Расставляя приоритеты (джен)

Где-то за гранью…

Они оба точно помнили день и час, когда это всё началось, но никак не могли прийти к единому мнению о том, как это происходит, а главное, почему. Теорий был много, но вот одной, единой, версии по-прежнему не было, ведь ни одна из них никак не могла стать той самой: то, что казалось логичным одному, выглядело бредом в глазах другого. Наверное, причина сего странного парадокса крылась в том, что ни Палпатин, ни Дамблдор, несмотря на всю свою гениальность, не могли в полной мере постичь природу происходящего.

Согласно всем законам логики, физики, и конечно, здравого смысла, это было невозможно. Невозможно закрывать глаза, находясь во дворце на Корусанте или в кабинете директора в Хогвартсе, а открывать их…

А где, собственно, они оба оказывались? Если Империя действительно была огромной настолько, что «потеря» планет не была таким уж бредовым анекдотом, а вполне суровой реальностью, в которой из-за банальной ошибки или злой диверсии с карт, а потом через десятилетия и из памяти жителей стирались воспоминания о каком-либо далёком мирке, то у Дамблдора с его планетой Земля всё было несколько проще — вариантов подходящих мест было куда меньше.

Меньше, да только не настолько, чтобы он мог сказать своему коллеге по несчастью, что знает, где они, собственно, находятся. Да, впрочем, это было и не нужно, уж очень быстро они поняли, что место, куда их каждый раз отправляет неведомая сила, имеет мало общего, что с Империей, что с Землёй.

Камин, два кресла, небольшой столик, иногда появлялась картина с морским пейзажем, ковёр, вешалка — всё. Больше там ничего не было.

Или было, но они не видели.

Всё остальное пространство скрывал странный, чуть клубящийся у ног туман, вглубь которого можно было идти часами — они как-то это решили проверить — но стоило остановиться, развернуться и делать пару шагов назад, как они снова оказывались всё в том же подобии комнаты.

Они оба были не из трусливых. Оба видели такие вещи, в которые никто бы не поверил даже после трёх бутылок корелианского или огневиски. Наверное, именно поэтому, они оба — поняв, что им ничего не угрожает, что оба они каждый раз возвращаются восвояси в целости и сохранности и что они решительно не знают, в чём причина сего парадокса, — однажды просто решили, что слишком стары для того, чтобы носится в этом тумане и пытаться отыскать там неизвестного шутника, из-за которого эта чертовщина и творится.

Поначалу они не сильно симпатизировали друг другу. Разговоры о захвате власти не вдохновляли Дамблдора, а рассказы о том, что нет ничего дороже жизни навевали скуку на Палпатина. Но встречи продолжались, и в связи с этим искались общие темы, так что, когда, после брошенной в сердцах фразы о том, что в теории «силы любви» без бокала того самого, хорошего корелианского, не разберёшься, появилось это самое корелианское, дело, как и беседа, пошло на лад.

Император понятия не имел, где находится Земля, но уже точно знал, что не в пределах его Империи, директор Хогвартса, в свою очередь, был точно уверен, что от сидящего напротив его отделяет нечто большее, чем расстояние. Это как ничто другое способствовало откровенным разговорам по душам. Долгим беседам, в которых можно было сказать всё, не боясь, что это вызовет непонимание или будет использовано против тебя.

Говорили часами, говорили обо всём, говорили о том, о чём никому и никогда бы не сказали. Говорили потому, как даже у таких людей, как они, бывает порой потребность хоть с кем-то поделиться.

Говорили о коррупции в Министерстве и разгоне Сената.

Говорили о слабости совета попечителей и бесполезности доброй половины адмиралитета.

Говорили о дырах в бюджете и нецелесообразных расходах.

Говорили о планах на будущее и об ошибках в прошлом.

Говорили и об учениках:

— …так всегда и бывает, учишь-учишь — толку ноль, — тяжело вздохнул Император.

— Куда страшнее, когда они выучиваются, но их ослепляет жажда власти и стремление всё подвести под свои идеалы.

— И не говорите, коллега, уж я-то знаю об этом не понаслышке. Знаете, все проблемы — они ведь идут из детства. Появись я в его жизни на годик или два раньше — и всё было бы иначе.

Его оппонент, в тёмно-синей мантии, участливо кивнул головой:

— Да, а если бы при этом была возможность, чтобы он рос хотя бы с матерью…

— Это было бы идеально.

— Но мир не идеален. К тому же, живая мать никогда бы не допустила…

— Увы. И ведь вырастить кого-то получше — это такая трата нервов, сил и времени, — с тяжёлым вздохом отозвался Император, как всегда облачённый в простое чёрное одеяние, которое, пожалуй, только он один мог носить так, что самые дорогие наряды казались на его фоне лишь жалкой дешёвкой. — Но вам в этом отношении проще, у вас целая школа под контролем: выбирай — не хочу.

— Мы оба знаем, кто на самом деле выбирает Избранных, — с грустной усмешкой напомнил Дамблдор.

— Мм… Я, кажется, слышу нотки сомнения в вашем голосе. Неужели, у него всё так плохо?

— Он чудный мальчик, добрый, отзывчивый…

— …преданный друг, надёжный товарищ, за друзьями — в огонь и воду. Знаю-знаю, у всех всё начинается именно так, — на изборождённом шрамами лице появилась ещё одна задумчивая морщинка. — Или он уже начал показывать признаки неповиновения?

— Нет. По-прежнему верит каждому слову, но, — директор школы чародейства и волшебства разочарованно чуть покачал головой, — он намного слабее Тома, а из-за отношения его родни к магии он даже теорию не может осваивать во время каникул.

— Теория мало кому сумела помочь. Да и, к тому же, на практике вещи зачастую оказываются не такими, какими мы их ожидаем. Например, мы с вами, несмотря на весь наш колоссальный опыт и познания, до сих пор так не смогли объяснить причины и саму возможность наших встреч.

