Вечнозелёные юнцы (гет)

— Он за­бав­ный, — ти­хо, ве­село и теп­ло как-то про­из­но­сит Ир­ка, зап­равляя за ухо прядь вы­бив­шихся из тол­стой ко­сы во­лос.

Ще­нок, тол­стый и пу­шис­тый, буд­то бы в от­вет за­дира­ет неп­ро­пор­ци­ональ­но боль­шую мор­дочку и тяв­ка­ет пис­кля­во, по­вили­вая хвос­том. У не­го шерсть ка­кая-то се­ро-ко­рич­не­вая, в тем­ное пят­нышко, а пу­зо го­лое, ро­зовое и неж­ное.

— На клу­бок ни­ток по­хож, — за­дум­чи­во из­ре­ка­ет Мат­вей, при­ложив ку­лак к под­бо­род­ку. Так и си­дит, ле­ниво, сон­но мор­гая и уго­вари­вая се­бя не за­сыпать. Еще сов­сем нем­но­го, чуть-чуть.

Чай, сде­лан­ный па­ру ми­нут на­зад, сты­нет на сто­ле в боль­ших чаш­ках с вы­щер­блен­ны­ми по-хо­лос­тяцки кра­ями, но прит­ра­гивать­ся к не­му ник­то не со­бира­ет­ся. По­тому, что Мат­вей уж слиш­ком спать хо­чет, а Ир­ке прос­то не до это­го.

Она так и спол­за­ет на пол со сту­ла, улы­ба­ясь и про­тяги­вая ру­ки к пу­шис­той, шел­ко­вис­той шкур­ке, а ще­нок пи­ка­ет, ус­та­вив­шись на нее чер­ны­ми, ши­роко рас­кры­тыми гла­зами-пу­гови­цами. Бо­ит­ся, на­вер­ное — черт пой­мешь.

— Мо­лока ему дать на­до, — взды­ха­ет быв­шая валь­ки­рия, по­чесы­вая мле­ющую зве­руш­ку за ви­сячим ухом.

Ще­нок ед­ва не ур­чит, пе­рево­рачи­ва­ясь на спи­ну и под­став­ляя под лас­ка­ющую ла­донь пу­зо, а по­том и вов­се на­чина­ет по­дер­ги­вать пух­лой, кри­вой еще лап­кой, и Ир­ка до­воль­но улы­ба­ет­ся, ог­ля­дыва­ясь на Мат­вея че­рез пле­чо.

— Он толь­ко за пос­ледние па­ру ча­сов лит­ра два вы­лакал, — воз­ра­жа­ет тот сон­но, по­тирая ла­доня­ми ли­цо. Ир­ки­ного вос­торга по по­воду жи­воти­ны он не раз­де­ля­ет осо­бо — ще­нок и ще­нок, что не­обыч­но­го? — Ос­тавь ты его, Ир.

Но та от­ма­хива­ет­ся лишь, мор­щится и под­хва­тыва­ет зве­руш­ку на ру­ки — при­жима­ет к се­бе, ты­чет сво­им но­сом в мок­рый со­бачий и улы­ба­ет­ся, счас­тли­во и лас­ко­во, тис­кая паль­ца­ми плю­шевую поч­ти шерсть.

Мат­вей все же бе­рет в ла­донь свою чаш­ку, при­жима­ет бо­ком к ще­ке, гля­дя на ви­сящую под по­тол­ком яр­кую лам­почку — ему нуж­но что-то, что­бы не сли­пались так от­ча­ян­но гла­за. И сно­ва пе­рево­дит взгляд на пол — ту­да, где во­зят­ся два са­мых по-дет­ски оду­хот­во­рен­ных су­щес­тва, где сме­ет­ся Ир­ка, иг­рая с щен­ком од­ной ла­донью, на ко­торую тот ки­да­ет­ся, ры­ча не­уме­ло и ед­ва гроз­но.

Паль­цы и за­пястье быв­шей валь­ки­рии пок­ры­ва­ют кро­хот­ные крас­ные за­цеп­ки от ос­трых мо­лодых зу­бов и ког­тей, но пы­ла это нис­коль­ко не уме­ря­ет — рас­па­ля­ет толь­ко боль­ше.

Мат­вей ми­рит­ся, взды­ха­ет и вста­ет, ос­тавляя ос­тывший и так и не от­пи­тый чай на сто­ле.

— Ну вас, — по­тяги­ва­ет­ся, зе­вая все же, вы­тяги­ва­ет вы­соко вверх ру­ки так, что фут­болка за­дира­ет­ся, а кон­чи­ки паль­цев ка­са­ют­ся низ­ко­го де­ревян­но­го по­тол­ка. Ме­ря­ет ша­гами кух­ню и про­тис­ки­ва­ет­ся ми­мо Ир­ки в ком­на­ту. — Как хо­чешь, а я спать.

Та, ка­жет­ся, и не за­меча­ет да­же — так и про­дол­жа­ет ко­пошить­ся, ще­коча ще­нячью шерсть, но по­том ки­да­ет гром­ко и ве­село — мол, то­же ско­ро при­ду, вот сей­час…

А за окош­ком по­года ка­кая-то не­понят­ная — то ли сля­кот­но, то ли прос­то влаж­но и душ­но, но на­ружу сов­сем не хо­чет­ся, ни кап­ли.

