артур, как можно смотреть в глаза семерым беззащитным, полностью от тебя зависящим детям, которых нужно накормить и одеть. И кроме тебя этого никто не сделает, — жестко отрезала супруга. И Молли, одарив его презрительным взглядом, молча аппарировала, а спустя час появилась с увесистым кабаном с перерезанным горлом и десятком кроликов. Сгрузив добычу на заднем дворе прямо ему под ноги, быстро и мастерски освежевала тушки магией, заполнив три трансфигурированных таза мясом.

— Надеюсь, — холодно сказала супруга, — тебе достанет ума и смелости просолить его и повесить в сарай — ему нужно отвисеться. Иногда мне кажется, Артур, что именно я мужчина в нашей семье, — с горечью добавила она и ушла в дом, пока опешивший от такого поворота муж в растерянности застыл посреди двора, неверяще глядя на эту груду мяса.

Сама Молли заперлась в ванной, где ее вырвало, и пусть ничего вручную делать не пришлось — только «остолбеней» и «секо», но убивать впервые было страшно и противно. Что ни говори, но это не женское дело. Хотя, как любые аристократы, Пруэтты обожали охотиться, и вид подбитой живности, как и обязательная лисья травля в сезон, Молли не смущали. Отец брал ее с собой на охоту с тринадцати лет, поскольку она держалась в седле не хуже братьев. Ей ужасно нравились ее синяя амазонка и шляпа с вуалью совсем как у взрослой, возбужденная суета и повизгивание собачьей своры, нетерпеливо мельтешившей под копытами лошадей. Протяжный и в то же время задорный звук рожка. В манор на охоту всегда собиралось много гостей, большинство из которых, как потом оказалось, поддерживало политику Темного лорда. Но в то время, несмотря на политические разногласия, они были просто друзьями семьи и такими же аристократами — равными по положению и влиянию — люди одного круга. Но юная Молли в своем легкомыслии никогда не задумывалась о таких вещах. Ей просто нравилось мчаться по полям рядом с отцом и братьями, чтобы холодный ветер обдувал разгоряченное скачкой лицо, преодолевать препятствия. А если удавалось обставить некоторых зазнавшихся выскочек, с которыми училась в Хогвартсе, то и вовсе была счастлива. Охота — это единственное, что она искренне полюбила из всей этой аристократической дребедени. Но примитивное убийство дичи сильно отличалось от охоты, вместо азарта и радости вызывая гадливость и отвращение, а потом ей еще пришлось прибрать за собой, чтобы следов не обнаружили. Ведь почти все угодья в Англии были частные, и пусть по магическому закону она ничего не нарушила, но светиться перед магглами все же не стоило.

Шокированный Артур, видимо, сделал соответствующие выводы, а потом, увидев довольных домочадцев, и вовсе втянулся, проявил инициативу и подарил Молли пару лисьих шкурок, которые пошли на воротники жене и дочке. Молли оценила его энтузиазм и посмотрела более чем благосклонно, от чего Артура захватил азарт и дальше удивлять любимую супругу. Та не осталась в долгу, и мистер Уизли на Рождество получил новую мантию, подбитую волчьим мехом, собственноручно сшитую его благоверной. Так что с тех пор недопонимание между супругами на время забылось, и мир в семье был восстановлен.

Себе на день рождения Молли подарила набор зачарованных игл, которые сами шьют и чинят одежду магией и две пары вязальных спиц за баснословные восемь галлеонов. Одни вязали носки, шапки и шарфы, а другие — серьезные и сложные вещи и кружева. Она всегда мечтала о таком наборе, но средств на себя никогда не хватало, и даже если получалось накопить требуемую сумму, как всегда появлялось что-то более нужное, и мечту приходилось откладывать. Но в последний раз все получилось по-другому.

Деньги со своей подработки она тратила только на себя, справедливо полагая, что именно муж должен обеспечивать семью, и облегчать ему эту задачу не собиралась. И если одежду для себя она приобретала все еще неохотно, то на приятные мелочи и подарки денег не жалела.

В магазине волшебного рукоделия, помимо самого набора, она приобрела несколько модных журналов. А схемы для вязания, прилагавшиеся к набору спиц и крючков, обновлялись автоматически, подстраиваясь под магическую моду. Зато на самой пряже удалось существенно сэкономить, купив ее в обычном магловском магазине, как и ткани на мантии и одежду. Никогда еще в семье Уизли не справляли Рождество за таким богато накрытым столом и во всем новом, хотя, конечно, на обустройство дома денег ожидаемо не хватило. Но Молли на это и не рассчитывала.

Билл в этом году остался в Хогвартсе. Дело молодое — он теперь староста, да и Рождественский бал никто не отменял. Но прислал большое письмо, полное благодарности, — старший из детей даже не ожидал получить что-либо еще после осенних трат и был просто в восторге от своего подарка. Чарли приехал и при виде метлы просто потерял дар речи, в своих восторгах не зная, как отблагодарить родителей. Ну и конечно миссис Уизли связала всем шапки, шарфы, варежки, жилеты и фирменные свитеры. Не те уродливые и грубые, страшных цветов, с корявыми буквами на груди, а тонкие, модные и изящные, которые и чистокровному надеть незазорно будет, а то, что не из магической шерсти, так кто из школьников-то поймет, если подумать. Но тишь да гладь в семействе продержались недолго. На пятый день Рождества их навестил Дамблдор.

Артура экстренно вызвали на работу, пообещав двойную оплату, потому Молли не возмутилась и спокойно его отпустила. К вечеру он вернулся, но не один, а в компании. Старец сиял как начищенный медный таз, расточал добрые улыбки и, одобрительно кивая, оглядывал домочадцев цепким взглядом.

— Молли, девочка моя, рад тебя видеть в добром здравии, — радушно поприветствовал он недовольную хозяйку. — А я был по делам в Министерстве, встретил Артура, и он любезно пригласил меня на чашку чая. Ты похорошела и выглядишь довольной. Сразу видно, что муж хорошо заботится о тебе, — добавил он, усаживаясь на предложенный стул. — Я всегда знал, что вы замечательная пара и подходите друг другу, — с лукавой улыбкой покивал он, сверкая стеклами очков-половинок.

— Да, Артур удивительно внимательный и терпеливый муж, — согласилась женщина, разливая чай и пристально гипнотизируя тяжелым многообещающим взглядом притихшего супруга, — и всегда точно исполняет мои просьбы и пожелания. Бережет мой покой, — с намеком добавила она, тоже присаживаясь.

Потом последовали пространные монологи гостя о природе, погоде, детях, и когда Молли вынырнула из сонного марева, то увидела, что все домочадцы разошлись, и они с директором сидят вдвоем за столом над чашками нетронутого и давно остывшего чая. Причем, если женщина наверняка выглядела сонно, то Дамблдор откровенно плохо, хотя и пытался держать лицо.

— Прошу прощения, мистер Дамблдор, но я, пожалуй, пойду прилягу, — растерянно сказала Молли, — я все еще не совсем здорова. Но я позову Артура, и он составит вам компанию.

— Не стоит ради меня тревожить близких, — морщась ответил гость, — сам, надо сказать, несколько нездоров — кости ноют, на погоду, должно быть. Я пойду, а вы отдыхайте. Рад, что с тобой все в порядке, девочка моя, счастлив был повидаться, — добавил он и скрылся в камине. А Молли еще долго стояла, глядя на пламя, и гадала — зачем он вообще приходил, и почему ей так хочется спать? После чего и впрямь поднялась в спальню и прилегла, оставив разборки с мужем на потом.

В отличие от Молли, Альбусу не спалось. И не спалось еще двое суток, а суставы выворачивало так, что помог только эликсир на основе молока единорога и слез феникса. Но с ним такое уже бывало, правда не так сильно, как на этот раз. Наконец избавившись от боли, он лег в заботливо нагретую домовиками постель и погрузился в свои мысли. А подумать было о чем.

Как и все сильные и не безродные маги, он тоже имел дар. В его случае это был «Целитель разума». Надо сказать, что сам дар был не редок, и в той или иной степени встречался у всех древних семей. Например, тем же Малфоям с его помощью всегда удавалось выходить из неприятностей с минимальными потерями, поворачивать все к своей выгоде и убедить кого угодно в чем угодно. Если сказать проще — это дар плести словесные кружева, вкладывая в слова магическую силу, придающую всему сказанному убедительности, и вызывая доверие. Но Малфои владели неполным даром, что и определило их род занятий — политику и дипломатию. В то время как у Альбуса дар был полный и потому позволял делать из магов марионеток без всякого Империуса.

Но, вопреки расхожему мнению, запросто копаться у магов в головах и внушать им свою волю было затруднительно. Для этого требовалось доверие. Но прав был один мудрец, когда сказал, что «от ненависти можно защититься, а от любви нет». Директор был не глупее мудреца, потому не сверкал гневно глазами на своих политических оппонентов и грозно не потрясал кулаками, а вел себя благожелательно, предпочитая ласковые увещевания грубой силе. Его яркие мантии, бусики, колечки, колокольчики и другие магические атрибуты заведомо снижали критическую оценку, вызывая улыбку у его противников и настраивая их помимо воли на позитивный лад. Так что благодаря этим нехитрым (а на самом деле очень даже хитрым) приемам, многие хотели от него избавиться, но никто так до сих пор и не решился убить, хотя всем аристократам он был как кость в горле. Но разве можно поднять руку на этого чудаковатого старого идеалиста, который почти оторвался от реальности и вовсю твердит о всеобщем благе и любви. Короче, чистокровные его презирали, но признавали довольно опасным, хотя и не агрессивным, а вполне себе безобидным и чересчур назойливым стариком, портившим всем жизнь, но не со зла, а от несбыточной мечты сделать всех равными и счастливыми. Но все сходились во мнении, что этого блаженного старца лучше не злить — ведь Гриндевальд не принял его в расчет, на чем и погорел.

Вербовка адептов культа любви и блага проходила просто и незаметно. Дамблдор был очень тщеславен и предпочитал видеть в своих рядах людей исполнительных, но безынициативных — такими удобно было управлять, не жалко потерять и легко заменить. Он не гнался за большими деньгами и влиянием, как это сделал Воландеморт, делая ставку на аристократов и пуская их богатства на террор, а действовал хитрее. Те крохи, что несли ему орденцы, действительно все до кната шли на помощь нуждающимся, медленно и верно создавая для него репутацию не просто волшебника, твердившего о всеобщем благе, но и несущего его в массы в виде пусть скромной, но материальной помощи. Заботливого и мудрого политика, под чьей дланью все будут накормлены и не оставлены на произвол судьбы. И конечно же все думали, что средства на благотворительность он берет из своего кармана. Этот общеизвестный для любого магловского политика и очень действенный прием давал ему уже второе поколение верных последователей взамен тех, кто погиб в первое противостояние с Темным лордом.

Все разговоры он вел за чашкой чая под расслабляющий клекот феникса. Рукава яркой струящейся мантии размеренно колыхались, пока он, не переставая говорить, заботливо расставлял сладости на столе. Ткань лениво переливалась, а серебристые звезды мерцали. Для его гостя не было более безопасного и уютного места на свете, чем кабинет директора. Проявить участие и интерес, вовлечь в диалог, а потом свернуть на длинный монолог ни о чем, тем самым ослабить внимание, околдовывая, опьяняя. Внушить нужную мысль, вовремя тряхнуть бородой, чтобы колокольчики мелодично звякнули, возвращая в реальность и закрепляя внушение. Это целое искусство, неподвластное большинству. Дамблдора, на самом деле, давно не волновали ни власть, ни богатство, ни даже Дары Смерти — он был слишком стар и мудр для таких мелочей. Только игры разума. Внушить амбициозному мальчишке мысль, что он особенный. Равный взрослому сильному волшебнику — ему, Альбусу, поселив тем самым семена гордыни. Наблюдать, как семя развивается на благодатной почве, как дает всходы и что из него вырастает. Посмотреть, как в свою очередь подросший мальчишка передаст эстафету другому, запустив в жизнь новый круг. Добро сменяется злом, жизнь смертью — непрерывная череда эволюций, обнажающих души, показывающие кто чего стоит. Выживают сильнейшие. Это понимание истинного смысла жизни — настоящее искусство, доступное единицам, а в правду сказать — только ему одному. Люди такие предсказуемые и ведомые в своем большинстве, что даже скучно. Мысли Альбуса перешли на Уизли, и старец нахмурился, недовольно вглядываясь в темноту.

Старшего Уизли он встретил в Министерстве, когда был там по делам. Альбус, безусловно, слышал про несчастье, постигшее их семью, и сейчас жалел, что не придал этому событию должного значения и не вмешался раньше. А теперь время, увы, упущено. Артур тогда просил посмотреть жену, которая очень изменилась после потери памяти, но в то время вовсю шла подготовка Хогвартса к началу учебного года, и хоть директор сам этим не занимался, но некоторые дела требовали его личного присутствия. Так что, посочувствовав и обнадежив расстроенного мужчину, он благополучно забыл и о своем обещании, и о семействе Уизли. Но совершенно неожиданно ему о нем напомнила Минерва.

Женщина вернулась от Уизли в истерике, и Альбусу с трудом удалось ее успокоить. У его верной соратницы произошел когнитивный диссонанс — она пребывала в полной растерянности и не знала теперь, что и думать. С одной стороны, Уизли проявили недостойное сил Света себялюбие и отказались не только посещать собрания, но и помогать Ордену материально. Но с другой стороны, Минерва открыла глаза на то, что детей и в самом деле надо кормить и одевать, а живет многодетная семья и впрямь небогато. Женщина даже испытала доселе неведомое чувство стыда и смущения за свою новую мантию из шотландки, подбитую мехом, и добротные уютные покои декана, в то время как Нора выглядела настолько убого, несуразно и хлипко, что, казалось, первый же порыв ветра разнесет ее по полю. В общем, профессор Макгонагалл была одновременно зла, обижена, смущена и в полной растерянности. Так расстроена, что даже слабо реагировала на увещевания своего патрона, которому большого труда стоило ее успокоить и выпроводить восвояси.

Теперь Альбус ясно видел, что самые преданные и внушаемые члены Ордена, а в перспективе и еще семь новых кандидатов с семьями, ускользают у него из рук. С Молли от магического выброса спали все внушения, а скептицизм и недоверие помешали ему навесить на нее новые. Ему привычно удалось ввести ее в расслабляющий транс, но прочитать что-то глубже поверхностных мыслеобразов не удалось. Ее нестабильная магия, не поддерживаемая доверием, возмутилась и ответила неслабым ментальным ударом, хотя сама женщина этого даже не поняла. И хорошо еще, что вторженец отделался только головной болью и бессонницей, ведь оказалось, что Молли очень сильна. Кто бы мог предположить, что в банальной домохозяйке столько магической силы. С ней в будущем могут возникнуть проблемы. В любом случае, пока трогать ее не стоит — чревато, неизвестно что выкинет ее магия, если попытаться подкорректировать ей сознание еще раз. «Решено, — подумал Дамблдор, — оставим пока все как есть, а там, глядишь, память вернется, и все станет по-прежнему. И все же, — размышлял он, кряхтя переворачиваясь на другой бок, — почему ее голову занимают такие странные мысли?» Ведь единственное, что удалось ему рассмотреть, это большое стадо козлов. И у каждого было его лицо.

