Родственные души (гет)

* * *

Риччи Брауч — новый подопечный Эммы — обладал поистине ангельским характером. Он рос тихим, спокойным мальчиком, который совершенно не доставлял хлопот родителям. Малыш никогда не капризничал, почти не плакал и смотрел на мир не по-детски взрослым взглядом. Риччи был похож на умудренного старца в теле ребенка. Он настолько отличался от Киллиана, что, казалось бы, воспоминания о прошлом не должны преследовать Эмму, но… каждый раз смотря в карие глаза Риччи, Эмма видела перед собой голубые глаза Киллиана. Прижимаясь лбом к стеклу окна, за которым зеленел Центральный парк Нью-Йорка, Эмма представляла на его месте вековые сосны Зачарованного леса и побережье с уютно расположившимся на нем домиком Джонсов.

Ее душа рвалась туда, к шепоту морского прибоя, к песчаному побережью, где они с Киллианом провели так много времени вместе, и лишь нечеловеческим усилием воли Эмма заставляла себя оставаться на месте. Рассказывая Риччи сказки, Эмма избегала тех легенд, которые особенно нравились Киллиану, словно поделиться с кем-то любимыми историями Киллиана, означало разорвать ту тонкую нить, что еще по-прежнему связывала их.

Эмма быстро поняла, что ее новый подопечный проявляет интерес к ярким картинкам. Выбирая для него сны, Эмма использовала собственные воспоминания о прекрасных рассветах, торжественных закатах, жемчужных звездах на ночном небе, и раскрашивала эти картинки в самые невообразимые цвета. Наблюдая за Риччи, улыбающимся во сне, Эмма улыбалась и сама, но даже в такие моменты она думала о Киллиане.

Эмма любила Риччи, но эта любовь совершенно не походила на ту, что она испытывала к Киллиану, и с этим, как она ни старалась, ничего не могла поделать.

В два года Риччи уже не видел ее, но по-прежнему слышал. За эти два года Эмма ни разу не отлучилась на Небеса, проводя все время с Риччи, словно доказывая самой себе, что в ее отношении к Киллиану не было ничего предосудительного.

Риччи исполнилось три, и он, не без помощи родителей, задувал свечи на торте, когда Эмма, с улыбкой наблюдающая за ним, ощутила резкую боль в сердце. Сложившись пополам, будто от сильного удара, Эмма открыла рот и сделала несколько глубоких вздохов. Лоб покрылся испариной, грудную клетку разрывало на части. С трудом разогнувшись, Эмма бросила встревоженный взгляд на Риччи, но ее подопечный обнимал маму за шею, что-то радостно лопотал папе и выглядел при этом абсолютно счастливым.

«Что же случилось?»— растерянно подумала Эмма, стараясь восстановить дыхание, боль по-прежнему не отпускала и с каждой минутой становилась лишь сильнее.

Неожиданная догадка обожгла, словно раскалённое железо: если с нынешним подопечным все в порядке, то, возможно, беда случилась с прошлым протеже?

«Киллиан!» — пронеслось в голове Эммы.

Не раздумывая ни секунды, Эмма распахнула крылья и взмыла ввысь, с каждым взмахом набирая все большую скорость.

Никогда прежде Эмма не летала так быстро. Никогда прежде она не испытывала такого леденящего душу ужаса. И никогда прежде ее молитва к Нему не была настолько похожа на отчаянную мольбу о помощи.

* * *

Эмма легко разыскала Киллиана, словно некое шестое чувство указало путь. Второе окно справа в казарме военно-морской академии сразу притянуло взгляд, и, снизившись, Эмма собиралась было влететь в комнату, как неожиданно дорогу перегородил высокий ангел с золотыми крыльями.

— Эмма? — поинтересовался он.

— Да, а вы?...

— Меня зовут Макс. Я Ангел-Хранитель Киллиана.

Эмме потребовалась пара секунд, чтобы прийти в себя. Она знала, что у Киллиана теперь новый Хранитель, но столкнуться с ним лично оказалось странно и почему-то неловко.

«Он из боевого отряда, — отстраненно заметила она. — Главный Хранитель действительно нашел для Киллиана одного из лучших».

Максу было не меньше тридцати веков — взрослый, опытный ангел с понимающим взглядом и некой настороженностью в глазах. Многочисленные бои оставили отметины не на его лице, но в душе, и это сквозило в том, как он смотрел на Эмму: решительно и немного жестко, словно на противника.

Эмма постаралась скрыть волнение и мягко ответила:

— Рада вам, Макс. Мне нужно увидеть Киллиана, — и сделала шаг в сторону окна.

Макс распахнул крылья за своей спиной, не позволив Эмме протиснуться к окну.

— Мне жаль, Эмма, но твое появление здесь нежелательно.

— Думаю, вы ошибаетесь…— терпеливо проговорила она.

— Возможно, из нас двоих ошибаешься ты.

Эмма вскинула голову, в душе закипало упрямство, подпитанное страхом неизвестности.

— Что с Киллианом?

Макс молча покачал головой.

В этот момент из соседнего окна высунулся Никон, покрутил головой и, заметив Эмму, тепло улыбнулся:

— Рад тебе, Эмма! Мне тебя не хватало…

— И я рада тебе, Никон, — искренне откликнулась она. — Как ты?

Никон протиснулся сквозь оконную раму и, подлетев к Эмме и Максу, искренне ответил:

— Думаю, ты знаешь, что не очень хорошо. Киллиану и Лиаму сейчас тяжело.

— Что случилось?

Никон отвел глаза, Макс нахмурился.

— Что случилось?! — закричала Эмма, и от ее крика сидевшие на дереве птицы испуганно взмыли с облюбованных ими веток в небо.

