Сказитель (джен)

Иногда, когда меня одолевают болезни, злое ненастье застает вдали от поселений или выдается особо холодная ночь без крова над головой, я завидую тем, кто может прожить всю жизнь, не странствуя. Кого дорога, как меня, не зовет все время в путь.

Большинство людей рождаются, живут и умирают на одном месте. Пришедшие в этот мир свободными и не обремененными ничем вещественным, они обрастают семьей, домом и скарбом; словно деревья, пускают в землю корни, о путешествиях и дальних странах только грезят, и то с опаской — а ну как сбудется?.. Для таких поездка в соседнюю деревню на ярмарку — уже великий поход.

Мне это всегда казалось странным. Ведь люди — дети Илата, Дракона Воздуха и отца всех ветров. Изменчивость и легкость должны быть у всех нас в крови! Но почему-то большинство людей боятся и предпочитают затыкать уши, когда ветер перемен начинает петь им свою песнь.

На таких, как я, они обычно взирают отчасти с благоговением, отчасти даже с ужасом. Как так можно: ни кола, ни двора, ни жены, ни достойного занятия? Мне самому, конечно, мое занятие кажется вполне достойным, но объяснить это тем, кто уже прочно прирос к земле, невозможно.

Мой папенька тоже считал, что я занимаюсь глупостями и бездарно трачу свою жизнь. Еще бы! Ведь я любил читать — грамотный сапожник, вот умора! — и не хотел, как подобает благочестивому и порядочному старшему сыну, постигать его мастерство. Думаю, хороший сапожник из меня не получился бы, даже если бы я решил угодить папеньке и начал учиться прилежно. Я всегда витал в облаках. Хоть и старался удержать мысли на заготовке, здесь и сейчас, все равно они вскоре убегали куда-то вдаль.

Впрочем, папеньке повезло — у его дела был достойный наследник. Младшему брату было так же интересно ремесло отца, как мне были интересны книги и прогулки. Так что, думаю, когда я сбежал из дому, никто не огорчился. Матушка бы горевала, наверное... Будь она жива.

Я много лет не показывался в родной деревне, а когда вернулся, чтобы отец мог увидеть, кем я стал, что не умер от голода, меня не сгубила болезнь, не убили разбойники, что я люблю свое дело и приношу людям радость и пользу, увы, не застал его в живых. А вот брат и сестра гордились мной. Даже поспорили, у кого я буду жить. А вечерами в таверне, что держал сестрин муж, яблоку было негде упасть — всей деревней, наверное, собирались послушать. Посмотреть. И, конечно, самим рассказать. Это же великая честь, если сказитель, выслушав твою историю, сочтет ее достойной и понесет с собою дальше в мир. Не в соседнюю деревню или город, как мог бы сам рассказчик, а гораздо дальше — в эльфийские леса, волшебные южные пустыни, подземные города, болотистые топи земли некромантов, вольные орочьи степи, далекие заморские страны... И по всему Таллану будут слушать, и восхищаться, и горевать, и радоваться тому, что поведал сказителю ты.

Сказитель — это я. Путешествую по миру, собираю истории, рассказываю и показываю их. Да-да, показываю! Я ведь не зря целых два года учился в Академии самой Серебряной Лиги. Учился бы и дальше, уж больно у магов интересно, но особого волшебного дара у меня не было, а дорога звала за собой.

Обычно я даже не говорю, что я маг. Скажешь ведь «маг» — и сразу представляется некто важный, напыщенный и в чалме, побрякушками увешанный. Рукой взмахнет — и нет армии! Другой взмахнет — и пали стены города! Но я же не такой. Моих скромных умений только и хватает, что показывать простенькие иллюзии к историям. Еще могу, конечно, кое-что — спрятать себя от недобрых глаз, костер разжечь без огнива... Но это всякий ученик Академии может.

Что до разбойников, о которых все время спрашивают, не боюсь ли... Не боюсь. Одинокий пеший путник — не всадник, не карета, не караван, груженый дорогими товарами. На кой я им сдался? С меня взять-то нечего — больших денег при себе нет, я живу тем, что слушатели дают в награду за мои истории. В котомке только и найдется, что немного еды да всякие необходимые в пути мелочи. Главное мое сокровище — книга, куда я записываю все истории, — разбойникам не нужно уж точно: они, как правило, не умеют читать.

Но главное — об этом я обычно не упоминаю, но так уж есть — разбойники тоже любят слушать истории. А от демонов, диких зверей и прочих неразумных тварей, которым истории не интересны, меня спрячет магия.

Так что нет, я не боюсь. Да и если бы боялся, не смог бы усидеть на месте... Мне много раз предлагали: оставайся! Но дорога вновь и вновь зовет меня. Я отмеряю шаги, пыль всех трактов Асхана ложится на потрепанные сапоги, а тысячи тысяч историй, которыми богат наш мир, только и ждут, чтобы я узнал их...

И рассказал другим.

Автор: Сар-Лита

Много историй было записано, многие сказания заботливо выведены на пергаменте, многие мифы я успел поведать другим и показать в красочных иллюзиях, пока не достиг древнего озера, о котором слагалось много легенд. Поговаривали, что заглянув в его воды, можно увидеть иные миры, которых мы и представить не можем. Какой вздор, подумаете вы. Я тоже так считал, оттого и отыскал заветный водоем, который спрятался на крохотном острове посреди Дикого моря. Он, столь малый и неизвестный, не был указан ни на одной карте. Лишь только опытные моряки, рассекающие на кораблях синие непокорные просторы, знали о нем.

Я подошел к озеру с неописуемым трепетом — а вдруг все, о чем толкуют, правда? Я медленно наклонился над водной гладью и начал терпеливо разглядывать свое отражение — ничего примечательного. Мой двойник тоже спокойно смотрел на меня.

Я не понял, отчего вдруг стало темнеть, но когда поднял голову, вокруг меня простиралась ночь, на небе сияли холодные кристаллы, что складывались в незнакомые созвездия, веял теплый ветер, слышался треск костра неподалеку — чудеса, да и только! Я точно перенесся куда-то очень далеко. Мне доводилось странствовать по всему Асхану, и сейчас я был уверен, что это был не он, а какой-то иной, неизвестный мне мир.

Я приблизился к костру и непроизвольно вздрогнул — рядом с ним сидела пара невиданных существ. Каждый из них походил на человека, вот только тела были покрыты переливающейся в ярком свете огня чешуей, вместо лиц были морды ящеров, у обоих слегка подрагивали кончики длинных мощных хвостов. Незнакомцы по очереди курили трубку, тихонько переговаривались и точно не замечали меня. Их речи мне были тоже неведомы — приглушенные, чуть шипящие, с посвистом.

