Дедушка-ментор (гет)

Сегодня важный-преважный день.

А значит, что моя прическа должна быть безупречна, поэтому мне нужно побольше шпилек и заколок. И когда все уходят из дому, я задерживаюсь и принимаюсь рыться в шкафах, на полках, во всех закоулках, чтобы отыскать хоть что-нибудь, что поможет обуздать мои волосы. Китнисс и ее дочь подходят к этому вопросу весьма практично. У них на голове вечно косы, пучки и прочие простые вещи, которые держатся, казалось бы, на честном слове. Мои же волосы спадают по спине, свиваясь в локоны, за которые он так любил меня тихонько тянуть, стоило мне отвернуться.

Я неслышно выскальзываю в заднюю дверь, пытаясь незаметно прокрасться мимо воспоминаний, не растревожив их, держась в тени деревьев у его могилы. Хоть я и знаю, что сбежать от них мне все равно не удастся. Память о нем живет в самой сокровенной глубине моего сердца.

И тут я понимаю, что девушка тоже все еще здесь.

Сегодня я показывала Китнисс, как уложить волосы в сложный высокий узел, а потом вплетала цветы в локоны ее дочери — так же, как делала это, когда она была маленькой. Теперь же она уже женщина. Самая восхитительная женщина, какую я имела удовольствие встречать. Она не замечает моего приближения, когда мои пальцы касаются шершавой древесной коры. Раньше мне ни к кому не приходилось подкрадываться — никогда не любила пугать и дразнить людей исподтишка. Но сегодня все как-то иначе.

— Я собиралась сегодня выйти замуж, Хэймитч, — говорит она мягко, выглядывая из-под вуали, которая на пике моды во Втором, но здесь пока еще в диковинку. Ветер играет с ней и сдувает ей на спину, открывая ее лицо, и она от этого смеется, но я могу разглядеть в солнечных бликах, что на глазах у нее слезы. Знаю, я не должна за ней подглядывать. Мне бы следовало громко прочистить горло и отвести ее вниз, на площадь, где уже все собрались в ожидании веселой вечеринки. Но он ведь так ее любил. А я так любила его, хотя, полагаю, у меня никогда не было на это права.

Так что я должна послушать.

— Все так... — она делает паузу, и ее голос почти незаметно срывается. — Просто я не могу перестать думать о том, что ты мне сказал, когда я была маленькой. О том, что не обязательно жениться, даже если любишь кого-то. Что иногда нужно просто позволить ей делать то, что она хочет, и просто надеяться, что она всегда будет к тебе возвращаться. Что каждый из вас может жить своей жизнью вдалеке друг от друга, но все равно все также продолжать любить. И что все иногда ужасно сложно, даже если твои чувства очень сильные.

Я ощущаю, что вся сейчас дрожу от осознания, что, несмотря на все, во что я верила все эти годы, он говорил ей обо мне. Что мы с ним были все же чем-то большим, что просто две потерянных души, цеплявшиеся друг за друга. Больше чем просто два обломка прежнего мира, наблюдающие, как все катится в тартарары.

О, Хэймитч.

Девочка выпрямляется и продолжает.

— Ты говорил, что если кто-нибудь попытается меня заставить делать что-то, что мне будет казаться неправильным, даже если неправильным только прямо сейчас, что я должна бежать со всех ног. Ты говорил, что я могу стать, кем захочу, могу делать все, что захочу. И знаешь, Хэймитч, я чувствую, что это делать я не хочу.

Она срывает с себя вуаль и бросает ее на землю. Ее туго сплетенные локоны, обретя свободу, каскадом рассыпаются во все стороны. Не думаю, что мне доводилось в жизни видеть более прекрасное зрелище.

