Бункерный (джен)

Утро началось как обычно. Почти.

Дин уже сидел в главной комнате и цедил кофе, уткнувшись в ноутбук в поисках дела, когда из спальни выполз взлохмаченный Сэм и прошествовал мимо на кухню. Там погрохотал мойкой, дверцами шкафчика, сматерился, обжегшись кипятком, и обратно вернулся уже в более проснувшемся состоянии.

— Старик, я тоже тебя люблю, — заявил он, рухнув на соседний стул. Широко зевнул, обнял чашку двумя ладонями и, закрыв глаза, с наслаждением сделал большой глоток.

Дин поднял взгляд от экрана и посмотрел на него как на идиота.

— Вот всегда бы так, — продолжил Сэм, — а то начинается каждую неделю: не хочу, не буду… Оказывается, это не так уж и сложно.

Дин, вскинув брови, молча слушал исповедь, в которой смысла он находил не больше, чем в ряду Маклорена. У него было два варианта происходящего: либо Сэм еще не до конца проснулся и досматривал какой-то сон, либо все-таки нужна святая вода.

— Наверное, зря ты это сделал, я и привыкнуть могу. Но ты же меня любишь, да?

Сэм открыл глаза и хитро на него уставился. Подвох, подвох, всюду подвох. Дин прочистил горло, глубоко вздохнул и, тщательно взвешивая каждую фразу, медленно произнес:

— Это зависит от предпосылки твоего вопроса. Если ты снова порвал своими ножищами ботинки и тебе нужны новые, то, так и быть, я тебя пока люблю. А если снова начнешь свою волынку: «Ди-и-ин, мне так лень, давай сегодня сделаем салатик», то нет, на этом границы моей братской любви себя исчерпывают. В конце концов, я взрослый мужчина, и мне нужен белок.

У Сэма в глазах читалось красноречивое «Ну что за козел», но он все-таки соизволил ответить.

— Спасибо, что помыл вчера мою посуду, придурок, — противореча самому себе постановкой фразы, пояснил он. — Буду благодарен, если будешь делать так чаще.

— Во-первых, хрен тебе, я не мать Тереза, а, во-вторых, ничего я не мыл, обойдешься.

Для убедительности Дин скрестил руки на груди и сжал губы в тонкую полоску.

Сэм махнул ладонью и, в три глотка допив остатки кофе, встал из-за стола. Уже отвернувшись от брата, мученически протянул:

— О, Дин, человечество так и не узнает своего героя, как жаль.

Ему в спину прилетело ручкой и обещанием оторвать уши при первой же возможности. Сэм дьявольски расхохотался и ретировался на кухню. Грязную чашку демонстративно поставил в раковину на самый центр и, удивляясь собственному сволочизму и любви к смертельно опасным экспериментам, пошел наверх переодеваться.

Следующее утро началось со скандала. Сэм потом долго ржал: все нормальные семьи вопят друг на друга, споря, чья очередь мыть посуду, и пытаясь отсрочить это мероприятие как можно дальше, а они сорвали друг на друга глотки из-за уже вымытой. Впрочем, они нормальными никогда и не были. У них так же, как с посудой, дело обстояло с самопожертвованиями. Кто кого спас, неважно, но вместо «спасибо» обязательно прилетит в морду кулаком.

— Да не мыл я! — прорычал Дин, грохнув о стол огромным талмудом по магии вуду. — Надеялся, что в тебе совесть проснется: понаставил Пизанскую башню из тарелок и свалил! Твоя очередь на неделе этим заниматься, ты не в курсе? Охренел!

— Это-то меня и поражает! — раздувая ноздри, на повышенных тонах парировал Сэм. — Что в тебе проснулся небывалый альтруизм. Вот я тебе и говорю: спасибо!

— Да пожалуйста! — проорал в ответ Дин.

Они замолчали, тяжело дыша и сверля друг друга гневными взглядами. Откатило практически сразу. Заулыбались, как два идиота, и, пряча глаза, поскрывались: один — за книгой, второй — за экраном ноутбука.

— Слушай, Сэм, — не выдержав, осторожно начал Дин через пару минут. — Мне, конечно, лестно, что ты пытаешься показать меня лучше, чем я есть, но это не я. Поверь, я бы такой гуманистический порыв запомнил. Может, это Кас практикуется ночами по курсу молодых домохозяек?

Сэм фыркнул.

— Мне кажется, он вообще от такого зарекся после того, как его при отжиме шуганула стиральная машинка.