На следующий день Молли проснулась не в духе. Голова ныла, как будто она спала дольше, чем следовало. Да и общее состояние было довольно нервозным. Но дела сами себя не сделают, потому женщина привела себя в порядок и вышла. Спускаясь по лестнице, она на автомате кидала очищающие чары. Внезапно ей под ноги что-то стремительно бросилось. Тело Молли, ослабленное болью, среагировало мгновенно, и когда она поняла, что это была всего лишь крыса Чарли, было уже поздно. Женщина на минуту растерялась, а потом философски пожала плечами и продолжила свой путь. Она терпеть не могла крыс, считая, что в доме им совершенно не место, но ее привез из Хогвартса Чарли — спас ее от кошки на первом курсе, оставил себе и держал в клетке. Но Короста всегда как-то выбиралась и гуляла по дому. За что и поплатилась. И все же Молли было немного стыдно перед сыном, хоть она решила и не говорить ему ничего. Но раздражение требовало выхода, и Артура с утра совершенно справедливо ждала выволочка за то, что без предупреждения тот посмел вчера притащить к ним гостя.

Рождественские праздники быстро закончились. Артур, после большой выволочки, наконец закрыл камин от посещений для всех, кроме родственников, и клятвенно пообещал не тащить незваных гостей в дом без ее согласия.

Счастливый сын, прижимая к себе вожделенный подарок и кучу свертков с выпечкой, вернулся в Хогвартс. Что странно, Чарли не сильно горевал от потери грызуна. Чтобы найти Коросту, он попросил отца применить заклинание поиска. Чары показали, что крысы в мире живых нет. Молли втайне опасалась, как чувствительный мальчик отреагирует на эту печальную новость, но тот отнесся к этому удивительно спокойно. Чарли не думал, что крыса могла быть магической, скорее, обычной, а они живут всего три-четыре года. Учитывая, что у нее не было пальца, и вытащил он ее из пасти Жмыра, значит, ей знатно досталось от жизни, пока она к мальчику не попала. Так что прожила Короста по крысиным меркам весьма долгую жизнь. «Видимо, она ушла умирать как многие животные, чувствующие, что их час пришел», — рассудил парень.

— Я специально привез ее домой, чтобы отдать Перси, — сказал он, категорически отказываясь от предложения Молли купить нового питомца. — Тренировки отнимают много времени, мам, я уже не мог уделять Коросте достаточно времени, и она стала скучать. А у нас в гриффиндорской спальне шумно и беспокойно. Перси ответственный, и я подумал, что он сможет хорошо позаботиться о ней вместо меня, а оно, видишь, как получилось. Ничего не поделаешь… Так что к облегчению совести Молли, все закончилось довольно хорошо, и, помимо самой крысы, никто не пострадал.

Важная гостья навестила семейство Уизли спустя пару дней после отъезда Чарли. Артур был на работе, а Молли к назначенному часу как раз покормила детей ланчем, и теперь они организованно одевались, чтобы погулять на улице. Зима в этом году выдалась необычно теплая и снежная, и ребята с удовольствием проводили время в саду, строя снежные фигуры, и катаясь с построенной общими усилиями ледяной горки. Женщина тоже накинула пальто и ненадолго выскочила за ними — обновить чары комфорта, чтобы дети не замерзли. Вернувшись, еще успела убрать со стола и пройтись по гостиной очищающими чарами. Убедилась, что придраться, на первый взгляд, не к чему, расправила платье, и, пребывая в некотором волнении, присела в кресло в ожидании тети — та отличалась завидной пунктуальностью.

Ровно в назначенное время камин вспыхнул зеленью, и на потертый ковер степенно ступила высокая, очень пожилая женщина. Она ничуть не изменилась с того времени, как Молли видела ее в последний раз. Зато при виде хозяйки, которая при появлении гостьи привстала и чуть склонила голову в поклоне, старушка удивленно распахнула глаза.

— Однако, — удивленно пробормотала она, присаживаясь в указанное племянницей кресло. — Изменения гораздо больше, чем я предполагала. — Молли, если бы я раньше знала, что несчастный случай вправит тебе мозги, то сама давно бы тебе его устроила, — с ехидцей выдала гостья, в глазах которой, однако же, искрились смешинки. — Как по мне, так видеть зачатки разума в твоих глазах стоит тех угрызений совести, что я испытала бы, огрев тебя по голове.

— К счастью, вам не придется этого делать, тетя, — иронично ответила Молли, ничуть не обидевшись на это спорное заявление. — Я предусмотрительно все сделала сама, чтобы вам не пришлось тревожить те жалкие крохи совести, что в вас еще остались.

Странно, но раньше женщина уже бы пылала гневом и старательно прикусывала себе язык, пытаясь сдержаться и не запустить новый виток оскорблений, а сейчас поведение тетки и ее поддевки только забавляли. Гостья, видимо, была такого же мнения и неожиданно рассмеялась, задорно и совсем беззлобно.

— Я поняла, что меня ждет нечто интересное, еще когда получила на Рождество добротный копченый окорок и кружевную шаль вместо мешка твоих обычных плебейских кексов и самодельной открытки, — сказала Мюриэль, отсмеявшись. — Но реальность превзошла все мои ожидания. В тебе наконец проснулась кровь Пруэтт, Молли, — добавила она уже вполне серьезно, ободряюще потрепав ее по ладони, — точно такой же, прямой и твердый, взгляд был у твоей матери, Абигейл. Наверное, трудно теперь тебе жить в этом бедламе, дорогая, — продолжила она, — человек, имеющий хоть толику здравого смысла, не выдержит и часа общения с выводком твоих шумных отпрысков.

— Ваши сведения несколько устарели, миледи, — улыбнулась Молли, невольно вспомнив первые дни после возвращения из Мунго, — теперь это очень послушные и славные дети. И, пользуясь случаем, хочу поблагодарить вас за то, что смогли приютить их в мое отсутствие, и за палочку. Она пришлась весьма кстати, — сказала Молли довольной женщине, с нежностью пожимая ее худенькие ладошки, похожие на птичьи лапки. — Может, выпьем чаю? — предложила она, отстраняясь, — обещаю, никаких кексов. — И они снова легко рассмеялись.

— Расскажешь, дорогая, что у вас происходит, — спросила Мюриэль, попивая ароматный напиток из тонкой фарфоровой чашки, — я просто умираю от любопытства. — Вижу, что ты все вспомнила, но при этом совсем не похожа на себя прежнюю. Да и вообще, как ты умудрилась спровоцировать выброс в твоем-то возрасте и при полном отсутствии критического восприятия.

— Ах, тетя, — вздохнула Молли, отставляя чашку, — это ужасная история, на самом деле. Я до сих пор нахожусь в растерянности. Конечно, память вернулась, но не знаю, как теперь относиться к своей жизни.

И она рассказала внимательной слушательнице все произошедшее с ней за это время, а также о своих сомнениях и опасениях.

— Кто бы мог подумать, что дети окажутся умнее и дальновиднее родителей, — печально фыркнула гостья. — Но ты можешь рассчитывать на мою поддержку, Молли, — ответила Мюриэль, — постараюсь объяснить тебе непонятное. Теперь, когда ты готова к диалогу, я помогу вам выйти из того тупика, в который ты загнала свою семью эгоизмом и упрямством.

— Что вы имеете в виду, тетя? — удивилась женщина. Пробежавшись по памяти, она не нашла ни одного случая, когда бы поступила только к своей выгоде. Наоборот, вся ее жизнь — добровольное и бескорыстное служение родным.

— То, что ты сейчас услышишь, навсегда ляжет грузом на твое сердце, — вздохнула Мюриэль, — но без этого знания ты не сможешь понять, что происходит, и двигаться дальше. Из всех твоих проблем — снятие клейма «предателей крови» выполнить легче всего. Но есть вещи, что никогда не изменятся.

— Не понимаю, о чем вы? — взволнованно спросила женщина, в глазах которой была заметна тревога.

— Ты погубила свой род, Молли, — твердо ответила Мюриэль, глядя на племянницу с долей сочувствия, — когда вышла замуж за Артура.

— Как такое возможно? — задохнулась возмущением женщина, протестующе махнув рукой, — я просто ушла из дома и связала свою судьбу с тем, кого любила, а не за полутруп, который выбрали родители. Признаю, что сама виновата в нашей бедности, но брать ответственность за весь род… Да отец ни разу не поговорил со мной с тех пор, — возмущалась Молли, — и даже не знаю, что в маноре происходит. Вы же сами приносили мне новости, иначе я бы даже о смерти матери не узнала.

— Выговорилась? — спросила абсолютно спокойная женщина, пока племянница пылала от возмущения. — А теперь послушай меня, — резко добавила она и опасно прищурилась. — Род, это не просто семья. Чтобы сохранить связь с предками даже через столетия, нужно каждому приложить усилия. Тут нет места эгоизму и упрямству — каждый думает о благе всего рода, а не о собственном благе. Ты была сговорена, почти помолвлена, и сбежала. Без благословения, без контракта, заключенного твоими родителями с родней жениха. В глазах общества ты повела себя как гулящая девка, а груз твоего позора лег на всю семью.

— Но ведь Артур чистокровный, — попыталась возразить Молли, — и мы с ним сразу поженились. Я никогда до свадьбы…

— Да при чем тут это? — раздраженно перебила ее тетка. — Какая наивность. Этим замужеством ты просто спасла остатки своей репутации. Но ты показала, что род Прюэтт не заслуживает доверия. Что слову Главы рода нельзя верить. Ты хоть знаешь, какие отступные пришлось выплатить роду Веллингтон за разрыв брачной договоренности, чтобы уладить это дело, и твоего муженька не прибили на дуэли? Твоему отцу пришлось закрыть особняк, семья стала затворниками и изгоями — и все по твоей вине. Потому что те, кто раньше свободно гостили в маноре, теперь шептались по углам, что дочь семьи — гнилой плод, шлюха. И в гибели братьев тоже только твоя вина, — безжалостно припечатала непримиримая старуха. Молли отшатнулась от нее как от пощечины. Разумом она понимала, что тетка права, но сердце не хотело смириться, а душа требовала оправдаться и снять неподъемную ношу вины.

— Братьев убили на задании в Ордене Феникса, — упрямо возразила она, — и вы очень жестоки, тетя, если хотите меня обвинить в их гибели. Вы же знаете, как я их любила.

— Да что ты говоришь? — злорадно ухмыльнулась Мюриэль. — Они тоже, безусловно, тебя любили, Молли, за что и поплатились. А ты не думала, деточка, почему эти ловеласы и балагуры, которым, кроме охоты, девок и развлечений, ни до чего дела не было, тем более, до политики, вообще вступили в эту странную организацию? Так я тебе скажу. Пруэтты всегда были нейтралами. Мы входим в список священных двадцати восьми, и при любом раскладе нас бы не тронули — слишком ценная и древняя наша кровь. Твоим братьям не было нужды принимать чью-либо сторону. Но, когда аристократы стали распускать про тебя слухи, клеймить позором, а некоторые, особо рьяные, собрались свернуть тебе шею, чтобы самим выжечь заразу, что пятнает элиту магического мира — ведь Уильям не выжег тебя с гобелена — твоим братьям пришлось встать на защиту чести и жизни своей сестры. Я слышала, что, спасая твою шкуру, они сражались одновременно с пятью пожирателями и дорого отдали свои жизни взамен твоей.

Молли сидела, оглушенная горем и придавленная виной, ничего не видящая и не слышащая. Слишком страшны были новости, слишком велико горе. В памяти проносились картины прошлого: общие проказы, розыгрыши, конные прогулки… Веселые и искренние мальчишки — ее первые и единственные друзья. Никогда еще Молли так не сожалела о прошлом и не хотела все исправить. И женщина невольно застонала, прижав холодные ладони к пылающему лицу.

— Ну, полно, полно, — осадила ее тетя, ободряюще проведя по плечу, — вот, выпей горячего, дорогая, станет легче. То дело прошлое — какой смысл о нем горевать, все равно ничего не изменишь, — философски добавила она, протягивая племяннице кружку с чаем. Давай лучше подумаем, как будем спасать твоих детей — им тоже, вашими с мужем стараниями, ничего хорошего в магическом мире не светит.

— Но вы же мне поможете? — с надеждой спросила Молли, которой действительно стало немного легче, — расскажите, как снять клеймо «предателей»?

— Конечно, дорогая, — флегматично ответила Мюриэль, вполне уже оправившаяся от своего негодования на племянницу, — но для начала, тебе следует знать, что это вообще такое.

— Элвин, мой покойный муж, был ученым-исследователем. Изучал магический фон, взаимосвязи магических источников с окружающей средой, магическими животными и магглами. Его беспокоили сохранение магического фона и сохранение биологического разнообразия магических видов флоры и фауны. Магглы зовут таких экологами. Так что, современным языком, он был магическим экологом, а я помогала в его исследованиях. Вот ты, например, знала, что алтарь — это вовсе не камень, а окаменевшая форма гриба? Он чрезвычайно редок и вырастает только в местах силы. Легенды гласят, что гриб этот прорастает корнями из царства мертвых, потому растет, лишь питаясь кровью. Магглы называют такие места силы «гиблыми». В древности там сооружали капища, сейчас строят на них храмы, чтобы единением с высшим перебить их негативное влияние. Или обходят стороной, но любопытных и самонадеянных всегда хватает, чтобы дать ему расти потихоньку. Впоследствии маги стали привязывать камни, создавая родовые алтари и заботясь об их потребностях, а те, в свою очередь, качая сырую магию из источника, подстраивали ее под хозяина и его семью.

Потом поверх камня стали строить маноры. Это было удобно и дополнительно защищало камень и место силы от посягательства других. Но так как сырых источников магии не так много, все, у кого он был, поднялись над другими и стали считаться элитой. Они тщательно хранили алтарь и знания рода, предпочитая родниться с себе подобными, не беря в род пришлых и слабых, а чтобы потомки не забыли заветы прародителей, старейшины собрались и совместно написали Кодекс родов. На тот момент древних родов было около пятисот, но с течением времени не все сохранили наследие предков, смешивали кровь с магглами, совершали другие поступки, нарушая Кодекс. И в итоге численность чистокровных сократилась до двухсот родов. Теперь от тех, первых, осталось только двадцать восемь — тех, кто соблюдал чистоту крови и заветы предков — это основа, костяк, мерило магического общества. Помимо этого, их объединяют древние артефакты — родовые гобелены, которые показывают изменения не только в своем роде, но и в остальных, ведь, по сути, все рода так тесно перемешаны за счет браков, что могут считаться общей семьей, просто под руководством разных Глав. Падших без сожаления выжигают с гобелена, и все остальные по своим гобеленам видят это. Такой становится изгоем, и если не предпримет некоторых действий, то никогда его потомки не смогут наследовать роду. А в старину таких и вовсе уничтожали, хотя особо рьяные поборники крови и сейчас это делают.

— Темный лорд? — поежившись, спросила Молли.

