Чужой среди своих (джен)

Всю жизнь, сколько я себя помнил, я любил небо. В детстве, когда мать читала мне сказки о волшебниках, путешествующих с помощью ковров-самолетов или на спине гигантской птицы Рух, я всегда представлял себя на их месте. Даже после того, как очарование сказочными историями ушло, мечта однажды взмыть в небо так и осталась со мной, только теперь приобрела более отчетливые идеи о том, как ее реализовать. Пусть волшебников не существует, как и ковров-самолетов, но ведь есть настоящие самолеты. Осталось только вырасти и научиться ими управлять.

К своей мечте летать я шел упрямо и планомерно. Мой отец был против, он желал видеть меня дипломатом, советником шаха, и до последнего надеялся, что его чрезмерно романтичный сын передумает и все-таки поступит в Гарвард, «учиться на политика», как он говорил. Впрочем, будь мой отец замшелым консерватором и ретроградом, он сумел бы настоять на этом, если бы захотел, в мусульманской семье слово отца — непререкаемый закон. Но, после долгих уговоров и заверений, что карьера военного летчика как раз и облегчит мне путь в советники шаха (специалисты в сфере авиации никогда не бывают лишними), дал добро.

Три года обучения и два года службы на Исфаханской авиационной базе пролетели как один день. Все закончилось в начале 1979 года, когда шах был свергнут. Меня новые власти упекли за решетку почти сразу после переворота, как противника исламской революции. Странно, что вообще не расстреляли. Уже в тюрьме я узнал о том, что отцу удалось переправить за границу мою мать и сестру, но сам бежать он не успел и тоже был арестован. О его судьбе мне ничего не известно по сей день.

Началась война, и я оказался на свободе — аятолле нужны были квалифицированные военные летчики, воевать в небе было практически некому. Среди счастливчиков, внезапно обретших относительную свободу, я оказался не одинок, многих моих коллег тогда выпустили на волю, отправив сражаться на войну, которая по сути была не нашей войной. Но я старался не думать об этом и не жаловаться — за возможность летать я готов был согласиться сотрудничать хоть с новой властью, хоть с шайтаном.

Я довольно хорошо помню этот день. Меня сбили под Хоремшехром, причем все это произошло настолько стремительно, что я не успел толком осознать все как следует. Отчетливо помню только яркую вспышку, за которой последовала абсолютная темнота.

«Ну, вот и все, Фарух», — успел подумать я, прежде чем сознание погасло.

Возвращение к жизни было не самым приятным, но уж точно приятнее, чем я мог вообразить себе, помня все, что произошло накануне. Я чувствовал, что лежу на твердой поверхности, на спине и раскинув руки. Было холодно, голова болела так, словно ее распирало изнутри. Я проморгался. В помещении, где я находился, было довольно темно, но мне удалось разглядеть светлый потолок с изящной люстрой в старинном стиле. Первой мыслью было недоумение. Я попал в плен? Но это невозможно, я ведь даже катапультироваться не успел, как же мне удалось выжить? Упал на воду? Но сколько там было километров до ближайшей воды? В любом случае на зиндан, который был бы мне обеспечен в случае моего пленения, окружающая обстановка никак не походила.

Какой-то негромкий, но навязчивый и неприятный звук врезался мне в уши, но я все никак не мог определить его природу. И только после того, как я попытался пошевелиться (не очень успешно, надо сказать), я понял: где-то совсем рядом со мной плачет ребенок. Я повернул голову в сторону источника звука и с трудом разглядел в углу комнаты детскую кроватку, в которой сидел ребенок и тихонько скулил — видимо, плакать громко он уже не мог.

В душе поселилось какое-то неприятное ощущение, похожее на страх. Я не понял, откуда оно возникло, но мне вдруг стало предельно ясно, что если я задержусь в этом странном месте — мне конец, придут люди и прикончат меня. Нужно только совладать с собственным телом, встать и уйти, неважно куда, главное — подальше отсюда.

Усилием воли я попытался подняться. Тело отчетливо ощущалось, как нечто чужеродное, не мое. Нет, оно не болело, но и подчиняться так, как я привык, не спешило. Мне удалось сесть, и очередным сюрпризом для меня стало то, что я разглядел свою одежду. Это была не летная форма, не гражданский костюм и даже не традиционный наряд иранца. Я был одет во что-то вроде плаща монаха — длинное и темное, с широкими длинными рукавами. Дополнением к шоку от своего внешнего вида стало то, что в моей левой руке была зажата палочка, похожая на учительскую указку — из светлого дерева, с красивой резной рукояткой. Странно, тело по-прежнему ощущалось чужим, но палочка казалась продолжением левой руки, словно срослась с нею. Я поднес ее к глазам и принялся рассматривать, чувствуя странную нежность к этому куску дерева. Похоже на волшебную палочку, подумал я, вспомнив прочитанные в детстве сказки.

Заметив, что я зашевелился, ребенок замолчал. Я вгляделся в него попристальнее. Это был, скорее всего, мальчик, возрастом около года или чуть постарше, темноволосый. На лбу у него красовался кровоточащий порез, других повреждений я не заметил. Он наверняка замерз и испуган, мелькнула у меня мысль, даром что по полу комнаты гулял неслабый сквозняк из разбитого окна и, насколько я мог судить, на улице было довольно холодно. Куда холоднее, чем в тот день, когда я последний раз садился в самолет.

С трудом, шатаясь, словно пьяный, я встал и принялся шарить взглядом по стенам комнаты в поисках выключателя, но его не было. Удивился: в последний раз я видел дом без выключателя и, соответственно, электричества во время посещения глухой деревушки в горах, но смутно угадывающаяся во мраке обстановка этой комнаты мыслей о глухой, отставшей от цивилизации иранской деревне, не наводила. Но удивление длилось недолго и сменилось ужасом — буквально в паре метров от меня, рядом с кроваткой неподвижно лежало чье-то тело.

Я подошел к нему. Привыкшие к темноте глаза позволили разглядеть, что тело принадлежало совсем молодой женщине, лет двадцати. Неестественная поза, в которой она лежала, и совершенно пустые, широко раскрытые глаза, сразу дали мне понять, что женщина мертва. Никаких ран на теле на первый взгляд видно не было, но в том, что она мертва, сомнений не оставалось. На всякий случай я осторожно взял ее за ледяное запястье и попытался нащупать пульс. Не обнаружив его, я вздохнул и закрыл ее остекленевшие глаза. Я заметил, что женщина была не только молода, но и красива и точно была не иранкой — явно европеоидные черты лица, светлая кожа и фасон одежды говорили о европейском происхождении. Откуда в наших краях могла взяться молодая симпатичная европейка, я решил подумать позже, сейчас же я снова озаботился тем, что отсюда нужно убираться и как можно быстрее. Тем более, что к страху из-за того, что сейчас сюда придут и мне не поздоровится, прибавилась уверенность, что я имею самое прямое отношение к смерти этой женщины.

Я подошел к разбитому окну и выглянул наружу. Там было темно, только где-то метрах в ста виднелись огоньки соседних строений. Так и не поняв ни где я вообще нахожусь, ни какой это этаж, я принялся шарить в темной комнате в поисках чего-нибудь накинуть на себя — судя по холоду на улице, в этой своей странной робе я покроюсь инеем довольно быстро.

От поисков меня отвлек громкий треск над головой, а затем ведь дом несколько раз содрогнулся. Где-то в соседней комнате послышался звук, который бывает при обрушении стены или крыши. Ясно — если я продолжу копаться, меня и ребенка просто похоронит под обломками. Я схватил мальчика в охапку, завернул его в одеяльце и решительно шагнул за порог комнаты.

Во всем доме царила та же темнота, что и в комнатке, только откуда-то снизу сочился слабый свет, словно от свечи. Именно благодаря этому мне удалось разглядеть, что я стою у самого края лестницы, и слава Аллаху, иначе я навернулся бы со ступеней вместе со своей ношей.

Спуск не занял много времени, к тому же меня гнал страх не успеть — треск готовых обрушиться стен усиливался. У самого порога я увидел еще одно тело, на сей раз мужское, но разглядывать его уже не стал, решительно перешагнул через него и очутился на улице. Не успел я отойти от дома метров на двадцать, как за моей спиной раздался недвусмысленный грохот, говоривший о том, что еще минута задержки там могла стоить мне и ребенку жизни.

Я перевел дух. Мальчишка, словно понимая всю драматичность момента, не плакал, только вздрагивал всем телом и таращил на меня глазищи. Краем оделяла я попробовал осторожно стереть кровь на его лбу. Взору открылся глубокий порез, почему-то в форме молнии.

— Ну, и куда мы с тобой пойдем? — это были первые слова, что я произнес с тех пор, как очнулся. Голос был точно не моим — слишком высоким. Но гораздо хуже было то, что я понял: я произнес эту фразу на чистейшем английском, причем с отчетливым британским произношением.

Да, я владею английским практически в совершенстве, как и всякий высококлассный летчик. Но я учился в Штатах и оттуда перенял и американский акцент. Так откуда в моей речи могло взяться произношение, свойственное англичанам? Следующим потрясением стало то, что внешний вид населенного пункта, в котором я находился, ничем не напоминал мне ни мою родину, ни Америку. Скорее — милая, колоритная английская деревушка, какими их изображают в британских сериалах про мисс Марпл и Эркюля Пуаро. Я громко выругался, тем же чужим, высоким голосом, правда, на сей раз все-таки на фарси.

Почувствовав мою злость и нарастающую панику, ребенок на моих руках захныкал. Я неловко погладил его по вихрастой головке.

— Тихо, тихо, парень, — эти слова снова прозвучали по-английски. — Лучше давай подумаем, куда нам податься.

Он тут же успокоился, а я заметил, что это время сжимал в левой руке ту самую палочку.

По жизни я — правша, но эта странная указка в моей левой руке казалось более чем уместной, я держал ее так уверенно, словно всю жизнь привык управляться левой рукой. Я вспомнил: рыская по комнате в поисках одежды, я открывал шкафы именно ею, ею же открывал двери, да и ребенка держал скорее как левша — на согнутой правой руке. Я чувствовал, как мой мозг постепенно начинает закипать.

Помня, что промедление грозит мне очень крупными неприятностями, и стараясь хоть немного привести мятущиеся мысли и эмоции в порядок, я просто пошел, куда глаза глядят. По булыжной мостовой, мимо аккуратных домиков, в которых тускло светились окна, мимо церквушки и кладбища. И думал, думал, думал…

Я заметил, что не только одежда и голос мне никогда ранее не принадлежали и принадлежать не могли, но и само это тело было во всех смыслах чужим — слишком длинное, худое, с вытянутыми конечностями и неожиданно аристократичными кистями рук и узкими ступнями. К моему удивлению то, что я был босым и одет в хламиду, более приличествующую монаху, холода я почти не чувствовал, только голова была непривычно чувствительна к обдававшему ее холодному осеннему воздуху, из чего я сделал вывод, что моей непослушной кудрявой шевелюры у меня больше нет. Оказаться в Англии (а то, что это именно Англия, я был абсолютно уверен) по собственной воле я не мог, делать там мне было решительно нечего. Выжить при прямом попадании в мой самолет из зенитного орудия я тем более не мог — я точно помню, что не катапультировался, попросту не успел. Я должен был погибнуть, но почему-то я жив, хоть и при весьма странных обстоятельствах. Вывод напрашивался только один: я действительно погиб, но моя душа почему-то отправилась не на тот свет, а угодила в чужое тело. Куда подевалась душа его предыдущего хозяина, было совершенно неясно. Согласно дикой логике, что прослеживалась в сделанном мною открытии, она должна была попасть в мое прежнее тело, но от тела Фаруха Бахрами хорошо если горстка пепла осталась, а скорее всего, не осталось даже ее.

Я всегда отличался чрезмерным для своих экзальтированных земляков материализмом (точнее, склонностью всему на свете искать логическое объяснение) и слабой религиозностью. Более того — я по складу мышления, по менталитету, даже в своих бытовых пристрастиях скорее европеец, чем иранец, а заставить меня паниковать и метаться может разве что осознание того, я ровным счетом ничего не понимаю в происходящем. Помню, мой отец, очень верующий человек, хоть и не одобривший пришедших к власти фанатиков, удивлялся и возмущался этой моей черте. Ему сама идея переселения души казалась дикой и кощунственной, а я находил ее довольно логичной и вполне возможной. Именно эта моя уверенность, наверное, и позволила мне спокойно принять то открытие, что я возродился в чужом теле, и не сойти с ума от столь резкого несоответствия между непоколебимой убежденностью в устройстве подлунного мира в соответствии с религиозными догмами, и открывшейся картиной. Я всегда допускал, что в этой Вселенной может быть все, что угодно, даже допускал существование параллельных миров и людей со способностями, присущими героям волшебных сказок. И если я сам с этим не сталкивался, это не значит, что этого не может быть в принципе.

Поняв, что со мной произошло, я успокоился. Даже невзирая на то, что я очутился в совершенно непривычной для меня среде, в полностью чужой стране, да еще и в непонятно каком времени (не исключено, что моя душа попутешествовала не только по пространству, но и по времени), я был уверен, что рано или поздно найду безопасное убежище и пойму, как действовать дальше. Встречи с людьми я немного опасался, но все же надеялся, что если подальше отойду от того злосчастного дома, уменьшу опасность нарваться на недоброжелателей.

Я вышел за пределы деревни и шел теперь по проселочной дороге. Ночь была пасмурной, никаких дорожных фонарей не наблюдалось, поэтому несколько раз споткнувшись о камни и едва не свалившись в придорожную канаву, я остановился. Судя по мирному сопению у моего уха, ребенок на моих руках спал. Глаза привыкли к темноте, но все же не настолько, чтобы я чувствовал себя в ней уверенно. Пробираться дальше практически ощупью мне не улыбалось. Далее мое новое тело повело себя совершенно необъяснимо. Левая рука с зажатой в ней палочкой поднялась, направив ее в небо, кисть описала небольшую загогулину, а губы сами собой прошептали:

— Люмос максима…

С кончика палочки сорвался необычайно яркий бело-голубой шар размером с баскетбольный мяч, взлетел над моей головой и застыл, освещая мертвенным светом все вокруг метров на пятьдесят. Дорога уходила прямиком в какой-то лесок, по бокам от нее простирались уже убранные поля, вокруг не было ни души.

Я выдохнул. Не зря память тела, оставшаяся от прежнего хозяина, не позволила мне выпустить палочку из рук. Я снова почувствовал прилив необъяснимого теплого чувства к этому предмету, должно быть, прежний хозяин этого тела его очень любил. Такую вещь нельзя не любить и не восхищаться ею. Еще не зная других возможностей палочки, которая, несомненно, была волшебной, я твердо решил не выпускать ее из рук ни при каких обстоятельствах. И тут…

— Убей мальчишку, идиот! — отчетливо раздался полный злобы и ненависти голос у меня над ухом. От испуга и неожиданности я едва не выронил этого самого мальчишку, продолжавшего мирно спать у меня на руках. Новообретенное тело сработало явно на чистых рефлексах: левая рука с палочкой тут же выбросилась вперед, я крутанулся на месте в ту сторону, откуда мне почудился голос, и принял боевую стойку с направленной в неведомого противника палочкой, с кончика которой сорвался красный луч. Но никого рядом с собой я не обнаружил. Дело — дрянь, сражаться с невидимкой даже с волшебной палочкой бессмысленно. Я застыл, напряженно всматриваясь вдаль.

— Что ты встал, как истукан! — уже знакомый, так похожий на мой новый, голос, снова раздался совсем рядом, но теперь я точно понял, что он звучит в моей голове, а вокруг никого нет. И еще понял, что прежний хозяин, пусть и в виде бесплотного духа, находится рядом со своим покинутым телом. И он зол, как легион шайтанов.

— Убей мальчишку, я сказал! Он нас погубит! — по-змеиному шипел голос, и тут я почувствовал, что меня словно выпихивает из этого тела. Хозяин явно вознамерился вернуться и довершить начатое. Он убил мать и, наверное, отца этого мальчика, но почему-то не успел убить его самого. То-то мне тогда показалось, что мертвая женщина в доме — моих рук дело…

Я, продолжая прижимать мальчишку к себе, опустился на землю, сосредоточившись на том, чтобы не позволить сознанию ускользнуть из тела. Ощущение было такое, будто чья-то невидимая рука схватила меня за шиворот и тянет куда-то вверх, пытаясь вытащить душу через макушку. В глазах плясали огненные сполохи, тело подергивало судорогой. Буквально каждой клеточкой я чувствовал ненависть и бессильное бешенство залезшего в мою голову обладателя голоса и был уверен, что будь он более материален, прикончил бы меня с особой жестокостью, а потом принялся бы за ребенка. Не знаю, что за отморозок прежде обитал в этом щуплом и долговязом туловище, но обратно он его не получит, решил я.

Неимоверным усилием воли мне удалось избавиться от ощущения выволакивания из тела. Я понял, что могу его сдерживать, по крайней мере, пока. Моя воля против его — что же, посмотрим, кто кого, подумал я. Голос зло рассмеялся:

— Думал, от меня так легко избавиться, кретин? Я еще вернусь! Я не могу умереть, даже не надейтесь, так Дамблдору и передай!

Вслед за этим наступила звенящая тишина. Дух (или кто он там), с позволения сказать, отступил и окопался. Кто такой этот Дамблдор, непонятно, но ясно, что встречи с ним мне лучше избегать, у него наверняка зуб на того парня, чье место я сейчас занимаю. Вряд ли он станет слушать мои бредни насчет переселения душ.

Наколдованный мной ранее светящийся шар продолжал зависать над моей головой, освещая окрестности. Я положил ребенка на землю, отчего он тут же проснулся и попытался встать, выпутываясь из одеяла и озираясь. Правый рукав моего балахона чуть задрался, и я увидел краешек рисунка, темневшего на бледной коже, что-то вроде татуировки. Я поднял его повыше и увидел, что это действительно очень искусно выполненная татуировка в виде черепа с выползающей из его оскаленного рта змеей. Не знаю, было ли виной переутомление или игра света от светящегося шара, но мне почудилось, что змея шевелится. Я тряхнул головой, отгоняя наваждение, и осторожно дотронулся левой рукой до рисунка.

Буквально через несколько мгновений воздух вокруг меня заклубился темными завихрениями, раздались громкие хлопки, словно от ракетниц, а затем из черного тумана проступили фигуры троих человек, одетых в такие же дурацкие балахоны, что был на мне. Лица их скрывали белые черепообразные маски из материала, напоминающего светлый металл. Я смотрел на них, не шевелясь и не зная, чего ждать от их появления.

Один из них сделал шаг в мою сторону и склонился в низком почтительном поклоне.

— Милорд, — судя по голосу, это была женщина, — мы прибыли на ваш зов. Какие будут распоряжения?

Милорд, значит… А этот парень наверняка знатного происхождения, раз его называют именно так, да еще и кланяются, словно шаху. Это, надо полагать, его, точнее, теперь уже моя свита. Знать бы еще, что они могут выкинуть, когда поймут, что их настоящий милорд куда-то запропастился, а его место занял какой-то чужестранец.

Тем временем обратившаяся ко мне женщина сорвала маску, и я увидел ее лицо. Молодая, хотя и постарше той, что лежит мертвой в покинутом мною доме, красива какой-то немного зловещей красотой — черные вьющиеся волосы, огромные черные глаза на узком лице с волевым подбородком, чересчур яркие, словно напомаженные губы. Она смотрела на меня так, словно видит перед собой по меньшей мере божество — таким восторгом и преклонением светились ее глаза. Мне стало неловко от этого взгляда. Я кашлянул, не зная, как вообще обращаться к этим людям и давая понять, что предоставляю инициативу действовать дальше именно им.

