Страшная сказка (джен)

Тусклый серый свет пасмурного неба с трудом пробивался через мутное стекло узкого окошка и разгонял сумрак только вокруг обеденного стола. Вторую часть избы освещали красные языки пламени, уютно потрескивавшего в печи.

Шон снял куртку и подтянул рукава свитера. После сырой уличной хмари долго не удавалось согреться даже в хорошо протопленной кухне, однако простой, но сытный обед и горячий травяной напиток разогнали кровь в жилах, и теперь ему стало жарко.

Скрипнула дверь внутренней комнаты — в кухню, стуча по деревянному полу костылём и ножными протезами, вернулась мама.

— Вот, — по-старчески бормотала она, ковыляя к столу. — Знала, что он у меня есть. Не могла я его продать, точно помнила, что взяла с собой, но куда положила… Еле нашла. В коробе лежал.

Смотреть на неё было больно. В свои шестьдесят пять мама выглядела древней старухой. Аккуратной, крепкой ещё, учитывая отсутствие ног ниже колен, но сплошь покрытое морщинами лицо, реденькие седые волосы, убранные в пучок, и блеклое, застиранное мешковатое платье, добавляли к реальному возрасту ещё лет тридцать.

— Почему ты живёшь здесь? — пожалуй, излишне резко спросил Шон. Надо было встать и помочь ей дойти, но две предыдущие попытки усадить маму и самому накрыть на стол разбились о её упрямство, и теперь приходилось сдерживать себя, ёрзать на узкой лавке и смотреть вроде бы и на неё, но чуть мимо. — Почему не позвонила, не написала? Я мог забрать тебя в Портленд.

— И к кому бы ты пришёл сегодня, если бы я жила в Портленде? — отшутилась мама, усаживаясь напротив. — Нет, Шон, спасибо. Здесь мне спокойнее. Для тебя, конечно, глушь, а для меня — покой. Тишина, лес кругом, травы, хозяйство, козочки — этого мне достаточно.

— Это Флоранс? Она всё-таки добралась до тебя? А отец знает?

— Не надо, Шон, оставь. Всё уже в прошлом, и… королева тут ни при чём.

Почему-то он ей не поверил. Придёт время… Не сегодня, но время обязательно придёт, и он не оставит без внимания, что бы они с ней ни сделали. Что они сделали? Что могло сломить волю сильной, коварной женщины, заставить её не думать о мести за своё искалеченное тело и утраченную дикую красоту? Только смерть может остановить Ведьму, так он раньше думал, но, похоже, есть что-то ещё.

Мама пристроила костыль рядом с лавкой, поставила на стол блестящую селенитовую шкатулку и, не торопясь открыть, оплела её сухими узловатыми пальцами с жёлтыми кривыми ногтями.

— Как сильно ты хочешь вернуть себе Гримма?

Шон помолчал немного, подбирая слова. Каждый раз у него спрашивали одно и то же, будто надеялись услышать «Да не особо, просто подумал, не ввязаться ли в неприятности» или «Очень сильно, жизни без него не мыслю». Однако вряд ли мать устроит ответ, которым он удостаивал Кэтрин и Адалинду Шейд.

— Ник не такой, как другие Гриммы. Воспитанных при дворе легко перекупить, воспитанных в среде Гриммов невозможно заполучить в союзники. Я знаю Ника уже много лет — у него есть честь и совесть, и самое важное — он мне доверяет. Я потратил на него много сил и времени, и у меня на него большие планы.

— У Эрика на него тоже большие планы, — усмехнулась мама, обнажая редкие тёмно-жёлтые зубы. — Ладно, какой бы ни была причина… Тебе будет непросто до него добраться. Путь не очень дальний, но очень сложный — через Гиблые земли в замок Фонтхилл. Замок охраняют семеро мёртвых, поднятых приказом Эрика, и чтобы их одолеть, тебе вначале нужно добыть завороженный меч. В конце пути ты встретишь их уцелевшего брата, восьмого, но не узнаешь, друг он тебе или враг — возможно, он лишь хочет отомстить за погибших. В замке Фонтхилл ты найдёшь своего Гримма. Его разум затуманен: что бы он ни сказал, что бы ни сделал, не верь и помни — сейчас им управляет воля твоего брата. Чтобы вернуть Гримма, тебе придётся достать два редких снадобья: «Мёртвую воду» и «Живую воду». Напоишь Гримма «Мёртвой» — он умрёт и через то очистится. «Живая вода» сделает его прежним. Но самое главное: ступив в Гиблые земли, ничего не пей и не ешь, ни данное друзьями, ни даже принесённое с собой, — всё на этих землях вмиг превращается в сильнейший яд. Отвар, которым я тебя напоила, избавит от чувства голода и жажды.

— Сколько займёт путь?

— День, быть может, два, — она наконец открыла шкатулку, вынула оттуда маленький шарик, будто бы плотно свитый из толстой прозрачной нити с мутным комком сердцевины, и передала его Шону. — Клубок будет указывать тебе путь, только скажи ему «Я ищу завороженный меч», «Я ищу «Живую» и «Мёртвую воду», «Я ищу замок Фонтхилл». И возьми мою лошадь — она старая, но всё же на ней будет быстрее. Остальное зависит только от тебя. — Мама подпёрла обвислую щёку ладонью и тяжело вздохнула, разглядывая его со смесью тоски и восхищения. — Как давно я тебя не видела. Останься на ночь, с рассветом отправишься.

— День только начался, — покачал головой Шон. — Не хочу терять времени. Мы на обратном пути заедем к тебе, хорошо?

— Буду ждать, — улыбнулась она и, ухватившись руками за столешницу, тяжело поднялась с лавки. — Пойдём, познакомлю тебя с клячей.

Клячу звали Дионея. Шон понадеялся, что кличку она получила в ранней юности, за красоту, от которой теперь, как и у хозяйки, сохранилось только имя, а не в нынешнем возрасте, по созвучию с неприятной болезнью. Старушка, привыкшая возить вязанки с хворостом и баки с водой, от тяжести нового седока вначале прогнула спину и выпучила блеклые глаза, но потом приноровилась, поняла, что ни галопа, ни даже рысцы от неё требовать не собираются, и покорно зашагала в лес по тропинке. С Шоном, непривычным к верховой езде, они быстро нашли общий язык.

Клубок, получив указание, засветился изнутри приглушённым кроваво-красным пульсирующим огоньком, будто внутри него билось маленькое сердечко, и покатился впереди, подстроившись под шаг ведомых.

В лесу было немного теплее: небо продолжало хмуриться, изредка роняя водяную морось, но ветер, раскачивавший верхушки деревьев, в чащу не пробивался. Пахло сыростью, прелой листвой, на лицо то и дело налипали осенние паутинки, изредка покрикивали невидимые печальные птицы. Тропинка изрядно заросла травой, иногда истончалась так, что была едва различима, проходила узким коридором прямо сквозь бурелом или под дубовыми ветвями, нависшими так низко, что приходилось спешиваться, однако ничего особо сложного пока не происходило.

Что они будут делать с Дионеей, если тропинка совсем исчезнет, Шон старался не думать. Лошадь едва ли была способна преодолевать овраги и заросли — как бы ещё не пришлось тащить её на себе.

Не может быть, чтобы Эрик и его подручные с бесчувственным телом Гримма на руках пробирались к своему замку через глухие леса — должна быть где-то и нормальная дорога. Но, если подумать, он сейчас идёт вовсе не за Эриком, а за мечом. Мертвецы, Гиблые земли, похищение Гримма… Что Эрик задумал, не перегнул ли он палку? Эрик всегда был умным, талантливым и опасным интриганом, но чтобы обратиться к самым тёмным силам этого мира, нужны были веские основания. Что бы он ни затевал, конкретно этого Гримма ему трогать не следовало. Неужели он рассчитывал, что Шон слепо обрадуется приглашению занять место в семье и проигнорирует тот факт, что его Гримма, его детектива, Ника, с которым они знакомы уже почти десять лет, отравили, упрятали в гроб и вывезли в неизвестном направлении? Может быть, поэтому он и выбрал Гиблые земли, в надежде, что Шон их не найдёт. Но сам ведь как-то нашёл. Как он понял, что это именно Гиблые земли?

Ответ пришёл в тот момент, когда Шон, спешившись, преодолевал очередной узкий коридор, пробитый через корявые ветви и острые обломки стволов. Сворачивать тут было некуда, а возникни необходимость вернуться, это стало бы серьёзной проблемой — Дионею пришлось бы толкать вперёд крупом. Он вёл лошадь под уздцы, поглядывая по сторонам, и не заметил, что пульсирующего красного огонька впереди уже нет. Лес кончился, словно пространство обрубили исполинским топором: не было ни опушки, ни поляны, за спиной высились могучие дубы и берёзы, под ногами зеленела трава, а внизу, под обрывом, раскинулась до самого горизонта каменная пустошь. Земля в мгновение ока ушла из-под ног, Шон бессмысленно вскрикнул и повис над пропастью, намертво вцепившись в вожжи. Дионея, хрипя, упёрлась всеми копытами, сверху посыпались мелкие камешки, земля и ошмётки травы, но вожжи продолжали опускаться всё ниже. Шон огляделся в поисках уступа — чащоба лежала на скале, будто столешница, и дотянуться до стены не было никакой возможности. Чуть в стороне, всего в нескольких шагах, на довольно крутом, но преодолимом спуске замер в ожидании путеводный клубок. Попытка подтянуться привела только к ещё более отчаянным хрипам сверху и появлению в пределах видимости не только обезумевшей лошадиной морды, но и её копыт. Падать и так высоко, а если его ещё сверху придавит Дионеей, то шансов выжить не останется.

Мохнатая лапа вцепилась в его запястье очень вовремя — когда он подумал, что вот-вот получит копытом в лицо.

— Тянись, — зарычал свесившийся рядом с лошадью Потрошитель.

Шон переместил половину своего веса на нежданного помощника и снова попытался подтянуться. Дело пошло на лад — Дионея, перебирая ногами, попятилась, Потрошитель, мотивированный мелькающими копытами, пополз в другую сторону, так что вскоре Шону пришлось отпустить вожжи, пока его не растянули, как на кресте. Приподнявшись рывком, он уцепился за предплечье Потрошителя, следующим рывком — за плечо и, наконец, выкарабкался на поверхность. Некоторое время они лежали молча, тяжело дыша: Шон — глядя в серое небо с едва приметным пятном солнца, Потрошитель — носом в траву. Дионея топталась и фыркала в узком коридоре бурелома. От побега домой, к привычной спокойной жизни, её удерживали только сучья, на которые она то и дело натыкалась крупом.

Немного восстановив дыхание, Шон сел и поглядел на обращённую к нему часть Потрошителя. Видеть его в синем свитере и чёрной кожаной куртке излюбленного Ником стиля было непривычно, но не узнать долговязую нескладную фигуру он не мог.

— Спасибо, Монро, — проговорил Шон, подозрительно прищурившись. — Ты как здесь оказался?

Потрошитель принял человеческий облик, сел и уставился на него, удивлённо изогнув одну бровь. Частое общение с Ником, определённо, на нём сказывалось. Вопреки ожиданию, эта характерная для Бёркхардта, но довольно комичная на лице Монро мимика не вызвала раздражения и нового приступа подозрительности. На душе стало тоскливо и тошно. Глупый вопрос. Ему и самому стоило позвать Монро на поиски, он ведь тоже не может бросить Ника в беде.

— Я помочь пришёл, — наконец растеряно проговорил Монро.

— Догнал по следу? Хорошо, дальше пойдём вместе, верхом можно по очереди ехать.

Шон поднялся на ноги, осторожно приблизился к Дионее, поймал вожжи и потянул её из бурелома.

— Тише, Дионея, всё хорошо.

Лошадь обиженно фыркнула и, понурив голову, послушно зашагала вперёд.

— Капитан, вы понимаете, где находитесь? — осторожно осведомился Потрошитель, поднимаясь и отряхивая штаны.

Шон обернулся и серьёзно кивнул.

— Вам нельзя здесь находиться, — видимо не удовлетворившись ответом, продолжил Монро. — Это очень-очень плохие места, здесь возможно всё самое ужасное, что только можно вообразить. А вы сюда пошли без поддержки, один, никого не предупредили. Понимаете?

— Понимаю, — Шон пожал плечами и неловко погладил Дионею по морде — следовало как-то загладить свою вину, и лучше бы дать ей что-нибудь вкусное, однако кормить лошадь было уже нельзя. — Но я должен вернуть Ника. Или ты не согласен? Может ты пришёл сюда не за Ником, а чтобы меня отговорить? Я очень тронут твоей заботой, но путь через Гиблые земли — единственно возможный.

Монро помолчал немного, глядя попеременно то вдаль каменных пустошей, то на Шона, почесал затылок и, закатив глаза, непонятно вздохнул:

— Н-да, ситуация. Ладно, попробуем, раз другого пути нет. А куда нужно идти, вы знаете?

— Вон там спуск, — указал Шон. — Иди вперёд, мы с Дионеей — за тобой. Увидишь прозрачный клубок с красным огоньком — это он нам путь и указывает.

— Что за клубок? — пробормотал Потрошитель, всё же сворачивая за стену бурелома, и вышел к спуску. — О, этот шарик? И что он такое?

— Что-то вроде навигатора, только без указания конечного пункта.

Тропинка была узкой, покрытой предательски выскальзывающими из-под ног и копыт пыльными камнями. Монро тем не менее шагал бодро и уверенно, Шону с клячей приходилось тяжелее.

— А кафе и закусочные по пути он показывает?

— Смешно, — хмуро пробормотал Шон.

Монро вопросительно обернулся и даже сбавил шаг, заметив, насколько убежал вперёд.

— Что? — переспросил он.

— Ты знаешь о Гиблых землях и не знаешь, что здесь нельзя ни есть, ни пить? Это верная смерть, — пояснил Шон.

Монро снова изогнул бровь и, отвернувшись, зашагал вниз.

— Это крайне неприятная новость, — чуть подумав, сообщил он. — И воду нельзя? А как без воды?

— День вполне можно вытерпеть, но в наших же интересах нигде не задерживаться.

— Ясно. И мы сейчас идём?.. К?.. Нику?

— Сейчас мы идём искать меч. Будь добр, если можешь идти быстрее, то иди: мне проще, когда твоя спина не загораживает обзор.

Монро не заставил себя уговаривать. Резво сбежав по тропе, он остановился только у подножия, схватился за голову и стал беспокойно метаться из стороны в сторону, пока Шон и Дионея не спустились к нему. Как только копыта застучали по ровной каменистой поверхности, Потрошитель взял себя в руки, виновато улыбнулся и зашагал с другой стороны лошади.

— Мне казалось, будет немного проще, — признался он. — Я не сдамся, обещаю, просто ума не приложу, что мне делать.

— Пока ничего делать и не нужно, — пожал плечами Шон. — Идём за клубком.

— Ладно, — вздохнул Монро. — За клубком — так за клубком.

Клубок, как исправный навигатор, выбирал не только направление. Сориентировавшись, он обнаружил посреди ровной пустынной поверхности чуть менее каменистую, чем остальное пространство, тропу и покатился по ней. Самым странным было не наличие этой тропы, а что начиналась она не от спуска. Оглянувшись назад, Шон обнаружил, что чуть приметная дорожка брала своё начало прямо из отвесной стены. Ни пещер, ни других спусков рядом с ней не было. Будто бы из скалы время от времени выходили призраки и добросовестно прохаживались по тропке, не позволяя ей, сглаженной сухими холодными ветрами, окончательно исчезнуть.

Делиться с Потрошителем своими мистическими соображениями Шон не стал — берёг силы. Теперь их двое, а кляча одна, и сейчас нужно было дать ей возможность отдохнуть. Монро тоже не торопился завязывать новый длинный разговор. Спросил какую-то невнятную мелочь, что-то о планах на ночлег, и ещё раз пожаловался на отсутствие в программе ужина, каждую фразу завершая вопросом «Понимаете?». Шон понимал, но раз есть нельзя, то чем он тут мог помочь? Монро повздыхал и крепко задумался.

