Две метели (гет)

Грейнджеры совсем не удивились, когда Снегов приехал к ним на следующий день. Легкая тревога от того, что он может не оправдать их матримониальных планов, отступила при воспоминании о трупе, да и девица вела себя так, словно мысль о супружестве никогда ее не посещала. Поэтому Снегов решил, что не введет никого в заблуждение, если попросит Аграфену Германовну помочь ему с пустячным переводом.

Герман Рудольфович или отчаялся пристроить дочь, или настолько ей доверял, но на просьбу Снегова уделить ему четверть часа совершенно безропотно встал и безмятежно откланялся:

— Люблю, знаете ли, полежать после завтрака... а вы занимайтесь.

Стоило его шагам стихнуть, как Снегов достал беспокоящую его записку:

— Не соизволите ли помочь с переводом, Аграфена Германовна? Ваш папенька обмолвился, что вы в совершенстве владеете греческим наречием.

— Отчего нет, Сергей Сергеевич? Показывайте, что у вас там.

Снегов развернул перед ней лист и пригладил его рукой. Девица с интересом взглянула на записку, а потом проницательно посмотрела на Снегова:

— Что это?

— Это я у вас хотел спросить, любезная Аграфена...

— Да нет, что здесь написано мне понятно, но в чем суть?

Стараясь говорить любезнее, насколько можно, чтобы только скрыть раздражение, Снегов переспросил:

— Вы мне переведите, пожалуйста, что здесь написано, может быть, тогда я смогу ответить на ваш вопрос.

Девица словно и не обиделась:

— Здесь числительные. В беспорядке.

Впору было зарычать.

— Какие именно, не подскажите?

— Не стоит так шипеть. Если вам угодно, я могу продиктовать.

— Будьте столь любезны.

— Извольте. Восемнадцать, три, шесть, двадцать два, одиннадцать, два, сорок четыре...

— Помедленнее, пожалуйста, я записываю.

— Восемнадцать... три... шесть... так пойдет?

— Да.

Снегов догадался, что имеет дело с шифром, поэтому записывал цифры в три колонки. Ключом к шифру, скорее всего, была та книга... как его? Гвиттоне д’Ареццо. Вот только итальянского языка Снегов не знал, ограничившись изучением французского, немецкого и латыни. Латынь, конечно, близка к итальянскому, но с его невежеством есть риск упустить детали. Закончив писать, Снегов внимательно посмотрел на Аграфену:

— Вы умеете хранить тайны?

— Да!

— Поклянитесь, что сказанное мной не пойдет дальше этих стен, потому что от вашего молчания будут зависеть жизни людей.

В конце концов, чем он рискует? Рассказать она сможет только папеньке, а тот промолчит ради нее... В медово-карих глазах Грушеньки мелькнуло выражение признательного восторга, весьма польстившее Снегову — нечасто девицы смотрели на него так.

— Клянусь!

Снегов благосклонно кивнул.

— Принимается! Есть ли у вас сборник пьес Гвиттоне д’Ареццо?

— Зачем вам?

— Несите сюда, объясню!

Грушенька стремительно вышла и уже спустя пару минут вернулась с точно такой же книгой, что и в библиотеке Белозерских. Разве что более потрепанной.

— Подойдет?

— Да.

— Что теперь?

— А теперь открываете страницу восемнадцать и находите в третьей строчке сверху шестое слово...

— Это шифр! — восторженно прошептала Грушенька.

— Поразительная догадливость... — не удержался Снегов, но тут же, взяв себя в руки, продолжил: — Какое это слово?

— Non.

— И?

— Это отрицание. «Не»

— Хорошо. Дальше...

Девица старательно записывала слова, от усердия высунув кончик языка, и Снегов перестал спрашивать перевод каждого слова, ожидая полного текста. Когда Грушенька, поскрипев пером, наконец, закончила писать и подняла взгляд, Снегов в нетерпении спросил:

— Ну?

Она откашлялась и с выражением прочитала: «Не верь цыганке. Мальчишка не представляет никакой угрозы. Целую в носик».

— И все?

— Да. Последнее слово, можно перевести, как нос, но мне кажется, что «носик» звучит уместнее.

Снегов потер нос. Какая-то ерунда... ни имени, ни подписи... что за мальчишка? Что за цыганка? Последнее он, скорее всего, сказал вслух, потому что девица охотно отозвалась:

— А цыганка, наверное, с табора. По осени были они в наших краях. Говорят, там провидица была... а про мальчишку ничего не знаю.

— Говорят... — проворчал все еще сбитый с толку Снегов. — Надеюсь, вы не начнете рассказывать...

— Но я же поклялась! — горячо возразила девица и тихо добавила: — Хоть и не понимаю, кому может угрожать поцелуй в носик.

