Если бы у Северуса Снейпа была… (гет)

— Доброе утро, профессор! — звонкий голос нарушает умиротворяющую атмосферу субботнего утра.

Нет. Пожалуйста, нет. Всего полвосьмого утра! Да есть в этом мире хоть какая-то справедливость?!

— Мерлин всемогущий! — он потирает виски. — Мисс Грейнджер, я, кажется, четко выразился по поводу времени перед завтраком. Я провожу его в тишине и одиночестве, а вы не лезете со своими вопросами.

— У меня не вопрос, а предложение! — обиженно сопит она, направляя все силы на то, чтобы удержать в руках огромное количество свитков, стопочек пергамента, папок и лабораторных журналов.

— К дракклу ваше предложение! — рявкает он не слишком дружелюбно и, выдохнув, добавляет уже более спокойно: — После завтрака!

— Но это срочно! — она смешно и нелепо подпрыгивает на одной ноге от нетерпения. Просто отвратительно детское поведение для молодой девушки.

— У вас всегда срочно, мисс Грейнджер! — ах, где же его хорошее субботнее настроение?

— В этот раз точно срочно! — клятвенно заверяет она и роняет на пол свои записульки. Листы разлетаются по полу, и девчонка, пыхтя и сдувая лохмы с покрасневшего лица, пытается их собрать, одновременно роняя все остальное. До профессора Снейпа доносится сдавленное «Да чтоб тебя!», и он против воли испытывает некоторый приступ простого человеческого злорадства.

— Я сказал — нет, — он непоколебим, и Грейнджер пускает в ход проверенное оружие. В её глазах появляется мольба.

— Пожалуйста, профессор!

— Нет.

— Я отниму у вас только пять минут! — она почти подвывает в конце предложения, и он сдается.

— Давайте уже ваше предложение...

Если бы судьба Северуса Снейпа была женщиной, то она непременно была бы особой с весьма переменчивым настроением. Как у Гермионы Грейнджер.

Не верите?

А кто еще, кроме Северуса Снейпа, может похвастаться тем, что за неделю своей жизни умудрился последовательно сменить — начинайте загибать пальцы, ага — пост директора Хогвартса и верного слуги Волан-де-Морта, статус мертвеца, звание героя магического мира (также можно со всей скромностью упомянуть орден Мерлина первой степени) и, наконец, — барабанная дробь! — снова оказался профессором зельеварения в Хогвартсе. Героиня войны Гермиона Грейнджер, вернувшаяся в школу в качестве ассистентки с целью дальнейшего изучения всех тонкостей зельеварения под его — и только его! — началом, была, видимо, дополнительным бонусом. Или дополнительным пинком — это как посмотреть.

— Я определилась, профессор. Полулунное зелье. Это мое окончательное решение.

— Мисс Грейнджер… — сейчас почти десять часов вечера, и мастер зелий имел просто непозволительную, по мнению его молодой ассистентки, наглость посчитать, что свободный час он потратит на чтение «Мировых новостей зельеварения». Или на чашечку чая. Или… да на все, что угодно, кроме своей назойливой помощницы!

— Да-да-да, я знаю, что уже четырежды меняла зелье для аттестационной работы, — она настойчиво проталкивает Снейпа с порога внутрь комнаты и сама заходит, не переставая при этом тараторить, как белка-верещалка, — но этот раз последний, клянусь! Вот моё заявление.

— Мисс Грейнджер, это просто возмутительно! — он берет её за плечи, что, надо сказать, никогда не позволял себя ни с кем из студентов, и разворачивает к выходу. — Немедленно покиньте мою комнату и приходите завтра! У меня личное время. Личное — вы это понимаете?!

— Но, профессор! А заявление? — она вырывается из захвата, как угорь, и, ловко обогнув его замершую от такой наглости фигуру, становится как вкопанная в центре комнаты. — Я никуда не пойду, пока вы его не подпишете!