Солнце, так и не показавшееся из-за туч, приобрело лёгкий оранжевый оттенок, когда впереди на тропе возник высокий, похожий на надгробную плиту, камень. По мере приближения сходство с надгробием становилось всё очевиднее: на отполированной фронтальной поверхности явно виднелись слова.

— Это на каком языке? — удивился Монро, когда они встали перед серой глыбой.

За камнем дорога троилась, клубок укатился по правому ответвлению и остановился, ожидая спутников.

— На русском, — ответил Шон, напряжённо разбирая надписи. — Только не современном русском. Что-то вроде «Если поедешь направо, потеряешь коня, поедешь налево — женишься, поедешь прямо — умрёшь». Клубок нас направо приглашает.

— Ну, у нас коня нет, значит, всё в порядке, — усмехнулся Монро.

Дионея презрительно фыркнула и затрясла головой.

— Возможно, половая принадлежность и качество лошади не имеют особого значения, — возразил Шон.

— Возможно, видовая принадлежность «коня» тоже не имеет значения, — пессимистично добавил Монро. — Надо пойти и посмотреть. Я заинтригован: откуда вообще такое взялось, и почему на русском?

Они снова зашагали за пульсирующим клубком. Вскоре стало понятно, почему земли назывались Гиблыми, даже если забыть об их необычном и неприятном влиянии на еду и питьё. Вокруг не было ничего, кроме камней. Камней как раз было много самых разнообразных: маленькие, скрипевшие под ногами, средние, которые приходилось перешагивать, и здоровые валуны. Камни лежали поодиночке, разбросанные далеко друг от друга, или кучами, похожими на курганы — серые, бледно-коричневые, терракотовые. Не было вокруг ни одного даже самого чахлого деревца и пустынных колючек, не пролетали птицы, не попадалось на глаза ни одного следа — человеческого или звериного. Если бы даже и захотелось, ничего пригодного в пищу попросту не было, как и воды.

Однообразный каменистый пейзаж настолько примелькался, что чёрное прямоугольное пятно, показавшееся далеко впереди, вначале не заметили. Казалось, это розоватое свечение горизонта так искажает форму продолговатого валуна. Но с каждым шагом пятно приобретало всё более резкие очертания, пока не превратилось в лежащий посреди тропы чёрный плоский, сильно вытянутый короб. Клубок вырвался вперёд, докатился до него и замер, призывно наполнившись багровым сиянием.

— Я что-то не пойму… — пробормотал Монро, разглядывая явление. — Ящик, что ли?

— Гроб без крышки.

Шероховатый, будто покрытый гарью железный ящик был похож на гроб и формой, и размерами: приблизительно шесть с половиной футов в длину, да и по ширине подходил человеческому телу.

— Наверное, сюда надо положить коня, — глубокомысленно изрёк Монро.

— Конь с тобой не согласится, — Шон огляделся в поисках того, к чему можно был бы привязать Дионею, и полез в седельную сумку. Кажется, мама положила туда верёвки, чтобы лошадь можно было просто стреножить.

Пока он спутывал покорной кляче ноги, Монро со всех сторон осмотрел гроб, простучал гулкие тонкие стенки и присел на его край.

— Может быть, под ним? Или закопан где-то рядом, — предположил он. — А как этот меч выглядит? Может быть, этот ящик называется «Меч» и нужно тащить его?

— Я сильно сомневаюсь, что таким «мечом» можно одолеть семерых мертвецов.

— А я бы посмотрел, как вы с ним в бой идёте.

— Если только накрывшись им.

Кляча неодобрительно покосилась на неуместное веселье и, ленясь двигаться, устало прикрыла глаза.

— Давай его поднимем, — сказал Шон, приближаясь с незанятого конца. — Посмотрим, что под ним, и немного перенесём.

Монро ухватился с другой стороны и по кивку потянул вверх. В одиночку сдвинуть железную домовину было бы проблематично. Пыхтя и шипя, они отволокли его на пяток шагов и гулко уронили. Дионея от неожиданности вскинулась, неловко проскакала на тот же пяток шагов, но в противоположную сторону и остановилась, недоверчиво поглядывая на непредсказуемого нового хозяина. Клубок, погаснув, резво подкатился к гробу и опять засиял.

— Похоже, я был прав, — задумчиво произнёс Монро, оглядывая внутреннее пространство гроба. — В том смысле, что в него нужно кого-то положить, и поскольку коня уговорить будет сложно, предлагаю начать с меня.

— С тебя?

— Моя идея, поэтому у меня и право первому её опробовать.

Шон попытался найти веские аргументы против и с удивлением отметил, что Монро всё-таки стоит и ждёт его решения, будто он в самом деле может ему запретить или приказать. Впереди ещё поиск «Живой» и «Мёртвой воды» и битва с мёртвыми — важных этапов в их миссии на всех хватит.

— Хорошо, ты первый. Если не получится, тогда я примерю.

Монро кивнул и уверенно полез в ящик. Присев, он ещё раз осмотрел стенки, пожал плечами и лёг.

— Удобно? — осведомился Шон.

— Жестковат.

Чёртова дюжина железных дуг выскочила из боковой стенки и в миг защёлкнулась вокруг тела Монро, охватывая его с ног до самой шеи.

— Твою мать! — взвыл он, рванувшись в зверином облике, как муха из паутины, гроб даже не шелохнулся.

— Спокойно, Монро, не двигайся, — Шон упал перед ним на колени и изо всех сил придавил Потрошителя ладонью. Сердце под пальцами колотилось обезумевшей птицей. — Успокойся, дыши. Сейчас разберёмся.

Монро тяжело задышал и с явным усилием снова стал человеком. Теперь не мешало бы и самому успокоиться. Да, попали в ловушку, но пока ничего ужасного не произошло, и надо сохранять ясность мыслей, чтобы решить проблему. Шон сделал глубокий вдох и задержал дыхание, восстанавливая контроль над эмоциями и обликом.

— Ты как? — спросил он.

— Да в полном порядке, — дрожащим голосом заверил Монро, дико вращая круглыми глазами. — Только теперь это царское ложе ещё и тесновато стало. В общем, хорошо, что я первый полез.

— Подожди, я тебя вытащу.

Шон осторожно ощупал ближайшую дугу, охватывающую грудь. Непонятно было, откуда они взялись, как будто всегда были приварены к двум стенкам, а Монро просто материализовался внутри. Корпус гроба был настолько тонок, что ни ловушке, ни скрытым замкам негде было прятаться.

— Капитан, — позвал Монро уже гораздо спокойнее. Шон отвлёкся от ощупывания ножных дуг и обернулся. — Меч под моей правой рукой, я его чувствую.

Меч, действительно, лежал там, скрытый плечом и предплечьем, когда Потрошитель раздвинул пальцы, показался острый стальной кончик. Но достать клинок, не выломав предварительно руку, было невозможно.

— Попробую разбить нижнюю дугу, — пообещал Шон. — Не нервничай: я за камнем и обратно.

— Я не нервничаю, — заверил Монро.

Шон пробежался до ближайшего кургана, то и дело оглядываясь на чёрный гроб, выбрал два булыжника покрепче и со всех ног бросился обратно. Монро, как и говорил, лежал спокойно, созерцая постепенно темнеющий небосвод в багряных разводах заката.

— Может быть больно, — предупредил Шон, прицеливаясь. — Половину разбить — и тебя уже можно будет вытягивать.

— Хорошо, — кивнул Потрошитель и стиснул кулаки. — Я готов.

Шон перехватил булыжник поудобнее, замахнулся и обрушил его на нижнюю дугу. Гроб со всех сторон охватило ревущее пламя.

— Дьявол! — Шон отшатнулся и рухнул на спину, прикрывая глаза рукой.

Из объятого жаром гроба раздался дикий, полный боли вопль. Огненный шквал взметнулся в небо и внезапно погас, но крик всё продолжался, ввинчиваясь в мозг и разрывая сердце в клочья.

— Монро, — пробормотал Шон, пытаясь подняться. Ни язык, ни конечности, парализованные ужасом, его не слушались.

Крик оборвался, перешёл в мучительный стон и хриплое дыхание. Кое-как сев на колени, Шон протянул руку к гробу и коснулся его. Поверхность была нестерпимо горячей. Не раскалённой, но терпеть всё равно было невозможно.

— Ка… капитан, — простонал Монро. — О-о-о, чёрт… Боже, как же это?

От гроба несло горелой плотью и палёной шерстью. Стиснув зубы, Шон подобрался ближе и заглянул внутрь. Кожа Потрошителя покраснела, покрылась открытыми ранами и волдырями. На тыльной стороне шеи, ушах, затылке, в обугленных разрывах одежды, — везде, где её касался металл, она почернела.

— Пожалуйста…

— Держись, Монро, — отчаянно попросил Шон, сжимая голову дрожащими пальцами. — Я тебя вытащу.

— Нет, нет, — захрипел Потрошитель. — Что-нибудь: воду, хоть глоток, или что-нибудь из еды. Прекрати это, пожалуйста. Это ловушка, ты понимаешь? Нельзя выбраться.

Шон огляделся. Здесь не было воды, и не было ничего, кроме камней. Он специально не брал с собой провиант, чтобы избежать соблазна, ведь он даже не думал, что ему понадобится смерть. Попытаться добить камнем — но что если гроб снова вспыхнет? Единственное, что тут можно было сделать — придушить или свернуть шею, но как коснуться обожжённой обугленной кожи? Это будет уже не милость, а одна из самых мучительных смертей.

— Не так, только не так, — попросил Монро, глядя на нерешительно потянувшиеся к нему руки. — Пить, пожалуйста. И… Потом вытащи меч.

— Да твою ж!.. — яростно взвыл Шон, вскакивая на ноги. — Чтоб тебя, чтоб вас всех!

Подхватив с земли булыжник, он метнулся к испуганно шарахнувшейся Дионее и с размаху размозжил ей череп. Лошадь тоненько взвизгнула и рухнула, брыкая спутанными ногами. Шон замахнулся и снова опустил камень ей на затылок. Кожа лопнула, из раны хлынул густой карминовый поток, тело задёргалось в судорогах, но Шон уже бросил камень, собрал кровь в сложенные чашей ладони и вернулся к гробу.

— Ты прости, — прошептал он, вливая её в рот Потрошителю.

Монро хотел что-то сказать, пристально и мучительно глядя на него, кровь запузырилась на губах, выталкиваемая беззвучными словами, и в следующий миг глаза его потухли.

Вытащить меч было непросто — пришлось снова воспользоваться булыжником, затем найти другой, с острым краем. Шон провозился так до темноты и весь вымазался в крови и обрывках плоти.

Оставаться на этом проклятом месте, пропахшем смертью и горелым мясом, он категорически не хотел. Вынув из сумки фонарик, Шон закинул на плечо поклажу вместе с завороженным мечом, задал клубку новую цель и двинулся вслед за ним через ночь, не разбирая дороги.

Слабый луч фонаря позволял не запинаться о встречные камни и только. Тьма окутывала непроглядным плотным коконом, казалось, он угодил в колесо, словно белка, запертая в тесной клетке, и бесконечно бредёт на одном и том же месте. Клубок, державший постоянную дистанцию, только убеждал его в этой иллюзии. Мышцы деревенели от усталости, хотелось, наконец, лечь и забыться сном, но с наступлением ночи сделалось холоднее, а под ногами продолжали хрустеть одни только камни. Он будет идти по ним, не двигаясь с места, пока не упадёт, измождённый, и не замёрзнет насмерть. Шон никогда не боялся темноты, замкнутого или открытого пространства, но теперь с трудом подавлял поднимающийся из глубин сознания животный страх. Если он сейчас побежит, то лишь скорее выбьется из сил.

Камню на распутье он обрадовался как родному — значит, ещё не сошёл с ума, не заблудился и к тому же продвигается с приемлемой скоростью, просто клубок привёл его обратно. Прокатившись вокруг камня, пульсирующий красный светляк уверенно выбрал левую дорогу и бодро поскакал впереди. Вновь не осталось никаких ориентиров, только бесконечные размеренные шаги и хруст каменной крошки в непроглядной тьме.

Когда огонёк начал кататься зигзагами, Шон сообразил, что просто засыпает на ходу и отклоняется в сторону, а упрямый клубок забегает перед ним и возвращает на тропу. Сколько так продолжалось, он не знал, только понимал: до рассвета ему не продержаться. А затем огонёк раздвоился: один убежал вправо, второй — налево. Пришлось остановиться, похлопать себя по щекам непослушной заледеневшей ладонью и сообразить, за которым из них следовать теперь. Правый огонёк оказался клубком, левый — светился на горизонте. Шон выровнялся и пошёл к нему, клубок согласно забежал вперёд и покатился в том же направлении. Постепенно светящаяся точка сползла с горизонта вниз, на тёмную поверхность земли, и стала увеличиваться в размерах, принимая очертания яркого подвесного фонаря над настежь распахнутой дверью покосившейся лачуги. Когда до неё оставался всего десяток шагов, из тёмного проёма лениво высунулся дед со всколоченной бородой — маленький, коренастый, изогнутый так, что круглый живот идеально уравновешивал горб за спиной, в той же мере, как плешь дополняла косматую нечёсаную бороду. Оглядев Шона, он вышел навстречу без малейших признаков страха.

— К навьям идёшь? — надтреснутым дребезжащим голосом осведомился старик, сонно почесываясь под дырявым тулупом.

Шон проследил за прокатившимся мимо лачуги клубком и неуверенно кивнул:

— Похоже на то.

— Ну иди, — напутствовал дед. — Сегодня велено всех пускать. Если поторопишься, как раз к самому веселью успеешь.

Презрительная улыбка, раскроившая дряблое одутловатое лицо, Шону совсем не понравилась: будто старик знал больше, чем хотел рассказать, и собирался насладиться предстоящим зрелищем. Но пускаться в расспросы желания всё равно не возникало: что бы его ни ждало впереди, он пойдёт туда, куда поведёт клубок. Если путь лежит к навкам, значит, он пойдёт к навкам — искать водные снадобья у русалок было вполне разумно.

Шон прошёл мимо и долго ещё чувствовал пристальный буравящий взгляд в спину. Пожалуй, стоило спросить, далеко ли идти и насколько нужно торопиться, но шагать быстрее он всё равно уже не был способен. Дорога тяжело ложилась под ноги, обжигая ступни и пронзая суставы режущей болью, в темноте словно не осталось пространства, не было и времени. Шону уже стало казаться, что старик просто ему привиделся, вернулось муторное ощущение, будто он никуда не идёт, а бессмысленно перебирает ногами на одном месте.

Но затем впереди обнаружились признаки подобия жизни. То луч фонаря выхватывал на тропе обломки костей и оперённых стрел, то под ногами пронзительно скрежетали чёрные металлические коробки, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся пустыми оружейными магазинами в россыпи гильз.

По сторонам, далеко от тропы высились одинокие непроглядные тени, вначале принятые Шоном всё за те же горы камней, пока на одной из них он не различил очертания обвалившейся крыши. Жил кто в этих лачугах или нет, угадать было сложно.

Напряжённый слух уловил ровный шелест, постепенно перешедший в размеренное журчание по левую руку. Затем, словно ниоткуда, впереди возникло невысокое, в три этажа, здание из тёмного камня, освещаемое алым пламенем факелов. Клубок, без всяких сомнений, направлялся именно к нему.

Шон погасил фонарик, убрал его в боковой кармашек сумы и неожиданно нашёл в себе силы ускорить шаг. Идти, имея перед собой цель, оказалось гораздо легче, хотя повода радоваться не было. Вряд ли обитатели — люди то или навки — радушно встретят путника, с ног до головы измазанного высохшей кровью и гарью, с откровенно торчащими из сумы рукоятью меча с одной стороны и кончиком лезвия — с другой. Его сомнения усилились, когда слуха достигла лихая мелодия — похоже, в палатах что-то праздновали.