А ведь со стороны и впрямь странно выглядит. Снегов вздохнул и решил приоткрыть завесу тайны:

— Эта записка писалась для человека, подозреваемого в убийстве...

— Этот мальчишка — следующая жертва?

А девица-то не обделена умом!

— Возможно.

— Но тогда надо срочно узнать, кто это... чтобы предотвратить...

Началось... Снегов сжал зубы и сосчитал до десяти, прежде чем вежливо ответить:

— Поклянитесь, что вы не будете предпринимать никаких действий!

Грушенька сжала губы и упрямо вздернула подбородок. Понятно... Снегов тяжело вздохнул и перефразировал:

— Поклянитесь, что вы не будете предпринимать никаких действий, не посоветовавшись со мной.

— Клянусь!

Ну, хоть что-то... не то чтобы Снегов привык доверять девичьим клятвам, зато появился повод упрекнуть: «Вы же обещали!» Правда, в этом конкретном случае цена болтливости девицы Грейнджер будет непомерно высока... оставалось надеяться на ее разумность и неболтливость.

* * *

Следующий труп нашли через два дня. Над телом Феофана Сытина убийца вновь надругался — вырезанное сердце и Знак Мрака над страшной раной красноречиво об этом свидетельствовали. Домбровский попросил Снегова осмотреть труп и место происшествия опытным взглядом — не знающий что искать следователь мог упустить детали, а раскрывать карты Амадей Болеславович не спешил. А вдруг у де Ридле окажется свой человек в околотке?

Снегов как раз собирался выезжать, когда в окно его комнаты постучали. Он отдернул штору и замер от удивления — стоявшая на улице Грушенька Грейнджер, сделав страшные глаза, знаками велела ему открыть окно. Делать нечего — настырная девица сейчас переполошит всех.

Сергей Сергеевич, проклиная скопом всех любопытных и безрассудных девиц, распахнул окно и, протянув руку, помог Грушеньке взобраться в комнату.

— И что вы хотите сказать столь экстравагантным способом?

— Добрый день, Сергей Сергеевич.

— Нет, Аграфена Германовна, не добрый. Видно, ваш папенька дурно вас воспитывал, раз вы лазаете в окна к мужчинам.

— Я к вам не как к мужчине...

— Интересно, а как к кому же?

— Как к государеву человеку.

Простота Грушеньки начинала злить.

— Что вы хотите?

Но ответить она не успела, потому что за дверью раздались шаги, и Снегов среагировал молниеносно. Зажав девице рот и схватив в охапку, он спрятал ее за тяжелой портьерой. Не хватало еще объяснять, что в его спальне делает девушка. К ее чести она не стала ни вырываться, ни кричать...

Появившийся Домбровский был взволнован:

— Сереженька, поторопись. В народе поползли нехорошие слухи, и твой Филька сказал, что слышал от дворовых, будто вдова Сытина требует сжечь проклятущую сторожку, где нашли тело ее мужа, потому что там знаки сатанинские... как бы...

— Я понял, Амадей Болеславович.

— Ты же помнишь Тома — вот уж кто любил разные постановки... Сереженька, ты должен убедиться, что он там был, тогда у Алексея будут развязаны руки: одно дело — ловить убийцу, пускай и сатаниста, а другое — шпиона и личного врага императора...

Разговорчивость Домбровского сослужила дурную службу. Снегов не мог представить, как станет объяснять это Грейнджер, и что эта девица потребует за свое молчание.

— Я все понял. Выезжаю немедленно.

— Отлично. Пойду скажу твоему Фильке.

Когда дверь за ним закрылась, Снегов распахнул портьеру и мрачно взглянул на Грушеньку. Та посмотрела на него с восторгом новобранца и зачастила:

— Сергей Сергеевич, я с вами! Я не помешаю! Честно! А вдруг еще что-нибудь перевести понадобится?

«А ведь она не отстанет», — понял Снегов, и то ли от нежелания тратить время на споры, то ли вняв ее последнему аргументу, строго сказал:

— Хорошо. Я возьму вас. Но вы немедленно переоденетесь мальчиком.

— Кем?

— Дворовым мальчиком, служкой... называйте, как хотите, но взять с собой Аграфену Германовну Грейнджер я не могу.

— Хорошо, — пискнула та, — дайте одежду и отвернитесь.

На согласие, тем более такое скорое, Снегов и не рассчитывал, но, не выказывая собственного изумления, принялся рыться в сундуке со старыми вещами Гончарова, предназначенными отдаче в богоугодные заведения. Хорошо, что Домбровский предпочитал заниматься благотворительностью на пасхальные праздники. Так... что там у нас есть? Суконные брюки... простая рубаха... а за заячий тулупчик, овчинный треух и почти новые валенки Снегов был готов простить Гончарову его недавние неуважительные высказывания.