— Вы — несносная девица! — наконец взрывается профессор Снейп и подлетает к ней, выхватывая заявление, написанное аккуратным ровным почерком — своеобразная визитная карточка мисс Грейнджер. — Вы не имеет никакого понятия о приличиях! — быстрым шагом подходит к столу и нервно ищет в ворохе пергаментов и книг перо. — Вы заявляетесь ко мне в любое время дня и ночи, когда вам вздумается! — наискось просматривая написанное, ибо прекрасно знает, что уже завтра с утра девушка явится к нему с новым, более сложным и интересным зельем, ставит размашистую подпись в графе «Подпись научного руководителя». — Если вы еще раз придёте ко мне в такое позднее время, то можете попрощаться с ученичеством у меня! — впихивает злосчастную бумагу ей в руки и почти пинками выгоняет из кабинета. — Вон! — рявкает он и, желая отдать должное воспитанию, в отсутствии которого только что обвинил свою протеже, так же громогласно добавляет: — Спокойной ночи!

— Благодарю, профессор, — радостно отвечает она захлопнувшейся прямо перед её лицом двери, — вы помните, что я приду завтра с утра, чтобы сделать первые пробы Болеутоляющего зелья?

Из-за закрытой двери, кажется, доносится протяжный стон.

Если бы судьба Северуса Снейпа была женщиной, то от её навязчивой помощи он бы на стенку лез. Как от помощи Гермионы Грейнджер.

После войны его просто завалили предложениями о работе, сначала в Министерстве, в отделе экспериментальных зелий, потом за границей — в Центре научных разработок и исследований имени Эйренея Филарета. О многочисленных приглашениях к сотрудничеству и просьбах об ученичестве даже упоминать не стоит.

В самом Хогвартсе ему тоже прохода не давали. МакГонагалл, испытывая бесконечные приступы стыда за свое негативно-презрительное отношение во время его недолгого пребывания на посту директора, регулярно предлагала Северусу то расширение лаборатории, то командировку за счет школы, то место заместителя. Из всего этого Снейп не отказался только от дополнительных помещений — и то только потому, что ему не хотелось селить свою новоприобретенную ученицу в одной из гостевых комнат. Хватило уже и того, что она мозолила ему глаза семь дней в неделю, начиная с раннего утра и заканчивая глубокой ночью.

— … и подготовила обзоры типичных случаев, связанных с неправильным изготовлением Полулунного зелья…

— Стоп-стоп-стоп! Не тараторьте! Я просил сделать это вчера, разве нет? И дал вам две недели.

— Э… да, сэр.

— И вы хотите мне сказать, что успели подобрать все необходимые случаи за… — мысленно произвел необходимые расчеты, — восемь часов? Мисс Грейнджер, не то чтобы меня это сильно волновало, но вы хоть пару часов сегодня успели поспать?

— Четыре часа, профессор! — гордо отчитывается Гермиона, лучезарно улыбаясь и демонстрируя горящие то ли от недосыпа, то ли от энтузиазма глаза и темные круги под ними. — И я начала подбор еще в прошлом месяце, подумала, что будет нелишним. А еще взяла на себя смелость и подготовила подробный обзор зелий, схожих по действию с Полулунным, но имеющих побочные эффекты. Вот. А еще — вы, конечно, не просили — но я подумала, что это может пригодиться, и сегодня с утра уже сделала первые тесты вашего экспериментального Зелья от магической аллергии, и результаты показали…

— Мисс Грейнджер, что я говорил по поводу вашей самодеятельности? — у Северуса уже даже злиться сил нет — настолько докучливая гриффиндорка измотала слабые профессорские нервы.

— Вы разрешили мне заниматься ей только в свободное от исследовательской работы и практики у вас в лаборатории время, — следует четкий ответ. И уже привычное сдувание челки, так некстати упавшей на лоб.

