Invictus (гет)

Всю ночь я сижу на полу, прислонившись к стене спиной — почти как в детстве, когда я просыпалась одна, в темноте, и, сжавшись в комок под одеялом, ждала наступления утра... Только на этот раз я знаю, что мои страхи более чем реальны, а бесконечный кошмар, наполненный болью и ужасом, порождён не моим воображением, а порошком, который он оставил лежать рассыпанным на полу.

Нет, не ”он”.

Я могу назвать его по имени.

Люци...

Я вздрагиваю.

Долго грею в ладонях миску с супом — единственным, что кажется здесь реальным, что дарует жизнь, а не отнимает. Ломаю хлеб и обмакиваю его в наваристый бульон, смакуя каждый кусочек. Яблоко, когда я наконец-то в него вгрызаюсь, оказывается таким же сочным и кисло-сладким на вкус, как я себе представляла.

Видишь, он оставил тебе яблоко. Совершил нормальный человеческий поступок.

Он оставил мне яблоко, потому как знал, что я не смогу до него добраться — и заодно хотел удостовериться, что я попытаюсь пересечь линию до того, как пойму, что происходит.

Кроме того, подобная уловка не сработает.

Разумеется, я должна что-то предпринять, чтобы он перестал меня использовать, но мне не следует лгать самой себе и притворяться, будто я не считаю его ублюдком, когда на самом деле это не так.

У меня нет ни единого шанса, если я забуду, кем он есть на самом деле.

Ну и как ты собираешься смотреть в это бледное порочное лицо и при этом не испытывать ненависти?

Понятия не имею. Но я должна придумать способ.

Лю-ци-ус Мал-фой

Отдельные звуки в моей голове складываются в слова — и при этом абсолютно не вяжутся со смыслом, выходящим за рамки первобытного страха... Страха, вызванного, скорее, самой болью, нежели личностью того, кто её причиняет.

Имена на самом деле обладают властью — но только в случае, когда подразумевают нечто большее, чем просто налепленный кем-то ярлык. И если я буду просто повторять его имя, словно мантру, то ни на шаг не приближусь к пониманию.

Ведь только поняв его, я смогу спастись.

Вскоре тело сводит от холода, и я меняю позу, садясь на колени. Больше всего на свете мне бы хотелось сейчас улечься на матраце, устроившись в коконе из одеял, и хотя бы на несколько часов отключиться от жуткой действительности, но… Какой бы соблазнительной ни казалась эта мысль, ничто не заставит меня снова приблизиться к черте. С тем же успехом я могла бы находиться за каменной стеной.

Кстати, шутка как раз в его духе: запихнуть меня в самый крошечный уголок и без того тесной комнатушки. Что если он забудет обо мне на пару дней?..

О нет. Помнишь, как он бесился, когда ты всего лишь не заправила постель? Он едва ли оставит тебя без туалета.

Скоро коленки начинают болеть, поэтому я ложусь на бок, стараясь не задеть раненую руку. Глаза буквально слипаются, и я бы рада была подремать, но…

Не могу.

Не могу спать на жестком каменном полу, чувствуя, что проклятие словно того и ждёт, чтобы пробраться в мои сновидения.

В конечном итоге я прекращаю попытки заснуть. Встаю и потягиваюсь, разминая затёкшие мышцы, и начинаю прохаживаться вдоль стены, вспоминая рунические уравнения из книги. Должен быть способ… какая-то лазейка… ну хоть что-то, что в дальнейшем позволит мне обратить заклинание против него самого.

Я слишком устала, чтобы думать — но всё равно пытаюсь. Это куда проще, чем пытаться игнорировать линию…

Стоять тяжело, и когда он возвращается, я снова сижу у стены.

Сначала я его не вижу, слышу только негромкий хлопок аппарации, а затем — равномерные вдохи и выдохи. Они едва различимы, но всё равно кажутся слишком громкими по сравнению с тишиной, что окружала меня до этого.

Я сижу неподвижно, обхватив колени руками, и прислушиваюсь к тому, как дышит Люциус Малфой. В кромешной тьме звук его дыхания — едва ли не единственный признак его человечности.

Мы равны в нашей потребности дышать.

— Люмос.

В ярком свете всё иначе. Буквально всё в нём — начиная от мягких складок его мантии и заканчивая повелительным взглядом, которым он окидывает комнату, — излучает превосходство...

То есть, его веру в собственное превосходство.

Потому что он ничем не лучше меня. Ни капельки.

Непроизвольно напрягшись, я жду, что вот-вот прозвучит очередной язвительный комментарий, за которым последуют словесные — и не только — издевательства, но ошибаюсь. Не обращая на меня внимания, он вытаскивает из кармана тёмно-зелёный мешочек и, отвернувшись, опускается на корточки.

Не знаю почему, однако меня это раздражает. В то же время я стараюсь не шевелиться, отчасти надеясь, что если буду вести себя тихо, то он, собрав порошок, оставит меня в покое.

Как же.

Он бормочет себе под нос заклинание — скорее всего, какую-то разновидность Манящих чар, — которое поднимает с пола крупинки порошка и заставляет их плавно перетекать в мешочек.

В том порошке моя кровь. Моя палочка. Мой страх, и ненависть, и боль — то, что он извлёк из меня и поместил в эту штуковину. Бог свидетель, я бы хотела, чтобы эта мерзость исчезла, но… сам процесс как будто подчёркивает значимость того, что он у меня забрал.

Не то чтобы я могла на это повлиять.

По-прежнему не глядя в мою сторону, он медленно продвигается вдоль линии. Меня так и подмывает просто встать и выскользнуть из ловушки в том месте, где он успел собрать порошок, и пойти наконец-то в ванную… Игнорируя его точно так же, как он игнорирует меня.

Однако я не смею. Его невнимание слишком нарочито, чтобы быть случайным. Он наблюдает за мной… просто не смотрит.

И снова пытается меня спровоцировать! Мерлин, ну почему он так дьявольски в этом хорош?!

Радуйся, что на этот раз он тебя не трогает.