— Лили умерла… — вздрогнув, тихо ответил Никон, его голос дрогнул.

«Вот почему Киллиану так больно…»

— Пустите меня, — попросила Эмма.

— Возвращайся домой, — посоветовал Макс. — Позволь мне уберечь тебя от ошибки.

— Эмма, возможно, ты прилетишь к нам позже? — неуверенно предложил Никон и положил руку ей на плечо, словно успокаивая.

Боль снова стиснула грудную клетку, и Эмма, скинув руку друга, уже не попросила, а потребовала:

— Я должна увидеть Киллиана.

Видимо что-то в интонации или в выражении ее глаз встревожило Макса, потому что он замешкался. Его взгляд был прикован к чему-то за ее спиной. Поколебавшись, он отступил и кивнул на окно.

— Ты можешь идти, но помни, что тем самым ты ослушаешься Его воли. Выбор за тобой.

Эмма куснула губу, помедлила минуту и сделала шаг вперед: сейчас ее место рядом с ним, с Киллианом, и Он поймет ее решение, иначе и быть не может.

Уже шагнув на узкий подоконник, она услышала полный ужаса шепот Никона:

— Эмма, твои крылья… Они потемнели…

* * *

Киллиан лежал на узкой койке, уткнувшись лицом в подушку. Его спина была напряжена, словно натянутая струна, взлохмаченные волосы топорщились на макушке, руки, вытянутые вдоль тела, комкали жесткое одеяло — во всей позе читалась неприкрытая боль. Кроме него в комнате никого не было, и чувство одиночества, повисшее в воздухе, казалось почти физически ощутимым.

Эмма, неожиданно растерявшаяся, несмело приблизилась к нему. Она не обратила внимания на слова Никона, сейчас все ее существо было сосредоточено на Киллиане — он стал центром ее Вселенной.

«Богохульство» — шепнул Эмме внутренний голос.

«Знаю», — так же тихо ответила она.

— Здравствуй, — робко поздоровалась Эмма и дотронулась рукой до плеча Киллиана.

Ее рука легко прошла сквозь его тело, и Эмма в испуге отшатнулась.

— Киллиан! — в ужасе воскликнула она, а затем прошептала с отчаянием в голосе: —Киллиан…

Он не слышал ее. И не видел. Она сама разорвала их нить в тот день, когда забрала у него воспоминания об их знакомстве, дружбе — воспоминания о них.

Эмма опустилась на пол, рядом с кроватью Киллиана, и, откинув голову назад, прислонилась спиной к стене. В горле стоял ком, в глазах щипало, но Эмма не позволяла себе плакать.

— Я скучаю по тебе, — с тоской проговорила она. — Не проходит и дня, чтобы я не думала о тебе…

Киллиан молчал, его лицо по-прежнему было уткнуто в подушку. И тогда Эмма решила говорить с ним так, словно между ними ничего не произошло.

В окно било яркое полуденное солнце, отражаясь многочисленными бликами на стекле и рассыпаясь по комнате солнечными зайчиками. Сосредоточившись на игре света на стенах с безликими обоями, Эмма, больше обращаясь к себе, чем к Киллиану, проговорила:

— Знаешь, Лили была невероятным человеком — добрым, сильным, отважным, любящим и умеющим прощать. Она любила вас с Лиамом больше жизни и сумела простить вашего отца, — сделав паузу, Эмма положила свою ладонь рядом с ладонью Киллиана и продолжила: — Лили очень многому научила тебя, Киллиан. Ты знаешь, она смогла преподать урок и мне. Я поняла, любовь — это испытание, и только от нас зависит, станет ли она благословением или же обернется проклятием…

Раздался сдавленный всхлип, Эмма замолчала и затаила дыхание. Киллиан завозился и повернулся набок, лицом к стене, лицом к Эмме. Не слыша ее, он бездумно смотрел в одну точку, даже не догадываясь, что его взгляд прикован к ее глазам.

Киллиан прикрыл красные, опухшие от слез веки; он плакал совершенно беззвучно. Эмма прерывисто выдохнула и подалась вперед, кончиками пальцев дотрагиваясь до его губ, искусанных до крови.

— Киллиан… Мне так жаль…

Эмма оставалась с Киллианом до самого вечера, разговаривала с ним, успокаивала его, зная: он ее не слышит.

Когда солнце село за горизонт, Эмма ласково коснулась ладонью щеки Киллиана и, не прощаясь, улетела в тревожащую тишину опускающихся сумерек.

Ее удаляющуюся спину провожали смущенные и растерянные взгляды Макса и Никона.

Вернувшись к своему подопечному в Нью-Йорк, Эмма узнала сразу две новости: Риччи перестал ее слышать, а ее некогда белоснежные крылья потемнели и приобрели темно— серый цвет. Теперь на солнце они блестели, словно червонное серебро.

* * *

Эмма говорила себе, что не имеет права видеться с Киллианом: их пути разошлись, и у нее теперь новый подопечный, который нуждается в ней. Эмме приходилось повторять это снова и снова, но самовнушение не работало, своевольное сердце подсказывало совсем иное. Риччи исполнилось шесть, когда Эмма сдалась и признала свое поражение: ей необходимо видеть Киллиана, она хотела быть уверенной в том, что у него все хорошо. Чувство долга не позволяло отлучиться от подопечного надолго, и Эмма выкраивала время на редкие встречи с Киллианом. Больше она не заговаривала с ним, зная, что он все равно не слышит ее слов. Макс словно принял решение, и больше не противился ее присутствию рядом со своим подопечным. Впрочем, Эмма все больше наблюдала за Киллианом издалека, ни во что не вмешиваясь и позволяя всему идти своим чередом. Частенько она разговаривала с Никоном, который охотно делился с ней новостями о жизни братьев. Эмму охватывало чувство гордости, когда она слышала об успехах Джонсов сначала в учебе, а затем — и в военной службе на одном из кораблей Его Величества. Братья Джонс заработали репутацию умных, отважных и верных Короне офицеров, и у Эммы теплело на сердце при мысли, что мечта Киллиана осуществилась. Разве в итоге это не самое главное?