— Повелитель, — теперь ее голос был полон нескрываемого беспокойства, — вам опасно здесь находиться. Вы совершили то, что хотели?

А что я хотел? Если моей, точнее этого загадочного «милорда» целью было убийство тех двух молодых людей, то да — совершил. Теперь, наверное, стоит озадачиться тем, как бы получше спрятаться — наверняка меня будут искать, если уже не ищут.

В этот момент сидевший все это время на земле мальчишка решил напомнить о себе и снова заревел. Эта вполне нормальная реакция для замерзшего, напуганного и уставшего ребенка произвела на женщину эффект пощечины. Она уставилась на него с ужасом и, направив на него дрожащий указательный палец, прошептала:

— Это… что?..

— Мальчик, — тихо ответил я.

Женщина подняла на меня глаза, в которых было такое выражение, словно я принес в дом ядовитую змею и теперь пытаюсь заставить домочадцев относиться к ней как к члену семьи. Двое ее спутников переглянулись и уставились на меня, выражений их лиц за масками я видеть не мог, но и они, кажется, были сильно удивлены.

— И он… жив? — тем же голосом прошептала женщина.

— Как видите, — пробурчал я, поднимая парнишку на руки. Неужели они ожидали, что убивая его родителей, их господин уберет и годовалого ребенка, как ненужного свидетеля? Или вся эта операция затевалась именно для того, чтобы убить мальчика? Это в какую же секту я умудрился вляпаться? Сатанистов, практикующих человеческие жертвоприношения? Или в команду спятивших ученых, ставящих опыты на людях и использующих органы маленьких детей в качестве материалов для своих экспериментов? Последнее, кстати, ближе к истине — наверняка моя палочка является какой-то новой сверхсекретной разработкой, а их впечатляющее появление осуществилось с помощью телепорта. Если они поймут, кто я, меня точно расщепят на молекулы. Или принесут в жертву на черной мессе, или как там у них называется этот ритуал.

Все по-прежнему смотрели на меня с ожиданием. Я решил, что раз уж эти люди считают меня своим предводителем, попробую этим воспользоваться. Должна же у них быть какая-нибудь штаб-квартира, где они собираются, вот пусть и ведут меня туда. На месте мне будет легче сориентироваться, с чем и с кем мне отныне предстоит иметь дело.

— Полагаю, пора отправляться домой, — сказал я, стараясь придать своим интонациям как можно больше спокойного величия, раз уж я — «лорд». Эти английские аристократы должны разговаривать именно в такой манере, во всяком случае, мне всегда так казалось, потому что настоящих английских аристократов я видел только по телевизору, да читал о них в книгах.

— Куда именно вы желаете отправиться, повелитель? — спросила женщина, все еще с какой-то опаской косясь на ребенка.

— На ваше усмотрение, — ответил я. — Проводите меня, я очень устал.

Женщина и один из мужчин в маске переглянулись, обменялись едва заметными кивками, а затем все трое взялись за руки, женщина и ее другой спутник, явно робея, подхватили меня под локти… и через мгновение свет померк у меня перед глазами.

Ощущение было такое, словно меня скрутило и поволокло через шланг от пылесоса куда-то в бесконечность. Прибавьте к этому сильнейшую дезориентированность в пространстве и тошноту, и у вас возникнет примерное представление, что я ощутил.

Сперва я даже не понял толком, где очутился, только стоял, зажмурившись и борясь с тошнотой и сдавлением в груди. Я сразу понял, что это у них такой способ перемещения, причем все они к нему привычны, однако я чувствовал себя хуже, чем после выполнения «мертвой петли». Мои сопровождающие это заметили, и женщина обеспокоенно принялась заглядывать мне в лицо.

— Милорд, вам плохо?

— Просто устал, — буркнул я, протягивая ей мальчишку, на которого наше перемещение, кажется, не произвело столь сильного впечатления — он уже не спал, но и не плакал, разглядывая присутствующих и обстановку с любопытством. — Возьмите кто-нибудь ребенка и позаботьтесь о нем, — с этими словами я протянул его женщине.

Та медленно подошла ко мне и неумело взяла его на руки. Я наконец-то решил оглядеться. Место, в которое мы прибыли, почему-то зародило в моем мозгу ассоциации с Баскервиль-холлом (да, я читал Конан Дойля, как ни странно), во всяком случае, я тогда примерно так и представлял его себе — просторный зал, полный мрачноватого величия, которое ему придавали стенные панели темного дерева, огромный камин, в котором можно было спокойно зажарить целого оленя, оленьи же рога над ним и развешанные по стенам алебарды, мечи, пики и аркебузы (надо потом поближе познакомиться с ним, старинное оружие, как восточное, так и европейское, всегда привлекало меня). Посреди залы стоял массивный стол персон как минимум на двадцать с двумя рядами столь же внушительных стульев по обе его стороны и несколькими тяжелыми бронзовыми канделябрами с горящими свечами в них. Кроме того, на стенах располагалось несколько факелов, горевших неожиданно ровным и без малейшего чада пламенем. Никаких признаков в этом доме электрического освещения я не заметил.

Кроме нас четверых и мальчика в помещении находилось еще несколько человек. Первым мне в глаза бросился высокий стройный мужчина, одетый в костюм, которые носили, наверное, годах так в тридцатых, а поверх него — в темный плащ из тяжелого шелка, с серебряными застежками. Самой примечательно чертой в нем были его длинные и невероятно светлые волосы, я таких ярких блондинов раньше никогда не встречал, даже не предполагал, что такое возможно. Краска, наверное. Вытянутое холеное лицо хранило следы бессонной ночи. Рядом с ним стоял коренастый мужчина неопределенного возраста с густой темной шевелюрой и грубыми чертами лица.

Другие присутствующие были также мужчинами и одеты были так же странно, что и остальные — в длиннополые плащи из темных тканей, некоторые — в уже знакомых мне масках. Все они, выстроившись полукругом в почтительной позе, стояли в нескольких шагах от меня и молчали, пожирая меня глазами.

— Позаботиться, милорд? — черноволосая женщина продолжала держать ребенка на вытянутых руках, словно опасаясь, что он сейчас обмочит ей платье. Я почувствовал раздражение.

— Позаботиться, я сказал, — я повысил голос и с удовольствием заметил, как все присутствующие вытянулись в струнку, словно рядовые при появлении генерала. — Или вы не знаете, что обычно делают с маленькими детьми? Так спросите того, кто знает. Накормите и уложите спать — по-моему, это все, что ему сейчас нужно.

Наверное, если бы я попросил сейчас пустить этого мальчишку на абгушт1, эти люди удивились бы меньше. Точно, психи. Или это я — псих… Точнее, тот, кто обитал в этом теле прежде. Тем не менее, мои недовольные интонации подействовали — странная женщина молча кивнула и вышла вместе с ребенком на руках.

Ко мне подошел один из тех в масках, что привели меня сюда, и, отвесив поклон, который легко можно было бы назвать подобострастным, заглянул в глаза:

— Повелитель, не хотите ли отдохнуть?

Должно быть, это — хозяин этого дома. Отдохнуть я не просто хотел, я буквально валился с ног, а в голове был такой сумбур, что наиболее разумным способом справиться с вихрем мыслей, незнакомых ощущений и почти полного непонимания происходящего будет провалиться в длительный сон, чтобы дать мозгу хоть немного отдохнуть. Строить далеко идущие стратегические планы следует только на свежую голову, а моя голова была сейчас какой угодно, но точно не свежей.

Я кивнул:

— Пожалуй.

Мужчина хлопнул в ладоши и позвал:

— Старки! — а я с трудом удержался, чтобы не вздрогнуть от неожиданности.

Передо мной прямо из воздуха появился гном. Странное существо ростом чуть выше моего колена, с огромными ушами и выпученными светлыми глазами размером с теннисный мяч. Одето оно было в какую-то тряпку грязно-белого цвета, напоминающую застиранное полотенце. Существо низко поклонилось, почти чиркнув кончиком острого носа по полу, и пропищало:

— Старки пришел, хозяин.

«Интересный результат скрещивания, — подумал я. — Только кого и с кем — непонятно. Завтра узнаю».

— Проводи повелителя до его апартаментов, — сказал хозяин. — Не желаете поужинать?

Я отрицательно помотал головой. Есть, как ни странно, не хотелось совершенно. Гном опять поклонился до самого пола и направился к выходу из залы, я пошел за ним.

Коридоры дома, по которому вело меня это существо, были под стать главной зале: мрачно-величественные, отделанные панелями в темных тонах, на всем лежала печать богатства и вкуса, правда, довольно своеобразного. Шелест моего плаща был единственным звуком, нарушавшим тишину, так как и я, и гном были босыми.

Наконец мы очутились у каких-то дверей, гном дотронулся до нее кончиками пальцев, отчего тяжелые на вид створки легко и беззвучно распахнулись. Гном снова отвесил мне земной поклон и пискнул придушено:

— Добро пожаловать, милорд.

Я вошел, сразу же двери снова закрылись, а гном, видимо, остался снаружи. Я пожал плечами. Должно быть, у них так было принято, или же я прежний не терпел этих существ в своих покоях. Что ж, тем лучше.

«Мои апартаменты» представляли собой большой кабинет с письменным столом и огромным количеством книг на полках до самого потолка, и спальня с такой большой кроватью, что, кажется, я мог бы улечься поперек и еще осталось бы место. Комната была отделана в зелено-серых тонах, довольно приятных глазу. При виде этой кровати я еще сильнее почувствовал, насколько устал за этот бесконечный, странный, ни на что не похожий день. Я стащил с себя свою робу (под ней, кстати, ничего не было), забрался под одеяло и отключился буквально через полминуты, хотя думал, что обилие впечатлений и мыслей обеспечит мне еще и бессонную ночь, даже несмотря на усталость.

* * *

Мне снились сны — яркие, невероятно реалистичные и при этом совершенно фантастические. Это теперь я понимаю, что новое тело так своеобразно знакомило меня с прошлым и настоящим покинувшего его хозяина. А может быть это — влияние близкого соседства с ним не упокоенного духа. Или — выверты подсознания. Я не знаю, я никогда не был силен в нейрофизиологии и анатомии человеческого мозга, а также в мистицизме, эзотерике и прочих сферах, занимающихся столь тонкими материями. Даже теперь я слабо представляю природу того, что происходит вокруг меня и частью чего стал я сам. Я просто принял это, как принимают неизбежное.

Я видел себя мальчишкой в поношенной одежде, в каком-то унылом месте, напоминавшим сиротский приют (да, наверняка, и бывшим им), видел, как на меня налетает более рослый парень и больно толкает локтем в грудь, отчего я падаю на спину и разбиваю затылок; я ощущаю всепоглощающую ненависть к нему, я буквально испепеляю взглядом его удаляющуюся спину и чувствую, как во мне огненным вихрем закручивается желание причинить ему боль, какую он причинил мне, а затем я вижу, как этот самый парень кубарем летит с лестницы, пересчитывая ступени своей головой, и остается недвижим у ее подножия. Я понимаю, что это сделал я, одной лишь силой желания и мысли.

Я видел себя студентом школы, о существовании которой никогда не должен был узнать — Хогвартса, школы, где учат волшебству; перед моим взором проносились картины моей учебы, чудес, что творили по мановению волшебной палочки окружающие и я сам, успехи и неудачи, друзья и недруги. Видел разбомбленный Лондон, людей в военной форме, чувствовал липкий страх самому однажды оказаться погребенным под развалинами дома и желание сделать все, чтобы больше никогда этого страха не испытывать.

Я убивал каких-то людей с помощью той же палочки, что была у меня в руках при «воскрешении», с ее же помощью причинял ею боль другим, видел, как покоряются моей силе те, кто еще недавно не воспринимал меня всерьез. Я произносил перед ними речи о нашей избранности и предначертании править теми, кто лишен нашего дара, и теми, кто считает нас равными этим «лишенцам». Все эти видения сменялись в каком-то совершенно произвольном порядке, ни о какой системе или хронологичности не было и речи. Они воспринимались мною скорее как увлекательный фильм, в который я каким-то образом попал. Я прекрасно понимал, что вижу не просто сон, а прошлое того, кто против собственной воли предоставил мне свое тело. Мозг-то достался мне от прежнего хозяина, так же как и его память, услужливо открывшаяся передо мной.

* * *

Я проснулся оттого, что у меня болела голова. Некоторое время я продолжил лежать с закрытыми глазами, наслаждаясь мягкостью и теплотой постели, и только несколько раз потянувшись, рискнул открыть глаза.

Увидев незнакомую обстановку, я моментально вспомнил обо всем, что со мной произошло за последние сутки — и свой последний вылет, и вспышку, и пробуждение в чужом теле, и тех, кто привел меня в этот дом. А главное — все, что снилось мне этой ночью.

Я выполз из-под тяжелого одеяла, подбитого изумрудно-зеленым шелком, и огляделся в поисках чего бы на себя накинуть. Вчера на мне была какая-то монашеская хламида, и все. Надо полагать, если хозяева позаботились о моей одежде, сегодня мне принесут примерно то же самое. И верно: в ногах кровати лежала очень похожая на вчерашнюю одежда, только чистая и отглаженная, а кроме того — комплект белья довольно старомодного покроя. Роба была из дорогого тонкого сукна, темно-серая, с широкими рукавами и серебряными застежками в виде змеек у горла.

Я скривился, но принялся одеваться. Странная манера одеваться у меня прежнего, ну да ладно, все лучше, чем голышом разгуливать.

Пока я одевался, я успел разглядеть получше доставшееся мне тело. Оно было неестественно худое, с очень светлой кожей и длинными конечностями, почти безволосое. Возраст прежнего владельца точному определению не поддавался, ему могло быть от тридцати пяти до пятидесяти пяти. Скорее второе — раз я помнил события Второй мировой, я должен был родиться самое примерно году эдак в тридцатом. Определенно, со спортом этот Том Риддл не дружил. Интересно, а не были ли они с той красивой дамой, которую (я теперь точно это знал) зовут Беллатрикс, любовниками, подумал я, с облегчением заметив, что первичные половые признаки на месте и даже не совсем позорного размера. Уж больно восторженно она на меня вчера пялилась, не по-дружески.

Настойчиво давал о себе знать мочевой пузырь, и я принялся искать туалет. Нашел быстро — одна из дверей вела как раз в уборную. Сделав свои дела, я прошел в ванную и, заметив на стене круглое зеркало, с опаской подошел к нему, плохо представляя себе, что за физиономию там увижу.

Оттуда на меня взирал несколько неприятный тип, чей возраст также определить было сложно. Когда-то явно красивый, только теперь черты лица как будто стерлись, точно после сильного ожога и десятка пластических операций. Глаза темные, но в глубине их то и дело мелькали багровые сполохи. Волосы тоже темные и слегка волнистые, но сильно поредевшие и с залысинами на висках, тонкие как лезвия губы и болезненно-белая кожа. Картину дополнял странной формы нос, словно пластический хирург пожадничал тканей на его восстановление, и теперь это было больше похоже на небольшую выпуклость на лице, снабженную двумя отверстиями на месте ноздрей.

— Что же ты с собой сделал, идиот? — спросил я свое отражение. На английском.

Я вернулся из ванной комнаты в спальню и, усевшись на кровати, снова принялся думать и приводить в порядок тот сумбурный поток информации, что получил сегодня ночью.

Итак, что я имею. Отныне меня зовут лорд Волдеморт (на редкость дурацкое имя, как по мне) и я — волшебник, как ни дико это звучит. Я являюсь идеологом и, с позволения сказать, мозгом довольно одиозной политической группировки, которую смело можно назвать террористической организацией, во всяком случае, судя по тому, что я увидел в своем сне.

Жизненное и политическое кредо того, кто называл себя Лордом Волдемортом, представляло собой компиляцию из идей, почерпнутых из небезызвестной «Майн кампф», трудов Ницше и собственных бредовых представлений о мире и месте волшебников в нем. По мнению прежнего обладателя моего тела, волшебники есть высшая каста, «сверхчеловеки», которым и должен принадлежать этот мир, а обычным людям, то есть маглам, в лучшем случае уготована роль рабов для обеспечения потребностей представителей высшей расы. Смешение крови волшебников и маглов есть непотребство, хотя иногда от этих связей рождаются довольно сильные волшебники, и не стоит недооценивать полезность последних. Самые сильные и достойные светлого будущего волшебники — чистокровные, ниже стоят полукровки, еще ниже — маглорожденные, «грязнокровки». Впрочем, и они могут влиться в стройные ряды «сверхчеловеков», если разделят их идеологию и поклянутся в верности лидеру.

Кроме откровенного расистского бреда попадались и довольно интересные мысли. Например, обряды, основанные на крови, безоговорочно причисленные Министерством к категории темных. Да, среди них большую половину составляли именно направленные на причинение вреда сопернику, многие сильнейшие и не снимаемые проклятия, в том числе и родовые, были основаны на магии крови. Но немалая часть из них являлась исцеляющими, а также направленными на поддержание угасающих родов (хотя даже эти обряды не могли предотвратить главную проблему многих древних и чистокровных семейств — вырождение вследствие близкородственных браков). Согласно современному магическому законодательству, любые ритуалы на крови были уголовно наказуемы — разными сроками заключения или денежными штрафами, в зависимости от тяжести, даже если целью обряда было исцеление.

Мой (точнее, лорда Волдеморта) главный враг — тот самый мальчик, которого я вынес из дома его родителей. Теперь-то я точно знал, что шел туда убивать именно его. Но не смог: когда я убил его мать, пытавшуюся своим телом заслонить от меня сына, что-то пошло не так. Убивающее проклятие не причинило мальчишке никакого вреда, а меня, точнее — Волдеморта, выкинуло из тела. Должно было убить, но тоже почему-то не убило до конца, заставив болтаться в виде бесплотного духа между двумя мирами.

Какую угрозу для меня мог представлять годовалый ребенок — было толком не ясно. Еще не до конца проснувшаяся память нашептывала про какое-то пророчество, но его суть была покрыта мраком. Очень может быть, что в нем говорилось, что именно этот мальчик когда-нибудь убьет меня, вот я и подстраховался. То-то они вчера смотрели на меня как на ненормального, когда увидели, что я притащил ребенка, причем живого и невредимого, с собой. Они наверняка знали о том, что я шел в тот дом убивать именно мальчика. И никто не попытался меня остановить. Достойная своего лидера компания, что и говорить…

Главным врагом «номер два» является тот самый таинственный Дамблдор, которого поминал давеча «голос» (кстати, что-то он молчит, неужели все-таки убрался в преисподнюю?). Маглолюбец и демократ на первый взгляд, на второй — человек, последовательно и виртуозно гнущий свою линию в политике. С одной стороны — проповедование идей о том, что маги и маглы — братья навек, с другой — все его шаги в роли законодателя направлены на то, чтобы маги знали о маглах и их жизни как можно меньше, а маглы даже не подозревали о существовании магии. Человек, давно определивший для себя, что есть светлая магия и что есть темная, и успешно лоббирующий свою идеологию в обществе. Сторонник политики умиротворения, хотя является едва ли не сильнейшим магом своего времени и легко мог бы расправиться с политическим противниками собственными руками, даже не прибегая для этого услугами специально обученных людей. Возможно, причина в трусости и двуличии, думал я, но понимал, что на мое личное восприятие Дамблдора накладывается отношение к нему Риддла-Волдеморта, ненавидевшего и боявшегося его. Хотя возраст Дамблдора, почти подошедшего к столетнему юбилею, ему не помощник в проведении личных поединков в политическими противниками. Так или иначе, для меня этот Дамблдор опасен, как опасны и его люди, судя по результатам стычек с ними, когда ряды моей организации Упивающихся смертью регулярно несли потери в виде убитых и раненых. Есть, правда, вероятность, что он поверит в мою историю о переселении душ, особенно если среди волшебников такие случаи уже встречались, а если нет, следует держаться от него подальше.