Так странно наблюдать за ним, когда он всецело поглощён другим занятием... Скупыми, выверенными и до боли знакомыми движениями он плетёт узор заклинания, держа палочку в нескольких дюймах от горловины мешочка. Его волосы зачесаны назад, и я хорошо вижу его лицо — чуть прищуренные глаза и губы с опущенными вниз уголками, к которым как будто приклеилась лёгкая гримаса недовольства... Хотя, быть может, он всегда так выглядит, когда не ухмыляется.

Даже согнувшись до самой земли, ублюдок всем своим видом ухитряется демонстрировать высокомерие. Высокомерие читается в гордом развороте его плеч, в лёгкости, с которой он продвигается вперёд, несмотря на неудобную позу… В том, как властно его пальцы сжимают мешочек. И даже складки его мантии, волочащейся за ним по полу, выглядят антуражем хорошо продуманного спектакля.

Как, впрочем, и всё, что он здесь делает.

Внезапно он поворачивается ко мне, и я с трудом подавляю желание прижать коленки к груди покрепче.

Он вопросительно приподнимает бровь.

— Раз тебе так интересно, то почему ты не подойдёшь поближе, чтобы посмотреть?

Он не предлагает — приказывает.

Ну и какого чёрта ты на него пялилась?!

Можно подумать, это имеет значение. Если бы не смотрела — он бы обвинил меня в том, что я его игнорирую.

Без улыбки он наблюдает за тем, как я встаю и направляюсь в его сторону.

Ты не можешь туда пойти!

…визжит мне заклятие, заключённое в порошке.

Чего я действительно не могу — проявить непослушание. От этого зависят жизни моих родителей.

Воздух вокруг меня буквально искрится от чужеродной силы, которая притаилась где-то рядом и, подобно кобре, готовится нанести сокрушительный удар.

Не могу.

Он хмурится, когда я останавливаюсь дюймах в тридцати от извивающейся на полу линии.

— Ты способна на большее, грязнокровка.

Меня сотрясает дрожь, и я изо всех сил стараюсь не обращать внимания на тысячи иголок, впивающихся мне в кожу. Не смея открыть рот, я хочу, чтобы он услышал мою немую мольбу: прошу, не вынуждай меня снова…

Конечно же, напрасно.

— Ты такая жалкая… Противно смотреть.

Не реагируй, НЕ реагируй…

Холодные лезвия касаются моих рук, ног, живота, груди, лица, оставляя на них невидимые борозды — предвестники настоящей боли…

— Твоё своенравие начинает меня утомлять, — притворно вздыхает он. — Мы оба знаем, что в конечном итоге я могу заставить тебя делать всё, что только пожелаю.

Я стискиваю зубы.

Ублюдок. Конченый бессердечный ублюдок. Господи, надеюсь, придёт день, когда ты ответишь за всё…

Он ухмыляется.

— Впрочем, не менее любопытно было бы понаблюдать за твоей реакцией, когда я, скажем, помещу щепотку порошка в небольшой флакон и повешу его тебе на шею.

Он не может!

Откуда-то изнутри поднимается волна ледяного ужаса и вымораживает боль... Пусть на мгновение, но этого достаточно, чтобы я перестала трястись и смогла встретиться взглядом с ним.

— Если вы так сделаете, — говорю я твёрдо, — я сойду с ума.

А это тебя ничуть не устраивает. Ты сам сказал, что без своих мозгов я не представляю для тебя ценности.

— Хм-м, я запомню это… на будущее.

Опускаю глаза в пол.

— К счастью для тебя, грязнокровка, сегодня я в хорошем настроении. Можешь отойти.

Он точно не заставит меня подходить ближе? Ох, благодарю тебя, Господи…

Отчасти готовая к тому, что он в любой момент передумает и запустит в меня проклятием, я поворачиваюсь к нему спиной, мечтая очутиться как можно дальше от жадных щупалец заклинания.

Как можно дальше от него.

— Стой, — приказывает он, когда я оказываюсь едва ли не в углу комнаты. — Теперь отвернись лицом к стене и упрись в неё лбом. Не хочу, чтобы ты на меня таращилась.

Что?

Ну конечно, он ведь не может взять и отпустить тебя восвояси, вовсе нет! Выставить тебя идиоткой и от души над этим посмеяться — вот что ему нужно!

Я не просто выгляжу по-идиотски: икроножные мышцы начинают болеть практически сразу же, как я наклоняюсь вперёд. Чувствую, что по щекам катятся слёзы… Я плачу не от боли или унижения. Я плачу от бессильной ярости, злясь на мелочную месть ублюдка. Господи, ну почему он так со мной поступает?!

Потому что хочет, чтобы ты продолжала его ненавидеть.

О да. Как можно не испытывать ненависти к человеку, который смотрит, как ты корчишься от боли, и при этом ухмыляется?! Да и человек ли он вообще?.. Как мне его понять?!

Вопрос не только в том, чтобы понять. Тебе нужно перестать его ненавидеть. Постарайся разглядеть в нём личность, но не забывай, кто он.

Я знаю, кто он... и что из себя представляет.

Имена обладают властью, помнишь?

Да.

Я продолжаю стоять у стены, стараясь не обращать внимания на боль, которая с каждой секундой становится сильнее, и прислушиваюсь к тихому шуршанию за спиной.

Прислушиваюсь к тому, как Люциус Малфой собирает остатки своего чудовищного творения.

Отзвук его имени — пусть и произнесённого мысленно — заставляет меня покрыться мурашками.

Здесь только я и он — олицетворение безжалостного и неоспоримого всемогущества. Какой смысл давать ему имя?

Он не всемогущ!

Разумеется, его власть далеко не безгранична, но даже того, что он может, более чем достаточно.

Судя по доносящимся до меня звукам, он всё ещё собирает порошок, но я не смею оглянуться, чтобы убедиться в своей правоте.

Можно подумать, ему нужен повод, чтобы причинить тебе боль.

Нет.

Вообще эта его потребность мучить меня… Почему бы ему вместо этого не заняться проблемой магглорожденных, раз она так его волнует?

Он и занимается, забыла? С твоей, между прочим, помощью.

Ну да. Прячась по тёмным углам, нападая на противников исподтишка, убивая надежду и отнимая жизнь… Так поступают только тру?сы!

