Грязь (гет)

Чак — сволочь, это знают все, это было известно всегда, и никто и не надеялся, что это когда-либо изменится. Ну, возможно, Лили надеялась... но точно не Серена.

Чак всегда был сволочью, и то, что ее лучшая подруга считала его Той Самой Любовью всей своей жизни, еще ничего не значило. Если честно, Серена тоже считала Чака Той Самой и так далее для Блэр — они просто подходили друг другу абсолютно идеально, даже больше, чем две половинки. Они были до ужаса одинаковые, но настолько разные, что их сходства не мешали им. Если бы что-то было хоть самую малость иначе, Чак и Блэр не были бы той могущественной парочкой, которой являлись сейчас. Но... никаких "самых малостей" так и не случилось. Эти двое в очередной раз поняли, что им никуда друг от друга не деться, и в очередной раз приняли это и поделились со всеми. Довольно откровенно поделились, если честно, — некоторых деталей Серена предпочла бы не знать.

Так или иначе...

То, что Чак был эпичной любовью ее лучшей подруги, вовсе не мешало Серене целовать его.

Ничто не мешало, если уж говорить по правде. Ни то, что раньше они были сводными братом и сестрой, ни то, что в последнее время стали относиться друг к другу вполне по-дружески.

Они просто... целовались.

Конечно, на то были причины. Просто так подойти к Чаку и поцеловать его — на это не был способен никто, кроме Блэр, да и даже ей Чак не обязательно ответил бы. Нет.. причины были.

Но, как всегда, крайне глупые.

Алкоголь. Тот факт, что Чак владел крутым отелем и имел в нем роскошные апартаменты. Тот факт, что Серена не могла явиться домой и смотреть в глаза матери или Дэну...

Но самым главным был, пожалуй, тот факт, что ее всегда тянуло на запретное. Парень лучшей подруги, бросающей на нее слишком смелые взгляды? Одинокий мальчик из Бруклина, незнакомый с пышностью и сумасшествием светской жизни? Другой парень все той же лучшей подруги?

Ее имя было синонимом неправильности. Серена это прекрасно знала и... не пыталась ничего изменить. Больше не пыталась. Раньше, конечно, какие-то шаги предпринимались... когда она вернулась из школы-пансиона, всерьез взялась за себя. Но совсем ненадолго, ведь случился Дэн и их крышесносный, совсем короткий роман, увянувший так же быстро, как и вспыхнувший. Потом случилось еще что-то... и еще что-то... и снова.

Серена устала пытаться менять себя.

Люди, которым она была дорога, никуда не исчезали. Новые лица появлялись и уходили, особо не задерживаясь, старшее поколение старело... Ничто не удерживало Серену, не возвращало ее к попыткам найти себя, серьезную и ответственную себя, и удержать ее.

А сейчас — не то что не удерживает, а очень даже подталкивает. Чак подталкивает. Во всех возможных смыслах.

Он в спешке шарит руками по ее телу, и пуговицы блузки чуть не отлетают, а может, и отлетают, Серена как-то слишком увлечена и занята, чтобы толком уделить внимание своей одежде. Ее на ней все равно скоро почти не будет...

Остановиться бы и сказать, что это неправильно, что так не должно быть, — но нет. Потому что сейчас это — что-то правильное, во всяком случае, то, что нужно.

Запретное. Сладкое. Обжигающее.

Руки Чака странно холодные, но это даже приятно. Его прикосновения к разгоряченной коже странно мягки. Вовсе не таким она представляла его в постели. Чак Басс — он не спрашивает и не просит, и то, с какой мольбой он сейчас ее целует, совершенно сносит голову.

И Чак это прекрасно знает, ведь с чего бы ему не знать? Серена всегда была для него открытой книгой. Все ее желание, известные каждому и тайные для всех, все ее метания и надежды — с этим багажом Чак прекрасно знаком. Он ведь тоже на нее похож, не так, как на Блэр, конечно, но они понимают друг друга достаточно, чтобы сейчас буквально читать мысли друг друга.

Запретное.

— Подожди, — пытается выдохнуть Серена, но сразу же вслед за этим словом издает полустон. Чак впивается не то зубами, не то губами, в ее шею, оставляет неровную полосу, опускаясь к ключицам. Вырисовывает на них какую-то сумасшедшую фигуру.

Сумасшедшее сейчас все. Всего слишком много и одновременно совсем нет. В какой-то момент Серена понимает, как низко сейчас падает, но в следующий — чувствует, что при падении крепко держится за Чака, может, он ее даже подхватит.