— Все-таки в Киллиане что-то изменилось после твоего исчезновения, — как-то заметил Никон.

— Что ты имеешь в виду? — встрепенулась тогда Эмма.

— Понимаешь… — протянул Никон, — ему словно чего-то не хватает. Кажется, он ищет что-то и не может найти, и от этого на его душе образуется пустота. И ты знаешь, что нет ничего опаснее пустоты: именно она толкает человека на неверный путь.

Эмма не нашлась с ответом и промолчала, сердце тревожно екнуло — стало страшно от того, что Никон озвучил ее собственные наблюдения.

Стараясь не думать о Киллиане, Эмма с удвоенным рвением пыталась помочь Риччи. Тот рос замкнутым, сосредоточенным на своем внутреннем мире мальчиком, чей талант очаровывал и завораживал: его рисунки трогали за душу каждого, кто хотя бы мельком бросал на них взгляд. Догадка Эммы подтвердилась — Риччи было предначертано стать художником. Рассматривая невероятно яркие наброски пейзажей, Эмма все больше утверждалась в том, что Риччи должен развивать свой дар. К сожалению, родители мальчика думали иначе и пророчили ему будущее врача.

«Семейная традиция, — качала головой Эмма в моменты громких ссор. — Разве может стать врачом человек, до обморока боящийся крови? Он спасет куда больше жизней, если продолжит творить. Свет буквально льется с его рисунков…»

Любимой темой Риччи, к которой он возвращался снова и снова, были закаты и рассветы. Закат над крышами низких домиков, над вершинами огромных сосен… Рассвет, отражающийся в морской глади, скользящий по песчаному пляжу…

У Эммы появлялся ком в горле каждый раз, когда она смотрела на эти пейзажи, полные жизни и в то же время смирения перед силами, неподвластными человеку. В картинах Риччи неизменно была подчеркнута цикличность всего происходящего: ночь сменяется днем, а затем снова возвращается ночь — порядок, с которым невозможно поспорить. Эмме казалось, что Риччи вкладывает в свои пейзажи больше смысла, чем видят взрослые. Творчество ее подопечного было очень символично.

И символично было также и то, что работы Риччи неумолимо наводили на мысли об их с Киллианом истории, которая началась с рассвета и однажды окончательно оборвется на закате.

Впрочем, их история могла завершиться еще раньше.

Риччи исполнилось восемнадцать. Он выстоял битву с родителями и, к огромной радости Эммы, поступил в Сорбонну на художественное отделение. Несмотря на протесты родных, Риччи собирался уехать учиться в Париж.

В тот день после очередной ссоры с родителями Риччи собрал небольшой рюкзак и ушел из дома, сказав, что остаток лета проведет в доме у бабушки — единственной, кто не противился его решению стать художником.

Тенью следуя за разгневанным Риччи, спешащим на автовокзал, Эмма думала о том, что существуют два типа людей: те, кто смиряются перед обстоятельствами и забывают о своей мечте, и те, кто сминают эти самые обстоятельства, отделяющие их от заветной цели. Наверное, родители Риччи оказались удивлены, узнав, что их сын относится ко второй категории. Но сама Эмма давно разглядела в Риччи твердый стержень, который сложно было сломать. Риччи лишь выглядел мягким и податливым, но когда дело касалось действительно важных вещей, вся его уступчивость улетучивалась, он был готов бороться до конца за то, во что верил. И в этом Риччи отчаянно напоминал ей Киллиана…

Поймав себя на мысли, что снова думает о Киллиане, Эмма сделала глубокий вдох и не сразу смогла выдохнуть от боли, скрутившей все внутри. Казалось, из груди вырвали сердце и теперь сжимают, стремясь превратить его в порошок. Эмма задыхалась, на глазах выступили слезы. Понадобилась пара минут, прежде чем она сумела взять себя в руки. Первой мыслью было: «Киллиан!».

Если бы люди умели видеть ангелов, они бы заметили короткую серебристую вспышку, прорезавшую небо над крышей центрального автовокзала Нью-Йорка, — молниеносные движения крыльев Эммы действительно были похожи на сверкнувшую молнию.

* * *

Когда Эмма разыскала корабль братьев Джонс, Лиам уже умер, отравившись растением, которое, по словам короля, должно было помочь стране одержать победу в войне. Только речь шла вовсе не о лекарстве для раненых, как думали Джонсы, а о яде, способном уничтожить целую армию.

Эмма замерла; Лиам лежал на полу в каюте капитана, над его телом склонился Киллиан и плакал, горячо и беззвучно. Молчаливые рыдания сотрясали его грудную клетку, в то время как рука продолжала сжимать плечо погибшего брата — единственного родного человека.

В паре шагов от братьев застыл Никон, его крылья потускнели и словно поникли. В глазах блестели слезы.

— Эмма… Ты пришла… — с трудом проговорил он.

— Эмма… Рад тебе, — внезапно появился за ее спиной Макс.

Эмма обернулась и рассеяно кивнула, а затем, не раздумывая, подошла к Киллиану и медленно опустилась рядом с ним на колени.

— Киллиан… — прошептала она. — Мне так жаль… Если бы ты знал, как мне жаль…

Ее голос дрожал, по щекам катились слезы. Сверкая, словно драгоценные камни, они падали на деревянный пол и бесследно исчезали. Эмма протянула дрожащую ладонь, чтобы коснуться щеки Киллиана, но в этот момент тот резко встал и, проведя рукой по лицу, сморгнул слезы и решительным шагом направился прочь из каюты.