Дамблдор рассеяно кивнул, в очередной раз бросив на клубящийся туман лишь быстрый задумчивый взгляд. Ничего нового — как и следовало ожидать — он не увидел. Туман, как и прежде, был абсолютно пуст, мочалив и необъясним. По сути он уже давно из главной темы всех разговоров стал чем-то вроде повода для шуток, предлога к прекращению зашедшей слишком далеко беседы или как сейчас: росписью в том, что они далеко не так могущественны и способны видеть всё наперёд, как им бы того хотелось.

— Я думаю, она, — Палпатин кивнул на окружающее их пространство, — неспроста дозволяет эти беседы. Должен же во всём это быть хоть какой-то смысл.

— Думаете, она желает чего-то этим добиться?

— Скорее всего, ибо других причин я не вижу. Мои опыты слишком далеки от творящегося здесь, а вы, насколько я понял, так же не экспериментировали с вашей магией и зельями. Значит — она сама.

— У вас есть новая теория?

— Она не новая. Я бы даже сказал, она слишком древняя, и признаться, именно поэтому я её и не брал в расчёт применительно к нашей ситуации. Однако, в виду несостоятельности прочих наших рассуждений, пришлось вспомнить и о ней. — Он задумчиво повертел бокал с вином в руках, глядя своими неестественно жёлтыми глазами на ровно горящее в камине пламя. Поморщился и с явным неудовольствием и насмешкой в голосе сказал: — Сила всегда стремится установить равновесие. Так говорили они.

Голубые глаза Дамблдора так же задумчиво смотрели на языки пламени, что лениво лизали поленья. Разговоры «о них» директор Хогвартса не любил. Слишком радикальный путь выбрал, на его взгляд, Император, слишком жестокой была расправа.

Впрочем, Палпатин, как видно, в этот раз так же не испытывал большого удовольствия от этой истории. Во всяком случае не в нынешнем контексте.

— У них, несмотря, а точнее, скорее, благодаря моему скромному вмешательству в процесс, практически получилось его достичь, хотя, конечно, результат всё ещё далёк от ожидаемого. Но вот у вас — насколько я понял — с равновесием явные проблемы.

— Ваш метод достижения равновесия, боюсь, оказался слишком радикальным. К тому же, для нашего мира подобное решение будет означать катастрофу, — мягко напомнил Дамблдор.

— Но вы не отрицаете, что сама такая теория многое бы объяснила. Что же до радикальных мер, то вынужден вам напомнить, что не бывает простых решений.

— Бывают нужные, — кивнул Дамблдор и задумчиво погладил свою роскошную бороду. Да, в словах Императора был смысл, а в теории была логика. Ситх был прав, с равновесием у них действительно были проблемы, и потому мысли о предстоящем тяжёлом выборе не покидали его ни на миг, вытесняя даже размышления о действиях Волан-де-Морта. Ведь если разобраться, то тёмный лорд был, скорее, следствием, чем причиной, с которой и надлежало бороться.

В отличие от работников Министерства и их коллег по всему миру, директор Хогвартса не мог, подобно страусу, засунуть голову в песок и сделать вид, что ничего не видит и не слышит. Он видел. Он слышал. Он понимал, что час тяжёлого решения близится. Все эти конфликты магов и маглов становятся распространённым явлением. Том и Грин-де-Вальд не были первыми и последними — они были самыми сильными, и потому о произошедшем не удалось умолчать.

Пришлось рассказать. Нехотя, сквозь зубы, сделав в учебниках по истории лишь пару абзацев, посвящённых этим двум. Когда родились, когда, возжелав власти, вступили на тёмную дорожку, когда были побеждены.

В последней статье, посвящённой первой магической войне, Дамблдор насчитал пятнадцать абзацев, посвящённых зверствам сподвижников тёмного волшебника, красочному описанию пыток, списку убитых выдающихся волшебников и душещипательному разбору причин, почему это не должно повторится.

Причин, которые породили всё «это», там не было.

Нет, и Волан-де-Морт, и Грин-де-Вальд хотели власти — кто спорит. Методы были ужасны — бесспорно. Но ведь было же ещё что-то? Что-то, что обратило двух подающих надежды волшебников в двух безжалостных чудовищ.

Многие дети в детстве жестоки и многие подростки в душе пламенные революционеры, отвергающие догмы навязанные взрослыми. Однако они все рано или поздно принимают правила игры и становятся тем самым самыми законопослушными взрослыми.

Эти двое не приняли правил игры, хотя дай им немного времени, и они оказались бы на вершине системы. Но они отказались, заявив, что построят свою собственную: с волшебниками на вершине и без всяких маглов.

Том больше хотел власти, его предшественник — свободы. Они оба не понимали — отказывались понимать — почему именно волшебники должны прятаться по норам и вести скрытный образ жизни. Почему всё их могущество, вся власть, которой они желали, вся слава, о которой они грезили, должна была быть тайной за семью печатями.

Почему все так боятся маглов? Боятся того, что те узнают? Почему сотни волшебников работают дни и ночи напролёт, стирая память, следы и доказательства того, что в мире существуют волшебники? Ведь тайное рано или поздно станет явным, и что тогда? Что будет тогда со всем устоявшимся веками порядком? Ведь время, как и прогресс, не стоит на месте, и рано или поздно, уже маглы станут на голову выше своих наделённой магией собратьев.

Маглы, которые и так с каждым годом становятся всё сильнее с технической стороны: корабли, самолёты, телефоны, даже за пределы планеты начали вылезать. Может сделать такое хоть один волшебник? Нет! И это пугает. Пугает всех, просто некоторые хорошо притворяются, и Министерство им в этом помогает. Помогает жить дальше в их изумительном магическом мирке, кичась своей силой, мощь которой с каждым годом неумолимо блекнет на фоне магловского прогресса.