— Мисс Грейнджер… — это кара. Это, определённо, кара за все его многочисленные грехи в этой долгой жизни. И в прошлой, видимо, тоже.

— Да, профессор? — с готовностью откликается она.

— Во имя всего святого, идите уже на завтрак.

— А мое предложение?

— Будет рассмотрено позже! — снова срывается на крик он. — Марш!

Если бы судьба Северуса Снейпа была женщиной, то у неё было бы очень скверное чувство юмора. Как у Гермионы Грейнджер.

Его темный образ школьного учителя с тяжелым характером благодаря длинному языку Гарри Поттера вдруг приобрел ореол будоражащей женские умы таинственности и даже мрачного романтизма. Как будто ему не хватало внимания к своей персоне!

— Это что еще такое? — гневным шепотом спрашивает он, никому конкретно не адресуя свой вопрос. Но ответ, как обычно, получает.

— Это валентинка, профессор, — сообщает незаметно подошедшая сзади Гермиона таким тоном, словно речь идет не о возмутительном кусочке розовой бумаги, а о сушеных красных водорослях или сцеженной драконьей желчи.

— Я знаю, что это такое, мисс Грейнджер, — он едва справляется с собой. — Что это делает на моем столе?

Она рассеянно пожимает плечами, словно эта в наивысшей степени вопиющая ситуация яйца выеденного не стоит, и возвращается к своему занятию — проверке студенческих эссе.

Снейп продолжает угрюмо смотреть на неё, ожидая подробностей, и девушка нехотя отрывается от работы.

— Наверное, кто-то из студенток занес на перемене, — на её лице явственно читается непонимание того, как же можно быть таким тугодумом. Дожились!

— Зачем? — продолжает допытываться он. — Это какой-то новый способ пошутить?

Грейнджер издает страдальческий стон.

— Это валентинка, профессор. Валентинка, а не Взрывающееся перо. Просто кто-то захотел выразить вам свою… э-э-э… симпатию, — в её карих глазах поблескивают искорки еле сдерживаемого веселья.

— Симпа… что? — он переводит непонимающий взгляд с лица Грейнджер на свой стол и обратно.

— Симпатию, сэр. Это когда…

— Ох, ради Мерлина, замолчите сейчас же! — профессор сердито морщится и тут же быстрым движением палочки испепеляет ни в чем не повинное признание в любви. — Не желаю видеть ничего подобного на моем столе! — комментирует он своё действие.

— Сэр, — осторожно начинает Гермиона, — боюсь вас расстроить, но вы не можете запретить девушкам выражать свои чувства к вам…

— Я не могу? Вы глубоко ошибаетесь, мисс Грейнджер, думая, что осознаете границы того, что я могу и чего не могу! А вы, — Северус тыкает пальцем в её сторону (до ужаса неприличный жест, где он только успел его подцепить?), — сделаете так, чтобы это безобразие больше не повторилось! — и скрывается в кабинете, взмахнув на прощанье полами мантии.

В следующий раз, когда очередная жертва угрюмого обаяния профессора — пятикурсница Джемма Талбот — пытается пробраться к нему в кабинет и оставить любовное признание, Северус Снейп лишается недавно заказанного образца морского иглобрюхого красного паука, когда от неожиданного вопля Сигнальных чар роняет банку на пол, похоронив, таким образом, в осколках двадцать галеонов, отданных за данный препарат.

— Как вам такое вообще в голову пришло? — все еще бушует он час спустя, когда мисс Талбот уже сменяет образ большого розового плюшевого зайца на свой первоначальный облик и, красная от недавнего позора, со скоростью снитча сбегает из подземелий.

— Вы же попросили сделать так, чтобы это больше не повторилось, — спокойно отзывается мисс-само-хладнокровие-Грейнджер, занятая в данный момент бесполезными попытками собрать по частям иглобрюхого паука, — я и предприняла. Боюсь, его теперь можно только выбросить, — печально резюмирует она и, спохватившись, радостно добавляет: — Зато теперь никто больше вас не побеспокоит — побоятся.