Я не без страха подошел к ним и попытался заговорить, но они продолжали вести свою беседу, будто бы меня не было. Я походил вокруг, попытался дотронуться до плеча одного из них, но все было тщетно — для них я был словно призрак; они не видели и не слышали меня — более печальную участь для такого, как я, было сложно придумать. Я присел неподалеку, обратил взор к блестящему узору на небесах и мгновение спустя понял, что начинаю понимать их речь.

— Надо бы за водой сходить, — сказал один из них, выпустив струю дыма и удрученно поболтав флягой, — тут есть колодец неподалеку.

— Сдалась она тебе ночью, — скривилась морда второго; он выхватил из рук собеседника трубку и медленно затянулся.

— Да забуду завтра, а впереди одна грязь — опостылела затхлая вода.

— Нечего впотьмах у колодца ошиваться, да и иссяк он, зуб даю.

— Ты проверял, что ли?

— Там и проверять нечего. Зарос весь от основания до крыши, значит, давно магики там не были. А раз не были, видать, и брать там нечего уже.

Первый ящер воззрился на своего собрата с сомнением и прищурил и без того узкие глазки:

— Ишь ты, умный какой. Не проверишь — не узнаешь. Много ли магиков вообще здесь ходит.

— Они бывают здесь.

— Быва-а-ают, ага.

— Говорю тебе, узкомордый, иссяк он. А к таким колодцам лучше не подходить — себе дороже.

— Мутаре из своих подземелий, что ли, выберется и поджарит так, что мать родная не узнает?

— Тьфу ты, недалекий какой. Тебе, что, никогда не рассказывали про стражей магических колодцев?

— В первый раз слышу.

— Ну тогда отложи свою флягу и слушай. Эту историю, — ящер на мгновение осекся, уставившись на хитрую морду собрата, — рассказал мне еще мой дед, а ему — его отец, который видел все собственными глазами. Бродил он как-то в дебрях Таталии, заплутал, измучился жаждой, но, по счастью, вывела его заросшая тропка к старому колодцу. Заглянул прадед в него — темнота, ничего не видать. Хотел было ведро спустить, да заслышал чьи-то шаги и спрятался на дереве. К колодцу подошел человек в пурпурном плаще, расшитом золотыми нитями, заглянул в него и бросил вниз камень. Думаешь, тишину нарушил всплеск воды? Нет. Послышался лишь далекий глухой стук — иссяк волшебный источник. Хотел было маг уйти, но не успел он развернуться, как из недр колодца выпорхнула серебристая девичья фигурка в струящемся полупрозрачном платье. Ее волосы мерцали, точно звезды на небе, взгляд был слегка затуманен, на губах застыла холодная улыбка. Она ступила на землю, подошла к человеку, прильнула к нему и поцеловала его. Тотчас же послышался страшный рокот, что-то забурлило, приближаясь, и спустя считанные мгновения из колодца забила вода. Чем дольше дева не отпускала мага, тем прозрачнее он становился, и когда человек обратился в бесплотного призрака, она растаяла, а волшебный источник восстановился. Маг, постояв немного, забрался на каменное основание колодца и прыгнул в воду. Так родился новый страж волшебного источника. Прадед мой тогда, к слову, испугался до смерти, еле ноги свои унес.

— Знатная брехня.

— Не брехня, не ходи туда, говорю же тебе.

— Ну не брехня, так легенда красивая, не более того. Да и не маг я, что мне сделается-то?

— Так почем знать, может, не только маг способен стать стражем.

— Чушь. Ерунда. Детишкам своим расскажешь сказочку на ночь.

— Да что ж ты упертый такой, а! Валяй, топай, — ящер в сердцах махнул рукой. — Без тебя быстрее до города доберусь.

— Без меня тебя гидра сожрет с потрохами или горгона боднет в зад. Жди меня, сейчас вернусь.

— Больно надо, — прошипел его собрат, но на деле даже и не подумал двинуться с места, лишь расположился поудобнее у огня и с блаженным видом затянулся, после чего медленно выдохнул колечко дыма.

Снедаемый любопытством, я проследовал за отважным ящером. Вокруг раскинулся поредевший лес, в воздухе витали диковинные запахи, слышались невиданные звуки и шорохи, но я не боялся — я и был, и не был здесь одновременно, чего страшиться? Я точно занял место своих слушателей, которым не раз показывал красочные иллюзии. Ящер же, наоборот, шел осторожно, прислушивался и принюхивался. Наконец мы дошли до старого колодца. Ящер потянулся было к ведру, но вздрогнул и резко отпрянул — напротив него стоял кто-то еще, по виду дева в весьма откровенном мерцающем кольчужном одеянии. Она откинула свои вьющиеся темные волосы назад и приоткрыла рот, чтобы что-то сказать. Ящер попятился, заорал от страха и бросился наутек. Дева недоуменно пожала плечами и подошла ко мне. Не знаю как, но она меня, несомненно, видела, смотрела прямо на меня и загадочно улыбалась.

— Ступай к себе, — сказала дева и легонько толкнула меня в плечо.

Ткань мира треснула, разошлась, и меня выбросило обратно в Асхан. Я стоял на берегу озера и, склонившись, вновь глядел на свое отражение, на этот раз обескураженное. Солнце сияло на прежнем месте, точно ни часа не прошло с начала моего путешествия в другой мир. Я отошел от воды, присел на землю, достал из сумки чистый пергамент и чернила с пером. Мне нужно было успеть все записать, пока я не забыл — увиденное по капле испарялось из омута моей памяти.

Автор: alex_primary

Судьба редко заносила меня в такие странные города, как этот. Людей много, а жизни мало. Хотя есть и свои выгоды: ни преступности, ни шума, тишина и покой…

Такой покой, что мне в конце концов стало не по себе, и я зашел в таверну, кою разыскал не без труда. Спросив вина и еды, я огляделся по сторонам. В таверне было пусто, если не считать меня и незнакомца за соседним столом, по виду некроманта, еще живого, но постепенно переходящего в нежизнь. Длинные волосы, выбеленные из-за употребления в пищу священного яда, доспехи, украшенные символами верховной богини Асхи, татуировки в виде пауков на худых руках и глаза с прозеленью.

Почуяв мой взгляд, он тоже принялся меня рассматривать, и на лице его появилось ироничное выражение.

— Что, похорошел? — спросил он с вызовом. Я не знал, что ответить, а он вдруг рассмеялся: — Прости. Мне скучно. Может, хоть в кости сыграем?

— Нет-нет, благодарю, — поспешно отказался я и невольно прижал к себе единственное свое сокровище — книгу, труд всей моей жизни. Это не укрылось от внимательного взора некроманта.

— Что это? — тут же спросил он. — Ты прямо как наш повелитель. Он тоже такой — не расстается с книгой и пером.

— Я записываю сюда истории, — объяснил я. — Рассказы, песни, легенды… Их так много, а их жизнь весьма хрупка и коротка. Они забудутся и погибнут, если кто-нибудь их не спасет, не сохранит для потомков.