— Куда он? — удивленно спросил Никон.

У Эммы сжалось сердце от недоброго предчувствия. Она рванула следом за Киллианом, за ней, не отставая, спешил Макс. Но было уже поздно.

Киллиан стоял на возвышении и гневно обращался к своим матросам:

— Разве такому королю мы обещали служить? У пиратов больше чести, чем у Его Величества!

Эмма словно окаменела. Она не верила глазам: ее Киллиан, человек чести, ставивший благородство и верность превыше всего, поднимал бунт.

— Киллиан, не нужно! — крикнула она и бросилась к нему.

Офицерский китель, брошенный за борт, пролетел сквозь нее, и Эмма охнула от неожиданности.

— Киллиан, я прошу тебя, — увещевала Эмма, подлетая вплотную к нему и безуспешно пытаясь поймать его взгляд. — Не нужно!

Он продолжал что-то говорить, команда поддерживала его одобрительными выкриками, но весь гул ушел куда-то на задний план, словно затерся, превратился в фон. Все, что видела Эмма сквозь пелену слез, — искаженное болью решительное лицо Киллиана.

— Пожалуйста… Я прошу тебя…. — беззвучно прошептала Эмма, все еще отчаянно надеясь на чудо.

«Не дай Ему ступить во Тьму!» — молила она.

Киллиан прошел сквозь нее, отчего Эмма прикрыла глаза и прерывисто выдохнула. Ее плечи поникли, когда он кивнул на развивающийся на ветру флаг Его Величества.

— У нас будет собственный флаг! И собственные правила! Кто со мной?

Эмма смотрела, как команда согласно потрясает в воздухе кулаками и провозглашает Киллиана капитаном, и в душе что-то оборвалось. Слез больше не было.

Она обессиленно опустилась на пол возле мачты и уронила лицо в ладони: ей не хотелось никого видеть. Боль в груди все не унималась, из резкой и ослепляющей становясь тупой и ноющей. Впервые в жизни Эмма не знала, что нужно делать, да и не хотела ничего предпринимать. Неожиданно все потеряло смысл.

— Эмма, — мягко позвал Макс. — Возвращайся к своему подопечному. Ты нужна ему.

— Да, — охрипшим голосом согласилась Эмма и подняла голову.

Макс увидел ее лицо и вздрогнул, а затем посмотрел на нее долгим, странным взглядом, который Эмма не смогла истолковать.

— Знаешь, — тихо проговорил он, — оставайся здесь. Я сейчас вернусь.

Эмма равнодушно кивнула и бездумно прислонилась затылком к матче. Солнце было в зените, играло бликами на воде и слепило глаза, но Эмма не обращала на это внимания. Ничто больше не имело значения.

Она не знала, сколько времени провела, сидя на палубе и наблюдая за действиями команды, но, наверное, не так много, как показалось: голос Главного Хранителя раздался над ухом тогда, когда солнце еще не успело сменить своего положения на небосклоне.

— Эмма, почему бы нам не прогуляться? — спокойно предложил Главный Хранитель и подал ей руку.

Эмма послушно оперлась на протянутую ладонь и с трудом встала на ноги. Тело не слушалось, и она вдруг подумала, что, возможно, и крылья перестанут ей подчиняться.

— Крылья — это ты сама, Эмма, — покачал головой Главный Хранитель, словно услышавший ее мысли. — Не думай ни о чем, просто лети.

Эмма бросила последний взгляд на спину застывшего у руля Киллиана и, сглотнув ком в горле, несмело сделала взмах, затем другой, и тяжело поднялась в небо.

Так неуклюже она летала разве что в детстве, и поэтому Эмма с облегчением перевела дух, когда они приземлились на вершину отвесной скалы посреди бесконечного океана.

— Его ослепила боль, — торопливо проговорила Эмма, убирая крылья. — Он вернется к Свету, вот увидите!

— Ты права, — кивнул Главный Хранитель. — Ведь Свет живет внутри каждого человека, его лучи невозможно погасить окончательно. Даже темнота не настолько черна, как кажется: в ее отблесках можно увидеть блики Света и, ухватившись за них, найти верный путь…

— Он сможет, — горячо прошептала Эмма. — Ведь неисповедимы…

— Пути Его, — закончил Главный Хранитель и улыбнулся: — Один урок ты все же усвоила…

— А остальные? — вскинув голову, спросила Эмма, подмечая, как в голосе появились нотки вызова.

— А с остальными уроками сложнее, — вздохнув, признался ее наставник. — Эмма, я волнуюсь за тебя.

— Вы имеете в виду цвет моих крыльев? — упавшим голосом спросила она. — Я ослушалась Его и понесла наказание…

— Не уверен, что это наказание, — ласково поправил Главный Хранитель. — Крылья отображают твое внутреннее состояние. Ты вся сейчас, словно закаленная сталь.

— Что это значит? — растерянно задала вопрос Эмма.

— В этом можешь разобраться лишь ты сама. Но больше не думай, что потеряла Его любовь. Он любит всех своих детей и каждому помогает найти путь к Свету. Ты не подвела Его, ты лишь сделала свой выбор.

Эмма помолчала, осмысливая услышанное. Ей стало легче, словно камень с души сняли. Мысль о том, что она подвела Его, все это время мучила ее.

— Разве право выбора — это не прерогатива человека? — робко спросила она. — Ангелы выбирают лишь раз, когда определяют свое Предназначение.

— Об этом я и хотел поговорить с тобой …

Эмма напряглась и до боли закусила нижнюю губу.