— Наденьте это.

— Отвернитесь.

— Не надо только рассчитывать на то, что...

— Да отвернитесь вы, наконец! Мало времени.

А ведь она права. Нарочито медленно Снегов развернулся к Грушеньке спиной и принялся рассказывать о том, что ей надлежит делать, если уж она и вправду решилась поехать с ним. Тихий шорох за спиной немного отвлекал, заставляя задумываться о том, что же она там делает, а предательское воображение нарисовало вдруг совершенно смущающую картину. Только сейчас Снегов вдруг отчетливо осознал, что находится в спальне наедине с девицей, которая в этот момент... щекам стало горячо.

— Аграфена Германовна, вы скоро?

— Сейчас, сейчас, Сергей Сергеевич...

Она немного задыхалась, лишь усиливая неловкость, и Снегов принялся вспоминать неправильные немецкие глаголы, чтобы хоть как-то отвлечься от неуместных фантазий.

— Я все! Хорошо получилось?

Снегов обернулся и чуть было не расхохотался — и вот это нелепое создание заставило его грезить? Грушенька оказалась значительно мельче Гончарова, и все его вещи комично болтались на ней. Можно было сравнить ее с огородным пугалом, но почему-то не хотелось:

— Вас не узнать... — не покривил душой Снегов.

— И хорошо... а теперь что?

— А теперь вылезайте в окно и отправляйтесь к воротам...

— А... мои вещи?

— Я завезу их вам... завтра.

Грушенька вздохнула, подтянула норовившие сползти брюки и направилась к окну.

— Стойте!

— Что еще?

— Возьмите... — Снегов протянул ей веревку.

— Это еще зачем?

— Если вы потеряете штаны, то поверьте...

— Не продолжайте! — девица густо покраснела, но веревку взяла и довольно споро подпоясалась. — Теперь все?

— Теперь да.

Снегов помог Грушеньке выбраться через окно, спрятал ее вещи в сундук и на всякий случай задернул портьеру. Теперь стоило поторопиться.

Домбровский на прощанье осенил крестом и пробормотал вслед какую-то молитву. Снегов легко сбежал с крыльца и крикнул Фильке:

— Трогай!

Тот присвистнул, и сани легко покатились по набитой колее. Как ни заманчива была мысль «забыть» про Грушеньку, Снегов попросил Фильку притормозить у ворот и насмешливо посмотрел на девицу: неужели та ждет, что он начнет перед ней расшаркиваться при посторонних? Но она только фыркнула и полезла в сани. Отлично! Заметив заинтересованный взгляд Фильки, Снегов решил снизойти до объяснений:

— Это… Фрол.

— Как скажете, барин.

Как хорошо, что Филька не из болтливых…

Поскрипывал снежок под полозьями саней, шумно постукивали подковы, разбивая подмёрзший наст, что-то монотонно напевал себе под нос Филька, а Снегов, понизив голос почти до шепота, инструктировал девицу:

— Ведите себя почтительно, держитесь чуть в стороне, но далеко не отходите, чтобы не пришлось потом вытаскивать вас из неприятностей.

— Как скажете, барин…

Понятливая… язва. А раз так, то и говорить больше не о чем. Снегов усадил ее рядом и укрыл полой дохи — простудится еще ненароком. Девица не возражала. Она сидела тихая, как мышь под метлой, и едва слышно сопела носом. Почему-то именно этот еле уловимый звук не позволял забыть, что рядом с ним сидит какая-никакая, а молодая девушка, и Снегову казалось, что он чувствует тепло ее тела. Глупости, конечно — через столько-то слоев одежды…

* * *

Вокруг заброшенной сторожки толпились люди, которые прислушивались к истошным крикам какой-то грузной бабы, очевидно, вдовы погибшего Сытина.

— Да что же это деется? Завелись антихристы окаянные и никакой на них управы? Да неужто мы всем миром не справимся? А самое-то гнездо они где свили? Ужель никто не знает? Огнем! Огнем надо карать…

Следовало срочно остановить это безумие, иначе дело может обернуться крестьянским бунтом, а там мало не будет никому…

Оправив парадный китель, Снегов соскочил с саней на ходу и решительно пошел в толпу:

— Как звать тебя, добрая женщина?

Баба, явно непривычная к такому обращению, слегка опешила:

— Фекла я. Фекла Сытина.

— Так, стало быть, это ты, Фекла, пострадавшая сторона?

— Я! Как есть я…

— Люди говорят, что Феофан Сытин был единственным кормильцем в семье?

