Чтоб ты был здоров, Гарри Поттер! (джен)

Рональд Уизли, боевой аврор, имеющий три тяжелых ранения и двух малолетних детей, сидел над листом пергамента, грыз перо и откровенно страдал. Неделю назад Луна Лавгуд, в замужестве Скамандер, прислала ему письмо с настоятельной просьбой описать самое яркое воспоминание, связанное с Гарри Поттером, и теперь Рональд уже седьмой день кряду грыз перья, пытаясь изобразить на пергаменте что-нибудь мало-мальски приличное. Нет, воспоминаний, связанных с Гарри, у него, конечно же, хватало — и ярких, и мрачных, и веселых, и каких угодно — вплоть до навеки погребенных в архивах невыразимцев. Но облечь эти воспоминания в слова и упаковать их в логическую конструкцию у Рона катастрофически не получалось.

— Как успехи? — в комнату вошла жена боевого аврора и, слегка потеснив мужа, полезла в верхний ящик стола. — Много написал?

— Ни строчки, — угрюмо признался Рон. — И как только Луне могла прийти в голову такая идиотская затея?

— Затея, между прочим, отличная, — жена вынула несколько чистых листов маггловской бумаги и задвинула ящик. — Гарри исполняется тридцать лет, и Луна хочет, чтобы ко дню рождения он получил в подарок настоящую книгу, в которой его друзья и хорошие знакомые поделятся своими воспоминаниями о нем.

Гермиона сложила лист пополам и ловко принялась складывать из него дракончика. Это означало, что она собирается пойти с детьми в парк, а ему, Рону, придется все воскресное утро просидеть в духоте наедине с опостылевшим до дракклов пергаментом.

— Чудесный подарок, на мой взгляд, — сказала Гермиона. Взмахом палочки окрасив готового дракончика в ярко-желтый цвет, она принялась за изготовление еще одного. — Правда, меня настораживает то, что Луна хочет оформить эту книгу собственными рисунками. Я бы предпочла обойтись обычными колдографиями, но, раз уж это не моя идея, я вмешиваться не стану. Поэтому я отправила Луне свою часть рукописи, парочку колдографий, изложила несколько дельных советов и на этом тему закрыла.

Отправила Луне свою часть рукописи?

Рон со вспыхнувшей надеждой посмотрел на жену.

— Гермиона, а ты что, уже все написала?

— Конечно, — кивнула Гермиона. — Еще неделю назад, в тот же день, как получила письмо.

— И о чем ты написала?

Увидев удивленно поднятые брови жены, Рон пояснил свой вопрос:

— В смысле, я знаю, что Луна просила не разглашать и так далее, но ты же сама понимаешь — глупо получится, если мы с тобой вместе напишем одно и тоже.

— Одно и то же мы с тобой никогда не напишем, — безапелляционно отвергла его предположение Гермиона и окрасила второго дракончика в ядовито-фиолетовый цвет. — Мы можем написать об одном и том же событии, но это будут совершенно разные рассказы — с различных точек зрения, разные по стилю и настроению. К тому же, тебе на ум могут прийти такие подробности, о которых я не имею ни малейшего представления.

— Это какие такие подробности? Поясни на конкретном примере! — потребовал Рон.

Гермиона вздохнула, отложила дракончиков в сторону и присела на краешек стола.

— Например, возьмем историю с троллем на первом курсе. Я расскажу ее с точки зрения девочки, спрятавшейся под умывальником, и начну ее с того момента, как убежала с урока, чтобы поплакать. А с чего начнешь ты?

— С обморока Квиррелла, — не задумываясь, ответил Рон. — Я в тот день жутко проголодался и, когда Дамблдор скомандовал обеду отбой, с досадой подумал, почему Пивз не мог подождать со своими шуточками хотя бы до десерта. Кстати, Гарри тогда выглядел очень забавно: когда в зал влетел Квиррелл со своими воплями, он как раз пытался положить себе печеной картошки. Гарри пришлось приложить массу усилий, чтобы не дать картофелинам раскатиться по столу.