— Я люблю Джаспера, каким бы идиотом он ни был, я правда его люблю, но ведь мне всего лишь двадцать, вздыхает она. — И я хочу быть уверена, что люблю его оттого, что он достоин моей любви, а не оттого лишь, что мы выросли вместе, и с ним безопасно. Ведь кроме этого еще есть целый мир, а я лишь недавно поняла, что всю мою жизнь он был сокрыт от меня, а я — от него. Может, и важно быть в безопасности, быть всегда под защитой, вдали от камер, вдали от толпы. Понимаю. Знаю, почему вы все делали это, и очень это ценю, но безопасность мне надоела. Я хочу сама поглядеть на мир. Хочу сама пытаться, и иметь право на ошибку. Раз уж вы все так старались, чтобы обустроить для меня этот мир, я хочу в нем просто жить.

— Так что я сбегаю, Хэймитч, — она задыхается, как будто спорит с невидимым собеседником. — Сейчас я сбегаю, и если он любит меня, ему придется подождать, потому что пока я не готова.

Она замолкает, а когда немного погодя начинает говорить вновь, голос ее смягчается.

— Я так хотела бы, чтобы ты был здесь. Чтобы был со мной и мог мне сказать, что все в порядке, и что я могу это сделать. Я бы хотела, чтобы ты был здесь, и я могла тебе сказать, что я понимаю, почему ты делал то, что делал на Играх и на Войне. Что это не твоя вина, что мама кричит по ночам, а папа иногда не может вспомнить мое имя. Надеюсь, что ты знал, что лишь благодаря тебе я вообще смогла появиться на свет. Что ты был величайшим героем, которого я когда-либо знала.

Слезы по моему лицу текут так обильно, что мне кажется, она могла бы даже услышать, как они капают на землю.

— Но тебя здесь нет, — говорит она осуждающе. — И это, пожалуй, единственное, чего я не могу тебе простить. Потому что, раз тебя нет, я не могу тебе сказать, как много ты для меня значил, как много ты значил для всех. Поэтому мне просто придется жить так, как ты меня учил. Я знаю, я не должна была тебя так называть, потому что ты бы меня убил. Но сейчас я хочу это сказать. Ну, хоть разок.

Не обращая внимания на свое свадебное платье, она опускается на колени прямо на землю и, низко наклонившись, целует ее. Ее шепот до меня доносит ветер.

— Я люблю тебя, дедушка. Я так сильно тебя люблю.

Его больше нет, но он все еще рядом. Я не знаю, как мне дальше с этим жить, как двигаться вперед, когда прямо над моей головой все время висят воспоминания, но я обещала ему не сдаваться, и я не буду.

Я прислоняюсь к дереву и тяжело дышу, пытаясь не расколоться на тысячу мелких осколков от овладевших мною горя и радости, когда она пробегает мимо меня. Увидев меня, она вдруг замирает, как будто бы ее застукали на месте преступления.

— Так, значит, ты убегаешь, — я прочищаю глотку и запускаю ногти себе в ладони.

Кивком она дает понять, что жребий брошен.

— Прошу вас, не пытайтесь меня остановить.

— Ну, я думаю, твой отец будет мне весьма благодарен, если я позволю тебе исчезнуть, — я пытаюсь шутить, потому что только так я могу держать себя в руках. — Он и прежде не был самым преданным поклонником Джаспера.

— Думаю, я люблю его, Эффи, — она пытается объясниться, давясь слезами и смехом одновременно. — Люблю. Но я должна быть в этом полностью уверена. Так Джасперу и передай. Ты ведь слышала все, что я говорила, правда? Передай им то, что я сказала. Попытайся объяснить. Сама я не просто могу... стоит мне задержаться, я буду уже не в силах уйти.

— Я скажу им, дорогая.

Она крепко меня обнимает и собирается уходить.

— Постой!

Она бросает на меня взгляд через плечо.

— Он бы гордился тобой, Хоуп, хотя, может быть, никогда не дал тебе этого понять. Но он бы обязательно сказал...

— "Уматывай отсюда, светлячок", — произносим мы с ней хором. Ее глаза сверкают от слез словно бриллианты. Она все еще не совсем уверена. Все еще будто бы ждет одобрения.

— Так что уматывай отсюда, светлячок, — я выдавливаю из себя смешок, хотя на самом деле он больше похож на рыдание.