— Видишь ли, Эмма, ты провела в мире людей достаточно много времени, и это отразилось на твоей впечатлительной душе… Возможно, виной всему твой возраст. Ты еще слишком молода, поэтому человеческий мир так влияет на тебя…

— Он не влияет, — серьезно проговорила Эмма и добавила: — Я в порядке. Правда.

Вместо ответа Главный Хранитель долго вглядывался в ее лицо, а затем вздохнул и проговорил:

— Пойдем со мной. Я кое-что покажу тебе.

Они спикировали вниз и некоторое время пронзали небо над синими водами спокойно дремавшего океана, а затем подлетели к скалистому побережью и стали нарезать неспешные круги над ним.

— Посмотри вниз, Эмма, — попросил Главный Хранитель. — Скажи, что ты там видишь?

— Океан, — непонимающе ответила она и вновь всмотрелась в сине-зеленые волны, лениво бьющиеся об острые камни.

— Вглядись, — мягко посоветовал наставник.

Эмма нахмурилась и вновь перевела взгляд на воду. В колышущейся глади морского зеркала она разглядела нечеткие очертания лица девушки, похожей на нее, только выглядевшей веков на семь старше — светловолосая девушка-ангел выглядела на семнадцать человеческих лет.

Эмма обернулась, за спиной никого не было. Догадка вспыхнула в голове и обожгла, словно пламя.

— Как… как такое возможно?

Пальцами она осторожно ощупывала свое повзрослевшее, лишенное детской округлости лицо. Она никогда не слышала, чтобы ангелы взрослели так быстро, да еще и мгновенно.

— Как я и говорил, человеческий мир влияет на тебя, Эмма, — грустно сказал Главный Хранитель. — И мы ничего не может с этим поделать.

— Почему? — тихо спросила Эмма.

— Кто знает…Возможно, виной всему твоя связь с Киллианом. Она ослабла, но все еще невероятно сильна.

Эмма вновь вернулась мыслями к Киллиану, полностью забыв о собственных проблемах.

— Мы хотели спасти его душу, — безжизненно проговорила она, — но, кажется, лишь погубили ее…

— Еще слишком рано судить, Эмма, — покачал головой Главный Хранитель. — Его ждет долгий путь… И нельзя сказать наверняка, что же он в итоге выберет.

— Я бы хотела помочь ему.

— Я не могу запретить тебе видеться с ним, — терпеливо проговорил Главный Хранитель, — но ваши встречи, прежде всего, влияют не на него, а на тебя саму. Посмотри, как ты изменилась за один сегодняшний день.

Эмма растеряно обвела взглядом свое повзрослевшее тело. Изменения коснулись не только ее внешности, но и души; она чувствовала себя намного старше.

— Так не должно быть, верно? — обреченно спросила Эмма.

— Да, — подтвердил Главный Хранитель. — Не должно.

Они снова помолчали. Эмма бездумно смотрела на океан, в голове было пусто.

— Я предлагаю тебе вернуться на Небеса и закончить обучение, — после паузы сказал наставник и мягко добавил: — Тебе необходимо общество братьев, ты должна некоторое время пожить среди ангелов, чтобы вспомнить о том, кто ты.

— А как же Киллиан? — встрепенулась Эмма, а затем быстро поправилась: — Как же Риччи? Я не брошу его! Он нуждается во мне!

Главный Хранитель тяжело вздохнул и ненадолго отвел глаза. Его рука утешающе легла на плечо Эммы.

— Вот об этом я и хотел с тобой поговорить…

Живот Эммы скрутило от предчувствия беды. В горле стало сухо.

— Что с Риччи?

— На автовокзале произошел инцидент… У Риччи случился конфликт с двумя молодыми людьми, которые были под действием алкоголя, и…

— Риччи…— сухими губами прошептала Эмма.

— Мертв, — твердо закончил Главный Хранитель. — Мне очень жаль, Эмма. Хранители тех двоих парней приносят тебе свои соболезнования и искренние извинения за поступок своих протеже.

— Это я виновата… — обхватив голову, проговорила она.

— Твоей вины в случившемся нет. Даже если бы ты была рядом, ничего бы не смогла изменить. Таков его Путь.

— Я могла помочь ему выбрать другой Путь!

— Эмма, — мягко увещевал Главный Хранитель, — в течение всей твоей бессмертной жизни подопечные будут сменять друг друга. Они станут частью твоей жизни, но ни один не задержится в ней надолго. Таково твое Предназначение.

— Рассветы и закаты, — прошептала Эмма, — как на картинах Риччи.

— Эмма?

— Все в порядке, — подняв голову, громче проговорила она. — Вы правы. Во всем. Я хочу продолжить обучение, если это возможно.

— Конечно, — с облегчением выдохнул Главный Хранитель. — Мы скучали по тебе, Эмма. Мы рады твоему возвращению.

Теплая улыбка коснулась тонких губ Главного Хранителя, его лоб, минуту назад тревожно хмурящийся, разгладился. Смотря на седые волосы наставника, собранные в высокий хвост на макушке, Эмма впервые в жизни задумалась о том, что же заставило его волосы побелеть? И есть ли какая-то связь между изменением окраса ее крыльев и его волосами, также поменявшими свой цвет?

— Мы ждем тебя, — прервал ее размышления Главный Хранитель, и Эмма неловко улыбнулась в ответ.

Главный Хранитель улетел первым. А Эмма еще долгое время нарезала круги над скалистым побережьем и оплакивала сразу двоих своих подопечных: Риччи и Киллиана. Обоих она потеряла и, кажется, уже навсегда.

* * *

Первые пару лет Эмма провела, полностью погрузившись в учебу. Она скучала по Небесам, братьям и той чистоте помыслов, которые царили наверху. Окунувшись в атмосферу безоговорочной любви, она почувствовала себя по-настоящему счастливой.