— Вот об этом как раз писать не обязательно, — строго сказала Гермиона. — Я думаю, что в этой книге не стоит изображать Гарри в смешном или забавном виде. Это же не какой-нибудь бульварный листок-однодневка, а настоящая книга. Ее будут читать сотни людей, которые никогда в жизни не видели ни тебя, ни Гарри. И что они подумают? Что Рональд Уизли не может вспомнить о своем самом близком друге ничего, кроме миски вареной картошки?

Рона глубоко уязвили ее слова.

— При чем здесь «изображать в смешном виде»? — насупился он. — По-моему, этот момент как раз показывает, что у нашего Гарри с самого детства было недюжинное самообладание. Все вокруг визжали, орали и прятались под столы, а у Гарри даже картошка из миски не рассыпалась. С другой стороны, если некоторым недотепам картинка может показаться забавной — это даже к лучшему.

— К лучшему? — повторила Гермиона, скептически взирая на мужа сверху вниз.

— Да, к лучшему! — подтвердил Рон, на которого вдруг снизошло вдохновение. — Читая о нашей битве с троллем, читатель сам увидит, каким Гарри уже тогда был смелым, отважным и находчивым. Но начать эту историю следует как раз с забавного момента. Чтобы заинтриговать читателя, расслабить и тем самым усилить эффект этого... контраста и подчеркнуть кульминацию. Вот!

Он торжествующе посмотрел на жену. Та молча смотрела на него во все глаза, явно пораженная столь изысканным пассажем.

Рон приосанился. Да, не так часто Рональд Уизли рассуждает о литературе. Но зато, когда он это делает, то делает с блеском.

— И вообще, — завершил он, откидываясь на стуле. — Если тебе не нравятся мои соображения, напиши сама. А я прочитаю то, что ты написала, и внесу в текст необходимые коррективы. Поправлю стиль или что там еще понадобится. Договорились?

Гермиона фыркнула.

— Я вижу тебя насквозь, Рональд Уизли, — насмешливо сказала она и ткнула его пальцем в грудь. — Ты сейчас хочешь спихнуть на меня свою работу, при этом бездарно пытаясь мною манипулировать. Но у тебя ничего не получится.

Рон попытался запротестовать, но Гермиона мягко накрыла его губы ладонью.

— Гарри твой лучший друг, — укоризненно сказала она. — Он не раз вытаскивал тебя из беды, всегда поддерживал, рисковал жизнью ради тебя, а ты ради него не хочешь написать несколько строк. Да у тебя этих ярких воспоминаний на целое собрание сочинений должно хватить, не то что на какую-то главу.

— И какое из них мне лучше выбрать? — хмуро спросил Рон, понимая, что номер не прошел и корпеть над сочинением придется самому.

— А вот это, милый мой, ты тоже должен выбрать сам, и только сам.

Гермиона улыбнулась, поцеловала мужа в макушку и, забрав бумажных дракончиков, направилась к выходу. У двери она обернулась.

— У тебя все получится! — уверенным тоном школьного профессора сказала она. — Я в тебя верю!

Рон уныло посмотрел на измятый пергамент, на изгрызенное перо и тихо выругался. Бумажную работу он, как истинный аврор, презирал и ненавидел всей душой. Если бы можно было вместо этой нудной писанины отправиться на задержание какого-нибудь самого отпетого маньяка, вырезавшего половину Британии, Рон не раздумывал бы ни минуты. Да он был готов еще раз пережить двойное или даже тройное прорезывание детских зубов, только бы не сидеть сейчас за столом и не вымучивать строчку за строчкой. Интересно, почему в хорошей компании истории о прошлом всплывают в памяти одна за другой? И не просто всплывают, а льются легко, словно песня, слово за словом, фраза за фразой. А сейчас все его потуги выливаются в стандартное «Я знаю Гарри Поттера с одиннадцати лет», и следующее за этим перечисление заслуг из длиннющего послужного списка этого самого Гарри Поттера. Может, спросить у...