Кто они вообще такие, все эти люди, что до хрипоты спорят о чистоте крови? Сборище маргиналов, и не важно, какую сторону в этом вопросе они выбрали. Они носят свои мантии, живут закрытым сообществом, и большинство даже не подозревает, что за жизнь царит вне его. Ладно бы одежда и состав парламента — кому это надо? Но вот достижения маглов… Взять хотя бы эти их камеры слежения. Их же магией не обманешь, они всё видят и запоминают, и это уже вопрос времени, когда люди Министерства не смогут отследить действительно важную запись. Они уже сейчас еле успевают, и только недоверие многих маглов к газетам и телевидению не позволяет им увидеть всю правду. Но ведь однажды доказательств станет много. Слишком много. И этот день неизбежно приближается, в то время, как никто из магов даже не пытается что-то предпринять.

Никто, кроме Тома, который мало того, что выбрал слишком радикальный подход к решению этой проблемы, так ещё и поставил на первое место собственные амбиции.

Дамблдор тяжело вздохнул и поднял взгляд на своего коллегу по несчастью. Такие задумчивые паузы во время их бесед были частым явлением, и, когда они наступали, один никогда не спешил отвлекать второго. Это было бы, во-первых, невежливо, а во-вторых, — они оба в эти моменты думали о слишком важных вещах, которые могли оказать огромное влияние на жизнь сотен людей.

Миллионов и миллиардов, в случае императора.

Директор Хогвартса порой размышлял, не является ли этот странный, наделённый бесконечной силой и властью старик тем, чем могли бы стать Грин-де-Вальд и Волан-де-Морт, если бы их не остановили. Но в рассказах императора было много неопределённости, умалчиваний и понятий ему совершенно непонятных, чтобы сделать окончательный вывод. Одно было бесспорно: император, в отличие от остальных, принял решение, воплотил его в жизнь и сейчас пытается хоть как-то успокоить ситуацию, в которой в результате оказался.

Ситх любил порой рассказать, что всё, что он делал, было продиктовано одной целью — желанием власти. Он жил ради власти, убивал ради власти, каждая секунда его времени была посвящена добыванию и укреплению своей власти.

Власть ради власти?

Дамблдор слушал вольный пересказ речи в Сенате — посвящённой реорганизации Республики в Империю — и прятал маленькую усмешку, что сама собой появлялась на губах. Он смотрел на человека, который клялся — и не было оснований ему не верить — что он был серым кардиналом, плёл интриги, ловко стравливал одних с другими, подставлял и предавал. Владел такой сетью шпионов, что знал всё и вся. Да ему и в Сенат в последние годы можно было бы наверное не ходить: треть он скупил, треть запугал, ещё треть смотрела на него преданными глазами, и скажи он слово, мать родную отправила бы на эшафот. И вот этот человек, который мог провести абсолютно любой закон с той степенью видимой поддержки, которой бы хотел, с абсолютным признанием, с абсолютной властью и полной видимостью приличий, отшвырнул всё это? Ради чего?!

Чтобы писать в документах не канцлер, а император? Чтобы не ходить на работу в Сенат? Чтобы окончательно растоптать соперников? Чтобы похвастаться, что у него целая Империя?

Ситх вздыхал, что фраза «Верховный канцлер Палпатин» писалась и произносилась куда быстрей, чем «Его Величество первый Император великой и бескрайней Империи, чьи…», в Сенат ходил ещё добрых двадцать лет, соперники поняли, с кем имеют дело ещё раньше, а хвастаться банально было не перед кем.

Зачем тогда? Ну не для того же, чтобы поиграть в страшного императора, который замучил миллионы честных граждан? Не для того же, чтобы по всей территории его огромной страны вспыхивали восстания? Оставались, конечно, джедаи, но… Директор всё равно видел в этом слишком мало смысла, а потому лишь скромно отмалчивался, когда в очередной раз всплывала тема обретения могущества.

— Я просто боюсь, что если в ближайшее время не будет найдено решение, то для нашего мира станет слишком поздно, — наконец сказал он.

— Для обоих наших миров будет поздно, — после недолгого молчания согласно кивнул Палпатин.

— Дурные предчувствия?

— Если бы только предчувствия, — тяжело вздохнул ситх, прежде чем снова обратить внимание на белый туман, что скрывал от их взглядов окружающее пространство. — Сам факт нашего нахождения здесь подтверждает всё куда больше, чем все доклады разведки вместе взятые. Ситуация настолько сложная, что даже и не знаешь, с какой стороны подойти к решению этой проблемы.

— Вилка, — мрачно кивнув, подтвердил Дамблдор. — Продолжу делать вид, что не вижу угрозы, и сосредоточу все силы на борьбе с Томом и его подчинёнными — в случае победы об открытии перед маглами можно будет забыть. Они чихнуть будут бояться в сторону проектов, которые хоть как-то задевают сложившиеся веками правила. И тогда уже инициатива будет исходить от маглов, когда они нас разоблачат, а они… В не магическом правительстве о нас знает только королевская семья да премьер-министр. Всё! В случае открытия правды — грянет настоящая охота на ведьм. С другой стороны, если я сейчас встану и скажу: «Надо немедленно открыться перед маглами», то меня, в лучшем случае, посчитают сумасшедшим. В худшем — обвинят в нарушении закона о секретности с последующим обвинением во всех моих грехах. Вспомнят и то, что было, и то, чего не было, и то, что им нужно, чтобы было. В итоге всё равно война и сотни, если не тысячи, смертей.

— Гражданская война, — понимающе кивнул император. — И ведь что я ни предпринимаю, всё бесполезно. Даже Вейдер — толку, что избранный — ничего с этим не может сделать. Ситуация становится только хуже с каждым днём.

— Гарри тоже избранный, а толку? Может, он и победит в итоге Тома, но вопрос с маглами он не решит.

