Том, призраки и Рождество (джен)

Хвала магии, на труп его мать не походила, на живого человека, впрочем, тоже, и, конечно, она не была даже на четверть такой красивой, какой Том ее представлял. Она его разочаровала: коренастая, невзрачная, с плоскими чертами лица. Черные волосы, закрученные в пучок, выглядели липкими и влажными, как мокрые вороньи перья, а серая кожа туго обтягивала лицо, все равно что костюм, который напялили на слишком крупное тело.

Свет тусклый и бледный, как из болота, ее совсем не красил. Но Том смог бы привыкнуть к ее облику, если бы не глаза… а точнее две потускневшие монеты, закрывающие глазницы. Чеканка стерлась, и нельзя было сказать, аверсом или реверсом они лежали, в какой стране их чеканили и при каком правителе. Монеты напоминали затычки в бочке, чья-то костлявая рука положила их, чтобы душа не выскочила наружу. «Из чего же, из чего же сделаны наши мертвецы?» — пропел издевательский голос в голове Риддла. Из земли, гниющих костей, могильных червей, из праха и корней жадных трав. С таким украшением его мать должна была быть слепа как курица, но Том готов был поклясться, что видела она так же хорошо, как и он сам. Ему хотелось удрать прочь от ее взгляда, но куда? Снаружи спасения не было, только еще больше холода, снега, теней и призраков.

Риддл судорожно сглотнул, звук получился неестественно громким и резким. Женщина вздрогнула, и улыбка соскользнула с ее губ. Сначала она выглядела не просто счастливой — оглушенной свалившимся на нее счастьем, как удочеренная сиротка, а сейчас ссутулилась, сжалась, виновато опустила глаза-монетки. Том вспомнил про неудачников, с которыми никто не хотел дружить. Они вечно ходили так, будто всем своим видом просили прощения за то, что родились на свет Божий.

— Ты привел нашего сына, — не все привычки живых умирают вместе с ними. И привычка заполнять неловкую паузу констатацией очевидных фактов — одна из них. — Он — замечательный, правда, Том?

Услышав свое имя, мальчишка напрягся, но она обращалась не к нему. Незнакомец успел смахнуть снег с волос и теперь тоже косился на Риддла глазами-монетками.

— Твой сын того и гляди помрет от страха. А в этой могиле и без него слишком много призраков, — он усмехнулся, как бы отстраняясь от происходящего.

Издевки всегда приводили Тома Риддла в бешенство. Речь, конечно же, о младшем — живом и взъерошенном. Он выпрямился и с вызовом посмотрел в глаза-монеты. Нет, его не запугаешь какими-то металлическими кружками, пусть даже их чеканила сама смерть. Но Риддл-старший не стал ввязываться в перепалку, вместо этого он пошел в другую комнату. Мать немного потопталась на месте, нерешительно поглядывая на сына, и Тому стало совсем не по себе. Он отвернулся и присоединился к отцу.

Комнату, в которой они разместились, можно было назвать столовой, во всяком случае, здесь стоял стол — грубый и сделанный из старых занозистых досок. Не бедняцкие ли гробы пошли в ход, когда сколачивали эту громадину? Стулья подбирались под стать, неудобные и шаткие. Казалось, все четыре ножки были разного размера. В честь праздника на середину стола поставили зажаренного гуся. Вокруг главного блюда пристроились запеченная картошка, тушеная морковь и, конечно же, пудинг. Еда выглядела как на картинке, но пробовать ее не хотелось. Если бы у Тома был выбор, он бы с большим аппетитом проглотил приютские объедки. Запах этих блюд напоминал о тяжелых бархатных шторах, давно не стиранных и подпорченных молью. К гусиному крылышку, которое мать заботливо положила ему на тарелку, он не притронулся.