Дверь снова открылась.

— Только не вздумай советоваться с Гарри или Джинни, — велела Гермиона, заглянув в кабинет, — испортишь им весь сюрприз.

И ушла. По коридору издевательски громко застучали ее каблучки.

Рон в отчаянии застонал и бухнулся головой о стол, чуть не перевернув чернильницу. К Джинни он бы и сам не обратился, но Гарри — это был самый верный, самый надежный и беспроигрышный вариант. Гарри никогда не отказал бы в помощи лучшему другу. Вместе они наверняка придумали бы что-то стоящее, интересное и вполне пригодное для чтения. А на дне рождения Гарри прекрасно изобразил бы искреннее удивление при виде книги — научился же он на всяких торжествах вежливо улыбаться и мастерски скрывать скуку.

Внизу хлопнула дверь. Рон бросился к окну и увидел, как Гермиона, усадив Хьюго в коляску и взяв Рози за руку, неторопливо направилась в сторону ближайшего парка.

«Вот и прекрасно, — подумал Рон, решительно выходя из комнаты. — Пусть будет по-твоему, дорогая. С Гарри и Джинни я, так и быть, советоваться не стану, а вот с остальными...»

Он с грохотом слетел вниз по лестнице, вскочил в гостиную и, бросив в камин щепотку дымолетного порошка, нетерпеливо воззвал:

— Кабинет Невилла Лонгботтома!

Через минуту знакомый голос встревоженно произнес:

— Рон, это ты? Что-то случилось? Дети в порядке?

— Да нет, ничего не случилось, — отмахнулся Рон. — Скажи, ты уже написал свою часть воспоминаний?

— Написал, — неторопливо подтвердил Невилл.

— А о чем именно ты писал?

— О многом. Я не стал ограничиваться одним воспоминанием, а написал своеобразный трактат о месте Гарри в нашей жизни. Ты ведь знаешь, что каждый человек, каждое животное и растение имеет в этом мире свое особое, отведенное только ему место...

— Все-все, я понял, — торопливо сказал Рон и, наскоро попрощавшись, прервал связь. О склонности Невилла Лонгботтома к написанию научных трактатов в магической Британии знали даже садовые гномы. Но чтобы он и Гарри включил в свою бесконечную классификацию...

Рон покрутил головой и снова наклонился к камину.

Кингсли Шеклболт отозвался не сразу, а появившись, довольно неласково буркнул:

— Чего тебе, Уизли? У тебя вроде бы сегодня выходной, да и у меня тоже. Тебе что, дома заняться нечем?

— Да есть как раз чем заняться, в том-то и дело, — вздохнул Рон. — У меня воспоминания не идут. Для книжки про Гарри.

— А-а... — Кингсли сразу смягчился. — Сочувствую. У меня та же история. Что ни напишу — получается или краткий отчет, или торжественная речь, или документ под грифом «Секретно». Как я буду в старости мемуары писать — даже не представляю. Попрошу, наверное, Гермиону, пусть вместо меня напишет. Я усядусь в мягкое кресло, укутаюсь в плед, буду попивать ирландское жженое пиво и неторопливо рассказывать истории из своей жизни, а Гермиона будет придавать этим рассказам удобоваримый вид.

— Ага, Гермиону попросишь... — сразу же развеял его надежды Рон. — Она тебе ответит точно так же, как и мне несколько минут назад: скажет, что с этим справиться ты должен сам, и только сам.

— Надавлю авторитетом, — внушительно произнес Кингсли.

Рон фыркнул. Авторитетами Гермиону давно было не пронять, и Кингсли об этом прекрасно знал, иначе никогда бы не стал рекомендовать ее на должность главы отдела международного магического сотрудничества.

— Кстати, об авторитетах, — сказал Кингсли. — Не вздумай соваться со своими проблемами к начальству. Я вчера сдуру заглянул в кабинет к Робардсу, так он меня такими выражениями обложил, что я чуть не покраснел.

