Обратная сторона луны (джен)

Прихрамывая, Причард подошёл к Маргарет и, немного неловко опустившись рядом с ней на пол, протянул ей запотевший стакан лимонада.

— А вы ведь после работы, — сказал он. — И наверняка голодны.

— Голодна, — кивнула она, делая несколько глотков. — Но не настолько, чтобы не дожить до дома.

Поттер вдруг встал и, поднявшись на задние лапы, легко вспрыгнул к ней на колени и начал на них устраиваться. Маргарет, заулыбавшись, поставила лимонад на пол и, взяв мордочку книззла в свои ладони, сказала ему:

— Какой ты красивый и ласковый!

— А можно, я вас угощу? — попросил вдруг Причард. — Мне было бы очень приятно… а вы бы…

— А я боюсь, — пряча улыбку, сказала она, поглядев ему прямо в глаза. — Вдруг вы мне что-нибудь подольёте. Какую-нибудь Амортенцию, или ещё что-нибудь.

— Так вы уже выпили лимонад, — серьёзно ответил он. — Поздно. Теперь уже всё равно.

— Совсем? — грустно спросила она.

— Абсолютно, — подтвердил он. — У вас нет шансов.

— Ну что же, — вздохнула Маргарет. — Тогда, — она задумалась, — кормите.

В этот вечер они проболтали ещё часа полтора, сначала за ужином, а потом просто сидя за столом, а потом на диване. Причард был обаятелен, любезен и мил, но не позволял себе ничего, кроме комплиментов, ни разу даже не попытавшись ни поцеловать, ни коснуться хотя бы руки Маргарет, и лишь на прощанье галантно поцеловал её руку.

О следующей встрече он вежливо попросил у неё письмом, а потом ещё раз, и ещё… Они много гуляли — она, замечательно знавшая маггловский Лондон, водила хромающего и опирающегося на трость Причарда по паркам и улицам, большей частью ему незнакомым — а потом они обедали в маленьких ресторанчиках, и разговаривали, разговаривали, разговаривали… Он слегка флиртовал, она ему отвечала, но оба ни разу не сделали попытки пересечь ту черту, что отделяет флирт от романтики.

А потом он отправился в Академию — и каждую субботу писал ей, интересуясь, не согласится ли она немного с ним погулять. Обычно она соглашалась — хотя несколько раз и отказывала, правда, очень тепло извиняясь за это — и они, невзирая на погоду, гуляли по Лондону. Причарду было не привыкать и к слякоти, и к дождю, а Маргарет рассказала, что у них дома принято ходить на прогулки в любую погоду, и вообще их семья придерживается старинного правила «нет плохой погоды — есть неправильная одежда».

— А нам, волшебникам, и одежда особая не нужна, — ответил тогда ей Причард — и научил своему любимому, защищающему от дождя заклинанию.

Обычно они много шутили, даже разговаривая на серьёзные темы, и Причарду нравилось совпадение того, что они оба считали смешным, нравилось отсутствие в Маргарет жеманности и стеснения при беседах на самые непростые темы, наконец, просто нравилось сочетание её юности с определённым, пусть даже и не слишком большим жизненным опытом. Он никогда не был склонен ни опекать, ни учить кого бы то ни было жизни, и отсутствие подобных ожиданий с её стороны его радовало — Причард всё чаще начинали задумываться о том, что, может быть, можно будет со временем попробовать перевести их отношения немного в другую сферу — хотя, впрочем, ему нравилась та атмосфера дружеского флирта, которая обычно возникала во время их встреч.

Когда Маргарет второй раз подряд пришла на их встречу расстроенной и раздражённой одновременно, он не стал задавать вопросов, а вместо прогулки предложил вдруг покатать её на метле, пообещав показать ей висящие над Лондоном в этот день низкие блёклые облака с другой стороны — и она, немного поколебавшись, с таким выражением лица, будто прыгала в пропасть, решительно тряхнула волосами и согласилась.

Исполнить своё обещание у него, правда, не вышло: слой облаков оказался очень высоким, и они замёрзли прежде, чем сумели оттуда выбраться. Носиться же в такой плотной облачности над городом было небезопасно, и Причард, спустившись, смущённо перед Маргарет извинился и предложил зайти куда-нибудь погреться и пообедать.

— Если вам не будет неловко, я бы настоял на приглашении в гости — у меня сегодня изумительная утка и превосходный кофе, с которым меня познакомили только на той неделе и в который я с тех пор нежно влюблён. У меня даже сливки есть, — добавил он, памятуя о любви Маргарет к кофе со сливками.