— А, — протянул некромант с уважением, — понимаю. Ты летописец?

— Сказитель, — поправил я.

— Сказитель? Отлично, — он усмехнулся. — Может, все-таки сыграем? Ставка — твоя душа, смертный, — довольный моим замешательством, он откинулся на высокую спинку деревянного стула. В этот момент принесли вино, и некромант вместе со стулом сразу придвинулся ближе, захватив с собой причудливый кубок, к которому до этого не раз прикладывался. — Или просто выпьем вместе?

— Выпьем, — обрадовался я, хоть и никогда ранее не видел пьющих некромантов и представления не имел, какими они становятся после третьей чаши. Верно, это и к лучшему. — Хочешь, я заплачу за тебя? А ты взамен расскажешь мне, откуда ты родом, из какой семьи, если это, конечно, не тайна. О том, как стал некромантом, почему решился на это… Идет?

Мой новый знакомец пожал плечами. Я налил ему, и он отпил из кубка. Подержал вино во рту, пытаясь ощутить вкус, что было для него, отравленного и уже мало что чувствующего, не так-то легко, и удовлетворенно кивнул.

— Я был совсем мал тогда, — неохотно проговорил он. — Почти ничего не помню. Помню только высокие темные потолки в доме, палящее солнце во дворе, куда я из-за жары не хотел выходить, да мать. Ее лицо, ее голос… Всякий раз, когда я не желал засыпать, она пела мне песню. Странную такую колыбельную, тягучую, как мед, и темную, как вечная ночь. Она мне нравилась, эта песня. Мать говорила, что она очень старая, что многие женщины поют ее своим детям… Я верил. Я запомнил эту песню, странник, хоть и не понимал в полной мере ее смысла.

Он на мгновение умолк и, словно сомневаясь, стоит ли продолжать, недоверчиво поглядел на меня. Я, почуяв, что в мои руки плывет новая необыкновенная история, кивнул и весь обратился в слух. Мой собеседник побарабанил бледными пальцами по столу, помолчал еще минуту и тихо промолвил:

— Я не знаю, откуда на самом деле взялась эта песня. Никто не знает. Лишь став старше, я понял, что именно пела мне мать, и ужаснулся…

— Отчего же? — полюбопытствовал я, надеясь в глубине души, что некромант, увидев мой неподдельный интерес к его рассказу, станет словоохотливее.

— Сам посуди… — хмуро ответил он. — Поют ли в той земле, откуда ты родом, колыбельные о смерти?

— О смерти? Колыбельные? Н-нет… Не думаю. Во всяком случае, я таких не слыхал.

— А я слыхал. Все детство свое слыхал…

Некромант вдруг... нет, не запел — скорее, заговорил протяжно и монотонно. Голос у него был приятный, мягкий, и ясно было, что произносить нараспев священные псалмы и мантры ему не привыкать. Записывать было неловко, и я слушал его, изо всех сил пытаясь запомнить странные и страшные слова.

Спи, сынок, баю-бай,

Вечным сном засыпай.

В царство тени ступай,

Вечным сном засыпай.

Светлый путь изберешь —

Знай, что скоро умрешь,

Темный путь изберешь —

Знай, что скоро умрешь.

Он придет, твой черед —

Тебя смерть заберет.

Знай, сынок, наперед —

Тебя смерть заберет…

Некромант умолк, а я не верил своим ушам. Мать пела подобное собственному сыну?! Желала ему смерти?! Я не знал, что и сказать, а он вздохнул:

— Так-то. Я вспомнил об этой песне, будучи уже отроком. Родители мои стали часто и надолго отлучаться из дома. Они были сильными магами, как раз тогда нашли нового наставника и все время проводили подле него, кормились его мудростью… А меня ни с того ни с сего невзлюбили сыновья соседей, мои собственные товарищи по играм. Перестали со мною здороваться, убегали от меня, точно от чумного, выкрикивали дерзости мне вслед.

— Труполюб! — слышал я за спиной. — Урод! Выродок кровопийц! Отец и мать твои — убийцы!

Я не понимал. Хотел выспросить, о чем это они, но они смеялись надо мной и бросали в меня камни… Лишь однажды бывший друг окликнул меня издали:

— Эй! Хочешь узнать, за что они дразнят тебя?

Я молчал, не желая радовать своего мучителя, но того так и распирало от желания поделиться тем, что он знал, а я, как он справедливо полагал, нет.

— Твои родители связались с изуверами, с извращенцами! Они тревожат мертвых, убивают живых и пьют их кровь! Они — мерзость мира и тебя сделают таким же! Если, конечно, их не казнят и не вышлют из города. Так им и надо!

Я быстрым шагом направился к дому, не желая слушать. Это, конечно, была клевета. Мои родители не были ни убийцами, ни изуверами. Отец — ученый и маг, мать — его помощница и спутница… Когда я был мал, во время городских праздников отец сажал меня к себе на плечи. Когда я подрос, он дал мне ключи от своего кабинета. Там были собранные им книги, и я читал их запоем, когда оставался дома один на целый день. Увы, это случалось слишком часто… Но вечерами мы все собирались за столом, отец шутил или просто рассказывал что-нибудь забавное, а мать ласково гладила меня по плечу, словно извиняясь за то, что постоянно меня покидает. Мы жили небогато, но не нуждались; родители получали плату за нелегкий, но честный труд — изготовление зелий и переписывание магических свитков… Я не верил в то, что эти люди кровопийцы, убийцы, извращенцы. Я загорелся желанием отомстить.

Я знал, о ком говорит мой бывший приятель. О некромантах — о секте, которую до поры до времени считали странной, но вполне безобидной, а ее изыскания поначалу даже называли полезными. Однако когда некроманты начали набирать силу и из горстки последователей ангела Белкета превратились в могущественный орден, маги, главы других домов, всерьез забеспокоились, опасаясь потерять власть. Занятия некромантией были объявлены вне закона, а к нарушителям применялось строгое наказание вплоть до казни. И все же…

Все же я не думал о некромантах как об изгоях или убийцах — тому не было доказательств. Однако мне было так неспокойно и неуютно, словно под сердцем у меня шевелилась гадюка, — я понимал, хоть и был юн: если есть дым, то есть и кальян. Мои родители чем-то вызвали подозрения у соседей, а самым страшным было то, что не только у них — я усомнился, ненадолго, но усомнился в родном отце, в собственной своей матери… Я вспомнил, как она, уходя из дому, что-то прятала под плащом. Вспомнил книжный шкаф в кабинете отца — единственный запертый шкаф, от которого у меня не было ключей. Вспомнил колыбельную, которую слышал в детстве, — песню, в которой смерть призывали к дитяте как высшее благословение, все это внезапно сплелось воедино, и я понял, что должен, просто должен все узнать, отстоять их доброе имя и успокоить собственную душу.