Да и не только от него. Покинувший это тело, но околачивающийся где-то поблизости Риддл был психопатом. По-своему гениальным, но психом. И если я не начну вести себя соответственно, мои же сторонники заподозрят неладное и, чего доброго, постараются избавиться от меня и вернуть в тело дух его законного владельца. А мне как-то уж очень расхотелось помирать. Да и никогда особо не хотелось, хотя в силу своего военного ремесла я был готов к смерти всегда.

Мои размышления о перспективах пребывания в этом теле были прерваны нервным стуком в дверь и взволнованным голосом Беллатрикс Лестрейндж:

— Милорд, вы не спите?

Я вскочил на ноги, рефлекторно сжимая палочку. Что, уже пришли меня убивать?

— Войдите, — спокойно сказал я. Раз уж придется умирать во второй раз за последние сутки, умру как солдат, стоя.

Влетевшая в спальню Беллатрикс бесцеремонно схватила меня за руку и потащила к выходу, придушено шепча на ходу:

— Вам нужно спрятаться, милорд. В доме авроры, обыскивают каждый закоулок в доме. Ищут вас и Гарри Поттера.

__________________________________________

1 Абгушт — иранское блюдо, густой суп из мяса, гороха и овощей.

Когда мы вышли из моих покоев и почти побежали куда-то по коридору, я невольно выдернул свою руку из руки женщины и предпочел просто следовать за ней. Я не привык, чтобы меня держала за руку красивая, да еще и замужняя, женщина, в Иране это, мягко говоря, не принято. Как насчет этого в Англии, я не знал, но проверять опытным путем времени не было. К тому же я с удивлением обнаружил, что прикосновение мне неприятно. Размышлять о причинах этого я не стал, момент не слишком подходящий, поэтому просто спросил:

— Кого-нибудь арестовали?

— Рудольфуса с братом уже забрали, — в голосе женщины не слышалось сожаления о том, что ее муж арестован и непонятно, когда выйдет из тюрьмы. — Про остальных пока не знаю.

— Где мальчик?

Беллатрикс резко остановилась и уставилась мне прямо в зрачки странным взглядом, словно видела впервые.

— Он в безопасном месте, — не сразу ответила она. — Я взяла на себя смелость сохранить его для вас, милорд. Если он так важен для вас, что вы передумали…

— Передумал, — проворчал я и двинулся дальше, но, как оказалось, мы уже пришли. Беллатрикс подошла к неприметной нише в стене и коснулась ее поверхности серебряным кулоном в виде черепа с выползающей из него змеей. Каменная кладка разошлась, и мы вошли в образовавшийся проем. Что-то рвануло меня за солнечное сплетение и снова понесло в неизвестность, как это было вчера.

«Пунктом прибытия» оказалась просторная зала, похожая на ту, в которую меня привели в ту самую ночь, когда «я» убил родителей мальчика, только побольше и совершенно без мебели. Свет давали многочисленные факелы вдоль стен и пламя от огромного камина, в котором легко можно было бы зажарить верблюда. Как оказалось, нас ждали — здесь уже находилось около десятка человек, но знакомых по вчерашнему вечеру лиц не было. Однако память уже любезно подсказывала мне их имена. Эйвери — высокий и худой блондин с выпуклыми светлыми глазами и обширным ожогом на левой щеке, Макнейр — кряжистый и невысокий человек с бородой «лопатой» и обманчиво-туповатым выражением лица, Мальсибер — холеный и довольно красивый молодой мужчина, чем-то похожий на Саддама Хуссейна, только моложе и волосы светлее. Еще один, совсем мальчишка с виду — парень с пшеничными полосами и забавными веснушками на лице — Крауч-младший. Интересно, его отец в курсе, в какой компании сейчас находится его единственный наследник? Какой это будет удар по его репутации, когда все всплывет…

Были и другие, но их лица терялись в полумраке залы. При нашем появлении все как один склонились в почтительном поклоне.

— Милорд, — прохрипел Макнейр, — мы так опасались, что они до вас доберутся…

Я не дал ему договорить:

— Так опасались, что поспешили схорониться здесь, а спасать меня отправили женщину?

Макйнер побелел как полотно и попятился, а остальные опустили глаза в пол. Я почти физически ощутил исходящие от них волны страха перед физической расправой, и мне это было почему-то приятно. Настолько приятно, что захотелось закрепить эффект парой «Круциатусов».

Мгновение я раздумывал, не выполнить ли мне это желание, как проклятый голос, который, как я надеялся, уже больше никогда не услышу, прошипел мне прямо в ухо:

— Спроси, где мальчишка. И прекрати эти игры в гуманизм, идиот. Этот сопляк нас погубит.

Я дернулся всем телом и застыл. Со стороны это, наверное, выглядело так, словно я впал в прострацию, так как я заметил, как лица присутствующих вытянулись, и они уставились на меня с какой-то опаской. Я же в свою очередь приготовился к тому, что Риддл снова попытается «выпихнуть» меня из своего тела, однако этого не произошло, только навалилась дурная тяжесть, словно я стал весить раз в пять больше.

«Прикажи убить его, если у самого кишка тонка, солдат», — насмешливо шипел «Голос». Это придало мне сил, стало ясно, что на прежнюю атаку сил у него явно не хватает. А если попробовать с ним поговорить, способен ли он слышать меня, или эта связь односторонняя?

«Нас? — мысленно спросил я у своего невидимого собеседника. — Ты хотел сказать «тебя», наверное».

«Послушай, — в интонациях «Голоса» появились проникновенные нотки, которых раньше не было, — мы вполне можем сосуществовать мирно. Я понимаю, как тебе не хочется умирать во второй раз, но и ты меня пойми. Почему бы нам не разделить на двоих это тело, раз уж так случилось?»

«Тогда причем здесь ребенок? Хочешь сказать, что он способен нам в этом помешать?»

«Мальчишка опасен», — твердил голос. Не успел я уточнить, чем же именно может быть опасен годовалый младенец, как связь внезапно распалась — я понял это благодаря звенящей пустоте в голове и внезапной легкости в теле.

— Трус! — кажется, я произнес это вслух, потому что лицо Макнейра, все это время пялившегося на меня, побледнело еще сильнее, хотя дальше, кажется, было уже некуда бледнеть, и он пошатнулся, словно от пощечины. На меня пахнуло волной такого животного ужаса перед предстоящей смертью, что даже стало противно. Я отвернулся и принялся расхаживать по зале, постукивая палочкой о ладонь правой руки. Мои слуги (называть их соратниками язык не поворачивался) отступили к стенам, чтобы ничем не мешать моим перемещениям.

Сосуществование в одном теле с маньяком, зацикленным на убийстве ребенка, меня не особо вдохновляло. Яснее ясного, что свои попытки убедить меня в необходимости устранения мальчика он не оставит. Пока Риддл способен только словесно общаться со мной, но кто знает — вдруг эта связь между нами окрепнет до такой степени, что он сможет влиять на мои поступки. Не хотелось бы превратиться в психа. Я, может, и не святой, но мне моя личность пока что дорога. И почему, будь оно все проклято, дух Риддла до сих пор болтается между небом и землей, вместо того, чтобы отправиться туда, куда должны попадать души подобных ему людей?

Вопросов было слишком много, а способов их решения — ни одного. И я даже понятия не имел, какой из этих вопросов следует обмозговывать в первую очередь, а какие отложить на потом.

— Сколько мы здесь пробудем? — я отыскал глазами Беллатрикс.

— Не знаю точно, милорд, — ответила она. — По крайней мере, до тех пор, пока авроры не уберутся из нашего дома. Старки обещал предупредить нас, когда это произойдет.

От одного до трех суток, прикинул я. И это если они не догадаются оставить там засаду. Тогда это вообще растянется на неопределенный срок. Я оглядел присутствующих.

— Где мы вообще находимся? — спросил я.

— Это специальное убежище семьи Лестрейнджей, милорд, — ответила Беллатрикс. — Построено как раз для таких случаев. Попасть сюда могут лишь обладатели Метки.

Значит, авроры сюда точно не сунутся. Если только в наших рядах не затесался их агент. Я уселся на пол, сложив ноги «по-турецки» — думать сидя мне всегда было сподручнее. Кроме того, никакой мебели здесь все равно не было. От каменного пола ощутимо тянуло холодом, и я прошептал Согревающее.

Кажется, спокойной жизни в этом новом теле мне не видать. Явно моя организация находится вне закона и, хотя и доставляет существующей власти бездну неприятностей, как и всякая другая террористическая организация, до господства над магическим миром ей далеко, раз уж нам приходится прятаться по подземельям, пока Аврорат шерстит дома тех, кого считает моими сторонниками. Насколько я помнил, Риддл в ходе прошлых выборов министра магии выставлял свою кандидатуру, но с треском провалил кампанию, не без деятельного участия Дамблдора. Я не знаю, что именно после этого фиаско толкнуло Риддла на путь террора — любой здравомыслящий политик предпринял бы следующую легитимную попытку стать у власти, и постарался бы учесть прежние ошибки. Риддл же в открытую начал проповедовать свои расистские теории и, пользуясь тем, что многие чистокровные семейства (особенно из тех, что всегда практиковали Темную магию) после Второй мировой войны оказались поражены во многих правах, начал активно вербовать волшебников из этой категории, особенно молодежь. Собственной харизмы и умения убеждать людей ему было не занимать, кроме того семена падали на хорошо удобренную почву — многие хотели взять реванш и показать «паршивым маглолюбцам и зарвавшимся грязнокровкам», кто должен быть главным в магическом мире. Судя по всему, поражение на выборах словно переключило в Риддле какой-то рычаг, отчего тот стремительно начал скатываться в безумие. Он и раньше-то не был ангелом, но как политик мог подавать надежды, теперь же иначе чем повредившимся разумом я его стремление убить годовалого ребенка объяснить не мог. В еще не до конца восстановившейся памяти шевелилось что-то о каком-то пророчестве, касающемся мальчика, это отчасти объясняло его манию, но лишь утверждало меня в мысли, что Риддл — псих. Точного текста пророчества я не знал, знал только, что оно было произнесено, но кем, когда и что там вообще говорилось — здесь память безмолвствовала.

Так или иначе, главой этой шайки фанатиков мне оставаться не хотелось, на фанатиков я и на родине насмотрелся за последние два года. Никогда не грезил карьерой политика, тем более не мечтал стать похожим на какого-нибудь Гитлера, чтобы полжизни прятаться от властей по подвалам, а оставшиеся полжизни лезть вон из кожи, чтобы удержать власть ценой потоков крови. Нет, я всегда знал, что политика — работа грязная, а добродетель политиков — фикция, и невозможно оставаться абсолютно чистеньким, имея дело с грязью. И понимал, что, в конце концов — кто-то же должен взять на себя и эту работу. Но это точно буду не я.

А с самим Риддлом нужно было что-то делать. И в первую очередь следовало узнать, почему его душа все еще в нашем мире, и как отправить ее туда, где ей самое место. Память восстановилась не до конца, и если я так и не вспомню всего, что «я» сотворил в своей прошлой ипостаси, на помощь могут прийти книги. Я почему-то был уверен, что и своему непонятному нынешнему положению «между небом и землей», а также физическому уродству Риддл обязан именно рискованным экспериментам в самых темных областях магии, осталось только узнать, каким именно.

…Должно быть, я впал в транс или самым обыкновенным образом заснул сидя, но внезапно я увидел себя в темной, богато убранной комнате, сидевшим в кресле с высокой спинкой, а передо мной, преклонив одно колено, стоял совсем молодой тощий темноволосый парнишка в черном плаще с капюшоном и, глядя мне в глаза, говорил чуть хрипловатым от волнения голосом:

— … Грядет тот, у кого хватит могущества победить Темного Лорда рожденный теми, кто трижды бросал ему вызов, рожденный на исходе седьмого месяца... Она повторила это несколько раз. Это все, милорд, что мне удалось услышать, — на этих словах он виновато опустил голову, в полной готовности к наказанию.

Однако наказывать его я не спешил. Лениво постукивая палочкой по ладони, я произнес:

— Посмотри мне в глаза, — и когда парень выполнил приказ, бесцеремонно ворвался в его память.

Мальчишка не лгал — он действительно не смог дослушать пророчество до конца. Я в подробностях увидел события того вечера: он подслушивал за чуть приоткрытой дверью в каком-то грязном и темном коридоре, и когда прозвучали слова про седьмой месяц, откуда-то снизу раздались ругательства и грубый окрик:

— Снейп, гаденыш, ты собираешься платить за комнату, или ты решил, что у меня тут ночлежка для нищих?! Гони сюда пять галеонов и катись к чертям!

Снейп испуганной тенью метнулся от двери куда-то по коридору и ссыпался по лестнице вниз, где его ждал неопрятного вида старик с длинной седой бородой.

— Ты что там делал, говнюк? — рявкнул он. — Хотел обокрасть кого-то из жильцов?

Парнишка вынул из кармана несколько монет, сунул их трактирщику и прошипел:

— Да подавитесь вы! — после чего почти выбежал из этой грязной забегаловки.

Я вышел из его разума так же резко и неаккуратно, как и вошел. Снейп почти упал лицом в пол, держась за голову и изо всех сил стараясь не стонать. Я чувствовал его боль, но мне было все равно, я специально не стал деликатничать, копаясь в его памяти, не допуская, впрочем, слишком разрушительного воздействия на его разум — его здравый рассудок мне еще пригодится.

— Ты свободен, — сказал я, когда он немного пришел в себя и выпрямился, ожидая моей реакции. — Никому не рассказывай о том, что слышал. Тем более что все это, скорее всего, просто бредни спятившей дамочки. Ступай…

Сон (или видение) оборвался резко, словно меня кто-то толкнул в плечо. Я снова увидел себя сидящим на каменном полу в окружении людей в темных накидках. Не знаю, сколько времени прошло, кажется, не очень много. Мое выпадение из реальности для них или прошло незамеченным, или они уже привыкли к подобному, во всяком случае никто не пялился на меня в недоумении.

Восстанавливались ли таким образом картины из прошлого Риддла в моей памяти, или же сам Риддл послал мне это сновидение, неважно. Увиденное мной многое проясняло. Во-первых, стало более понятно, почему Риддл так жаждал смерти этого мальчика (неважно, каким образом он вычислил, что именно Гарри Поттер — герой пророчества). Во-вторых — и я был в этом уверен — пророчество сбылось. Годовалый ребенок немыслимым образом все-таки убил того, кто называл себя Лордом Волдемортом. И теперь Риддл сколько угодно может шипеть мне в ухо о том, что мальчишка опасен — это не так. Свою миссию по уничтожению Темного Лорда он выполнил, и для меня, Фаруха Бахрами, занявшего это бренное тело, он не опасен. И не будет опасен, даже когда вырастет.

Я потерял счет времени. Сколько уже мы находились в этом подземелье, я не знал — может часов шесть, а может и все сутки. Насмерть перепуганные домовики притащили сюда кое-какую мебель, мне, как вождю, предоставили роскошный мягкий диван, все остальные расположились в креслах и на стульях. На ужин было холодное мясо (я опасливо покосился на него вначале, предположив, что это могла быть свинина, но это оказалась телятина), хлеб и вино, от которого я отказался — привычку соблюдать нормы ислама не так просто изжить, даже в чужом теле.

Часы тянулись медленно, словно черепаха по песку. Риддл молчал, чему я несказанно был рад. Не знаю, понял ли он, что я не купился на его демонстрацию насчет опасности мальчика, но если понял, значит, готовит новую атаку на меня.

Воспользовавшись временной передышкой, я продолжил обдумывать свои дальнейшие действия. Избавиться от ребенка все-таки нужно, но в хорошем смысле. У него наверняка остались родственники, но даже если и нет, находиться в компании членов террористической группировки — не самый лучший вариант для ребенка. Необходимо разведать насчёт его бабушек-дедушек и прочих, живых, членов семьи, и постараться незаметно подкинуть им Гарри, а дальше пусть разбираются с ним сами, я сделал то, что должен был сделать нормальный мужчина — вытащил ребенка из рушащегося дома, спас ему жизнь, теперь неплохо бы позаботиться о себе. Риддл так или иначе привязан к этому телу — если бы он мог занять чье-то еще, он бы это сделал, кандидатов предостаточно. Значит, он большую часть времени будет находиться рядом со мной и вряд ли сможет как-то еще навредить ребенку.

Задачей первостепенной важности по-прежнему было избавиться от Риддла. Здесь я чувствовал свое бессилие — хозяин явно не станет делиться со мной своей памятью о данном вопросе. Мне оставалось только дождаться относительной свободы и добраться до чьей-нибудь фамильной библиотеки, Малфоев или Лестрейнджей. Грамотно искать информацию я научился за годы учебы в Гарварде, так что есть шанс, что все-таки найду способ спровадить его куда подальше без возможности возвращения.

Я не помню, как отключился, потому что едва не подпрыгнул на месте, когда Беллатрикс очень тихо окликнула меня:

— Милорд…

Я резко открыл глаза, она испугано отпрянула и так же тихо пояснила:

— Мы можем перейти в другое место, милорд. В доме остались дежурить авроры, но зато Малфой на свободе и его поместье свободно.

Я вскочил на ноги.

— Так чего мы ждем?

Перенос с помощью порт-ключа оказался не намного приятнее аппарации, но я даже рад был этой встряске — она помогла избавиться от остатков сонливости. Переместились только мы вдвоем с Беллатрикс, остальные, судя по всему, должны были позаботиться о себе сами. Тем лучше. Они наверняка ждут от меня каких-то стратегических решений, а их у меня нет и в помине, кроме одного — покинуть эту теплую компанию как можно скорее. Явного лидера, кроме меня, среди них не наблюдается, так что рано или поздно организация распадется сама или ее уничтожат власти.

У Малфоев нас встретили замученный хозяин поместья и его насмерть перепуганная жена. Судя по остаточному бардаку, который еще не до конца успели убрать эльфы, обыск тут учинили серьезный. Только бы библиотеку не разорили.

— Милорд, — у Малфоя дрожали губы, он был бледен, как простыня, — у меня плохая новость…

— Я даже не сомневался, что услышу это от тебя, Люциус, — я опять поймал себя на ощущении, что чувствовать его страх мне неимоверно приятно. — Говори, не тяни, я все равно узнаю.

— Они забрали Поттера… — Малфой втянул голову в плечи, словно надеясь, что это спасет его от наказания. — Нарцисса спрятала его, но они грозили забрать нашего Драко, если мы не расскажем им, где Поттер. Муди уже схватил его и понес к выходу, и Цисси не выдержала…

Я перевел взгляд на его жену, которая бледностью могла бы поспорить сейчас со снегом. Казалось, она вот-вот свалится в обморок, но сжатые в напряжении губы и решительный взгляд мне прямо в глаза говорили о том, что она ни минуты не жалеет о сделанном.