— Да, — невозмутимо ответила Мюриэль, — лорд и его чистокровные приближенные. Вопреки слухам, они не уничтожают всех подряд, а только предателей крови, чистокровок, смешавших кровь с магглами, нелояльных полукровок и самих магглов. Я не говорю, что это правильно, и уж тем более их не поддерживаю. Просто объясняю причины, по которым они это делают — с чего все началось. Тебе повезло, что ты вышла за аристократа, иначе, кто знает, чем бы все могло закончиться. Андромеда Тонкс, бывшая Блэк, до сих пор сидит под Фиделиусом за то, что вышла за магглокровку. А Альфард Блэк, дядя Сириуса Блэка, тоже, говорят, не своей смертью умер. Блэки — настоящие фанатики своей крови, и безжалостно вычищают тех, кто ее предал, — невозмутимо добавила тетка, — думаю, что они и до самого Сириуса бы добрались, если бы того вовремя не посадили в Азкабан. А Цедрелла, твоя свекровь, тоже из Блэков, удачно спаслась, уехав заграницу, когда Септимус свихнулся на своем прогрессе и стал предателем. Но, по сути, предатель крови не несет магического отпечатка — это только обозначение отпавших от рода, нарушивших кодекс. Знак для знающих, чтящих и помнящих, что с такой семьей нельзя иметь дел и родниться, ведь они не сберегли наследие предков. И восстановить имя на гобелене уже невозможно. Но в твоем случае все еще можно исправить, ведь с гобелена тебя не выжигали и от алтаря не отлучили, хотя ты и не можешь пользоваться родовой подпиткой в полной мере, уйдя в род мужа.

— Но, тетя, — возразила Молли, — разве волшебники уже не вымерли бы, если бы не смешивали кровь с магглами.

— Мерлин с тобой, детка, — удивилась Мюриэль, — откуда у тебя такие странные глупые мысли? Хотя не говори, я и так знаю. Даже маглокровки, пришедшие в магический мир, предпочитают вступать в брак с магами. По крайней мере, я не слышала ни разу, чтобы ведьма вышла за маггла, или маг женился на простой женщине. Наши миры слишком разные. Потомки таких пар — чистокровные в первом поколении — уже вполне подходящая пара для брака с аристократом. Их довольно много, и этого вполне хватит, чтобы изредка разбавить кровь.

— Так что мне теперь делать? — с надеждой спросила Молли, — я не хочу для детей такой страшной участи.

— Все просто, — снисходительно улыбнулась Мюриэль, — вам с мужем нужно откопать алтарь, провести некоторые обряды, условно-запрещенные нашим министерством, и Артуру необходимо принять род. Когда он станет Главой рода, и контракт с алтарем возобновится, печать предателя с вас спадет. Вы отразитесь на гобеленах как восстановленный действующий род. Но нужно торопиться, времени осталось мало.

— Почему мало? — встрепенулась Молли, — и что за обряды?

— Потому, что отец Артура уже умер, и печать перешла на сына, а потом и на его детей, — ответила тетка. — Сейчас Артур пока «из семьи предателей крови», а вскоре семья Уизли станет «семьей предателей крови» — ты поняла разницу? До своей смерти печать нес Септимус, но после она перешла к твоему мужу. Он должен исправить ситуацию и принять род, пока ему не исполнится сорок — магическая зрелость. А если он не согласится, то ритуал проведешь ты, сделав наследником одного из сыновей и став при нем регентом. В таком случае с Артура тоже сойдет печать, и род будет чист, просто Главой он никогда не станет, — пояснила женщина. — Что касается обрядов, это просто подпитка алтаря кровью животных — ничего особенного.

— Но ведь это темная магия, тетя, — испугалась Молли, — нас посчитают темным родом. Артур никогда не согласится на такое.

— Милая, — снисходительно ответила тетка, — открою тебе страшную тайну: все, абсолютно все рода, у которых есть алтарь, — темные. Ведь чтобы вырасти, камню нужна кровь, и отнюдь не животных, а магглов, а желательнее всего — магов. Так рост и подпитка пройдет быстрее. В то время все друг с другом воевали пару столетий, так что проблем с жертвами не было, вот алтари выросли и усилились. После того, как камень вырос, массовые человеческие жертвы ему не требовались, но некоторые продолжали их приносить, усиливая связь и расширяя потоки магии, — вот они-то и стали считаться Темными родами. За вас, дорогие, все уже сделали предки, и осталось только напитать камень для связи и лучшей активации, но в этом случае подойдет кровь животных и немного вашей, для закрепления.

Молли задумалась. По всему выходило не так уж страшно, но главной проблемой был Артур. Сможет ли она заставить его сделать это — пойти против убеждений отца и советов Дамблдора?

— Хочу сказать, дорогая, — продолжила тетка, внимательно отслеживая ее реакцию, — что Дамблдор, который так ратует за равноправие, отмену ритуалов и всеобщее благо, все же не забыл о своем собственном роде и принял его, сняв печать предателя крови.

— Почему вы так думаете, тетя? — удивилась Молли.

— Потому что у магов из семьи с алтарем, без постоянной подпитки, потоки магии деформируются. Они быстрее стареют, начинают болеть и терять магические силы. Это очень хорошо видно на обитателях Лютного. Они хоть и живут на месте силы, но у них нет посредника для безопасного приема сырой магии. Это быстро изнашивает и разрушает их тела. Поэтому они, в своем большинстве, такие уродливые: беззубые, хромые, слепые и в сорок выглядят на семьдесят, да и умирают рано. А вашему любимому Дамблдору давно за сотню перевалило, а выглядит он на пятьдесят, да и магической силой не обижен. Сама посуди, коли глаза есть. Да и вы меньше бы ему в рот смотрели, если бы вас в Хогвартсе чему полезному учили, а не ежа в ужа превращать. А у Дамблдора такие скелеты в шкафу, не чета нашим.

Отец его жену свою, Кендру, из странствий привез, да и женился на этой грязнокровке. Ну, его, понятно, из рода изгнали и предателем крови назвали. Род, хоть в священный список не входил, но тоже чистокровный, не придерешься. Потом на их семью напасти посыпались. Сначала сестру его младшую магловские дети камнями чуть до смерти не закидали. Дальше — отца за убийство этих пацанов в Азкабан посадили, а мать спустя недолгое время внезапно умерла. Говорят, Ариана, сестра его, от испуга мать магическим выбросом убила, а сама магию потеряла и стала сквибом. Там вообще странная семейка. Младший брат к козлам нездоровый интерес питал, да и на сестру странно поглядывал, но Альбус его переплюнул — влюбился, прости Мерлин, в Грин-де-Вальда.

— Того самого? — ахнула Молли.

— А то, конечно, того, — подтвердила тетя, азартно сверкая глазами. — Он в то лето к тетке приехал погостить, в Годрикову лощину, туда, где и Дамблдоры жили после изгнания, а Батильда их по дурости и познакомила. Но Геллерт, он из чистокровного рода и ему такое мракобесие неприемлемо, даже если бы и захотел, род бы не позволит. Хотя, зная его изворотливую семейку, могу предположить, что мастерски он чужими чувствами попользовался в своих целях. Альбус явно у него способ манипулирования перенял. Короче, вскружил он парню голову, дав надежду, а сам, под шумок, сестру его соблазнил, — не первый случай, кстати, — его из школы за то же самое турнули со скандалом. Он школьную медсестру испортил. Ее уволили, а его подальше, к тетке отправили, пока слухи не успокоятся. А Аберфорт, выходит, их встречи с сестрой и выследил.

Так что задурил он несчастной голову, наобещал сбежать да пожениться, а она и поверила. Правду сказать, Геллерт тот еще красавчик был — на него всегда девчонки вешались. Конечно, вряд ли бы он свои обещания выполнил, скорее всего, наигрался бы вдосталь, да и бросил дуреху в чужой стороне.

— А разве за нее братья не вступились бы? — спросила шокированная Молли.

— А кто им поверит? — отмахнулась Мюриэль, — они же полукровки и предатели крови. Что их слово против слова аристократа древнего рода. Ты дальше слушай. Так вот, когда они уже почти сбежать собрались и встретились поутру на берегу возле лодки, их Аберфорт и застукал. Шум поднял и начался бой, чтобы, значит, помешать сестру увести. А тут на крики и Альбус подтянулся, и начал их разнимать, пока дуреха вокруг бегала и волосы себе от ужаса вырывала, и кричала отца ее ребенка не трогать.

— А дальше? — затаила дыхание Молли.

— А что дальше? — фыркнула Мюриэль, — дальше Альбус все понял, два плюс два сложил — он никогда дураком не был — и в бой вступил. И Ариана погибла.

— Как? — ужаснулась Молли.

— А вот так, — ответила тетка, расслабляясь в кресле и отхлебывая из чашки. — То ли Аберфорт промазал — целился в Геллерта, а попал в сестру. То ли Геллерт решил Ариану устранить. Нет девчонки — нет обвинения и доказательств. Или сам Альбус сестру-соперницу от ревности убил — сейчас и не узнаешь, кто в нее Аваду кинул. Сам Геллерт сбежал по-быстрому, а Аберфорт нос брату сломал прямо на похоронах и обвинениями бросался — мол, твоя вина, что сестра погибла. И больше они не общаются. Альбус быстро покидал вещички и уехал, вроде как с Фламелем исследования вести. А потом, когда отец в тюрьме умер, принял род, причем, задолго до сорока, как мы видим, раз он цветет и пахнет, а не сверкает гнилыми зубами и лысиной. Так что, милая моя, — наставительно продолжила Мюриэль, — прежде чем смотреть кому-то в рот, убедись, что он сам того не делает, от чего тебя отвращает. Ну ладно, пойду я, — засобиралась женщина, вставая, — для первого раза информации тебе хватит. Сама придумаешь, как мужа уговорить.

— Может, останетесь на обед? — предложила Молли.

— Ну уж нет, — решительно отказалась тетка, — стара я стала для проделок твоих бандитов. Даю тебе две недели. Прощай, Молли, о встрече пришлю сову, — сказала женщина напоследок, войдя в зеленое пламя.

Весь остаток дня Молли была несколько рассеянна и задумчива. Про себя она знала, что будет рыть землю днем и ночью, пока не откопает это подвал, но вот Артур? Захочет ли он? Примет ли решение помочь ей и детям или выберет убеждения отца и Дамблдора? «Вот и посмотрим, — подумала женщина, решительно входя в спальню, — что он выберет — личное благо или всеобщее благо своей семьи».

Разговор с Артуром прошел тяжело для обоих. Впервые она видела мужа таким возмущенным и злым. Да что там — он даже впервые орал на нее, после того как отошел от шока, вызванного признанием его дражайшей супруги в том, что она все вспомнила, и ее рассказом о том, что им теперь предстоит сделать.

— Ты лишила меня участия в делах Ордена Феникса, опозорила перед всеми! — разорялся он, — а теперь требуешь нарушить министерский закон и предать память отца! Забыть все его наставления? Сколько ты еще будешь требовать от меня невозможных и отвратительных вещей, Молли?

— Невозможных? — парировала взбешенная женщина. — Да если бы не моя болезнь, ты и дальше сидел бы в своем сарае, перебирая ворованные вещи, и воображал, что у нас в семье все хорошо. А наши дети ходили бы в обносках, ели лишь картошку и мечтали уехать от нас подальше, а то и руки на себя наложить. Ты просто эгоист, Артур! Ты никогда не думал о нас, а всегда только о себе. Протираешь штаны в министерстве на убогой работе за жалкую зарплату и считаешь, что этого будет нам достаточно? Заветы отца? А разве я ради тебя не поступилась наказом моего отца, когда сбежала с тобой? Или ты считаешь только себя мучеником? А теперь из-за сомнительных чужих идеалов хочешь и будущее наших детей перечеркнуть? С клеймом предателей магический мир их никогда не примет.

— Это все глупости, — раздраженно ответил супруг. — Грядет война, и чистокровным снобам придется забыть свои предрассудки и считаться с нами, — неожиданно цинично добавил мужчина. — Дамблдор позаботится о нас. Он обещал.

— Позаботится? — в бешенстве прошипела Молли, — и по какой цене нам обойдется его забота, а, Артур? Скольких из семерых детей мы потеряем в этой войне? — заорала она уже не сдерживаясь. — Твоего Дамблдора надежно защищают стены Хогвартса, а все, о ком он «позаботился», уже мертвы. На нашей халупе даже простых охранных чар нет, и если нас всех еще не перебили — это не заслуга Дамблдора, а моих братьев. Это они сложили головы, чтобы мы сейчас могли орать друг на друга и спать спокойно.

— Значит, ты веришь своей сумасшедшей тетке из темной семьи, а не мне, своему мужу? — визгливо возмутился мужчина, — ты просто предательница, Молли! — неожиданно по-детски ответил супруг.

— Пруэтты тоже далеко не светлый род, Артур, как и Уизли, — парировала Молли. — И что-то ты не погнушался принять помощь от моей тетки и скинуть на нее семерых детей, когда сам нуждался в поддержке. Двойным стандартам и пустым обещаниям ты тоже научился от своего Дамблдора? — презрительно усмехнулась она, в то время как Артур несколько сник от ее слов. — Да ты хоть имеешь представление о том, что это из моего сейфа оплачивается учеба наших сыновей в Хогвартсе? — окончательно добила она опешившего мужа, который, судя по выражению лица, и впрямь слышал об этом впервые. — Да, Артур, это деньги моего отца. Или ты думал, что это директор подсуетился ради тебя? Может, в таком случае, мы вернем их обратно лорду Пруэтт, раз моя родня слишком темна для таких лицемерных чистоплюев как ты и твой Дамблдор? — цинично выдала она с глумливой улыбкой и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.

— Молли, — нерешительно прервал Артур продолжительное молчание, когда позже пришел к ней в гостиную, куда жена незамедлительно переехала, — признаю, меня несколько занесло. Давай не будем ссориться. Уверен, когда ты как следует успокоишься и подумаешь, то сама поймешь, что я прав.

— Я бы не стала рассчитывать на это, — устало ответила женщина, однако же твердо смотря в глаза мужа. — Мне тридцать семь лет и я мать семерых детей. Если для их счастья и благополучия потребуется даже уйти от тебя, я не колеблясь это сделаю. Слишком долго мы игнорировали душевное состояние собственных наследников и их желания, Артур, занимаясь каждый своей жизнью. А, как оказалось, их мало просто накормить и одеть. Я изменилась ради них, а ты не желаешь поступиться даже малым к их пользе. Хочешь цепляться за свои идеи, играть в войну и жить мечтами — ради Мерлина, поступай как знаешь, только в одиночестве, без нас. Вы с директором во все горло орете о всеобщем благе, вот только ты почему-то не хочешь пожертвовать своим собственным ради блага своих детей.

Напряжение не спадало неделю. Они почти не разговаривали. Артур каждый раз заводил разговор и приводил твердые, как ему казалось, доказательства в подтверждение своей правоты. Но супруге удавалось находить еще более серьезные доводы, и поверженный Артур всякий раз ретировался, пылая негодованием и кривясь от досады. Так получалось, что любые его увещевания противопоставлялись одному-единственному и очень емкому аргументу — детям, а против них потрясать оружием было непорядочно и мерзко. Однако же предать идеологию отца и Дамблдора тоже было неправильно, и мужчину просто раздирали противоречия, отравляя жизнь и внося в душу хаос. Артур порой ненавидел Молли за то, что та втянула его во все это, хоть и любил ее больше жизни.

Вскоре мужчина выдохся от этой нестерпимой разрушительной борьбы, и ему все же пришлось уступить. Он знал, что просто не сможет без своей семьи, а, учитывая упрямый характер Молли, понимал, что компромисса не добиться. Поэтому предпочел смириться с неизбежным — но только он один знал, каких душевных мук стоила ему его сговорчивость. Оставалось только порадоваться, что отец уже умер и не увидит его предательства.