Рон хихикнул, представив себе покрасневшего Кингсли.

— Смейся, смейся... — добродушно проворчал Кингсли. — Старик сейчас злой, как грюмошмель. Оказывается, это я виноват, что ваша Лавгуд сунулась к нему со своей гениальной идеей. Мол, если бы я позволил ему уйти в отставку не в этом году, а в позапрошлом, как он хотел, то он успел бы уехать куда-нибудь в Австралию и драккла лысого ваша Лавгуд, то бишь Скамандер, смогла бы до него докричаться. И попробуй ему докажи, что в позапрошлом году Гарри был еще не готов занять пост главы аврората, а в этом как раз до него дозрел.

— Про Робардса я в курсе, — уныло вздохнул Рон. — Наш отдел с понедельника на ушах стоит, гадая, какая муха старика перед пенсией укусила. А мы с Дином и Симусом молчим.

— Вот и молчите. Старику, конечно же, не привыкать расхваливать своих сотрудников, но одно дело — интервью, издержки которого всегда можно спихнуть на журналистов, и совсем другое — собственноручно написанная глава. Через сто или двести лет все, кто знал Робардса, уйдут в никуда, подшивки газет превратятся в пыль, а эта книга останется, и именно по ней последующие поколения составят свое мнение о неком Гавейне Робардсе, начальнике аврората до пришествия знаменитого Гарри Поттера... В общем, эта книга для старика сплошная головная боль и страдания. Я уже не рад был, что заглянул к нему, честное слово.

— Послушай, Кингсли, — подозрительно поинтересовался Рон. — Наш Робардс, случайно, не общался на эту тему с Гермионой? Что-то очень похоже они излагают на эту тему.

— Вполне возможно, — согласился Кингсли. — Думаешь, только ты у нас такой хитрый, что догадался обратиться к ней за помощью? Да я навскидку могу назвать тебе троих или четверых, и это только на нашем этаже. Твоя жена — редкая умница, Рональд Уизли!

— И редкая упрямица, — проворчал под нос Рон. Но от сердца у него немного отлегло. Оказывается, когда твоя жена отказывает в помощи не только тебе, но и доброму десятку твоих знакомых, обида переносится намного легче.

Он еще пару минут поболтал с Кингсли, затем сердечно с ним попрощался и, на всякий случай оглянувшись на дверь, вызвал Лаванду Браун.

— Ронни? — удивленно-кокетливым голоском произнесла Лаванда. — Что это ты вспомнил о старой подруге? С женой поругался, что ли?

— Ничего я не поругался, — буркнул Рон. — Ты уже для Луны написала что-нибудь?

— Нет, — голосок Лаванды сразу поскучнел. — Я не могу определиться, о чем именно написать — мне то одно воспоминание на ум приходит, то другое. Мысли скачут... А давай мы с тобой встретимся и подумаем вместе! — вдруг оживилась она. — Посидим, как в старые добрые времена, вспомним Хогвартс...

— Нет, спасибо, у меня куча работы, — поспешно отоврался Рон и, выпрямившись, обругал себя безмозглым ослом. Нашел у кого спрашивать: Лаванда и в школе-то не отличалась особой прилежностью в написании эссе, а уж теперь, охомутав богатенького квиддичиста и сидя дома на всем готовом, наверное, вообще позабыла, как перо в руке держать. Бедный Гарри, можно себе представить, чего там про него эта Лав-Лав со скуки насочиняет...

Пока Гермиона с детьми не вернулась с прогулки, Рон успел пообщаться еще с доброй дюжиной товарищей по несчастью. Выводы утешали: из всех опрошенных с заданием справились только трое, остальные точно так же пребывали в раздумьях, то и дело поминая добрым словом и Луну с ее фанабериями, и самого именинника, который за свою бурную тридцатилетнюю жизнь ухитрился засветиться где только можно, и вляпаться во что только можно, так что выбрать самое яркое воспоминание о нем представлялось делом не то что непростым, а невероятно сложным.