Теперь понятно, откуда его сын этого набрался. Яблочко от яблоньки….

Об этом стоило догадаться ещё в самом начале, когда Хорёк вызвал Гарри на магическую дуэль, чтобы втравить в неприятности с Филчем. Конечно, Гарри вообще не следовало принимать вызов, но всё же мне трудно было поверить, что кто-то может оказаться таким подлецом.

Какие же они… жалкие. Они убеждены в своей исключительности, и это делает их настолько слабыми, что на самом деле ты должна их пожалеть!

Подумав так, я чувствую себя чуть менее беспомощной.

Возня позади меня прекращается и — судя по шороху материи — он прячет мешочек с порошком в карман. Затем раздаются шаги.

Ну и что теперь?

Не оборачивайся. Не провоцируй его.

Он останавливается прямо за моей спиной. О, ему хорошо известно, как меня бесит его присутствие, когда я не могу его видеть. Ублюдок. Жалкий…

Жалкий ублюдок.

Детсадовка замахнулась на старшеклассника?

Я представляю, как разворачиваюсь к нему и щёлкаю его по носу — и едва подавляю нервный смешок.

Гермиона, соберись, чёрт бы тебя побрал!

Внезапное прикосновение его палочки к основанию шеи приводит меня в чувство.

— Что, грязнокровка, сегодня ты выглядишь не слишком угрожающе, верно?

Сделав глубокий вдох, я стараюсь унять охватившую меня дрожь, но со сведёнными от напряжения коленями это не так-то легко.

— Ну?!

— Я вовсе не это имела в виду, — отвечаю я чуть слышно.

И сказала я тоже не это. Я только спросила, почему ты считаешь нас опасными, а ты ответил… По существу, ты ничего мне не ответил.

— Значит, ты не так уж глупа… Я мог бы убить тебя в мгновение ока, так что ты не представляешь для меня опасности, — но мне кажется, ты не понимаешь сути вопроса.

Да какая тебе разница, что я об этом думаю?!

Не смея повернуть голову, краем глаза замечаю, как он отходит на пару футов и прислоняется к стене.

— Ты так и не спросила, почему я в хорошем настроении.

Как будто ты бы мне это позволил.

Он ухмыляется.

— Выяснилось, что — в отличие от тебя — достопочтенный Артур Уизли не слишком ладит со змеями.

Господи, только не отец Рона!

Теперь я таращусь на ублюдка в открытую.

— Что вы хотите этим…

Из его палочки вылетает Жалящее заклятие и попадает мне в руку.

— Разве я позволял тебе смотреть?!

Стиснув зубы, я снова отворачиваюсь. Мерзавец.

В животе холодеет от страха за мистера Уизли.

Что с ним?!

Вполне возможно, ничего, а он в очередной раз пытается тебя достать.

Хотела бы я в это верить.

— Это так похоже на Уизли: заснуть на рабочем месте... Тебе интересно, как всё произошло?

Ты скажешь мне ровно то, что пожелаешь, хочу я того или нет… правда это или ложь.

— Что ж, тут я вынужден признаться в своей неосведомлённости, — продолжает он. Слышно по голосу, что он ухмыляется. — Кое-кто вовсе не заинтересован, чтобы подробности случившегося стали достоянием общественности, однако из надёжного источника мне стало известно, что крови там было много.

Он мёртв? едва не вырывается у меня, но в последний момент я удерживаюсь от вопроса.

Должно быть, мистер Уизли выполнял поручение Ордена...

А может, ублюдок солгал, и мистер Уизли в безопасности дома, в Норе.

Или...

Может, всё произошедшее — часть его личной мести семье Уизли.

— Ч-что вы ему сделали?

— Я?.. О, я тут ни при чём — к моему величайшему сожалению. Просто он оказался не в то время и не в том месте... Впрочем, ты об этом знаешь больше моего.

О чём это он?

Искоса бросаю на него осторожный взгляд.

— Не смотри на меня с таким невинным выражением, грязнокровка! Мы оба знаем, чем это заканчивается.

Господи, сейчас он заставит меня рассказывать то, о чём я не имею ни малейшего понятия!

— НЕТ! — выкрикиваю я поспешно. — То есть, как я могу знать, если я была здесь, а не…

Он хмурит брови — но не сердито, а словно бы задумавшись.

По крайней мере, я на это надеюсь.

— Ах, малышка, подозреваю, тебе известно более чем достаточно, чтобы во всём разобраться. Или ты куда глупее, чем я считал до этого момента...

Ни одно из роящихся в голове предположений не задерживается настолько, чтобы можно было за него ухватиться.

— Или же… — продолжает он.

Или же что?

— Посмотри на меня.

Неловко переступив с ноги на ногу, я подчиняюсь.

На бледном лице отражается любопытство, которое заставляет его выглядеть почти человеком, личностью

Люци…

Но тут он протягивает руку и обхватывает мой подбородок большим и указательным пальцами… Додумать я уже не успеваю, погружаясь в бездонный океан серых глаз, встретившихся с моими. Меня как будто затягивает в пучину, но я не отворачиваюсь. Просто не смею...

Да и не уверена, что смогла бы.

Он отводит взгляд и смотрит в потолок — словно что-то обдумывая, — и медленно очерчивает линию моего подбородка подушечкой большого пальца.

Хочу, чтобы он прекратил.

Неожиданно он издаёт резкий хрипловатый смешок, до странности напоминающий смех Сириуса, и произносит:

— Знаешь, а я тебе верю. Так Поттер и в самом деле не сказал тебе, что именно они охраняют?

В замешательстве я не свожу с него глаз.

Как это касается Гарри? спрашиваю я себя. О делах Ордена ему известно не больше моего… Я знаю, потому что в прошлом мы не раз это обсуждали.

— Впрочем, мне следовало бы догадаться, — продолжает он, ослабляя хватку. — Если бы в том деле был замешан Поттер, ты бы обязательно упомянула об этом в нашей дружеской беседе за бутылочкой Веритасерума, верно? Что ж, если твои… кхм… друзья посчитали тебя недостаточно надёжной, чтобы доверить столь важную информацию, то, может, мне стоит прислушаться к их мнению?