Часов Риддл нигде не заметил, впрочем, в мире мертвых им нечего было отсчитывать. Отсутствие времени угнетало и потихоньку сводило с ума. Колдун сидел, втянув голову в плечи, жалея, что нельзя закутаться в плащ целиком. Шляпу как и варежки пришлось снять, он ведь сидел за столом, хоть и с покойниками. Том тер под столом окоченевшие ладони, одинокий пар от его дыхания поднимался к низкому потолку. Откуда-то из щелей задувал ветер, притаскивая с собой мелкую снежную пыль. Она кружилась в воздухе, сыпалась из дымохода, который выглядел как театральная декорация. Ни теплом, ни огнем здесь даже не пахло. Зато мертвые притягивали холод и тишину.

Над столом, будто над проклятым местом, висело молчание. Том переводил взгляд с мужчины на женщину и обратно. «Моя мать и мой отец», — повторял он про себя. А толку? Слова все так же несли в себе лишь боль, злость и непонимание. Черт бы побрал это фальшивое рождественское чудо.

Отец прихватил подарок из мира живых — бутылку виски, и неторопливо цедил далеко не дешевое пойло. Его взгляд сверлил стену, причем так сосредоточенно, будто Риддл-старший поставил себе задачу силой мысли пробить себе путь наружу, подальше от семейки, навязанной ему магией. Мать же не сводила глаз-монеток с его кислой физиономии и восторженно улыбалась. На сына она посматривала быстро и воровато, а потом опять отворачивалась и заискивающе улыбалась возлюбленному, мол, видишь, какой у нас чудный ребенок. Том чувствовал себя веселой зверушкой, чья задача — забавлять избалованного мальчишку. Он шмыгнул носом, сглотнул, и комок соплей отправился в желудок, как наждачкой, царапнув по воспаленному горлу.

«Вот бы перенестись отсюда куда-нибудь, да хоть дракону в задницу, лишь бы там было тепло», — мальчишка подул на замерзшие пальцы. Лучше бы он беспокоился о жаре, который медленно разгорался внутри. Голова клонилась вниз. Риддл подпер ее рукой. Стоило подумать о том, что скоро придется вставать и куда-то идти, как голова становилась еще тяжелее. Больше всего Том хотел сжаться в комок, укутаться теплее и чтобы его никто не трогал, не тормошил, не заставлял быть сильным, бороться и добиваться своего. Впрочем, кому он нужен? Только себе. Риддл оборвал внутреннее нытье, и обратился к своему привычному спасению — к злости. В душе сиротки для нее всегда много пищи. Много боли и разочарования. Том закусил губу. Он не о такой семье мечтал. Эти двое больше походили на наказание, чем на чудо. Или чудеса достаются только примерным детям? А мелким паршивцам вроде него и мечтать не стоит о семье и о доме, где им всегда рады. Родители с ним даже не разговаривали, будто он пустое место. Неосторожным движением Том смахнул вилку, она улетела куда-то под стол.

— Извините, — хрипло произнес он. Горло болело, каждый вдох, будто сдирал изнутри кожу. Нос совсем забился, а платок, который Риддл нашарил в кармане мантии, давно стал мокрым и липким. Он нервно стискивал его в кулаке.

— Ничего страшного, Томми, — сказала мать. — Почему ты ничего не ешь? Я очень старалась.

— Видишь ли, дорогая моя ведьма, живым не нравится стряпня покойников. Самый тупой бродяга, и тот поймет, есть пищу, приготовленную мертвецом, — это, мягко говоря, негигиенично.

Женщина сникла и сгорбилась. Злость на отца вспыхнула ярко, будто взорвавшаяся звезда. Но он всего лишь сказал вслух то, о чем Том думал про себя.

— Не смей с ней так разговаривать! — он вытер нос, точнее, размазал сопли, от платка никакого толку не было. Отец в ответ усмехнулся, насуплено-простуженный вид сыночка его позабавил. А мать будто засветилась, неужели за нее в жизни никто ни разу не заступался? Может, и не заступался... вон как она вечно сжимается, старается быть незаметной, того и гляди превратится в невидимку. Забитая серая мышка. Слава магии, Том характером пошел не в нее, если его кто доставал, то он готов был на изнанку вывернуться, но поставить обидчика на место. И он не собирался заискивать перед всякими засранцами-аристократами. А то, что его папаша из знатных, Риддл понял сразу по манерам, по взгляду, по умению себя держать. В Слизерине он насмотрелся на высокородных придурков, как в свое время на тараканов в приюте. И те и другие вызывали в нем стойкую брезгливость и желание испытать на них магическую силу.