Когда она убегает, я опускаюсь на землю, дрожа как осиновый лист.

Большую часть моей жизни моим самым страстным желанием было находиться в центре всеобщего внимания. Мне хотелось сиять. Хотелось, чтобы все глаза были обращены на меня. Но сейчас, когда я иду сквозь толпу нарядно одетых людей, окруживших пекарню, я готова сквозь землю провалиться, лишь бы скрыться подальше от их взглядов. Пит и Китнисс глядят на меня с тревогой. Гейл — так, будто бы он в миллионе миль отсюда.

Джоанна, похоже, в ярости. Она готова на меня броситься, когда я поднимаю руку.

— Мне нужно срочно поговорить с Джаспером, — говорю я, черпая силы в своей многолетней привычке всегда поддерживать приличие, что, как я поняла с годами, я обязана была делать не более, чем все остальные. Родители Джаспера, вместе с Питом и Китнисс, готовы проводить меня в пекарню, но я их останавливаю, резко повернувшись

— Наедине, — говорю я им сурово. Разговоры в толпе становятся громче, но, когда Джаспер выходит ко мне, на его лице лишь любопытство, но не беспокойство. Он вовсе и не нервничает. Он — сгусток юного задора, он — вихрь, и он действительно красив. Пока мы медленно входим в пекарню, он хранит молчание. Не уверена, что он упрощает мне этим задачу, скорей — наоборот.

— Хоуп еще не готова, — начиная я, когда дверь за нами закрывается. — Она считает...

Я трясу головой. Это вовсе не мои слова. А мне нужны мои.

— Прости, пожалуйста, — делаю я глубокий вдох, — Позволь начать сначала.

— Джаспер, с самого момента рождения Хоуп и ее брат были, полагаю, самыми охраняемыми, самыми защищенными детьми в истории нашей нации. Ты и представить себе не можешь до какой степени люди вроде Битти, твоего отца, да и меня старались удержать подальше от Двенадцатого камеры и толпы туристов. Чтобы дети Сойки-Пересмешницы и Пита Мелларка росли в полной безопасности, как будто под стеклянным колпаком. Когда с Китнисс, наконец, сняли ограничения на передвижение, они все равно мало путешествовали — тоже из соображений безопасности. Представь себе, что целый город брали под особый контроль, даже если их поезд просто проезжал мимо.

Он усмехается и глядит на меня понимающе, как будто я не собираюсь ему сказать, что его невеста бросила его прямо у алтаря.

— Знай она все это, ей бы это сильно не понравилось.

Я улыбаюсь лишь самым краешком губ, потому что он определенно прав.

— Думаю, в конце концов, она поняла, каким благословенным и защищенным раем было ее детство. Но она поняла и то, что, кроме Двенадцатого и немногих мест, где ей разрешили побывать, существует еще целый огромный мир. И она готова встретиться с ним лицом к лицу...

Я делаю глубокий вдох. Никогда не наносила смертельных ударов, но, должно быть, ощущения с нынешним ужасно схожи.

— ...но она должна сделать это в одиночку, — я задыхаюсь, и между нами повисает вполне ожидаемая тишина.

Но вместо того, чтобы замкнуться в печали, залиться горестными слезами или взорваться от ярости, молодой человек заходится от смеха и вдруг подхватывает меня на руки и принимается кружить меня так, что мои кудри разлетаются по воздуху.

— Ч-ч-что? — я пытаюсь бороться с подступившим от кружения тошнотворным чувством.

Так же внезапно, как он подхватил меня на руки, он ставит меня на пол и спешно покидает пекарню.

Я выскакиваю вслед за ним, только чтобы увидеть, как он быстро взбирается на холм, где расположена Деревня Победителей: его длинные ноги так и мелькают, а галстук перекинулся через плечо. Сама не зная, зачем, я пытаюсь бежать следом, несмотря на свой возраст, и подскакиваю на своих высоких каблуках.

Будь прокляты все приличия.