Она точно знает, что в одиночестве там, на дне, не окажется.

Всего слишком много и одновременно совсем нет. Она слышит позвякивание пряжки на ремне брюк, а потом уши словно закладывает, а может, они вообще пропадают. Воздуха тоже не достает — когда это Чак успел оторваться и снова начать целовать ее? — и голова идет кругом.

Нельзя, неправильно, будет больно, будет больно очень долго.

Будет хорошо.

И это сейчас важнее.

Серена давно знает, что не слишком хорошо умеет расставлять приоритеты. И хорошо знает, насколько эгоистично. Может, она и отказывается от многого ради Блэр (она отклонила приглашение в Йель! Ради Блэр!), но иногда нет ничего важнее самой себя. Самой себя и чужого тела рядом, над, внутри, вокруг, — но в основном лишь себя.

Чак протяжно выдыхает, находит ее руку и переплетает их пальцы. Серене кажется, что это слишком личное, слишком интимное, и это, наверное, смешно, учитывая, чем они занимаются и что знают друг о друге.

— Еще чуть-чуть, — у него горячее дыхание, он говорит прямо ей в губы, и Серене кажется, что она сейчас умрет от переизбытка Чака, неправильности и наслаждения. Чак и есть — неправильность и наслаждение. Серена знает это и иногда завидует Блэр — стоп. Все, никаких Блэр. Пока. Ненадолго. Скоро будет Блэр, и будет плохо, и будет больно, потому что разрывать отношения с лучшей подругой гораздо больнее, чем оставаться с разбитым сердцем или зачерненной репутацией.

Скоро будет больно, но это потом.

Она просыпается от того, что слишком тепло. И неудивительно, учитывая, что на ней тяжесть обоих одеял, да еще и руки Чака.

Серена оборачивается — Чак обнимает ее, прижимаясь сзади, и крепко спит. Он в одной майке, и Серена удивляется, как он не мерзнет безо всего. Ей слишком тепло, и она перегружает одно из одеял на Чака, садится и потягивается. Косточки хрустят, и в теле приятная тяжесть. Скоро косточки захрустят от того, что на нее накинутся, а тяжесть переползет на душу. Совсем-совсем скоро.

С босыми ногами Серена проходит в ванную, запирается и, прежде чем залезть в душ, смотрит на себя в зеркало. Щеки чуть раскраснелись, а волосы выглядят так, будто она с рождения не была знакома с понятием "расческа". Ожидаемо. Шея в пятнах, как и ключицы, а на руке пара синяков. Тоже ожидаемо. Серена задается вопросом, не расцарапала ли она вчера Чаку спину — с нее станется.

Она залезает под душ и запрокидывает голову. Волосы медленно намокают, становясь все тяжелее, и Серена запускает в них пальцы. Делает полшага назад, полностью оказываясь под потоком воды, позволяя ей окутать себя.

Вода, смывающая грязь, — это только иллюзия. Серена знает, что это отвратительное тухлое чувство всегда останется при ней. Как и воспоминания о наслаждении.

В дверь стучат, и она, одной ногой соступая на пол, поворачивает щеколду, даже не спрашивая, кто там. Там может быть только Чак, и это он и есть.

— Стало холодно, — говорит он, не дожидаясь вопроса, и тоже залезает в душ. Серена даже не может возмущаться: это тоже ожидаемо.

Иногда ей становиться интересно, смогли бы они целоваться под водой в бассейне. Под душем вполне неплохо получается, но бассейн — это интереснее. Больше вероятности, что кто-то может войти, и тогда все раскроется.

Она уже давно танцует на самом лезвии и, кажется, даже наловчилась это делать. Несколько поворотов — новые люди, новые роскошные тела. Несколько пируэтов — соврать одному, солгать второй. Пара шагов вперед и пара назад, и чуть-чуть замереть, чтобы появилась иллюзия баланса.

Она точно знает, что упадет. Знает, что при падении будет держаться за Чака. Иногда даже позволяет себе надеяться, что он поймает ее внизу, хотя в глубине души понимает, что этого не произойдет.

Пока что об этом можно забыть.

Она останавливается перед закрытой дверью и оборачивается. Чак стоит, облокотившись о дверной косяк, с чашкой кофе в руках, и внимательно смотрит на нее.

Серена не станет ничего говорить. Пожмет плечами, подойдет к нему и поцелует. Просто поцелует, потому что это тоже нельзя, это тоже слишком личное, слишком запретное.

Ожидаемо.

— До следующих выходных.

Чак — сволочь.

Дверь за ней закрывается.

Скоро будет больно, а пока... все хорошо.