— Но почему заяц? — сбавив тон, продолжает недоумевать Снейп.

Гермиона уже привычно, как делает всегда, сталкиваясь с профессорским непониманием очевидных, на её взгляд, вещей, пожимает плечами:

— Это смешно. Разве нет?

Нет, ему не смешно. Ему ни капельки не смешно.

Ну, может, самую малость.

Что до внешности, то у судьбы профессора зельеварения Северуса Снейпа, несомненно, были бы кудрявые и непослушные волосы. Каштановые. Как у Гермионы Грейнджер.

— Косынка! Косынка, мисс Грейнджер! — негодует мастер, когда улучшенное Зелье подлинной сущности, которое он варил на протяжении двух последних месяцев, вместо того, чтобы превратить садового гнома в его первичную ипостась — фарфоровую статуэтку, — неожиданно украшает гномью голову густой курчавой шерстью. — Сколько можно повторять? Вы разбрасываете свои волосы везде, где ни попадя! Вы портите мои зелья! Я запрещу вам работать в лаборатории! Или однажды просто побрею наголо!

У неё были бы изящные руки. Как у Гермионы Грейнджер.

— Нет, совсем не так. Чем вы вообще слушаете? — он раздражен. Сам не понимает, почему, но её присутствие неизменно приводит его нервную систему в состояние крайней нестабильности.

— Простите, — у ученицы Северуса Снейпа нет проблем с тем, чтобы извиниться — она делает это по десять раз на дню, — простите, пожалуйста! Будьте добры, покажите еще раз…

— Да не вставайте вы! — сердито останавливает её, когда девушка пытается уступить ему место за столом. Гермиона тут же с готовностью садится обратно, а он подходит сзади, наклоняется, невольно улавливая невообразимо тонкий и приятный запах кудрявых волос, которые мятежно выбиваются из наспех собранного пучка, и накрывает ледяными ладонями руки, тонкие девичьи руки с красивыми длинными пальчиками, нежные и податливые, немного испачканные чернилами и соком болотного мятлика, который она только что резала — поперек стебля, а не вдоль, как положено.

— Мягкими и быстрыми движениями, мисс Грейнджер, — комментирует Снейп свои действия, показывая, как правильно орудовать ножом, и ему почти удается добиться того, чтобы голос не дрогнул, не сорвался, ибо губы его неожиданно становятся сухими, как песок, а дыхание предательски сбивается.

Девушка не замечает этого, слава Салазару. Она сосредоточена на том, чтобы максимально точно запомнить каждое движение своего профессора. Весь её вид выражает то, насколько она внимательна: глаза широко распахнуты, дыхание еле слышно, а рот приоткрыт и губы блестят, потому что она, забываясь, периодически проводит по ним кончиком розового языка. Бесконечно невинно и до ужасного распутно. В голову Северуса Снейпа приходит неожиданная мысль: была бы его неопытная на вид ассистентка так же старательна, если бы он преподавал ей не умение правильной нарезки растительных ингредиентов, а, скажем, тонкую науку любовных ласк?..

— Дальше — сами, — резко отстраняется он, чувствуя, как сердце в груди неожиданно болезненно сжимается, а потом начинает колотиться, как сумасшедшее — бах, бах, бах, — где-то в районе горла и отдается совершенно возмутительной реакцией в паху.

И, конечно же, — красивые, стройные ноги. Как у Гермионы Грейнджер.

Они постоянно маячат перед его глазами.

Постоянно.

Когда она закидывает ногу на ногу, работая за столом с препаратами, покачивая стопой из стороны в сторону, в такт незамысловатой мелодии, которую напевает себе под нос. И, надо сказать, совершенно фальшивит при этом.