— Чтоб ты был здоров, Гарри Поттер, — проворчал Рон, вытаскивая из ящика новое перо. — Чтоб ты прожил сто лет и на старости вздумал написать собственные мемуары. Вот тогда уж мы все на тебя посмотрим, вот уж тогда мы повеселимся...

* * *

Гарри Поттер икал. Неудержимо, невыносимо и позорно. Он икал уже целую неделю: на работе и дома, на воздухе и в помещении, наедине с собой и при большом скоплении народа. Приступы икоты приходили внезапно и уходили без предупреждения. Они настигали беднягу ранним утром натощак и поздним вечером после сытного ужина. Никто не мог понять, что с ним случилось — ни родная жена, ни заботливая теща, ни авроратский целитель, ни специалисты из Святого Мунго. В другое время Гарри мог бы взять небольшой отпуск, чтобы пройти нормальное обследование или просто отдохнуть, но в эти дни его присутствие требовалось на работе позарез. Мистеру Робардсу наконец-то удалось дожать Кингсли Шеклболта, и ко дню рождения Гарри Поттер должен был в придачу ко всем подаркам и поздравлениям получить обвязанное золотой ленточкой кресло начальника аврората. Все вокруг прекрасно понимали, что и тридцатилетие национального героя, и его назначение на такую почетную должность — это мероприятия, которые будут широко освещаться в прессе. И, конечно же, страшно было даже подумать, какой конфуз может произойти, если посреди торжественной речи герой дня разразится очередным приступом икоты. Поэтому к исцелению Гарри срочно подключились не только целители, но и чуть ли не все его друзья и знакомые. А поскольку все они были воспитаны в разных традициях, то и методы исцеления у них были один лучше другого.

Эпическая неделя мучений Гарри Джеймса Поттера в кратком пересказе выглядела примерно так:

В воскресенье Гарри героически пытался преодолеть икоту самостоятельно, но, как оказалось, абсолютно безуспешно.

В понедельник икающего заместителя главы аврората коллеги сначала дружно обхохотали, а затем так же дружно отправили к целителям. Однако и целители не смогли выяснить, в чем причина недуга. Соответственно и все их старания тоже ни к чему не привели.

Во вторник Гарри накормили поочередно сладким, кислым и горьким (Джинни), заставили глотать воздух и дышать полиэтиленовым пакетом (Гермиона) и дали пожевать разные полезные травки (Невилл). После обеда его вызвали в Нору, усадили на колченогий табурет, прилепили на живот горчичник (снова Гермиона) и велели сидеть, не шевелясь, пока специалист (Молли) будет снимать с него порчу древним фамильным способом.

В среду к процессу излечения подключилась тяжелая артиллерия. Сначала Робардс два часа морил Гарри дыхательной гимнастикой и хождением на руках. Затем Шеклболт еще два часа тряс над его головой разными шаманскими бубнами. После того, как Гарри едва не заснул в кресле, утомленный физическими упражнениями и заунывными песнопениями, его растолкали, и Ханна Лонгботтом, бывшая Аббот, торжественно повязала ему вокруг головы широкий красный шнурок, строго-настрого запретив снимать, пока икота полностью не пройдет. Конечно же, Гарри содрал шнурок с головы, едва Ханна скрылась за дверью. Кокетливый бантик на лбу и кончики шнурков, болтающиеся прямо перед глазами, вызывали у будущего начальника аврората еще большее раздражение, чем непрекращающаяся икота. А уж мысль о том, сколько радости доставит его будущим подчиненным вид икающего руководителя с красным бантом на переносице, принесла ему кроме привычного приступа икоты еще и приступ громкого зубовного скрежета.

В четверг Гарри напоили разведенным змеиным ядом (Патил), накормили сухими хлебцами (Голдстейн) и чуть не выдернули изо рта язык (Томас).

В пятницу ему принесли «Книгу перемен» (Чанг) и велели на ночь обязательно положить ее под подушку.