Гарри ничего не стал бы от меня скрывать — тем более что актёр из него никудышный.

Хотя…

В этом семестре он вёл себя довольно странно. Что если ему известно больше, чем он рассказывал мне и Рону? Или же он поделился с Роном, скрыв это от меня…

Он бы так не поступил.

Уверена?

— Не надо так расстраиваться, грязнокровка. Вероятно, Поттер считал, что оказывает тебе услугу, ведь для таких, как ты, знания могут быть слишком опасны... В противном случае ты бы, пожалуй, закончила так же, как Уизли.

По крайней мере, мистер Уизли пострадал не по моей вине… Не из-за тех сведений об Ордене, которые он заставил меня выдать.

Возможно, Гарри был прав, когда не стал тебе ничего говорить, учитывая тот факт, что ублюдок легко бы обо всём узнал…

Несмотря на то, что мысль здравая, мне всё равно больно.

— Кстати говоря, несчастье с Артуром Уизли тоже не должно тебя расстраивать. Нашему сообществу без ему подобных — достаточно невежественных, чтобы представлять опасность, и слишком глупых, чтобы это понять, — жилось бы куда лучше.

Неудержимая ярость захлёстывает всё мое существо.

— Вы говорите об отце моего лучшего друга! И он вовсе не глуп! Во всяком случае, насчёт вас он никогда не заблуждался!

Он с шумом втягивает в себя воздух.

— Да что ты об этом знаешь! — выплёвывает он. Крылья его носа трепещут от едва сдерживаемого гнева. — Ты так же невежественна, как и он, но у тебя хотя бы есть оправдание!

Да как ты смеешь называть меня невежественной!

Но тут я вижу, что он ухмыляется — в полной уверенности, будто может манипулировать мной, как ему вздумается, — и проглатываю возражения, уже рвущиеся у меня с языка.

Чёрта с два я стану тебе отвечать!

Заметив это, он моментально приходит в бешенство.

— Да, глупая сучка, невежественна! Ты с этим не согласна, не так ли?! Вы, грязнокровки, приходите и подбираете жалкие крохи знаний с тем, чтобы потом оглянуться на общество тупых и недалёких магглов, из которого вышли сами, и уверить себя, что вы, по крайней мере, лучше, чем они! Но ты ничего не знаешь! Ты — пустое место!

Странное дело, но моя предыдущая яростная вспышка смыла разъедающую изнутри ненависть, и теперь я стою посреди бушующего шторма, каким-то непостижимым образом сохраняя ледяное спокойствие... Будто его бесконтрольный гнев подпитывает мою решимость держать себя в руках.

Он тяжело дышит, глядя на меня так, словно вот-вот меня ударит. Под его взглядом хочется вжаться в стену, но внезапно в голову приходит мысль, что мистер Уизли, профессор МакГонагалл, Сириус и остальные — все они встретят опасность лицом к лицу, если придётся. И если мистер Уизли всё-таки умер, то только потому, что мы сражаемся на войне.

Гарри понимал, что это означает, но не я. Всего три месяца назад я жаловалась, что нам не разрешают участвовать в делах Ордена — что ж, теперь у меня нет выбора. Враг стоит напротив, и… и я, вероятно, скоро умру, но если я хоть что-то могу сделать, обнаружить хоть малейшую брешь в возведённой им вокруг себя стене… я должна воспользоваться шансом. Ради мистера Уизли.

Мысль меня пугает, но злость никуда не делась. Врага нужно знать в лицо, — так, кажется, говорят?

Вот и посмотрим, что он тебе ответит.

— Если моё невежество настолько для вас оскорбительно, — говорю я, стараясь смягчить прозвучавшие в голосе нотки сарказма, — то почему бы вам меня не просветить?

Он рефлективно тянется за палочкой, но практически сразу же берёт себя в руки. Уголки его губ приподнимаются в снисходительной улыбке.

— Ах, малышка, — бормочет он. — Я знал, что с тобой не соскучишься…

От ненависти у меня перехватывает дыхание, и я не в силах этого скрыть.

Его улыбка становится шире.

Чёрт бы его побрал!

— Итак, с чего, по-твоему, мы должны начать? — продолжает он тем временем.

Я должна как-то отреагировать?

Он приподнимает бровь.

— Я задал тебе вопрос, грязнокровка, и хочу услышать ответ. Именно так мы сможем увидеть, насколько несостоятельны твои аргументы.

Ты и в самом деле так считаешь?

— Скажите, почему вы так сильно ненавидите магглов?

— Я не испытываю ненависти к магглам — по крайней мере, когда они не забывают своё место. Ненавидеть магглов столь же бессмысленно, как и флобберчервей, однако нахальные существа вроде тебя — другое дело.

Я не отступлю. Ни за что не отступлю.

— Тогда магглорожденных. Вы же собираетесь пытать юных ведьм и волшебников только потому, что они отправились за покупками в Косой переулок.

— Ведьм и волшебников? — Он пренебрежительно фыркает. — Маггловских уродцев, умеющих немного колдовать!

— Но разве их магические способности не дают им права называться ведьмами или волшебниками?!

— В этом вся суть, грязнокровка, — отвечает он с ухмылкой. — Несколько простеньких заклинаний, которые ты выучила, еще не делают тебя ведьмой.

”Несколько простеньких заклинаний”? Ха! Даже ты был впечатлён моими знаниями, ты сам об этом сказал!

— Но ты, конечно же, не согласна. Ты настолько невежественна в вопросах волшебной культуры, что даже не сознаёшь всей глубины своего невежества.

— Так расскажите мне.

Или это испортит тебе удовольствие от игры, когда ты снова захочешь попрекнуть меня моим “невежеством”?

— Ты считаешь, что я стану тратить время, передавая подобные знания грязнокровке? — цедит он с презрением. — Ты бы всё равно ничего не поняла!

Верно. Из чего следует, что у чистокровного сноба нет ни одного логического обоснования его убеждений, — и он даже не может этого признать!

Не то чтобы данный факт стал для меня открытием…

Жалкий.

Он смотрит на меня так же пристально, как и я на него.