Когда нетерпеливо перекатывается с носка на пятку, стоя рядом с профессором, пока он, внутренне обмирая от этой близости, проверяет результаты её работы, моля только об одном — пусть эта патлатое недоразумение сделает хотя бы полшага в сторону и даст ему наконец-то спокойно работать!

Когда, хмурясь, рассеянно потирает друг о дружку свои острые колени, выказывая этим завораживающим жестом свое недоумение по поводу отличного от её ожиданий результата, который приносит добавление высушенных толченых озерных пиявок вместо рогатых тыквенных слизней в Плодоносящий эликсир…

— Как же так! — расстроена, и немудрено, ведь целая неделя работы отправлена книззлу под хвост, а Северус не может, ну просто не может оторвать взгляд от этих коленей. — В Настойке быстрого роста этот прием сработал, эффект удвоился. Что не так здесь?

Огромным усилием воли отрываясь от созерцания того, что профессору вообще-то не положено созерцать, он тупо пялится на раздосадованное девичье лицо и с удушающим ужасом понимает, что не помнит ни черта из того, что было только что спрошено.

— Было бы намного проще подсказать вам, мисс Грейнджер, но в педагогических целях я позволю вам самой найти допущенную ошибку, — находится он и под совершенно прозрачным предлогом ретируется в свой кабинет. Расстроенное лицо стоит перед его внутренним взором еще очень долго, стоит только закрыть глаза.

Она была бы обидчивой, но отходчивой и прощающей. Как Гермиона Грейнджер.

— Прекратите дуться, мисс Грейнджер, а не то у меня от вашего плохого настроения все ингредиенты плесенью покроются, — шутка звучит так наигранно, что ему самому противно.

Возводит на него обиженный взгляд и, не удостоив ни словом его натужный юмор, снова утыкается в свои записи. Это что-то новенькое.

Похоже, вчера он немного переборщил с педагогикой.

Снова и снова Снейп, пристыженный своим недавним поведением, пытается привлечь внимание Гермионы. Ненароком подсовывает рецепт Эссенции радости, намекая, что вовсе не против помочь ей в его освоении. Ответом служат поджатые губы и короткое: «Хорошо. Возможно, позже». Предлагает присоединиться к написанию его новой научной статьи, между делом замечая, что находит возможным поставить её имя в графе соавторов. Та же реакция.

Отчаявшись, откровенно предлагает помощь.

— Я хочу понять сама, — отрезает она.

Да он, видимо, здорово её задел!

Три тоскливых дня, прошедшие в полном игнорировании его профессорской персоны, и, наконец, утром четвертого Грейнджер ураганом врывается в кабинет — довольная, пышущая ликованием, солнечная, почти ослепляющая свой радостью.

— Я поняла! — исписанные её рукой пергаменты самым бесцеремонным образом шлепаются на книгу, что он читал минутой ранее, а сама девушка практически наваливается на сидящего за столом профессора, окуная последнего в уже знакомый томящий аромат, опаляя горячим дыханием посеребренный сединой висок, щебечет, не умолкая, как утренняя пташка, докладывая о своем успехе.

— Рад за вас, мисс Грейнджер, — только и может выдавить из себя Северус, потому что уже ставшая стандартной реакция его тела на близкое соседство с Гермионой отчаянно мешает ему думать связно.

— Я так рада, так рада, профессор, что вы заставили меня саму во всем разобраться! — продолжает торжествовать она, расхаживая по кабинету, прижимая от переполняющих её чувств руки к груди. — Это такое непередаваемое ощущение!

И через минуту скрывается за дверью, ведущей в лабораторию, — чтобы подтвердить найденное на бумаге решение проблемы эмпирическим путем.

Оставляя своего профессора в крайней степени отчаянья, ибо иного выхода, кроме как отказаться курировать квалификационную работу мисс Грейнджер, он просто не видит.

А еще она была бы очень умной... Правильно, совсем как Гермиона Грейнджер.