Но ненадолго.

Даже если бы у Эммы возникло желание забыть о прошлом, сделать это оказалось бы непросто: на нее стали накатывать острые приступы боли, буквально скручивающие грудную клетку и перемалывающие в порошок надсадно стучащее сердце.

И Эмма знала имя этой боли — Киллиан.

Чем сильнее Киллиан погружался во Тьму, тем отчаяннее он хватался за Свет, которым всегда была для него Эмма. Казалось, Тьма, легшая между ними непреодолимой пропастью, странным образом усилила их связь.

Эмма знала обо всех ошибках Киллиана, потому что каждый поступок, все больше приближающий его к Тьме, отзывался в ней оглушающей болью. В такие моменты Эмма обхватывала себя руками и делала глубокие, жадные вздохи; приходилось до крови закусывать нижнюю губу, чтобы не закричать от безысходности и тоски, которые не принадлежали ей — это были чувства Киллиана.

Эмма любила Небеса, но сейчас даже возвращение домой не могло помочь. Главный Хранитель просил вспомнить, кто она. Эмме же начинало казаться, что она никогда этого и не знала.

Эмма вновь стала летать на Землю. Душа леденела от ужаса, когда она видела, какие злодеяния творит Киллиан — человек, презиравший пиратов, превратился в самого опасного из них. Его имя гремело на все семь морей, его репутация была не хорошо продуманной выдумкой, а ничем неприкрытой правдой. И от этого становилось по-настоящему страшно.

В моменты кровавых боев и жестоких расправ Эмме хотелось отвернуться, но она заставляла себя смотреть. Ей нужно было видеть все. Но, даже зная о глубине Тьмы, в которую он погрузился, Эмма продолжала верить и надеяться: однажды ее Киллиан вернется к Свету.

Ее Киллиан.

Эмма все же нашла ответ на вопрос, заданный Главным Хранителем.

Она — родственная душа. И ее место рядом с ним, с Киллианом.

Как только Эмма поняла это, ей открылось еще кое-что: она любит Киллиана. Любит не так, как Хранитель должен любить своего подопечного. Ее любовь неправильна и… человечна. Каждый миг своей жизни она хотела провести рядом с ним. Эмма мечтала состариться вместе и разделить на двоих рассветы, чтобы однажды, на закате, рука об руку уйти куда-то дальше.

Эмма знала, ее мысли греховны. Она не просила о прощении для себя, но молила Его помочь Киллиану и подсказать ему верный Путь.

* * *

Эмма не сразу заметила: с ее внешностью снова что-то происходит. Изменения не были такими резкими и неожиданными, как в прошлый раз, но нельзя было спорить с очевидным: постепенно она все больше становится похожей на ровесницу Киллиана, рамки возрастных границ размываются.

В тот день, когда Киллиан вернулся в Неверленд и застрял там на пару веков, время остановилось и для Эммы — она больше не взрослела.

* * *

Эмма успешно закончила курс обучения и по его окончании попросила вновь предоставить ей шанс. Несмотря на любовь к Киллиану, она по-прежнему стремилась помогать людям и хотела быть Хранителем.

Радость затопила сердце, когда Эмма получила одобрение Главного Хранителя: ей разрешили вернуться к Предназначению.

Чувство долга не позволяло пренебрегать своими обязанностями, но, несмотря на трепетное отношение к своим подопечным, Эмма все равно находила время, чтобы навещать Киллиана.

Безмолвное наблюдение за его жизнью стало чем-то привычным, как и приступы боли, с каждым годом становящиеся лишь сильнее.

И было кое-что еще, заставляющее сердце истекать кровью, а серебряные крылья блестеть, словно остро наточенная сталь — человеческие закаты.

Когда погиб ее первый подопечный, Эмма долгое время переживала его уход, и не сразу смогла снова приступить к своим обязанностям. Смерть второго своего протеже Эмма перенесла еще сложнее. Но трагическая гибель третьего подопечного отозвалась такой острой болью, что Эмма не сразу поняла ее причину. Догадка осенила и заставила в испуге распахнуть глаза.

«Киллиан!» — все, что успела подумать Эмма, и метнулась ввысь.

* * *

Двое, мужчина и женщина, стояли на холме и с предвкушением смотрели на сиреневое зарево, вспыхнувшее на востоке Зачарованного леса и медленно приближающееся к замку Белоснежки.

Женщина мечтала о том, как вернет дочь и обретет семью.

Мужчина хищно улыбался от мысли, что совсем скоро он получит то, что ждал веками — месть. Он убьет Румпельштицхена.

— Двадцать восемь лет?

— Они пролетят так быстро, что ты их и не заметишь.

Киллиан, которого теперь называли не иначе, как «Крюк», иронично приподнял бровь и криво усмехнулся. В правой руке он держал подзорную трубу, вместо левой ладони сверкал железный крюк, за спиной развевался черный кожаный плащ.

«Это конец, — поняла вдруг Эмма и обессилено упала на колени. — Он окончательно отвернулся от Света. Его не вернуть…»

— Ты уверена в этом, Эмма? — раздался над головой голос Главного Хранителя.

Эмма вздрогнула и обернулась. Наставник протянул ей руку и помог встать. Его рука крепко держала ее ладонь, и от этой поддержки Эмме стало легче. В глазах блестели слезы, но она больше не плакала — казалось, слез больше не осталось. Сделав глубокий вздох, Эмма ответила, голос дрогнул:

— Он думает только о мести. Он готов заключить любую сделку, лишь бы осуществить желаемое. Его не беспокоит проклятие, которое сломает сотни жизней. Он тревожится лишь о собственном благополучии.

— И что же, Света в нем совсем не осталось? — спросил Главный Хранитель.

