— Пиф, а что такое человек с точки зрения физики? Я имею в виду не тело, а личность.
— Ну… — протянула она, — …В общем, это сеть конечных автоматов фон Неймана, которые объединены в рекуррентную сеть Хопфилда. Которая тоже конечный автомат, но только с переменной архитектурой, и условным потенциалом, в общем, такая сеть с ассоциативной памятью, обратными связями и возможностью самообучения решению задач, теоретически, любого класса, если только они сводятся к задаче минимизации потенциала… Уф!
— Короче, — заключил разведчик, — по-твоему, личность, это конкретная нейронная сеть.
— В общем, да, хотя в процессе жизни архитектура сети качественно меняется.
— Вот! — произнес он, — А скажи: личность в 10 лет, в 20, в 40 и в 80 лет одна и та же?
— М-м… Строго говоря, нет. Просто, в социальной сети практически удобнее так считать.
— Удобнее считать, хотя с позиции физики и кибернетики это не так? — уточнил фон Вюрт.

– Док! Ты ищешь здравый смысла, а его тут нет. Тут, типа, специальная психология.
– Знаешь, Снэп, я не верю ни в какую специальную психологию. Мотивы поведения людей определяются полудюжиной базовых инстинктов, а странности – это просто результат интерференции двух или более инстинктов, действующих параллельно.
Снэп энергично покачал головой, выражая предельное несогласие.
– Эта теория, наверное, хорошо работает, когда ты имеешь дело с кучей людей, но одиночный человек, это загадочная штука, я тебе точно говорю.
– Опять ты с этой магией, – проворчал Чинкл, – У любой загадочности существует объяснение, опирающееся на вероятностные флуктуации в больших выборках. Есть классические примеры. Серии удач и неудач в карточных играх. Или, ещё: псевдо-регулярные структуры ландшафтов, сформированных фрактальными процессами со случайной компонентой.
– Ты сам не веришь, что все так примитивно и скучно, – заметил Снэп.
– Не верю, – подтвердил математик, – Ну и что? Объективное положение вещей не меняется от того, верю я в него или нет.

– Правильно, – одобрила Пепе. – Нас, репортеров, нельзя есть. Мы вредные. А раз вы вспомнили, что я – пресса, то давайте я спрошу про французских марсиан. Как они чувствуют себя в этой, мягко говоря, необычной для них обстановке?
– Примерно так же, как и наши, – ответил экс-полковник. – Разница климата между Океанией и Францией очень мала, если сравнивать с Антарктикой, так что адаптация проходит примерно одинаково, и занимает у здоровых ребят примерно декаду.
– Я вообще-то про психологию, – уточнила гостья.
– А я педант, – ответил он. – Сначала про климат, потом про интерьер, а уж потом про психологию, как индивидуальную, так и социальную. С акклиматизацией все ОК и у марсиан, и у полу-марсиан. Уточняю: полу-марсиане это спецы, которые работают с астронавтами. Например, я. А французских полу-марсиан у нас полтора десятка. Мы разместили их в обычном интерьере, вроде того, который ты видишь здесь. Тоже ОК. Теперь подходим к психологии. Марсиане оказались готовы к тому, что отличает меганезийский кампус от французского. А вот полу-марсиане, к сожалению, нет. Мы вынуждены были потребовать замены двух французских спецов. Один заявил, что не может работать в притоне. Другой написал жалобу в какой-то комитет, что в кампусе нарушаются нормы биоэтики. Что-то на счет экспериментов над людьми. Но главная психологическая проблема произошла с французскими психологами. Их тут двое.
– В этом что-то есть, – заметила Пепе, – никто не сможет создать психологическую проблему более качественно, чем сами психологи, профессионалы в этом деле.
Аста презрительно фыркнула.
– Если они профессионалы, то я – кенгуру.
– Звездочка, они же не виноваты, что им дали такой опросник, – возразил Андерс.
– Ага! – Произнесла Пепе, – канакам дали европейский опросник по психологии.
– Им дали анкету с полутора тысячами вопросов, – уточнил экс-полковник. – По их правилам, на каждый вопрос надо было отвечать «да» или «нет», и только в самых крайних случаях – «не знаю». Все шестеро наших марсиан оказались совершенно патологическими субъектами: самовлюбленными, безвольными, невротичными, агрессивными, асоциальными субъектами с сексуальными расстройствами. Двое французских психологов сообщили мне это под большим секретом. Они вообще не понимали, как такие люди оказались в марсианском экипаже и что теперь делать.
– …И ты оказывал психологом психологическую помощь? – Предположила Пепе.
Райвен Андерс утвердительно кивнул.
– Примерно так. Я пригласил обоих психологов и одного парня, который по тесту получился самым отъявленным маньяком. И мы прошлись по этой анкете. Вопрос: «Иногда я готов убить человека за его неправильное поведение». Ответ: «Да». Этот парень несколько раз был в военном патруле в горячих точках, и обязан был в ряде ситуаций стрелять в людей, ведущих себя «неправильно». Другой вопрос: «Люди, находящиеся вокруг, хотят украсть мои ценные идеи». Ответ: «Да». Для нормального канака так и должно быть. Если у одного человека возникла ценная идея, то другие захотят попользоваться этой идеей. Но для европейского психолога ответ «Да» на подобный вопрос указывает на два синдрома: преследования и сверхценной идеи. Следующий вопрос: «У меня были проблемы из-за моего сексуального поведения». Парень ответил: «да» – однажды он подрался в кабаке из-за девчонки и угодил в полицию. По его логике, это проблема именно из-за сексуального поведения, хотя европейские психологи имели в виду нечто совсем иное, из их системы табу. А вот наиболее фееричный вопрос: «У меня бывали такие провалы в сознании, когда мои действия были прерваны, и я не понимал, что происходит вокруг меня». И парень абсолютно честно отвечает: «Да», поскольку один раз неудачно приземлился после прыжка с парашютом, а другой раз получил легкую контузию от взрыва мины. Но психологи поняли это так, что он (с учетом предыдущего) полный психопат.
– И как? – Спросила Пепе, – психологи смогли адаптироваться к нашей психологии?
– Не знаю, – ответил Андерс. – Но они больше не пристают ко мне с этой ерундой.