Баг­ров сно­ва ши­роко зе­ва­ет, прик­ры­вая рот ру­кой, раз­де­ва­ет­ся, под оде­яло ны­ря­ет не спе­ша, все наб­лю­да­ет за ра­дос­тной Ир­кой.

Она ведь всег­да та­кая — теп­лая, буд­то из­нутри све­тит­ся, «своя». По­жалуй, вот эта «свой­скость» и при­тяги­ва­ет к ней лю­дей, раз­но­об­разных со­вер­шенно, не­похо­жих. И к уп­ря­мому ос­лу Бус­ла­еву клю­чик по­доб­ра­ла, и к валь­ки­ри­ям не­кото­рым, да­же к не­му, Баг­ро­ву, и то под­ход наш­ла. Про­сочи­лась же в сер­дце как-то, не ста­ра­ясь силь­но с ви­ду, но за­села там креп­ко-нак­репко, врос­ла.

Сей­час она от­ры­ва­ет­ся от щен­ка, чмок­нув то­го в ма­куш­ку на­пос­ле­док, под­ни­ма­ет­ся, от­ря­хивая ко­лен­ки и поп­равляя ноч­ную со­роч­ку, ко­торую в при­сутс­твии Мат­вея дол­го от­ка­зыва­лась на­девать, и доп­ле­та­ет­ся все же до сво­его га­мака, плю­ха­ясь в са­мую се­реди­ну. Ле­жит так па­ру се­кунд, по­качи­ва­ет­ся в воз­ду­хе, ка­са­ясь сто­пой по­ла, вы­тяги­ва­ет вверх ру­ки, буд­то хо­чет дос­тать до по­тол­ка.

— Нас бу­дет трое, — про­из­но­сит ти­хо, де­лясь с Мат­ве­ем гус­той, ра­но или поз­дно пе­рехо­дящей в ра­дость пе­чалью, и да­же, ка­жет­ся, чуть улы­ба­ет­ся. — Мы и этот ще­нок. Це­лую веч­ность, пред­став­ля­ешь?

Баг­ров мол­чит, не уве­рен­ный в том, что от­ве­чать во­об­ще нуж­но, но ес­ли да­же и нуж­но — слов он най­ти не мо­жет. Это так по-ир­кин­ски: вво­дить в дол­гие пу­таные раз­мышле­ния на абс­трак­тные те­мы, смысл в ко­торых не всег­да есть. Вот сей­час он есть? Или нет? А его ис­кать-то нуж­но?

— Мы бу­дем веч­но­зеле­ными юн­ца­ми с пос­та­рев­ши­ми ощу­щени­ями. И гла­зами. Ду­шами, — вновь вы­да­ет быв­шая валь­ки­рия. От­талки­ва­ет­ся но­гой от по­ла, и га­мак по­качи­ва­ет­ся ча­ще, с боль­шим раз­ма­хом: ту­да-сю­да, ту­да-сю­да.

Мат­вей сле­дит за ним с за­дум­чи­во нах­му­рен­ны­ми бро­вями и взды­ха­ет, по­нимая, что под па­фосом фра­зы кро­ет­ся ис­ти­на: они бу­дут ме­нять­ся лишь до оп­ре­делён­но­го пре­дела, а по­том — все. Ни­каких мор­щин, тря­сущих­ся от ар­три­та крюч­ко­ватых ко­неч­ностей и ин­суль­тов, ни­како­го ма­раз­ма и ра­дику­лита, ни­какой дрях­лости — толь­ко, быть мо­жет, се­дина, прос­каль­зы­ва­ющая на вис­ках вре­мя от вре­мени, но это от жиз­ни, это от пот­ря­сений, это от ужа­са, ко­торый ждет их из ве­ка в век.

— Кре­пеж га­мака ско­ро из сте­ны вы­валит­ся, — кон­ста­тиру­ет Ир­ка и вска­кива­ет, ста­ра­ясь не рва­нуть конс­трук­цию вниз.

У Баг­ро­ва в го­лове буд­то со скри­пучим зву­ком тор­мо­зят плас­тинку на про­иг­ры­вате­ле — это то­же по-ир­кин­ски: раз­мышлять ме­лан­хо­лич­но, а по­том — раз! — и все. Про­еха­ли.

— Да­вай прик­ру­чу об­ратно? — пред­ла­га­ет он, сно­ва зев­нув.

Сон­ли­вость, про­шед­шая на па­ру са­мых, ка­залось бы, бла­гоп­ри­ят­ных для объ­ятий Мор­фия мгно­вений, сно­ва воз­вра­ща­ет­ся, об­ни­мая Мат­вея со спи­ны и це­луя в са­мый за­тылок.

Ир­ка то­же его це­лу­ет — ти­хо, нак­ло­нив­шись, в пред­плечье, про­дав­ли­вая мат­рас сво­им ве­сом и зе­вая — с ним в уни­сон.

— Зав­тра прик­ру­тишь.

— Хо­рошо, — мут­но, нев­нятно и поч­ти сквозь сон.

— Тог­да под­винь­ся. Не люб­лю за­сыпать у сте­ны, — Ир­ка под­пи­хива­ет его в жи­вот ос­трым ку­лаком и Баг­ров мор­щится — ка­кая, черт возь­ми, раз­ни­ца: у сте­ны или с краю?

— Ждешь се­рого вол­чка?

— Толь­ко не рев­нуй.