— Спасибо, Томми, — поддержка сына приободрила женщину, она даже выпрямила спину. — Ты замечательный. Я всегда знала, что наш сын будет замечательным: умным, красивым и могущественным колдуном.

Щеки Риддла покраснели от смущения, а может из-за того, что болезнь медленно, но верно делала свое черное дело. И все же слова матери немного отогрели его, но потом она умудрилась все испортить:

— Том, посмотри, ведь наш сын так на тебя похож. Разве ты не рад?

— Ничуть не похож! — мальчишка хотел, чтобы его слова прозвучали громко и язвительно, но больное горло издало тихий сип, а возмущение буквально захлебнулось, проклятый нос подвел. И Риддл, позабыв про хорошие манеры, утер его рукавом.

— Не вижу ни малейшего сходства, — согласился его отец. Они смерили друг друга вызывающими взглядами, и то, что они яростно отрицали, еще сильнее бросилось в глаза. Яблочко от яблони. Впрочем, магическая кровь все-таки взяла свое. Если бы Том-старший был статуей, люди бы говорили, что его создал гениальный скульптор, вложив в него весь свой талант. А над Томом-младшим, казалось, потрудился подмастерье, не то чтобы совсем бездарный, но слишком нетерпеливый и больше озабоченный выпивкой и девчонками, чем своей работой. И, видимо, с девчонками ему не везло, вот он и выместил злость, сделав черты Риддла-колдуна резкими, острыми, что называется «осторожно, не поранься».

— Я только рад. Очень надо походить на человека, который бросил своего ребенка! — говорить было больно, но молчать Том не собирался. Да пусть его навеки запихнут в приютский подвал, если он позволит слабости или болезни взять над собой верх.

— Попридержи язык, — небрежно бросил отец. — Дорогая моя ведьма, не мешало бы тебе рассказать мальчишке нашу семейную историю. Он того и гляди украсит твою голову сверкающим нимбом, а заодно и терновым венцом.

В ответ она посмотрела на него так, будто Том-старший замахнулся плеткой, но смолчала и втянула голову в плечи. Смотреть на нее было жалко, как на черепаху без панциря.

— Видимо, этим придется заняться мне, — безжалостно отрезал отец. — Рассказ будет кратким. Захочешь узнать больше — обращайся в архивы, живые хранят память лучше мертвецов. Наша память — дырявый котелок. Ничего не держит. Смерть очень практична, она не оставляет лишнего. Здесь воспоминания ни к чему и постепенно они уходят мелочь за мелочью, событие за событием, имя за именем. Но пока я еще могу сказать, что у меня была хорошая жизнь и я бы, не задумываясь, прожил ее снова. Прошел бы и войну, если без этого никак.

Он замолчал и некоторое время смотрел на стакан с таким выражением лица, что тот должен был разлететься вдребезги, но потом взял себя в руки и продолжил:

— Я был везунчиком: вернулся домой, а сколько моих товарищей остались лежать в африканской земле... Многое бы отдал, чтобы узнать тепло ли им там, потому что здесь, как видишь, один собачий холод. И даже виски не греет.

Ну, теперь понятно, почему отец смотрел на стакан как на друга-предателя. Том нетерпеливо заерзал на стуле, чувствуя, сейчас рассказ пойдет о матери, но не угадал.

— Дома я встретил девушку, я не помню ее имени, не помню лица… Она была моей первой настоящей любовью и моим последним везением... — его голос дрогнул, но Риддл-старший быстро отогнал сентиментальность и, усмехнувшись, продолжил. — Мы собирались пожениться, только на собственную свадьбу я не попал — провалился в какой-то опиумный дурман и очнулся через семь месяцев в Лондоне. Женатый на Мэри — девчонке из чокнутой семейки Гонтов. Деревенские старухи говорили, что Гонты знаются с дьяволом, а я смеялся над их байками. Зря. Эта ведьма сама призналась мне, что положила на меня глаз и опоила колдовской дрянью. Протрезвев, я тут же помчался домой, но опоздал — моя невеста уехала, куда и с кем, я не успел узнать. Братец моей распрекрасной женушки швырнул в меня зеленой молнией, на этом моя жизнь закончилась. Но даже смерть не дает избавления от вашей поганой колдовской компании.