— Эй, Бряк, какого черта здесь творится? — ревет мне вслед Джоанна.

Я оборачиваюсь на миг, чтобы заметить, что и она с Гейлом, и Пит с Китнисс, припустили за мной. Так как они все все-таки меня моложе, то, скорее всего, догнать меня для них вопрос всего лишь нескольких секунд, даже несмотря на то, что у Пита вместо ноги — протез. Остальная толпа тоже не сильно от них отстает.

Прямо на бегу Флетчер Мелларк затягивает какую-то дурацкую песню про сбежавших невест, которую, возможно, он сам только что и придумал. Линди Альберт, несостоявшаяся подружка невесты, над ним хихикает, а этот негодник ей хитро подмигивает. Алдер Хоторн и Ник Одэйр, кажется, гоняются наперегонки и вообще ведут себя как мальчишки, хоть им обоим уже по тридцать лет. Потом, взявшись будто ниоткуда, нас всех перегоняет Джунипер Хоторн. После небольшого рывка она настигает своего брата-близнеца. Обменявшись взглядами, они начинают в унисон скакать длинными прыжками, ну, чисто олени. Как бы они там ни общались между собой, слова им явно не нужны. Потом она замедляется, а он с новой силой устремляется вперед.

Когда Джаспер добегает до дома Мелларков, он сразу принимается карабкаться по старой решетке, что прибита к одной из стен их дома, так легко, будто это просто лестница. Он добирается до самой крыши и лезет по ней вверх, на конек, пока не повисает на прочном латунном флюгере. Он вытягивается на нем так далеко, как это только возможно, чтобы не сорваться, и прислоняет ладонь козырьком ко лбу, и, прикрыв глаза от солнца, обозревает долину. Наконец, он, кажется, находит то, что высматривал, и подносит руку рупором ко рту.

— Хоуп! — ревет жених, ухмыляясь как маньяк. Все в толпе замирают, бросая взгляды друг на друга и на родителей жениха и невесты, в ожидании ответов, которых, пока, похоже, не предвидится.

— Я люблю тебя, девочка, — крик молодого человека рождает эхо в горах. — И твой побег ни разу это не изменит. Хочешь взглянуть на мир в одиночку? Даю тебе три месяца форы! Толпа начинает роптать в замешательстве. Ведь это, определенно, самая странная свадьба на которой любому из нас доводилось бывать. Плутарх бы отдал свою правую руку, чтобы заснять ее на камеру.

— Но тебе стоит быть похитрее, лучик света, если ты хочешь держаться от меня подальше, потому что нет ничего в мире, что помешает мне тебя найти, когда я примусь тебя искать.

Его волосы развеваются на ветру. Он выглядит безумно, дико, страстно живым и влюбленным. Как будто бы вместо того, чтобы жениться, он только и ждал, что его невеста сбежит, чтобы он смог снова ее отыскать.

Все собрались на гребне холма и глядят вниз. Там, по железнодорожным путям бежит фигурка в белом платье, которое обтекает ее колени. Она бежит так быстро, что почти что догоняет последний вагон поезда, который отходит со станции. Сначала кажется, что она его не догонит, но потом она ускоряется, хватается за перила, качнувшись, забирается в вагон. Толпа облегченно вздыхает, но ее реакция ничто, по сравнению с восторгом юноши на крыше дома.

— Вы ее видите? Видите эту девушку? — кричит Джаспер радостно. — Однажды я собираюсь на ней жениться! Ты слышишь меня, Хоуп Мелларк? — орет он на пределе своих легких, и ближайший лес вибрирует от его восторженного, нелепого ликования. — Когда-нибудь я на тебе женюсь!

Она высовывается из окна вагона и победоносно отпускает свою фату на волю ветра, и я уверена, что слышу ее издалека прилетевший ответ:

— Тебе сперва придется поймать меня, Джаспер Хоторн!

В самом укромном уголке моего сердца память о Хеймиче в этот момент заходится от смеха так сильно, что я могу прочувствовать это от макушки и до самых пяток.