Эмма посмотрела в сторону Киллиана, потянувшегося к фляге с ромом, и, закусив до боли губу, честно ответила:

— Свет невозможно потушить окончательно, но чтобы разжечь его потребуется… чудо.

Главный Хранитель вдруг мягко улыбнулся и, коснувшись, серебряных перьев Эммы, сказал:

— Чудеса не случаются сами по себе. Их творят те, кому хватает на это силы духа. Те, кто обладает чистым сердцем, способным горячо сопереживать другим, и характером, похожим на сталь, чтобы претворить мечты в жизнь, несмотря на все препятствия.

— Сталь? — растерянно переспросила Эмма. Она стояла, словно оглушенная, и силилась понять слова наставника.

— Именно. Из этого благородного металла куют прекрасные клинки — оружие воина. Ты же знаешь об этом.

— Конечно, — кивнула она, — но при чем здесь…

— Цвет твоих крыльев, словно затемненная огнем сталь. Ты до сих пор не поняла, что это значит?

Эмма потрясенно замерла. Рот удивленно приоткрылся, в глазах засверкало смятение.

— Знак воина, — выдохнула она.

— Верно, — серьезно кивнул Главный Хранитель. — Я долгое время не понимал, что за битва тебе предстоит, но теперь все встало на свои места.

— О чем вы?

— Привести Киллиана к Свету и не потерять при этом собственный огонек — это настоящая битва, Эмма. И только родственная душа способна на такой поступок.

— Он не слышит меня, — покачала головой Эмма, ее плечи поникли. — Я столько раз пыталась, но все бесполезно…

При мысли о том, что ей останется только наблюдать за тем, как Киллиан губит себя, Эмме захотелось закричать. Вместо этого она впилась ногтями правой руки в тыльную сторону ладони.

— А что если он будет слышать тебя?

Эмма вскинула глаза.

— Я… Вы думаете, имеет смысл вернуть ему воспоминания о нас… — Эмма смутилась и быстро поправилась, — обо мне.

— К сожалению, это не поможет, — Главный Хранитель задумчиво постучал кончиком указательного пальца по губам, а затем, словно еще раз все взвесив, вздохнул. — Его душа слишком погружена во Тьму. Воспоминания не помогут вернуть ему Свет.

— А что поможет? — затаив дыхание, спросила Эмма.

— Любовь, — мягко сказал он. — Ваша любовь, Эмма.

На пару мгновений она словно окаменела, а затем румянец смущения мазнул щеки. Ей казалось, о любви к Киллиану никто не знает. Эмма раскрыла рот, но с языка сорвался совсем другой вопрос, не тот, который она собиралась задать:

— Вы уверены, что он меня любит?

Эмма тут же пожалела о вылетевших словах и уткнулась взглядом в землю.

Главый Хранитель ласково коснулся ее предплечья.

— Он всегда любил тебя, Эмма. Ты просто напомнишь ему об этом.

— Как?

— Я покажу. Пойдем со мной

Не задавая больше вопросов, Эмма вложила свою ладонь в ладонь Главного Хранителя и, как когда-то давно, в день ее знакомства с Киллианом, молча последовала за своим наставником. Она была готова расстаться с собственными крыльями, если это поможет стать ближе к Киллиану.

Двое ангелов взмыли небо и, обгоняя сиреневый туман проклятия, устремились к замку Белоснежки.

* * *

Никогда прежде Эмма не присутствовала на родах и, признаться, не была уверена, что наберется храбрости для повторения такого опыта.

Женщина по имени Белоснежка кричала, ее лицо искажала боль, губы были искусаны в кровь. За руку ее держал светловолосый мужчина, наверное, муж. Его звали Дэвид.

В душе Эммы что-то кольнуло, когда она рассматривала молодую пару. Это было предчувствие. Что-то подобное она ощутила, когда определилась с Предназначением.

Склонив голову, Эмма всматривалась в мягкие черты лица Белоснежки. В душе поднималась теплая волна, крылья за спиной затрепетали и вдруг воинственно распахнулись помимо воли Эммы. Главный Хранитель бросил быстрый взгляд на ее перья и усмехнулся:

— Твои крылья рвутся в бой.

— Крылья — это я сама, — тихо повторила Эмма сказанные когда-то слова Главного Хранителя.

Внезапно она все поняла. Ее взгляд метнулся к Снежке, затем переместился на бледное лицо Дэвида.

— Значит…

— Проклятие надвигается, — пояснил Главный Хранитель и серьезно посмотрел на нее. — Сотни людей забудут о том, кто они, потеряют себя и своих родных. Они будут несчастны. Но ты можешь исправить это.

Во время одного из визитов в Зачарованный Лес, Эмма слышала о проклятии. Знала она и о пророчестве, согласно которому найдется тот, кто уничтожит невиданное раньше зло.

— Стать Спасительницей, — сухими губами пробормотала Эмма.

— Именно так, — подтвердил Главный Хранитель. — Ты не только соединишься с родственной душой, но и спасешь Свет в душах многих людей. Но для этого тебе придется стать человеком.

— Мои воспоминания?

— Будут стерты. Ты не будешь помнить, кто ты и откуда. Начнешь с нуля.

— Но как же Киллиан! — запаниковала Эмма. — Я не могу забыть его!

— О, поверь мне, ваши души потянутся друг к другу при первой же встрече. А ваши дороги непременно пересекутся, и не раз.

Эмма сглотнула и, глубоко вздохнув, расправила плечи. Ей не нужно было принимать решение, она сразу знала, как поступит.

— Значит, нам нужно попрощаться? — тихо спросила Эмма и открыто посмотрела в лицо наставнику.

Главный Хранитель улыбнулся, в серых глазах сверкнула боль и тут же исчезла.