— Мне кажется, — задумчиво постукивает кончиком пера по своему носу, силясь сформулировать свою внезапную догадку, — мне определенно точно кажется, что я знаю, в чем здесь проблема, профессор.

Эссенция Интенсивного восстановления, призванная помогать в лечении самых сложных, в том числе темномагических, ран — зелье, способное на корню перевернуть все принятые нормы зельеварения, — уже почти шесть лет не дает Северусу спокойно спать. Хотя, если говорить начистоту, в последнее время мысли о незаконченном рецепте все реже донимают его — на замену им приходят более чем непристойные фантазии об одной взбалмошной кудрявой особе.

— Очень рад, мисс Грейнджер, если ваши амбиции позволяют вам думать, что когда-нибудь вы сможете превзойти в своих научных изысканиях меня, — Северус не признается в этом даже под Империо, но его гордость требует сию секунду размазать молодое дарование по стенке, — но смею вас заверить — до этого момента еще очень далеко. Я бьюсь над этим составом уже много лет и, несмотря на весь мой опыт и навыки, так и не смог добиться устойчивости получающегося на выходе зелья. Видите ли…

— Да-да-да, — его вечная головная боль пропускает колкость мимо ушей и начинает атаковать зельевара своими идеями, — кора серебряного дуба при добавлении в настойку на листьях Морошки садовой дает нестабильную взрывоопасную субстанцию, а поскольку они являются основополагающими ингредиентами данного зелья, и их невозможно чем-то заменить, вы сдались и решили…

— Вы закончили? — сухо осведомляется он.

— Нет, дайте мне минуту, профессор, — она торопливо машет руками и для наглядности начинает чертить на бумаге сложные схемы, призванные, по её мнению, помочь в данной проблеме.

Спустя четыре часа, проведенных в громких спорах и криках, заверениях, что мисс Грейнджер сию же минуту отправится вон из Хогвартса, а также клятвенных обещаниях больше никогда не возвращаться к данному вопросу, если их снова постигнет неудача, осипший и измученный профессор Снейп дает добро на приготовление зелья по новому, усовершенствованному рецепту.

Глядя на то, как в котелке начинает закипать мутно-малиновая эссенция, не проявляющая при этом ни единой попытки выжечь дотла его многострадальную лабораторию, Северус вынужден признать, что его собственным научным амбициям только что был нанесен непоправимый урон.

И, кажется, — думает он, пока Гермиона, чье испачканное сажей лицо сияет как новенький галеон, вальсирует от переполняющей её радости по комнате, — это его не так уж сильно расстраивает.

Иными словами, если бы судьба Северуса Снейпа была бы женщиной…

Впрочем, как вы понимаете, мы говорим уже не о какой-то абстрактной женщине, олицетворяющей собой трудную и полную тяжелых испытаний судьбу мастера зелий. Сейчас мы описываем уже вполне конкретную, определённую женщину, бывшую, в его понимании, что называется, идеальной.

Так вот, можно с полной уверенностью сказать, что идеальная женщина Северуса Снейпа — это точная копия Гермионы Грейнджер. Ну всё, можете смеяться. А разве это не смешно — встретить свой идеал на склоне четвертого десятка? Смейтесь-смейтесь, ему ведь и самому иногда от этого становится смешно.

Правда, есть одна маленькая деталь.

Северусу Снейпу не нужная идеальная женщина, похожая на Гермиону Грейнджер.

У него есть кое-что намного, намного лучше — сама Гермиона Грейнджер.

Та самая, единственная в своем роде, которая явилась к профессору в начале учебного года, явилась с твердым, как тысячелетняя скала, намерением стать его подмастерьем и развиваться в области зельеварения именно под его руководством. И добилась своего, несмотря на, по меньшей мере, дюжину прямых отказов, колкости, намерение наложить темное проклятье, злой нрав и совершенно непереносимый характер своего преподавателя.