— Иди сюда, — приказал он клубку, наклоняясь и протягивая ладонь.

Огонёк остановился, покачался на месте, будто размышляя, и покатился дальше.

— А ну стой, — шёпотом прикрикнул Шон, бросаясь за ним.

Клубок описал дугу, вернулся было, но тут же передумал и упрямо поскакал дальше. Шон коварно замедлился, подождал, когда непослушный огонёк подстроится под его скорость и рывком кинулся вперёд. Не тут-то было: клубок подло подпустил к себе поближе, но затем убежал, подождал его и снова откатился, будто заманивая в ловушку.

Махнув на него рукой, Шон смирился и пошёл без рывков, экономя остатки сил, однако на этом капризы клубка не закончились: докатившись почти до самого входа, он замер и позволил поднять себя, по-прежнему размеренно пульсируя.

Скрываться было уже поздно — двери палат гостеприимно распахнулись, и навстречу вышел бледный светловолосый мужчина в зеленоватом кафтане. В высоко поднятой руке он держал медное блюдце с короткой оплавленной свечой.

— Добро пожаловать в Приречье, господин, — сказал навка. — Всемилостивый государь князь Мокей рад приветствовать вас.

— Благодарю, — кивнул Шон, настороженно вглядываясь в ярко освещённый проём за его спиной, и тайком положил клубочек в карман.

Сразу за дверью было небольшое помещение вроде сеней, освещаемое множеством восковых свечей на двух рогатых канделябрах, поставленных прямо на пол. По сторонам от внутренней двери вытянулись в струнку двое таких же бледных навок, только облачённых не в кафтаны, а в чешуйчатые кольчуги, у обоих при поясах в ременной петле висели обнажённые короткие мечи.

— Прошу вас, — ещё раз с поклоном пригласил навка.

Шон снял суму и прошёл внутрь, прислужник затворил дверь и вновь обратился к нему:

— Позволите узнать, как вас представить, господин?

— Шон Эрик Ренард герцог Орегонский, — вдохновенно объявил Шон, надменно оглядываясь вокруг. Навка почтительно поклонился.

— Княжна Алина с минуты на минуту выйдет к гостям. Позвольте, я провожу вас прямо на пир, а вещи отнесут в ваши покои.

Шон немного замешкался — стоит ли открыто сомневаться в сохранности завороженного меча, фонарика, бесполезного здесь смартфона, полотенца и паспорта, если он не собирается тащить на приём к навьему князю свои нехитрые пожитки — и опустил сумку на пол. С оружием его всё равно не пустят, просто пока вежливо об этом не говорят. Было бы совсем неплохо, если б ему так же вежливо намекнули на бадью с тёплой водой, но княжна Алина, по-видимому, ждать не могла. Навка распахнул внутреннюю дверь и повёл его к длинной выщербленной лестнице. Палаты, хоть и старательно освещённые, жилыми не выглядели: повсюду царило запустение, холод и сырость, кое-где на стенах висели полусгнившие обрывки тканых ковров, подсвечники по большей части оказались ржавыми и гнутыми, в пустые узкие проёмы окон задувал ветер. Только сверху тянуло запахами рыбы и мяса, доносился рокот голосов, и ненавязчиво лилась простенькая мелодия струн и свирели.

На втором этаже появились и другие навки: у лестницы несли караул четверо в кольчужных латах, у входа в зал для приёма гостей — ещё двое. Стражники пристально ощупывали Шона взглядами светлых водянистых глаз, но путь не заступали.

Вместо двери, которая должна была отделять зал от просторного коридора, на петлях висели небольшие гнилушки, а её роль выполнял разряженный в зелёно-золотой густо расшитый кафтан лакей, скучавший посреди пустого проёма. Провожатый чуть забежал вперёд и едва слышным шёпотом скороговоркой передал имя и титул вновь прибывшего гостя. Разумеется, никого облик чужеземного герцога не смутил, пришлось и самому делать вид, что грязь и кровь — последний шик парижской моды, как нельзя более уместный на светском приёме.

Лакей пропустил Шона вперёд и шагнул следом.

— Всемилостивый государь, досточтимые гости! Герцог Орегонский Шон Эрик Ренард! — объявил он.

Посреди небольшого, всё также ярко освещённого зала стоял длинный каменный стол. Во главе его — в кресле с высокой резной спинкой — восседал увенчанный золотой короной правитель навок Мокей, седовласый, бледный до зелени, в просторной белой рубахе, покрытой бурыми пятнами. Похожие, как близкие родственники, блеклые гости, поражённо обернулись, но вряд ли причиной удивления послужил внешний вид Шона — все они были одеты в соответствии с той же «парижской модой»: грязные разводы украшали более чем скромные рубахи, куртки и штаны, практически у всех лица были разрисованы нарочито грубыми пятнами и полосами. Среди около двух десятков мужчин оказалось с полдюжины женщин. Простоволосые бесцветные девушки-навки выглядели ещё проще — облаченные в длинные просторные рубахи, они не носили украшений, не разрисовывали своих лиц.

Провожаемый тишиной и пристальными взглядами, Шон приблизился к трону и церемонно поклонился.

— Всемилостивый государь, — сказал он, тщательно выговаривая непривычное обращение, — для меня большая честь предстать перед вами.

— Сердечно рад приветствовать гостя из дальних стран, — холодно кивнул князь. — Похоже, слава о красоте моей дочери вышла далеко за пределы Гиблых земель. Что ж, садись за стол — ешь, пей, отдохни с дороги, Шон Эрик Ренард, попытай свою удачу.

Музыканты вновь заиграли прерванную мелодию, и гости вернулись к беседам и трапезе, словно забыли о явлении чужака. Шон оглянулся — слуги в пышных кафтанах проворно несли к дальнему углу стола деревянный рассохшийся табурет, кубок, тарелку и столовые приборы. Откланявшись, он прошёл в отведённый ему закуток, с достоинством сел и блаженно вытянул ноги. Есть по-прежнему не хотелось, от запаха жаренной и варёной рыбы мутило, крупные сочные куски мяса, украшенные россыпью белых ягод, доверия не внушали: вряд ли навки держали скот — не под водой же его пасти. Но отказом от угощения можно было серьёзно обидеть самого правителя, поэтому он наполнил кубок из ближайшего кувшина, положил себе костистый бок речного окуня и принялся неспешно и отстранённо размазывать его по тарелке. Неприметно вынутый из кармана клубок продолжал ровно пульсировать и никуда с ладони не рвался, поэтому Шон спрятал его обратно. Оставалось надеяться, что он привёл куда надо и просто стесняется показывать дальнейший путь при навках. Приблизительно было понятно, что именно здесь от Шона ожидают — камень на распутье описывал ситуацию доступно, — но не было ясно, следует ли воспринимать сообщение о скорой женитьбе как предупреждение или необходимо приложить все силы, чтобы очаровать княжну. Если она предпочитает себе подобных, то шансов у Шона, выглядевшего чёрной вороной среди альбиносов, было не много.

— …Человек! — повысил голос молодой навка, уже некоторое время что-то возмущённо шептавший своему соседу, дядьке или же просто старшему другу. Оба они сидели чуть ближе к центру стола, но всё же далеко не на почётных местах. Старший предостерегающе дёргал молодого спутника за рукав, однако тот не унимался. — На кол его сразу, а не за стол, да ещё рядом с нами.

— Придержи язык, — строго шикнул старший, — не у себя дома. Любой может посвататься к дочери князя.

— Но человек! — зашипел парень.

— Герцог — везен, — поправил старший.

— Всё равно человек!

— Не хочешь ли ты рассказать государю, кого он должен или не должен принимать в своём доме?

Сопляк яростно засопел, но спор прекратил и демонстративно отвернулся.

Неожиданно музыка стихла.

— Всемилостивый государь, досточтимые гости! — выкрикнул номенклатор, и навки вновь обратили все свои взоры ко входу. — Княжна Алина!

В зал шагнула и нерешительно остановилась совсем юная девушка, облаченная в белую рубаху до пят. Кроме той рубахи, ничего общего между ней и белёсыми навками не было: темноволосая, с контрастными южными чертами, с яркой низкой бус из пурпурных ягод шиповника на шее она казалась диковинной экзотической птицей.

Заметив в дальнем конце стола чужака, Алина удивлённо округлила глаза.

— Дочь моя, — поднявшись навстречу, приветствовал князь Мокей и протянул к ней руки.

Девушка обернулась и, то и дело поглядывая на Шона, деревянно прошагала к родителю. Шон опустил глаза. Что ж, произвести впечатление на княжну ему, определённо, уже удалось. Только не рановато ли её решили выдать замуж? Ребёнку исполнилось лет пятнадцать, не больше, а мало кому из собравшихся гостей было меньше тридцати. Но возможно, сегодня были только смотрины, и о скорой свадьбе речи не шло.

Когда Алина заняла своё место по правую руку от отца, начались тосты. Теперь приходилось не только ворошить в тарелке давленую рыбу, но и прикладывать кубок к плотно сжатым губам. Будь на столе хотя бы скатерть, Шон придумал бы способ изображать трапезу правдоподобнее, а так — он не был уверен, что скоро на него не обратят ненужного внимания. Надежду вселяли музыканты, сменившие репертуар на романтично-лирический. И в самом деле, вскоре княжна вышла на середину зала, а гости нетерпеливо заёрзали, ревниво поглядывая по сторонам: кого она первым поведёт танцевать?

Из-под стола выкатился пульсирующий клубок и целеустремленно рванул к ногам Алины. Шон хлопнул себя по карману, хотя не было ни единого шанса, что в зале есть ещё один такой же проводник — разумеется, карман пустовал. Сейчас красный светляк притянул все взгляды к себе, но Шон точно знал, к кому они обратятся в следующий момент, и почувствовал привычное жжение на изменявшемся от злости лице. Это вернуло ему самообладание: не стоит ребёнку видеть искажённый ведьмовской облик.

Остановившись перед Алиной, клубок наполнился ровным сиянием. Она удивлённо склонилась над ним, подняла на ладонь и направилась к Шону — злобные взгляды опередили её.

— Вы нашли неожиданный, но верный способ привлечь моё внимание, — улыбнулась княжна, протягивая клубок.

Шон встал и, вежливо поклонившись, убрал светляка в карман, а для верности ещё и застегнул.

— Благодарю вас, сударыня. Герцог Шон Ренард, к вашим услугам.

Лучше бы она всё же подошла вначале к кому-нибудь из своих, а он бы послушал, как у них принято обращаться и разговаривать — вряд ли современный европейский этикет можно было в полной мере отнести к обычаям навок. А учитывая, что об их танцах он не имел ни малейшего представления, то и с удовольствием бы предварительно посмотрел. Но в любой культуре отказ восприняли бы как оскорбление, тем более он пришёл под видом претендента на её руку и сердце, а клубок недвусмысленно показал, у кого нужные ему снадобья.

Шон подал Алине руку — она осторожно взялась за неё кончиками пальцев — и повёл в центр зала. Отдавать танец только им, к счастью, никто не собирался: другие кавалеры тоже поднялись со своих мест и спешно разобрали присутствующих дам. Только сейчас Шон заметил, что все они, навки, включая княжну, были босы. Конечно, он обучался танцам, в детстве, пока его не увезли из частной школы, но если этот окажется сложным и незнакомым, навьим ногам крепко достанется от его походных ботинок.

— Вы не похожи на обитателя Гиблых земель, герцог, — негромко сказала Алина, становясь перед ним. Девушка она была для своих лет довольно высокая, но едва доставала пушистой макушкой до его плеча, и оттого взгляд наверх делал её лицо наивным и доверчивым.

— Позвольте заметить, что и вы тоже, княжна.

В мелодии появился вполне привычный ритм. Шон уверенно подхватил её руку своей, другую расположил повыше талии — угадать это место, скрытое просторной рубахой, да ещё при их разнице в росте, было непросто — и повёл в танец, замечая краем глаза, что в целом их пара не сильно отличается от окружения.

— Я… — Алина чуть замешкалась и вздохнула, — родилась человеком. Отец похитил меня из мира людей почти десять лет назад, с тех пор я его дочь.

— Вам здесь нравится?

— Да. Наверное… Отец меня любит, и здесь мои подруги, только всегда холодно и не хватает солнца, но наверное это не так важно, раз вы по своей воле сюда пришли. Скажите, герцог, вы хотите стать правителем навьего княжества и моим мужем, или моим мужем и правителем навьего княжества? — хитро улыбнулась она. — В любом случае, вы тоже больше не увидите солнца.

— Не обязательно, — возразил Шон, слегка пожимая плечами.

— А вы немногословны, — Алина несимметрично вздёрнула бровку и тут же оступилась.

Шон помог ей восстановить равновесие и сжал крепче. Неудачная оказалась идея: ладонь сама легла на плавный изгиб спины, пальцы ощутили под тонкой тканью мягкое тело, нежную горячую кожу, и то, что, похоже, рубашка была единственной одеждой княжны. По-детски пухлые щеки с двумя чуть приметными родинками залил яркий румянец. Алина прикрыла вспыхнувшие влажные глаза ресницами и изменившимся резким тоном проговорила:

— Да, не обязательно, только если я выберу вас. Если же не выберу, то, когда пир кончится, вас казнят. Привяжут к большому камню, переломают руки и ноги, вырежут язык и оставят до наступления следующей ночи. Тогда вы увидите солнце ещё раз. Умрёте вы к закату или нет, вас разрежут на части и съедят.

— В таком случае, вам стоит выбрать меня, — посоветовал Шон, прокручивая в мыслях вероятный безрадостный исход. Вряд ли княжна преувеличила, если вспомнить слова тощего сопляка за столом.

— Зачем мне это? — удивилась Алина, вновь поднимая на него взгляд.

— Затем, что я могу вернуть вас в мир людей. Насколько мне известно, после того как человек попадёт в подводное княжество, выбраться самостоятельно он уже не сможет, но его можно увести. А я могу вывести вас из Гиблых земель и помочь разыскать ваших настоящих родителей. Выходить за меня замуж, к слову, для этого не нужно.

Княжна надолго замолчала. Шон её не торопил, но внимательно следил за сменой эмоций на её красивом лице. Она хмурилась, беспокойно поглядывала по сторонам, что-то вспоминала, думала о будущем. А затем шагнула к нему вплотную и, понизив голос, спросила:

— Чего же, в таком случае, вы хотите?

Прямо сейчас он хотел найти способ вежливо её отодвинуть и старательно не думал, чем она к нему прижимается. Вдобавок к совершенным формам, природа наделила этого ребёнка либо потрясающей непосредственностью, либо изрядным коварством. Плотная куртка не позволяла почувствовать касание, но воображение успешно компенсировало отсутствие самого ощущения, ему достаточно было и того, горячего, под ладонью.

— Мне нужны «Живая» и «Мёртвая вода», и я знаю, что вы можете мне их дать.

— Могу? Я… я знаю, где отец их хранит, и, наверное, могла бы… Но ведь это порождения очень тёмной магии. Зачем они вам?

— Чтобы спасти друга, — Шон вздохнул. Что ж, ему было не привыкать объясняться с Гриммом, можно объясниться и с навкой, лишь бы результат был достигнут. — Мой брат — наследный принц и очень плохой человек — отравил Ника и увез в Гиблые земли. Мне нужна «Мёртвая вода», чтобы вернуть ему разум, и мне нужна «Живая вода», чтобы вернуть его к жизни.

Музыка кончилась. Шон с облегчением выпустил княжну из рук и поклонился, благодаря за танец. Алина стояла, растеряно и задумчиво покусывая губу, теребила шиповниковые бусы.

— Я подумаю, — наконец сказала она чуть слышно. — Сейчас я должна продолжить знакомство. Вы узнаете о моём решении, когда пир закончится, герцог.