Дин молча дернул плечами. Ну да, маловероятно. Так же, как и то, что он сам лунатил и мыл ночью за Сэма посуду. Еще чего.

Вечером Сэм сам вымыл за собой все чашки и тарелки, не желая испытывать терпение Дина, и с чистой совестью отправился спать. А утром Дин проснулся от грохота ног, похожего на топот стада слонов, приглушенных матов, и в следующую секунду дверь в его комнату распахнулась, ударившись о стену, а на пороге появился Сэм. Злющий и опасный, как сама геенна, несмотря на наличие на нем только трусов и футболки.

Дин даже спросонья в полной мере ощутил все свои не очень радужные перспективы на ближайшие пять минут.

— Сэм, что…

— Думаешь, это смешно?! — проревел Сэм, в два шага достигнув кровати и нависнув над Дином грозовой тучей.

— Это вообще последнее, о чем я думаю, когда сплю, — пробормотал Дин. — Какого черта, Сэм?

Сэм аж покраснел от злости.

— Ты меня спрашиваешь?! А это что?!

Он крутанулся на месте, встав к Дину спиной, и ткнул двумя пальцами на свою голову: любуйся! Вернее, на волосы. Заплетенные в две коротенькие, но толстые аккуратные косички. Хоть сейчас на детский утренник веди.

Дин умом понимал, что ржать нельзя: у Сэма не хватит денег на его похороны, да и соль надо покупать. Поэтому он сделал над собой громадное, титаническое усилие и, сохраняя на лице невозмутимое выражение, выдал:

— Модно.

И молниеносно закрылся подушкой от летящих кулаков Сэма.

— Ай! Сэм, идиот, это не я! Делать мне, блядь, нечего, как ночами вербовать тебя на пижамные вечеринки!

— А кто тогда? — уже более спокойно пропыхтел Сэм, все еще пытаясь дотянуться через подушку до Дина и вытрясти из него всю душу. — Хочешь сказать, я сам себя заплел во сне?

— Ну я же помыл во сне посуду! — рявкнул Дин. — Может, это гребаный Каспер, дружелюбное маленькое привидение, я-то откуда знаю? Сдался ты мне больно со своими косичками, проходили уже!

Сэм прекратил свое наступление в ту же секунду. Дин успел только убрать подушку и проводить взглядом босые пятки, мелькнувшие в дверном проеме. Ситуация, однако.

Когда он, все еще не отойдя от утренних потрясений, спустился вниз, Сэм сидел там, обложенный кучей книг.

— …и тому, кого любит, завивает волосы и бороды в косы, а кого не любит, того ночью щиплет до синяков, — громко сообщил Сэм, не поднимая головы. — Тебя случайно не щипали за выступающие места?

— Да пошел ты, — спокойно отреагировал Дин и сел на стул, предусмотрительно отодвинув его подальше. — Что накопал? Надеюсь, это не призрак мстительной Барби?

— По всей видимости, у нас тут завелся домовой.

Дин поперхнулся воздухом.

— Домовой?

— Да, домашний дух и покровитель дома у славянских народов. Если любит хозяев, то помогает им, по хозяйству, сохраняя имущество, животных, караулит дом и предупреждает о несчастье. Если же хозяева не нравятся, то…

— Да знаю я, кто такой домовой, — с легким раздражением перебил его Дин. Сэм наконец поднял взгляд, одними глазами спрашивая: да ладно? — Ты вообще в курсе, насколько это бредово? Какой нахрен домовой в Америке?

Сэм пожал плечами.

— Может, прибыл по обмену? Или иммигрант. И тем более у них сейчас там кризис, говорят, санкции.

Дин, судя по выражению его лица, еле удержался от того, чтобы не покрутить пальцем у виска.

— Да и вообще, — продолжил он, сделав вид, что не обратил внимания на остроумную реплику брата, — это тогда совсем не домовой получается. А бункерный.

— Меня больше интересует вопрос, на какой стадии безысходности он находился, если выбрал для своего покровительства двух кретинов, которые призраков солят лучше, чем овощное рагу. И теперь понятно, кто мыл посуду… Я был не прав насчет тебя, извини.

Дин, как понял Сэм по обиженному сопению, оскорбился. Погасив быструю улыбку, Сэм продолжил:

— Чтобы он и дальше нам помогал, сказано, что его надо, ну… прикормить, что ли.

— А не боишься, что он от возросшей к нам любви начнет тебе и волосы на ногах и груди в косички заплетать, йети? — подколол его все еще обиженный Дин. — Вариант с изгнанием тут даже не рассматривается, да?