— Я заставил ее, милорд, — еще тише прошептал Малфой, решив, что сейчас я наброшусь на его жену. — Я виноват…

Какое благородство, подумал я. А ведь этот надутый павлин, должно быть, любит свою жену, раз готов подставиться под наказание, лишь бы я не трогал ее. Знали бы они, что известие о том, что мальчишку забрали авроры, сняло с меня лишний груз. Но соблюсти условия игры все же необходимо.

— Ваше счастье, Люциус, что я изменил свои планы насчет мальчишки, — небрежно произнес я, отходя от обоих супругов в сторону и давая им возможность прийти в себя. — Я не в восторге от того, что вы его так бездарно упустили, но я это переживу. В настоящее время мне несколько не до него, поэтому путь люди Дамблдора пока потешат себя тем, что смогли на время вырвать у меня из рук мой трофей.

— Если повелитель прикажет, мы сделаем все и вернем его, чтобы вы довершили начатое, — с фанатичным блеском в глазах сказала Беллатрикс, но я сделал предостерегающий жест рукой:

— Не стоит торопиться, Белла. Признаюсь, на сынка Поттеров у меня были совершенно другие планы, но я решил их изменить.

— Но как же пророчество, милорд… — растерялась Беллатрикс.

— Пророчество истеричной бабы, вообразившей себя древнегреческой пифией? — я старательно изобразил на лице пренебрежение. — Я был глуп, когда решил, что его невозможно изменить или обойти. Но еще не поздно все исправить.

— Вы решили сохранить ему жизнь?

— Более того: я намерен сделать из него своего союзника, а в будущем — возможно и преемника. Мальчишка своей стихийной магией сумел отразить мою «Аваду» — это ли не показатель сильного волшебника? Лучше будет иметь его в друзьях, когда он вырастет, чем во врагах, разве нет?

При этих словах лица присутствующих слегка вытянулись. Кажется, я несу дичь, несвойственную Риддлу. Хотя чему они удивляются? Любой нормальный вождь рано или поздно начинает задумываться о преемнике. В качестве последнего в планах обычно выступает либо сын, либо внук, либо кто-то из наиболее близких младших родственников. Своих детей у Риддла нет, насколько я понял, так почему бы ему не выбрать в наследники сироту, пусть даже сироту его же стараниями? Понятно, что Том не совсем нормален, но все же — почему мои слова о возможном преемнике заставили этих троих вытаращить глаза? Или они рассчитывали на то, что это почетное место я готовлю для Драко?

* * *

Потянулись томительные дни. Аврорат зверствовал, хватая всех без разбору, поэтому основной костяк «Упивающихся смертью» вынужден был уйти в глубокое подполье. Малфоев «пасли», но щедрые финансовые подношения, сделанные Люциусом нужным людям, позволяли ему пользоваться относительной свободой в виде домашнего ареста, который даже не распространялся на Нарциссу, у которой Метки не было. Макнейр был арестован, но клялся, что действовал под «Империусом», Эйвери, Крауч и Мальсибер тоже арестованы, но держались стойко. Зато Каркаров заливался соловьем, сдавая всех, о ком мог вспомнить. Снейп просто исчез в неизвестном направлении. Я только порадовался за него, непонятно почему, но я чувствовал себя очень виноватым перед ним. Словно что-то наобещал и вероломно нарушил свое обещание.

Муж и свояк Беллатрикс прятались где-то во Франции, сама же она постоянно крутилась в Малфой-мэноре, мозоля мне глаза и смущая меня своими излишне декольтированными нарядами. Судя по тому, что она не изъявила желание разделить с мужем его изгнание, а торчала здесь, у нее на меня были далеко идущие планы. Она мне нравилась, но не более того — я с прискорбием обнаружил, что это тело на женскую красоту не реагирует соответственным образом, к тому же Беллатрикс изначально не была «моим типом», я предпочитал женщин поскромнее и попроще. Но ни вынужденное затворничество и безделье, ни осторожные атаки миссис Лестрейндж не были причинами того, что через неделю я готов был пустить себе «Аваду» в лоб.

Я был прав, когда думал, что Риддл взял передышку, чтобы собраться с силами и приняться за меня как следует. Я только не предполагал, что бесплотный дух способен настолько отравить жизнь. Попытки вытряхнуть меня из тела повторялись постоянно, я держался из последних сил, каждый раз мне казалось, что умираю, но каждый раз я приходил в себя лежащим на полу, с дикой болью в голове и не в состоянии шевельнуть ни одним мускулом. После первой из атак, заставшей меня, к счастью, в отведенных мне покоях, я решил полностью отказаться выходить куда-либо, кроме библиотеки. Еду мне доставляли прямо в спальню и вообще только рады были тому, что я отгородился ото всех обитателей Малфой-мэнора. Риддл больше не пытался со мной говорить, только один-единственный раз прошипел в ухо насмешливо:

— Ты хотел войны, солдат? Ты ее получишь!

К постоянным попыткам завладеть телом Том прибавил ночные кошмары, так что через три дня я уже начинал бояться засыпать по ночам. Когда он понял, что картины истерзанных тел еще живых, агонизирующих людей, крики горящих заживо и реки крови, в которых я брел по колено, не производят на меня того впечатления, на которое он рассчитывал, он пошел дальше, и теперь у всех этих людей были лица моих родных — отца, матери, сестры и ее детей, а также моих друзей и сослуживцев. Ночью я теперь упивался кофе, чтобы только не заснуть, и шарахался бессонной тенью по малфоевской библиотеке в поисках хоть какой-то информации по изгнанию мятежных неупокоенных духов, а днем урывками спал, наглотавшись Сна-без-сновидений. Результаты были мизерны, и я уже готов был к тому, чтобы обратиться к священнику-экзорцисту, только чтобы подлый Риддл оставил меня в покое. Кажется, я превращался в жертву так называемого «вьетнамского синдрома» — каждый шорох вызывал желание схватиться за палочку или нырнуть за первый попавшийся предмет мебели, который сойдет за укрытие; за каждым углом мне мерещились враги, причем мое прошлое и настоящее смешались в этих видениях, и галлюцинации меня посещали самые разнообразные: начиная с зеленой вспышки «Авады», летящей прямо мне в лоб или затаившегося под кроватью аврора, и заканчивая характерным звуком летящей к земле бомбы и скрежетом гусениц танка, ломающего жалкие стены деревенских домов.

В таком состоянии я укокошил домовика, пробравшегося в библиотеку, чтобы убрать пустой кофейник и принести свежего кофе. В следующий раз я, вынырнув из дневного полусна из-за осторожного стука в дверь, разнес ее «бомбардой», потому что мне померещилось, что за мной пришли то ли авроры, то ли иракцы, и наложил на рискнувшего побеспокоить меня хозяина дома «круциатус». Когда я немного очухался, я извинился перед Люциусом, чем, кажется, испугал его еще больше.

И через две недели внезапно все закончилось — ни «вытаскиваний» из тела, ни кошмаров, ни голоса. Блаженная тишина и покой. Еще одна передышка перед новым наступлением, только и всего, понял я и решил воспользоваться ею и отдохнуть как следует. Прежде всего — выспаться.

— Люциус, — мягко спросил я, выйдя на свет божий после почти суток беспробудного сна, — помнишь ли ты, мой скользкий друг, про то, что я доверил тебе на хранение? Мне очень нужна эта вещь.

*Автор честно предупреждает, что к ошибкам в переписке г.г. с Томом отношения не имеет))*

О том, что когда-то, года так три назад, я доверил Люциусу сохранить некую тетрадку, я вспомнил еще до прекращения атак. В числе постепенно всплывавших воспоминаний была не только эта тетрадка, поэтому я не сразу придал этому значение. Но вот в отдохнувшем мозгу тут же всплыла мысль о том, что постепенно оживающие воспоминания так или иначе можно использовать себе на пользу. Что-то мне подсказывало, что та самая тетрадь может стать ключом к решению моей главной проблемы.

В памяти, однако, по-прежнему зияли многочисленные прорехи. Потому что, когда Малфой вернул мне ежедневник с моим автографом, я попросту не знал, что с ним вообще делать. Ежедневник бы девственно пуст, и никакие проявляющие заклинания не помогли выявить скрытый текст. И тогда я попробовал в нем написать.

Эффект был неожиданным: чернила почти мгновенно впитались в вощенную бумагу, и через пару секунд на месте моей записи красовались слова, написанные смутно знакомым почерком, похожим на мой собственный, но более округлый:

«Привет. Ты кто?»

«Привет. Я — Фарух. А ты?» — написал я в ответ.

«Не помню», — слова проступили не сразу.

«А кто такой Том Марволо Риддл, знаешь?»

«Наверное, хозяин тетрадки».

«Это очень необычные чары, — строчил я увлеченно, — каким образом мы переписываемся? И как ты вообще попал в этот дневник?»

«Понятие не имею. Мне кажется, я всегда был тут. В этой тетрадке».

«Ты — человек?»

«Возможно. Представляешь, если я джин? Как в восточных сказках? Было бы забавно»

Я хмыкнул и написал:

«Если так, то ты должен исполнять желания».

«А какое у тебя желание?»

«Избавиться от нахального подселенца».

«Вызывай экзорцыста, я в этом деле не знаток увы. Но я могу просто общатся с тобой».

«Как мне тебя называть?»

«Согласен быть Джинном».

Я отложил перо. У меня было стойкое ощущение, что я имею дело либо с подростком, либо с очень молодым человеком, не старше семнадцати, на что намекали и не до конца сформировавшийся почерк, и ошибки, сделанные, кажется, из-за элементарной невнимательности, да и общее направление нашей «беседы». Мы общались еще долго, пока у меня не заболела рука от письма, но ничего полезного для себя я так и не узнал. И личность моего собеседника тоже так и осталась невыясненной. Однако я решил не сдаваться.

Я попрощался с «Джинном» и сунул тетрадку в бюро. Только сейчас я заметил, как сильно устал. К ноющей боли в руке прибавилась сильная слабость во всем теле, словно после изнуряющих тренировок, и снующие в обильном количестве перед глазами «мушки». Мысли путались, и вообще ощущение было такое, словно я все это время был под наркозом и только что очнулся. Я решил, что все еще сказываются те адские две недели, в течение которых Риддл старался свести меня с ума, и снова завалился спать.

* * *

Поиски нужной информации в библиотеке шли пока без особого успеха. Успехом можно считать разве то, что я теперь вполне мог подрабатывать экзорцистом, если начнутся финансовые трудности. Да только опыт изгнания бесов из одержимых в моем случае был бесполезен — ведь я имел дело не с бесом или демоном, а с человеческой душой. Идею провести по Тому заупокойную службу сразу по католическому, протестантскому и даже мусульманскому обряду я отмел почти сразу же — все это годилось для настоящего покойника, а покойным в полном смысле этого слова он не был, тело-то живет, да и душа так и норовит в него вернуться. Из нас двоих на покойника больше тянул именно я. Кажется, прямой подход к делу не срабатывает, возможно, стоит поискать где-то в смежных областях. Например — опыты с обретением бессмертия.

Из всего, что мне удалось почерпнуть в библиотеке Малфоев о бессмертии, я узнал, что даже волшебники не продвинулись дальше оживления тела без возможности возвращения в него души. Создание зомби и инферналов, а также опыты, сходные с тем, что были описаны в истории о Франкенштейне — все это было явно бесполезно в моем случае. Правда, в одной из книг о посмертии некоего Венанция де Сильва вскользь упоминалось что-то о способе обойти смерть, так сказать — отсрочить ее, но автор вместо того, чтобы пояснить свою мысль, предпочел пуститься в пространные объяснения, что эта тема относится к слишком уж темным разделам магии, и что это практически означает продать душу дьяволу и обречь себя на вечные муки в аду.

Тем временем за стенами поместья воцарилось хрупкое затишье. Упивающиеся смертью, во всяком случае то, что от них осталось, залегли на дно и никак себя не проявляли, не получая от меня никаких прямых указаний, а власти затаились в ожидании новой волны террора, который по их мнению, я должен буду учинить, как только немного очухаюсь. Обыватели магического мира старались прийти в себя после пяти лет жизни в постоянном страхе, а Визенгамот с энтузиазмом занимался дележкой конфискованного добра моих арестованных сторонников. Люциус по-прежнему был под домашним арестом, но совы почту носили исправно, поэтому недостатка информации из внешнего мира мы не испытывали.

Спустя несколько дней я понял, что меня начинают подозревать. Правда, дальше недоумения по поводу моего странного поведения и внезапного отказа от устранения любой ценой угрозы в виде ребенка из пророчества пока дело не шло, но рано или поздно кому-нибудь придет в голову мысль о том, что под личиной Лорда скрывается кто-то другой. И, честно говоря, предсказать их дальнейшие действия я был не в состоянии.

Я бы и не заметил этого, просто мне в очередной раз повезло. Чета Малфоев, привыкнув к тому, что я бодрствую ночами, а днем сплю, расхрабрилась настолько, что рискнула обсуждать странные изменения в моем характере во время ланча. Так уж получилось, что я не спал в тот день и направлялся в библиотеку. И случайно подслушал их разговор (в полной уверенности, что я отдыхаю после очередного ночного бдения, они даже «заглушку» не удосужились поставить). Малфой тихо, но достаточно разборчиво говорил жене, что после «того случая» меня словно подменили, и он не знает, что и думать. На что Нарцисса отвечала, что действительно — после «того случая» я стал больше походить на обычного человека. Еще сильнее, чем мое изменившееся поведение, Малфоя удивляли мои многочасовые посиделки в его библиотеке, учитывая, что я уже несколько лет как изучил ее вдоль и поперек, и нет такой книги, которую я бы не прочел. Недоумение Малфоев еще можно было бы пережить, но вот навязчивое внимание Беллатрикс сильно напрягало. То, что она была по уши влюблена в Риддла, не подлежало сомнению, и это грозило сослужить мне плохую службу: уж кому-кому, а ей странности моего поведения наверняка должны были броситься в глаза, особенно если они с Томом все-таки были любовниками. Что она способна выкинуть, когда поймет, что ее любимый «Повелитель» — не тот, за кого себя выдает, трудно даже представить.

* * *

Мои поиски выхода из ситуации осложнялись еще и тем, что со мной начали происходить странные вещи. Чтобы немного разгрузить мозг, опухающий от обилия пока малополезной информации, я продолжал общаться со своим новым приятелем Джинном. Это были, в основном, беседы ни о чем и обо всем — начиная с зелий и заклинаний и заканчивая погодой и способами лечения тех или иных болезней. Я избегал рассказывать ему о своем прошлом, но не мог отказать себе в удовольствии поныть о своих неудачах в поиске информации о решении своей проблемы. Джинн выражал сочувствие моим потугам, но помочь ничем, по его словам, не мог. Только предполагал, что раз «подселенец» замолчал, может быть, все утряслось само собой.

Джинн оказался весьма словоохотлив, я порой с трудом мог разорвать с ним контакт, он задавал все новые и новые вопросы, предлагал новые и новые темы для обсуждений, а я не чувствовал в себе достаточно сил отказать ему в общении. Судя по всему, он просто «дорвался» до моего общества и теперь таким образом вознаграждал себя за долгие годы вынужденного молчания. Мне же этот легкомысленный треп позволял ненадолго отвлечься от муторных мыслей. Через какое-то время я начал чувствовать свою зависимость от его общества — должно быть, я и сам остро нуждался в общении, вот только общаться с хозяевами дома, да и с Беллой, у меня почему-то желания не возникало, я стал бояться, что их подозрения о том, что меня «подменили», превратятся в уверенность.

Странным было то, что у меня начались провалы в памяти. После «сеансов связи» с Джинном я иногда обнаруживал себя сидящим в неудобной позе в кресле или на полу в полном непонимании того, как я тут вообще оказался. Судя по часам и то светлеющему, то темнеющему небу за окном между моим разговором с Джинном и приходом в себя проходило несколько часов, но вот чем был занят все это время, вспомнить не удавалось, как я ни пытался. Возможно, Риддл нашел новый способ изводить меня, потому что к ощущению потерянности во времени и проблемам с памятью, прибавились галлюцинации. Несколько раз, приходя в себя, я замечал где-то на периферии зрения что-то вроде фантома, тени, напоминавшей высокую мужскую фигуру, которая исчезала, стоило мне только скосить взгляд в ее сторону. Я старался не придавать этому значения, тем более что после прошлых массированных атак Риддла, эти выглядели слишком уж несерьезно. И я решил, что на этот раз Риддл здесь ни при чем, а у меня попросту полностью расшатались нервы и расстроилось здоровье. Да и физически я чувствовал себя больным.

* * *

В отличии от меня, которому было чем заняться, мои уцелевшие соратники, вернее — слуги, — изнывали от вынужденного бездействия. Кажется, прокатившаяся волна арестов и обысков их ничему не научила, а может, они просто были привычные к такому. Но сидеть и ждать, когда «милорд» наконец снизойдет до них и снова направит их энергию в нужно для него русло, они явно были не готовы. Я их отчасти понимал: вчера для все более-менее было ясно, грязнокровки и маглофилы — враги, а врагов следует уничтожать всеми доступными способами (даже если эти способы отдавали идиотизмом, недостойным взрослых и, на первый взгляд, мудрых людей); Гарри Поттер — угроза жизни Повелителя и всем остальным, а значит тоже должен быть уничтожен любым способом. А тут вдруг такая перемена. Мало того, что цель не достигнута, так Повелитель странно спокоен по этому поводу, да еще и не предпринимает попыток исправить свою оплошность. И вообще ведет себя странно — собраний не устраивает, пафосных речей в стиле фюрера об избранности чистокровных не произносит, к расправам над неугодными не призывает.

Примерно через месяц после того, как меня поселили в Малфой-мэноре, ко мне пожаловала делегация в составе Беллатрикс с мужем и его братом, Долохова, Руквуда, Роули, Треверса, Крэбба и Гойла. За спинами гостей робко терся сам Малфой. Все они находились на нелегальном положении и сильно рисковали, заявившись в поместье, за которым велось наблюдение. Я, оторванный от изучения очередного фолианта по темной магии, в недоумении поглядывал на робко, но с надеждой молчащую компанию. Они явно ждали от меня разрешения на то, чтобы начать пояснять свой визит, и мне ничего не оставалось, как произнести как можно более угрожающим тоном:

— Я надеюсь, что причина, по которой вы меня отвлекаете, достаточно серьезна, господа, раз у вас хватило глупости нарушить конспирацию и заявиться сюда.

— Милорд, — выступила вперед Беллатрикс, — прошел уже месяц с того дня, как вы… — она осеклась и потупилась, понимая, что ляпнула нелепость. — Мы в замешательстве, милорд. Мы готовы следовать за вами хоть на край света, хоть в ад, только укажите. Словом, мы ждем от вас указаний, как нам действовать.

Она явно волновалась, о чем свидетельствовал яркий румянец на щеках, горящие глаза и нервно стискивающие палочку пальцы. Однако, судя по всему, ее энтузиазм разделял разве что Долохов, также не сводящий с меня внимательного взгляда, все остальные стояли потупившись, и только время от времени переглядывались. Что же, инициатор этой акции ясен, а вот остальных, кажется, уже трясет от моей возможной реакции на подобную наглость. Боятся? Значит, будем поддерживать в них этот страх, мне это только на руку — меньше будут приставать с идеями и рваться в бой.

— Белла, — скользящей походкой, так несвойственной мне в прошлой жизни, я подошел к ней и взял кончиками пальцев за подбородок. Она слегка побледнела, но не пыталась отстраниться и еще преданнее уставилась мне в глаза.

— Признайся, это была твоя дурацкая идея заявиться сюда и отвлекать меня от работы тем, что вам, якобы, нечем заняться? Или ты решила, что вправе мне указывать, когда начинать действовать?