— Но ты, быть может, не совсем справедлив? — я осмелился перебить его. — Ведь у многих племен из разных земель есть такие песни! Песни, в которых детей хулят, зовут чужими, ненужными, нежеланными — понарошку, но с умыслом, дабы спасти их от дурного глаза и защитить…

— Это так. Но здесь все было иначе, — он помолчал и снова отпил из кубка. — На следующий день, снедаемый тревогой и страхом, я проследил за матерью. Я видел, как она вышла из дому, снова пряча что-то под черным плащом, в такую-то жару… Я пошел за ней, стараясь не попадаться никому на глаза. Мать долго пыталась затеряться среди узких улочек, точно чувствовала невидимого преследователя, но наконец направилась из оживленных кварталов туда, куда вела единственная дорогая. Та дорога, по которой ей лучше было бы не ходить. Дорога в город мертвых…

— В некрополь?

— Да. В городской некрополь, куда мало было охотников заглядывать. Я боялся как попасться матери на глаза, так и потерять ее из виду. Мне приходилось скрываться за склепами и тут же почти бежать, чтобы догнать ее… Это был самый ужасный путь в моей жизни. Слежка за собственной матерью, певшей мне колыбельные о смерти. И вдруг она пропала! Просто исчезла на ровном месте, и я остался один среди мертвецов, спящих в своих последних обиталищах. Мне было жутко, но к страху примешивалось и что-то вроде любопытства, странное возбуждение. Я почувствовал чье-то присутствие, мне казалось, что за мной наблюдают сотни глаз, что сотни рук прикасаются ко мне… Это нельзя объяснить, это можно лишь воспринять душой. На мгновение я даже забыл о цели своих поисков, так меня захватило это невероятное ощущение, но потом опомнился. Я должен был найти мать! Все узнать, понять, а потом… Что потом? Если подозрения пусты — предупредить родителей, что своим поведением они могут навлечь на себя беду. Если нет…

— Так ты не был уверен в том, что они некроманты?

— Был. Уже был. Я понимал, что все не просто так, но не хотел думать об этом. И о том, как спасти мать и отца, если все правда и все откроется… Пробираясь между домами мертвых, я прислушался. Было тихо, но, должно быть, само сердце повело меня к странной постройке. Она напоминала пустую арку, одиноко стоящую среди усыпальниц. Не понимая ее назначения, я подошел ближе и шагнул под невысокий свод.

…И упал. В полный рост и, как мне показалось, со страшным грохотом. Кое-как поднявшись, я понял, что приземлился на ступени, и возблагодарил судьбу за то, что не сломал себе шею. Я огляделся вокруг и увидел, что каким-то образом очутился в довольно просторном, но темном помещении с каменной лестницей, ведущей куда-то вниз. Повинуясь смутному предчувствию, я без колебаний спустился по ней. Лестница закончилась в небольшом подземном коридоре, который вел, по-видимому, в склеп, освещавшийся факелами, — кроме их редкого потрескивания, ничто не нарушало тишину, и вдруг я услышал голос, нараспев произносящий то ли стих, то ли заклинание… Голос матери. Как завороженный, я стоял и слушал.

— …В царстве ночи, тьмы и сна вечного да уснет. Светлый или темный путь выбравший — да умрет. Верную пред ликом владычицы смерть возьмет, да придет покой, да наступит ее черед…

Я дрогнул. Я узнал в псалме, который читала мать, впавшая в транс, ту самую песню из моего детства, пусть и вывернутую, искаженную до неузнаваемости. К чему ты готовила меня, матушка? Что значило твое «вечным сном засыпай»? К кому «да придет покой»?..

Я на цыпочках прокрался ближе и увидел ее. Мать стояла на коленях среди каменных гробов, с одного из которых была снята крышка, с лицом бледным и отрешенным, и глаза ее были закрыты.

— Во имя Асхи совершаю сие… Во имя вечности совершаю сие… Во имя истины совершаю сие… — услышал я. Не открывая глаз, мать вынула откуда-то маленький пузырек, бережно, словно священнодействуя, открыла его и выпила содержимое. «Кровопийцы», — вспомнил я и буквально прирос к тому месту, где стоял: мать, прочитав несколько загадочных молитв (тогда я, каюсь, еще не знал заветных слов «умереть, чтобы жить в вечности» и «жертва моя не против мира, но на пользу ему», кои ведомы каждому из нас), поднялась. Сохраняя все то же отрешенное выражение лица, она приблизилась к тому, кто лежал в каменном гробу без крышки. Она подняла руки и некоторое время совершала ими плавные движения, точно собирала нечто незримое вокруг себя, а потом, продолжая что-то шептать, вынула из-под плаща костяной кинжал. Что она хотела сделать, я не знал, и что делать мне самому, не знал тоже: то ли кинуться к матери, выбить оружие из ее рук, привести ее в чувство и бежать, бежать с ней вместе прочь от этого проклятого места, то ли просто ждать, что будет дальше. Второе желание победило, и я увидел, как мать, встав над гробом, поднимает кинжал. Я прикусил губу, на миг зажмурился…

И ничего не произошло. Кинжал не вонзился в мертвую плоть. Мать крепко взяла его обеими руками и начала чертить им в воздухе какие-то знаки, а затем направила на того, кто покоился в открытом гробу. И лежащий в нем приподнялся… Мне стало дурно. Я закричал от отчаяния, ужаса и отвращения, попытался бежать, но у меня подкосились ноги, а потом я и вовсе лишился чувств.

Я пришел в себя только дома. Отец и мать сидели подле моей постели, тихие и серьезные. Увидев, что я очнулся, мать молча погладила меня по плечу, а отец вынул из потайного кармана маленький ключ и положил мне под подушку. Как оказалось, это был ключ от единственного запертого книжного шкафа. Шкафа с трудами по некромантии.

Желание родителей сбылось — я пошел их путем, несмотря на опасности и изгнание. Продолжил дело отца — стал собирать книги и свитки, необходимые для общения с мертвыми, переводить и переписывать их. Этим я занимаюсь и сейчас… Однажды, сколотив целое воинство из неупокоенных душ, спас мать, которую хотели сжечь на костре. Начал пить священный яд, дабы приблизиться к совершенству и умертвить плотские страсти, но пока я все еще жив. Это долгий и трудный путь — избавление от соблазнов и тягот телесных, но у меня немало времени на окончательное преодоление себя. «Тебя смерть заберет» — так хотела моя мать, и именно они с отцом подготовили меня к служению смерти во славу Асхи. Осталось лишь дождаться великого дня, когда я стану достоин…

— Тебе еще долго ждать? — спросил я.

— Долго, — рассмеялся некромант. — Сам видишь, пока я мало чем от тебя отличаюсь… Что ж, прощай, сказитель, мне пора, иначе повелитель хватится меня. Заплатишь за мою выпивку, как обещал? Или мне заплатить за твою?