— Видишь ли, это вопрос отношения к магии. Тебе мешает не только то, что ты маггла, но также твоя излишняя самоуверенность.

Последнюю его реплику пропускаю мимо ушей, хотя слышать такое в свой адрес обидно. Быть может, существует крошечный шанс, что я заставлю его понять...

— Насколько я могу судить, ваше отношение к магии не так уж сильно отличается от нашего, — говорю я серьёзно. — Во всяком случае, у тех волшебников, которых я встречала.

— Именно что не можешь, — отрезает он. — Потому что те волшебники, что общались с тобой, сами практически магглы!

Это бесполезно. Как к нему пробиться, если он не хочет слышать? Магглородженные не волшебники, потому что у них неправильное отношение к магии, мои друзья не настоящие волшебники, потому что дружат со мной, в то время как те, кого он считает “настоящими волшебниками”, не снизошли бы даже до разговора с грязнокровкой.

И вообще: это я виновата, раз не понимаю, что он подразумевает под определением “настоящий волшебник”.

Я ему не нравлюсь потому, что не преклоняюсь перед каждым сказанным им словом. Ведь чем больше ведьмы и волшебники начнут задумываться о себе, перестав принимать на веру заявления старых семей, тем меньше эти самые семьи будут иметь влияния. Он настолько убеждён в собственном превосходстве, что не может признать: это вопрос не отношения, а власти.

И он ещё полагает, что чем-то отличается от магглов?!

Он снова начинает говорить, но на это раз его голос звучит чуть более спокойно.

— Отношение к магии — это то, чему тебе бы стоило поучиться, грязнокровка. Я дам тебе наглядный пример.

Смотрю на него с опаской, но, кажется, на этот раз он не собирается швыряться проклятиями. Вместо этого он спрашивает:

— Тебе ведь известно о магических дуэлях?

К чему он клонит?

В груди шевелится смутное беспокойство, однако я молча киваю.

На его губах мелькает снисходительная улыбка, которая заставляет меня скрежетнуть зубами.

— Особенность магической дуэли заключается в том, что вызывающий подвергается такому же риску, как и его соперник. Магглы же трусливо уничтожают всё, что может представлять для них хоть малейшую опасность. Понятия чести для них не существует.

Что?! Как будто он поступает иначе! Я подозревала, что логика у чистокровных хромает, но чтобы настолько… Всякий раз, когда я привожу неоспоримые аргументы, он просто отвергает их, руководствуясь политикой двойных стандартов! Да разве можно доказать ему хоть что-нибудь?!

А разве ты можешь не пытаться доказывать?

— Не могли бы вы объяснить мне кое-что? — обращаюсь я к нему ровным — насколько это вообще возможно — голосом.

— Скорее всего, нет, учитывая скудость твоего ума, — отвечает он насмешливо. — А впрочем, спрашивай, если хочешь.

— Мне не совсем понятно, как нападения на беззащитных детей, которых вы собираетесь пытать с помощью порошка, вписываются в ваши понятия о чести?

Его руки судорожно сжимаются в кулаки и несколько секунд он смотрит на меня, не произнося ни слова. Наконец, с видимым усилием он заставляет себя расслабиться, но меня не покидает ощущение, что еще немного — и он бы вцепился мне в горло.

— Это совершенно разные вещи, — цедит он ледяным тоном. — Мы должны защитить наше общество.

Все мои инстинкты кричат мне, чтобы я заткнулась и не провоцировала его, особенно после вчерашнего, но… Раз это война, то слова — единственное оружие, которое он мне оставил.

— Но…

Он хмурится, и я замолкаю. Он выгибает бровь.

— Ты что-то сказала?

Вдохнув поглубже, я пытаюсь выдохнуть, но грудь как будто сдавило железным обручем, не выпускающим слова наружу.

— Разве для магического сообщества не было бы безопаснее убедиться, что магглорожденные правильно используют свои способности? С тем, чтобы они… — не взорвали себя или не ранили кого-нибудь из окружающих, — в конечном итоге не раскрыли себя перед магглами?

— Есть более эффективные способы достижения этой цели, грязнокровка, — отвечает он. — А способности должны использовать те, кто этого достоин, — в противном случае мы бы обучали колдовству даже гоблинов!

Можно подумать, ты достоин своих способностей!

Я сдаюсь.

Ты не можешь сдаться.

Достав из складок мантии палочку, он медленно проводит пальцем по чёрной, гладко отполированной поверхности.

— Вот в этом, — произносит он тихо, — и есть отличие между нами, грязнокровка. Магия принадлежит мне по праву рождения. Мой отец — как до этого его отец, и отец его отца, — передал её мне через чистую кровь, знания и верность традициям. Для вас же, грязнокровок, магия — это инструмент, или, что ещё хуже, игра. Я больше не собираюсь терпеть подобного неуважения.

Эта палочка… Я вижу перед собой всего-навсего кусок мёртвого дерева, слишком маленький, чтобы быть источником стольких бед. Но мои воспоминания и шрамы в душе и на теле говорят об обратном. Палочка в его руках — не просто орудие, это символ его власти надо мной.

Я вздрагиваю.

У меня возникает странное желание протянуть руку и прикоснуться к палочке. Не взять — я бы не посмела, — а убедиться, что она… настоящая.

Он размазал бы тебя по стенке, если бы ты хотя бы пальцем шевельнула в её сторону.

Я прячу руки за спину и отвожу взгляд от палочки. Наши глаза встречаются.

Он смотрит на меня без тени ухмылки или всегдашней презрительно-насмешливой гримасы. Его лицо серьёзно, словно то, что он только что сказал, прозвучало искренне… или очень близко к тому, что он полагает искренним. Он сказал это не для того, чтобы унизить меня или заставить ненавидеть. Он действительно так думает.

Он опускает палочку, и я отворачиваюсь.

— Наконец-то я вижу хотя бы проблеск понимания, — говорит он. — Ты можешь демонстрировать полнейшее отсутствие уважения, но лишь потому, что в глубине души ты отчётливо понимаешь, насколько ты недостойна.

Нет! Я никогда с этим не соглашусь!