В субботу Джинни с самого утра отправила Гарри с детьми погулять в парке. Она возлагала большие надежды на целебное воздействие природы и свежего воздуха и никак не могла предположить, что ее муж вернется домой полуоглохший, с дергающимся глазом и разбитыми об одну ирландскую челюсть костяшками пальцев. Дело было в том, что некий доброжелатель по фамилии Финниган решил излечить недуг товарища древним дедовским способом. Он коварно выспросил у ничего не подозревающей Джинни, куда именно направился ее муж, явился в парк и, дождавшись, пока Джеймс с Альбусом погонятся за белкой, подкрался к разомлевшему на солнышке Гарри и выстрелил у него над ухом из стартового пистолета.

В воскресенье Ли Джордан предложил Гарри испытать радикальный метод — положить его, в смысле, Гарри, в гроб и на пару часов закопать в землю, чтобы испугать злого духа и заставить его покинуть измученное икотой тело. Гарри уже было готов согласиться и на это, но тут вмешалась Джинни, все еще пребывающая под впечатлением от выходки Симуса. Она заявила, что если ее муж так поступит, то через два часа она придет к месту проведения ритуала и позаботится, чтобы лечебное захоронение превратилось в настоящее, а незваного советчика лично похоронит в соседней могилке.

Только Луна ничего не стала делать и советовать. Глядя на Гарри своими серебристыми глазами, она с милой улыбкой заверила его, что скоро все пройдет само, надо только немножко подождать. Но ей, как обычно, никто не поверил.

А ведь Луна единственная точно знала, отчего Гарри Поттера изводит икота. Просто она никому ничего не стала говорить, чтобы не расстраивать будущего именинника и его друзей. Ведь мало кто знает, что икоту разносят малюсенькие крылатые существа, похожие на мозгошмыгов. Мама называла их икотниками. Они появляются рядом с человеком тогда, когда о нем кто-то напряженно думает. И не просто думает — ведь мы все постоянно о ком-то думаем — а думает очень сильно, причем, со смешанными чувствами. Например, с радостью и досадой, симпатией и раздражением или, как пишут в книгах, с любовью и ненавистью. Люди вообще противоречивые существа, потому, наверное, и паразитируют эти икотники в основном на них. По крайней мере, Луна за всю свою жизнь ни разу не видела икающего жука или бабочку.

А Гарри сейчас для икотников самый лакомый кусочек. В преддверии его дня рождения о нем думает великое множество людей. И его друзья — больше всего, особенно те, кого Луна попросила написать что-нибудь о Гарри. Как оказалось, для многих — это тяжелый труд. И, вспоминая о Гарри с любовью и признательностью, они в то же время ощущают сильнейшее беспокойство: какую историю выбрать, как красочнее и точнее ее описать, какие выражения лучше подобрать и так далее. Но когда человек справится с этим заданием и вздохнет с облегчением, тотчас же и его икотники оставят Гарри в покое. То есть, чем больше людей будут присылать Луне свои рукописи, тем меньше будет страдать Гарри Поттер. А в тот день, когда Луна соберет все воспоминания воедино, Гарри и вовсе забудет об икоте.

Однако рассказывать об этом Луна не собиралась. Зачем? Узнав, что состояние Гарри напрямую зависит от его работоспособности, любой человек — тот же Рон, Дин или даже Кингсли — распереживается еще больше, и тем самым причинит Гарри еще большие страдания. Поэтому пусть все идет своим чередом.

В каждом письме, обращенном к авторам будущей книги, Луна просила присылать ей рукописи до середины июля, чтобы за оставшиеся две недели собрать все материалы воедино, отредактировать их, сверстать, вычитать, распечатать, переплести... Первая декада июля уже почти прошла, а значит, икать Гарри осталось совсем недолго — каких-то пять-шесть дней, не больше.

* * *

Рональд Уизли прислал Луне свою рукопись двадцать второго июля в двадцать один час сорок три минуты.