Сэм его гордо проигнорировал.

Вечером они поставили на кухне стакан с молоком, и Дин даже, расщедрившись, поделился куском пирога, хотя потом долго костерил себя за свой чересчур великодушный порыв.

Утром стакан оказался пустым, а пирог — съеденным до последней крошки. Пока Сэм радовался тому, что его гипотеза оказалась верна, Дин пытался понять, что ему чувствовать: одобрить, что домовой-бункерный так же, как и он, проникся прекрасным, или же страдать, что теперь его собственные порции прекрасного станут меньше.

Второе пересилило.

— Сегодня съезжу в магазин, куплю бургеров. Раз уж он прибыл в Штаты, пора знакомить его с нашей культурой, — философски заметил Дин.

В библиотеке что-то громко, как-то с намеком, скрипнуло.

Через неделю это окончательно вошло в привычку: они оставляли на ночь стакан с молоком и еду, а иногда, придя с охоты совсем размочаленными и без сил, и грязную посуду. И на утро еда с молоком исчезали, а посуда оказывалась вымытой. После внеплановой охоты в месте, собственно, прописки — то есть беганья по всему бункеру от освободившегося непонятно как призрака сбрендившей тетки — вся забытая позже соль, которую братья по периметру рассыпали на полу, ограждая себя от гнева прозрачной дамы, наутро была аккуратно собрана в урну. Ну, чего уж теперь, посетовал Дин, жизнь у старика Зигмунда на том свете теперь будет совсем не сладкой. Пытаться в очередной раз переубедить Дина, что праха Фрейда у них нет и никогда не было, Сэм не стал.

Злоупотреблять такой халявой никому в голову больше не приходило. Особенно после того, когда одним утром Сэм зашел в библиотеку, а там все книги чудесным образом расставились по категориям и в алфавитном порядке. И с каждой любовно протерли пыль.

— Жалеет неприкаянных холостяков, добрая душа, — причитал Сэм. Дин, которого такое положение дел более чем устраивало, молчал и через каждые три дня делился с домовым пирогом. Чувака невольно зауважаешь: когда он следит за порядком по всему бункеру и в гараже, не делая при этом ни малейшей попытки покуситься на святое. Импалу Дин даже Сэму не всегда доверял.

Через полмесяца после того, как они просекли суть, домовой-бункерный им явился.

Сэм отправился на кухню за пивом, а вернулся оттуда с новыми незабываемыми впечатлениями.

Он не успел зайти, так и застыл в дверном проеме, открыв рот.

Домовой был похож на гнома-старичка. Около трех футов, сутулый, с черной бородой, в ситцевой красной рубахе и таких же ситцевых, но синих штанах. И ноги — в белых адидасовских борцовках, а не в тех соломенных тапках, в которых его изображали книги. Вот и приобщился к культуре, блин.

— Ну, чего встал, как истукан? Сядь уже, в ногах правды нет, — грудным голосом пробасил домовой, не отрываясь от своего занятия: тщательного выметания веником пыли из-под холодильника.

— Дин! — на удивление спокойно позвал Сэм.

— А?

— Иди сюда.

И, наверное, что-то слегка истеричное все-таки отразилось в его голосе, потому что Дин примчался через секунды три с пушкой наготове. И точно так же, будто споткнувшись о воздух, замер рядом и уставился на карликового старичка.

Домовой глубоко вздохнул и поднял глаза. Они у него были темные, почти черные, окруженные сеткой морщин, и очень мудрые. В них явно читалось усталое: «идиоты». Сэм подумал, что он где-то такое уже видел.

Домовой перевел взгляд на Дина.

— Ты свой ствол перед употреблением смазываешь вообще?

О фаянс раковины звучно ударилась капля. Сэм мысленно досчитал до трех.

— Чего-о-о? — на ультразвуке поинтересовался Дин и угрожающе двинулся вперед.

Сэм, между тем, отстраненно подумал, что интересная штука, эта славянская магия: и они понимали домового, и он их. Никаких языковых барьеров. Удобно.

— Пистолет свой, говорю, давно чистил? — невозмутимо переспросил домовой. — Последнее время все за вас приходится доделывать, бестолковые. Вернетесь со своей охоты и носом в подушку, а за средствами рабочими тоже ведь глаз да глаз нужен.

Дин, кажется, потерял дар речи от такой наглости. Его только что обвинили в профнепригодности. И кто? Дедулька в трениках!

— Ты… — начал он со сшибающей экспрессией в единственном слове. — Да ты…

Домовой чуть поклонился, отставив в сторону веник.