Автор: Nina Yudina

В небольшом шатре курились травы, и в воздухе витал непривычный мне аромат. Старая орочья шаманка смотрела на меня помутневшими глазами. Ее дряблую кожу покрывали алые узоры и вязь выпуклых грубых шрамов; желтели костяные украшения, поблескивали массивные серьги, сильно оттягивающие уши. Она дышала глубоко и размеренно — едва прикрытая грудь, вероятно, некогда бывшая роскошной, медленно вздымалась и опускалась.

— Говорят, — промолвила наконец шаманка, — ты собираешь истории и легенды?

Ее голос, несмотря на то что ей было сложно говорить, был похож на зов природы: такой же мощный, пусть и приглушенный, и заставляющий трепетать.

— Правду говорят, — ответил я.

Она продолжала на меня смотреть и точно проникала в душу. Внимательно разглядев ее, пусть и издалека, в приятном полумраке шатра, я понял, что она или плохо видела, или вовсе была слепа, — ее веки лишь изредка подрагивали, и чаще всего шаманка изучала пространство перед собой, не моргая.

— Интересное у тебя ремесло, человек. Нравишься ты мне — расскажу тебе самую сокровенную легенду нашего клана, — она на мгновение замолчала, точно вспомнив о чем-то, — о великом даре Отца-Неба.

— Это большая честь для меня.

Шаманка склонила голову в знак одобрения, и уголки ее сморщенных бледных губ чуть приподнялись. Она еще некоторое время просидела в молчании, точно ненадолго задремала, а я терпеливо ждал. Наконец шаманка пошевелилась, вновь обратила ко мне мутный взор и начала свой рассказ:

— Много лет минуло с тех пор, человек, — уж и не помню, сколько сменилось сезонов. В те времена жила в клане молодая шаманка, и звали ее Вайтири. Она была умелой, пусть ей и недоставало опыта. Духи были благосклонны к ней — не раз предостерегали ее и собратьев ее от опасности, направляли их стопы, не давали сойти с пути.

Старая шаманка замолчала, подрагивающими руками потянулась к покрытой неглубокими трещинами чаше, взяла ее и отпила из нее что-то, после чего указала мне на другую чашу, совсем новую, ровную и сверкающую, и, как только я пригубил травяной отвар из нее, продолжила:

— Кажется, эту пору вы зовете Смеющимися Ветрами. В одну из ночей Вайтири было видение — открылись ей бушующие воды и высокий каменный пик в темной дымке, в недрах которого светилось огромное гнездо. С небес, усыпанных тысячами звезд, били ослепительные молнии, и прозвучал чей-то оглушительный голос, повелевающий ей: «Подойди».

Шаманка вновь умолкла, и некоторое время я слышал лишь ее размеренное дыхание. Выделанная кожа и меха, прикрепленные к остову шатра, были настолько плотными, что звуки извне почти не проходили сквозь них. Это был ее, шаманки, маленький мир, полный видений, полумрака, курящихся трав и сокрытых от посторонних глаз ритуалов.

— С тех пор Вайтири, — очнулась наконец она, — пуще прежнего следила за движением светил и расположением звезд. Сменялись сезоны, умирали соратники, рождались их преемники, и однажды, в пору Смеющихся Ветров, небо явило ей желанный сверкающий узор. Хан настаивал, чтобы шаманка осталась, но она была непреклонна — знала, что Отец-Небо не любит ждать и не поймет неуважения. Он никогда не разбрасывался словами попусту. Отец-Небо звал ее к себе. Мать-Земля благоволила, не препятствовала и заверяла, что позаботится о клане в ее отсутствие.

Полог шатра приподнялся — внутрь вошли несколько шаманок и в почтении склонили головы. Одна из них держала глубокое глиняное блюдо, полное воды, другая — кусок невзрачной ткани, третья — два небольших сосуда. Старая шаманка мягко улыбнулась уголками губ и едва заметно кивнула.

— Вайтири достигла Нефритового океана, — продолжила она, точно нас в шатре все еще было двое, — села в маленькую лодку и поплыла прочь от островов.

Шаманка рассказывала, как Вайтири гребла веслом, как сражалась со стихией и, читая знаки, искала тропу на синей глади, я же слушал и наблюдал за орочьими девами. Они будто не замечали меня; казалось, я не имел для них никакого значения, настолько они были непринужденны и сосредоточенны. Шаманки разорвали ткань на несколько частей, смочили в воде и начали смывать алые узоры с тела наставницы. Мало того что мне доверили старую легенду их клана, так я еще, по всей видимости, присутствовал при каком-то ритуале. Я разрывался между рассказом и попытками понять, что именно происходит.

Старая шаманка по-прежнему то умолкала, то продолжала говорить, и казалось, что голос ее становится все тише, но увереннее.

— И открылись ей бушующие воды и высокий каменный пик в темной дымке. С небес, усыпанных тысячами звезд, били ослепительные молнии. Вайтири не без труда причалила и вытащила лодку на узкую ленту берега. Опираясь на весло, точно на посох, она пошла наверх, и путь этот занял три дня. Три дня и две ночи ее омывал холодный дождь, будто до того соленых брызг было мало, пробирал до костей неукротимый ветер, и острые камни рвали ее стопы, но сил и терпения у нее было не занимать.

К тому времени шаманки уже успели смыть алые узоры и неоднократно поменять воду в блюде. Начисто протерев кожу наставницы, они дождались, пока влага испарится, после чего одна из них открыла темный сосуд и вылила на ладонь немного ароматного масла. Я, сам того не заметив, затаил дыхание. Они к чему-то готовили старую шаманку.

— Наверху было сокрыто массивное гнездо, а недалеко от него стояла огромная птица грома. По ее перьям струились молнии, а глаза пылали голубым светом. Завидев Вайтири, воплощение Отца-Неба лишь слегка взмахнуло крыльями, и закружились неистовые вихри. Шаманка только и успела, что воткнуть весло в небольшую расщелину, но устояла. Не раз и не два еще птица взмахивала крыльями и страшно кричала. «Ты проверяешь меня, Отец-Небо, — прохрипела тогда Вайтири. — Я принимаю твой вызов. Узри же, что я достойная дочь своего клана!»

Мне на мгновение показалось, что старая шаманка вздрогнула, точно встала на место той, о которой рассказывала. Ее лицо преисполнилось решимости, кожа чуть светилась от неизвестного мне масла. С нами в шатре осталась лишь одна ее подопечная, другие безмолвно поклонились наставнице и вышли, забрав с собой блюдо с водой и тряпки. Орочья дева открыла светлый сосуд и вылила на ладонь голубую жижу. Она обмакнула в нее палец и начала неторопливо вырисовывать на теле старой шаманки новые знаки. Я мог только гадать, что они обозначают.