Вход в ритуальный зал неожиданно обнаружился в тупике на заднем дворе, сразу за полуразрушенной оградой сада, и представлял из себя большой камень, скрытый чарами от опоясывающего его ритуального круга. Для поиска потребовалось много времени и поисковых ритуалов, и если бы Мюриэль не показала приблизительное место, где раньше стоял коттедж, то они с мужем еще долго бы его искали. Артур, все детство которого прошло в небольшом каменном домике в глуши, в окружении вересковых полей, даже не догадывался, что на месте их Норы когда-то стоял родовой дом. Они всегда жили в Йоркшире, но отец неожиданно продал их коттедж, пока сын был в Хогвартсе, и семья переехала в Девон. Так что, вернувшись на каникулы после шестого курса, он обнаружил на новом месте, вместо уютного, хоть и уединенного дома, только одну квадратную, но довольно большую комнату с кухней и летний чердачный пристрой, который ему пришлось делить с завывающим за тонкой стенкой ветреными ночами упырем. Радовало только то, что старшие братья к тому времени уже покинули Англию, иначе они бы все там просто не развернулись. Но, честно говоря, в ту пору Артур был весь в любви к Молли и в мечтах о будущем, поэтому хоть и удивился, но не придал этому большого значения.

Септимус — его отец, был суровым и непримиримым человеком, и всегда поступал по своему, ни перед кем не отчитываясь. И если ему пришло в голову продать большой добротный дом на пустоши и переехать в тесный, то повлиять на его решение у сына все равно бы не получилось. Тем более что Артур боготворил своего отца, полностью разделял его убеждения, с удовольствием слушая их с Дамблдором разговоры, когда тот изредка навещал летом их новое жилище. Эти ученые мужи беседовали о будущем магического мира и новаторских реформах, которые позволят талантливым маглорожденным продвинуться и вывести страну на новый уровень, конечно, потеснив при этом бездарных чистокровок. Восторженному Артуру нравилось думать, что в будущей прекрасной жизни для всех магов будет и его посильная доля, потому он, не раздумывая, позже, в семидесятых, вступил в Орден. Стоять у истоков нового мира было очень волнительно. И вот теперь все его чаяния разбились о циничный прагматизм и себялюбивую логику его дорогой Молли. Хотя в глубине души он знал, что жена и впрямь старается для детей, не прося ничего для себя самой, не от корысти, а искренне веря в то, о чем говорит. И это вносило в его истерзанную выбором душу хоть какую-то крупицу прежнего спокойствия и гармонии. И все же мистер Уизли не представлял, как сумеет приспособиться в новом мире, насильно навязанном женой, когда как все дальше и дальше отдаляется от привычного и упорядоченного прошлого.

Мюриэль навестила племянницу, как и обещала, к концу второй недели, когда Молли с мужем уже раскопали ритуальный круг из-под снега и мучились с заклятьем на камне. Старинные книги, которые она раздобыла по просьбе Молли, очень помогли им, ведь собственной библиотеки в Норе не было.

Артур, к удивлению Молли, оказался довольно сильным магом, да и весьма толковым. По крайней мере, он довольно быстро разобрался в плетениях и последовательности заклинаний из принесенных фолиантов, ведь денег нанять профессионала — Ликвидатора проклятий, у семьи не было. Молли невольно задумалась: «Какого Мордреда с такими талантами муж торчит на заштатной должности?» И тут же ответила себе на этот вопрос — ему нравилась эта работа, и он действительно наслаждался этими рейдами в мир магглов. Видимо, это подстегивало интерес супруга к диковинкам и вносило разнообразие в повседневную рутину, выдергивая из мира грез, где тот постоянно пребывал. Жаль только, что при такой магической силе, супруг был полностью лишен амбиций, и добытчика из него никогда не получится.

— А чему ты удивляешься, дорогая, — ухмыльнувшись сказала тетка на на выказанное удивление по поводу того, что Артур далеко не слабак. — Твой муж — седьмой сын седьмого сына — он просто не может быть слабым. Это древняя практика усиления и обновления магии, — пояснила она, видя искреннее недоумение племянницы. — Многие чистокровные семьи практиковали такой способ. Доказано, что именно в седьмом сыне происходит скачок магии и очищение рода от проклятий, а все его дети будут магически одарены и физически здоровы. В прошлом все чистокровные прибегали к этому способу время от времени, а в семье Уизли такое практикуют без перерывов уже многие поколения. Вот только Септимус разорвал связь с источником, и у вас родилась дочь вместо сына — первая за всю историю рода. Магия отвернулась от вашего семейства и не дала своего благословения, посчитав недостойными. Странно, что ты не знала об этом. Я думала, что вы продолжаете семейную традицию, а вы, оказывается, просто забыли о противозачаточных чарах, — ехидно добавила она и гнусно усмехнулась.

Но Молли на нее ничуть не обиделась, хотя ее и покоробили слова тетки. Вообще, ей нравилось общаться с Мюриэль, как ни странно. Родственница оказалась умной, прагматичной, проницательной и саркастичной старухой. Миссис Уизли даже думала, что доживи она до ее лет, из нее тоже получится нечто подобное. Они оказались неожиданно похожи, хоть и с разной судьбой, а их разговоры были очень познавательны.

— Ты просто поторопилась, детка, — сказала как-то Мюриэль, когда Молли с горечью высказала мысль о том, что родители ее не любили, раз хотели выдать за старика. — Наоборот, они хотели тебе счастья, потому и поступили так, — добавила она в ответ на скептический взгляд племянницы.

— Видишь ли, все представители рода Пруэтт наделены ярким темпераментом — поэтому женщины рода почти всегда несчастны в браке. Прямо как Блэки — не зря же мы часто с ними роднились. Из девочек Блэк только Нарцисса счастлива в браке, да и то потому, что она по своему блондину с самого детства сохла и добилась-таки своего. Андромеда сбежала, совсем как ты, а несчастной Белле просто сломали жизнь.

— Чего это она несчастная? — удивилась Молли, вспомнив эту порывистую и непредсказуемую бестию, — похоже, что это от ее выходок страдают окружающие.

— Ее выдали за старшего Лестрейнджа, как ты помнишь. Парень оказался ей под стать, и они вполне ладили, хоть и не любили друг друга. А через два года она неожиданно влюбилась в лорда Воландеморта, и от ее выходок, как ты верно подметила, житья никому не стало. С ее темпераментом находиться рядом с объектом грез и быть физически привязанной к нелюбимому мужу — это я тебе скажу… Неудивительно, что она впала в неистовство и так страшно закончила.

— Негласный закон чистокровных требует устроить судьбу дочери как можно раньше. Но сильные и страстные натуры не терпят принуждения и не могут жить без любви, поэтому договорной брак делает женщину несчастной на всю жизнь, без права расторжения ненавистного союза. Мой отец тоже меня очень любил, но долг был превыше всего, и он выдал меня замуж за достойного человека на двадцать лет меня старше. Сначала я тоже была недовольна, как может быть недовольна романтичная девушка в восемнадцать лет, но потом оценила мудрость и дальновидность родителя.

— Мой брак дал мне свободу, Молли, — пояснила тетка, — свободу, которую в ином случае я бы никогда не получила. Магический мир застыл во времени, — продолжила Мюриэль, с сожалением пожевав губами, — и если у маглокровок есть выбор, и они могут даже работать, то для аристократок его нет. Повиноваться мужу, вести дом, рожать детей и блюсти честь, — вот и все, чем «щедрые» мужчины одарили своих женщин. Но я была с этим совершенно не согласна, и мой отец, зная мою натуру, дал мне то, чего я желала, но единственным возможным способом. Мой муж, хоть был и не молод, но оказался весьма не глупым человеком со свободным взглядом, ученым. Он ни к чему меня не принуждал, я помогала ему в его исследованиях, мы вместе объездили весь мир. А после его смерти я стала вести дела рода, ведь его сын от первого брака давно погиб. Заниматься бизнесом гораздо интереснее, чем вышивать крестиком, дорогая, — легко рассмеялась она и заговорчески подмигнула опешившей племяннице. — Как вдове, мне было многое позволено, и я никогда не скучала, если ты понимаешь о чем я, — игриво добавила она и снова подмигнула.

— Да, но мой жених был совсем старый, — возразила Молли, стараясь отогнать от себя видения теткиных откровений, — вряд ли он смог, в его состоянии, показать мне мир.

— Конечно, нет, — согласилась тетка, — но ты бы обрела желанную свободу еще раньше меня. Твоему отцу невероятно повезло с женихом. Герцог Веллингтон потерял всю семью в войне с Грин-де-Вальдом, а единственный внук из побочной ветви, наследующий род, погиб от несчастного случая. Роду срочно понадобился наследник. После свадьбы твоему супругу дали бы зелье, стимулирующее жизненные силы и гарантирующее зачатие, и больше бы он тебе не докучал. Потом твой муж скончался бы в течение года — откат от зелья, — а ты бы осталась молодой вдовой и регентом при наследнике и могла бы делать что захочешь: заниматься делами, работать в министерстве, путешествовать, крутить любовные романы, в тайне, конечно, и снова выйти замуж, если влюбишься. В то время как при любом другом договорном браке ты была бы привязана к нелюбимому человеку до самой смерти. Но ты предпочла сделать по-своему и сбежать, — подытожила тетка, — и теперь пожинаешь плоды своего самоуправства. Хочешь совет? — прищурилась Мюриэль, неожиданно серьезно глядя на племянницу и, дождавшись нервного кивка, продолжила:

— Когда раскопаете алтарь, уговори Артура отказаться от принятия главенства над родом. Пусть наследником станет один из твоих сыновей, а ты при нем станешь регентом. Твой муж неплохой человек, — неохотно признала тетя, — но он полный профан в делах. Став регентом и сняв печать, ты сможешь принести семье больше пользы, чем он. А я пока поговорю с дядей Уильямом — роду Пруэтт нужен наследник, да и роду моего мужа тоже. Отец, несомненно, простит тебя, когда услышит, что ты взялась за ум. Ты можешь привести свою семью к процветанию, племянница, и вернуть ей былую славу — подумай над этим.

Молли подозревала, что тетка обхаживает ее не зря, но в словах старухи был смысл, а от перспектив захватывало дух. Она оценила честность Мюриэль — ведь действуй та тайно — и любой из сыновей мог отказаться от рода Уизли и войти в другой, но тогда бы она теряла всякую родственную связь и права на своих детей. Но будучи Пруэтт-Уизли или Блаунт-Уизли, они останутся с ней связаны, а родство с другими родами позволит ее детям многого достичь в магическом мире.

Когда зачарованный камень был уничтожен, под ним, в каменном полу, показался люк. Спустившись вниз, они оказались в темном каменном мешке с единственной широкой дубовой дверью, обитой медью. Их чуть не засыпало, когда они попытались ее открыть. Отец Артура заполнил ритуальный зал специальным песком, гасящим магию, потому магичить в этом месте было трудно и выматывающе. Пришлось таскать ведра с этим песком вручную и уничтожать его в специально выложенном рунном круге. На это занятие у них ушло несколько месяцев, как раз до пасхальных каникул. При том, что Молли так же брала подработки часа на два, а Артур, помимо работы, снабжал семью рыбой и мясом. Правда Мюриэль одолжила им одного домовика. Жить в их доме он не мог, но мастерски делал домашнюю работу и готовил еду. Молли даже позавидовала тетке — ей тоже хотелось иметь такого помощника. Мюриэль, заметив ее интерес, рассмеялась и сказала, что, как она помнит, у Уизли был большой добротный особняк, огромный сад и как минимум два домовика, хотя при таком количестве детей, лишних денег у семьи и в те времена не было. А то нелепое жилище, что они называют Норой, есть ни что иное, как бывший каменный свинарник, который выходил за периметр территории манора с магловской стороны. Мюриэль никогда не упускала повода посмеяться над семейством Уизли и проделывала это мастерски и с изрядной долей злорадства. Молли думала, что вредная старуха все же не смогла простить ей последствий побега, но в интересах рода терпит ее, давая шанс все исправить. Но женщину это устраивало — ведь рассказы тетки были всегда весьма познавательны и по существу. За это она была готова простить злобной родственнице ее сарказм и поддевки.

Мюриэль объяснила племяннице, что каждый манор находится в пространственном кармане, и если наследника нет или алтарь теряет с ним связь, то пространство схлопывается, время в нем застывает, и все живое впадает в магический стазис. И завороженной Молли очень нравилось слушать и грезить, как будет выглядеть ее новый дом, если у них с Артуром все получится.

Значимое событие произошло сразу после Пасхи. На десятидневные каникулы вернулись заинтригованные сыновья и бодро включились в совместное отмывание ритуального зала. И вот Артур зарезал на заднем дворе черного ритуального козла, впервые за много лет окропил алтарь кровью и произнес слова приятия. Потом они все к нему присоединились, и он представил сына Персиваля, как наследника рода Уизли, отказавшись от главенства над родом, передал право регентства супруге. Магия вокруг вспыхнула, одобряя выбор, и Молли стала исполняющей обязанности Главы рода до совершеннолетия сына.

Покинув ритуальную комнату, все пораженно ахнули. Темный каменный мешок удлинился, превратившись в обширное подземелье с несколькими дверями. Люк намертво закрылся, а напротив него появилась старая массивная лестница.

Когда семейство поднялось наверх, его взору предстал большой просторный дом. Он не был так красив, велик и богат, как родовой особняк рода Пруэтт, но довольно удобен. Надежный дом из серо-розового плитняка. Высокие окна гостиной выходили на широкую террасу с видом на большой сад, уже вполне зеленый, несмотря на начало апреля. Две широкие лестницы с противоположных концов террасы, плавно ее огибая, спускались к парадному входу. А черный ход выходил на большой ухоженный огород, пару теплиц с чарами расширения пространства и несколько пустых помещений для скота. Все было в идеальном состоянии. Хотя денег, чтобы заполнить все эти помещения живностью, у хозяев не было.

Дети сразу разбежались подбирать себе комнаты. Пораженный родовым домом Артур впал в экстаз от собственного кабинета на втором этаже, в то время как Молли заняла кабинет на первом, рядом с семейной библиотекой, где она с Биллом и Перси пропадали все свободное время. Чарли и Рон, который нашел в сарае пять допотопных метел, но в весьма хорошем состоянии, целыми днями летали, благо территория позволяла.

Близнецам понравилось подвальное помещение рядом с зельеварней, где мама, наконец, разрешила проводить свои опыты из наборов юного алхимика и других детских научных журналов, кипа которых обнаружилась в библиотеке — видимо, все Уизли обладали пытливыми умами, подобно близнецам.

Джинни была в восторге от собственной шикарной комнаты, разнообразных мелочей, которые она стащила к себе, и обновок. Денег в маноре не оказалось, как и ценностей. Зато на чердаке нашлась куча сундуков с одеждой и старая мебель, стащенная на чердак по мере смены моды. И хоть одежду, по причине устаревших моделей, носить было нельзя, но дорогие натуральные магические ткани и кружева были в отличном состоянии, так что со временем мать перешила каждому новую модную одежду. А учитывая, что они и на треть не разобрали чердак, обновок им должно было хватить на несколько лет.