Пожалуй, не стоило надеяться на юную навку, ведь неизвестно, поверит ли она абсолютно незнакомому чужеземцу и захочет ли рисковать, чтобы увидеть полузабытое солнце, или решит остаться в мире уже привычном и близком. Если бы существовал хотя бы ещё один способ достать снадобья из-под воды, Шон бы воспользовался именно им, но выбраться из навьего княжества человеку действительно не представлялось возможным.

Вернувшись за стол, он потребовал у пробегавшего мимо слуги заменить ему тарелку, и, наблюдая, как княжна перебирает женихов, размазывал по новому блюду фаршированную щуку. Задумчивое созерцание вскоре позволило ему прийти к двум выводам: далеко не все присутствующие гости были претендентами на руку Алины — приблизительно две трети просто сопровождали их как родственники, а ещё навки успели позаботиться, чтобы человек так просто от них не ушёл. Дверной проём сверкал чешуёй лат, перекрывших его стражников. Шон припомнил, что у него есть в карманах, и нельзя ли это использовать как оружие, но единственное оружие он отдал, а при себе имел только остановившиеся часы на запястье и клубок, — ничего из этого определённо не годилось. Путь у него оставался только один, но слишком уж зыбкий.

Княжна сама выбирала, с кем, как долго и сколько раз ей можно танцевать, и явно отдавала предпочтение невысокому, изящному, рыжеватому пареньку. Полукровка, не иначе. Похищение людей для навок было обычным явлением — и никаких трагедий не случалось, обращённые оставались, жили, рожали других навок.

«Наверное, стоит поискать пути отступления, — думал Шон, отстранённо следя за мелькающими гипнотическими пурпурными бусами, — ведь откуда-то приходят слуги, возможно, там есть достаточно широкое окно, чтобы в него можно было протиснуться…»

Из оцепенения его вывел голос Мокея:

— Готова ли ты представить мне своего избранника, дочь?

Шон вздрогнул и с удивлением обнаружил, что смотрит в пустое пространство. Все гости уже вновь сидели за столом, Алина — как прежде, рядом с князем, а вероятный рыжеватый жених обнаружился по её правую руку — чтоб далеко не ходить.

— Да, отец, — сказала она, поднимаясь. — Я исполнила твою волю и сделала выбор…

Кратковременное забытье вернуло Шону ясность мыслей: ведь он в ботинках — они босые, уже есть чем отбиваться, а главное — не дать себя окружить и одолеть количеством. Он гораздо крепче их, он наполовину Колдун, в его жилах течёт отчасти королевская кровь, а навки, хоть и не совсем живые существа, но вполне смертные.

— Шон Ренард станет моим мужем, — докончила княжна.

Следовало отдать князю должное — он даже не сильно изменился в лице в отличие от его гостей и самой Алины. За жениха и невесту подняли кубки, из которых никто не выпил — на том пир и закончился. Гости стали откланиваться, Шона проводили в покои на третьем этаже — «отдохнуть после дальнего пути», — а князь Мокей с дочерью остались.

Просторная комната, куда Шона привели двое стражников, была невероятно холодной. Гиблые земли, похоже, не знали тепла — варьировались только степени замерзания. В зале то ли благодаря огонькам почти сотен свечей и десяткам факелов, то ли скоплению навок, было не так холодно — руки снова обрели подвижность, перестало сводить челюсти, но Шон бы не отказался ещё от одного свитера. В покоях узкое окошко неплотно закрывала битая деревянная створка, и в многочисленные щели немилосердно задувал ледяной ветер. Камин в глубине комнаты был разрушен — из темнеющего мёртвого провала выпирала лишь горка камней, на подоконнике горела одна единственная восковая свеча. Едва шагнув внутрь, Шон заметил белое облако дыхания, плывущее от его губ в дрожащем желтоватом ореоле света. Здесь давно никто не жил. Навки обитали под водой, а выходя по ночам на берег, не стремились запереться в четырёх стенах — в заброшенных, вероятно, отбитых у людей палатах они собирались, только если был повод. И потому здание медленно, но неуклонно разрушалось, наполнялось запахами сырости и плесени, древесной трухи и тлена.

Здесь, по крайне мере, ещё осталась уцелевшая мебель. Широкое, некогда богатое ложе у стены даже сохранило вычурные витые колонны, но балдахин на них сгнил и теперь висел чёрными тяжелыми лохмотьями. Подле кровати Шон обнаружил свою сумку с нетронутым завороженным мечом — если навки и собирались присвоить клинок, то явно после смерти владельца.

На низком столике ближе к окну стоял жестяной таз, наполненный прозрачной ключевой водой. Шон наконец смыл с лица кровь и гарь, потом, шипя от боли в заледеневших руках, очистил куртку, насколько это было возможно. Тщательно обтерев с кожи ядовитую воду, он подышал на пальцы и обернул покрытым тёмными пятнами полотенцем клинок. Варварство, однако ножен не было, а носить меч обнажённым даже в сумке было неудобно. Шон огляделся ещё раз и неуверенно присел на кровать. Доски угрожающе заскрипели, что-то треснуло, но ложе выдержало, и он остался сидеть, глядя на пляшущий язычок пламени. За огоньком, расплываясь в муторной сонливости, чудились огромные голубые глаза.

— С днём рождения, детектив, — проговорил Шон одними губами и, отгоняя наваждение, раздражённо отвернулся к двери.

Интересно, остались ли стражники за ней или уже ушли? Навки полагали, что он своего добился, а потому вряд ли должны были ждать побега. Оставаться в неведении и бездействии Шон долго не мог: если бы он только знал, что ему делать, что сейчас происходит снаружи, и где Алина…

Дверь приоткрылась, и в покои вошла княжна — растрёпанная, с потемневшей левой щекой, — не поднимая глаз, она прошла к другому концу ложа, подальше от Шона, и забралась на постель с ногами.

— Вижу, всё прошло не очень мирно, — вздохнул он.

— Орал так, — пробормотала Алина, — думала, оглохну. Он меня убьёт. Вначале вас, а потом меня тоже — найдёт предлог. Зачем я это сделала?..

Шон повернулся к ней и попытался заглянуть в лицо, но она упорно пряталась за коленями и чёрным пологом волос.

— Мы выберемся из Гиблых земель, и он нас не найдёт, — пообещал Шон. — Принеси снадобья, и мы сразу же уйдём.

— Нас догонят! — испуганно вскинулась княжна. — У отца быстрая конница. Стоит нам только отойти от реки, кто-нибудь заметит, и тогда нам конец.

— Навки возвращаются под воду перед рассветом?

— Да, но обязательно проверят, ушли мы с ними или нет.

— Мы убежим незадолго до рассвета, до того как нужно будет спускаться под воду, и так, чтобы они побоялись оказаться на свету, если бросятся в погоню. Тебе нужно только успеть достать «Живую» и «Мёртвую воду» — без них я не могу уйти. И найди себе обувь: дорога вся покрыта острыми камнями.

— Нет у меня обуви, — буркнула Алина себе под нос. — Украла бы у слуг, но они её носят. Я попробую свести свою лошадь.

Лошадь? Шон до боли стиснул зубы, кожа на руках и лице вскипела, расползаясь и обнажая частичную ведьмовскую сущность.

— Вы не любите лошадей, герцог? — донёсся до него удивлённый голос княжны, издалека, словно через стену наполнившего разум вопля.

Он заставил себя медленно выдохнуть и вернул человеческий облик, но крик, звучавший только в его голове, никуда не исчез.

— Всё нормально, — заверил Шон, стараясь говорить спокойно и ровно, но вместо этого получилось холодно и безжизненно. — Какая у тебя лошадь?

— Обыкновенная, — Алина пожала плечами. — Ручеёк. С отцовским Штормом не сравнится, но двоих поднимет. Только её нужно будет отпустить с наступлением следующей ночи и желательно у воды, иначе она погибнет.

— К вечеру мы будем уже за пределами Гиблых земель. Я отвезу тебя к моей матери — она живёт на границе, там недалеко есть река — выпустим твою лошадь. Ты останешься и будешь ждать моего возвращения, потом мы тебя увезём ещё дальше и найдём твой настоящий дом.

— Вы уверены, что сумеете его разыскать? Я почти ничего не помню о своём детстве, а то, что помню… не уверена, что не придумала это сама.

— Почти — не означает «ничего». Всё будет в порядке, — твёрдо сказал Шон. — Пригодится любая мелочь, которую ты вспомнишь. Алина твоё настоящее имя?

— Нет.

Продолжения не последовало. Что ж, он и не рассчитывал, что она назовёт ему имя и фамилию. Княжна подумала и вдруг воодушевлённо выпрямилась.

— Я была в саду или… где растут деревья, цветы, много дорожек, — затараторила она.

— В парке? — подсказал Шон.

— Да! И там были звери, всякие разные: большие и маленькие, полосатые, пятнистые, рогатые, большие яркие птицы.

— Тогда это не парк. Зоопарк, наверное. Ты гуляла в зоопарке?

— А их было семеро, и я увидела, как шестеро одного убили, а потом они увидели меня. Вы то… — княжна запнулась на полуслове, с надеждой и отчаянием подавшись к нему, и сверкая огромными глазищами.

— Всё будет в порядке, — на этот раз искренне уверил её Шон. — Уже более чем достаточно: убийство на территории зоопарка, похищение маленькой девочки — такие события не остаются незамеченными и не происходят каждый день повсеместно.

Алина почему-то сникла, тяжело и печально вздохнула и, отвернувшись, встала с кровати.

— Я попробую вспомнить что-нибудь ещё, — пообещала она. — А сейчас пойду. Вы оставайтесь здесь: вам лучше не попадаться на глаза навкам. Я спущусь под воду и принесу снадобья.

— Хорошо, — кивнул Шон. — Будь осторожна.

Княжна на мгновение замешкалась перед ним, разглядывая со странным выражением тоски и недоверия, протянула руку к его лицу, но, так и не коснувшись, ушла.

Шон посидел немного, слушая тишину, потом встал и провёл ладонью по жёсткой материи, покрывавшей ложе. Плотная грубая ткань ещё не расползалась под пальцами, и это его вполне устраивало. Стянув покрывало, он сложил его вдвое, под оглушительный скрип забрался на постель как был — в ботинках и застёгнутой под горло куртке — лёг и укрылся получившейся узкой полосой. Если не вертеться, то она укутывала со всех сторон. О том, что там снизу, он старался не думать, только надеялся, что в прогнившей лежанке не расплодилась живность. Вши и клопы не стали бы дожидаться редкого постояльца, а вот слизняки могли и облюбовать постель.

Нужно было немного поспать. В пути им обоим, и Алине в первую очередь, понадобятся его силы и ясное сознание, а ожидание и волнение ей ничем помочь не смогут. Если бы от него сейчас хоть что-то зависело, он сделал бы всё, что в его силах. Он ведь сделал всё, что мог, разве нет? Что ещё он мог? Ведь Потрошитель сам настоял, что будет первым, никто не знал, чем это обернётся. А если бы знал, поступил бы иначе? Но это неважно, ведь он не знал. Случившееся невозможно исправить, и он поступил, как было необходимо. Разве он мог поступить иначе? Мог, конечно же, мог: он мог не убивать лошадь. Но в тот момент не видел другого выхода.

Ощущение чужого присутствия разбудило его. Опасности оно не сулило, и Шон ему даже обрадовался: сон не приносил облегчения, сознание упорно цеплялось за холодную, болезненную реальность и, отказываясь раствориться в желанном забытьи, то погружалось в зыбкий полусон, то вскидывалось, разбуженное гулкими ударами булыжника по металлу и влажным хрустом плечевой кости, перекрывшей завороженный меч.

Шон совсем утратил ощущение времени. Казалось, прошло минут десять или пятнадцать, он даже ни разу не повернулся — как засыпал на спине, сложив руки вдоль тела, так в том же положении глаза и открыл. С трудом повернув тяжёлую, будто чугунную, голову, Шон заставил себя сесть и выбраться из-под нагретого покрывала. От двери к постели, дрожа всем телом, скользнула княжна — от её мокрых спутанных волос по рубашке расползались тёмные пятна, а в обеих руках она сжимала по маленькому флакону, каждой своей гранью преломлявшему яркий свечной огонёк.

— Забирайся, — велел Шон, приподнимая покрывало, и, когда она села и скукожилась рядом, сам закутал в плотный кокон. — Всё нормально?

— Рассвет скоро, — пробормотала Алина себе в колени. — Еле выбралась. Сказала, что иду за вами, и мы вместе спустимся.

— Лошадь не удалось вывести?

— Удалось. Я вначале её вывела и привязала у отмели за большим камнем, а потом вернулась. Вот… — Она выпростала из покрывала руки и протянула флаконы. — Там внутри ряска плавает: в «Мёртвой» — мёртвая.

Шон взял бутыльки и посмотрел на просвет — скорее хрусталь, чем стекло, с очень толстыми стенками, жидкости внутри было мало, на полглотка, — и в каждом действительно что-то плавало: в одном чёрные хлопья, в другом крохотный зелёный трилистник.

— Хотела ещё котомку собрать, но не придумала, как вынести…

— Живым в Гиблых землях нельзя прикасаться к пище, — строго перебил Шон.

— Навья не ядовитая, — возразила Алина, — но лишает людей памяти. Я вспомнила об этом и не стала тратить время. Только вот…

— Ничего, — подбодрил он. — На лошади мы быстрее выберемся, моя мать нас накормит. Тёплой одежды у тебя нет?

— Я привычная, не замёрзну. Это после воды всегда холодно вначале. — Словно в доказательство своих слов, княжна размоталась и встала с кровати. — Уходить нужно прямо сейчас, пока за нами не прислали стражника.

Шон смерил её долгим задумчивым взглядом. Как минимум грудь Алины под мокрой и оттого полупрозрачной тканью не соглашалась, что ей достаточно тепло. Но им нужно было дойти до лошади, не привлекая к себе внимания, а значит, он не мог ни захватить покрывало, ни даже отдать ей свою куртку, пока они не отъедут подальше.

— Да, идём, — он поднялся и, присев с бутыльками у сумки, запоздало вспомнил: — Спасибо за снадобья, Алина.

Княжна непонятно чему улыбнулась и пожала плечами:

— Что угодно, лишь бы выбраться отсюда.

Она забрала свечу с подоконника и, взяв Шона за руку, будто он в самом деле был её женихом, и они отправлялись в подводное княжество, повела по коридорам и лестницам. Вокруг не осталось ни души, не было и огней — навки покинули сушу. Только у самого входа стоял один единственный стражник, беспокойно глядевший на едва тронутый малиновым свечением горизонт, по-прежнему затянутый плотной пеленой туч.

— Проверь, не осталось ли кого, — приказала Алина стражнику. — И отправляйся домой.

Навка с облегчением выдохнул и бросился выполнять поручение, а княжна повела Шона в обход палат, где ровная поверхность безжизненных Гиблых земель совершала резкий уклон. Путь под ногами оказался устелен гладкими крапчатыми плитами, которые привели их к излучине широкой медленной реки. Плиты спускались к самой воде, но Алина замедлила шаг и, прижав палец к губам, указала на темнеющую ниже по течению высокую глыбу. Дальше их путь лежал по гравию. Шон остановил шагнувшую было вперёд княжну и, закинув сумку на плечо, поднял её на руки. Алина трепыхнулась, гневно сверкнула глазами, но спорить в голос не решилась и только недовольно засопела. Возможно, она была права: каким-то ведь образом босоногие навки гуляли по этим берегам, и башмаки у них носили почему-то только слуги, и, бесспорно, навья поступь была гораздо тише, чем его шаги, к тому же отягощённые весом княжны, — но позволить ей скакать по острым камням мешали гордость и упрямство.

За глыбой, на короткой верёвке, привязанной к ржавому крюку, их ждала смирная приземистая лошадка, коротконогая и широкая в кости. Если б пришлось убегать без оглядки, вероятно, на своих ногах у Шона получилось бы гораздо быстрее, но впереди разгорался день, и от Ручейка им нужна была лишь выносливость.