— Я любила тебя, — тихо сказала Мэри Гонт.

— Мне должно стать легче? — Том-старший покрутил на столе пустой стакан. — Твоя любовь так сильна, что может вернуть мне жизнь?

— Я виновата, но Томми здесь не причем. Не обращайся с ним так, как со мной. Он ведь твой сын.

— Ты забрала мое счастье, твой братец — жизнь, а твой сынок — покой после смерти. Чем он лучше? Думает, что если у него есть магия, то он может делать с людьми все, что захочет. Избавиться от вас — единственное желание, что у меня осталось, даже если ради этого нужно отыскать самого дьявола и запихать ваши души ему в глотку.

Он плеснул себе виски, пролив добрую часть на стол, а потом поднял стакан и с нарочитой издевкой отсалютовал жене, та вжалась в спинку стула. С ее стороны это было мудро, потому что злость мужчины ощущалась физически, как жар от огня. Но Томми тоже умел злиться.

— Где ты, а где дьявол? — он то ли хмыкнул, то ли хлюпнул. — Строишь из себя Мерлина, а на самом деле ты — обычный никчемный магл! А все маглы — трусы и слабаки! И грош цена твоим угрозам.

— Не тебе мерить мою смелость, выродок. Лучше выметайся отсюда, пока жив. Давай иди и не оглядывайся.

— Да что ты можешь мне сделать? — Том встал и, чуть качнувшись вперед, оперся ладонями о стол.

— Я могу сделать с тобой все что захочу, а вот ты мне уже ничего не сделаешь. Не испытывай мое терпение.

— Я тебя не боюсь, ты просто призрак. Пустое место.

— Это моя земля, и будь ты умным мальчишкой, давно бы заткнулся и побежал назад к своим.

Они впились друг в друга злыми взглядами, Риддл будто хотел расплавить глаза монетки, вот с какой жгучей яростью он в них смотрел. Внутри все кипело, он в жизни никого так сильно не ненавидел. Хотя ненависть была ему не в новинку.

Мэри Гонт тихо заскулила, жалобно как умирающая собака. Ее мужчины разом опустили глаза, Риддл-старший резко отодвинул стакан, едва не скинув его на пол.

— Успокойся, ведьма. Я больше не буду орать на твоего драгоценного сыночка. Ни одним словом не обижу. Слышишь?

Мэри Гонт тихо всхлипнула и вперила взгляд в свои коленки.

— Прекрати плакать, — тихо сказал Том-старший, Мэри тут же съежилась, будто на нее накричали, но замолкла. Ее сын подумал, что директриса Коул отдала бы правую руку ради того, чтобы ее воспитанники подчинялись также беспрекословно.

Риддлу было стыдно. Они с отцом сцепились, как два придурка. Паршиво вышло. Как тогда когда он швырнул камень в своего вечного обидчика Билли, а случайно попал миссис Уотс в плечо. Она, единственная из всех воспитательниц, относилась к нему по-доброму. Миссис Уотс успела заметить, кто бросил камень, но не побежала жаловаться, вот только ее отношение изменилось. Том хотел все исправить, но не знал как и в конце концов решил: к черту! Не нужна ему ничья забота и доброта тоже.

Больше никто не пытался разглядеть в Риддле что-нибудь хорошее, поэтому делая другим больно, колдун не чувствовал вины. Не удивительно, что он так и не научился просить прощения, слова он знал, но они не шли с языка. Он молча вертел в руках вилку. «Интересно, а что сейчас чувствует отец», — спросил он себя. Но если Риддл-старшему и было за себя стыдно, то он хорошо это скрывал.

Тишину нарушал тоскливый свист ветра в дымоходе. Том представил себе злобного духа, который сидел в каминной трубе и следил, чтобы никто не чувствовал себя счастливым. Один маленький намек на радость и ветер сметет их жалкий домишко с лица земли.