— Милорд, я… — миссис Лестрейндж испугалась не на шутку. Я прервал ее выставленной в ее сторону ладонью, и она тут же замолчала, нервно теребя палочку. Я обвел присутствующих взглядом.

— Есть среди вас кто-либо еще, недовольный тем, что вам выпала передышка в борьбе? Лучше признайтесь прямо сейчас, потому что бороться с последствиями вашего нетерпения и глупости у меня нет ни малейшего желания.

Как и следовало ожидать, желающих признаться в этом не нашлось, потому что в ответ послышался тихий ропот, в котором можно было разобрать отдельные фразы:

— Что вы, Повелитель, мы никогда…

— Милорд, вам лучше знать…

— Мы вам всецело преданы, милорд…

Я едва удержался от того, чтобы не хмыкнуть. Смотрелись сейчас все эти гордые сыны Британии довольно жалко, уж скорее как лизоблюды какого-нибудь восточного диктатора, даже приближенные нашего свергнутого шаха выглядели более достойно. Да, судя по всему, харизмой и талантом подчинять себе людей Риддла при жизни звезды не обидели. Прямо, Гитлер какой-то.

— Вот и отлично, — я отвернулся и уселся в покинутое ранее кресло. — Надеюсь, больше никому из вас не придет в голову отвлекать меня жалобами на то, что вам, бедным, нечем заняться. Иначе вы рискуете вызвать мое недовольство, и тогда я вам не позавидую.

Все, в том числе и Беллатрикс, послушно закивали, а я продолжил:

— Чтобы немного вас подбодрить, скажу, что в будущем политику нашей… партии ждет серьезный пересмотр. Именно этим я сейчас и занимаюсь, поэтому настоятельно требую мне не мешать. Я пока не буду посвящать вас в свои идеи. Что касается Гарри Поттера… у меня есть веские основания полагать, что этот ребенок больше не представляет для меня никакой угрозы. Пророчество есть не более, чем глупые бредни дамочки, находившейся под воздействием наркотических зелий, и не может рассматриваться как указание к действию. Еще вопросы есть?

Вопросов ожидаемо не было, и господа Упивающиеся смертью, пятясь, начали покидать библиотеку. Все бы хорошо, даже Беллу, кажется, моя отповедь устроила, но вот короткий взгляд, посланный мне на прощание Долоховым, напряг. Этот тип мне не поверил, я чувствовал нутром. Доказательств у него пока нет, но я был уверен, что теперь он начнет рыть землю в поисках объяснения причин резкой смены курса организации Упивающихся и моего изменившегося отношения к пророчеству, ради которого «я» решился на убийство ребенка. С Долоховым стоит держать ухо востро. А еще лучше — держаться от него подальше.

* * *

«Дело плохо» — подумал я, в очередной раз приходя в себя глубокой ночью и с огромной дырой в памяти. Последнее, что мог вспомнить — пятичасовое чаепитие, которое я проводил в компании Джинна, — и все, провал. Хуже всего то, что на моих руках была копоть, а мантия пропиталась запахом гари. Следов пожара в моих апартаментах не наблюдалось, значит, горело где-то еще. Я был уверен, что причина возгорания — я сам.

Я привстал с кресла, и с моих колен на пол упала небольшая книжка, в которой я тут же опознал тетрадь Риддла. Автоматически прихватив ее с собой, я вышел за дверь и пошел наугад.

Я был прав, в доме действительно был пожар. Запах гари усилился, а мимо меня пробежал измазанный сажей, насмерть перепуганный домовой эльф. Я в последний момент исхитрился схватить его за полу наволочки.

— Где пожар? — строго спросил я.

— В библиотеке, милорд, — пискнул он и… рухнул без сознания.

Ругаясь на двух языках сразу, я бросился в библиотеку. К счастью, большая ее часть уцелела, от огня пострадал лишь один угол, до которого я пока что не добрался. Книжный стеллаж выгорел полностью, так что даже предположить по пеплу, что это были за книги, было невозможно. Очаг возгорания был залит водой, в черных лужах плавали ошметки почерневших пергаментов, а двое перемазанных домовиков самозабвенно колотились головами об уцелевшие шкафы.

За моей спиной раздался горестный вздох. Я обернулся. Позади меня стоял бледный как полотно Люциус Малфой, за его спиной — столь же испуганная Нарцисса. Оба тряслись мелкой дрожью.

— Простите, милорд, — только и смог произнести Малфой.

— Что здесь произошло? — спросил я.

— Я не знаю, — ответил он. — Меня разбудила Линни, кричала, что библиотека горит. Я прибежал сюда, но вижу, что пожар эльфы уже потушили. Как это могло произойти, даже не могу представить.

— Эльфы не могли подпалить? — предположение было дикое, но чем шайтан не шутит.

— Нет, — Малфой решительно замотал головой. — Любые действия, угрожающие жизни хозяевам или их имуществу, чреваты для них смертью.

Я покачал головой и поплелся в свою спальню. Дело действительно дрянь. Провал в памяти, руки и одежда в копоти, я не помню, что я делал все это время между файф-о-клоком и началом пожара — не слишком ли много досадных совпадений? Аллах всемогущий, неужели я дожил до шизофрении с раздвоением личности?!

Я в злости отшвырнул от себя тетрадку, которую все это время держал в руке. И понял, что в комнате нахожусь не один — чей-то взгляд совершенно ощутимо сверлил мне спину. Рука сама потянулась к правому рукаву, в котором я прятал палочку, я резко повернулся в сторону, откуда чувствовался взгляд. В пяти шагах от меня стояла моя, вернее — Риддла, — точная копия. Только моложе лет на на тридцать. Юный Том Риддл стоял, скрестив руки на груди, и самодовольно усмехался.

Рефлексы мои оказались на высоте, и я молниеносно послал в него невербальный «Ступефай», но это не произвело на моего гостя ни малейшего впечатления, кроме того, что глумливая улыбка на красивом лице стала только шире. Он выпрямил руки и сунул их в карманы, с самым независимым видом раскачиваясь с носков на пятки. Он выглядел странновато — немного блекло, слово на потускневшей от времени цветной фотографии, но казался слишком материальным для призрака.

— Удивлен, приятель? — более молодой и высокий, нежели мой, голос звучал приглушенно, как сквозь слой ваты. — Может, попробуешь что-нибудь посущественнее?

— Авада Кедавра! — крикнул я, и ядовито-зеленый луч ударил Риддла в грудь, прошел сквозь нее и впечатался в стену, выбив из нее облачко каменной крошки.

— Браво, — Риддл издевательски похлопал в ладоши, а я почувствовал страшную слабость и привалился к столу, только чтобы не осесть мешком прямо на пол. Руки тряслись, в глазах становилось все темнее, а легкие словно не желали раскрываться, чтобы принять в себя порцию воздуха.

— Ну же, еще парочка заклинаний, друг мой. Окажи мне эту последнюю услугу.

Мне показалось, или фигура Риддла стала более плотной? Он смотрел на меня выжидающе, с той же издевательской усмешкой, но в глазах его читалось напряжение, как у человека, страстно надеющегося если не на чудо, то на колоссальную удачу. Он явно ждал, что я продолжу попытки избавиться от него с помощью заклинаний, и страстно желал этого, в этом не было сомнений.

Я опустил палочку. Магия его не берет, это очевидно. Скорее, наоборот — он только становится сильнее от этого. Сосет мою магию, как вампир, и чем «тяжелее» заклятия я буду использовать в попытках прогнать его, тем лучше для него и хуже для меня. Рука моя сама потянулась к тяжелому бронзовому канделябру с горящей в нем свечой, я размахнулся и запустил им в Риддла, как гранатой.

Увы, подсвечник, как и луч « Авады», пролетел сквозь Риддла, не причинив ему никакого вреда, ударился в стену, свеча ткнулась в покрывавший пол ковер, отчего тот нехотя загорелся, дымя и распространяя по комнате запах горелой шерсти.

Риддл мельком взглянул на разгорающийся пожар и перевел на меня взгляд, в котором читалось веселое удивление:

— Ты меня прямо-таки радуешь, солдат, — сказал он. — Решил таким образом покончить с собой, чтобы мне вместо моего тела досталась лишь горелая головешка? Не обольщайся, я обрету новое тело, а ты, наконец, перестанешь отравлять мне существование. Вечный покой в райских кущах в компании прекрасных гурий, солдат, — разве это не прекрасно после твоих ратных подвигов?

Риддл еще о чем-то разглагольствовал, я его не слушал, а метнулся к стоящему на ночном столике графину с водой — тушить пламя магией явно не стоило. Мне удалось попасть графином прямо в эпицентр возгорания, графин разбился о стену, вода выплеснулась, и огонь с шипением погас.

Риддл с сожалением покосился на черную лужу на месте несостоявшегося пожара и покачал головой.

— Я все еще нематериален, — сказал он, и в голосе его появилась сталь, — но все равно сильнее тебя. Ты ослаб и будешь слабеть еще сильнее, сопротивляясь мне. И когда ты умрешь — а ты непременно умрешь — я верну себе свое тело. Ты слишком доверился этой тетрадке, — и он кивнул в сторону валявшегося в углу дневника Джинна, — и растратил все свои силы на общение со мной. Так что лучше не сопротивляйся. Ты все равно мертв так или иначе, в отличие от меня.

Еще немного — и я начну чувствовать себя по-настоящему мертвым. Я слабел физически все сильнее, моя магия мне не подчинялась, а сам я всё с бОльшим трудом владел этим телом. Риддл все прекрасно рассчитал: навел меня на мысль о дневнике, втянул в общение, оставаясь инкогнито, и все это время вытягивал из меня силы, наводя морок. Он заставил меня подпалить тот отдел библиотеки, в котором наверняка находилось что-то, содержащее информацию о том, с чем я имею дело. И как бы я ни пытался отбиться от него, я буду в проигрыше в любом случае. Темнейшие и сильнейшие заклинания сейчас не только бесполезны — они для меня смертельны, даже «Адское пламя» меня попросту доконает, а Риддл даже не вспотеет. Выхода из ситуации я не видел, а судя по довольной улыбке Риддла, его вообще могло не быть.

Он должен существовать, этот выход, подумал я. Нужно что-то иное, не магия, не грубая сила, что-то еще, в чем Риддл уж точно не силен или к чему совершенно не готов. Но что?!

— А вариант с мирным разрешением проблемы тобой не рассматривался? — я сделал шаг назад и облокотился о стол, чтобы удержаться на ногах.

— Я тебе предлагал убраться по-хорошему, — ответил Риддл, — но ты захотел войны. Так чем ты теперь недоволен? Тем, что я потребовал своего?

— А как насчет совместного существования? — не то, чтобы мне этого очень уж хотелось, но отвлечь его сейчас нужно было любой ценой.

— Чтобы лорд Волдеморт стал делить свое тело с каким-то никчемным маглом? — фыркнул Риддл. — Ты еще глупее, чем я думал.

— Ты мне предлагал убраться — это я помню. А как ты себе это представляешь? Можно подумать, я по собственной воле занял твое тело. Я понятия не имею о том, как в него попал, и еще меньше — как его освободить. Или ты предлагаешь мне покончить с собой? Мне религия, знаешь ли, не позволяет, — тянуть время любой ценой! И попытаться понять, как именно связан дневник с ним. То, что он через него наводит морок и способен управлять своей жертвой без ее ведома — понятно. Но должно быть что-то еще. Дневник ему был дорог. Не зря он в свое время отдал его на хранение Малфою, словно не был уверен, что сам сможет обеспечить сохранность своей реликвии. И если Риддл способен воздействовать на меня через свой дневник, означает ли это, что и я смогу манипулировать им через принадлежавшую ему вещь?

— Теперь это уже не имеет значения. Мне остается только ждать. Отныне от тебя уже ничего не зависит. Маятник запущен, и в течение дня для тебя все будет кончено. Твои силы постепенно переходят ко мне, ты слабеешь, я становлюсь сильнее и после твоей смерти возвращаю себе тело. Так что, если желаешь, я могу скрасить беседой твои последние минуты земного существования. Чтобы ты не чувствовал себя одиноким в минуту смерти, — с этими словами Риддл уселся в кресло с величием наследника британского престола.

Силы стремительно уходили, но голова соображала на удивление ясно. Интересно, перед смертью всегда так? В прошлый раз я так и не смог этого понять, все произошло слишком быстро. Или Риддл врет, и мне до умирания еще далеко? Я снова взглянул на него. Мне показалось, или его фигура действительно стала более плотной, чем была прежде. Выход определенно должен быть, и Риддлу он известен. Интересно, можно ли использовать легиллименцию на призраке? Хотя этого в любом случае делать не стоит, меня это точно добьет. Но чего не могу сделать я, сможет другой. Я опустился на пол, делая вид, что мне совсем плохо, и тихо позвал:

— Добби!

С тихим щелчком эльф возник передо мной через мгновение.

— Позови Люциуса, — «умирающим» голосом попросил я.

— А зачем нам Люциус? — удивился Риддл. — Решил явить ему свою последнюю волю и попрощаться? Впрочем, я и сам с ним с удовольствием потолкую.

Не прошло и минуты, как на пороге возник встревоженный и собранный, как перед решающим сражением Малфой. Я с трудом поднялся, преодолевая свинцовую тяжесть в теле и головокружение.

— Милорд, — с поклоном обратился он ко мне, и тут его взгляд наткнулся на Риддла. Бледное лицо Люциуса моментально приобрело мертвенно-серый оттенок, а сам он едва не хлопнулся в обморок. Некоторое время они с Риддлом молча сверлили друг друга глазами, затем фантом произнес чрезвычайно довольным тоном:

— Ну, здравствуй, Люциус. Не ожидал? Да, это я, друг мой.

— Люциус! — прошептал я. От звука моего голоса Малфой вздрогнул и повернулся, затем снова перевел взгляд на Риддла, затем опять на меня, явно не понимая, кто из нас настоящий.

— Люциус! — надо же, я еще в силах был рявкнуть, как заправский капрал! — Подойди ко мне немедленно!

Малфой медленно приблизился, опасливо косясь на Риддла. Я тут же схватил его за отворот сюртука и, приблизив его лицо к своему, зашипел ему в самое ухо:

— Не смотри на него и не слушай ничего, что он будет говорить, понял? Вот, — я незаметно сунул ему в руки тетрадку, — сейчас же брось ее в камин и сожги к чертям! Используй «Адское пламя», чтобы наверняка. Немедленно!

Что-то мне подсказывало, что просто спалить треклятую книжонку с помощью «Инсендио» ничего не даст.

Приказной тон подействовал, Люциус кивнул с видом ретивого служаки и сделал шаг от меня в сторону камина, сжимая в руках тетрадку. Риддл тут же поднялся ему навстречу, не отводя взгляда от своего дневника. Кажется, он заподозрил неладное, потому что вдруг шагнул в его сторону и протянул руку, словно надеялся схватить свое сокровище.

— Ты — плохой слуга, Люциус, — зашипел он. — Я дал тебе эту тетрадь, чтобы ни одна живая душа не узнала о ней, и что я вижу? Моя вещь валяется без присмотра на полу, вместо того, чтобы находиться в твоем семейном сейфе! Ты совершенно никчемный, Люц. Еще твой отец предупреждал меня, что ты — позор рода Малфоев, человек, которому нельзя доверить ничего мало-мальски важного. Ты — неудачник. Ты убил своего отца. Всего-то и нужно было отговорить старика от поездки в драконий заповедник, но даже на это тебя не хватило!

По мере того, как Риддл говорил, Малфой бледнел все сильнее, глаза его расширялись, в них заплескался испуг.

— Нет… — чуть слышно прошептал он, а Риддл продолжал тем же шипящим голосом:

— И друзей выбирать так и не научился. Впрочем, их у тебя, можно сказать, и нет вовсе. Где тот паршивый полукровка, которого ты считал своим другом? Сбежал, как только запахло жаренным, предоставив тебе расхлебывать все дерьмо! Ты даже ребенка как следует зачать не мог. Сколько времени и денег вы с женой потратили, прежде чем, наконец, родили нормального наследника?

Малфой так и застыл, словно загипнотизированный, слушая, как призрачный Риддл вытряхивает на свет божий все его страхи и комплексы — страх не оправдать высокое звание наследника рода Малфоев, оказаться недостаточно сильным, недостаточно умным. Оказаться обычной рохлей, которую легко обмануть. А Риддл продолжал:

— Твоя Нарцисса — о, она женщина упрямая, как все Блэки, но уж очень себе на уме. Знаешь ли ты, мой скользкий друг, что она всерьез обдумывала использовать кого-нибудь из твоих так называемых друзей в качестве жеребца-производителя, раз уж от тебя было так мало проку? Что же, теперь знаешь. Но вот захочешь ли ты узнать, выполнила ли она свой план?

— Люциус, не слушай его! — предостерегающе произнес я, но тот не обратил на меня ни малейшего внимания, продолжая внимать Риддлу, словно загипнотизированный.

— Каково это — смотреть на своего сына и думать, а твой ли он на самом деле? — шелковым голосом спросил Риддл. У Малфоя задрожали руки, казалось, еще немного — и он выронит палочку и тетрадь и навсегда останется соляным столпом. Риддл, судя по всему, прекрасно знал, куда бить, и знал, насколько болезненны будут его удары для Малфоя. Мне захотелось огреть Люциуса по голове чем-нибудь, чтобы он пришел в себя, но под рукой ничего подходящего не оказалось, а палочку я использовать боялся. Собрав волю и оставшиеся силы в кулак, я схватил Малфоя за грудки и чувствительно тряхнул:

— Люциус!!! — он оторопело моргнул и, кажется, немного опомнился. — Ты оглох, чертов идиот?! Выполнять приказ, кому сказал!!!

Я хотел было добавить для верности хороший удар кулаком по скуле, но даже простого командирского рявка оказалось достаточно: Малфой тряхнул головой, словно отгоняя наваждение, и решительно шагнул к камину. Метким броском он швырнул в его пылающий зев книжечку и поднял палочку.

— Нет!!! — вопль Риддла, казалось, должны были услышать даже за воротами поместья.

— Давай! — вторил ему я, и Малфой произнес тихо, но достаточно твердо:

— Инферно файр!

Огненная змея вырвалась из кончика палочки, ее пламя смешалось с пламенем камина и с ревом устремилось в трубу. Из камина раздался душераздирающий крик, словно в нем кого-то сжигали заживо, а метнувшийся было к своему сокровищу Риддл почернел, потерял ясность очертаний, а затем и вовсе превратился плотный клуб черного дыма, который начал расползаться по комнате.

Дикая боль пронзила грудь и голову, меня швырнуло к стене и припечатало к ней, будто тяжелым грузовиком. Перед тем, как свет померк у меня перед глазами, я успел увидеть, что с Малфоем происходит то же самое, он теряет контроль над заклинанием, а затем мир поглотила блаженная тьма.

* * *

Не знаю, сколько я провалялся в беспамятстве; отключаясь, я был уверен, что это — конец, мы с Люциусом оба погибнем, и единственной пользой от нашей гибели станет то, что мы заберем с собой Риддла. Однако, мне снова повезло, и в раю меня видеть явно не хотели.

Вначале вернулся слух, и я уловил над ухом тихие перешептывания и позвякивание стеклянных пузырьков, затем чернота перед глазами рассеялась, и я смог разглядеть склонившиеся надо мной лица: озабоченное — Малфоя и зареванное — Беллы. На лбу Люциуса красовался бинт, лицо покрывали красные пятна подживающих ожогов; Белла выглядела как обычно, если не считать покрасневших от слез глаз и распухшего носа. Я попробовал приподняться, но сильная боль в спине заставила отказаться от этого намерения. Я зашипел и тихонько выругался на фарси.