— Так… все так! На кого ж он меня оставил… — заголосила вдова, — как жить-то теперь, кто подскажет, люди добрые…

А голос у нее отменно поставлен, наверняка в церковном хоре поет…

— Так вот, ежели до завтра у околоточного справку возьмешь, да с ней поспешишь в частном порядке к господину Домбровскому, то есть шанс пенсию тебе выправить…

Слова давались Снегову легко — слишком хорошо он помнил, как мальчишкой прятался в погребе, когда такая же голосистая соседка после смерти отца обвинила мать в ведьмачестве и призывала сжечь дом, а их самих пустить по миру. Мать тогда не растерялась и дала отпор, сумев охладить горячие головы, но дурная слава с той поры преследовала их семью. Ну, это, конечно, совсем глупости и в свете никто не верит, но на Снегова изредка нет-нет, да и косо глянут.

— А что за справку-то? — оживилась несчастная.

— Так запоминай уже. Справку о том, что муж твой, Феофан Сытин, пал смертью лютою и безвременной, и жить теперь тебе, Фекла, совершенно не на что. Это же правда?

— Истинная правда! Дай бог вам здоровьечка, барин. И вам, и супружнице вашей, и детям малым…

— Иди уже, Фекла, успеть надо, пока дело не закрыли.

— А когда его закроют?

— Про то мне неведомо, но поговаривают, что скоро.

Во взгляде безутешной вдовы появилась тревога:

— А вы, барин, замолвите словечко перед благодетелем нашим?

— Всенепременно.

Фекла Сытина, сказав что-то накоротке слушателям, поспешила в сторону поселка, и Снегов заметил, как опустились плечи у молодого солдатика, поставленного охранять пресловутую сторожку. Снегов оглянулся на Грушеньку и сквозь зубы прошептал:

— Не отставайте!

Солдатик было поинтересовался у Снегова, что ему нужно, но против уверенности человека, привыкшего командовать, был бессилен и с готовностью отступил, пропуская Снегова в сторожку.

Интересно, какому идиоту пришла в голову мысль растопить здесь печку? Сладковатый запах крови, пропитавшей соломенный матрас, был густым и тошнотворным. Привычный и не к такому, Снегов принялся осторожно осматривать заляпанные кровью стены, все больше и больше убеждаясь, что чертить эти знаки, да еще кровью жертвы мог только один хорошо известный ему человек, которым постепенно овладевало безумие. Не склонный к мистицизму Снегов всем своим существом ощущал в этой мрачной комнате недавнее присутствие де Ридле. Поглощенный своими мыслями, Снегов совершенно забыл про Грушеньку, которая напомнила о себе сдавленными звуками. Одного взгляда на нее хватило, чтобы понять, что девицу тошнит, а сдерживаться дальше у нее нет сил. Он схватил ее за руку и выволок из сторожки. Караульный успел отскочить в сторону, а Грушенька, едва ступив за порог, согнулась пополам и распрощалась с завтраком. Сергей Сергеевич отвел ее за сторожку и умыл чистым снегом. Грушеньку трясло, и чтобы ее утешить, он приобнял ее за плечи и погладил по спине, как гладил бы ребенка.

— Т-ш-ш… тихо… все кончено… все…

Она доверчиво уткнулась ему в плечо и тихонько заплакала. Утешитель из Снегова был неважный, а женских слез он вообще боялся, поэтому стал лихорадочно думать, как бы ее отвлечь.

— А скажите, Грушенька, откуда взялась у вас такая необычная фамилия?

Подействовало! Девица перестала всхлипывать и подняла на него кроткий взгляд покрасневших глаз. Небольшой носик тоже сильно покраснел, но почему-то ее это совсем не портило. Снегов отругал себя за глупые мысли и повторил вопрос:

— Наверное, у вас в роду были англичане?

— Они и были… — тихо отозвалась Грушенька, — предка «грейнджером»* дразнили, а он возьми и назовись так, когда на службу царскую поступал… зарекомендовал потом себя хорошо… землю получил… дворянство… а фамилия приросла, теперь никто и не вспомнит, какая была.

— Не вспомнит — значит, и не надо… — легкомысленно согласился Снегов.

— А вы?

— Что я? — не понял Сергей Сергеевич.

— А вы откуда?

И чтобы девица успокоилась, Снегов рассказал и про княжеские корни матери, и про ее неудачный брак, и про непринятие родственников.

— Ну и глупцы! — безапелляционно заявила Грушенька.

— Кто? — удивился Снегов.

— Родственники ваши… как они могли от вас отказаться?

Углубляться в дебри непростых отношений Снегов не собирался, но такое искреннее возмущение и поддержка были приятны.

___________________________

* granger (англ.) — деревенщина, фермер