— Ты доволен своей семьей? — нарушил молчание Том-старший.

— Знал бы, что вы такие, то пожелал бы себе три года непрерывного поноса, — огрызнулся его сын.

— Зубки у мальчишки есть, — Мерлин знает почему, но усмешка показалась Риддлу знакомой. Еще монеты на месте отцовских глаз блеснули так, будто по ним скользнул не весть откуда взявшийся солнечный луч.

И Том, к своему удивлению, понял, что может полюбить родителей. Причем именно таких, как есть, — неидеальных, не слишком хороших и безнадежно мертвых. И пусть говорят, что лучше остаться с пустыми руками, чем получить дерьма полную кучу, родная кровь есть родная кровь. На лице матери он читал безоговорочную и безоглядную любовь, которой ему всегда не хватало. С отцом было сложнее. Он принадлежал к той породе людей, которыми можно восхищаться, и в то же время желать им провалиться в волчью яму. Но дай судьба Риддлам время, они смогли бы стать хорошей семьей. Том был бы счастлив. Ведь мальчишке не так уж много нужно: любовь матери, одобрение отца, армия новеньких солдатиков...

Как будто прочитав его мысли, Мэри Гонт сказала:

— Мы можем быть всегда вместе. Пожалуйста, съешь один кусочек, и ты останешься с нами, — она умоляюще стиснула руки. Первым побуждением Риддла было ответить отказом, но потом он подумал об обратной дороге, вдвойне длинной, потому что в конце пути никто не ждал. Мысли путались, щеки горели, будто на них села пара саламандр, и внутри тоже было жарко. Этот жар высасывал все силы, пожирал их, как огонь пожирает свечку. Рука сама собой потянулась к рождественскому пудингу.

— Не дури, — одернул его отец. Окрик получился резким и неприятным, как у ворона, удумавшего предостеречь путника от беды.

— У меня все равно никого там нет, — обреченно признал Том.

— У тебя есть будущие.

— Пожалуйста, останься, Томми. Мы ведь не узнали друг друга. Я не хочу терять тебя снова.

— Все живые оказываются здесь. И твой сыночек тоже сюда вернется, но пусть он вернется стариком. Он должен прожить свою жизнь, испытать любовь, счастье, радость, горечь утраты. Пусть оставит свой след на земле, наплодит кучу мелких визгливых колдунят. Станет лучше, а главное, счастливее, чем мы.

Края монеток на лице ведьмы побурели, из-под них выступила светло-коричневая жидкость.

— Я хочу, чтобы наш сын был счастлив.

— Тогда отпусти его, пока он не помер от пневмонии.

Мэри Гонт встрепенулась и внимательно оглядела Тома, на ее лице появилось испуганное выражение.

— Ты болен, — тихо произнесла она, осторожно протягивая руку к бледному лицу, будто сын был чудесным волшебным зверьком, и от одного неверного движения мог испугаться и умчаться прочь.

— С живыми это часто случается, если ты не забыла, — язвительно прокомментировал ее муженек.

— Прости меня, солнышко, я плохая мать, — Мэри Гонт осторожно погладила Тома по голове, прикосновение не было неприятным, даже наоборот, ее холодные руки принесли некоторое облегчение.

— Ты не плохая, — тихо прошептал он, стараясь щадить больное горло. — Просто…

Как же их директриса называла людей, у которых, как бы они ни старались, все всегда шло наперекосяк. Нужное слово не вспоминалось, мысли скакали, как кузнечики. Том очень устал.

— Просто ты к жизни не приспособленная.

«Размазня», — да, именно так миссис Коул говорила про тех, кто не умел справляться с трудностями. Но Риддл бы огрел ее Ступефаем, скажи она хоть одно плохое слово о его матери. Нет, больше никто не обидит Мэри Гонт.