— Милорд! — просияла Беллатрикс и принялась старательно поправлять подушку под моей головой. На лице Малфоя было странное выражение: непонятно было, рад ли он тому, что я очухался, или он рассчитывал на то, что я все-таки отдам концы.

— Рад, что вы очнулись, милорд, — с достоинством произнес он. — Желаете чего-нибудь?

Я с трудом облизал сухим языком спекшиеся губы и попросил воды. Явившийся перед нами через три секунды домовик протянул мне полный стакан, Белла перехватила его и поднесла к моим губам. Уж не знаю почему, но мне вдруг захотелось провалиться сквозь землю от неловкости, поэтому я протянул дрожащую руку к стакану (с удивлением заметил, что пальцы были забинтованы) и, с трудом удерживая посуду, начал жадно пить.

Вообще вся эта мизансцена вызывала во мне нездоровое делание расхохотаться, потому что уж больно не вязалось то, что я знал об этих людях и Риддле с тем, что я видел сейчас. Белла смотрела на меня с умилением, выглядевшим диковато на ее обычно холодном и жестоком лице, Малфой, наверняка тайно надеявшийся, что все-таки тихонько похоронит меня под кустиком в своем роскошном парке, старательно изображал заботливого хозяина, а я валялся в постели, словно престарелый родственник, которого того и гляди начнут кормить с ложечки.

— Вы нас так напугали, милорд, — вздохнула Беллатрикс, забирая у меня опустевший стакан.

— Как долго я был в беспамятстве? — спросил я.

— Двое суток, — ответил Малфой. — Осмелюсь спросить, милорд, что это было?

— Неудачный эксперимент, — я откинулся на подушки и прикрыл глаза от слабости. — Мой двойник больше не появлялся?

— Нет. Тетрадь сгорела дотла.

— Я надеюсь, ты не принял всерьез ничего из того, что он тебе наговорил? — я внимательно вгляделся в лицо Малфоя, на что тот слегка покраснел и покачал головой. Белла бросила на него злобный взгляд, из чего я понял, что неприятный разговор с ее сестрой у этого идиота все же состоялся. Я махнул рукой, отпуская обоих:

— Идите, оставьте меня… Впрочем, скажи мне, Люциус, что за книги были в той части библиотеки, что пострадала от пожара?

— Там много чего было, — удивленно ответил Малфой, — в основном труды по темнейшим искусствам и некромантии.

— Их можно как-нибудь восстановить? Может быть, у кого-то из твоих знакомых есть еще экземпляры, которые можно было бы позаимствовать на время?

— Некоторые из них были в единственном экземпляре, милорд, — покаянно склонил голову Малфой, — но кое-что есть в личной библиотеке Дамблдора.

Да, вот вам и светлейший маг двадцатого столетия, хранящий в своих тайниках такие жутковатые книжечки. Хотя, чтобы успешно бороться с врагом, нужно знать его в лицо, и знать, чего от него можно ждать. Судя по всему, Дамблдор может оказаться едва ли не бОльшим знатоком Темной магии, чем Риддл. Неудивительно, что последний предпочитал держаться от «светлейшего Альбуса» подальше.

Представляю себе физиономию Дамблдора, если я спячу настолько, что явлюсь пред его светлы очи с просьбой ознакомиться с его личной библиотекой…

* * *

… — Я уверен, это — не Повелитель! — свистящий шепот Долохова, вжимавшего в стену опешившего от такого напора Малфоя, сделал бы честь любой гадюке. — Неужели ты и сам этого не замечаешь?

Малфой брезгливо отпихнул от себя своего визави и, невольно копируя его интонации, зашипел в ответ:

— Все я замечаю! Только если ты ошибся, мой параноидальный друг, Повелитель тебя на ленточки порежет, если ты попытаешься вывести его на чистую воду!

— Я не ошибся! Я не представляю, что могло произойти в доме Поттеров, только после того визита нашего Лорда будто подменили. Даже если предположить, что он мог пострадать в схватке с теми дамблдоровскими сопляками, он уже должен был оправиться настолько, чтобы стать собой прежним. А прошло уже два месяца, мы сидим каждый в своей норе, а он затаился в твоем доме, наобещал какие-то реформы и кардинальную смену курса, и не предпринимает ничего! Ничего, понимаешь?! Это настолько не похоже на деятельную натуру Повелителя, что вывод напрашивается сам собой!

Люциус замолчал. Он тоже не слепой, чтобы не замечать странных перемен, произошедших с Лордом Волдемортом за последнее время. Одно его извинение за нечаянно наложенное «Круцио» чего стоит! Да прежний Лорд никогда не утруждал себя даже обычной, бытовой вежливостью, а уж чтобы извиняться за то, что причинил тебе боль? А эти его бдения в библиотеке? Он, Люциус, еще пешком под стол ходил, когда Том Риддл, бывший тогда моложе и адекватнее и водивший дружбу со старшим Малфоем, изучил их фамильную библиотеку от корки до корки, пропустив, разве что, пособия по домоводству для ведьм. И теперь снова просиживал в чертовой библиотеке часами, словно все забыл, а ведь на память Лорд никогда не жаловался.

— Что ты предлагаешь? — спросил Люциус у Долохова. — Не легиллименцию же к нему применять? Если ты ошибся, тебе лучше будет сразу заавадиться.

— Есть у меня один человечек на примете, — Долохов снова сгреб Малфоя за отворот сюртука, приближая его ухо к губам, — он не менталист, но владеет некими технологиями, позволяющими определять, если можно так выразиться, магические характеристики души, населяющей тело. Думаю, он может вычислить и то, является ли душа «родной» для своего тела. Я не знаком с тонкостями этой магии, бокоры — не любители делиться своими тайнами, но «Империо» — оно и в Африке «Империо». Для этого нам лишь нужно будет погрузить нашего Лорда, или кто он там на самом деле, в глубокий сон, а дальше черномазый сделает все сам.

Малфой задумался. Он ощущал сейчас странную раздвоенность: с одной стороны ему хотелось, чтобы Долохов ошибся, и их прежний Лорд Волдеморт по-прежнему с ними, а значит, все рано или поздно вернется на круги своя: он — один из ближайших сподвижников Темного Лорда, практически его правая рука, и все они продолжат свое триумфальное шествие к власти. С другой… если Антонин прав, это означает, что Лорд — мертв. И не будет больше этих ночных рейдов, с которых никогда не знаешь, вернешься ли живым и невредимым; этой вечной опасности быть пойманным аврорами и засаженным в Азкабан на веки вечные (денег у него, конечно, много, но если им вплотную займется неподкупный и отмороженный Аластор-Бешеный-Глаз-Муди, не помогут даже взятки). Не будет временами накатывающего липкого страха, что если он, Люциус, серьезно облажается в чем-то или надумает «соскочить», у Лорда всегда будет под рукой великолепный способ надавить или наказать по полной — Нарцисса и сын. Даже ради призрачной власти так рисковать семьей Малфой готов не был. Семья для всех Малфоев — всегда превыше всего, и ради нее каждый Малфой готов будет поцеловать любую задницу и пустить «Аваду» в лоб даже ребенку, при условии, что этот ребенок — не его.

Мужчина усмехнулся. Кем бы ни был этот новый Волдеморт — собой или случайным проходимцем, занявшим его тело, он, Люциус, в любом случае останется в выигрыше, если будет вести себя правильно. Так почему бы не позволить Антонину проверить его подозрения? Хочет рисковать — на здоровье, а он, Малфой, постоит в сторонке и понаблюдает. И дальше будет действовать согласно обстоятельствам.

Я внимательно изучал свою физиономию в зеркале. Столь пристальный интерес к ней был вызван тем, что, просыпаясь, я привычно провел по лицу ладонями, чтобы взбодриться, и ощутил под пальцами давно забытое покалывание отросшей щетины. Когда я на второй день пребывания в этом теле рассматривал себя в зеркале, я заметил, что это самое тело было практически лишено волосяного покрова, причем как на голове, так во всяких других местах, а мертвенно-бледные щеки не имели даже намека на какую-либо растительность, приличествующую мужчине. Поэтому проклюнувшаяся щетина стала для меня серьезной неожиданностью.

Прежде, во время утренних процедур я старался лишний раз не заглядывать в зеркало: откровенно говоря, любоваться там было особо не на что, голова-глаза-нос (вернее, его остатки) на месте, остальное неважно. Теперь же на меня таращился вполне земного вида мужик лет сорока-пятидесяти, с заурядно-небритой физиономией и обыкновенными, темно-карими, без алых сполохов глазами. «Три волосины в четыре ряда», украшавшие этот череп прежде, сменились на хоть и редковатую, но шевелюру — темную с проседью. Но больше всего меня поразил нос: он был нормальным, а не жалким сифилитическим холмиком с двумя отверстиями ноздрей. Я, не веря собственным глазам, осторожно дотронулся до него пальцами и с радостью убедился — нос настоящий. Губы сами собой расползлись в довольной улыбке, однако мимические мышцы этого лица явно не были приспособлены к подобному проявлению эмоций, и вместо улыбки у меня получился жутковатый оскал.

Уж не знаю пока, что умудрился сотворить со своей душой Риддл, раз его эксперименты повлекли за собой физическое уродство, но присутствие в его теле моей души явно пошло этому телу на пользу — теперь я выглядел как человек, а не как гибрид инфернала с сифилитиком. Если эти изменения произошли не за одну сегодняшнюю ночь, тогда удивительно, что еще никто меня не раскусил. Впрочем, изменения, происходящие с человеком постепенно, часто остаются незамеченными теми, кто находится рядом с ним постоянно, и бросаются в глаза тем, что видит человека лишь время от времени.

Стоп. Ладно Малфой и Беллатрикс, они встречаются со мной каждый день, а Белла сроду не отличалась наблюдательностью и видела всегда то, что хотела видеть. Другим-то ничего не мешает заметить изменения, чему доказательство — позавчерашний визит Долохова. Этот русский очень нехорошо на меня пялился, даже хуже, чем в тот день, я принимал делегацию своих сторонников, изнывающих от вынужденного безделья. А позавчера, отвесив мне положенные по «титулу» поклоны и почтительные приветствия, Долохов уединился с Малфоем, и Люциус после беседы был странно задумчив. Кажется, тучи начинают сгущаться над моей головой и мне всерьез стоит задуматься над путями к отступлению.

Риддл меня больше не беспокоил. Мне бы радоваться, но радоваться не получалось: паранойя, присущая Тому, явно передалась мне по наследству, и я постоянно ждал новой атаки. То, что он, находясь рядом со мной, каким-то образом заблокировал память, чтобы я не вспомнил того, что мне помнить не положено, сомнению не подлежало. Видеть сны о прошлой жизни Риддла я перестал уже давно, а если и мелькали какие-то картинки, они содержали так мало насущной информации, что их даже не стоило рассматривать как информацию к размышлению. Так, невнятные образы из приютской жизни да толстая молодящаяся бабища в белом платье с розовыми рюшечками, плотоядно поглядывающая на молодого меня, то есть Тома. Еще с тех времен, когда Риддл еще не препятствовал появлению воспоминаний о прошлой жизни, у меня сохранилась информация о доме его матери; непонятно только, что он там делал, если мать умерла еще при родах и сам Том жил в приюте с рождения. Вполне возможно, что он искал сведения о своих корнях. Если запахнет «жареным», дом можно будет использовать в качестве укрытия, вряд ли кто-то из слуг Темного Лорда знает, где находится его «родовое гнездо». В любом случае оставаться в компании Упивающихся смертью и далее под именем Тома Марволо Риддла, будь он хоть сто раз Лорд Волдеморт, в мои планы не входило. Меня преследовала идея вернуться в Иран и попытаться узнать хоть что-то об отце, а затем отправиться в Норвегию, где должны были находиться сейчас мать с сестрой. В том, что переместившись в пространстве, я остался в своем прежнем времени, я убедился после того, как затребовал с домовика подписку магловской прессы с 31 октября до конца года. События с родины не радовали, война и не думала прекращаться, но попробовать стоило.

Умри Том окончательно, рассуждал я, и блок на памяти сам собой должен был рассыпаться, как обычно рассыпается большинство чар, наложенных магом на другого человека со смертью этого самого мага. Блок никуда не делся, значит, Риддл не умер и где-то летает, может быть даже — нашел себе новое тело. Как скоро мне ждать его в гости? И будет ли это тело волшебника или магла? Как показал мой собственный опыт, даже душу магла «вышвырнуть» из занятого ею тела не так-то просто, что уж говорить о маге.

* * *

Долохов склонился в почтительном поклоне, бормоча что-то о моей славе даже за пределами Англии и страстном желании волшебников издалека присоединиться к славному братству Упивающихся смертью, а я тем временем пытался просканировать его мысли. Надо отдать ему должное — Долохов старательно держал блок, который в других обстоятельствах прекрасно сыграл бы отвлекающую роль: навязчиво повторяющаяся картина танцующих полуголых красоток из «Мулен-Руж» могла бы сбить с толку любого нормального мужчину. Сбила бы и меня, если бы я не был уверен в том, что Долохов вряд ли стал бы так открыто выставлять на мое обозрение то, как он весело проводит время с магловскими продажными женщинами. А раз это развратное зрелище с завидным постоянством прокручивается у него в мозгу, значит, он сам этого хочет. Я знал, что при желании попросту грубо взломаю окклюментный блок практически любого мага, но массированную атаку решил отложить на потом. Для начала стало интересно понаблюдать за плясками этого не в меру самоуверенного русского. Кто знает, вдруг его можно будет перетянуть на свою сторону.

— Не тяни, Антонин, — нетерпеливо перебил я его словесные излияния. — Лучше объясни, что делает здесь этот дикарь? — я кивнул в сторону неуверенно жавшегося в уголке тощего чернокожего старика в диковинных африканских одеждах и странно расфокусированным взглядом.

— Это — Долохов чуть отступил в сторону, чтобы я имел возможность рассмотреть гостя как следует, — маг из Западной Африки, Мганга. Он наслышан о вас, милорд, и изъявляет желание присоединиться к нам.

Колдун, почувствовав на себе мой взгляд, тоже поклонился, как робот, и снова замер, старательно буравя взглядом пространство перед собой. «Империо», — догадался я. — Но на кой черт мне африканский шаман под «Империо»? Или это — нормальная практика для вербовки в «наши» ряды?» И тут я почувствовал легкую щекотку в области лба и поймал на себе излишне смелый взгляд Долохова. Если этот наглец рискнул применить легиллименцию ко мне, значит, твердо уверен в собственной безнаказанности. Ярость заставила меня до боли в пальцах стиснуть свою палочку — я с трудом удержался от того, чтобы не превратить Долохова в кучу кровавых ошметков прямо сейчас и прямо здесь. Вместо этого я просто вышвырнул его из своей головы, сопроводив свои действия хорошим ментальным ударом. Долохов отшатнулся, словно его стукнули по лбу палкой, и с криком повалился на пол, стискивая руками виски. В этот момент не проявлявший к моей персоне должного внимания колдун словно очнулся и принялся непонимающе осматриваться — «Империо» Долохова спало, и шаман пришел в себя. Я тут же оглушил его «Ступефаем» и неторопливо подошел к валявшему на полу и стонущему Долохову. Сгреб его за ворот мантии и рывком поднял на ноги.

— Ты что же это задумал, харам-задэ? — прошипел я, тыча кончиком палочки ему в горло. Как обычно при сильном волнении в моей речи снова начали проскальзывать фарсидские слова. — Или это вовсе не ты, а аврор под «обороткой»?

В то же мгновение дверь с треском распахнулась, и на пороге с палочками наизготовку возникли Руквуд и Уилкис. Я тут же заслонился от них Долоховым, как щитом, по-прежнему держа палочку у его горла. Его приятели растерялись, не решаясь атаковать. Вряд ли они боялись зацепить Долохова, скорее всего, план взятия меня в плен не был отработан у них до мелочей.

Значит, меня раскрыли, и эта троица горит желанием вернуть «прежнего» Лорда вместо непонятного мягкотелого меня. На фоне настоящего Риддла я, может быть, и вправду выглядел гуманистом до мозга костей, да вот только я им не был. Даже в прошлой жизни.

Руквуд и Уилкис продолжали держать меня под прицелом, Долохов с моей палочкой у кадыка присмирел, прекрасно понимая, что я, кем бы я ни был, достаточно взвинчен, чтобы перерезать ему горло, а я мучительно соображал, что делать дальше. Для начала решил надавить авторитетом.

— Пошли вон, вы, двое! — прошипел я. — И передайте всем, кто имел глупость усомниться во мне, что я готов сразиться с каждым из них, кто не струсит выйти один на один с лордом Волдемортом!

Эти двое переглянулись, затем посмотрели на Долохова, но палочек не опустили. Если я сейчас направлю оружие на одного из них, Долохов вполне может дать мне под дых и вырваться из моей хватки — мужчина он жилистый и крепкий, в отличие от меня. Убить его и приняться за остальных? Как маг, Риддл при жизни был весьма и весьма силен, выстоять против двух матерых противников ему ничего не стоило, а память тела меня еще ни разу не подводила. Не успел я принять решение, как вторая дверь в противоположном конце гостиной распахнулась, и в комнату влетела Беллатрикс.

«Дело — дрянь».

Однако, вместо того, чтобы ударить в спину меня, Белла направила палочку на Руквуда и Уилкиса и завопила:

— Как вы посмели напасть на повелителя, предатели? Круцио!

Руквуд легко отбил ее заклинание и тоже закричал:

— Не вмешивайся, Белла! Ты ничего не понимаешь!

— Я не понимаю?! — голос Беллатрикс сорвался на визг. — Дамблдоровские прихвостни! Сколько он вам заплатил?!

Гостиную прошили вспышки заклинаний с двух сторон. Я присел, продолжая держать за ворот мантии Долохова и прижимать к его шее свою палочку.

«Когда дерутся два скакуна, между ними погибает один ишак» — гласит восточная мудрость. Становиться тем самым ишаком мне совершенно не хотелось, а вошедшие в раж Уилкис, Руквуд и Белла, кажется, начинали забывать о моем существовании и самозабвенно пытались друг друга убить. Предоставив этим троим разбираться между собой до полного взаимного уничтожения, я аппарировал в развалюху, которая, судя по воспоминаниям, была домом матери Тома Риддла. При этом умудрившись не выпустить из «дружеских» объятий Долохова.

* * *

При «приземлении» мы раскатились по углам крайне бедной и жутко грязной комнатки с полом, покрытым многолетним слоем пыли. Первым вскочил на ноги Долохов и тут потянулся к валявшемуся рядышком сломанному табурету, явно намереваясь запустить им мне в голову. Но моя реакция оказалась лучше его: невербальное «Инкарцеро» тут же спеленало его толстыми веревками, и он снова кулем повалился на пол.

— А вот теперь поговорим, — я нехорошо усмехнулся. Ответом мне была глумливая ухмылка. Этот человек прекрасно понимал, что имеет дело не с Риддлом, иначе ничем нельзя было объяснить ту наглость, с которой он смотрел мне в глаза. Словно подтверждая мое предположение, он просипел:

— Ты — не Темный Лорд! Я это знаю, и будь уверен: рано или поздно это поймут все остальные. Ты еще пожалеешь, что посмел занять его место.