Оба кивнули. Оба задумались. У обоих практически синхронно пронеслась в голове одна и та же мысль. Мысль, встреченная сначала с недоверием, потом с удивлением (как такое вообще в голову могло прийти?), но, в конце концов, осталось лишь флегматичное «и что с того?». Хуже уже, наверное, всё равно не будет. Оба подняли головы и изучающе посмотрели друг другу в глаза. Жестокие жёлтые — ледяные голубые. Что император, что директор Хогвартса — уже давно не питали иллюзий не только насчёт друг друга и своих избранных, но и насчёт грядущего «светлого» будущего. А коли сама великая Сила, она же — Магия, хочет предложить свой вариант выхода из сложившейся ситуации, то кто они такие, чтобы ей мешать.

Однако, у решения проблемы столь необычным методом были и свои подводные камни, о которых ни один, ни второй в другой ситуации даже не и задумались бы. Но в текущих обстоятельствах их следовало хотя бы обсудить.

— Теоретически, если Сила того желает, то я могу и уступить ей владыку Вейдера, — осторожно начал император.

— Но практически он — ваша правая рука и главком по совместительству, — так же осторожно продолжил Дамблдор. Параллельно просчитывая последствия появления подобной личности в пока ещё относительно тихой Англии.

— Практически, я, как император, имею полное право заменить его на кого угодно. Даже на человека, ничего не понимающего в военном деле, однако, — император с явным сожалением во взгляде развёл руками, — в случае обмена избранного на избранного мы — я — сталкиваемся с одной маленькой проблемой. Мне опять придётся возиться с мальчишкой, полным светлых идеалов, а я уже слишком стар для подобных экспериментов. К тому же, Империя нуждается именно в тёмном лорде. Кто ещё сможет держать в узде всю эту свору чиновников, дворян и прочих близких к трону личностей? А про врагов я уже молчу. Не буду же я пугать преступные синдикаты, недобитых джедаев и этих проклятых мятежников пятнадцатилетним мальчишкой. Который к тому же вряд ли сможет, хотя бы на камеру, показательно придушить кого-нибудь из провинившихся офицеров.

Дамблдор задумчиво кивнул. Да, Гарри этого не сможет. В глубине души мальчик искренне сожалел о Квиррелле, спас настоящего виновника в смерти родителей. В то время как Избранный ситха, по его словам, уже в девять лет убил несколько тысяч. Не напрямую, но всё-таки…

Но всё-таки заполучить в свои руки главную фигуру Императора, которая одним своим видом затыкала рты (опять же, по словам Палпатина) целой своре дворян и сенаторов, очень хотелось. И не столько, чтобы полюбоваться на то, какой эффект он произведёт на Министерство магии и на Парламент, сколько, чтобы… Директор Хогвартса привык доверять своим рассуждениям и предчувствиям, а те в один голос говорили, что это безумие, что это рискованно, что это, как ни крути, их единственный шанс. Шанс, ради которого стоило рискнуть всем и пойти на всё. Проблема была в том, что даже если дела и обстоят именно так, как они думают, и подобный обмен мало того возможен, так ещё и будет полностью обеспечен некими всемогущими силами, то оставалось одно весьма неприятное препятствие: предложить взамен тёмного лорда было некого. Ну не Грюма же с Северусом?! Грюм, может, и сможет помочь с поиском мятежников, но массовые казни — не его конёк, а Северус нужен для того, чтобы…

Робкая улыбка, осторожно появившись на губах Дамблдора, уверенно захватывала территорию лица, становясь всё шире. Становясь всё добрее. Сидящий напротив в своём странном тёмном кресле ситх заинтересованно посмотрел на ещё секунду назад мрачного директора Хогвартса. За свою жизнь, а точнее, за её политическую часть, он видел много улыбок: жестоких, холодных, торжествующих, злорадных, печальных, ехидных, скромных, а также добрых. Очень-очень добрых улыбок, появление которых для него не просто говорило, а кричало о том, что… Да, ему определённо должно понравиться предложение коллеги.

— Тогда как насчёт обмена тёмного лорда на тёмного лорда?

— Разве это возможно? Я могу приказать своему ученику, и он подчинится, но…

— Если того желает, — директор Хогвартса махнул рукой, показывая на окружающее их пространство, — то его желание не будет иметь ни малейшего значения. Единственной проблемой может стать его поведение по прибытии.

— Никаких проблем, — хищно усмехнулся император. — Мне будет даже интересно понаблюдать за тем, кого так боятся в вашем мире.

Где-то в Империи…

Согласно имперской статистике, регулярно перемещаются между мирами не более пятнадцати процентов населения, ещё пятнадцать иногда летают на соседнюю планетку, а остальные семьдесят плевать хотели на соседей, с гордостью заявляя, что им и здесь хорошо. Эти семьдесят процентов, к слову, плюют не только на соседей, но и на то, кто там правит на Корусанте и что за законы в течение стольких лет рассматривал и принимал почивший Сенат. Эти люди интересуются в основном своими маленькими проблемами и до большой политики им дела нет — лишь бы им жилось хорошо, да никто не лез в их отлаженную за долгие годы спокойную жизнь.

Именно из-за этого молчаливого большинства реорганизация Республики в Империю прошла относительно мирно. Именно на них — уставших от дрязг между политиками, бойней между Республикой и Конфедерацией — и опирался в своё время Палпатин. Именно их молчаливое согласие было залогом того, что император мог с лёгкостью назначить абсолютно любого человека новым главкомом и никто — никто! — не посмел бы ему слова против сказать.

Нет, конечно, был ещё двор: вся эта свора подхалимов, подпевал и просто до неприличия богатых граждан с вкраплениями королей, баронов, князей. Правда, эти-то как раз молчать не будут. Палпатин уже сейчас знал, что его решение будет названо гениальным, бесподобным, на редкость предусмотрительным и так далее. Ничего нового.

Однако в этом скопище были и те, кто будут молчать. Те, кто, услышав даже о столь странном назначении, поддержат его наравне с прочими, но в отличие от всей этой своры сделают всё, зависящее от них, чтобы это решение дало хорошие результаты. Из этих людей особо выделялись двое: Великий визирь Сейт Пестаж и Директор имперской службы безопасности Исанн Айсард.