Та самая Гермиона Грейнджер, которая поселилась рядом с его комнатами и наполнила его до того спокойную размеренную жизнь своим неизменным, постоянным, назойливым, сводящим с ума присутствием.

Гермиона Грейнджер, которая почти два года изводила Северуса Снейпа своей готовностью работать от зари до зари, своим любопытством, своей напористостью, любовью к экспериментам, своим «да, сэр», «конечно, сэр», «уже готово, сэр», «позвольте задать вопрос, сэр».

Гермиона Грейнджер, у которой такие ловкие пальцы, и серьезные глаза, и искренняя улыбка, и просто до невозможности смешная и милая привычка морщить нос. Гермиона Грейнджер, которая любила, наплевав на все возможные приличия и понятия о личном пространстве, нависать надо ним, пока он изучал списки ингредиентов, или проверял работы студентов, или варил зелья, щекоча его шею и руки кончиками волос и легким, мятным дыханием, когда с её губ срывалось восхищенное «О-о-о!».

Та самая, что спустя два года его бесконечных мучений, самокопания и попыток найти наименее травмирующий выход из сложившейся щекотливой ситуации, закончившихся его позорным предложением сменить преподавателя, просто явилась в тот же вечер в его комнаты, спокойная и стремительная, и отдалась ему — так же старательно, и рассудительно, и вместе с тем до невозможного страстно, как, впрочем, делала и всё остальное — в этом он имел счастье убедиться позже, и не раз.

— Простите, профессор, но вы — полный кретин, если думаете, что сможете избавиться от меня таким глупым способом! — заявила эта невоспитанная девица, а в следующий миг ответная гневная тирада профессора Снейпа была зарублена на корню, когда губы Гермионы Грейнджер, мысли о которых многие месяцы не давали ему дышать, прижались к его губам, навеки разделяя его в высшей степени сложную и запутанную жизнь на «до» и «после».

И ему, к счастью, просто не хватило сил и выдержки, чтобы повести себя по-джентельменски и выставить эту нахалку за дверь — как, вообще-то, и стоило поступить. Вместо этого Северус Снейп совершил один из самых эгоистичных поступков в своей жизни — он принял то, что так щедро было ему предложено, и овладел этой невозможной, сумасбродной нахалкой — прямо на ковре посреди его гостиной, не успев дойти хотя бы до дивана, — раз и навсегда доказав самому себе, насколько смехотворны были его потуги отказаться от неё. Два года ожидания и тщетных надежд, что его оставят в покое, пролетели перед глазами и превратились в пшик.

В свое оправдание профессор мог бы сказать, что пока его изголодавшийся рот исследовал нежнейшую кожу этой куда более решительной и храброй, чем он сам, девушки, он, не переставая, исторгал из себя жуткие угрозы и обещания отказать ей в ученичестве и закрыть все возможности и далее заниматься любимой наукой.

— Ах, замолчите же, наконец! — было ему ответом, а затем Гермиона оседлала его, как заправская всадница, и Северус уже не смог выдать что-то более членораздельное, чем бесконечные стоны и рычание.

Когда он, позволив мисс Грейнджер вдоволь насытиться доминирующей ролью, порывисто перевернул свою покладистую ученицу на спину и, навалившись сверху, дал, наконец, себе волю брать её так, как не мечтал даже в самых смелых своих фантазиях, в его голове настойчиво крутилась мысль, что подобное больше никогда не повторится, — и в свое оправдание профессор мог бы сказать, что тогда он действительно в это верил.

Но намного позже, когда они всё-таки добрались до кровати, и, основательно расшатав её, истощенные и измученные друг другом, крепко уснули, последняя мысль Северуса Снейпа была о том, что теперь у судьбы с характером и внешностью Гермионы Грейнджер ему действительно нечего больше просить.

Ведь теперь у профессора Северуса Снейпа была сама Гермиона Грейнджер.

Этого было вполне достаточно.