Саму Молли безмерно порадовали сам дом и три проснувшихся домовика, среди которых особенно выделялась одна, которую звали Рилл, заправляющая всем в поместье. Как она плакала от радости, пока кланялась новой госпоже. Оказалось, всего домовиков в поместье было пять, но один потерялся. А когда нашелся, то Молли очень удивилась. Им оказался тот самый упырь, что жил в Норе над комнатой Рона и в дождливую погоду завывал по ночам. Она все хотела от него избавиться, да руки не доходили. Да и выше комнаты младшего сына она не поднималась. В обязанности Лилса, так звали создание, входил уход за свиньями на магловской территории, и когда пространственный карман свернулся, то несчастный остался вне дома. А так как домовики — это полностью магические создания, да еще привязанные к алтарю, то уйти он не мог и много лет жил без магии, отчего совсем одичал и превратился в какой-то бесформенный сгусток магии, покрытый зловонной слизью.

Заставить мужа отказаться от прав на род оказалось необычайно легко. Он бежал от ответственности, да и вся эта суета с алтарем с самого начала была ему не по вкусу. Потому он сам ухватился за эту идею и ни о чем не жалел. Пойдя на поводу у супруги, Артур не принял ее точку зрения и придерживался старых взглядов, предпочитая поменьше вникать в неприятные ему вещи. Хотя пользоваться благами и удобствами родового особняка ему нравилось.

Мюриэль позабавило решение Молли в выборе наследника, и она искренне восхитилась продуманностью племянницы. Ведь выбери она Билла, то, будучи регентом, правила бы только год. А так у нее было в запасе еще много лет для того, чтобы привести дела в порядок. Старший из детей был просто счастлив, когда мать предложила ему стать наследником рода Пруэтт, и ничуть не жалел, что это случиться несколько позже. Теперь, в качестве наследника древнего рода, он будет завидной партией для родителей Алисии. А если Лорда Пруэтта не устроит его выбор невесты, то Билл решил, что просто наплюет на титул и сбежит с невестой, оставшись Уизли — благо печати предателей на них теперь нет, да и невесту есть куда привести на первое время. А на собственный дом со временем заработает — ведь он все-таки лучший ученик и староста школы, и все дороги для достойной карьеры перед ним открыты.

— Почему Перси, дорогая? — спросила Мюриэль, когда ее пригласили в манор на чашку чая, — почему не Чарли, например?

— Потому, что он больше подходит для того, чтобы стать Главой рода, — спокойно пояснила Молли. — Персиваль очень серьезен и амбициозен. И хочет стать министром Магии, представляешь? А Чарли простой парень, он любит животных и обожает летать, потому обязанности Главы лягут его плечи тяжелой ношей.

— А близнецы или Рон? — заинтересованно спросила тетка, — про Джинни не спрашиваю, я сама имею на нее виды.

— Близнецы — исследователи и балагуры, — ответила Молли, — они не пропадут и сумеют себя реализовать в любой области, только бы не заскучали. Зачем их обременять и делать несчастными? А Рон грезит о карьере актера. Я сводила детей разок на Рождество в кино, на «Питер Пена», так он спит и видит, как станет великим актером, — пояснила женщина под удивленный взгляд тетки.

— И ты это допустишь? — спросила она.

— Почему бы и нет? — улыбнулась Молли. — Он довольно неплох в домашних спектаклях и полон энтузиазма. Когда старшие уедут в Хогвартс, то отведу его в магловскую актерскую студию. Мне удалось продать магглам пару антикварных кресел из той рухляди на чердаке — ты не поверишь за какие деньги! Так что подготовлю детей к школе и займусь младшими. У меня ведь в этом году Перси поступает, а у него, как у наследника, должно быть все самое лучшее.

Поздно вечером, укладываясь спать, Мюриэль рассуждала, что они все очень ошибались в племяннице. Молли тоже пеклась о роде, но в то же время заботилась о самих детях и знала, кто из них чем живет. И в ее семье никто бы не сбежал из дома, ведь она точно знала, чего от каждого из детей ожидать, и, уверенно управляя их жизнями и судьбами, не давила. «Как странно, — подумала старушка, засыпая, — что у бывшей беглянки и предательницы крови оказалось больше чуткости и такта, чем у чистокровных снобов, не видящих дальше собственного носа и собственной значимости. Наша порода, — улыбнулась она своим мыслям».

Когда Молли после аппарации робко дотронулась до кованных ворот родового манора, сердце тоскливо сжалось. Она устало прижалась пылающей щекой к холодному ажурному узору и на мгновение выпала из реальности, окунувшись в давно минувшее. Здесь прошло ее счастливое беззаботное детство, и вернуться для нее значило ощутить кусочек безоблачного прошлого. Неожиданно ворота с тихим шорохом приоткрылись, и женщина, вздохнув, взяла себя в руки и скользнула внутрь, после чего гордо вскинула голову, распрямила плечи и решительно пошла по лениво петляющей дорожке навстречу судьбе.

Но воссоединение оказалось не столь радостным, как она рассчитывала. Разговор с отцом вышел напряженным. Нет, родитель был довольно доброжелателен, но несколько сдержан, отстранен и особой радости от встречи не выказывал. И женщина с горечью поняла, что никогда не станет для него ближе, хоть на словах он ее и простил — слишком сокрушительно в его глазах стало предательство и потери, чтобы возобновить общение, и этого уже не изменить.

Жаль. Ведь правду сказать, хоть Молли и не хотела в этом признаваться даже себе самой, она пришла сюда с надеждой обрести поддержку от родного, сильного и надежного мужчины, и сбросить наконец с себя добровольно возложенное неподъемное бремя заботы о всей своей многочисленной семье. «Так что, как не крути, но из всей родни именно инфантильный Артур оказался самым верным, понимающим и искренне любящим ее. И единственным, кроме детей, кто у нее теперь остался, хоть, конечно, реальной помощи от него ждать не приходится», — с горечью, и в то же время с каким-то смиренным облегчением подумала женщина. Рассчитывать в этом мире кроме как на себя, ей не на кого, и придется и дальше тащить этот груз самой.

Но несмотря на тщательно скрываемое разочарование от встречи, Молли смогла получить многим больше, чем-то, на что она рассчитывала. И все же впервые вожделенные деньги не грели душу, а вызывали брезгливость и раздражение — ведь отец просто откупился от блудной дочери, в то время как сама Молли променяла бы все, чем он ее щедро одарил на то, чтобы родитель посмотрел на нее с прежней любовью, и они стали запросто и по-семейному общаться, как до ее замужества. Когда можно было прибежать к нему с любой проблемой, и та мгновенно решалась, словно по волшебству. Но, видимо, подобных чудес не случается со взрослыми, да еще и замужними девочками, даже в мире магии. По крайней мере, не с ней.

Уильям после смерти близнецов и жены совсем замкнулся в себе, не желая никого видеть. Мужчину и в самом деле не заботила Молли и семья Уизли в целом. Его интерес простирался только на одного из внуков, чтобы род Пруэтт не прервался, и было даже без разницы, кто это будет. Да и встречу с дочерью он устроил только по этой причине и не планировал дальше общаться.

Первой мыслью Молли, когда в процессе разговора она это поняла, было вскочить и уйти, хлопнув дверью, оставив родителя ни с чем, но ей удалось усмирить характер и вовремя обуздать гнев, напомнив себе, что она здесь не только ради личных интересов, но и ради семерых отпрысков. И если собственный папаша плевать на нее хотел, то за своих детей она повоюет и любому глотку перегрызет, даже родному отцу.

С того момента она оставила ненужные сантименты, решительно перебила пространные словоизлияния родителя о погоде и резко перевела разговор в чисто деловую плоскость. Лорд Пруэтт только диву давался, когда увидел холодно-прищуренный взгляд и услышал четкие речи заправского дельца. Но это вполне его устроило, и они довольно быстро пришли к соглашению. Причем дочери пришлось еще не раз, пока они торговались, удивить много чего повидавшего родителя деловой хваткой, холодной головой и трезвым расчетом, наличие которых в ней раньше тот и предположить не мог.

Конечно, пять домовиков, пару охотничьих домиков с угодьями и триста тысяч галлеонов приданного от Молли уплыли, но десять тысяч отступных она урвала, и это были астрономические деньги в ее сегодняшнем положении, так что она и этой подачке была рада.

Еще отец поклялся оплатить поступление Рона в Хогвартс, поскольку обучение старшего сына она оплатила из своего сейфа, а это неприемлемо, так как Билл будет главой чужого рода. Не доверяя отцу, она набросала магический контракт, где предусмотрела все свободы для сына — от самостоятельного выбора жены, дальнейшего обучения и работы, до общения с родными, собственного влияния на сына до окончания Хогвартса и количества его карманных денег. Отцу пришлось с ней считаться, ведь теперь она была Регентом рода, а не просто сбежавшей когда-то девчонкой. Да и после его смерти дети Молли, как ближайшая родня без печати предателей, и так будут иметь право претендовать на наследство, а так лорд Пруэтт сам сможет участвовать в воспитании наследника и проследить, кому он оставит дела и титул. Так что всех все устроило.

Подписав контракт, они расстались весьма довольные собой, чтобы по возможности больше никогда друг друга не видеть. Но Молли почти не расстроилась. Теперь, когда сыновья вернутся на каникулы, ей будет чем порадовать Билла, да и за Рона она могла быть спокойна.

С тех пор, как они появились на семейных гобеленах, жизнь семейства претерпела некоторые изменения. Почти все чистокровные прислали официальные поздравления по случаю того, что древний род обрел главу, хотя не напрашивались в гости и к себе на летние приемы и балы тоже не звали. Молли расценила это за признание ее семьи равными в высшем свете, но без желания близкого общения. Сие означало, что ее детям теперь открыт путь в магическое сообщество, тогда как ей с Артуром туда до сих пор хода нет. Это навело женщину на некоторые мысли о действующей на сегодняшний день политике, и мысли эти несомненно требовали обдумывания. Ведь она была довольно амбициозна и планировала со временем занять достойное место в магическом мире, где ее незаурядные, на взгляд Молли, способности были бы востребованы.

Новый дом оказался большим, и все необходимое в нем имелось. Домовики взяли на себя всю работу, а библиотека была ничуть не меньше, чем в маноре Пруэтт. Правда все книги оказались копиями. Но никаких раритетных книг и ценностей в особняке не оказалось. Ни тебе подсвечников, столового серебра и фарфора, ни шелковых ковров, кружевных штор и тонких вышитых скатертей. Да что там, даже портретов не обнаружилось, ни живых, ни обычных, да и не только картин, но и запаса постельного белья и посуды. Видимо, отец Артура все продал, прежде чем покинуть страну. Хорошо еще хоть зельеварня с оборудованием полностью сохранилась, мебель была, пусть и подержанная, изрядно потертые ковры да кухонная утварь. Но в любом случае жить в бытовом плане стало значительно легче. Хотя Молли не раз еще помянула свекра, оставившего в наследство младшему сыну только печать предателей и каменный свинарник, недобрым словом.

Молли не стала афишировать мужу получение денег и положила их пока в собственную ячейку в банке, оставив только тысячу золотых на свои нужды, обменяв их на фунты. У нее не было желания тратить полученные галлеоны на обустройство дома — в любом случае он был больше и лучше предыдущего, что ее вполне устраивало, а гостей принимать не планировала. Ей еще Чарли, Рона и близнецов жильем обеспечивать, если после женитьбы они в другой род не уйдут, да и финансово состоятельным из всех детей только Билл и Джинни оказались, материнскими стараниями. В то время как Перси, хоть и обладал жильем и титулом, но денег имел не больше других Уизли. Да и сама она стать приживалкой на старости лет у сына и невесткой не планировала, и тоже нуждалась в крыше над головой.

Разговор с Мюриэль насчет Джинни тоже прошел довольно успешно, правда по-началу тетка хотела ее цинично надуть. Молли воображала, что Мюриэль хочет сделать дочь наследницей рода Блаунт, но оказалось, что это невозможно. В Джинни не было крови рода, и тетка просто хотела купить ее первенца, чтобы ввести его в род мужа — ведь по министерскому закону ввести наследником в чужой род в связи со смертью главы рода можно только родственника по магии или крови одного из супругов. Причем мать, в таком случае, теряла всякое влияние и кровную связь со своим ребенком, который навсегда уходил в чужой род.

Услышав такое, Молли пришла в ярость и выгнала Мюриэль из дома, обещав проклясть, если она вернется. Но та, после трех суток бессонницы и мигрени, все же вернулась, извинилась, отговорилась — мол, хотела проверить племянницу, чтобы решить, достойна ли она ее заботы — и предоставила новые условия сделки. И хотя они обе знали, что это была наглая ложь, Молли не могла отказаться от такого подарка судьбы, сделала вид, что поверила тетке и согласилась. Правда перед этим она честно поговорила с Джинни и предупредила, что в случае согласия ей уже не получится праздно побродить по полям, собирая ромашки, а придется днем и ночью учиться быть леди. Но дочь, которая по малолетству не совсем поняла предостережения матери, больше всего на свете хотела быть принцессой, поэтому обучение языкам, этикету, танцам и другим принцессочным наукам ее не пугало, особенно, если ко всему этому прилагались новые красивые платья и драгоценные девчачьи безделушки. Девочка с детства была необычайно тщеславна и, как сорока, стаскивала к себе все блестящие понравившиеся мелочи, пытаясь украсить себя и свое простое жилище. Ладно хоть, самовольно ничего не брала и всегда спрашивала разрешения.

Мюриэль оказалась весьма продуманной особой. Она стала Джинни магической крестной, что давало ей право влиять на жизнь подопечной и частично привязать девочку к роду по магии, а ребенка крестницы можно было уже спокойно вводить в род без выжигания чужой крови. При этом сама Джинни все же не имела право на наследство и стала бы у сына регентом с приличным содержанием до его полного совершеннолетия, но без доступа к основному капиталу. Видимо, поэтому миссис Блаунт и потребовалась девочка, а не мальчик, ведь приемный сын наследовал бы род сразу после малого совершеннолетия, а Мюриель очень ценила свободу и финансовую состоятельность, чтобы от кого-то зависеть, да и жить, похоже, планировала вечно, а так все стороны остались довольны. Взамен предприимчивая старушка взяла на себя обязательства по содержанию Джинни, обучению в Хогвартсе, обеспечению приличного приданного и оплату репетиторов девочке. Самой заниматься ребенком у нее ни желания, ни времени не было. Молли такая ситуация была выгодна вдвойне, ведь вместе с дочерью могли попутно обучаться и младшие сыновья, и за это совсем не надо было платить. И все же она подстраховалась и составила контракт, на что тетка довольно хмыкнула, проницательно скользнув по ней взглядом, но совсем не возражала, и хрупкий мир был восстановлен.

Тетушка оказалась полезна и самой Молли. Оказалось, старушка вела дела в мире магглов и хорошо разбиралась как в документах и бухгалтерии, так и в устройстве магловского бизнеса. Она уже много лет занималась драгоценными камнями и ювелирными изделиями, и по слухам была богата, как Крез. Ей принадлежали сеть ювелирных салонов, и она не понаслышке знала, как вести дела с магглами и даже помогла племяннице, подсказав пару дельных советов. Работали на Мюриэль только сквибы, живущие на маггловской стороне, ведь их тоже можно было взять под магическую клятву, где все прописано. Это было проще, чем постоянный контроль, на который у бодрой старушки уже сил не хватало.