Мама обняла его и заплакала, во всяком случае, она пыталась, как и дыхание, слезы — привилегия живых. Риддл прижимался щекой к грубой ткани ее платья. Он ждал, что сейчас накатит отвращение и тошнота, ведь от мертвецов должно пахнуть разложением, но холод забрал все запахи. Ее сердце не билось, Риддл слышал едва уловимый свист ветра — хлесткого, как плетка дьявола. Вихрь сидел у нее под ребрами, делил это жалкое пристанище с тем, что осталось от души Мэри Гонт.

— Вот, выпей, — отец сунул ему под нос стакан с виски. Том медленно открыл глаза. Ему будто тоже положили на веки по монете, причем весом с добрую чугунную плошку.

— Том, он же еще ребенок, — возразила Мэри Гонт. Мышь бы посмеялась над ее протестом, мол, мой писк, и тот звучит более воинственно. Но для забитой ведьмы это было открытым восстанием с пожарами, пушками и казнью неугодных дворян. Момент, когда задавленные тихони превращаются в львиц, готовых сражаться за того, кого любят, всегда застает врасплох. Это все равно, что быть укушенным собственной зубной щеткой или увидеть, как мячик гоняется за собакой. Однако привычный порядок вещей не может оставаться неизменным, если человек находит смысл своей жизни.

Свое сокровище Мэри Гонт осторожно сжимала в объятиях, пристроившись чуть с боку и усевшись на колени. Риддл-старший взирал на эту картину с отстраненной улыбкой, серебряные монеты мешали прочесть его мысли. Они больше не пугали, Том привык и даже сумел убедить себя, что под ними не пустота, а обычные человеческие глаза.

— Оно из его мира. Да и лучшего лекарства у нас нет.

Мальчишке не оставалось ничего другого как выпить все одним глотком. Горло обожгло. Риддл отчаянно закашлялся, виски было горьким.

— Теперь слушай меня внимательно. Ты выйдешь отсюда и постараешься до полуночи пересечь границу миров, не успеешь — останешься здесь навсегда. И главное, не оборачивайся, чтобы ни случилось и кто бы тебя ни звал, хоть родная матушка или лучший друг. Даже если тебе покажется, что за тобой гонится весь ад во главе с Сатаной, смотри только вперед. Запомнил? На границе тебя будет ждать страж, ему нужно заплатить серебром, но не обязательно монетой. Сгодится и пряжка с твоей шляпы. И поторопись, живых время не ждет.

Мэри Гонт с явной не охотой разжала объятия. Она продолжала неподвижно сидеть рядом, да и Том не спешил. Он мысленно торговался с судьбой, уговаривая ее дать еще пару минут, чтобы собраться с силами.

— Ты разве не пойдешь со мной?

— Нет, меня больше не выпустят отсюда.

— Но один я не дойду! — голос подвел, и последнее слово Риддл договаривал шепотом. Мать тут же снова потянулась к нему.

— Тогда не надо. Никто тебя не заставляет. Оставайся здесь, — на ее лице остались коричневые следы, как подтеки ржавчины, а глаза-монетки тускло блестели.

Может, послушать мать и остаться? В могиле холодно, но спокойно. И пусть живые мучаются и страдают в поисках счастья. Ведь счастье — просто обещание. Никто не гарантирует, что оно когда-нибудь исполнится.

— Он справится, — сказал отец. Причем без всякого сомнения, уж что-что, а скрытую издевку Том распознавал мигом.

— Послушай, — теперь Риддл-старший обращался к нему. — Ведьма говорит, ты мой сын. Дед учил меня, что в этих вещах женщинам веры нет, но если это правда, то в тебе половина моей крови, а значит упрямства и выносливости тебе хватит на два таких похода. Считай это фамильным наследством. Я вернулся из Африки, мой отец выжил под Верденом, дед сбежал из афганского плена, а прадед пятнадцать лет жил на спорном дубе, не давая соседу его спилить. Если у кого из живых и получится выбраться из страны мертвецов, то это у тебя. А там будь добр, сделай то, что не получилось ни у меня, ни у твоей матери, — проживи долгую и счастливую жизнь.

— Я боюсь умереть в одиночестве.

Холодные пальцы крепко ухватили его за подбородок. Отец и сын пристально уставились друг на друга, и снова Тому почудилось, что за металлическими монетами прячутся настоящие человеческие глаза, те самые, через которые все еще смотрит душа.