— Нет? — он будто читает мои мысли. — Ничего, малышка, времени у нас полно… И ты меня не обманешь: мгновением ранее я заметил выражение твоего лица. Эта сила тебя пугает.

— Только потому, что у вас есть палочка, а у меня нет.

Он качает головой.

— Мы это проходили. И даже больше: я дал тебе шанс сражаться со мной на дуэли — как того требует Древнейший и Благороднейший Кодекс Чести по отношению к истинной ведьме, — где ты в полной мере доказала свою несостоятельность. Я не вижу смысла в повторении урока.

Ублюдок. Неужели он ждёт, будто я поверю, что он позволил оглушить себя из благородства?!

— Пытаться объяснить тебе эти вещи — это впустую сотрясать воздух, — притворно вздыхает он. — Поэтому на сегодня довольно.

Ладно, намёк я поняла. У тебя нет достаточно убедительных аргументов, так что теперь ты затыкаешь мне рот.

Прищурившись, он вертит в руке палочку. Я опускаю глаза в пол.

— Хорошо. А сейчас пришёл твой черёд отвечать на вопрос.

Ой-ой. Что ему нужно?

Поднимаю голову.

— Не нужно так беспокоиться, — ухмыляется он. — Спрашиваю из чистого любопытства.

Твоё “не нужно беспокоиться” меня не обманет.

Спрятав палочку, он лениво поправляет пуговицы на перчатках.

— Вчера ты утверждала, будто сможешь перенаправить вектор Хагалаза. С тех пор ты не слишком преуспела, верно?

Иными словами: всё еще ненавижу его. Глупо было бы отрицать. Я настолько срослась с ненавистью, что не могу себе представить, каково это: не ненавидеть.

— Твоё невежество сопоставимо лишь с твоей самонадеянностью... Ты ведь не задумывалась о последствиях?

Кто ты такой, чтобы рассказывать мне о самонадеянности?!

Смотрю на него, пытаясь понять, к чему он клонит.

— Вижу, что нет. Не думать о последствиях — весьма характерно для магглов. После того как процесс был запущен…

Он пожимает плечами.

Я знаю, что он наблюдает за моей реакцией, и поэтому стараюсь сохранить нейтральное выражение лица. Стараюсь не выдать своей ненависти, страха и… Я покажу, что меня рано сбрасывать со счетов!

Он усмехается.

— Хочу, чтобы ты запомнила одну вещь, грязнокровка: я ненавижу тебя, и ничто этого не изменит.

— Почему?

Его лицо искажается от гнева.

— Разве ты не поняла, что здесь я задаю вопросы?!

Опускаю голову.

Да, пока ты снова не передумаешь.

Невольно вздрагиваю, когда его пальцы, скользнув по моему горлу, слегка надавливают на подбородок, вынуждая меня поднять голову и посмотреть ему в глаза.

Я подчиняюсь.

Какое-то время он разглядывает меня с чуть заметной презрительной усмешкой.

— Жду с нетерпением твоих попыток, малышка.

Отпустив меня, он отходит в сторону.

— И вот ещё что. У меня есть для тебя задание, но для этого ты должна хорошо отдохнуть в ближайшие несколько дней. Договорились?

Я киваю — он явно этого ждёт, — и он дизаппарирует.

С его исчезновением в комнате воцаряется кромешная тьма, к чему я почти привыкла.

Постояв немного, я направляюсь в ванную.

Где-то на полпути к двери всё мое тело пронзает резкая вспышка боли, которая сразу же утихает. Была ли это фантомная боль — или же ублюдок оставил на полу несколько крупинок порошка как напоминание, — не знаю. Хорошо, что мне потом не нужно возвращаться в ту часть комнаты...

Всё, что мне нужно — это помыться и залезть под одеяло.

Ну да, он ведь хотел, чтобы ты “хорошо отдохнула”.

Если бы он и в самом деле этого хотел, он бы не стал упоминать о каком-то задании. Боюсь даже думать, что она планирует на этот раз…

А ты не думай — всё равно скоро узнаешь.

Но… если он собирается продолжить начатое в том, другом подвале…

Тем более что ублюдок прав. Я продолжаю его ненавидеть, а значит, он может и дальше меня использовать.

Возможно, он был прав и в том, что ты не сможешь ему помешать.

Нет. Просто он хочет, чтобы я так думала.

Или чтобы ты думала, будто знаешь, чего он хочет.

Но как мне контролировать свои реакции, если в его присутствии я даже мысленно не могу назвать его по имени?!

Это же просто смешно! Если ты спокойно произносишь имя Волдеморта, то почему ты не способна…

Я ни разу не видела Волдеморта, и… и не он гладил меня по щеке и шептал на ухо, как сильно ему хочется услышать мои крики…

От воспоминаний меня передёргивает.

Вернувшись из ванной, я забираюсь в постель и какое-то время лежу без сна, пялясь в темноту.

С чего мне начать?

В первую очередь мне следовало бы убедиться, что он не может мной манипулировать, — то есть, я должна перенаправить вектор Хагалаза.

С другой стороны… Всякий раз, размышляя о ненависти, я воображаю её огромной чёрной змеёй, пожирающей меня изнутри, и — могу поклясться! — чувствую, как её отрава растекается по венам и просачивается в самое сердце.

Я ненавижу его, у меня уйма причин для ненависти, и я не стану лгать себе и притворяться, будто это не так. К тому же я не могу подумать: “Перенаправлю-ка я вектор”, щёлкнуть невидимым тумблером и — вуаля — в один момент перестать его ненавидеть.

Едва ли способ — конечно, если он существует, — описан в известных ему книгах по Тёмным Искусствам. Иначе он бы так не удивился твоим словам.

Да. Он убеждён, что на зло нужно отвечать злом, на ненависть — еще большей ненавистью, и ждёт того же от меня. Ему и в голову не приходит, что с тьмой можно бороться лишь с помощью света…

Хорошо. Если состояние вектора Хагалаза зависит от твоих эмоций, но никак не наоборот, то…

… мне следует оперировать эмоциями, а не магией.

Что ж, хотя бы в этом у меня преимущество перед бессердечным ублюдком.