Оказалось, что маггловские документы у семейства Уизли уже были, они просто невостребованными хранились в министерстве. Маги неохотно выбирались в мир простецов, предпочитая аппарировать по координатам сразу на место, а для кратковременного посещения паспорт не требовался, ведь конфундус в случае чего никто не отменял. Но чтобы вести в мире магглов бизнес, документы были необходимы, как и сдача обязательного зачета — ОБЖ магловского мира. И, честно говоря, документы выдавали неохотно и с большой волокитой, придираясь к каждой мелочи и требуя в обязательном порядке высший балл по магловедению — ведь каждый маг в обычном мире — это прямая угроза Статуту. Поэтому постоянное посещение мира простецов разрешалось только специально обученным магам и бригадам спецотделов аврората. Но для волшебников, что жили в смешанных поселениях, делали исключения и в обязательном порядке заводили магловские документы, правда часто случалось, что за всю жизнь за ними в министерство так никто и не приходил — маги не жаждали тесно общаться с обычными людьми, даже если жили с ними бок-о-бок. Но Молли, в отличие от ее магических соседей, документы были необходимы, поэтому она не медля подала запрос в министерство, и уже через неделю вожделенные бумаги на всю семью были у нее на руках.

Самой Молли не пришлось все это время мучиться в ожидании. В честь заключения сделки тетка преподнесла племяннице царский подарок — именной билет на услуги магической косметической фирмы «Вечная молодость» в Сферу регенерации.

— О мой Мерлин, — восхищенно выдохнула шокированная щедростью тетки Молли, — это ведь двести восемьдесят галлеонов.

— Ничего особенного, я могу это себе позволить, — ответила довольная реакцией племянницы Мюриэль. — Считай, это мой тебе подарок на все дни рождения, что я пропустила. А раньше не дарила потому, что та курица-наседка, кем ты была, все равно бы все на детей и мужа-недотепу спустила. А в ту бездонную бочку сколько не кинь, все мало будет.

Сфера регенерации — очень действенная услуга, которую не каждый маг мог себе позволить из-за непомерной цены. Пациента помещали в специальную капсулу, наполненную зельем, и погружали в магический сон, где целую неделю на него воздействовали магией. На выходе получался человек без возраста. То есть женщина не становилась юной, но приобретала природную грацию и свежесть без отпечатка лет. Как если бы годы и излишества совсем на нее не повлияли. Магические потоки выравнивались, ткани организма полностью обновлялись. Конечно, грудь на два размера не увеличится, кривой нос не выпрямится, а короткие ноги не станут длинными, но все изъяны прожитых лет исчезнут, а тело и здоровье придет к возможному идеалу. При взгляде на таких женщин сразу и не поймешь их настоящий возраст. Выглядят не молодо, а моложаво, но им одинаково может быть как двадцать пять, так и сто десять.

Но, как в любой бочке меда, конечно, была и своя ложка дегтя — после придется пить курс дорогих зелий всю жизнь, чтобы сохранить эффект, ну и рекомендуется повторять процедуру раз в десять лет. Поэтому и позволить этот эффектный метод омолодиться могли далеко не все маги.

Но Молли пока не задумывалась о таких вещах, пребывая в уверенности, что сумеет найти деньги на зелья, даже если ее семье на пару месяцев придется перейти на хлеб и воду. Увидев себя в зеркале, расплакалась от счастья и облегчения и даже несколько раз поцеловала свое отражение, хотя такое детское непосредственное поведение было ей совсем не свойственно. Она наконец примирилась со своим телом и внешностью.

— Ах, тетя, благодарю вас, — без устали и с непритворным восторгом вещала она тетке, что пришла забрать ее домой, — но почему вы сами не воспользуетесь этой услугой? Наверняка, вы можете это себе позволить.

— Милая, — снисходительно улыбнулась та, — старость — это не только внешнее увядание, но и внутреннее ощущение немощи. Я, безусловно, за свою жизнь не раз пользовалась подобным способом вернуть красоту, и имела в свое время небывалый успех, но забросила это бесполезное занятие с тех пор, как сорок лет назад умер мой последний любовник. Я слишком стара, дорогая, — усмехнулась она, — и не вижу смысла тратить время и деньги на то, чем не смогу воспользоваться в полной мере, если ты понимаешь, о чем я. Смерть — это неизлечимая болезнь, Молли, которая косит всех — и магов и магглов — так какая разница, как я буду выглядеть, когда меня отнесут в семейный склеп? Я дальновидно променяла красоту и молодость на поддерживающие жизнь и магию зелья, и рада уже тому, что в свои годы по-прежнему могу позволить съесть на обед кусочек любимого пирога с потрохами, чтобы мой уставший от жизни желудок не проявил своего недовольства. Не переживай за меня, такова жизнь, — философски пожала она плечами и ободряюще потрепала расстроенную племянницу по руке. — Я рада видеть тебя такой красивой и сильной, Молли, — настоящей Прюэтт, и мне совсем не жаль потраченных на это денег и усилий, — с гордостью добавила она опешившей племяннице.

С конца июня в семействе Уизли начались невероятные перемены, затронувшие всех домочадцев. Вернулись на каникулы старшие сыновья, у младших появилась гувернантка, а у Артура новое, неведомое доселе хобби.

Конечно, мать кратко писала мальчишкам о происходящих в доме изменениях, но они не могли себе представить, что перемены окажутся настолько глобальными.

Во-первых, к своему стыду, на вокзале они не узнали собственную мать, хотя кто бы узнал на их месте, если быть честными? Рядом с посвежевшим, не скрывающим счастья и никого, кроме Молли, не видевшим отцом, стояла незнакомка, статью и красотой не уступающей леди Малфой — признанной иконы стиля и аристократизма в магическом обществе. От женщины, что они помнили, почти ничего не осталось, кроме властного и уверенного взгляда. Даже казалось, что она стала выше ростом, но, скорее всего, дело было в поистине царственной осанке. Привычные им волосы до плеч, видимо, превратились в длинную гриву цвета гречишного меда, скрученную в легкий пучок и скромно запрятанную в сетку на уровне воротничка модного элегантного платья. А ладной женственной фигуре, окутанной легкой летней шелковой мантией, позавидовала бы любая девушка. Биллу даже стало неудобно перед другими студентами, которые, забыв о приличиях и открыв рты от удивления, толкаясь, проходили мимо их группы по нескольку раз, чтобы еще раз подивиться на чудное зрелище.

Сама Молли делала вид, что не замечает произведенного эффекта, но в душе наслаждалась чужим вниманием и только невозмутимо кивала в ответ на сдержанные поклоны окружающих волшебников. Учитывая, что до этого дня маги воротили нос от ее семьи и удостаивали только презрительными взглядами — происходящее можно было расценивать, как начало вливания ее семьи в жизнь магического мира. «Ничего, — думала она, скрывая ехидную ухмылку, — они еще узнают, на что я способна. Не будь я Молли Уизли».

Дома их ждал праздничный обед, после которого мать пригласила Билла в кабинет, где порадовала новостью, что контракт заключен, и именно ему выпало стать наследником рода Прюэтт.

— Надеюсь, Уильям, ты всегда будешь помнить, кому ты обязан такой высокой честью, — властно сказала мать, по-королевски восседая в старинном кресле и пристально глядя на ошарашенного новостями сына, сжимающего в подрагивающей потной руке контракт. — Род Прюэтт очень богат и имеет вес в обществе, за эти привилегии глава рода мог запросить что угодно, но твоя мать оказалась достаточно дальновидна, умна и настойчива и смогла выторговать тебе свободу. Теперь ты не только сможешь продолжить учебу, если захочешь, но и жениться по своему выбору. Хотя, как по мне, теперь род Такер недостаточно нам подходит — ни связей, ни денег, да и чистокровные всего в четвертом поколении. Я, конечно, приму любой твой выбор, но вряд ли смогу забыть, что мой красавец сын когда-то был для них недостаточно хорош, — лукаво добавила она, пока рухнувший перед ней на колени сын благоговейно целовал ей руки, бессвязно благодаря. После чего отпросился и бодро убежал к себе, видимо, поделиться благоприятными новостями с предполагаемой невестой. Молли не прогадала в своем выборе — у Билла, единственного из ее детей, было достаточно амбиций, чтобы быть благодарным и не забыть, кому он всем обязан. «А уж она постарается, чтобы он помнил», — алчно улыбнулась женщина, возвращаясь в гостиную. Одна проблема была решена, это стоило отпраздновать.

Раньше мать опасалась брать младших детей в магловский мир, поэтому они только один раз всей семьей были в кинотеатре, но теперь пришло время выполнить свое обещание и отдать ребят в театральную студию. Правда пришлось раскошелиться на министерские браслеты-накопители, гасящие магические выбросы. Ведь у чистокровных, живущих на источнике, и у полукровок выбросы хоть и редки, но в разы сильнее, чем у маглорожденных, а рисковать и привлекать к себе внимание Молли не хотела. Артефакты стоили восемьдесят галлеонов, но их можно было брать напрокат за галлеон и семь сиклей в месяц, что женщина и сделала, оплатив два месяца пятерым детям.

В летнем развивающем центре, куда она к десяти утра отводила малышню, было несколько кружков и секций, поэтому каждый из детей нашел себе занятие по душе. Близнецы всерьез увлеклись фокусами и занимательной химией, Рон, ожидаемо, — театром и фехтованием, Перси неожиданно понравилось рисование и книжный клуб, а Джинни прикипела с первого взгляда к пению и танцам и даже пыталась бренчать на детском клавесине. Конечно, досуг обошелся Молли в копеечку, но ей было необходимо свободное время, и такая цена безусловно ее устроила. Артур целыми днями не бывал дома, мотаясь с работы на подработку или в лес за провизией, а дети нуждались в живом общении, для чего домовики, хоть и были надежными и верными, совсем не подходили. А так — все были довольны.

Артур, к слову, наглядеться не мог на свою Молли, и даже как-то почти примирился с новой жизнью. Но жена стала замечать, что в его взгляде проскальзывает иной раз какая-то тоска. Понаблюдав за супругом, сделала вывод, что тот мается бездельем, не зная, куда себя деть — ну не могла же она, в самом деле, его работать круглые сутки заставлять и сидеть сиднем рядом, держась за руки, тоже не планировала. По сути, ей дела не было до его душевных терзаний, но собственная свобода требовала решительных мер, и женщина мастерски вышла из положения. Она подарила мужу автомобиль.

Когда любимая жена завязала ему глаза шелковым шарфом и куда-то потащила, щебеча что-то о приготовленном сюрпризе, Артур был вне себя от радости — Молли не часто баловала мужа такими романтическими порывами, никогда после болезни, если честно. Он ожидал увидеть плед у озера, закуски, бутылочку вина и пару бокалов, довольно предвосхищая свидание на двоих и последующую бурную ночь. Но, когда Молли сняла повязку, он не поверил своим глазам, растерялся и не сразу пришел в себя, оглушенный увиденным.

Молли подарила мужу форд «Англия» 1967 года выпуска. Учитывая, что эта развалюха пылилась в гараже старого маггла лет семнадцать и была давно не на ходу, то досталась ей почти задаром и один конфундус, который она применила в мастерской к магглу, потратившись только на краску, ведь мужчина был так любезен, что выразил желание покрасить красивой женщине автомобиль совершенно бесплатно.

К подарку прилагалась литература от детской, с понятными и ребенку пояснениями и картинками, до специализированных книг и схем. Артур, когда отошел от шока и смог говорить, выразил ей бурные благодарности, ведь он «и мечтать не мог о странном приспособлении, в чреве которого магглы перемещаются на дальние расстояния». Молли справедливо подозревала, что с таким подходом он перестанет докучать своим вниманием супруге года два, а то и больше. Но она совсем его добила, сообщив, что если до весны он разберется, как автомобиль устроен, то она запишет и его и себя на курсы вождения. Самой Молли не требовалось знать устройство машины, но ей бы не хотелось, чтобы наивный муж выдал при магглах эпитет «чрево», касаемо салона машины, — в таком случае сдать на права они оба смогут только с применением магии. Не то чтобы Молли нужны были права, но она серьезно планировала официально вписаться в магловское общество, а собственный автомобиль был необходимым атрибутом деловой женщины.

Разобраться так подробно в мире простецов ей помогла тетка, вернее не она, а сын ее управляющего, Маркус. Он водил ее по Лондону, давал дельные советы от моды до финансов. Так же машина, что она купила, принадлежала его соседу. Теперь Молли с его помощью подыскивала помещение для офиса и записалась на полугодичные бизнес-курсы. А еще написала своему кузену, Роджеру, предложив встретиться. Он был старшим сыном младшего брата ее отца, сквибом, и жили они в магловском мире. Лорд Прюэтт никогда не забывал свою магловскую родню и не отказывал в поддержке, как материальной, так и использовал связи, если требовалось. Но несмотря на это, в семье запрещали говорить о таком позоре. Сквибы были изгоями в магическом обществе, и их присутствие в роду тщательно скрывали. Но дальновидные рода не бросали родню на произвол судьбы и прослеживали их дальнейшую жизнь, но не из сочувствия, а, скорее, из выгоды — ведь у таких вполне могли родиться магически одаренные потомки, которые усилят род, а значит, и его влияние в магическом обществе.

Молли шла по вечернему Лондону и праздно разглядывала витрины — с тех пор, как она привела в порядок свое тело, ходить за покупками стало одним из любимых развлечений, которому она с удовольствием предавалась. Сегодня она получила долгожданную лицензию на собственное дело и необходимый пакет документов. Настроение у нее было приподнятым, потому она решила порадовать мужа и прикупила дорогущее кружевное белье, слишком откровенное для честной жены. После чего, прихватив стакан кофе на вынос и пирожное, в самом радужном настроении аппарировала на побережье недалеко от дома — ей нужно было подумать подальше от суеты соскучившихся по ней за день домочадцев.

Она как раз сделала последний глоток, собираясь вставать, когда недалеко от нее в вихре аппарации появилась девушка. Женщина сидела под деревом, и ведьма ее не заметила. Молли видела незнакомку только со спины, та, немного постояв, не торопясь пошла вперед. Миссис Уизли, которой показалось, что девушка слегка пошатывается, как раз хотела окликнуть ее, ведь впереди начиналась пропасть, а в сумерках и густой траве легко можно было оступиться. Но тут несчастная издала горестный всхлип и камнем упала вниз, прямо на обласканные прибоем острые камни.

Тело у миссис Уизли сработало раньше мозга. Она вскочила, а Манящие чары от шока получились настолько мощными, что неудавшуюся самоубийцу с силой вздернуло вверх и отбросило обратно, впечатав в спасительницу со всей дури.

Молли, не удержавшись на ногах, рухнула на землю, придавленная прилетевшим телом, не слабо приложившись о торчащий на поверхности корень дерева. Ее затопила боль, пару мгновений спустя сменившись на тупое тянущее ощущение в месте удара. Женщина громко охнула и раздраженно сбросила неподвижную идиотку с себя, после чего, морщась и держась за бок, выпрямилась и решительно задрала подол платья, оголив ногу.

«Так и есть, — с досадой констатировала, и ее когда-то прекрасное настроение окончательно испарилось. На казавшейся молочно-белой в летних сумерках коже наливался огромный синяк в половину бедра. — Я убью эту безмозглую кретинку, придушу собственными руками, но сначала стребую компенсацию — она меня изуродовала, мерзавка», — решила Молли, раздраженно одергивая подол и кипя праведным гневом, повернулась наконец к виновнице происшествия, которая так и лежала в траве лицом вниз, не подавая признаков жизни.