— Вайтири устояла перед неистовыми вихрями, но Отцу-Небу этого было мало — птица закричала еще страшнее, и с ее перьев начали срываться молния за молнией. Они с неистовой скоростью летели в шаманку, но по неведомой причине ни одна из них не достигала цели. Вайтири была напугана, как никогда, но даже и не думала о побеге и продолжала стоять невзирая на усталость и боль. Она хрипела и скрипела зубами, но не отступала — пусть Отец-Небо узрит, что она его истинная дочь. Смертоносные змеи впивались в весло и уходили в каменную твердь. Птица не унималась, точно была разгневана донельзя и вознамерилась обратить шаманку в пепел, но Вайтири знала, что истинной целью было испытание — испытание ветрами и молниями, испытание болью и страхом, испытание ее души и тела.

Орочья дева закончила выводить неведомые узоры на наставнице, аккуратно закрыла сосуд, поклонилась и вышла из шатра. Старая шаманка глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Она точно собиралась с силами, чтобы закончить свой рассказ.

— Понял Отец-Небо, что не взять Вайтири ни ветрами, ни молниями, и птица бросилась в ее сторону. К тому времени шаманка уже упала на колени и силилась не отпустить весло. Она коснулась тверди свободной почерневшей рукой, и все ее мысли устремились к Матери-Земле — та незамедлительно встала перед своей дочерью. Спокойная, величавая, сотканная из камней, грязи, коряг и мха, великодушная заступница отвела яростные удары громадной птицы и рассыпалась в пыль. Последняя искристая змея ударила в посох, и Вайтири повалилась на землю.

Старая шаманка поднялась на ноги, и только тогда я заметил, что невзирая на старость у нее невероятно прямой стан. Плечи были гордо расправлены, от тела, пусть и одряхлевшего, веяло мощью — сила духа и сила плоти сплелись в ней воедино, сплавились в невероятно твердую породу. Она извлекла из грубого, узкого и вытянутого сундука ало-белый посох с зеленым, срезанным по бокам ромбом наверху и оперлась на него.

— Когда Вайтири очнулась, вокруг простиралась темнота. Мир был полон звуков, запахов и ощущений, но не было в нем более света и цвета — то была расплата за дерзость. Простое весло обратилось в резной посох — то был великий и щедрый дар Отца-Неба за смелость и стойкость.

Шаманка кивнула мне:

— Что ж… пришло время умирать, человек.

На секунду меня самого точно пронзило молнией, дыхание сбилось, а сердце затрепетало, но я быстро понял — это было сказано не обо мне, и успокоился. Она говорила о себе, о том, что ее жизнь подошла к концу и ей настало время возвращаться в обитель Отца-Неба, — вот зачем орочьи девы смыли с нее алые знаки и покрыли ее тело вязью голубых, символизирующих, вероятно, небеса.

— Я думал, что дети Орды погибают в боях или от старости, но не уходят добровольно.

Шаманка мягко улыбнулась, точно мать несмышленому ребенку.

— Я просто знаю, человек, когда умру. Еще до твоего прихода я видела, что ты погостишь в нашем клане, и тогда же узрела собственную смерть.

— Выходит я… стал вестником смерти? — изумился я.

— Нет, ты — лишь подтверждение того, что время не стоит на месте, а пропасть между людьми и орками не такая уж и непреодолимая.

Шаманка уже было собралась выйти из шатра, но я вспомнил об одной вещице, что лежала у меня в дорожной сумке. Правда, теперь я был более чем уверен в том, что она в самом деле слепая, но отчего-то лихорадочно отомкнул застежку и вытащил пожелтевшие бумаги, завернутые в выделанную кожу. Письмена на них я так и не смог разобрать — они были слишком корявыми и необычными, верх небрежности и несуразности.

— Постойте! — окрикнул я ее; она обернулась и обратила ко мне мутный взор. — Я хотел спросить еще… хотел спросить, что это? Я не смог разобрать ни единого символа, ни единого рисунка.

Тут же меня охватил стыд за то, что я, вероятно, несдержан и нетерпелив и нарушаю ход обряда, но шаманка была столь добра ко мне, что я отчего-то преисполнился смелости. Она бережно приняла сверток, погладила рукой кожу, развернула его, аккуратно провела ладонью по пергаменту и принюхалась.

— Тебе нужны гоблины, человек, — наконец произнесла шаманка. — Это невероятная находка. Но будь осторожен — тебя ждет непростой путь, полный неожиданностей и опасностей. Один неверный шаг, и нить твоей жизни оборвется. Подумай, стоит ли ради этих бумаг глядеть в лицо смерти.

— Благодарю! Но… но как… как вам это удалось? Ведь ваши глаза не видят.

— Глаза — лишь малая толика зрения, человек. А теперь прощай.

С этими словами она вышла из шатра, а я последовал за ней. На выходе меня остановили орочьи воины. Один из них положил мне свою здоровенную руку на плечо и отрицательно покачал головой — дальше идти мне было нельзя, но увиденное перевернуло многое в моей жизни.

Я смотрел, как старая шаманка передает посох молодой и та с почтением принимает его. Небеса нахмурились, собрались грозовые облака — я слышал приближающиеся звуки грома. Орки выкрикивали какие-то слова и стучали оземь кто чем мог — дубинами, ногами, массивными древками. Они чествовали уходящую старую шаманку, которая двигалась в сторону почерневших туч. Жизнь и смерть для детей Орды — великие дары Отца-Неба и Матери-Земли. Все они выходят из земли и в конце пути возвращаются к небу.

Облака разверзлись, и из-за них показался огромный дракон, сотканный из черных лоскутов и серебристо-белых молний. Он застыл на месте и лишь размахивал своими струящимися, непрерывно меняющимися крыльями.

— Илат?! — ахнул я от изумления.

Но вскоре морок развеялся. Или, наоборот, появился — этого я понять так и не смог, но силуэт дракона размылся, и я увидел невероятную птицу грома. Старая шаманка остановилась и воздела руки — из ее тела вылетела сверкающая молния и устремилась к небесам, после чего долгожительница повалилась за землю. К ней поспешила ее преемница.

— Прощай, Вайтири, славная дочь Отца-Неба! — сорвалось с моих губ.

Я склонил голову вместе с орками и закрыл глаза. Тот день красной нитью впился в пеструю ткань моей жизни.

Автор: alex_primary

Сложно сказать, был ли я когда-либо так близок к смерти, как в тот день. Она вглядывалась в мое перекошенное от страха лицо, отражалась в моих широко распахнутых, полных ужаса глазах, окутывала ледяным воздухом, что холодил вспотевшую кожу. Вокруг меня копошились в нетерпении гоблины. Преисполненные жаждой крови, худые, невероятно гибкие твари покачивались в безмолвном танце с грубыми широкими мечами в руках. Я видел их уродливые лица и острые ряды зубов, чувствовал их жажду человеческой плоти, знал, что если сейчас не произойдет чудо, то меня разорвут на куски, и ничего не мог поделать — я не обладал ни силой, ни особыми магическими навыками, чтобы отразить нападение целого отряда гоблинов. А они, невероятно чуткие до чужого страха, понимали, где смогут взять верх, а где нет. Можешь победить — нападай, кромсай на части, добивай раненых, атакуй в спину, не по силам выиграть — беги со стремительностью морских ветров, попробуй подлизаться к превосходящему по силе, служи ему по совести до тех пор, пока не предашь.