Поставив Алину на ноги, Шон отвязал верёвку, закрепил суму при седле — пришлось повозиться, чтобы меч, обёрнутый полотенцем, не ранил ни лошадь, ни его самого — сел, и помог княжне устроиться перед ним, боком, по-женски. Алина поёрзала, упёрлась плечом в его грудь и крепко вцепилась в луку седла, будто привыкла прогуливаться исключительно рядом с лошадью, а не верхом. На всякий случай Шон придержал её рукой и послал Ручейка быстрым шагом.

— Мы правильно едем? — довольно скоро забеспокоилась Алина. — Я бы свернула…

— Вот поэтому ты и не сможешь выбраться сама, — перебил Шон. — Дорога вон там, скоро мы на неё попадём. Просто доверься мне.

— Хорошо, — она снова поёрзала, пытаясь устроиться удобнее и в то же время не выпустить луку.

Ни Шону на его ногах, ни лошади на её спине подобная активность комфорта не добавляла. От реки они уже начали отдаляться, и всё же хотелось пустить лошадь немного быстрее. Хорошо, если стражник отправится домой, как велела княжна, но если проверит, явились они до него или нет, у них вовсе не будет форы, даже самой малой. Однако Алина и при быстром шаге держалась плохо, если же её растрясёт рысцой, она точно начнёт скакать непосредственно по Шону. Немного подумав, он расстегнулся, притянул её вплотную и сунул в руки борта куртки. Алина понятливо затянула их на себе, насколько хватило, и словно слилась с ним в единое целое. Лошадь, понукаемая давлением в бока, послушно затрусила прочь от реки.

В сером небе медленно расплывался приглушённый жёлто-оранжевый ореол, и с каждой минутой становилось всё светлее. Алина с любопытством вертела головой по сторонам, Шон внимательно высматривал дорогу. Вскоре показались полуразрушенные хижины, под копыта то и дело попадали элементы проржавевших лат, скрежетали сминаемые гильзы, и он снова пустил лошадь быстрым шагом. Не стоило её утомлять, не стоило и привлекать внимание лязгом.

— Здесь никого нет? — спросила Алина, чуть повернув голову.

Влажная макушка, пахнущая мхом и речным илом, боднула Шона в подбородок. От беспокойного живого тепла её острых лопаток и прогнувшейся поясницы по телу прокатилась волна дрожи.

— Сиди, пожалуйста, спокойно, — попросил он, глядя в пространство поверх Алины. — Не знаю. Есть один старик, не очень далеко — увидишь. Больше я никого не встречал.

Она смущённо притихла, потом, наконец, расслабилась, привалилась к его плечу и закрыла глаза. Куртка выскользнула из сонно разжавшихся пальцев, и Шон осторожно придержал её своей рукой.

Хижины кончились, исчезли и металлические обломки, теперь с дороги доносился лишь тихий шорох каменной крошки. Не мог он сбиться с пути: тут заблудиться негде, разве только околдованная навка умудрилась бы свернуть обратно к реке. Но даже если знакомые места не появятся, у него есть клубок…

Шон и не предполагал, как далеко забрел в кромешной тьме. Скособоченная лачуга появилась и медленно выросла на тропе, когда он уже подумывал сдаться и формулировал для клубка описание лесного дома.

Как и ночью, навстречу вышел давешний старик, опухший ото сна. Потирая одутловатое лицо, он недоверчиво уставился на путников, задержался взглядом на босых девичьих ступнях и хрипло расхохотался.

— Молодец, молодец, парень, — щерясь, проскрежетал дед и похлопал удивлённо вставшую перед ним лошадь по морде. — Не думал, что вернёшься, но чтоб ещё и так…

Алина, проснувшись, брезгливо подтянула ноги.

— Поедем? — шепнула она.

Шон толкнул Ручейка ногами, и хохочущий старик остался позади.

— Так её, навью потаскуху, — громко крикнул он вслед. — Подальше от воды, пусть подыхает!

— Почему? — пробормотала Алина и обеспокоено огляделась.

Шон развернул лошадь по дуге и подъехал обратно.

— Что ты сказал?

— Так ведь сдохнет, как взойдёт солнце, — ещё пуще развеселился старик. — Туда и дорога!

— Она человек, — отчеканил Шон. — Человека можно увести от навок.

— Да, — дед радостно затряс бородой, — конечно, можно, но только в первые…

— Семь лет, — докончил за него Шон, холодея, и обернулся к востоку.

На далёкой границе земли и неба распускалась первыми лучами белая солнечная корона.

— Стой! — Алина вдруг развернулась всем телом и вцепилась в его ворот. — Не смей возвращаться, слышишь? Ты ни в чём не виноват. Не смей! Выбирайся отсюда.

Шон одним рывком сорвал куртку, сгрёб Алину в охапку и под исступлённый хохот старика замотал её с головой. Ноги остались неприкрытыми. Алина билась, пыталась высвободить руки и что-то сдавленно кричала, но Шон крепко её зажал и ударил лошадь пятками. Ручеёк сорвалась в тяжёлый галоп.

Они не успеют, это он понимал: слишком далеко от воды, слишком мало времени. Они не успеют, и ей обожжёт ноги — и пусть это большее, что случится.

Если бы на востоке высились скалы, если бы река не изгибалась петлёй и текла вдоль дороги, если бы он помнил про семь отпущенных лет…

Пустошь была бесконечна. Вновь, как и ночью, казалось, они не движутся с места, угодив в колесо или увязнув в густом неподвижном воздухе. Но мелькнули хижины, с лязгом разлетелся из-под копыт металл — и в этот момент взвыла Алина и изогнулась всем телом. Шон этого ждал, и зажал бьющуюся навку крепче, не сводя глаз с раскинувшейся впереди водной глади. Осталось немного, главное, добраться — время подсчитывать раны ещё не настало.

Слишком далеко, слишком ровна поверхность Гиблых земель, и река, как в насмешку — огромна, близка, но словно недостижима.

Шон осадил лошадь на самом краю высокого берега, спрыгнул с седла и вместе с Алиной в руках шагнул с обрыва. Вода захлестнула его до пояса, и скрыла мутной взвесью тонкое неподвижное тело.

Тяжёлые песчинки оседали, скатывались по куртке, уносимые медленным холодным потоком. Из-под чёрного ворота выбилась длинная прядь волос, расправилась, расплылась облачком и, отделившись, канула вслед за песчинками. Шон придержал Алину одной рукой и осторожно развернул рукава.

Она зажала в зубах шиповник. Из лишённого губ оскаленного рта тянулась пурпурная низка с надкусанной ягодой. Посиневшая взбухшая кожа словно растворялась в воде, пенилась, сползала с бесцветной студенистой плоти, обнажились белые кости скул, нижней челюсти, лба. Тронутые течением волосы под собственной тяжестью отслоились от черепа и опустились на дно, скреплённые ещё не расползшейся кожей. Шон осторожно снял с неё куртку, чувствуя, как увязают пальцы в тающей плоти, выпустил труп, и немного поднявшись по течению, долго с остервенением мыл руки песком, сдирая густую липкую гниль.

Выбравшись на берег, он тщательно отжал одежду, вылил воду из ботинок, оделся и сел на лошадь. Пора было ехать дальше.

Клубок, пущенный к замку Фонтхилл, упрямо повёл его по дороге. И хотя Шон прекрасно догадывался, что путь ляжет до камня на распутье и только потом по центральной тропе, единственное, в чём удалось навязать проводнику свою волю — подальше объехать лачугу старика. Не было его вины в том, что не любит навок: возможно, не было у него причин их любить. Не было его вины и в смерти Алины: он ничего не утаивал и ничем не мешал. Старик имел право не сталкиваться с беспричинной яростью везена, а Шон не был уверен, что не опробует меч, даже если дед не зальётся издевательским хохотом, снова встретив его. Даже издалека Шон нашёл взглядом скособоченную кочку лачуги, с усилием отвернулся и пустил лошадь в галоп.

Но вскоре пришлось снова перейти на рысь, а затем и на шаг: в мокрой одежде на холодном ветру и без того приходилось несладко, а при галопе ледяные порывы вышибали воздух из лёгких и промораживали до самых костей. Добравшись до распутья, Шон думал лишь о том, как согреться. Восходящее за серой пеленой солнце не приносило тепла, ветер не утихал, впрочем, лишь благодаря ему, одежда хоть медленно, но всё же сохла. Но только к полудню Шон перестал лязгать зубами.

Юго-запад Гиблых земель разительно отличался от прочей местности. Каменистая поверхность всё более окрашивалась в тёмные вулканические цвета, появились тонкие корявые деревца, пожухлые кустарники, вначале редкие, но постепенно образовавшие небольшую прозрачную рощу. Дорога вильнула правее, потом левее, нырнула вниз, неуверенно поднялась по боковому склону и, будто смирившись, потекла по холмам. Казалось, что плоская, как в языческих представлениях, поверхность Земли здесь дошла до небесного купола и, натолкнувшись на его твердь, смялась неряшливыми складками. В красновато-коричневых низинах скапливались озерца порченного серой воздуха, на вершинах порывы встречного ветра несли отчётливый запах гари.

Холмы становились всё выше и круче, а далеко впереди показалась чёрная, сверкающая даже в сумраке серого дня скала. С каждым следующим шагом она взмывала всё выше, раздавалась вширь, обретала черты исполинской круглой башни, изрезанной узкими окнами и увенчанной шпилями. Постепенно окрест неё показались башни пониже, зубья каменных стен, и, наконец, впереди раскинулась узкая выжженная долина, а за ней хищными иглами колонн и остроконечных крыш поднимался в самое небо, словно облицованный осколками вулканического стекла, замок Фонтхилл.

Между ним и Шоном в низине стояли семеро везенов — покрытые мехом фигуры в обрывках одежды — замерли по щиколотку в сером пепле, свесив головы, и руки их безвольно висели вдоль тел.

Обернувшись в седле, Шон быстро выпростал меч из обмоток и вернулся взглядом к неподвижным стражникам — ни один за эти мгновения так и не пошевельнулся. Тогда он чуть тронул поводья, и лошадь послушно шагнула под уклон. Реакция не заставила себя ждать: дружно вздёрнув головы, твари шагнули навстречу, и Ручеёк, прежде невозмутимо послушная, испуганно захрапела и упрямо попятилась назад. Стоило ей вернуться на холм, как везены остановились, но уже не сводили с них глаз.

Что ж, возможно, всё к лучшему: меч слишком короток, да и будь вместо него двуручник — Шон не то чтобы крепко держался в седле, и шансов сразить противника клинком было меньше, чем придавить, рухнув с лошади. К тому же лошадь понадобится им на обратной дороге, и лучше не подвергать её напрасной опасности. Спешившись, он привязал Ручейка к тонкому стволу осыпавшейся лиственницы, вынул из сумы и рассовал по карманам флаконы с водой и, крепко сжимая меч, двинулся вниз — ожившие твари шагнули навстречу.

Они шли медленно, пошатываясь, а иногда замирали, будто сомневались, точно ли им нужно в эту сторону. Чем ближе они подходили, тем сильнее сомневался Шон. Ему вовсе не нравилось то, что он видел: быть может, когда-то они были везенами, но, могло статься, не были вовсе. Что издали казалось мехом, в равной степени могло оказаться и сгнившими перьями, и чешуёй, и размокшими струпьями — серо-коричневая склизкая масса на лицах; багровые горящие глаза, обвисшие веки и вязкие нити серой слизи, стекающей из лишённых губ ртов. К запаху гари и пепла навязчиво примешивался дух гниющей плоти и экскрементов.

Страха твари не внушали — только омерзение. Если б необходимость с ними биться действительно была… но почему бы просто не обойти их? Путеводный клубок проскочил меж ног стражников и, не медля, устремился прямо на замок. Шон немного свернул и ускорился — твари подправили курс и тоже ускорились. Шон удивлённо замедлил шаг — твари ещё немного прибавили, перешли на трусцу и вдруг, хрипя и рассыпая хлопья пены с обломанных зубов, сорвались, как свора, спущенная с цепи.

Он подпустил их ближе, шагнул вперёд и встретил первую тварь ударом меча через грудь, по инерции двинулся дальше, готовясь бить по второму, и едва не вывихнул руку. Клинок вошёл в прогнившую плоть, как в бочку загустевшего клея, и крепко увяз. Тварь же будто не заметила удара — развернулась всем телом, вскидывая когтистые лапы. Следом налетели и остальные. Шон вырвал меч, вывернулся из схлестнувшейся своры и успел рубануть ещё одного, через пасть. Твари сшибли с ног, навалились шипящей зловонной кучей, впиваясь когтями в куртку и в шею — разорвать ему горло они сами друг другу мешали. Из разрубленной пасти прямо к глазам Шона свесился длинный серый язык, нижняя челюсть болталась на лоскутах кожи. Кто-то вгрызся в ботинок, затрещала плотная ткань штанов под когтями, но он не мог отвести взгляд от располовиненной морды и от стекающих с неё нитей слизи.

Зачем был нужен меч? Зачем было всё это нужно, если их нельзя убить? И эта тварь, лучше б кусалась, а не старалась его облизать. Он крепко стиснул пальцы на рукояти, коротким ударом вогнал клинок ей в шею и из последних сил отпихнул.

Первой отступила тварь, жрущая его ботинок. Костлявые пальцы отпустили шею, склизкие морды с горящими глазами перестали закрывать собой затянутое тучами небо, ледяной ветер развеял смрад падали. Шон медленно глубоко вдохнул помятой грудью, ожидая услышать хруст собственных костей, но рёбра откликнулись тупой болью и только. Он сел.

Твари успели сместиться далеко в сторону, ниже по склону — нечеловечески быстрые, они кружили вокруг пронзённого собрата и заворожённо тянулись к мечу. Тварь, где-то окончательно утратившая нижнюю челюсть, но не язык, сипела, вертелась волчком, спотыкалась и, зажав рукоять обеими руками, остервенело пилила собственную шею, то погружая меч, то вытягивая наружу.

Некоторое время оцепеневший Шон наблюдал за происходящим, пока мечом не завладел другой мертвец. Его почти не было видно среди мельтешения тел, только сталь сверкнула много ниже, и под топчущие ноги лавиной посыпались петли кишечника.

Рвотные спазмы были долгими и мучительными, но ни к чему не привели. Шон с трудом сплюнул горькую вязкую слюну, откашлялся и, пошатываясь, поднялся на ноги. Следить за расчленяющими себя везенами не хватало выдержки, но и оставлять их без внимания он не решался: шёл, напряжённо прислушиваясь к хрипам и топоту своры, к чавкающим шлепкам выпадающих органов, и когда казалось, будто звук сделался ближе, коротко оглядывался.

Клубок ждал его у распахнутых замковых ворот, равномерным багровым сиянием знаменуя конец путешествия. Шон сунул его в карман и напоследок ещё раз обернулся: не того он ожидал от завороженного меча, но что он завороженный — возразить было сложно. Мертвецы в своей безумной пляске скатились в низину, часть из них явно укоротилась вдвое и ползала в пепле, упираясь руками и волоча за собой гирлянды кишок, но меч продолжал занимать всё их внимание. Уже отводя взгляд, Шон заметил ещё одного наблюдателя — неподвижную человеческую фигуру на южном кряже. Шон поднял руку в приветствии, и фигура тут же скрылась за деревьями. Восьмой? На миг ему показалось: тот сверкнул красным огоньком глаз, но, конечно же, только показалось — не на таком расстоянии. Если это восьмой, уцелевший брат, значит, и впрямь конец пути.