— Если вы скажете, что у вас есть коньяк или виски, я соглашусь, — ёжась и стуча зубами от холода, со смехом сказала Маргарет.

— Виски у меня есть всегда, — заверил её Причард, тут же накладывая на неё согревающее заклинание. — Даже когда нет ничего больше. Ну, идёмте?

Она решительно протянула ему свою руку, и они аппарировали.

Дома Причард, оглядев промокшую и продрогшую спутницу, предложил:

— Хотите согреться, приняв душ или ванну? Пока я накрываю на стол?

— Думаете, это удобно? — спросила она с сомнением.

— Лично я считаю такой способ отогреваться одним из лучших, — сказал он решительно. — Пожалуйста, не стесняйтесь — я совсем не хотел заморозить вас и заставить подцепить насморк или вообще простуду.

— Ну, — она заколебалась, и он добавил:

— А дверь можно запереть, если желаете. Хотя я клянусь даже близко не подходить!

Она рассмеялась — и кивнула. Он проводил её в ванную — и, доставая полотенца, спросил:

— Наполнить вам ванну быстро, или вы предпочитаете душ?

— А наполняйте, — сказала она всё с тем же отчаянным видом — так, будто решалась на что-то.

…Пока Маргарет грелась, Причард первым делом отправился в кондитерскую, а, вернувшись оттуда с коробкой пирожных, переоделся, разогрел утку и сервировал стол, украсив его трансфигурированными цветами. Подумав, он растопил камин и зажёг свечи, оставив, впрочем, и верхнее освещение — и устроился на диване покурить в ожидании. Маргарет запах трубочного табака нравился — во всяком случае, так она говорила, и Причард не видел причин ей не верить. Но он всё же выгонял дым в окно — и когда девушка вышла, наконец-то, из ванной вполне одетая и с высушенными и расчёсанными волосами, отложил трубку и поднялся ей навстречу.

— Обед, — церемонно доложил он, любезным жестом приглашая её за стол.

Они уже перешли к десерту, когда Маргарет, вдруг отложив вилку, глянула в глаза Причарду и сказала:

— А я думала, что вы всё же войдёте.

— В ванную? — не стал он изображать идиота. Она кивнула, и он спросил: — А вы бы хотели?

— Не знаю, — сказала она почему-то сердито.

— Вы ведь не на меня злитесь, — мягко проговорил он, кладя руки на стол в нескольких дюймах от её рук. — Но я не против принять удар на себя, — улыбнулся он одними глазами.

— Я не злюсь, — так же сердито возразила Маргарет — и вдруг вздохнула. — Ну почему мужчины такие собственники? — спросила она расстроено. — Почему так сложно понять, что вы просто мой друг, а?

Причарду потребовалось некоторое усилие для того, чтобы сохранить внимательное и чуть-чуть ласковое выражение своего лица и не ответить, мол, потому, что он и не был другом — вернее, конечно же, был… но тот, о ком сейчас говорила Маргарет, почуял всё совершенно верно. Впрочем, до него Причарду не было никакого дела, а вот сам факт его существования Грэхема очень обрадовал — значит, он не ошибся, и Маргарет и вправду имеет в личных отношениях какой-никакой опыт.

— Большинство людей моногамны, — мягко и искренне заговорил он. — И многие из них ещё и ревнивы.

— Вы тоже? — резковато спросила она.

— Я — нет, — качнул головой он. — Я слишком уверен в себе для этого… и я, хотя и люблю влюбляться, никогда не искал и не ищу серьёзных и глубоких отношений. А несерьёзные потерять не страшно.

— Вы никогда не любили по-настоящему? — спросила она недоверчиво.

— «Любил»… «по-настоящему», — передразнил он и рассмеялся негромко. — Понятия не имею. Я никогда не задавался такими вопросами — и меня вполне устраивает влюблённость. И мне никаких бед — и другим не больно. Зато море удовольствия, — он ласково улыбнулся ей и добавил: — А ваш друг никогда не поймёт и не примет моё присутствие в вашей жизни. Зачем вы ему рассказали?

— А почему я должна скрывать? — возмутилась она. — Я не делаю ничего плохого! Почему я должна от него прятаться?

— Потому что он вас ревнует, — спокойно и мягко проговорил Причард. — И вам придётся или терпеть его сцены ревности — или молчать.