Смертоносное кольцо сжималось — гоблины неторопливо подкрадывались ко мне, хищно оглядывая меня, ведь я не только плоть и кровь — есть у меня и немного денег, и диковинные вещи, а еще в недрах сумки прячется кожаный сверток, из-за которого я зашел столь далеко и рискнул своей жизнью. Возможно, опрометчиво. Но понял это я лишь сейчас, перед лицом неминуемой гибели, под мерзкую песнь страха и под звуки отчаянно колотящегося сердца.

Один из гоблинов подошел слишком близко, и лезвие меча ударило меня сзади по ноге. Я вскрикнул и рухнул на колени, зажав рукой рану, из которой заструилась теплая кровь. Нападавшие воодушевились, их глаза загорелись лихорадочным огнем, рты скривились в хищных острозубых усмешках. По отряду пролетел гадкий шипящий шепоток.

Я попрощался было с жизнью, но послышался лихой свист меча, с одного из гоблинов слетела голова и покатилась ко мне. Глаза убитого недоуменно воззрились на меня, точно вопрошая, что это было. Кровь окропила мои одежды и светлый песок, отряд нападавших взвыл в страхе и мгновенно отступил, точно сахар растворился в чаше ароматного чая. Прямо передо мной стояло существо существенно мельче орка и в то же время, несомненно, с его чертами — никогда таких не встречал. Он подошел ко мне, приподнял меня за одежды и уставился в мои глаза так, что мы едва не соприкоснулись лбами. Его лицо исказилось то ли от презрения, то ли от ненависти, от кожи пахло кровью, кислым потом и металлом, из горла вырывалось недружелюбное рычание, а изо рта ужасающе разило. Я затаил дыхание и постарался унять дрожь в теле. Он резко поставил меня на песок, отчего я вскрикнул — рана в ноге отзывалась болью.

— Здесь жрут человечину, — послышался хриплый голос, — Кирам брезгует, но долгоухие тупые и вечно голодные. А еще ненавидят магиков.

— Но я не маг, — растерянно протянул я, поджав ногу, точно побитая собака; хорошо хоть, захватил с собой посох, на который можно было опереться.

— Кирам думает, что человечишка лжет. Кто, если не маг? — он прищурил свои алые, точно налитые кровью глаза и продолжил буравить меня взглядом.

— Сказитель.

Тот, кто называл себя Кирамом, хрюкнул и чуть не рассмеялся.

— Человечишка — сказочник. Кирам вас, магиков, издалека чует.

— Уверяю тебя, я лишь собираю легенды, только и всего. Ты прав — магия мне не чужда, но настоящим волшебником меня не назовешь. Простенькие заклинания и иллюзии к хорошим историям — вот мой удел.

Кирам перекинул окровавленный меч из одной руки в другую и размял шею так, что захрустели кости. Его вид ужасал: обветренное шрамированное лицо с вязью бледных узоров, маленькие красные глазки — темные зрачки просто терялись на алом фоне, неровный ряд острых пожелтевших зубов, небольшие шипы, выпирающие из головы, длинный хвост, стянутый кожаным шнуром, невероятно сильное тело, также расписанное неведомыми символами, — я до сих пор не мог понять, к какой расе он принадлежит. Кирам был чертовски похож на орка, но столь невеликих я еще не встречал.

— Человечишка не найдет тут хороших историй.

— Ты вожак? — осмелился спросить я; боль в ноге постепенно утихала, рана была не столь глубокой, как мне показалось сначала.

— Возможно.

— Почему при виде тебя удрали все гоблины, ведь их много, а ты один?

— Кирам умнее. И сильнее. Кирама боятся.

— Ты орк или гоблин?

— Кирам и то, и другое, а человечишка надоедлив. Кирам подумывает все же сожрать его.

Выходит, он был полукровкой. Я никогда не думал, что орки с гоблинами могут сойтись и зачать дитя. Ходили, конечно, такие слухи, но я думал, что это все досужие россказни, страшный миф, чтобы пугать им детей, а потому не верил.

— Иди уже, человечишка, — Кирам отвернулся от меня и зашагал в сторону оазиса, что виднелся неподалеку. — Слабакам здесь не место.

— Постой, — крикнул я и, прихрамывая, направился вслед за ним.

Я отомкнул застежку сумки и достал из нее кожаный сверток, после чего, с трудом и превозмогая боль, догнал полукровку.

— Ты знаешь, что это?

Было видно, что Кирам хотел отмахнуться и огрызнуться, но стоило только его взгляду упасть на то, что я показывал ему, как он замер, мне даже показалось, что по его грозному лицу пробежала тень изумления. Он схватил сверток и стремительно его развернул. Его глаза округлились, Кирам шумно втянул носом воздух, схватил меня свободной рукой за грудки и притянул к себе.

— Где человечишка это взял?! — пророкотал он, стиснув пожелтевшие бумаги со странными, небрежными письменами.

Я было оторопел, но набрался смелости и спокойно ему ответил:

— Очень далеко, в лавке старьевщика.

— Старьевщика?! — прорычал Кирам; наши лбы встретились с глухим звуком, после чего полукровка отбросил меня в сторону. — Тупорылые твари даже сокровенное сберечь не могут!

Я отдышался, приподнялся и отряхнул песок с одежды, с тоскливым видом посмотрев на все еще кровоточащую ногу. Кажется, где-то в сумке у меня была целебная мазь, но не мешало бы добраться до оазиса. Кирам был раздосадован, но не собирался меня убивать. Он достиг живого островка посреди небольшой пустыни и принялся разводить огонь. Костер, видимо, был давно сложен и ждал заветной искры.

Я дохромал до воды, сбросил сумку, закатал просторную штанину и принялся промывать рану.

— Так скажешь, что это? — я попытался разговорить Кирама.

Полукровка сморщился от неудовольствия. Он был настолько обескуражен и расстроен, что силился еще раз не сорваться на меня. Кажется, я начинал понимать, что он взял от гоблинов, раз был так силен и не производил впечатления глупца, — в нем была настолько сильна злоба, что он иной раз с трудом ее обуздывал. Разумеется, эта черта была присуща и оркам, но я видел их, общался с ними, пусть и не со всеми, и мне почудилось, что они ближе к людям, чем считалось. Гоблины, наоборот, были ближе к демонам, Кирам же застрял между этими двумя мирами. Эту мысль надо было обдумать, из нее могла бы выйти превосходная история.

— Это сказания гоблинов. Единственные в своем роде, — нарушил молчание полукровка; он держал свой меч в огне и наблюдал, как раскаляется кончик лезвия.