— Хотел бы я сказать тебе, что ты будешь бессмертным, но все мы умираем в одиночестве. На войне я много раз слышал от нашего командира одну и ту же вдохновляющую речь: «Поднимайтесь, парни, пришло время умереть за Отечество и за короля».

— Это точно была вдохновляющая речь?

— Вдохновляющую часть я пропустил, она не для ушей двенадцатилетнего мальчишки.

Верный последователь Гонория Хэмлока лишь хмыкнул. Туман в голове понемногу рассеивался, на смену усталости пришло лихорадочное возбуждение. А все из-за пары простых слов «у тебя все получится». Никто никогда не верил в Тома Риддла. От людей он обычно слышал нечто вроде: «из этого мальчишки толка не будет и добра от него не жди». Всего, чего Том добился, он добился вопреки ожиданиям.

— Это было самые честные слова из всех, что нам говорили, — продолжал отец, — но мы все равно надеялись, что уцелеем, и без этой глупой надежды ни король, ни Отечество не увидели бы нашей храбрости. В глубине души ты тоже веришь, что не умрешь. Держись покрепче за эту надежду, иди вперед и не останавливайся, тогда смерть тебя не догонит.

Риддл-старший помог сыну подняться на ноги и даже похлопал по плечу, но быстро отстранился.

— А как же рай и ад? — спросил мальчишка. — Неужели после смерти нет ничего, кроме холода?

— После холода есть вихрь, — тихо сказала Мэри Гонт. Она бы предпочла сладкую ложь горькой правде, но мертвым не дано лгать. — Мы существуем, пока в наших душах есть огонь. Он угасает, мы рассыпаемся в пыль, тогда приходит злой ветер, чтобы развеять нас по миру.

— И тело, и душа — все удобрение, — в своей циничной манере подвел итог Том-старший.

Его сын сжимал в руках шляпу, но все никак не решался надеть ее и уйти. Он чувствовал, что забыл нечто важное и еще раз посмотрел на родителей: они стояли порознь. Отец старался держаться от матери на расстоянии, будто она вся была утыкана ядовитыми шипами длиной с троллью руку. Не слишком обнадеживающие зрелище, и тем не менее Том верил, что они могли бы стать хорошей семьей. Вот если бы у его матери было чуть больше уверенности в себе, а папашин цинизм сидел бы чуть глубже. Если бы они были живыми, тогда при помощи магии Риддл бы все изменил, превратил бы Мэри Гонт в красавицу и отец бы в нее влюбился. Он точно знал, такое возможно, слизеринские старосты, решив поиздеваться над чужаком, отправили его прислуживать старшекурсницам. У них он поднаторел в косметической магии. Чем бы все не закончилось, нужно было попробовать. Никакие духи стеклянного шара не принесут счастье на блюде, за него нужно бороться самому.

— Когда вернусь, я обязательно вас воскрешу, и мы станем...

— Еще раз потревожишь мой посмертный покой, и, клянусь тем миром и этим, я задам тебе хорошую взбучку, мало не покажется. Не будь я твоим отцом, — пригрозил ему Том-старший. — Мир живых для живых. Другим там места нет.

— Но мы будет ждать тебя здесь, — Мэри Гонт улыбнулась и быстро добавила: — Ты не спеши, наоборот, чем дольше, тем лучше. Я тебя очень люблю, и отец тоже.

Ее слова вызвали у Риддла-старшего кривую усмешку, но возражать он не стал. Тома будто током ударило, вот оно — то важное, о чем он пытался вспомнить.

— Я тоже вас люблю.

— Удачи, сын, — сказал отец, а мать сотворила магический знак доброго пути.

Мальчишка неуверенно пошел к двери, каждый шаг давался ему как новорожденному котенку, но он держался на ногах, а это уже полдела. На пороге он остановился, захотел в последний раз взглянуть на родителей.

— Не оборачивайся, — напомнил Риддл-старший. Значит, его путь уже начался, Том сморгнул навернувшиеся слезы, вытер нос и толкнул дверь.