— А ты так жаждешь вернуть к жизни своего хозяина? — спросил я. — Или тебе просто не к кому прибиться? Сам по себе ты ничего не представляешь, раз необходимо быть жалким рабом того, кто даже не в состоянии оценить тебя как положено?

— Тебе этого не понять, ты — всего-навсего грязнокровка, — Долохов постарался вложить в это слово все свое презрение, думая, что меня это уязвит до крайности. — Как хотя бы тебя звали в прошлой жизни, а? А Дамблдор знает, что твое внедрение в наши ряды с треском провалилось?

— Ты ошибся, — я отошел от него и опустился на кровать, покрытую полуистлевшим от времени покрывалом, с которого я предварительно смахнул заклинанием пыль. — Я магл. Я понятия не имею, что вообще произошло, и с Дамблдором никогда не встречался. Думаю, и он пребывает в уверенности, что Том Риддл жив и невредим. Но у меня есть планы насчет того, чтобы познакомить его с истинным положением дел.

— Тогда почему я все еще тут, а не в его кабинете? — презрительно спросил Долохов. — Опасаешься, что он тебе не поверит и скормит дементорам без суда и следствия?

— Если хочешь, я организую вам встречу, — я встал и подошел к нему поближе. — Но не раньше, чем мы потолкуем о том, что тебе вообще известно.

— А с чего ты взял, что я захочу с тобой делиться?

— Твое желание в данном вопросе меня мало волнует, — мягко ответил я. — Империо!

Воздух вокруг головы Долохова чуть заметно задрожал — заклинание вышло мощным. Взгляд его тут же стал пустым и неподвижным. Теперь мне даже не нужно будет проламывать его легиллиментные блоки: он сам позволит мне увидеть все, что знает и даже то, что успел забыть.

— Открой мне свою память. Убери все блоки. Не сопротивляйся. Легиллименс.

В чужие воспоминания меня буквально втащило, словно соринку в пылесос. И зачем некоторые предпочитают вламываться в чужую память с разбега, снося барьеры? Разве что затем, чтобы доставить жертве неприятные ощущения и насладиться своей властью. Или воспоминания человека, находящего под «Империо» чем-то отличаются? В этом вопросе мое невежество все еще было удручающе велико.

Мне без труда удалось просмотреть воспоминания, связанные с заговором против меня. Как оказалось, кроме Руквуда и Уилкиса, в него был втянут еще и Малфой, но активных действий с его стороны никто так и не дождался. Скользкий Люциус решил постоять в сторонке и понаблюдать за тем, как другие таскают каштаны из огня. Что же, узнаю породу, Малфои везде останутся Малфоями.

Узнал я и то, как именно эти заговорщики собирались возвращать к жизни Риддла. Я оказался прав насчет дневника, этот предмет каким-то образом удерживал душу Волдеморта в мире живых и мог бы помочь ему в обретении тела, если бы не моя высокая сопротивляемость его воздействию и изворотливость в уничтожении тетрадки. Тем не менее, даже после того, как дневник сгорел в Адском пламени, Долохов не терял надежды провести обряд возрождения, а значит, что где-то еще существует предмет, аналогичный уничтоженному дневнику-якорю. В поисках информации об этом неизвестном предмете я толкнулся в более глубокие слои памяти и наткнулся на пустоту, словно кто-то засунул меня в комнату с черными стенами и потолком, в которых тонули свет и звуки. Я усилил давление так, что у меня самого заложило от напряжения уши, но тьма не отступала. Похоже на глубокий «Обливиэйт». Кто мог его наложить, не подлежало сомнению. Вот только смогу ли я его снять, не зная, какую именно информацию отсекали?

Я вынырнул из водоворота чужой памяти и снова устало присел на трухлявую кровать. Взгляд Долохова оставался расфокусированным — то ли мой «Империус» еще не до конца спал, то ли я слишком уж усердно хозяйничал в его голове и нарушил там все, что только можно нарушить.

Странно, почему Риддл, зная о том, что Долохову известна его тайна, оставил последнего в живых и ограничился лишь стиранием памяти? Держал его в качестве вероятного помощника специально для такого вот случая? А что, главное иметь под рукой верного человека, который в нужный момент просто сделает то, что нужно, даже не понимая толком, что делает. Достаточно того, что он знает о том, что Волдеморта можно возродить, и знает, как именно это провернуть. А что именно гарантирует успех обряда, помнить ему необязательно. В который раз я убедился в том, что Риддл умел выбирать для себя верных людей. Ведь в возможные пособники он избрал не Люциуса, который в случае опасности легко сменит сторону, и не Беллу, которая не слишком умна и чрезмерно импульсивна, и не кого-либо еще, а именно Долохова. Умного, наблюдательного человека, сильного мага, при этом, кажется, из той породы фанатиков, которые, раз признав твою силу, избирают тебя в безоговорочные лидеры.

Пока я не найду второй «якорь», в любой момент следует ожидать очередных попыток Риддла вернуться и свернуть мне шею. Вряд ли он так легко простит мне свое поражение. Ждать, что вся его память будет в моем полном распоряжении, не имеет смысла. Возможно, когда-нибудь это и произойдет, только времени у меня в обрез. Остается по крупицам выдавливать информацию из всего, до чего я смогу дотянуться. Я чувствовал себя слепым, который пытается нашарить оружие в темной комнате, даже не зная толком, есть ли оно там вообще. Как никогда остро я нуждался в поводыре, союзнике, но в ком его искать, представлял еще меньше.

— Посмотри на меня, — обратился я к лежащему неподвижно Долохову. Тот с трудом навел на меня взгляд, ничем не выражая эмоции.

— Ты уверен, что лорд Волдеморт жив?

— Да…

— Откуда?

— Я знаю это.

— Просто знаешь? — кивок.

— Кто еще может знать об этом?

— Блэк. Регулус Блэк. Но он мертв.

То, что младший Блэк мертв, я почему-то знал. Но вот обстоятельства его смерти мне известны не были.

— Кто его убил?

— Темный Лорд. Он предал его.

Еще один след, и тот, можно сказать, почти стерся. Но все равно придется дернуть за эту ниточку. Раз Риддл все-таки убил Блэка, а не стер ему память, как Долохову, мальчишка мало того узнал то, что ему знать не полагалось, но и собирался использовать полученную информацию против Тома. Посвятил ли он кого-нибудь в эту тайну? Может быть, его мать знает что-то, она вроде бы жива.

Я снова связал Долохова на всякий случай и закрыл глаза, обдумывая примерный план своих дальнейших изысканий. Начать следует с дома Блэков и беседой с его матушкой. Не знаю, как мне предстоит развязывать язык старухе, Риддл уж точно не постеснялся бы применить к ней физическое воздействие, но вот мне мое воспитание пытать пожилую женщину не позволяло. Если эта нить оборвется, возможно, придется искать выходы к Дамблдору и убедить его начать поиски нужного нам обоим предмета. Дамблдор должен быть заинтересован в том, чтобы от Риддла не осталось даже воспоминаний. Даже если сам он — вовсе не тот святой и светлый маг, за которого себя выдает, Риддл ему — как кость в горле, чем грех не воспользоваться.

Возвращаться в лагерь Упивающихся смертью мне вряд ли стоит — Руквуд с Уилкисом наверняка уже развили бурную деятельность по «раскрыванию глаз» соратников на мою истинную сущность. Останусь здесь. Халупа, конечно, грязная и ветхая, удобств никаких, да и я не в шахском дворце рос. Несколько секунд я колебался, не убить ли мне Долохова, как ненужного свидетеля, но после передумал. Что еще нового он сможет сообщить остальным обо мне? Да и сам он мне еще пригодится. Пока есть надежда снять наложенный на него «Обливиэйт» и узнать то, что скрыто, Долохов — слишком ценный трофей, чтобы пускать его в расход.

Не слишком доверяя магии и опасаясь, что в мое отсутствие «Инкарцеро», наложенное на Долохова, спадет, я связал его еще и крепкой веревкой, трансфигурированной мною из стеблей камыша, что я нарвал неподалеку от дома на берегу заросшего пруда. А для верности заткнул ему рот кляпом и наложил «Сомниус». Как-то не хотелось при возвращении обнаружить в своем доме освободившегося и довольного собой Долохова в компании незваных гостей.

Сам же я предпринял вылазку в ближайший населенный пункт. Им оказалась уютная деревушка Литтл-Хэнглтон, находящаяся в какой-нибудь миле от дома матери Риддла. Для начала мне нужно было как можно лучше слиться с окружающим миром и при этом как можно меньше походить на самого себя, то есть Лорда Волдеморта. Внешние изменения тела, которые наверняка будут продолжаться, мне в этом помогут, а магловская одежда позволит чувствовать себя более-менее спокойно и в неволшебном мире.

Вылазку в «цивилизованный мир» я предпринял глубокой ночью, чтобы никого не напугать и не светиться самому. Без магии обойтись не получилось: чтобы разжиться одеждой и продовольствием, пришлось бессовестно обворовать сельский магазин. Это оказалось нетрудно — я обесточил помещение, перерезав все провода, после чего, открыл двери черного хода «Алохоморой» и проник внутрь.

Моей добычей стали джинсы, висевшие на моей тощей заднице мешком — подходящего размера не нашлось, черный свитер грубой вязки и макинтош темно-коричневого цвета, а также кроссовки. Из еды я набрал в основном консервы, воду в бутылках, немного хлеба и галет и, не удержавшись, стянул упаковку зеленого чая, хотя, кажется, чайной посуды в доме не наблюдалось. Вернувшись домой, я облачился в новые вещи и с удовольствием оглядел себя в наколдованном зеркале. Обычный, ничем не примечательный высокий, худощавый мужчина лет сорока, темноволосый, с небольшими залысинами и заурядным носом. Такого встретишь в толпе и не обратишь внимания. То, что нужно.

Увидев меня, Долохов решил напомнить о себе, презрительно хмыкнув сквозь кляп. Это было очень кстати, потому что мне была нужна информация, которую я никак не мог откопать в своей голове, а именно — адрес дома Блэков и, желательно, координаты аппарации. Не захочет делиться добровольно — используем уже знакомую комбинацию «Империо плюс Легиллеменс», действует безотказно.

Я медленно подошел к нему и выдернул кляп. Пока Долохов с наслаждением отплевывался и скрипел зубами, я стянул веревки потуже и уселся напротив него, со смаком вцепившись зубами в хрустящий багет. Расчет был верным, мой пленник тут же отвернулся от меня, чтобы не видеть, как я ем. Должно быть, проголодался так же, как и я.

— Есть хочешь? — спросил я. Долохов не ответил.

— Ну, смотри. Мне больше достанется.

— Приятно подавиться, — пожелал он мне и предпочел сделать вид, что хочет спать.

— Ты очень любезен, — вежливо ответил я. — В мои планы не входит морить тебя голодом. Во всяком случае, пока. Но за каждую полученную калорию ты мне отработаешь. Будешь искренне отвечать на вопросы — получишь еду. Будешь отмалчиваться — никто не помешает мне залезть к тебе в голову и похозяйничать там, только при этом ты еще и голодным останешься. Выбирай.

— Смотри не надорвись, — презрительно ответил Долохов. — Окклюменции меня учил сам Лорд, и не тебе взламывать…

— Не знаю, как тебя учил твой лорд, — перебил его я, — только это не помешало мне вчера получить от тебя информацию, которой ты не захотел делиться добровольно. Нет, если тебе не жалко содержимого твоей черепной коробки, я тоже церемониться не стану. Не забывай: навыки лорда достались мне. Может, и не полностью, но и того, что есть, мне пока хватает.

— Да делай, что хочешь, — обреченно пожал плечами Долохов, — хоть все мозги мне вскипяти. Какая разница, в каком виде меня доставят на корм дементорам?

— Может, и не доставят, — многозначительно заметил я и с наслаждением принялся запивать багет «Пепси-колой». Наблюдать, как Долохов сглатывает и в очередной раз отворачивается от вида моего чревоугодия, было приятно.

— В каком смысле? — Долохов явно уловил подтекст.

— В таком, что я предлагаю компромисс: ты предоставляешь мне нужные сведения, я даю тебе возможность бежать. Желательно — за пределы страны, потому что здесь тебе покоя не будет, и я стану первым, кто при случае пустит тебе «Аваду» в лоб, встреться мы на узкой тропинке. Будешь ломаться и строить из себя фанатичного слугу — либо оставлю тебя тут, связанного, подыхать с голоду, либо и вправду скормлю дементорам.

Если честно, я и сам еще точно не знал, как поступлю с Долоховым в случае его согласия сотрудничать со мной. По-хорошему он заслужил как минимум пожизненного заключения, а у меня на родине его бы давно вздернули за все его «подвиги». При мысли о том, что мне, возможно, придется нарушить свое же обещание сохранить Долохову жизнь, неприятно заскребло на душе, но я быстро заткнул тихий голос совести. В конце концов, в случае чего со мной никто бы из этих людей церемониться бы наверняка не стал. Спрятав сомнения под прочный окклюментный щит, я продолжил:

— Так что думай, у тебя времени ровно столько, сколько я потрачу на перекус.

Я не успел до конца осушить банку с «Пепси», когда Долохов снова подал голос:

— Я согласен. Что за информация тебя интересует?

— Мне нужны координаты для аппарации в дом Блэков.

Лицо Долохова при этих словах как бы закаменело, однако он больше ничем не выдал своего напряжения. Значит, я собираюсь двигаться в верном направлении.

Он несколько секунд помолчал, явно что-то обдумывая, затем кивнул на объемный бумажный пакет с провизией:

— Сведения в обмен на жратву.

— Сначала сведения, — я не собирался так просто уступать.

— Хорошо. Значит, по системе Хопкинса: Х32,656, Y15,894, Z1,81. Точный адрес — площадь Гриммо, 12. Приземлишься точно на крыльцо.

Точный адрес мне не говорил ни о чем. Магловского Лондона я не знал совершенно, память о магическом ограничивалась Диагон-аллеей да парой прилегающих к ней злачных тупичков. О самом доме Блэков я смутно припоминал мумифицированные головы домовиков на стене вдоль лестницы в передней, но воспоминания были явно давнишние, и кто знает, что могло поменяться там за столько-то лет.

Долохов был подозрительно покладист, но свою часть договора я на этот раз выполнил — освободил от пут его левую руку и передал ему упаковку галет и банку «Пепси». Соваться по указанному адресу без «оборотки» рискованно, там меня вполне может ждать засада, причем как аврорская, так и в виде жаждущих отмщения «соратников».

* * *

«Оборотки» у меня не было, поэтому я ограничился тем, что перед визитом к миссис Блэк снова наведался в давешний мини-маркет и снова совершил на него воровской набег. На сей раз унес я оттуда широкополую ковбойскую шляпу, темные очки и парик с бородой Санта-Клауса: приближалось христианское Рождество, и в магазинчике было полно праздничной атрибутики.

Примеркой костюма я остался доволен: из зеркала на меня пялился чудаковатого вида старичок в ковбойской шляпе и с совершенно белыми усами и бородой. Ни дать, ни взять американский турист из фермеров, прибыл на историческую родину. Трансфигурировать свитер в клетчатую рубаху-ковбойку — и можно отправляться на бал-маскарад.

Долохов внимательно следил за моими приготовлениями к визиту, но никак не комментировал их. Перед тем, как аппарировать в Лондон, я снова связал его и наложил «Сомниус».

Аппарация вынесла меня на безлюдную площадь явно в не самом фешенебельном квартале города. Холодный декабрьский ветер гонял по асфальту обрывки газет, полиэтиленовые пакеты и последние бурые листья. Дома здесь представляли собой столь же запущенное зрелище, что и сам район — облезлые стены, мутноватые окна, давно не крашеные двери. И только искомый дом под номером 12 отличался от окружающего убожества — стены не были закопчены, окна сияли чистотой, а серебряные дверной молоток и ручка были начищены до блеска.

Я на всякий случай огляделся, не заметил ли кто моего впечатляющего появления из небытия, но вовремя сообразил, что дом невидим для маглов, а значит, и все, кто его посещает, попадает в зону заклинания. Надвинув шляпу пониже на нос, я решительно стукнул молотком по специальной металлической дощечке.

Ответа долгое время не было, затем дверь беззвучно приоткрылась, словно от сквозняка, однако за ней никого не было. Я мигом набросил на себя Чары невидимости и так же медленно принялся приоткрывать дверь шире. Когда проем стал достаточно широк, я осторожно проскользнул внутрь.

Коридор был пуст, а в самом доме отчетливо чувствовалось запустение. Не давнее, нет — будто хозяйка то ли покинула его несколько дней назад, то ли просто потеряла интерес ко всему на свете и забросила хозяйство. Воздух был какой-то застоявшийся, словно тут уже давно не проветривали, в неярком свете газовых рожков на перилах и краях ступенек виднелась пыль.

Я снял Чары невидимости и принялся осторожно подниматься по лестнице на второй этаж. Засушенные головы эльфов никуда не делись, и я брезгливо отвернулся от них. В доме царила тишина, и только откуда-то из глубины доносились то тихий скулеж, то монотонное невнятное бормотание. Звук рождал в душе смешанные чувства — одновременно жалость и желание прекратить его немедленно, а все вместе создавало ощущение невнятной опасности. Я снял свой камуфляж и, держа палочку наизготовку, пошел на звук.

Источником его был дряхлый домовик, одетый в драную наволочку. Он стоял посреди просторной грязной кухни и глухо рыдал, уткнувшись носом в засаленное кухонное полотенце. Увидев меня, он заревел в голос и упал на колени:

— Повелитель! — на его физиономии быстро сменялись самые разнообразные эмоции — от ужаса до облегчения, словно он был безумно раз увидеть любое человеческое существо. Волны сверхъестественного страха по отношению к моей персоне, исходящие от него, я чувствовал совершенно отчетливо, однако странное существо, явно пересиливая себя, не спешило убегать от меня без оглядки. Он только продолжал рыдать, зажмурившись и словно ожидая смертельного заклятия в лоб.

Это слезоизвержение пора заканчивать, подумал я, а то эльфячья истерика перейдет в следующую стадию — битье головой о мебель и истошные вопли, а это даже для моих нервов — неприятное испытание.

— Послушай, эльф, — коронные шипящие интонации — и домовик тут же заткнулся, словно загипнотизированный удавом, — немедленно прекрати реветь и постарайся внятно объяснить мне причину своей истерики. Где хозяйка Вальбурга? Почему не вышла встречать своего Повелителя?

Домовик тут же постарался вытереть рыльце импровизированным носовым платком, но слезы из его глаз катились, словно выталкиваемые невидимыми поршнями:

— Старый Кричер не может достойно принять вас, Повелитель! Старый Кричер остался один! — и эльф принялся истерически икать, прижимая ко рту свою тряпку.

— В каком смысле «один»?

— Хозяйка Вальбурга… у… у… Умерла!!! — и домовик с душераздирающим визгом повалился на пол, содрогаясь в рыданиях.

Вот это номер… Такой пакости от миссис Блэк я не ожидал…

Превозмогая отвращение, я поднял Кричера с полу за шиворот и направил ему в лицо струю воды из своей палочки. Дождавшись, пока он немного придет в себя, я снова поставил его на ноги и спросил:

— Когда это произошло?

— Этой ночью. Хозяйка была больна, хозяин Сириус, недостойный сын, надорвал материнское сердце своим предательством, а хозяин Регулус… — при этих словах эльф осекся, явно вспомнив, при каких именно обстоятельствах погиб «хозяин Регулус».