Шон прошёл ворота и, остановившись, пристально оглядел пустой, засыпанный пеплом двор. Сделав несколько шагов, он оглянулся на свои следы и встревожено нахмурился. Не требовалось много времени, чтобы пепел устлал поверхность плотным ровным покрывалом, но Гиблые земли не были столь обширны, чтобы крупный пожар и тем более извержение вулкана остались незамеченными даже на другом их краю. За сутки пребывания здесь Шон не видел ничего подобного. Но во дворе не было следов, кроме тех, что оставлял он сам, и значит, либо Эрик прошёл другим путём, либо его и Ника в замке нет. Но ведь до сих пор всё складывалось именно так, как должно было — меч, и вода, и семеро мёртвых — он дошёл до замка, а теперь должен найти в нём Ника.

Шон вскинул голову, но пронзающую небо верхушку башни разглядеть не сумел. Ему может потребоваться целый день, чтобы обыскать каждый уголок замка, и всё это время его будет терзать мысль, что поиски напрасны — Ника здесь нет. И если здесь его нет, то нет и зацепок, куда ещё Эрик мог увезти Гримма. Шон вытер лицо, словно мог стряхнуть свинцовую тяжесть накатившего отчаяния, но почувствовал лишь, что размазывает по коже смесь гнилостной слизи и пепла. Он всё равно должен следовать выбранной дорогой.

Главная дверь в несколько человеческих ростов, обитая листами железа, издали выглядела непреодолимой преградой. Шон пересёк двор, тщательно оглядывая стены в поисках других путей — потайной или хозяйственной двери, окон — и не сразу заметил, что тяжёлые створки чуть приоткрыты. На их фоне казалось, в узкую щель между ними впору проскользнуть только кошке, но вблизи сомнения развеялись: если в двери нет хитрой ловушки, и та не схлопнется вдруг, разделив его надвое или размазав между толстыми створками, расстояния вполне должно бы хватить.

Что там дальше, за ней, разглядеть не удавалось. Из щели тянуло могильным холодом и мраком, не доносилось ни единого звука. Шон неуверенно провёл ладонью по широкому, обитому железными зубьями краю и, выдохнув, боком протиснулся внутрь. К бою он не был готов, и всё же отсутствие преград его угнетало. Створки не шелохнулись, не зацепили куртку зубья. В просторном зале не было стражи, притаившихся убийц, оркестра, ковровой дорожки, — не было ничего. Ровный слой пыли и пепла устилал каменный пол, и единственным, что нарушало гулкую тишину, было его собственное хрипловатое дыхание. Здесь нет никого, твердил внутренний голос, уходи, возвращайся, откуда пришёл.

Когда глаза привыкли к плотному полумраку, Шон различил широкую лестницу в глубине зала и направился к ней. С каждым шагом тьма вокруг всё сгущалась: окон здесь не было, а тусклый свет от двери так далеко пролиться не мог.

— Сайлент Хилл, — пробормотал Шон, ступая уже почти наугад.

Эхо мешало ориентироваться даже на слух: множило шаги, множило дыхание и наполняло зал призраками. Чьи-то бесплотные руки толкали его в грудь, в плечи, сбивали с пути. Он наткнулся ботинком на первую ступеньку, поискал рукой и, нащупав перила, двинулся вверх. Определённо стоило взять из сумки фонарик. Насколько бесконечной может быть лестница в кромешной темноте, и что он станет делать, если там, куда она приведёт, царит столь же непроглядный мрак? Отпустит перила и пойдёт наугад. Обратный путь ему сможет указать клубок, но найти своего Гримма в огромном тёмном замке должен он сам.

Лестница кончилась. Шон сделал два неуверенных шага, вытянув руку, и обнаружил, что различает очертания своих пальцев. Прямо перед ним тонкие нити серого света, прорезавшие плотную массу чёрного воздуха, складывались в очертания высокой двери. Он сделал ещё шаг, судорожно отыскал ледяные скобы металлических ручек и потянул на себя.

Створки бесшумно распахнулись. Шон зажмурился на мгновение, ослеплённый тусклым дневным светом, затопившим пространство, и, с трудом разлепив слезящиеся глаза, шагнул внутрь.

Свет лился через высокие окна — кристально прозрачные стёкла в обрамлении тонких рам — по всему периметру огромного тронного зала. Вокруг царила неестественная чистота: ни пыли или пепла на сверкающем полу, ни следов разрушения, только на пирамидальном возвышении вместо трона стоял на высоком пьедестале чёрный от копоти открытый гроб.

Тот же или другой? Шон старался не думать, просто шёл к нему, не отводя глаз. Быть может, это другой, без ловушки из железных прутьев и огня, а быть может, в нём вовсе и нет Ника. Нужно дойти, и тогда всё станет понятно, — дойти, подняться и заставить себя взглянуть на… что бы там ни оказалось.

— Скажи мне, дорогой брат…

Шон вздрогнул и отшатнулся от пирамиды. Небрежно развалившись на ступенях, под гробом восседал Эрик. Тёмный ли костюм и неподвижность, усталость ли Шона сделали его почти невидимкой, но судя по ухмылке, осветившей холёное лицо принца, произведённым эффектом он остался доволен.

— Скажи, — вальяжно поднимаясь на ноги, продолжил он, — есть ли хоть кто-то, кем ты не готов пожертвовать ради этого Гримма?

— Если тебя интересовало только это, ты мог бы просто спросить, — холодно сообщил Шон. Смотреть мимо гроба стоило немалых усилий. Был бы в том смысл, но ему требовалось сделать хотя бы два шага вверх по ступеням, чтобы увидеть, есть ли в нём Ник. — Какого дьявола, Эрик? Ты считал, что я тебя не найду?

— Напротив! Я был уверен, что ты непременно придёшь, и даже тщательно подобрал место, — Эрик торжественно обвёл рукой зал. — Как он тебе? Фонтхилл — по-моему, иллюстрации не способны передать и десятой доли его великолепия. Кстати, ту книгу хоть и подарил отец, но выбирал я. Тебе ведь понравилась? Как же она называлась?

— Не важно, — оборвал Шон. — Ты хотел, чтобы я пришёл? Отлично, я здесь. Для чего?

— А это, братишка, тоже не важно: я своего добился. Пожалуй, будет справедливо, если и ты получишь то, к чему шёл. Твой Гримм здесь, тебе нужно только его разбудить, но не думаю, что это большая проблема: у тебя будить неплохо получается, — проникновенно заметил Эрик, кивком указывая на гроб. Шон остался на месте, и Эрик развёл руками. — Не хочешь? Ты столько преодолел и стольким пожертвовал ради него, что я, честно говоря, подумал… Нет, я бы тебя не осудил. Конечно же, нет. Теки в твоих жилах чистая кровь, тогда другое дело, но что взять с бастарда, — он усмехнулся. — Не осудил, но удивился бы точно: даже для Колдуна путаться с Гриммом — выше моего понимания. Но раз ты не хочешь, тогда я разбужу. Ты ведь не против?

Шон сузил глаза и до скрежета стиснул зубы, глядя, как Эрик склоняется над гробом. Тот замер над ним и, покосившись на брата, растянул губы в довольной ухмылке.

— Просыпайся, милый Гримм, — ласково позвал Эрик и отступил.

Над гробом показалась взлохмаченная голова Ника. Ясные глаза без тени удивления оглядели зал, скользнули по Эрику, как по пустому месту, и задержались только на Шоне.

— Капитан, — Гримм взволнованно завозился в своём железном ящике, перебросил через край ногу, упёрся руками и неловко перевалился через борт, громыхнув железом по камню.

— Я согласен с тобой, — переждав эхо, хмыкнул Эрик, — он уникален. Хочешь послушать, что будет рассказывать?

Гримм выбрался из-за пьедестала, потирая ушибленную коленку, и едва ли не кубарем скатился с пирамиды.

— Капитан, я не знаю, как уже объяснять: всё, что вы видите вокруг, этого нет, — выпалил он, воззрившись снизу вверх, как собака, которая очень хочет поведать нечто важное, но, конечно же, не может.

— Неожиданно, — признал Шон, глядя на заговорщицкую улыбку брата. — Ты заманил меня сюда, чтобы убедить в нереальности мира?

— При чём тут он? — опешил Ник. — Это я говорю — мне вы можете верить.

— Прости, Ник, не сегодня.

— Да почему?

— Потому что тобой управляет Эрик, — терпеливо объяснил Шон. — Ты можешь этого не осознавать, но каждое твоё слово — его…

— А мне он не верит, — докончил Эрик.

— То есть, я лгу?

— Не обязательно, — Шон пожал плечами. — Ты можешь говорить правду. Ты скажешь всё, что угодно, по его приказу, и я хочу это исправить.

— «Мёртвая вода», «Живая вода»? — будничным тоном осведомился Эрик и, скучая, присел на ступеньки. — Думаешь, ты сможешь убедить его выпить это?

— Ты собираешься мне помешать?

— Нет. Прошу, приступай.

— Так, но потенциально каждое моё слово вы расцениваете как ложь? — словно пропустив последние слова мимо ушей, упрямо переспросил Ник и, возведя очи к потолку, выдохнул: — Ну, слава богу! Капитан. Просто. Выслушайте меня. Пожалуйста.

— Зачем? — устало обронил Шон, расстёгивая карманы.

— Условимся так: мы с вами поговорим, вы меня выслушаете до конца, и, если мне не удастся вас убедить, я выпью всё, что вы дадите.

— Хорошо. Слушаю тебя.

— Вы знаете, что такое Кроатон?

Шон удивлённо поднял брови, посмотрел на Эрика и снова — на Ника. Ник ждал, нетерпеливо сверля его голубыми глазищами. Где-то должен быть подвох, но при чём тут Кроатон?

— Это вымерший вид, — осторожно сказал Шон. — Подземное плотоядное растение с развитой центральной нервной системой.

— Дальше.

— Относится к миру везенов опосредованно. Стебли и листья, как грибница или сеть, располагались в подземных пещерах. Когда растение начинало голодать, на поверхность выходили стрелки со спорами, которые заражали везенов. Везен, проросший спорами, становился частью растения… Ник, к чему этот экзамен по ботанике?

— Продолжайте, пожалуйста.

— Споры, то есть уже проросшие везены, добывали пищу для материнской сети: людей или других везенов, животных — только если не было выбора. Кроатоны предпочитают… предпочитали разумную пищу. Жертву помещали в лист — орган переваривания. Лист отделял мозг жертвы и ассимилировал его в центральную нервную систему Кроатона, остальное тело переваривалось. В зависимости от степени насыщения, Кроатон мог провести в спячке до тридцати лет. К счастью, последнее упоминание о них относится к семидесятым годам прошлого века.

— Это неправда, — хмуро возразил Ник. — Я понимаю, вы не осознаёте, где находитесь, но с Кроатоном вы сталкивались всего десять лет назад, только не можете вспомнить, потому что он блокирует вашу память. Хорошо уже, что не заблокировал знания. Капитан, прямо сейчас вы лежите в листе Кроатона, а я пытаюсь вас из него извлечь. Мы начали расследование с исчезновения семерых Древогрызов, потом стали пропадать люди, последним исчезли вы. Я не сразу разобрался, с чем мы столкнулись: Кроатон нашёлся только в списке реликтов. Удалось выследить Споры — их ликвидировали, двух жертв они не успели положить в листы — этих спасли, остальных доставать уже поздно, но вас мы ещё можем извлечь. Лист начинает переваривание только после отделения мозга, а это он сделает только после того, как захватит ваш разум и сотрёт личность: ему нужны только ваши знания и носитель информации, но не вы сами. Он создаёт ряд ментальных квестов, проходя которые, вы впускаете его всё глубже. Завершив миссию, вы исчезнете. В чём состоит ваша миссия? Спасти меня?

— Ник…

— Это первое, — грубо перебил он. — Второе: выбраться из сети непросто. Он погружает разум в сон, но если в этом сне умереть, не проснёшься — разум заблудится, и в лучшем случае на выходе получится овощ. Нужен своего рода будильник, программа выхода. Кроатон — живая информационная сеть, и его вполне можно заразить троянской программой: её создаёт специальное зелье, и если его выпить, а потом подключиться к этой сети, то вся она окажется заражённой вместе со всеми, кто к ней подключён. Так что сейчас я лежу в таком же листе, и весь Кроатон заражён вирусом, который я принёс. Программу нужно только активировать — что-нибудь съесть или выпить, поэтому он подстраховался и запретил вам прикасаться к воде и пище. Видимо, уже сталкивался с чем-то подобным или поглотил разум кого-то, кто знал о зелье. Капитан, вы должны мне поверить.

— Поверить в то, что сейчас меня переваривает давно вымершая тварь? — скептически уточнил Шон. — Что я должен оставить тебя здесь, моему брату, который вовсе не похищал тебя и не управляет твоим разумом, а сам я должен добровольно принять яд?

— Да, — кивнул Ник и нахмурил одну бровь, как курок взвёл. — Конечно, это звучит не настолько разумно, как заколдованный меч в заколдованном гробу, как живые утопленники и бродячие мертвецы, как вообще все эти «Гиблые земли». Вы можете вспомнить, как сюда попали из Портленда?

Шон сделал медленный вдох, затем так же медленно выдохнул. Ему было не привыкать бодаться с Гриммом, к тому же он обещал закончить разговор.

— На самолёте. Доехал на попутке, до дома матери дошёл пешком, потом через лес на лошади.

— Куда? — в сердцах бросил Ник. — Куда вы прилетели на самолёте? Где на карте эти «Гиблые земли»? Это Америка или Европа, или, может быть, Африка? Почему здесь надписи на русском?

— На границе Польши и России.

— А Фонтхилл тут как оказался? Я не силён в замках, но название-то не польское и не русское.

— Это отличная копия, — вставил Эрик.

— Да, давайте сочинять на ходу, — Ник потёр лицо ладонями, взъерошил волосы и снова предъявил свой главный аргумент — страстный умоляющий взор. — Ну, хорошо, капитан, мне вы сейчас не верите, но вы можете верить себе. Кроатон не стёр вашу память, он только мешает вспомнить, но если вы постараетесь, то сможете. Вспомните: почему я стал копом — это ведь вы мне посоветовали. Как мы встретились? Десять лет назад, парк Вашингтон, два часа ночи, убийство. Вы прибыли на место преступления и взяли это дело, а я был свидетелем, и вы меня с дерева снимали.

— Что? — опешил Шон.

— Не помните? — расстроился Ник. — Пьяный студент.

— Нет.

— Я собирался на спор пробраться в зоопарк и принести в общагу попугая, но уснул на скамейке. Проснулся — увидел семерых человек, а потом шестеро одному голову открутили и увидели меня. Хотели поймать, но я влез на дерево и заорал — прибежала охрана, и они не успели до меня добраться. Сейчас я понимаю, что это были Споры Кроатона, но так и не понял, зачем они убили своего.

— Бывает, что к Споре возвращается самосознание, — растеряно пробормотал Шон.

— Вспомнили?

— Не знаю. Что дальше?

— Терминатор и Джон Коннор.

— Что?

— Ого, — восхитился Эрик с пирамиды. — Забавные у вас игры.

— Мы что, в «Джона Коннора» играем?

…

— Какого чёрта тебя унесло в Сиэтл? — кипя от злости, проворчал Шон. Ухо «щенка» было в непосредственной близости от его губ, и тот всё отлично расслышал даже сквозь надсадный рык помятого мотоцикла. Железный конь едва пережил погоню на грузовике, и теперь, хрипя и чихая, медленно, с трудом вёз двоих седоков вдоль обочины автострады. Шлемов у них не было, и мокрый ночной ветер нёс в лицо грязевые облака от пролетающих мимо автомобилей. Огни придорожного мотеля уже виднелись впереди, но с такой скоростью им предстояло ещё ехать и ехать.

— А меня в чём-то подозревают? — огрызнулся «щенок».

— Ты свидетель по делу об убийстве!

— Именно. И могу поехать на день рождения к другу хоть во Флориду. Я уехал-то на полтора дня.

Очередная встречка окатила их брызгами и принесла Шону свидетельство о вечеринке, откуда он едва успел увезти «щенка».