Думая о нём, как о противнике, а не мучителе, ты упрощаешь себе задачу. Что тебе о нём известно?

Что он жестокий мерзавец, получающий удовольствие от моих страданий.

Тебе это не слишком поможет.

Я пытаюсь вызвать в памяти его образ без привычной кривой ухмылки... Представить, что в светло-серых глазах может отражаться еще что-то, помимо ненависти.

Ты уже видела его таким, помнишь?

Всякий раз, когда он смотрит мне в глаза — как будто вглядывается в пропасть, которой не видят другие, — он не ухмыляется. И ещё… после того как я… я…

Называй вещи своими именами! После того как ты пытала его Круциатусом.

Он похож на статую, подумала я тогда. Античную статую эпохи Возрождения, высеченную из мрамора.

Или льда.

Воображаю, как он был бы счастлив, если бы его сравнили со статуей, воздвигнутой на постамент, на котором вырезано имя...

люциусмалфой

Я привычно вздрагиваю, но думать о нём, как о безжизненной скульптуре, оказывается, намного легче.

О нём —

бесстрастном, молчаливом, царственно-высокомерном Люциусе Малфое, который не смотрит на меня так, словно может читать мою душу.

Отогнав эту мысль подальше, я переворачиваюсь на бок и закрываю глаза.

* * *

Я нахожусь в ванной, когда дверь сотрясает резкий удар, возвещающий о его прибытии. Думаю, что его — его, неспособного даже постучать без того, чтобы не воспользоваться чёртовой волшебной палочкой.

При моём появлении он ухмыляется и швыряет мне под ноги какой-то белый свёрток.

— С Рождеством, грязнокровка.

Я застываю как вкопанная.

Рождество?.. Значит, я тут три недели — всего лишь три! — хотя кажется, что прошла целая вечность...

Неважно.

Перевожу взгляд на свёрток, и сердце сжимается от нехорошего предчувствия.

Белая простыня, обёрнутая вокруг…

Не хочу знать, вокруг чего она обёрнута.

Свёрток — небольшой, продолговатой формы и абсолютно неподвижный, что не может не радовать.

— Ты собираешься открывать?

Я ведь не в том положении, чтобы сказать “нет”, верно?

Я опускаюсь на корточки.

От свёртка ничем не пахнет, но не могу сказать, хорошо это или плохо. Один его вид внушает мне безотчётный ужас, и я стараюсь не поднимать глаз на стоящего надо мной ублюдка. Если он заметит, как я боюсь того, что могу обнаружить внутри, то почти наверняка заставит открыть.

Или заберёт, и ты навсегда останешься в неведении.

Даже не знаю, что хуже.

Ты должна выяснить, что там.

Я фокусируюсь на этой мысли и начинаю разматывать простыню.

Может, это одна из его шуточек и в свёртке ничего нет — или же в нём очередное доказательство его злобной натуры.

Тебе и так известно, что он — чудовище. Разве ты нуждаешься в доказательствах?

Не хочу выяснять.

Под слоем ткани мелькает рыжий клок, и я в ужасе отдёргиваю руку…

Господи, прошу тебя, только не мистер Уизли… и не Рон… о боже, близнецы… и не Джинни, только не Джинни, после всего, что ей довелось пережить! И не…

Я должна увидеть.

Облизнув пересохшие губы, я собираюсь с духом и разворачиваю простыню.

Это… нет.

Мои глаза наполняются слезами. Я протягиваю руку…

Нет.

Крепко зажмуриваюсь.

Не хочу смотреть. Или, может, хочу поверить, что если не стану смотреть, то его мех окажется мягким и тёплым, а не слипшимся и…

Почему?

Из-под плотно сомкнутых век катятся слёзы, и я смахиваю их тыльной стороной ладони.

Раздаётся тихий шелест мантии. Шаги. Я слышу, что он останавливается рядом, но не в силах заставить себя поднять на него взгляд.

— Тебе не понравился подарок, грязнокровка?

Заткнись, урод, просто заткнись! Как ты можешь быть таким жестоким?!

Судорожно вдохнув, я наконец-то открываю глаза. Он наклоняется над крошечным тельцем, одна его бровь картинно приподнята… Не могу на него смотреть.

Я должна что-то чувствовать, но внутри меня образовалась пустота.

— Почему? — спрашиваю я и едва узнаю свой голос — настолько глухо и безразлично он звучит.

Он пожимает плечами:

— Почему нет?

— Вы… вы убили моего кота.

— Не я, но можешь поблагодарить меня за идею.

Поблагодарить?! Ты мерзкий, больной на всю голову ублю…

Не хочу о нём думать.

Я глажу Живоглота по застывшей спине, в глубине души надеясь, что он вот-вот замурлычет и ткнётся мне в ладонь носом, как он всегда делает... делал.

Это не Живоглот. Живоглота больше нет.

Господи.

На оскаленной мордочке засохло какое-то жёлтое вещество.

Это… это было не Убивающее проклятие.

Мне бы хотелось, чтобы… чтобы это сделал он. По крайней мере, у него бы это получилось… быстро.

И я еще думала, что спасла моего чудесного котика, забрав его из магазина! Лучше бы я оставила его там, чтобы его купила другая ведьма и принесла к себе домой, где он был бы в безопасности!

Прости меня…

— Если тебе не понравился подарок, — выпрямившись, он тянется за палочкой, — то мне, пожалуй, стоит от него избавиться.

— Нет!

Упав на колени, я прижимаю Живоглота к себе. В неподвижном холодном тельце осталось так мало общего с моим умным, красивым котом… И всё же я никак не могу его отпустить.

— Нет?.. Ну и что ты собираешься с ним делать?

Поднимаю на него умоляющий взгляд.

— Прошу вас, только на одну ночь… Пожалуйста.

Знаю, что звучит это глупо и по-детски, и такие слова как любовь, и скорбь, и чувство вины для него — пустой звук, но… Лучше я буду выглядеть в его глазах безмозглой идиоткой, чем бессердечной тварью — такой, как он.

Прошу.

Он смотрит на меня сверху вниз, и уголок его рта начинает подёргиваться.

— Как пожелаешь, — произносит он наконец. — Неясно только, из-за чего ты так расстроилась. Я думал, ты обрадуешься, что это не твоя мать.