— Мы не будем прощаться, потому что я всегда буду рядом с тобой, Эмма.

— Спасибо, — просто сказала она и неожиданно обняла Главного Хранителя, прижавшись щекой к его плечу. — Спасибо вам за все…

Главный Хранитель неловко похлопал ее по спине, а затем горячо откликнулся:

— И тебе спасибо, Эмма…

Клубы сиреневого дыма надвигались. Где-то на крепостной стене зазвенел колокол, заглушающий вопль Ворчуна: «Оно приближается! Приближается!».

Эмма отстранилась от Главного Хранителя и, кивнув, сделала шаг в сторону Белоснежки.

— Эмма! — крикнул вдруг Главный Хранитель.

Она обернулась и удивленно посмотрела на него. Золотые волосы рассыпаны по плечам, за спиной трепещут серебряные крылья, в распахнутых зеленых глазах можно увидеть целый мир, но мыслями его ученица была уже далеко.

— Кого бы ты хотела себе в Хранители? — сглотнув ком, нарочито спокойно спросил он, и даже голос не дрогнул.

— А разве можно выбрать?

— Для тебя будет сделано исключение.

— Никон, — без раздумий ответила Эмма. — Мы всегда с ним понимали друг друга.

Одарив его напоследок широкой, счастливой улыбкой, Эмма бесстрашно шагнула к Снежке и, наклонившись, прикрыла глаза и коснулась теплыми губами ее лба.

— Здравствуй, мама…

Главный Хранитель прикрыл глаза от яркой вспышки, заметной только глазу ангела. Когда он снова посмотрел на то место, где секунду назад стояла Эмма, там уже никого не было. А спустя еще пару мгновений раздался громкий плач младенца.

* * *

— Они назвали ее Эммой? — переспросил Никон, стараясь скрыть свое замешательство.

Он находился в кабинете Главного Хранителя и пытался переварить новость: Эмма станет его подопечной.

— Да, — кивнул Главный Хранитель. Он спокойно смотрел в открытое лицо Никона, ожидая вопросов, но их не последовало. Никон обладал той же наблюдательностью, что и Эмма, но в отличие от нее, умел в нужный момент промолчать.

И все же, Никон не удержался от замечания:

— Вы оставили ей прежнюю внешность. Конечно, помноженную на человеческое несовершенство: вместо золотых локонов — копна светло-русых волос, в глазах больше нельзя разглядеть все оттенки океана, но их цвет по-прежнему зеленый. У нее более жесткие черты лица, но в целом… Это Эмма.

— Да, — просто сказал Главный Хранитель, не собираясь продолжать

— Вы думаете, это поможет Киллиану вспомнить ее? — осторожно поинтересовался Никон и тут же прикусил язык, встретившись с серьезным взглядом Главного Хранителя.

— Это поможет не забыть ей, кто она.

Никон кивнул и заторопился покинуть кабинет, его пугала отрешенность, появившаяся на лице собеседника.

— Никон, ты можешь прилетать ко мне в любое время. Обсудить проблемы и спросить совета…

— Вы… — голос Никона сел. — Вы станете моим наставником? Как были когда-то для Эммы?

— Не уверен, что сама Эмма понимала это, — вздохнув, признался Главный Хранитель. Казалось, он поддался минутной слабости, а затем его лицо вновь обрело суровость и твердость. — Буду рад тебе, Никон, в любое время.

— Спасибо… — потрясенно проговорил Никон и взмыл ввысь.

«Неисповедимы пути Его», — подумали они оба одновременно.

* * *

— Вот видите! — встревоженно воскликнул Никон, указывая на траслирующее облако пальцем. — Она отталкивает его. Эмма ужасно упряма!

Главный Хранитель лишь усмехнулся и откинулся на спинку кресла. На его губах играла безмятежная улыбка.

— То есть, она оставила его в логове великана и отправилась к родным одна?

— Верно! — подтвердил Никон, его крылья возмущенно затрепетали. — Понимаете, насколько все плохо?

Главный Хранитель покачал головой.

— Никон, посмотри на происходящее чуть внимательнее. Не будь поверхностным, загляни глубже…

Никон нахмурился и вновь уставился в небольшое облачко, на котором была записана первая встреча Эммы и Киллиана.

Никон ждал чего-то невероятного, он думал, что родственные души сразу узнают друг друга и потому был разочарован первым состоявшимся между ними разговором. Но возможно он что-то упустил из вида?

Облачко моргнуло, и Никон вновь погрузился в события того дня. На этот раз он всматривался в детали, в малейшие колебания, незаметные человеческому глазу.

Взгляд Киллиана, когда Эмма нашла его среди трупов в деревушке.

Едва заметное сомнение на лице Эммы, в тот момент, как с ее языка срывались угрозы.

«Ты словно открытая книга».

«Румпельштицхен отнял у тебя не только руку, верно?».

«Из нас вышла неплохая команда».

Никону пришлось напрячься прежде, чем за шуршащей оберткой слов он разглядел Истину.

— Не может быть! — ахнул он.

Между Эммой и Киллианом искрилась и переливалась на свету нить, толщиной с кулак. Ее нельзя было разрубить даже мечом.

— Прислушайся, — негромко сказал Главный Хранитель, и Никон последовал совету.

В темноте отчаяния и одиночества, в которых, словно в маленьких тесных комнатушках, были заперты души Эммы и Киллиана, раздавались тихие, едва слышные перешептывания:

— Я так скучал по тебе…

— Я вернулась. И никогда больше не оставлю тебя.

— А я не отпущу.

— Я с тобой.

— Мы вместе.

И с каждой минутой этот шепот становился все громче. Гул нарастал, и в нем все отчетливее слышалось слово: «Навсегда».