— Ты, вообще, трезвым бываешь?

— Я трезвый. Полбутылки отличнейшей текилы — впустую. Всегда трезвею, когда меня пытаются убить, — пробурчал он, утираясь рукавом. — А почему мотоцикл? Мы что, в «Джона Коннора» играем? У вас машины нет?

— Машину взорвали, — процедил Шон, уворачиваясь от мельтешащей перед носом макушки. — Угнал, что первое подвернулось. Сиди, пожалуйста, спокойно…

Что он тогда расследовал? Это точно был Ник — с ветром в голове и шилом в пятой точке, — и его точно кто-то пытался убить. Но кто?

— Не помню, кто, — мучительно морщась, пробормотал Шон и стиснул виски пальцами. Что-то мешало в голове, застряло, словно шип, только он никак не мог нащупать и вытащить его.

— Их всех убили при задержании, — продолжал Ник. — Полагаю, не случайно? Что ещё тогда происходило?.. Через неделю вы сдали на сержанта… А тогда у вас день рождения был — помните? Как раз в тот день, когда дело закрыли. Я вам кекс со свечкой принёс.

Шон перестал тереть виски. Кекс он помнил. Маленький, кошмарно-розовый, и свечка — витая, в синюю и желтую полоску — была воткнута в него не сверху, а сбоку, чтобы не повредить помадку, из-за чего казалось, будто кекс готовятся взрывать динамитной шашкой.

— С днём рождения, детектив! — объявил «щенок», жизнерадостно сверкая глазами, и повернул кекс горящим витым «хвостиком» к Шону. В таком положении кекс выглядел ещё негостеприимнее. — Желание загадывайте.

Кекс был вкусным — это он помнил.

— Что вы тогда загадали, не знаю. Не признались — мол, тогда не сбудется.

— Ну, теперь-то уже можно, — усмехнулся Эрик. — Скажешь ему?

— А он знает? — удивился Ник.

— У меня очень обширная сеть информаторов, — Эрик, виновато улыбнулся и развёл руками.

— Только моя голова к ней не относится, — мрачно проговорил Шон и невольно огляделся. Каменные стены и серый мир за окнами выглядели по-прежнему вполне материальными, он всё ещё чувствовал усталость и холод, вязкую сухость во рту, привкус желчи, запах гари и падали, но кекс он помнил, и загаданное желание, и то, что никогда не произносил его вслух. — Значит, Кроатон? Наверное, запомнил меня и решил отомстить после спячки. Ник, даже если не получится меня изъять, сожги эту тварь.

— Все уже готовы, кругом полно бензина — нас ждут, — с облегчением вздохнул Ник. — У вас два бутылька — это наши билеты отсюда.

Шон вытащил из карманов флаконы с водой и вгляделся в них на просвет.

— Себе на всякий случай возьми «Живую», — подсказал Эрик.

Шон подал флакон с зелёным листиком ряски Нику, но тот покачал головой и протянул руку за другим.

— Он прав. Я в них не верю: мне что «Живая», что «Мёртвая», что водопроводная, — для меня любая станет выходом, а для вашего разума «Мёртвая» станет ловушкой. И я правильно понимаю, что последний этап миссии — напоить меня «Живой водой»? Капитан, только не сомневайтесь. Увидев, что я «умер», вы захотите завершить миссию. Не делайте этого.

— Тогда нам стоит выпить одновременно, — предложил Шон, откупоривая свой флакон.

Ник вытащил пробку, попытался выковырнуть мизинцем плавающие на поверхности чёрные хлопья, но не преуспел и махнул на них рукой.

— Ладно, до встречи на той стороне, — сказал он прежде, чем выпить.

Шон отстал лишь на миг — промелькнула мысль: а убьёт ли его «Живая вода»? Впрочем, «правильная» смерть вовсе не являлась условием выхода, необходим был сам факт приёма пищи или воды. Снадобье до горла не добралось — будто сразу впиталось в пересохшую слизистую рта вместе с листиком ряски, всего полглотка разбудили тянущую, непереносимую жажду, живот заныл от голода, но больше с Шоном ничего не происходило. А Ник выронил флакон, пошатнулся и грузно свалился ему под ноги.

— Великолепно, — Эрик гулко поаплодировал и вальяжно спустился с пирамиды. — Нет, правда. Даже не думал, что всё получится так просто.

Шон лихорадочно огляделся, но ничего вокруг не менялось, не менялось и его состояние — измученное, но бесконечно далёкое от смерти. Эрик же смотрел на него со смесью самодовольства и жалости.

— Ты бы хоть проверил, точно ли я знаю, какое желание ты загадал. Но нет, хватило лишь намёка.

Во флаконе оставалось немного. На просвет в нём виднелась крохотная капля у самого дна. Шон перевернул бутылёк, но она не сдвинулась, и всё же, если постараться…

— Да перестань, — протянул Эрик и сочувственно похлопал его по плечу. — Ты ведь обещал ему, что не станешь завершать миссию — вот и держи своё слово, дорогой брат.

— Обещал, — кивнул Шон и опустился на колени. Пустые глаза Гримма, огромные, широко распахнутые, удивлённо глядели на каменный пол. Перевернув Ника лицом вверх, он осторожно опустил ему веки и задержал ладонь на плотно сомкнутых губах. — И сдержу.

— Ну что, четвёртую дозу нести? Обратно пойдёшь? — послышался далёкий, приглушённый толстыми упругими стенками голос Монро.

— Надеюсь, теперь у тебя не осталось сомнений, — покровительственным тоном начал Эрик, вышагивая перед коленопреклонённым братом, — возвращаться ли в семью…

— Не будет никакой четвёртой, — отрезал голос Рыжехвоста, хозяйки лавки специй и чая. Розали, так её звали, ещё один друг Ника. — Ему и в третий раз не стоило идти. Ник, Ник, возвращайся. Всё хорошо, ты в реальности. Монро, ну какой может быть четвёртый заход? Ты посмотри на него!

— Ник, давай чувак, просыпайся. Попробуй что-нибудь сказать, — обеспокоенно позвал Монро. — Он же Гримм. Сейчас отдохнёт немного и…

— Не будет никакого «и». Время вышло, ничем уже нельзя помочь. Давай, выноси Ника и будем заканчивать…

Голоса смолкли. Тишина окутала его плотным коконом, ощутимым, холодным и влажным, мясистая живая масса сдавливала его со всех сторон, не давала пошевелить занемевшими конечностями.

— Получилось? — переспросил Монро. — Получилось?.. Хочешь сказать?.. Эй! Эй, парни, быстро вскрываем лист! Нож где?!

Тесный плотный мир пошатнулся, закачался во все стороны разом, что-то хрустнуло, заскрипела разрываемая на части плёнка, терпко запахло травяным соком. Чьи-то руки подхватили Шона со всех сторон и потянули наверх.

— Вот так подержите, — попросил заботливый голос Рыжехвоста. — И голову чуть ниже. Надо шип вынуть.

Его наклонили вперёд, придержали ладонью под лоб. В воздухе разлился острый запах спирта, над самым ухом брякнул пинцет, и в основании черепа возникло странное ощущение, будто из него вытягивают нечто тонкое, длинное и твёрдое. По коже густо потекло, но ручеёк тщательно укрыли повязкой, и Шона снова закачало в пространстве. Под нескончаемый гул, невнятные перекрикивания его куда-то несли, передавали из рук в руки, тянули наверх, и наконец положили на бугристую жёсткую поверхность. Открыть глаза не хватало сил. Нестерпимо хотелось спать, но мир вокруг был слишком живым, слишком шумным и беспокойным, и едва сознание заволакивала сладкая пелена забытья, как из глубины, из саднящей точки под толстой повязкой накатывал давящий страх. Постепенно начали проступать детали: тёплый воздух, напоенный запахами свежевскопанной земли, травы и бензина, шероховатая материя под пальцами и неровная поверхность под спиной, шаги, плеск в канистрах и голоса.

— Сколько ещё осталось?

— Две. Много — не мало, заливайте всё. Огнетушители здесь?

— Как он там?

— А где Розали?

— Сказала, сейчас вернётся.

Они забрали Ника из замка? Нужно убедиться прямо сейчас, ведь когда подожгут, он уже не сможет туда вернуться.

Шон с трудом шевельнулся, разлепил веки и, задыхаясь от тяжести в груди, попытался перевернуться на бок.

— Давайте, я вам помогу, — сказала Розали, усаживаясь рядом, и потянула его за плечи. — Как вы себя чувствуете?

Он сел, тяжело дыша, и огляделся вокруг. Ночь освещали яркие галогеновые фонари, у раскопанного входа в пещеру в подножии каменистого холма мелькали тени везенов. Едва ощутимый летний ветерок нёс удушливые волны бензиновых паров.

— Где Ник? — сипло выдохнул Шон.

— С той стороны холма. Вот, пейте. — Розали сунула ему в руки огромный пластиковый стакан с воткнутой в крышку трубочкой. — Это апельсиновый сок с яблочно-тыквенным пюре, в общем, с детским питанием. Вы провели в Кроатоне почти шесть часов, вам нужно восстанавливать силы.

Шон жадно потянул питьё через трубочку, но от первых же нетерпеливых глотков накатила дурнота.

— Медленнее, не торопитесь, — посоветовала Розали. — Так как вы себя чувствуете? Догадываюсь, что не очень…

— Спать хочу. Что он там делает, с той стороны холма?

— Сидит с огнетушителем. Мы пытались его отправить в машину или посидеть здесь, но он рвался что-нибудь делать, а там всё поросло спорами: двое наших заразились, пока заливали поляну — им теперь нужно длительное лечение. Так что, когда полыхнёт, за поляной будет присматривать Ник. А что спать хочется, это нормально: Кроатон накачивает пищу снотворным. Скоро организм его нейтрализует, а пока, если хотите спать — спите, только сок допейте. Я пойду к машинам, присмотрю за нашими заражёнными.

Розали поднялась с подстилки и ушла в противоположную от холма сторону. Шон оглянулся: чуть поодаль освещённые двумя фонарями стояли в ряд три стареньких пикапа, внутри одного, распахнув дверцы, сидели те самые двое.

Повязка вокруг шеи сбилась и уже явно больше мешала, чем приносила пользу. Шон осторожно её снял и, снова жадно потянув сок, пригляделся к ватно-марлевой подкладке. Кровь, пропитавшая её насквозь, свернулась и уже подсыхала, а значит, наматывать свежую необходимости не было. В глаза бросился галстук, смятый и сбившийся на бок. Шон стянул и его, затем внимательно ощупал пиджак и ремень. Странным было даже не то, что Кроатон намеревался переваривать его вместе с одеждой, похоже, его не смутили даже вошедшие в рацион полицейский значок и пистолет. Либо по окончании он просто сплёвывал все непереваренные части жертвы. Вполне вероятно, чувствуй Шон себя лучше, он бы тоже с удовольствием станцевал вокруг погребального костра твари, в былые времена поглощавшей целые поселения, но, когда сок захлюпал на донышке, снова накатила сонливость, и он предпочёл лечь на подстилку, посмотреть в чистое звёздное небо и провалиться в сон без сновидений.

Вряд ли ему дали много времени. Первым, кого Шон увидел, когда открыл глаза, был Монро. Следом он лихорадочно отыскал взглядом Ника, чиркающего зажигалкой у входа в пещеру, и успокоился.

— Сейчас поджигать будем, — повторил Монро. — Давайте, я провожу вас к машине.

Шон сонно кивнул и поднялся на ноги. Чувствовал ли он себя лучше, оценить было сложно, но дышалось уже легче, да и на ногах он держался. Потрошителю даже не пришлось ему помогать, он просто шёл рядом на всякий случай, а потом распахнул перед ним дверь. Шон забрался на заднее сидение и почти уже заснул, когда рядом снова возник Монро.

— Капитан, мы у вас дома книгу взяли — лежала в гостиной на диване, — пояснил он.

Шон опустил глаза — Потрошитель протягивал ему «Фольклор восточных славян», подарочное издание в бархатистой красной обложке.

— Пусть тут полежит, там сейчас жарко будет, — сконфуженно продолжал Монро, устраивая книгу на сидении. — Я её потом почитать попрошу. Ладно, не буду вам мешать, отдыхайте.

За спиной полыхнуло. Алые отблески заплясали на стёклах и зеркалах пикапа.

Следующее пробуждение было недолгим. На водительское место садился Монро, рядом с ним — Розали. Шон приподнялся на руках и огляделся по сторонам, в груди тревожно заныло.

— Всё сгорело, и всё потушили, — доложил Монро, заметив, что он проснулся. — Сейчас отвезём вас домой.

— Где Ник?

Розали удивлённо обернулась и указала пальцем за окно.

— Вон, садится к Баду.

Шон с трудом различил в темноте силуэт Гримма и успокоено лёг обратно.

Он понимал, что его куда-то везут. На коротком сидении спать было не очень удобно, но мерное покачивание убаюкивало, и потому направление и цель поездки его особо не волновали. И всё же его разбудил удушающий приступ тревоги.

— Где Ник? — приподнявшись, резко спросил Шон и огляделся по сторонам.

— Едет с Бадом прямо за нами, — терпеливо начал Монро, но Розали покачала головой и вздохнула.

— Тормози, — сказала она и, поднося к уху сотовый, обернулась. — Подождите, сейчас придёт.

Шон потёр глаза, отгоняя наваждение.

— Не надо, всё в порядке. Наверное, что-то приснилось.

Тяжесть сдавливала виски и затылок, веки неумолимо слипались, и хотя он уже устал от долгого сна и муторных пробуждений, ничего поделать с этим было нельзя. Шон потряс головой, сел прямо, но единственное, чего добился — уснул сидя. Сквозь сон он слышал, как хлопнула дверца, и когда в очередной раз в панике вскинулся, увидел рядом Ника и снова закрыл глаза.

— И что, — пробился сквозь дрёму хмурый голос Гримма, — так теперь всегда будет?

— Со временем навязанные воспоминания поблекнут, надо только подождать, — заверила Розали. — Он очень долго пробыл там. Нужны новые яркие впечатления, неожиданные события, чтобы разум быстрее начал отличать реальную память от внушения.

— Я даже не знаю, какое событие может быть ярче наших будней, — пробормотал Ник.

— Прыжки с парашютом, дайвинг, восхождение на Эверест, — перечислил Монро. — Что-нибудь, не связанное с везенами и преступлениями. Ты сам-то как?

— Я в порядке.

Пикап стоял на месте, и внутри никого больше не было. Шон вздрогнул, выглянул в окно и, увидев Ника, чертыхнулся. Сознание на этот раз оказалось ясным, и обратно в сон его не клонило, но чёрная паника всё равно всколыхнулась и отступила только при виде Гримма. Что ж, его миссия, навязанная Кроатоном, заключалась в спасении Ника, и он её провалил, но как долго его разум теперь будет цепляться за это воспоминание?

Ник с красным томиком славянского фольклора в руках пересадил друзей к Древогрызу Баду, что-то сказал им на прощание, махнул рукой проехавшей мимо третьей машине и пошёл обратно. Шон, пошатываясь, выбрался из пикапа и оглядел спящую ночную улицу.

— Ключи у вас с собой? — спросил Ник, задержавшись перед ним.

Шон поискал в кармане, вытащил связку ключей и запоздало сообразил, что стоит в двух шагах от собственного дома, с торца, и потому сразу не узнал. В молчании они перешли дорогу. Шон старался держаться ровно — с ногами у него был порядок, но голова кружилась, — и потому вопрос, провожает ли детектив его только до дверей, занимал второе место.

— Розали хотела остаться с вами, понаблюдать до утра, — неожиданно сказал Ник. — На всякий случай.

— Чтобы убедиться, что я адекватно воспринимаю реальность? — продолжил Шон.

— Честно? — Ник покосился на него и криво улыбнулся. — Я и сам не уверен, что мы выбрались. Постоянно кажется, что это всё — нереально.