— Это глупо! — сказала с досадой Маргарет.

— Это жизнь, — возразил он — и вдруг, достав палочку, сделал ей какое-то сложное движение. Зазвучала музыка — и он, поднявшись, протянул Маргарет руку: — Одна моя замечательная знакомая считает, что, когда тебе грустно, следует танцевать. Хотите попробовать?

— Хочу! — она решительно встала и вложила свою руку в его.

Они начали с вальса, перейдя потом к танго (которое, к изумлению Причарда, оказалось его партнёрше отлично знакомо и о котором он ближе к концу танца уже пожалел, ибо от резковатых быстрых движений его нога начала неметь снова) и постепенно перешли к спокойным и медленным танцам — и Грэхем, глядя в её карие глаза, задумчивые и грустные, отчаянно боролся с острым желанием поцеловать их. Но вместо этого он в какой-то момент взял её руки в свои и проговорил тихо:

— Вы очень красивая женщина — и вас будут ревновать, Маргарет.

— А вы бы ревновали? — спросила она, не отнимая рук и продолжая медленно двигаться в такт музыке.

— Я мерзавец, Маргарет, — сказал он спокойно и честно, — хладнокровный и чёрствый. Я вам уже говорил — мне довольно влюблённости, и говорил, что я не ревнив. Не надо в меня влюбляться, — прошептал он, слегка сжимая её руки в своих. — Оставим всё, как есть — и я буду рад за вас с вашим мальчиком.

— Он не мой, — качнула она своей прелестной головкой, и он опять едва удержался от того, чтобы её поцеловать. — Но да, он именно мальчик, — она сморщила нос и, наконец, улыбнулась. — И я вовсе не собираюсь влюбляться в вас, Грэхем.

— Это очень хорошо, — шепнул он, улыбнувшись и позволив себе поцеловать кончики её пальцев. — Это просто замечательно, Маргарет.

Они потанцевали ещё немного, а затем она, попрощавшись, вернулась домой камином — а в следующее воскресенье уже вновь была весела, и они возобновили свои прогулки, продолжая изучать незнакомые ему части Лондона.

Однако чем дальше — тем больше погода портилась, и тем чаще их прогулки заканчивались в каких-нибудь ресторанчиках, барах, пабах или даже кофейнях, где они и обедали, а затем расходились, и Причард возвращался к учёбе, которую уже возненавидел до тошноты и зубовного скрежета. Но ещё более ненавистной ему была мысль о том, что он провалит экзамены и застрянет в этой мордредовой Академии до самого лета — а подобное в его планы никак не входило.

А входило в них выйти после нового года на стажировку и вернуться, наконец, в свой отдел — и снова начать там свой путь с нуля. Правда, в отличие от Фоссет, Пикса и Долиша, которых мысль о том, что их ждёт работа с бумагами, радовала, Причарда подобная перспектива, скорей, раздражала, но он понимал, что сразу его к работе с людьми не допустят — и поэтому тем более торопился начать стажировку. Потому что, чем раньше это произойдёт — тем скорее он пройдёт этот неприятный этап и займётся, наконец, тем, чем всегда хотел заниматься.

А не просто будет перекладывать бумажки и читать старые дела.

Впрочем, Фоссет, вон, уже вычитала…

Мысль о Вейси его отвлекла, расстроила и разозлила. С того момента, как Причард узнал о том, что случилось, он уже трижды отправлял к нему сов — и трижды те возвращались без его письма, но и без ответа. Значит, Вейси — или кто-то другой, но в его присутствии, иначе его сова ни за что бы не отдала свою ношу — их получал, но отвечать не желал.

И Причарда это бесило.

Впрочем, он понимал, что Вейси сейчас может быть не до писем — он многое прочитал о воздействии Феликс Фелициса на организм при длительном применении, и прочитанное его очень встревожило — но ощущение собственной беспомощности и неизвестности от этого понимания меньше не становились. Однако поделать он ничего не мог — он даже не знал, где искать Вейси, потому что его старая квартира оказалась сдана другому, а с родителями его он не был знаком. Так же, как не знал ни сестру Леопольда, ни дядю. Оставался ещё Теренс Хиггс — формально они были знакомы со школы, но Причард подозревал, что тот вряд ли вообще его вспомнит, и уж точно вряд ли захочет делиться с ним информацией о местопребывании своего кузена.

Так что, он просто ждал — надеясь, что однажды очередная сова вернётся с ответом.