Я наконец присел рядом и принялся разглядывать рану. Кирам поднес раскрасневшееся оружие ко мне. Я вздрогнул и изумленно воззрился на него, он свободной рукой указал на мою поврежденную ногу.

— Рану надо прижечь. Оставлять так опасно. Человечишка может подохнуть.

Я на мгновение потерял дар речи, а после судорожно замахал руками — вот же дикарь, так и помереть недолго.

— У меня есть отличная мазь, она поможет заживить рану, — заверил я его.

Кирам молча пожал плечами, с недоверием уставился на маленькую баночку, которую я извлек из сумки, и начал сосредоточенно наблюдать, как я обрабатываю порез. Наверное, я ему тоже казался дикарем.

— Расскажи мне сказания гоблинов, ты же их знаешь?

— Кирам не водит дружбы с человечишками.

— Так заведи. В конце концов, я вернул твоему роду ценную вещь, не находишь?

— Человечишки создали прародителей Кирама, а теперь используют их, преследуют и убивают. Кирам не желает такой дружбы.

— Человечишки, знаешь ли, не все одинаковые. Гоблины едят людей, ты же — нет, хотя вроде бы одной крови с ними.

Полукровка смерил меня оценивающим взглядом и на некоторое время задумался. Когда я закончил обрабатывать рану, он вынул кривой кинжал, посмотрел мне в глаза и порезал себе ладонь, после чего протянул оружие мне. Я уставился на обагренное лезвие и нервно шмыгнул носом.

— Это что, ты мне предлагаешь тоже порезать свою руку?

Кирам коротко кивнул.

— А без этого никак?

Он поджал губы и продолжил буравить меня своими красными глазами.

— Это что, ритуал какой-то?

Полукровка вновь склонил голову, уже с толикой раздражения. Казалось, его начинали утомлять мои расспросы, он точно был готов выкрикнуть: «Да человечишка не умнее гоблинов!» Он шумно выдохнул, словно разочаровался в моей сообразительности.

— Кирам не может разбрасываться сокровенными сказаниями. Кирам может их доверить только равному. По крови или по силе. Человечишка не равен Кираму ни по крови, ни по силе. Только через ритуал Кирам сможет признать человечишку. Таков обычай.

Я потянул носом воздух и задумался. Мне было до ужаса противно, но страсть к легендам, историям и мифам сделала свое черное дело — я, с минуту поколебавшись, порезал свою ладонь окровавленным кинжалом, и мы с Кирамом пожали друг другу руки. В довершение всего полукровка извлек откуда-то вяленый кусок мяса и протянул мне. Признаюсь честно, после того как наша кровь смешалась на ладонях, терять мне было уже нечего, и я принял его щедрый дар в надежде, что наконец-то услышу от него желаемое.

— Что ж, сказитель, — начал он, пожевывая небольшой кусочек мяса, — слушай. Гоблины — рукотворные создания, плод неудачного опыта с использованием демоновой крови — бесов, самых низших и жалких детей Ургаша. Люди хотели получить защитников, идеальных истребителей тех, кто обитает в Шеоге, но оплошали на славу, выпустили на свет тупых, злобных, трусливых тварей, сомнительное достоинство которых было только в постоянном размножении. Их презирали. Их ненавидели. Их уничтожали в лабораториях, в которых они рождались. Они ненавидели в ответ. Ненависть порождала ненависть, и, казалось, никто и никогда не сможет разорвать этот порочный круг. Невдомек было людям, что не все гоблины одинаковы, пусть и большинство из них в самом деле были никчемны. Да разве можно было понять, презирая их, истребляя и удерживая взаперти? Мало кому удавалось вырваться, и многие счастливчики так или иначе погибали.

— Как складно ты говоришь, — заметил я, когда полукровка замолчал, чтобы перевести дух.

— Кирам просто хорошо запомнил слова предков. Кирам часто слушал это сказание, когда был мал. Кирам чтит память, — он вновь умолк, собираясь с мыслями, а после продолжил: — Сказитель прав в том, что не все люди одинаковы, был среди магов достойный — Салим-Седул. Жалко ему было никчемные создания, так жалко, что даже рука на них не поднималась. И в один из дней он подошел к клеткам, до отказа набитых убогими гоблинами. Полы его одежд и обувь были запачканы грязью — сама Мать-Земля отметила его.

— Грязь — это всего лишь грязь, — возразил я ему.

— Нет, сказитель ошибается. Грязь, земля, вода, камни, зелень — все это плоть и кровь Матери-Земли, точно так же как воздух, небеса, дожди и молнии — Отца-Неба. Вроде сказитель странствует много, как Кирам поглядит, а таких вещей не знает. Та лаборатория была в пустыне. Откуда там было взяться черной грязи с равнин? Кирам говорит: сама Мать-Земля направила Салима-Седула.

Я не стал спорить. В конце концов, эта деталь в самом деле очень украшала сказание. Пусть будет так.

— Он открыл клети и выпустил гоблинов на свободу. Они вышли из лаборатории и чуть не ослепли от яркого солнечного света. Раскаленный песок обжигал их ноги, мир пугал и казался враждебным. Поначалу их путь, названный впоследствии паломничеством Седула — так гоблины отблагодарили старого мага, — был слишком сложным. Они толком ничего не понимали, глупо гибли, убивали и жрали друг друга. Но был среди них тот, кто смог внять голосу Матери-Земли. Звали его Бату. Он учился у нее, сумел проникнуть в Мир снов, познавал все вокруг и передавал свои знания собратьям. Далеко не все пошли за ним, но многих из них он сумел худо-бедно вразумить. После своей смерти Бату превратился в духа-защитника. Он до сих пор направляет всех нас, и в одном из кланов хранится посох, созданный в его честь. По крайней мере, Кирам надеется, что артефакт не профукали так, как это случилось со сказаниями гоблинов.

Полукровка замолчал и принялся дожевывать остатки мяса.

— Может, расскажешь еще сказание из этих записей?

— Кирам плохо помнит остальное.

— Так прочти.

— Кирам не умеет читать.

— То есть у нас в руках целая кипа записей твоей родни, а мы можем только разглядывать непонятные картинки и пытаться самостоятельно сочинить что-нибудь?

— Кирам знает, кто может нам помочь, но сегодня уже никуда не пойдет. Да и сказителю не советует. Сказитель такой хилый, что может подохнуть от любой царапинки. А мази эти ваши Кираму неизвестны.

— Что ж, пожалуй, ты прав — отдохнем сегодня.

Полукровка одобрительно кивнул и развалился под пальмой. Близилась ночь, и я тоже прилег неподалеку, завернувшись в плащ. В голове мелькали мысли о том, какие иллюзии можно создать для того, чтобы придать рассказам Кирама яркости, боль в ноге отступила, и я не заметил, как уснул.

Автор: alex_primary