Они знали, чем живёт Империя, о чём думают её граждане, над чем смеются в казармах офицеры. Они держали в своих руках тысячи нитей, что, так или иначе, опутывали весь Корусант, ведя далеко за пределы сверх сектора — до самых границ. Они обладали большой властью, ещё большим умом и воистину безграничной преданностью. Именно поэтому этим двоим можно было сказать всё заранее.

Исанн Айсард не любила поздние вызовы к императору, особенно когда те проходили в обстановке строжайшей секретности. Дело было тут даже не в том, что те ломали и без того напряжённый график или в случае нарушения их секретности давали повод придворным многозначительно приподнять брови, в очередной раз усомнившись, что свой пост она получила исключительно из-за своих способностей, а не из-за того, о чём они в силу своего скудоумия подумали. Нет, подобные вызовы означали одно — что-то случилось.

Спускаясь вниз на маленьком, тщательно замаскированном лифте, что притаился в одном из боковых коридоров дворца, она в очередной раз мысленно перебирала в голове всё, что могло вызвать эту встречу, но как назло ничего подходящего не находила. Во всяком случае ничего, что было в её сфере ответственности. Мятежники забились в щели, и лорд Вейдер в данный момент занимается тем, что используя, в том числе и полученную ею информацию, отыскивает их с целью допроса и последующего уничтожения. Разработка законспирированных спящих ячеек и внедрение туда агентов идёт полным ходом, и хотя особых успехов там нет, но и провалов так же не наблюдается. Знать сидит тихо — благо, кадры со Звезды смерти с показательным уничтожением Альдераана всё-таки успели передать. Что же тогда?

Нахождение рядом с ней Сейта Пестажа лишь подливало масла в огонь. Великий визирь занимался в основном канцелярской работой: двор, распорядок дня императора и ещё куча дел, связанных непосредственно с внутренней кухней дворца. Двор и разведка были несильно пересекающимися ведомствами в тихую презирающими друг друга, а потому причин для совместного серьезного разговора с глазу на глаз с Палпатином быть было недолжно.

Директор ИСБ бросила быстрый, оценивающий взгляд на визиря. Ничего. Обычная, как и у неё, совершенно непроницаемая маска вместо лица — невозможно понять, о чём он в этот момент думает. Перебирает ли он подобно ей в уме все возможные причины и варианты? Думает ли о самом страшном из них? Связанном и с двором, и с разведкой.

Второй Бейл Органа? Очередная принцесса с дипломатическим иммунитетом?

Тогда их тоже вызывали. Визиря и директора ИСБ, пост которого в ту пору занимал её отец. Те же поздние разговоры. Тот же укор, что проглядели.

Двери лифта раскрылись, пропуская их в маленькую по меркам огромного дворца комнатку. Исанн решительно не понимала, почему та называется комнатой для медитаций: в некоторых из её допросных и то атмосфера куда больше способствовала к расслаблению, чем это место. Тусклый матовый чёрный пол, тёмно бордовые стены и жёсткое кресло, где сидел сам император. Погружённое в извечный полумрак и холод — температура здесь была всегда на градусов десять ниже, чем в прочих комнатах дворца, — оно вызывало даже у ко всему привычной директора ИСБ чувство лёгкого дискомфорта. Хотя, возможно, именно в этом и был весь смысл.

Она отсекла все посторонние мысли, склоняясь в лёгком поклоне.

Император изучал их долгим, внимательным взглядом, кривя тонкие губы в том, что обычные люди назвали бы благодушной улыбкой.

Улыбка, молчание, срочный вызов и отсутствие в комнате алых гвардейцев — дело дрянь.

— Какой сегодня чудесный вечер, вы не находите? — прошелестел тихий, обманчиво мягкий голос Палпатина.

— Каждый день прекрасен, если мы имеем честь видеть ваше лицо, — подобострастно отозвался Пестаж, чуть склонив голову.

— Тогда вас, великий визирь, и вас, директор, можно поздравить с тем, что вы самые счастливые люди Империи. Вы видите меня каждый день, — с лёгким смешком отозвался император. — Однако, я слышал, не все разделяют подобное мнение. Мятежники. Бывшие члены сената. Я даже слышал о восставшем из мёртвых джедае, который вопреки докладам ваших коллег оказался более чем живым, и судя по его действиям, не сильно беспокоящимся о величии Империи.

— Лорд Вейдер в данный момент занят поисками новой главной базы мятежников, и он же уничтожил того джедая, — отчеканила Айсард, — что же до бывших членов Сената, то мои люди продолжают наблюдение за каждым из них.

— Даже за бывшими сенаторами от Альдераана и Чандрилы?

В комнате повисла тишина, и даже воздух будто бы стал ещё на пару градусов холодней. Император улыбался, но кому, как не стоящим перед ним, знать, сколь мало значит эта улыбка, кому, как не им, так же на протяжении многих лет прячущим свои мысли и чувства, не знать, что за ней в эту минуту может скрываться всё: от издёвки, до едва сдерживаемой ярости.

— Я так понимаю, ответ отрицательный? Жаль. Но впрочем, я позвал вас вовсе не за тем, чтобы говорить о них. Как насчёт уже упомянутого лорда Вейдера? Как вы оцениваете его деятельность и успехи на посту главкома?

Как она не гордилась своей выдержкой, однако подобный вопрос заставил едва заметно вздрогнуть: слишком уж неожиданным он был. Вейдер, правая рука императора, могущественный адепт Силы и бессменный главком Империи на протяжении двух десятков лет. Он же не собирается?..

— Преданность Лорда Вейдера идеалам Империи не подлежит сомнению, однако…

— Однако согласитесь директор, инцидент со Звездой смерти существенно подпортил его репутацию.

— И наше финансовое положение, — со вздохом заметил визирь. — Но я бы хотел напомнить, что в народе именно он ассоциируется с мощью и неотвратимостью карательного аппарата. К тому же, тот провал мало отразился на его популярности в определённых кругах.