— Активируй программу выхода, — сосредоточенно глядя под ноги, посоветовал Шон. — Кофе?

— Мне кажется, я рехнусь, если выпью кофе и внезапно снова очнусь в листе. Вначале я понимал, где нахожусь, но там… умирать по-настоящему больно, каждый раз. И постепенно всё стало путаться. — Ник невольно поёжился и тряхнул головой, словно отгоняя дурные воспоминания. — Ну, в любом случае, раз мне пока лучше быть в поле зрения, то остаюсь я, а Розали пусть едет домой.

Он замолчал и, нервно похлопывая книгой по ладони, чуть ускорил шаг — не поторапливая, а будто желая побыть наедине с мыслями. Волосы на его затылке слиплись и топорщились иголками в разные стороны, плохо смытый карминовый потёк спускался по шее к испачканному в крови воротнику. Шон невольно потянулся к собственному затылку и нащупал вспухшую ранку. Кожа вокруг занемела — ничего не болело и уже не чесалось — но пальцами он чувствовал исходящий от неё жар. Пожалуй, присутствие знахаря Рыжехвоста им бы не помешало, но и собирать у себя толпу гостей Шон желания не испытывал. Одного — более чем достаточно, и они правы: этим одним должен быть Ник.

Гримм отступил от стеклянной двери, пропуская Шона к кодовому замку, и зашёл вслед за ним в ярко освещённый холл. Дом спал. Каждый шаг, каждый вздох в звенящей тишине казался непозволительно громким, и Шон придержал неожиданно вспыхнувший в мыслях вопрос. Непроизвольно стараясь ступать как можно мягче, они поднялись по лестнице — ночной дежурный за стойкой управляющего отвлёкся от кроссворда и приветливо кивнул, Шон так же молча его поприветствовал и нажал кнопку вызова лифта. Мерное гудение, донёсшееся откуда-то с верхних этажей, разрушило безмолвие.

— Алиной была Розали? — негромко спросил Шон.

Ник поморщился.

— Вообще-то, я.

— У тебя неплохо получалось.

— У вашего воображения, — хмыкнул он и, по-прежнему морща нос, пояснил: — Я каждый раз был собой, и в первый — тоже, но вы почему-то увидели Монро. Я пытался с вами говорить, но вы как не слышали или слышали что-то своё. Потом мы вот, — Ник приподнял книгу, — пытались выяснить, что за мир выстраивает ваш разум, с этим хитрым русским камнем… Подумали, если играть по правилам, то сможем до вас достучаться, но не получилось.

Двери лифта открылись, они вошли, и когда кабина двинулась вверх, Ник продолжил, глядя в пространство перед собой:

— На третий раз я решил, что нужно появиться так, чтобы вы обязательно увидели меня мной, а не ещё каким-нибудь обречённым местным жителем. Кроатон, конечно, чувствовал угрозу и со временем находил способ от меня избавиться. Тогда уже ничего нельзя было сделать: попался — значит, завалил попытку. Оставалось успеть выйти до того, как он меня убьёт, — Ник нервно усмехнулся. — Гроб меня особенно впечатлил, с непривычки. Во второй раз было проще: прямо ягоды с цианидом, и даже под рукой, но разложение заживо я всё равно успел почувствовать.

Сказать ли ему, что Кроатон, получивший свежий человеческий мозг, способен испытывать боль, и вскрытие листов, и сожжение заживо были достаточной местью? Шон молча отвернулся к двери. Сложно было предугадать, впишется ли это знание в закостенелую мораль Гримма — зачем ему муки совести? А даже если и впишется, всё равно не принесёт удовлетворения. Если бы такое было возможно, он сам убивал бы эту тварь снова и снова, за каждое разумное существо, даже за тех, кто никогда не жил. Как осознать, что происходившее не имеет никакого значения, если память о Гиблых землях реальнее воспоминаний о сегодняшнем вечере? Он покинул участок, словно целую вечность назад, и скорее знал, чем помнил, что спустился на парковку, но до машины не добрался. В его голове всё ещё звучали крики и хруст костей, а ладони помнили тяжесть булыжника и склизкую гниль, уносимую ледяными водами реки. Монро жив — его он видел, и справиться с мыслью о железном гробе с огненной ловушкой с трудом, но удавалось. Однако Алины никогда не существовало. Не было маленькой девочки, похищенной из мира людей, не было навки, которой он обещал найти настоящий дом, не забывал он про семь отпущенных лет. Миром, созданным его воображением на основе читаемой книги, управляла воля хищной твари, управляла и его памятью — Кроатон заставил его забыть, Кроатон поставил цель устранить Гримма и, меняя правила на ходу, устранил Алину. Если бы всё это происходило в реальности… Он бы помнил? Он бы смог ответить на вопрос Эрика: кем не готов пожертвовать? Всё это не важно, ему придётся осознать, что он не виноват в смерти навки просто потому, что она никогда не жила.

— Самым сложным, — нервно улыбаясь, произнёс Ник, когда они уже подходили к двери квартиры, — было объяснить. Я и прямо пытался, и намёками, и подыгрывал, но иногда не понимал даже, о чём вы мне отвечаете. Как будто был какой-то сценарий: вы роль выучили, а я — нет. Интересно, как бы развивались события, если бы я не занял место этой русалки.

— Навки, — поправил Шон, открыв дверь и пропуская его вперёд.

Ник шагнул в тёмную прихожую, положил книгу на стеклянный столик, зажёг лампу на нём и обернулся.

— А в чём разница? Я ведь даже не знаю, как она выглядела.

Как ты, подумал Шон. Дверь неслышно закрылась, и прихожая погрузилась в полумрак. Глаза Ника сделались чёрными, как у навки, прячущей лицо за своими коленями, только свет лампы в них отражался ярче огонька свечи. Почти так же: тот же взгляд снизу вверх, те же чёрные волосы, только короче. Но лицо… Шон не помнил, какими оно было, в память врезался полусгнивший оскал под водной гладью, отслоившийся скальп, серые лоскуты мяса под скулами, — его реальность, которой никогда не существовало.

Он шагнул вперёд, понимая, что ему нужно почувствовать жизнь, иначе сойдёт с ума, понять, где настоящее, и что плоть не распадается от случайных прикосновений — обхватил затылок Ника ладонью, сжал липкие от крови волосы. Гримм отшатнулся, гулко зацепив ногой столик, — брякнула лампа, закачался ореол света — и оказался в углу, прижатый к стене. Наверное, стоило объяснить свои мотивы, если б взгляд его не был настолько потусторонним, и если б Шон сам был уверен, что именно делает, до боли стискивая волосы и запрокидывая ему голову. Он провёл пальцами по щеке Ника, грубо — продавливая кожу, царапаясь о дневную щетину — и склонился ближе. Ник почему-то молчал, безотрывно смотрел на него круглыми глазами и только твёрдо упёрся ладонями в грудь. Шон замер, ловя губами его быстрое неровное дыхание. От волос и одежды Ника несло гарью и бензином, но дыхание пахло солодкой и, возможно, немного корицей — вкусовым компонентом пробуждающего зелья. Три настойчивые попытки, и три дозы, принятые одна за другой — он даже на вкус был чуть сладковатым. Руки упрямо и твёрдо упирались в грудь, но на поцелуй Ник отвечал, еле слышно посапывая Шону в щёку и судорожно вздрагивая. Пальцы наткнулись на воспалённый тройной прокол от шипа: от ранки по затылку и шее растекался жар, и она всё ещё мокла. Шон опустил руки, вытянул его футболку из джинсов и, скользнув ладонью под неё — по напряженному прессу, горячей влажной коже — остановился над лихорадочно бьющимся сердцем. Ник всхлипнул ему в рот и перестал упираться — неуверенно, едва ощутимо провел пальцами по рубашке, завёл руки под распахнутый пиджак и прижался всем телом. Шон остановился. Кожа будто горела, воздуха не хватало, но в голове неожиданно прояснилось. Он отстранился, чуть касаясь влажных подрагивающих губ Ника и по-прежнему обнимая за плечи, убрал руку с его груди и неловко поправил футболку. Если сейчас ещё немного увеличить дистанцию, придётся посмотреть друг другу в глаза, и тогда Гримм уйдёт: сбежит или рассудительно согласится, что всё это безумие нужно забыть, и вежливо попрощается. Что Шон будет делать, когда искажённое сознание снова, после очередного пробуждения, потребует «найти Ника»? Но это сиюминутный вопрос — всё могло оказаться гораздо хуже. В их отношениях после истории с Джульеттой и так всё не просто, совсем не стоило испытывать их на прочность ещё и сегодня.

Долго они всё равно так стоять не смогут и, чем дольше тянут, тем сложнее им придётся. Шон медленно выпрямился. Нужно было придумать, что говорить, но ни одной рациональной мысли в голову не приходило, слушать же, что может сказать ему Ник, не хотелось до нервной дрожи.

Ник сдвинулся и, не поднимая глаз, молча уткнулся носом в его воротник. И это точно было неправильно. Навязанные воспоминания, слишком много жестоких смертей и невинных жертв, холод иллюзорного мира, мёртвые глаза Гримма и осознание провала миссии, — вот в чём была причина. Ненастоящее, которое он отчаянно пытается изгнать из своей памяти, а Ник просто не понимает, где находится, — всё это со временем пройдёт, всё это можно прямо сейчас спокойно обсудить... Тяжело вздохнув, Шон коснулся губами пропахших гарью волос и остался стоять неподвижно, прислушиваясь к ощущению горячей руки на своей спине и осторожных пальцев, медленно спускающихся по рёбрам.

Что-то было не так. Даже если обойти вниманием мысль, что не стоило капитану зажимать в углу своего детектива, и тем более не стоило принцу обниматься с Гриммом, самой мрачной гранью мира везенов — палачом. Эта неправильность больше не порождала неловкости — по спине из-под горячей руки Гримма расползалось леденящее чувство опасности. Прикосновения были те же, только вот Ник был напряжён, как натянутый лук.

Когда рука, скользившая по рёбрам, отстранилась, пришло понимание. Кобуру на поясе дёрнуло, Ник толкнул его в плечо, разворачивая, и помещение потонуло в грохоте выстрелов. Через миг пистолет Ника был у Шона в левой руке. Чёрный силуэт посреди коридора продолжал надвигаться — ещё один миг ушёл на смену руки и выстрел. Существо рухнуло навзничь и больше не шевелилось.

Прихожую залил ослепительно-яркий свет с потолка. Шон оглянулся: по-прежнему сжимая его пистолет в левой руке, Ник отнимал правую от выключателя.

— Что это? — спросил он. Слова Шон больше прочитал по губам, чем разобрал сквозь гул в ушах, и постарался ответить так же, с внятной артикуляцией.

— Спора.

— Я думал, одновременно может быть только семь Спор.

Шон приблизился к мёртвому телу. Сейчас его больше интересовали полученные Спорой повреждения и то, как это представить в официальном отчёте — действовать нужно быстро: они перебудили, по меньшей мере, полдома. Дыра в центре лба — это его одиночный выстрел, но и Ник с левой умудрился попасть трижды, чем весьма кстати задержал Спору. Пожалуй, подменить одну пулю будет проще, чем три.

— Я тоже так думал, — всё-таки ответил он, оборачиваясь. — Но Кроатон выжил: кто-то обеспечил его едой на десятилетнюю спячку. Звони, Ник. Если сами не сообщим, вопросов возникнет гораздо больше. И запоминай: мы вошли, он напал, отобрал твой пистолет… ударил тебя по голове, мне пришлось стрелять. Вытри пистолет и найди хотя бы одну из пуль в коридоре… — он оглянулся и уточнил: — Или в спальне — куда они могли долететь. Найдёшь — спрячь. Пригодится.

— У меня порох на руках.

— Уши закрой, — Шон поднял пистолет и пальнул в потолок. В голове от очередного звукового удара зазвенело. — Ты выстрелил, пока отбирал.

Ник понятливо кивнул, быстро обтёр пистолет футболкой и, вручив его Шону, двинулся вглубь коридора, на ходу доставая сотовый. У них есть пять или десять минут: полицию, наверняка, уже вызвали соседи. Максимум пятнадцать, если поблизости нет патрульных, и плюс время на подъём до квартиры. Обтерев пистолет Ника, Шон присел возле Споры и вложил оружие в подобие руки. Уже и не разобрать было, что за везен перед ним: землистая пористая кожа, похожая на губку, руки по локоть покрыты зачатками чёрных шипов, вместо носа два вертикальных отверстия, да и рта уже практически не было. Шон осторожно приподнял край куртки и отшатнулся: на мгновение показалось, что тварь ещё жива, но из-под полы просто вывалилась туго скрученная пуповина — стебель, которым тварь подсасывалась к материнскому растению. И всё это богатство достанется патологоанатому: настолько изменённые Споры утрачивали способность мимикрировать под людей и сохраняли облик после смерти. Не было ни единого шанса подменить труп в оставшиеся минуты — единственное, что оставалось, присоединиться к изумляющимся коллегам, пока тело у них не заберут спецслужбы… или оно само случайно не пропадёт.

— Мы всё ещё спим, — уверенно и с непонятным облегчением в голосе произнёс Ник.

Шон покачал головой, краем сознания отмечая, что сейчас он должен был похолодеть от ужаса, но впечатления, видимо, оказались достаточно яркими, и «Гиблые земли» отступили. Он всё ещё помнил их в мельчайших подробностях, но вдруг осознал, что многие из них уже утрачивают значение.

— Нет. Эта Спора готовилась стать Кроатоном: похоже, прошёл третий цикл с материнским растением, так что и в прошлый раз он к семёрке Спор уже не относился.

— А это тогда что такое?

Ник сидел на корточках посреди коридора и с любопытством трогал пальцем маленький шарик, будто бы свитый из толстой прозрачной нити, в центре которого пульсировал красный огонёк.

— Глаз, — честно ответил Шон. — Спора может выкатывать его перед собой — он фиксирует информацию, потом Спора вставляет его обратно и считывает.

Ник отодвинулся от шарика и, привалившись к стене, рассеянно положил рядом с собой помятую пулю. Его хмурый неуверенный взгляд в пространство Шону совсем не понравился, как и то, что Гримм не шелохнулся, даже когда он сел рядом с ним.

— Звучит неправдоподобно? — осторожно поинтересовался Шон, но он только пожал плечами. — Ник, какая у тебя была миссия в Кроатоне?

— У меня не было миссии. Я ведь входил в ваш сон, и во мне всё время была программа выхода — я помнил, что всё вокруг нереально.

— Каждый раз, засыпая, ты думал, что всё вокруг нереально?

Ник открыл было рот, но Шон его опередил:

— Нет, ты не в порядке.

— Я знаю, — согласился он и, сосредоточенно рассматривая свои руки, сбивчиво продолжил: — Я хотел сказать, что всё… ещё немного сложнее. Уже два года, как я иногда задумываюсь — не серьёзно, а просто — не снится ли мне всё это: как будто попал в какую-то страшную сказку. И я думаю, что Кроатон не навязывает миссию просто так — он находит что-то личное и начинает это развивать. Поэтому, хоть миссии и не было, потребуется какое-то время, чтобы я перестал сомневаться.

Из коридора донеслись обеспокоенные голоса и шаги — пока еле слышимые, но времени прийти в себя и хотя бы попытаться изобразить адекватность оставалось совсем немного. Навязанные воспоминания и внушённая одержимость скоро уйдут, и Ник, скорее всего, прав: по крайней мере, в отношении Шона Кроатон правильно определил направление, ведь…

— Капитан, а что вы тогда всё-таки загадали? — обернувшись к нему, слабо улыбнулся Ник и привычно вздёрнул одну бровь.

— Гримма, — хмыкнул Шон. — В Портленд. Чтобы мне не пришлось больше лично выслеживать Кроатона.

— А как точно звучала миссия?

В дверь, наконец, настойчиво постучали.