— Да я. Кузьма Филимоныч, — представился он. Помолчал секунду и добавил: — Цезарь. Потомственный домовой.

Сэм открыл было рот, чтобы назвать свое имя в ответ, хотя это и вряд ли требовалось, когда Дин, очевидно, закончив с работой мысли, патетично выдал:

— KFC, что ли?

Сэм не очень галантно наступил Дину на ногу. Тот рыкнул и стрельнул в него злым взглядом.

— Ты его еще МакДональдсом назови, — прошипел Сэм.

— Спасибо, что не Гай Юлий.

— Скажите, э-э-э, Кузьма, — вежливо обратился к домовому Сэм, который все это время с непробиваемой невозмутимостью наблюдал за их перепалкой, — а как вы оказались… ну, у нас?

Домовой задумчиво подергал пальцами за бороду, видимо, обдумывая ответ, потом совершенно по-диновски прислонился спиной к холодильнику и скрестил руки на груди. Дин издал странный полузадушенный звук, только сейчас заметив модные берцовки. За двести долларов, мать вашу. Кризис у них там, как же.

— Да как-как, — вздохнул Кузьма Филимоныч. — На корабле. Кок мне нарадоваться не мог, я и остался бы, но морская болезнь окаянная житья не дает… Сгорела моя банька, до самого фундамента, и куска остова не осталось. А жилище нынче найти себе совсем несподручно. У всех эти монстры, машины всякие посудомоечные, техника, цивильно все, по-новому. Не нужен я стал никому… Да и нервные все стали какие-то жутко. Я им этих всяких колли заплетаю, пуделям прически делаю, а они недовольные ходят. Священника зовут, крестятся, на Отца, Сына и Святого Духа намолиться не могут. Не стерпел я такого. Время уже не то, нравы не те. Решил вот в заморской стране счастья попытать. Вот так вас и нашел. У вас-то все как и надо. Бардак, разгром… А к быту ведь особый подход требуется. Не приучены вы. Глаз да глаз за вами нужен.

Дин открыл было рот, чтобы снова начать спорить и приводить аргументы, что он в пять лет брату подгузники менял, но Сэм ухватил его за локоть, и он промолчал.

Домовой опять взялся за веник, очевидно, не нуждаясь ни в каком ответе.

— Идите уже с глаз долой, — проворчал он. — Под ногами только мельтешите, мешаетесь.

Тут уже Сэм не выдержал, хотел переспросить, это кто у кого еще под ногами мельтешит, но Дин утащил его прочь из кухни, давясь беззвучным хохотом.

Вслед им донеслось:

— Все у вас прекрасно, мОлодцы, но я толченочки хочу со сметанкою, а не вашей пережаренной резины! И блинов. С маслицем! От вашей пластилиновой еды у меня несварение. И эти ваши бургеры… Чебуреков на вас не хватает!

— Чебу… что? — вопросил в ноосферу Сэм.

— Забей, — посоветовал Дин, продолжая тащить его следом за собой. — Чувствую задницей, он тебе целый список выдаст, только подойди. Потомственный Цезарь, черт возьми.

После их случайной встречи домовой от них больше не прятался, но и появлялся, впрочем, тоже нечасто. А если появлялся, то морщился каждый раз, когда они пытались, коверкая слова, звать его по имени и по имени отца его, и, не стерпев потом, неохотно предложил нарекать его Кеем. Дин, проржавшись в своей комнате от греха подальше, за глаза продолжил звать его бункерным, говоря, что им для полного комплекта не хватает еще ванного Джея, и Уиллу Смиту честно можно будет уйти на пенсию. Если совсем припекало, Дин обзывал домового ниндзей веника и тряпки. Тот, похоже, как-то прознал об этом и заставил его в отместку жарить блины. Себе дороже было злить домового, так что Дин поскрипел зубами, но за дело взялся. Запачкался с головы до ног мукой, заляпал пол желтком, придумал лезущему под руку Сэму еще с десяток новых нелицеприятных прозвищ, но результата добился.

Блины Кузьма сдержанно похвалил. По крайней мере, Дин для собственного успокоения решил так думать.

— Отведал я твоей стряпнины… Для американского мужика блины у тебя получаются типичными новыми русскими, — сообщил Кузьма. — Эх, вот у моей бабушки блины были такие… С медком, со сметанкой, жирные от сливочного масла, окунешь в вазочку почти целиком и в рот, еще теплые… и тают на языке. Вкуснота-а-а.