— Да, пожалуй, в плане запугивания масс мало что изменилось, — согласился император. — Вы можете к этому добавить что-то ещё, директор? Или репутация и безграничная преданность — это все достоинства моего ученика?

— Я не знаю никого другого, кто мог бы возглавить флот в данный момент: он умён, готов наводить порядок любыми доступными методами, умеет находить общий язык с самыми разными представителями знати и адмиралтейства. Это и то, что он прекрасный стратег, делает его незаменимым на этом посту.

— Значит, мы пришли к выводу, что мой ученик прекрасный стратег, а прочие его достоинства в том, что он верен мне и Империи? В результате он готов выполнить даже самый чудовищный приказ, не считаясь с жертвами, ну и конечно, он один из немногих, кому безразлично мнение окружающих, в результате чего от его имени одинаково дрожат, что в трущобах на окраинах Внешнего кольца, что во дворцах Корусанта. Так?

— Да.

— Но если это так, — тонкие губы расплылись в не самой приятной улыбке, — то так ли он уж и незаменим?

— Вы уже выбрали подходящего кандидата?

Голос Айсард был спокоен, в то время как в уме уже кипела напряжённая работа. Кто? Кто мог подойти на эту роль? Она не лгала, когда говорила, что не видит никого достойного. Таких просто не было. Вейдер был монолитом, одним из символов Империи. Если его резко убрать, то подобное будет расценено как слабость и победа мятежников. Да и кто придёт на его место? Один из двенадцати?

— Я вижу, вы сейчас задумались о том, кто бы это мог бы быть? Ну же, не стесняйтесь. Порадуйте старика своими идеями.

Пестаж и Айсард невольно встретились взглядами и тут же, словно испугавшись, вернули их к императору. Идей не было, а те, что невольно мелькнули, были безжалостно отметены как несостоятельные.

— Неужели никто?

— Я вынужден согласится с директором, и сообщить, что пребываю в полной растерянности о личности человека, которого вы наделяете столь высоким доверием, — справедливо рассудив, что от ответа уйти не удастся, сказал визирь.

— Доверием? Хм… ну может и так. А может и нет… Признаться, я сам испытываю некоторые затруднения с определением моего отношение к этому человеку. К его способностям.

— Может, тогда стоит подождать? — глядя прямо в золотые глаза, спросила Айсард.

— Нет. Не стоит. Ожидание никак не скажется на степени моего доверия и его компетенции в качестве главкома. Собственно, в этом и заключается причина нашей беседы. Вы оба должны сделать так, чтобы его становление во главе вооружённых сил Империи прошло как можно спокойней.

— Лорд Вейдер подчиниться вашему приказу. Проблем возникнуть не должно.

— Кто говорит о моём ученике, директор? Он подчинится любому моему приказу, однако проблема в самом новом главкоме. И передача дел лишь малая из них.

— Я могу подготовить все необходимые бумаги и написать текст речи уже к утру. Делегация от сектора…

— Не надо ничего отменять, составлять, и вообще, я не хочу, чтобы хоть кто-то узнал о нашем разговоре, — прервал великого визиря Палпатин. — Пока рано. Вы двое, а своему ученику я сообщу лично.

— Я отправлю сообщение Вейдеру с координатами предполагаемых баз мятежников, сообщив, что те, возможно, знают об утечке и начали эвакуацию. Это заставит его разделить флот.

— Ваша забота обо мне просто очаровательна, директор, — обнажив то, что осталось от некогда белоснежной улыбки, заметил император. — Но я не собираюсь устраивать публичные казни, а мой ученик, как вы сами сказали ранее, действительно подчинится, так что незачем ослаблять его силы. Я даже больше скажу, вы сделаете всё зависящее от вас для того, чтобы Эскадра смерти к моему прилёту и в дальнейшем была, как и раньше, сильнейшим ударным флотом Империи. Вы меня поняли, директор?

Исанн кивнула, хотя тем немногим, что она действительно понимала, было то, что ситуация неординарная. Дело было даже не в том, что смена главкома была сама по себе событием, а в том, как об этом говорил император. Как смотрел на это. Если не нужно организовывать «тихий» уход Вейдера на почётную пенсию, то тогда к чему всё это? Обычно Палпатин никогда не делал тайны из подобных быстрых смещений. Она в один день заняла место отца так же, как и прочие, чей стремительный взлёт по карьерной лестнице был связан с падением с неё конкурента. Мгновенно принять на себя управление, с головой погрузившись в дела.

Что же было не так с этим новым главкомом, если после оказанной чести он не мог сделать так же?

Император тем временем повернулся к визирю:

— Однако кое-какие изменения в моё расписание надо будет всё-таки внести, не афишируя настоящую причину. Послезавтра я хочу немедленно отбыть на встречу со своим учеником.

— Последний сигнал был из Внешнего кольца, — отрапортовала Айсард, заметив, как дрогнула улыбка на губах Пестажа. Неудивительно, организовать в течении двадцати четырёх часов вылет, эскорт, проложить маршрут, оповестить все базы по пути следования, а также перекроить график и разобраться, кому из приближённых в этот раз оказана честь сопровождать Палпатина, это дело не пяти минут. — Мне отправить сообщение, чтобы они ждали?

— Не стоит. Мой ученик, кажется, что-то нашёл, так что не стоит его отвлекать. Я сообщу ему, когда мы достигнем сектора.

Указания были отданы, но они по-прежнему стояли перед троном. Не было отдано приказа о том, что они могут идти выполнять. Не было ещё названо имя.

— Волан-де-Морт, — с усмешкой объявил император, не сводя с них своих золотых глаз. Изучая их лица и реакцию, — лорд Волан-де-Морт.

— Сектор Исено? — Мигом встрепенулся Пестаж, — он не родственник…

— Единственная сестра моффа Волан-де-Мирта погибла в возрасте десяти лет. Другой родни, включая незаконно рожденных детей, у него нет. Согласно моим источникам, — сочла за нужное добавить директор ИСБ.

— Ваша информация как всегда верна. Наш новый главком никак не связан ни с моффом, ни с сектором Исено… ни с Империей.