Он точно не человек. Быть может, именно в нём воплотилось то, что подразумевается под определением “настоящий волшебник”.

И… Боже, это прозвучит ужасно, но я действительно рада. То есть, не рада, конечно, вовсе нет. Я любила Живоглота и заботилась о нём, а теперь…

Мне жаль.

Но не так, как вчера мне было жаль его. Теперь я понимаю, что та жалость была приправлена изрядной долей ненависти — чего я не должна испытывать по отношению к нему. Ни ненависти, ни жалости, иначе он будет продолжать мною пользоваться, и...

Я сдаюсь.

Ты не можешь сдаться.

— Знаешь, я бы предпочёл встретиться с твоей матерью, — говорит он. — Мы бы чудесно пообщались на тему её методов воспитания и твоей непочтительности к старшим.

Нет. Нет, он не…

— Если вы так сильно меня ненавидите, — я с трудом шевелю губами, — то почему вы меня не убьёте и не покончите с этой историей раз и навсегда?

— Это моё решение, и я не собираюсь тебя убивать... Пока.

Господи, чем я это заслужила?! И кто дал ему право решать, буду я жить или умру?

— Ты так трогательно заботишься о родственниках, грязнокровка, — продолжает он с саркастической ухмылкой, — но при этом забываешь, что твоё мерзкое животное было в куда большей безопасности в Хогвартсе, нежели в одном из этих грязных маггловских городов.

Я поняла, к чему ты клонишь, ублюдок.

— Поэтому помни об этом завтра.

Завтра?

— Да, грязнокровка. Завтра ты будешь паинькой — или тебе придётся выбирать, кто из родителей заплатит за твоё непослушание… А может, выберешь уже сейчас? Думаю, это поможет тебе сконцентрироваться.

Что?

— Или тебе всё равно? Потому как мне кажется, им на тебя откровенно плевать. Что это за родители, отправившие неизвестно куда своего единственного ребёнка?

Да как он может так говорить?! Мама и папа заботятся обо мне! На каникулах мы планировали поехать во Францию покататься на лыжах, поскольку родители решили, что мне нужен отдых перед экзаменами. Представляю, как они с ума сходят из-за того, что я пропала…

— Им не наплевать, — отвечаю я холодно. — Просто они мне доверяют и позволяют принимать собственные решения.

— И ты посмотри, чем это всё закончилось. Твои родители повели себя в высшей степени безответственно! Я бы никогда так не поступил.

— Но Мал… то есть, ваш сын…

— Да?

— Ваш сын говорил, что вы хотели отправить его в Дурмштранг.

— Неужели ты всерьёз полагаешь, будто я ничего не знаю о Дурмштранге? — фыркает он.

Нет, едва ли. Из того, что Виктор рассказывал мне о своей школе, можно сделать вывод, что его “методы обучения” не слишком отличаются от методов Каркарова. Наверняка это какие-нибудь пожирательские штучки.

— У Дурмштранга гораздо больше общего с Хогвартсом, чем ты можешь себе вообразить, — или, вернее сказать, было бы гораздо больше общего, если бы Хогвартсом руководил правильный директор. Однако, — тут он делает паузу, — есть и немаловажное отличие. В Дурмштранг не принимают таких как ты.

Теперь он откровенно ухмыляется, и я покрепче прижимаю к себе Живоглота, прикрываясь им, словно щитом.

— Я мог бы показать тебе кое-что из их школьной программы, если ты мне не веришь…

Я заставляю себя сидеть неподвижно, пряча страх за маской внешнего безразличия.

— Ну как, — тянет он с насмешкой, — ты уже решила, кто из родителей примет участие в демонстрации?

Он ведь не ждёт, что я ему отвечу?..

Тогда почему он смотрит так, будто хочет услышать ответ?

— Прошу вас, не надо… Чего вы от меня хотите?!

— Чего я хочу? — на его губах проступает ухмылка. — Возможно, понаблюдать за твоей реакцией, пока ты будешь на это смотреть, малышка… Или наложить на тебя Империус, чтобы ты поучаствовала в представлении, а уже потом насладиться твоим отчаянием, когда ты поймёшь, что натворила.

Я… я не знаю, что сказать. Я должна найти какие-то доводы, убедить его… Но не могу.

Гермиона, включи логику.

Какая тут на хрен логика?! Как можно решить, кого из них мне будет не хватать больше?! Даже думать об этом чудовищно! Как потом жить с мыслью, что я вынесла кому-то из родителей приговор?! Боже всемогущий, я ведь на себе испытала, на что он способен, и это тогда, когда я нужна ему живой! А что будет с ними?!

Нет, я не могу…

И никто бы не смог на твоём месте.

Но если я не… если я позволю выбирать ему, разве это не будет тем же выбором?

В том-то и суть, разве ты еще не поняла?

По крайней мере, его выбор будет на его совести.

У него нет совести!

Он встаёт.

— Ты начинаешь испытывать моё терпение, грязнокровка... Или тебе не хочется их разделять? Предпочитаешь, чтобы они умерли друг у друга на глазах?

Господи, он не может.

Может, но не станет — иначе лишится рычагов влияния на тебя, чего он точно не допустит.

— Тебе явно нужно время на раздумья... Что ж, мы ещё вернёмся к этому вопросу. А теперь, грязнокровка, — в его голосе звучит металл, — посмотри мне в глаза и скажи, что ты меня не ненавидишь.

И я смотрю в его холодные серые глаза и — Бог свидетель! — ненавижу ублюдка так сильно, как никогда до этого... За то, что он со мной делал, за его угрозы и, что хуже всего, за его непоколебимую уверенность, что он имеет на это право. Я знаю, моя ненависть играет ему на руку и я не должна ей поддаваться, но сейчас… всё, что для меня имеет значение сейчас: придёт день, когда я заставлю его заплатить сполна.

— Сладких тебе снов, малышка. Завтра у нас много дел.

Но после того как он дизаппарирует, я долго не могу уснуть. Я лежу в темноте и проливаю слёзы над мёртвым любимцем… Слёзы, которые не выплакала за себя.