— Эй, ты, вставай, чего разлеглась, — громко потребовала Молли, легонько ткнув ее носком туфли, хотя очень хотелось пнуть от души, а потом еще встряхнуть как следует и надавать пощечин. Но незнакомка не шелохнулась и так и лежала в сгущавшихся сумерках недвижимая, словно мертвая.

«А вдруг эта балбеска и впрямь умерла», — похолодела женщина, пытаясь отогнать от себя зарождающуюся панику. Но долго бездействовать не умела, потому решительно нашарила в траве выпавшую от удара палочку и бросила в ведьму пару медицинских чар.

Поверхностное сканирование показало, что девчонка жива, просто без сознания.

«Наверное, у нее болевой шок от резкого рывка», — решила женщина, и ее злость на дуреху испарилась от невольно промелькнувшего чувства вины — ведь, может, это ее Акцио так сильно приложило беднягу. Тем временем сумерки все больше сгущались, и нужно было что-то решать. Молли, убедившись, что ведьма сильно не пострадала, все больше склонялась к мысли привести ее в чувство и оставить здесь, а самой по-тихому сбежать домой. Но никакие чары реанимации не действовали, а оставлять живого человека без сознания, лицом вниз, было как-то неправильно, на ее взгляд. Поэтому взмахнула палочкой, и тело у ее ног воспарило, плавно перевернувшись, явило изумленной женщине бледное изможденное лицо подростка.

— Моргана великая, да она совсем ребенок. Не старше моего Билла, — изумилась Молли и решительно передумала оставлять бедняжку одну. — Крок, — позвала она и перед ней возник холеный и важный домовик Мюриэль. Он оглядел поляну, зацепившись взглядом за парящее тело, и удостоил племянницу хозяйки легкого кивка, всем своим видом показывая, что не обязан ее слушать. Но Молли было не до его спеси.

— Скажи тетушке, что я хочу ее видеть, немедленно, — приказала она и, решительно подхватив тело девочки, аппарировала вслед за домовиком.

— Что такого срочного случилось, дорогая, что ты решила нанести мне незапланированный визит, да еще в такой час? — недовольно протянула Мюриэль, торопливо вплывая в гостиную, потрясая кружевными воланами на капоре и запахивая на ходу шелковый пеньюар. — Мерлин мой, это что? Ты притащила в мой дом мертвую магглу? — ужаснулась она и прижала руки к груди, увидев на диване бесчувственное тело. — Это ты ее убила, дорогая, и не знаешь, как избавиться от тела? Советую Эванеско, так будет надежней.

— Это ведьма, тетя, — как можно доброжелательней ответила племянница, — и она жива, просто без сознания. Я спасла ей жизнь, но не смогла привести в чувство. Ей нужна помощь, а я переполошу весь дом, если принесу ее к себе, когда она в таком состоянии. — И Молли коротенько поведала тетке всю историю.

— Не надо было вообще ее спасать, — недовольно брюзжала Мюриэль, кидая горсть порошка в камин. — Джонс, зайдите ко мне, — отрывисто приказала она, опустив объяснения. Вернувшись, упала в кресло и картинно заломила руки. — Это просто немыслимо, — сокрушалась старуха, — притащить в мой дом маглокровку. Надо было просто оставить ее там, они все равно живучие, как кошки. Подумать только — грязнокровка в этих стенах, на антикварном диване, я не переживу, — после чего театрально закатила глаза.

— Но я не могла так поступить, тетя, — упрямо возразила племянница, стараясь не сорваться и не нахамить вредной старушенции, — она ребенок, как бы я оставила ее там одну, в темноте, да еще и без чувств, — добавила она и невольно охнула, когда ребра внезапно прострелила боль.

— Ты что, ранена? — всполошилась та, на время забыв свои возмущения.

— Ничего серьезного, тетя, — немного раздраженно ответила племянница, — просто ушиб. Старушка, видимо, хотела возразить, но тут в комнату из камина шагнул мужчина. Но ему не дали даже поздороваться.

— О, Джонс, вы просто обязаны спасти мою племянницу, — слишком пафосно выдала Мюриэль, и, словно без сил осев в кресле, приложила к сухим глазам невесть откуда взявшийся кружевной платок. — Немедленно ее осмотрите, — капризно потребовала она, — и окажите необходимую помощь. Вы же видите, бедная девочка так страдает.

Мужчина на эту тираду только молча кивнул и послушно направился к Молли, но был остановлен решительным взглядом и взмахом руки.

— Не стоит, сэр, — ответила «девочка» и подошла к дивану, — вот ваша пациентка, а у меня только ушиб и синяк.

И пока Мюриэль громко возмущалась, на все лады костеря грязнокровок, доставляющих проблемы честным благовоспитанным волшебникам, молчаливый мужчина махал над девушкой палочкой, бросая чары диагностики. Молли рассказала ему о случившемся и вернулась к тетке, пристроившись в кресле напротив.

— Тебе нужно связаться с семьей, дорогая, — вдруг совершенно серьезно и без всяких ужимок бросила тетка, принимая обычный деловой вид. — Как я поняла, ты решила не оставлять этого ребенка на произвол судьбы. Но сегодня мы от нее вряд ли добьемся внятных объяснений — после зелий она, скорее всего, проспит до утра. Только предупреди Артура, что задержишься, а то видеть на ночь глядя твое многочисленное семейство, мечущееся в поисках матери, у меня нет никакого желания.

И Молли, внезапно вспомнив о муже, о котором в этой суматохе совсем забыла, резво побежала к камину, чтобы соврать обеспокоенному мужчине, что ее внезапно зазвала в гости приболевшая тетя, и домой она вернется не скоро, а может и вовсе придется остаться тут на ночь. Артур ожидаемо расстроился, но не возражал, да и кто бы посмел возразить его Молли.

Тем временем целитель привел пациентку в чувство, чтобы сразу погрузить в лечебный сон, после чего подошел к хозяйке дома.

— Ну, что там, Джонс? — манерно прогнусавила Мюриэль, продолжая ломать комедию и небрежным жестом указывая, куда мужчина может присесть, вновь поразив племянницу странным поведением старой кокотки.

— Случай интересный, — отрапортовал целитель, удобно устраиваясь в кресле. — Сильное магическое и физическое истощение, отсроченное родовое проклятие на имя и три месяца беременности. С ребенком, к слову, все в порядке.

— Что? — возмущенно вскинулась Молли, когда как тетка нахмурилась, задумчиво пожевав губами, — она же совсем ребенок.

— Девочке от тринадцати до шестнадцати лет, леди Уизли, — ответил мужчина. — Сложно сказать точнее, ее магию долгое время откачивали, поэтому ее развитие несколько запоздало.

Молли никогда не доводилось слышать о подобном, и она уже хотела возразить — как такое возможно? Но ее решительно перебила Мюриэль, которая, судя по серьезному виду, в отличие от племянницы, все поняла. Так что дальнейший разговор происходил без ее участия.

— Она не сказала к какому роду относится? — на прощание спросила леди Блаунт.

— Нет, миледи, — ответил мужчина, — ее психическое состояние на фоне стресса и истощения оставляет желать лучшего. Я сразу погрузил ее в сон. На столе во флаконе успокаивающее зелье. Когда девочка проснется, капните в него пять капель правдивого эликсира, три капли зелья доверия и одну болтливости. У вас будет около часа, чтобы ее расспросить. И уточните, как она планирует поступить с ребенком. Ваши зелье и мазь тоже на столе, — кивнул он Молли. — Засим разрешите откланяться. Миледи… Леди Уизли, — после чего галантно приложился к ручке обеих дам и скрылся в камине.

— Крок, подай нам чай и перенеси гостью в комнату экономки, — приказала хозяйка согнувшемуся в три погибели эльфу. — Что? — ответила она на недовольный взгляд племянницы. — Предлагаешь устроить ее в гостевых покоях? Много чести для маглокровки, а старая Хеллингс умерла уже лет двадцать как, и возражать не будет, — припечатала она, усаживаясь в кресло поближе к камину и берясь за чашку.

— Что это сегодня был за спектакль, тетя? — спросила Молли, отпивая чай. — Ваша игра на публику делает честь любой актерке второсортного театра. Никогда бы не подумала, что вы способны на подобное жеманство, — съязвила она, надеясь ее задеть.

— Не обращай внимания, дорогая, на мои выходки, — ничуть не обидевшись ответила та. — У стариков мало развлечений, и такие небольшие представления меня забавляют. Иногда просто необходимо построить из себя богатую, капризную и пустоголовую леди, тем более, когда знаешь, что твой единственный зритель под клятвой и никому не расскажет о твоих маленьких причудах. Учитывая, что я более чем хорошо ему плачу. Но оставим эту тему. Лучше скажи, ты ведь мало что поняла из нашего разговора с лекарем?

— Я никогда не слышала, что магию можно откачивать, — призналась Молли. — Как такое возможно?

— Милая, в мире магии возможно все, — грустно усмехнулась Мюриэль. — И я бы не назвала этот способ «откачивать», скорее, «делиться», как происходит у магических побратимов, только в одну сторону. Нельзя перекачать магию от одного мага к другому.

— Надо признать, что этот старый маразматик, Дамблдор, внес значительный вклад во «всеобщее благо», когда с его подачи министерство запретило ритуалистику, магию крови, демонологию, некромантию и другие магические науки, знатно подчистив общественные библиотеки. А с помощью аврорских рейдов значительно проредили частные. В наше время и при современном воспитании эти знания принесли бы больше вреда, чем пользы. Хотя, как видишь, в старых семьях еще сохранились знания предков, усиливавших свой род за счет чужой жизни и магии.

— В древние времена, Молли, — продолжила старушка, устало откинувшись в кресле и прикрыв глаза, — все маги несколько столетий воевали за территорию и магические источники. По-настоящему магически сильных мест не так много, и каждый хотел отхватить кусок пожирнее. Поэтому выигрывали те рода, где было больше детей, родственников и вассалов. Ведь война уносила много жизней, а захваченные территории требовали надежного управленца. Ну, а кто в этом качестве больше подходил, как не сын, брат или верный вассал? А, удачно отдав дочь в жены соседу, ты приобретаешь еще одного союзника. Когда все поделили, наличие большого числа родственников какое-то время еще приветствовалось, поскольку было выгодно для родственной связи с другими древними родами через брак. Это способствовало укреплению власти в местном обществе, ведь надежнее, когда на всех ключевых постах свои люди и родственники. Но потом все на десять раз друг с другом переженились, лакомые места у кормушки расхватали по своим, магическое население разрослось, а новых территорий не появилось. Естественная убыль — процесс медленный, ведь маги живут долго, а частые войны и набеги, обеспечивающие ускорение этого процесса, остались в прошлом. В итоге, излишние родственники становятся роду в тягость, поэтому их знатно подчистили за пару столетий.

— Но как же так? — не выдержала племянница. — Дамблдор говорит, что маги на пороге вымирания и принимает меры, продвигая законы, чтобы этого избежать, а вы утверждаете, что волшебники сами избавляются от родственников.

— Просто ваш Дамблдор — полукровка, и видит ситуацию только со стороны магглов, — ответила тетка с интересом склонившись к племяннице, отслеживая ее реакцию. — У него нет связи с наследием предков, хоть он и принял род. Ведь его не воспитывали в древних традициях, он не участвовал в родовых ритуалах, он даже не женат, как и его брат. Потому ему не дано понять, как все устроено у чистокровок, — философски пожала плечами Мюриэль и долила опешившей от новостей племяннице чай. — Ему не с кем бороться за титул и имущество, некого защищать, кроме себя самого.

— Возьмем сквибов, к примеру, — продолжила старушка тоном светской беседы, заботливо подвигая Молли тарелку с печеньем, тогда как племяннице кусок в горло не лез от охватившего ее возмущения. — Раньше о них заботились, не скрывали, а их одаренных потомков вводили в род боковой ветвью или вассалами. Потом их стали прятать, но их детей, в ком пробудилась искра волшебства, забирали и тоже пристраивали в род. А дальше, их стали убивать сразу после рождения или выбрасывать в мир магглов, не отслеживая их дальнейшую судьбу. Отсюда увеличение количества маглорожденных, которых местное население презирает, которые раздражают, мешают и никому не интересны. Учитывая, что магглы и маги не могут иметь детей, ведь это совсем разные виды, то все эти магглокровки и полукровки — потомки когда-то выброшенных в мир простецов сквибов, и, соответственно, родственники кого-то из чистокровных. То же самое с бастардами. Если не находили способа уничтожить их еще в утробе матери, старались убить сразу после совершеннолетия. Все еще помнят Вильгельма-бастарда, который, тем не менее, стал королем, потеснив законных наследников. Никто из древних родов не хотел такой участи для своих детей, никто не хотел борьбы за титул и богатство, поэтому от потенциальной угрозы без колебания избавлялись, — равнодушно добавила Мюриэль, невозмутимо пригубив из своей чашки. — Из пяти бастардов, что учились в Хогвартсе в мое время, до старости не дожил никто. Все они погибли в разное время от несчастных случаев, прожив после совершеннолетия не дольше месяца, — неожиданно жестко подытожила женщина, а ее взгляд затуманился, словно она увидела что-то там, в прошлом. Она, не глядя на Молли, резко покинула кресло и подошла к камину погреть руки, пока ее племянница пребывала в шоке от новостей. Магический мир, такой знакомый ей с детства, показал ей сегодня другую, неприглядную и страшную сторону. И какой бы циничной женщина не считала себя, подходящих оправданий для магического мира на этот раз у нее не нашлось.

— Так что там насчет девчонки? — спросила Молли, немного хриплым от волнения голосом, когда пауза затянулась. — Как можно откачать из мага магию?

— О, для этого есть несколько способов, дорогая, — охотно отозвалась Мюриэль и вернулась в свое кресло, когда как предупредительный домовик принес им новую чайную пару и сладостей. — Такое практикуют, когда хотят усилить кого-то в роду, хотя чаще, когда род теряет главу, а наследник еще мал. Отец, в таком случае, не может подпитывать сына, а материнской подпитки мало, особенно, если в роду есть еще дети. Тогда берут донора со стороны, но только родственника, чтобы магии совпадали, ведь обмен идет посредством родового источника. С этой целью некоторые рода и не теряют связи со сквибами, ведь именно их потомки и становятся подходящим материалом для подобного. Ребенка привязывают к роду малым ритуалом, и он до своего совершеннолетия подпитывает магией своего хозяина. Отток магии происходит постоянно, но не критично для общего состояния донора, хотя его ядро почти не развивается. В конечном итоге к своему совершеннолетию донор становится сквибом или остается слабым магом. Иные семьи откупаются от таких деньгами и снова их выбрасывают в мир простецов, а при плохом раскладе приносят в жертву родовому алтарю, ведь жизненная сила ценится в данном случае не меньше магической. Твою находку ждало бы тоже самое, но она забеременела и, видимо, от родственника, раз ее не убили, а прокляли. Она стала бесполезна как донор, ведь ребенок для развития стал тянуть магию от родителей, причем в приличных количествах, раз ей их на аппарацию хватило. Родня, что ее к магии рода привязала, сама убить ее теперь не может, чтобы откат на весь род не словить. Ведь ребенок к роду прямое отношение имеет, пока ему шестнадцать не стукнет или двадцать один, если других наследников нет, а проклясть, чтобы сама убилась — пожалуйста. От бастардов предпочитают избавляться, как я уже говорила, — добавила Мюриэль, незаметно зевнув. — Давай-ка, дорогая племянница, спать ложиться, а то я с ног валюсь, — призналась она, поднимаясь из кресла и с удовольствием потягиваясь, — завтра договорим. Ты, как я вижу, совсем ничего не знаешь. Чему тебя только мать твоя учила столько лет, да еще хвасталась твоими успехами. По всему выходит, врала, или память у тебя как решето, — со смешинками в глазах добавила старушка, забавляясь возмущенным взглядом племянницы. — Хотя, чему я удивляюсь, когда ты в живого человека манящими чарами бросила. Вообще-то, для таких целей заклинание Карпе Ректактум существует, что плавно живой объект притягивает, а не превращает его во взбесившийся бланджер. На третьем курсе проходят, или не слыхала о таком? — поддела покрасневшую родственницу тетка и откровенно хихикая направилась к двери.