Исанн была уверена, что император в этот момент Силой переключил систему отопления, понизив температуру ещё градусов на десять. Не было, решительно не было другого более разумного объяснения тому, что её закалённого в прошлом полевого агента Империи, а ныне и вовсе директора ИСБ — снежную королеву, как её называли за глаза, — обдало холодом, а по телу пробежала дрожь.

— Да, вы оба всё верно поняли, — словно прочтя их панические мысли, с явным восторгом объявил Палпатин.

— Он настолько хорош как стратег? — учтиво осведомился Великий визирь, как видно из последних сил пытаясь сгладить ту неловкую паузу, что возникла после этих слов.

— Хорош? Нет, не думаю. Свою единственную войну он проиграл годовалому ребёнку, а космические корабли, по-моему, даже на картинках не видел.

Где-то на планете Земля…

Если вы магл, то первое, что вы испытаете, оказавшись внутри Министерства магии — это восхищение с лёгкой долей ужаса — поскольку открывшееся вам зрелище поразит вашу фантазию своим размахом, величием, и конечно, магией, что буквально дышит в каждой детали этого здания.

Если вы маглорождённый волшебник и вас давно не удивить летающими бумажными самолётиками, расширением пространства, да и просто банальными чарами иллюзий, что заставляют даже в кабинетах без окон светить солнце, то можете поверить, у вас по телу наверняка невольно пробежит дрожь от мысли — здесь! Да, именно здесь крутятся все винтики и шестерёнки. Здесь вершится политика, хранятся страшные тайны, составляют расписание матчей по квиддичу и делают всё, что бы маглы даже не подозревали о существовании магов в целом и этого места в частности.

Если вы волшебник, то тут всё проще. Всё банальней. Практически все волшебники так или иначе связаны с Министерством. Кто-то работает сам, у кого-то работают родственники или друзья семьи. Для них в этом здании нет ничего примечательного, и потому оно ассоциируется лишь с властью, деньгами, списком правил и безумной бумажной волокитой. Логова бюрократии, что у магов, что у маглов вызывают в целом схожие чувства, иногда сдабриваемые лишь лёгкой щепоткой трепета законопослушных граждан перед властью, да скукой извечного ожидания.

У Альбуса Дамблдора необходимость находиться здесь всегда ассоциировалось исключительно с делами особой важности, поскольку в иных случаях он сюда не захаживал. Его должности верховного чародея Визенгамота и Президента международной конфедерации магов носили чисто номинальный характер, поскольку полный состав судебной комиссии не собирался со времён осуждения сторонников Волан-де-Морта, а вторая должность и вовсе так и не была реализована. Дамблдора это устраивало тем, что он мог спокойно заниматься школой, Министерство это устраивало тем, что они могли спокойно заниматься своими делами, формально выказав своё уважение столь великому волшебнику.

Всех всё устраивало. Все были довольны. До памятного июня 1995 года.

Фадж был на рабочем месте, и судя по всему, даже не попытался ускользнуть от встречи. Чем это было вызвано: банальным любопытством или тщеславием директора Хогвартса, — не волновало. Ему было жизненно важно поговорить с министром, а потому он не лгал, когда на вопрос о цели визита сказал, что желает увидеть Корнелиуса Фаджа. Что готов подождать, если тому не позволяет расписание принять его прямо сейчас.

Эти слова наверняка были доложены немедленно. Ещё бы — сам Альбус Дамблдор смирено сидит перед закрытыми дверьми кабинета министра, ожидая, когда его примут. Обычно всё было с точностью до наоборот. Это Фадж закидывал его письмами о встрече, просьбами о совете и прочих мелких вещах, которые наверняка уязвляли его самолюбие.

Он должен был его принять хотя бы ради того, чтобы потешить свою гордость. На это и был весь расчёт.

Расчёт, оправдавший себя.

Фадж сидел за столом в своём кабинете и отчаянно пытался изобразить крайне занятого человека, который только в знак уважения к прошлым заслугам Дамблдора согласился выделить ему минутку — не больше.

— Вы хотели о чём-то поговорить? — бросил он, не поднимая головы, невидящим взглядом глядя на какой-то документ перед ним.

— Я просто хотел извиниться. Сказать, что мне искренне жаль, что я повёл себя очень опрометчиво в то время, как вы были совершенно правы. — Глядя куда-то в пол, сказал директор Хогвартса. — Собственно, это всё, что я хотел вам сказать.

Он повернулся к двери и даже успел положить руку на золотую ручку, как его остановил взволнованный голос министра:

— Сто-стойте… что значит извинится?!

Альбус с мгновение помедлил, глядя на ручку — красивая, в виде львиной лапы — с тихим вздохом повернулся, и подняв на министра взгляд, которым смотрели на него самого ученики, пойманные Филчем за нарушениями, просто сказал: — Вы были правы. Я — нет.

Фадж откинулся на спинку кресла, сверля его полным подозрения взглядом, потом очевидно вспомнив о своём намерении изображать занятого человека, потянулся к бумагам. Начал подравнивать и без того ровные стопки документов:

— И что же подтолкнуло вас к таким мыслям?

— То, что я последовал вашему совету и всё тщательно обдумал. — Дамблдор действительно всё тщательно обдумал, направляясь сюда. Взвесил и примерил каждое слово, которое произнесёт в разговоре с министром. Каждая фраза должна была быть выверена вплоть до мелочей. Не лесть, а признание заслуг. Не ложь, а умолчание деталей. Не заискивание, а раскаяние в недальновидности. Главное без перегибов. Фадж тщеславен, но он политик. Его так просто не проведешь. — Вы были правы, когда сказали, что это невозможно: что он вернулся. Он слаб и потерял союзников, но прошу понять и меня, когда Гарри появился с трупом Диггори на руках, а после выяснилось, что в школе орудовал бывший пожиратель, я запаниковал.

Он молчал секунды две, давая министру возможность насладится зрелищем и осознанием своего триумфа, прежде чем продолжил.