— Дин, я тоже так хочу, — простонал откуда-то со стороны очень объевшийся лазаньями Сэм. Дин услышал, как он захлебнулся слюной. Подавил желание перевернуть чашку с оставшимся тестом ему на голову и пообещал поменять ему гражданство и отправить за океан учиться славянской культуре.

Сэм заткнулся сразу же. В Сибирь не хочу, сказал, печку топить не умею, мол.

Больше блинов Кузьма не просил, довольствовался пирогами. Дин терпел и отдавал свои законные куски. Классный чувак все-таки, хозяйственный и с юмором. Да и платить ему не надо. Хоть и ворчал постоянно, но скорее по привычке.

— Понамалевали всякой абракадабры на стенах и потолках от нечистой, а паутина тоже для декора задумана? Или тоже в нее кого ловите? А проветривать помещение кто будет? Окон нет, замуровались, как в бомбоубежище к концу света, дышать нечем. А рубашки? Рубашки-то кто так гладит? Все за вами переделывать приходится, бестолковые.

Братья молча соглашались с замечаниями и либо быстро сваливали на первую попавшуюся охоту, либо же разбредались по бункеру по-человечески, как говорил домовой, наводить порядок.

— И этому вашему из космоса в галстуке скажите, чтобы грязь за собой повсюду не таскал, — бурчал бункерный Кей. — Никакого уважения к чужим трудам. Так и быть, подсоблю сегодня, но больно не надейтесь.

За это радостно поддакивающий Дин сразу простил ему все пироги. Труды-то не уважали их с Сэмом, и было приятно, что кто-то другой это тоже понимал.

И привыкли они быстро.

Сэм теперь только усмехался, когда, проходя мимо комнаты Дина, слушал проникновенное: «Умри, умри, умри, моя дорогая, просто закрой свой хорошенький рот», а из кухни голосили уже восточной классикой.

— Зима!.. — звучно громыхнул Кузьма откуда-то снизу и замолчал. Сэм, собиравший книги со стола, замер. В бункере стоял душняк от июльской жары.

Домовой не заставил себя ждать и затянул душевно:

— Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь; его лошадка…

— …не давала мне спать всю ночь напролет…

Сэм поморщился, махнул рукой, сгреб книги в охапку и ретировался к себе в комнату.

После него к русской классике уже в рок-обработке приобщался Дин.

Накануне вечером они с Сэмом приползли в бункер никакущие после тяжелой охоты, все в синяках после полетов по горизонтальным и вертикальным поверхностям, поэтому, естественно, сил на ликвидацию устроенного вечером бардака на кухне уже не осталось. Ночью Дина замучила жажда, и он поплелся на кухню смочить в горло. До кухни он опять не дошел, замер в проходе.

Кузьма был там. Мыл за них не убранные вчера в спешке тарелки.

— Я вас любил, дятлы вы недоделанные...

Звякнула о фаянс фарфоровая посуда, шумно полилась вода.

— Любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем, но что ж вы свиньи-то такие…

Дин услышал веселое хмыканье, глубокий старческий вздох и затем протяжное, грудное «э-э-эх».

— Умаялись ведь совсем, ушлые, — добродушно, тепло пробормотал домовой. — У нас бы все так на разнос, с душой работали. И помочь ведь некому совсем.

Дин легко стукнулся пару раз лбом о косяк и, бесшумно повернувшись, ушел к себе в комнату. Под утро ему показалось, что кто-то заботливо поправил на нем одеяло.

Сэму он ничего не сказал. Пока.

А наутро Кузьма сам собрал их разбросанные носки и только молча улыбался себе под нос, когда Сэм то и дело удивленно на него косился. А на выходных даже пожарил им блинов, настоящих, русских. Сэм, как показалось Дину, в тот же момент уверовал православие.

Они не просто привыкли. А немного больше.

…Но домовой ушел через месяц, так же внезапно, как и появился. Однажды утром молоко с пирогом остались нетронутыми.

И откуда-то Винчестеры знали, что он их не бросил, просто нашел, как выразился Дин, дятлов куда более недоделанных, кому помощь требовалась больше, чем им. И он тоже, как и они, в стороне остаться не смог.

Они все равно его ждали и первое время по привычке, когда охота не уводила их за несколько штатов от Лебанона, ставили на стол стакан с молоком.

Молоко не исчезало, зато в бункере теперь не наблюдалось ни одного паука. И ангельские ботинки больше не оставляли следов.

И еще они точно знали: когда-нибудь он вернется.

Потому что, пробыв не один век, не в одной семье домовым, только у них он был и останется единственным в своем роде... бункерным.