— Знала, — крикнула ей в след пристыженная Молли. — Просто я не ожидала, что девчонка со скалы сиганет, и крикнула первое, что вспомнила.

— Хорошо хоть не Бомбарду, — донеслось до нее из-за двери фырканье тетки.

Выпив зелье от ушибов и смазав синяк мазью, Молли улеглась в постель роскошной гостевой спальни, от щедрот выделенной теткой для любимой племянницы, и полагала, что не сможет уснуть от множества мыслей. Но, видимо, в зелье была добавлена снотворная настойка, и женщина провалилась в сон, как только голова коснулась подушки.

Утром проснулась рано и пока нежилась в постели у нее было время как следует обо всем подумать и решить, как поступить.

Они с Мюриэль как раз заканчивали завтракать, когда домовик сообщил, что больная проснулась.

Девушка при свете дня оказалась очень хорошенькой, только изможденной, как после долгой болезни, и очень напоминала Нарциссу Блэк в детстве, такую, какой Молли ее запомнила. Такие же длинные светлые волнистые локоны, большие голубые глаза и изящная аристократическая хрупкость. Вот только простоватый, наивный и слегка затравленный взгляд, выдавал в девочке деревенскую простушку. «Не иначе как какой Блэк бастарда наблудил, — мелькнула у Молли паническая мысль, — или Малфой». Связываться с воротилами магического мира у женщины желания не было.

— Милочка, — мое имя леди Блаунт, а это — леди Уизли, — без подходов начала Мюриэль, царственно усаживаясь напротив гостьи, когда как та при их появлении села и повыше подтянула на себя одеяло, настороженно глядя на вошедших женщин. — Но я позволяю обращаться ко мне мэм или миледи, но пока прошу молча меня выслушать. Услышав, что перед ней леди и сама хозяйка, девочка попыталась встать, но небрежным жестом была остановлена, и послушно вернулась на место.

— Мне импонирует твое знание этикета, но сейчас не тот случай, — властно сказала Мюриэль, хотя было видно, что ей понравилась покорность гостьи. По крайней мере, тон ее стал гораздо мягче.

— Вчера моя племянница спасла тебя от смерти, — поведала миссис Блаунт растерянной гостье. — На твое имя наложили проклятье. Как только ты его произнесла, оно активизировалось, и ты почувствовала непреодолимую тягу покончить собой. Теперь оно исчезло. Частично от того, что ты его выполнила, добровольно прыгнув со скалы, а остальное трансформировалось в долг жизни моей племяннице. Сейчас ты выпьешь зелье, и прежде чем мы продолжим, ответишь на мои вопросы.

Девушка приняла из рук домовика флакон и под суровым взглядом хозяйки безропотно выпила, после чего подняла на женщин доверчивый взгляд, всем своим видом показывая, что готова к расспросам. Молли очень удивила такая невозмутимая реакция, сама бы она, на ее месте, наверняка с ума от страха сходила и волновалась, несмотря на зелье.

— Прекрасно, — одобрила Мюриэль и подобралась в нетерпении, — продолжим. Как твое имя?

— Мэри Кетлин Роули, — без запинки выдала гостья и замолчала в ожидании следующих вопросов.

— Но ведь раньше тебя звали не так, — возразила хозяйка. — Расскажи о себе все, и как ты попала под покровительство рода Роули.

— Моя фамилия была Роулинг, — начала девушка свою печальную историю…

Если коротко: родители Мэри держали большую ферму на острове Уайт. Отец погиб от несчастного случая, когда девочке было семь, мать пережила его на два года, сгорев от магловской болезни. Незадолго до смерти она узнала, что дочь пытается магичить, причем вполне успешно, и очень огорчилась. Она рассказала, что они с мужем сквибы, но ее род давно исчез, а вот со стороны Джона их один раз, на свадьбу, навещал надменный мужчина, то ли дядя, то ли кузен. Кетлин он не понравился, она всю жизнь боялась, что ребенка заберут, если он окажется магом, но дочь не демонстрировала своих умений, и мать думала, что она такой же сквиб, как они с мужем.

Опекунами назначили друзей семьи, живших на ферме. Мэри они нравились. Но однажды за ней пришла красивая женщина, представилась тетей и забрала с собой. Женщина показалась строгой, но у нее оказался огромный дом, полный волшебства. Леди Эспер взяла у нее каплю крови, прочитала красивый напевный стих и сказала, что отныне Мэри ее дочка, и теперь у нее есть брат и сестра. Со старшим братом Торфинном они почти не виделись, он учился в волшебной школе на четвертом курсе, возвращаясь домой только на каникулах, и ему до малявки дела не было. А с сестренкой Лаурой, одногодкой Мэри, они подружились и стали ждать письмо из Хогвартса. Но Мэри оно не пришло…

Тетя Эспер сказала расстроенной девочке, что она слишком долго жила у магглов, поэтому ее магическая сила невелика, и отдала ее в ремесленное училище обучаться на гувернантку.

Пусть большой магической силы у девушки не было, но училась она прилежно. Учителя ее хвалили, и после окончания обучения обещали дать хвалебные рекомендации. Но тут, на беду девушки, домой вернулся Торфинн.

Мэри не видела брата несколько лет. После Хогвартса он на пару лет исчез. Тетя говорила, что он путешествовал с друзьями по миру. Хотя сплетники из училища шептались, что парень никуда не уехал, а примкнул к плохой компании, и они развлекаются тем, что мучают и убивают магглов. Но Мэри отказывалась этому верить. Ей было трудно представить, что тот красивый голубоглазый подросток, вежливый и важный, как принц из сказки, способен на подобное зверство. Он появлялся в маноре набегами, не задерживаясь дольше разговора с матерью, который всегда заканчивался скандалом и последующей мигренью леди Эспер. Иногда тетя кричала очень громко, и до Мэри доносились редкие фразы о девках, ставках, пьянках, почти промотанном состоянии и скандальном поведении. А на Пасху они неожиданно собрались все вместе за одним столом. Из Хогвартса на каникулы приехала Лаура, и они весело провели время. Торфинн весь вечер казался очень веселым, расточал сестрам улыбки, все время шутил, рассказывал интересные истории про свое путешествие, и Мэри в который раз удивилась злой фантазии завистников, выдумывающих всякую чушь про хорошего человека. На следующий день брат не уехал, и на следующий тоже, к радости и довольству его матери. Лаура сказала по секрету, что матушка заморозила банковский счет сына, с условием снять запрет, если он проведет дома хотя бы две недели и поставит магическую подпись под договором о магической помолвке с девицей Кэрро из испанской ветви рода Кэрроу, в данное время обучавшейся в частном магическом пансионе для девочек. Но заскучавший поначалу парень нашел себе развлечение в общении с сестрами. Правда девушку стало напрягать его внимание, уж слишком развязным было его поведение и нескромными прикосновения, когда они оставались наедине, да и разговоры, на ее взгляд, были довольно фривольны и двусмысленны. Но он, казалось, не придавал этому значения, а Мэри жила уединенно и в высшем свете не вращалась. Она назубок знала этикет, но кто его знает, как у молодых людей принято общаться в кругу семьи и по-простому с друзьями. И девушка корила себя за необоснованные подозрения и глупые нескромные мысли.

Но дальше брат стал более настойчивым, признался в любви, хватал за руки, пытаясь утянуть за собой в нишу, лез с поцелуями и очень злился и угрожал, когда девушка сопротивлялась и сбегала. А за два дня до отъезда Торфинн показал свое истинное лицо. Вскрыл ночью чарами ее комнату, взял под Империо и изнасиловал. Когда Мэри проснулась, то уже не могла сопротивляться, и парень получил, что хотел. Он даже не требовал сохранить произошедшее в тайне. «Ты приживалка в этом доме, а я наследник, — глумливо ухмыляясь сказал он, — кому мать больше поверит, тебе или своему сыну. Просто выкинет на улицу. А будешь послушной, я привезу тебе подарок».

На следующий день его в особняке уже не было. Шокированная Мэри была растеряна. Она не знала, как поступить, винила себя за то, что не окоротила его сразу, стыдилась смотреть тетке в глаза и все время проводила в своей комнате.

Торфинн больше в поместье не появлялся, а в начале июня состоялась магическая помолвка, ради которой вся семья, кроме Мэри, ездила в Испанию. Девушка сказалась больной, ей было страшно встретиться со своим насильником лицом к лицу.

Время шло, и девушка немного успокоилась, утешая себя тем, что сразу после выпуска уедет из этого дома, когда пару дней назад случилась катастрофа. Домовики обнаружили странность на семейном гобелене, и леди Эдит с удивлением обнаружила от медальона сына новый росток наследника, связанный с Мэри. Произошел небывалый скандал. Леди кричала, обвинила девушку в совращении наследника, коварных планах, надавала пощечин, а потом отрезала от рода и приказала домовику выставить ее из дома.

Так Мэри оказалась посреди магловского города, без вещей и денег, оглушенная новостями, что ждет ребенка. Немного помыкавшись, она с помощью отвлекающих чар, которые у нее вышли на диво хорошо, добралась сначала на поезде, потом на пароме к своей ферме. У бывшего дома оказалась только в сумерках, но, постучав, вместо опекунов обнаружила незнакомых людей, которые сказали, что получили ферму в наследство и никогда не слышали ни о Роулинг, ни о Хьюзах, и закрыли дверь перед ее носом. И девушка расстроенно поплелась прочь. По дороге ей встретилась женщина, ее лицо показалось знакомым. Она держала магазин сувениров в деревне, а Мэри с ее сыном ходили в одну младшую школу. Мэри бросилась к ней, ни на что не рассчитывая, просто от радости встретить знакомую, но женщина, хоть и отнеслась к ней доброжелательно, но не смогла вспомнить никого по фамилии Роулинг, и совершенно искренне утверждала, что семейство Скотт живет в доме на холме, сколько она себя помнит. Девушка поняла, что всем, кто знал ее семью, стерли память, а ферму тетя продала, и теперь у нее никого и ничего нет. «Напомните, как ваше имя, мисс Роулинг», — окликнула женщина незнакомку в странной одежде, которая утверждала, что ее знает.

— Мэри, меня зовут Мэри, миссис Батлл — не оборачиваясь ответила девушка. Что случилось после, Мэри помнила смутно. Навалилась тоска, все казалось безнадежным, темнота вокруг наполнилась шепотками. Они гнали ее прочь, торопили, не давая сосредоточиться, пока она не оказалась на краю и не шагнула вниз.

— Ну, мне, в принципе, все ясно, — подытожила Мюриэль, вставая и направляясь к выходу, — отдыхай, Мэри. И не бойся, здесь тебя никто не обидит.

— Сколько тебе лет, Мэри? — спросила Молли у девушки, прячущей пылающее лицо в крае одеяла, — шестнадцать?

— Четвертого октября будет пятнадцать, мэм, — ответила она и опустила взгляд.

Молли не испытывала к девочке жалости — такие истории были не редкостью в их среде, как и книги похабного содержания, ходящие в Хогвартсе среди старшекурсников. Это было частью обычной жизни, которая, как и многое, проходило мимо нее и других наследниц, не задумывающихся о таких неприличных вещах. С девушками своего круга парни были сдержаны и предупредительны, а с кем они удовлетворяли свои потребности, и какими победами хвастались в кругу друзей, никого не волновало, а верность предусматривал магический брачный контракт, если это было выгодно роду. Но нельзя было не посочувствовать этому одинокому подростку, в пятнадцать лет пережившему насилие и столкнувшемуся с несправедливостью этого волшебного мира.

— Как ты собираешься поступить с девчонкой, Молли, — отвлекла ее тетка от раздумий, — у тебя слишком решительный взгляд. Мне уже начинать бояться?

— Знаешь, тетя, — совершенно спокойно ответила племянница, — эта история помогла мне понять одну вещь. Я никогда не буду поддерживать темного лорда и примкну к Дамблдору.

— Но тебе необязательно принимать чью-то сторону, дорогая, — возразила тетка, отставив чашку. Такая Молли ее пугала. — Вы чистокровные, вас не тронут при любом правлении.

— Э нет, тетя, — ухмыльнулась племянница, гневно сверкнув глазами. — Я хочу власти, а ее не добиться, служа лорду или сидя дома, сохраняя нейтралитет. Дамблдор говорит, что Волдеморт вернется, и я ему верю. Вот пусть светлейший сделает сам всю грязную работу и убьет конкурента, попутно подчистив ряды чистокровных и освободив место для своих людей, а там посмотрим. Что касается Мэри… Сначала я хотела предложить ей работу гувернантки у младших детей, вы же обещали оплатить учителя, а мантия и тарелка супа для нее и ребенка меня не разорит. Все равно ее беременную на работу не возьмут. Пусть живет, не помешает. Но теперь я придумала кое-что получше. Я возьму с нее вассальную клятву и привяжу к нашему источнику, а вы, тетушка, подскажите ритуал сокрытия, чтобы родственники ее не нашли, и ребенок на гобелене не отражался. Пусть думают, что она умерла.

— Это хорошая идея, дорогая, — согласилась Мюриэль. — Ты получишь верного и преданного помощника.

— Вообще-то, я мыслю гораздо шире, тетя, — возразила племянница. — Я тут подумала… Если у Мэри родится мальчик, а его отца совершенно случайно убьют в предстоящем противостоянии — на войне все бывает — то он станет наследником Роули, оставаясь вассалом рода Уизли. Конечно, если к тому времени Торфинн не женится, и супруга не родит ему сына. Но ты же слышала, что ей всего пятнадцать и у нее три года, чтобы закончить обучение. Надеюсь, что в Англии все не затянется так надолго. Но, если с наследством не выгорит, то в любом случае наша семья ничего не потеряет. Ладно, — сказала Молли, отставляя чашку и вставая, — мне пора, тетя. Мэри пока, с вашего позволения, останется тут, а вечером я ее заберу, если у нее на свою жизнь других планов нет. Спасибо за гостеприимство, и не забудьте про ритуал — мне еще одержимой убийством мамаши в доме не хватало.

С этими словами женщина вышла, оставив родственницу в глубочайшем удивлении. «Кто бы мог подумать, что клуша Молли превратится в такую продуманную и хваткую особу. Истинная ведьма, — невольно восхитилась старушка. — Будет занятно посмотреть, чем все закончится», — кивнула она своим мыслям, покидая гостиную.