— Я готов был поверить чему угодно, считая увиденное достаточными доказательствами — не требуя остальных.

Корнелиус Фадж изо всех сил давил торжествующую улыбку, но уголки губ упрямо изгибались вверх. — Что ж, я рад, что осознание этого заняло не так много времени.

— Да. — Он замолчал, чуть нахмурил брови, будто не был уверен, — если вы позволите, то я хотел бы обратиться к вам с маленькой просьбой.

Взгляд министра стал мгновенно внимательным.

Ничего. На это и делась ставка. Он бы всё равно не поверил в подобную искренность сразу. Посидел бы, подумал и обязательно пришёл к выводу, что у директора была другая причина, ради которой он впервые пересёк порог его кабинета. Поэтому причину стоило дать прямо сейчас. Причину достаточно вескую в глазах министра, но при этом достаточно правдоподобную. Ведь во что, во что, а в подобные игрища Дамблдор умел играть и получше Фаджа.

— Я прошу не за себя, а за Гарри. Вы же знаете, как я отношусь к этому мальчику. Он испытал такой колоссальный стресс и давление. Этот турнир, эти статьи и этот ужасный несчастный случай с Седриком. — Да. Он произнёс это. Слова о чувстве долга перед Гарри, родители которого погибли, несмотря на все его старания и официальную причину гибели третьего чемпиона. — Я прошу дать мне возможность принять всю ответственность за произошедшее на себя. Написать и опубликовать открытое письмо в Пророке, в котором принести извинения за то, что повёл себя как старый, выживший из ума старик, что услышав сказанные мальчиком слова, даже не попытался их обдумать.

— Вы так хотите его защитить?

— Я всегда хотел его защитить. К тому же, он мечтает стать аврором, а если эта история продолжится, то…

Заканчивать было ненужно. Фадж благосклонно кивнул.

Аудиенцию на этом можно было считать законченной, директор Хогвартса повернулся, чтобы выйти, но замер у самых дверей. Задумался и снова подошёл к столу.

— Вот, — он положил на стол серебряный значок Верховного чародея Визенгамота, — не думаю, что после всего произошедшего я имею моральное право его носить.

Фадж осторожно провёл пальцем по блестящей поверхности значка, словно не веря, что тот лежит напротив него.

— Вы уверены в этом решении?

— Больше, чем в чём либо. — Он не играл и не притворялся, печаль, усталость и смирение в его голосе были настоящими. Дамблдор мог и не отказываться от места Верховного чародея, но это бы ничего не изменило. Министр начал копать под него: верные помощники, получив секретные инструкции, уже с неделю усилено искали в архивах информацию о прецедентах, благодаря которым можно было бы обосновать подобный шаг. Это был только вопрос времени, как скоро один из них натолкнулся бы на заботливо припрятанную папку с делом Дариана Винга, который был смещён в 1865 году.

Папку спрятал и сообщил о предполагаемой цели поиска старый друг и по совместительству бывший ученик, который, как и все выпускники Хаффлпаффа, не терпел несправедливости, но не мог пойти в открытую против правил.

Дамблдор и не пошёл против правил, решив сыграть на опережение. Фадж был нужен если не как союзник, то хотя бы как нейтральная сторона. Ни к чему ссоры, ведь отобрав место в Визенгамоте, он бы постарался отобрать и Хогвартс. А тот, в свете грядущих событий отдавать — пусть даже частично — было никак нельзя.

— Ну чтож, коли так, то я очень рад. Однако… думаю, не будет лишним, если и Гарри напишет в этом письме пару строк. Две три, что бы ни у кого не осталось сомнений.

— Я поговорю с ним.

Дамблдор поговорил с Гарри, и здесь уже совсем не пришлось лгать. Так, умолчать о паре деталей.

Сказать о лжи во спасение. Сообщить, что им никто не поверил, а тёмный лорд затаился и не вылезет из своего логова, пока не установит контакта со всеми своими бывшими союзниками. Напомнить, как мало тех, кто верит им. Поведать о плане, в случае реализации которого, тёмного лорда закинет намного дальше, чем в Румынию. Рассказать, о сложном состоянии дел — расписав это настолько просто, что понял бы даже подросток — и посмеяться с ним, узнав про ГАВНЭ.

Попросить о помощи и терпении.

Что лучше: быть одним из немногих героев, что знают правду, и знать, что все остальные ошибаются и потому, возможно, погибнут, так и не поняв, откуда был нанесён удар, или солгать, став объектом насмешек? Отвлечь внимание тем самым на себя и нанести удар, который пусть для всех пройдёт незаметно, пусть никто о нём не узнает, но спасёт чужие жизни.

Кто-то другой наверняка бы выбрал первое, но в Гарри он не сомневался. Гарри всегда выбирал спасение чужой жизни, пусть даже в этот раз ему пришлось переступить через себя и солгать о том, о чём лгать не мог.

В утешение, Дамблдор мог его лишь заверить, что прочитанная статья в Пророке, где Гарри Поттер утверждает, что Волан-де-Морта нет, подарит тому пару десятков бессонных ночей, заставив сделать ошибку.

Ошибку, в результате которой он попадётся в тщательно спланированную ловушку.

Согласно докладу Снейпа — единственного человека, помимо Гарри посвящённого во все детали предстоящей операции, — бессонницей после выхода статьи начал страдать не только Волан-де-Морт, но и многие Пожиратели.

— Он заинтересовался и пока не понимает, к чему я веду. Будет требовать больше информации от своих шпионов и соглядатаев. В особенности от тебя, Северус, — сказал Дамблдор, услышав о той нервозной атмосфере, что установилась среди Пожирателей.

— Этот план — безумие.

— Не безумнее, чем известное нам пророчество, — улыбнулся самой добродушной улыбкой директор.

— Когда начнём?

— Когда он спросит тебя, не заметил ли ты что-нибудь странное в моём поведении.

Можно подождать… ещё немного времени в запасе у них есть.