— Проводи меня к своей хозяйке, — сказал я. — Хочу попрощаться с ней. И тебе придется ответить мне на некоторые вопросы, эльф, если хочешь, чтобы я помог тебе с похоронами миссис Блэк.

Бренные останки миссис Блэк мало меня интересовали — я лишь хотел взглянуть на комнату и прикинуть, где в ней могут быть расположены тайники. Да и недаром говорят, что если хочешь что-то спрятать — оставь это на видном месте. Схоронить что-то важное среди дамских безделушек, а еще лучше среди дамского белья — прекрасная идея.

Всхлипывающий домовик проводил меня в одну из комнат на третьем этаже особняка. Это была богато убранная спальня, оформленная в серебристо-зеленых цветах и с таким количеством изображений змей в интерьере, что было полное ощущение попадания в серпентарий. Не зря эта семья считалась фанатами Слизерина. В памяти тут же откуда-то всплыло, как я стал свидетелем совершенно неаристократичной истерики, которую закатила миссис Блэк, когда ее старшего сына каким-то невероятным чудом занесло на другой факультет. Она-то лелеяла мысль, что растит верного сторонника доктрины Тома Риддла и ревнителя традиций семьи Блэк, но неблагодарная скотина, которой с тех пор стал для Вальбурги ее старшенький, попрала многовековые семейные традиции, переметнувшись в лагерь идейных противников. И вот итог: один сын погиб при невыясненных обстоятельствах, второй сидит в Азкабане по ложному обвинению (уж я-то точно знаю, что старшего из сыновей Блэков в моих рядах не наблюдалось), а сама Вальбурга, не выдержав крушения семьи и идеалов, умерла в сравнительно нестаром еще возрасте, а для волшебницы — так и вовсе в расцвете лет.

Действительно, лежавшая со сложенными на груди руками на кровати дама не выглядела старухой, во всяком случае, кисти рук могли принадлежать женщине средних лет. Да и лицо, теперь спокойное и умиротворенное, было почти не тронуто морщинами. Тонкий породистый нос, упрямый подбородок и выпуклый лоб делали ее чем-то похожей на постаревшую Беллатрикс, впрочем, вспомнил я, они ведь кровные родственницы.

Бегло взглянув на покойницу, я принялся шарить глазами по комнате. Обычный дамский будуар: шкафчики, полочки, коробочки, шкатулочки… Если бы я хоть знал, что именно мне нужно искать, как это облегчило бы мне жизнь! Я прошелся по комнате, пытаясь настроить свое «шестое чувство» (или «третий глаз», кому как нравится) на что-то, испускающее темные флуктуации. Бесполезно: дом был напичкан артефактами разной степени «темности» по самый чердак, все это фонило, как чемоданчик с плутонием, и сбивало с толку. Придется попробовать допросить домовика, хотя из него собеседник тот еще, особенно в его нынешнем состоянии.

Я решительно вышел из комнаты. Домовик терпеливо дожидался меня под дверью, продолжая размазывать слезы и сопли по физиономии.

— Следуй за мной, — скривившись от отвращения, сказал я и направился туда, где по моим прикидкам должна была находиться гостиная.

— Слушай сюда, эльф, — начал я, когда мы очутились в большой темной и мрачной, несмотря на роскошную обстановку, комнате, — не приносил ли твой хозяин в этот дом какую-нибудь вещь, наполненную темной магией? Вещь, которой ты раньше не видел?

Если не совсем «горячо», то уж во всяком случае «теплее». Домовик взглянул на меня с ужасом, глотнул воздуха и тут же забегал глазами. Казалось, что он борется с искушением ответить мне правду и данной кому-то клятвой хранить молчание. Скорее всего, клятву брал с него именно хозяин, но вот насколько сильна эта клятва? Если это — Непреложный обет, домовик умрет прежде, чем успеет поведать мне десять процентов нужной информации.

— Значит, приносил. Не лги лорду Волдеморту, я все равно узнаю правду, — сказал я, грозно нависая над ним. — Ты приносил хозяину Регулусу или кому-либо еще Непреложный Обет?

Кричер отрицательно замотал головой. Значит, не все потеряно.

— Что именно он принес?

— Ме… ме… Медальон! — эльф всхлипнул.

«Неужели в точку?»

— Ты хочешь, чтобы хозяин Регулус погиб не напрасно?

Кричер закивал так энергично, что казалось, будто его голова сейчас оторвется от тощей морщинистой шеи.

— Тогда помоги мне это исправить. Расскажи, как погиб хозяин Регулус, — как можно более проникновенным тоном спросил я.

— Разве милорд не знает, как… — Кричер запнулся на секунду и закончил едва слышно: — как погиб хозяин Регулус? — и повалился на пол, в приступе раскаяния колотясь лбом о пол. Я тут же схватил его за грязную наволочку, поднял и слегка тряхнул:

— Прекрати реветь! Я не убивал твоего Регулуса! И не видел, как он умирал! Твой хозяин украл принадлежавшую мне вещь, и эта вещь убила его. Если ты знаешь, как именно он погиб, расскажи мне.

— Вскоре после того, как милорд спрятал в том озере свой медальон, хозяин Регулус попросил Кричера отвести его в ту самую пещеру. Кричер отвел его туда и там… Хозяин Регулус, — при этих словах физиономия домовика исказилась так, словно он сунул руку в чан с кипятком, — выпил зелье из сосуда, забрал медальон и заменил его на точно такой же. А потом… — всхлип, — хозяин велел Кричеру возвращаться домой с медальоном, а сам… — и домовик снова забился в истерике.

Мне снова ничего не оставалось делать, как побрызгать его водой из палочки. После того, как Кричер перестал рыдать, я протянул ему наколдованный платок.

— Вытрись! Смотреть на тебя противно! Продолжай. Регулуса убил тот медальон?

— Прежде чем уйти, Кричер видел, как хозяина утаскивают под воду… мертвяки… их там много… полное озеро! Мертвяки утащили хозяина Регулуса под воду!

— И ты вернулся домой с медальоном?

— Ве-вернулся. Хозяин Регулус приказал Кричеру уничтожить медальон, но у него ничего не вышло. Кричер не смог, он все делал, но не смог!

— Где он? Он в этом доме, ты его не выкинул? — Аллах, сделай так, чтобы треклятый медальон был здесь!

Кричер энергично закивал, и я едва удержался от того, чтобы не подпрыгнуть на месте, как мальчишка.

— Принеси мне его. Я сам его уничтожу, и можешь считать, что последнюю волю хозяина Регулуса ты выполнил.

Кричер бросился выполнять мое поручение с такой скоростью, словно за ним гналось с десяток голодных оборотней.

Так, с участью Регулуса Блэка все более-менее ясно. Интересно, о чем думал этот мальчишка, крадя медальон из тайника, неужели замыслил шантажировать Риддла? А если решил в одиночку бороться против того, кого вначале боготворил, как он рассчитывал победить? На что надеялся, завещая медальон своему эльфу? Страшная и, главное, бессмысленная смерть. Гораздо логичнее было привести в то место того же Дамблдора — уж он наверняка нашел бы способ извлечь медальон без ненужного самопожертвования. Впрочем, Блэки, кажется, всегда отличались импульсивностью и неумением мыслить стратегически.

Домовик торжественно вошел в гостиную, держа в вытянутой руке медальон за цепочку.

— Ужасно злой предмет, — проскрипел он, протягивая его мне. От его истерики не осталось и следа, он был предельно собран и строг. — Уничтожьте его, милорд.

Я осторожно взял медальон за цепочку и принялся его рассматривать. Довольно крупный, овальной формы, несомненно золотой и явно старинный. На передней поверхности красовалась выложенная из мелких изумрудов буква «S».

Я положил медальон на ладонь и слегка сжал пальцы. Если это — то, что я искал, я должен что-то почувствовать, что-то плохое. Но ничего, кроме тупой головной боли, преследовавшей меня с утра, не ощущал. Неужели все-таки ошибся? Я слегка поддел ногтем крошечный выступ между двумя створками медальона, и тот легко открылся, явив взору отделанную зеленым бархатом внутреннюю поверхность. Медальон был пуст.

Из горла домовика вырвался тихий возглас то ли ужаса, то ли восхищения, но и теперь не произошло ровным счетом ничего. Я вопросительно взглянул на Кричера.

— Ты пытался его открыть? — спросил я, на что домовик взглянул на меня с животным страхом и втянул голову в плечи, явно ожидая наказания за дерзость. — Не лги мне. Ты пытался?

— Пы-пытался, по-повелитель… — пискнул он и даже зажмурился от ужаса. Определенно, головокружительная скорость, с которой менялись эмоции этого странного существа, сведет меня с ума. Только что был собран и исполнен чувства хорошо исполняемого долга и вот опять готов напрудить на пол от страха передо мной.

— И как? Получилось?

Кричер отрицательно затряс головой:

— Нет. Не получилось, повелитель. Что бы Кричер не делал, медальон не хотел открываться.

— Ладно, не трясись, — я махнул рукой и снова принялся разглядывать медальон.

То, что он так легко раскрылся, попадя мне в руки, вселяло надежду. Отсутствие ощущений тоже пока ни о чем не говорило. В конце концов, дневник тоже далеко не сразу проявил себя и начал высасывать из меня силы. Стоит все-таки присмотреться к этой безделушке повнимательней, а для этого нужно время.

— Твою хозяйку следует похоронить, — сказал я, пряча медальон в карман куртки. — У нее остались родственники?

— Молодые хозяйки Белла и Цисси, — напоминание об умершей Вальбурге вернуло Кричера к скорбному настроению, и он снова начал всхлипывать. Хоронить покойную наверняка следует в их семейном склепе, но о его местонахождении я не имел ни малейшего представления и выяснять это не собирался. Сообщить родственникам — и пусть голова болит уже у них.

— Ты можешь сообщить им? — эльф закивал. — Тогда отправляйся к мисс Цисси и скажи ей. Если не найдешь ни ее, ни мисс Беллу, ступай в Министерство. Там должны быть люди, которые занимаются организацией похорон. Но ни слова о том, что я был тут. То есть ты вообще меня не видел, понял?

* * *

Дом матери Риддла встретил меня зловещей тишиной и отпечатками ботинок на пыльном полу. Самого же Долохова и след простыл, только валялись веревки, которыми я связал его магловским способом.

С полминуты я стоял посреди пустой комнаты и тупо глядел на то место, где я оставил своего обездвиженного и связанного пленника. То, что ему удалось освободиться от наложенных мной заклинаний и веревок, отказывалось укладываться в голове. Этого не должно было случиться, однако случилось. Он не должен был освободиться самостоятельно, значит, ему кто-то помог, но кто?!

Непонятно на что рассчитывая, я обследовал все помещения в доме, даже заглянул в кладовку, в которой не было ничего, кроме груды покореженных котлов и прохудившихся оловянных мисок. Никого. На всякий случай широко взмахнул палочкой и произнес «Фините Инкантатем», в надежде, что этот прохвост Долохов просто замаскировался под предмет обстановки. Как и следовало ожидать, тщетно.

Я бессильно опустился на пол и несколько раз с силой ударил кулаком по полу. Анализировать, где я просчитался и почему Долохову удалось удрать, буду потом. Равно как и разбираться с медальоном. В другом месте. А сюда с минуты на минуту могут нагрянуть гости, по мою душу. И валить отсюда следует немедленно.

Вскочив на ноги, я огляделся. Брать с собой особо было нечего — вся имеющаяся в моем распоряжении одежда — на мне, других вещей у меня все равно нет. Разве что пакет с провизией, прихватить который Долохов не счел нужным. Я сгреб пакет, уменьшил его заклинанием и сунул за пазуху.

Я вышел из дома и решительно направился в сторону, противоположную деревне. Не оглядываясь, взмахнул через плечо палочкой и произнес «Инсендио», дождался, когда раздастся треск горящей сухой древесины и сразу же аппарировал в неизвестность.

* * *

Приземлился я где-то в лесу. Тут было гораздо холоднее, деревья стояли в инее, на прогалинах лежал слой снега и легкий морозец пощипывал щеки, к тому же было пасмурно, поэтому я сделал вывод, что местом прибытия была, скорее всего, Шотландия. Впрочем, хоть Шотландия, хоть Уэльс, хоть Англия, это ничего не меняло: я понятия не имел, куда идти дальше. Навыков передвижения и ориентирования в лесах у меня не было, только в горной или пустынной местности. Так, что-то такое шевелилось в памяти, вроде того, как определить части света по количеству хвои на ветках. Присмотревшись повнимательнее к росшим здесь елкам, я приблизительно прикинул, в какой именно стороне находится север и поплелся именно туда, предположив, что чем севернее, тем меньше шансов наткнуться на человеческое жилье.

Перспектива заночевать в зимнем лесу пугала, но я все же надеялся на магию. Стемнело довольно быстро и сразу же стало еще холоднее. Хотя одет я был в утепленную куртку, однако джинсы и самые обычные ботинки от мороза спасти не могли. Я выбрал место поровнее под высокой сосной, из кучи хвороста трансфигурировал что-то вроде шалаша, из шарфа — матрас, который постелил внутри, и навел в своем утлом жилище Согревающие чары. Затем развел снаружи костер и увеличил захваченный из дома пакет с провизией.

Когда с нехитрым ужином всухомятку было покончено, я еще некоторое время посидел у костра, задумчиво глядя в огонь и пытаясь размышлять. Мысли текли вяло, словно барахтаясь в густом сиропе, должно быть, от холода и усталости. Медальон висел у меня на шее, под курткой, но почему-то совершенно не нагревался от тепла моего тела, оставаясь холодным. Постепенно мысли из вялых превратились в тяжелые. С внезапной болью вспомнилась мне моя семья, и почему-то навалилось предчувствие, что я их больше не увижу, что их больше нет в живых. Шансы отца выйти из тюрьмы представлялись ничтожными, да и мать с сестрой бежали из страны в неизвестность, за все это время с ними могло случиться все, что угодно. С тоской вспоминались друзья и сослуживцы, даже однокурсники по летной школе в Штатах. И тот злополучный день, когда я погиб, чтобы воскреснуть в этом нелепом теле. В душе поднималась жгучая обида — за что мне все это?! Почему я? Почему мне даже после смерти нет покоя, или я его не заслужил? Все, что я делаю — бессмысленно, все равно я ничего не могу сделать, даже с той магией, что стала мне доступна. Разве я смогу остановить войну, что идет сейчас на родине? Разве смогу воскресить родных, если они все-таки мертвы? Да и как я попаду домой, не имя ни денег, ни документов? Для магического мира я вне закона, а для магловского меня вообще не существует. Так какой смысл во всех этих метаниях? Лучше бы я умер по-настоящему…

Спал я плохо, если не сказать хуже. Не знаю, что было тому виной — неудобное ложе, холод, который все-таки пробирал даже через Согревающие чары, или что-то еще, но встал я таким же разбитым, каким просыпался в то недалекое время, когда из меня тянул силы дневник Реддла. Подробностей сновидений, что посещали меня этой ночью, я не помнил, осталось только ощущение безысходности и какой-то потусторонней мрачности.

Солнце уже встало, хотя света давало мало — небо было затянуто снеговыми облаками. Мороз только усилился. Злой и еще более уставший, я кое-как умылся снегом, снова уменьшил пакет с провизией и сунул его за пазуху, превратил матрас обратно в шарф. Медальон обжег холодом пальцы — такое впечатление, будто он всю ночь провалялся на снегу, а не уютно грелся у меня под курткой, однако это была единственная его странность. Провалов в памяти у меня точно не было, я в подробностях помнил весь вчерашний день, даже депрессивные мысли, что снедали меня перед сном. Настроение по-прежнему было гнусным, поэтому я решил, что лучшее лекарство от мрачных мыслей — физическая активность и, значит, нужно идти. Куда идти, я не имел ни малейшего представления, однако был уверен, что ходьба позволит мне лучше обдумать сложившееся положение и прикинуть, как действовать дальше.

* * *

Когда в просвете между деревьями я увидел неясные очертания хижины, подумал было, что это просто причудливая игра света и тени, просто стволы деревьев так странно преломляются в тусклом свете зимнего солнца и туманной морозной дымке. Так сказать, мираж, только зимний. Но еще через десяток шагов я понял, что зрение меня не обманывало — это действительно был полуразвалившийся домик, больше похожий на сарайчик.

Я подошел ближе, стараясь не слишком скрипеть снегом под подошвами, впрочем, без особого успеха. Домик выглядел необитаемым, однако это могли быть и особые чары. «Гоминум ревелио» и «Маджиум ревелио» показали отрицательный результат, и я смело шагнул за порог.

Нет, все-таки ничего магического в этом доме не было, он явно когда-то принадлежал маглам — об этом говорили проржавевшая железная печурка, которыми волшебники не пользуются, старомодное ружье с погнутым стволом, валявшееся в углу, стопка полуистлевших газет «Таймс» сороковых годов на полке и радиоприемник примерного того же возраста. Больше всего это походило на домик лесника или хижину охотника.

Дом выстыл за четыре десятка лет, пропах плесенью, зарос пылью и грязью, труба печки наверняка забита сажей, сосновыми иголками, шишками и черт знает чем еще, однако дверь и стекла в единственном оконце были целы. Тут даже была кровать, железная с сеткой. Словом, пережить еще одну ночь вполне можно.

Работа закипела. Первым делом я проверил печку. Дымоход действительно был забит, но заклинание «Акцио, мусор из трубы» сработало неплохо, хотя я едва увернулся от вылетевшей из жерла печки прямо мне в лицо дохлой птицы, а сопровождавшее процесс чистки облако сажи превратило меня в негра. Я натаскал хвороста и затопил печку, и в хижине сразу стало немного теплее и даже уютнее. В оконце свистал сквозняк, и я не придумал ничего лучше, чем забить щели газетами. Свой шарф я опять трансфигурировал в матрас и теперь задумался о нормальном ужине. К счастью, в остатках шкафа я обнаружил дырявый медный чайник, который тут же починил, наполнил водой и вскипятил заклинанием. Вот и пригодился утащенный из сельского магазина зеленый чай. Только с чайной посудой не повезло…

Десять минут спустя, прихлебывая чай из железной кружки, которую я соорудил из ржавого гвоздя, и заедая его галетами и рыбными консервами, я с некоторым оптимизмом размышлял, что человек, владеющий магией, все-таки имеет больше шансов выжить, оказавшись в подобной ситуации, чем человек обыкновенный. Не будь магии, максимум что я мог бы сделать сейчас — прочистить печку руками и затопить ее. Мне бы пришлось туго, тем более что грела эта печка плохо, стужа лезла во все щели, одеял никаких, да еще и согреться горячим питьем не получилось бы. Наколдованный световой шар освещал комнатку неярким белым светом, медальон, который я снял с себя в процессе приведения хижины в жилой вид, тускло поблескивал зелеными камушками и мирно лежал на перевернутом ящике, который я приспособил под стол. По телу разливалась приятная истома, а в душе поселилось ощущение, что еще не все потеряно. Мысли о тщетности всех усилий и неприкаянности ушли, хотя, чувствуя усталость, я предпочел перенести обдумывание планов дальнейших действий на завтра. Сегодня мне было просто необходимо отдохнуть. Я наложил на комнатку Согревающие чары, снова надел медальон на шею и, погасив свет, завалился на кровать.

* * *

Я проснулся резко, словно от толчка в плечо и с четким ощущением, что в доме я не один, словно кто-то или что-то глядит мне в спину. Неведомый прежде животный страх перед неизвестностью овладевал мной с такой силой, что я начал дрожать словно в лихорадке. Трясущейся рукой нащупал за пазухой палочку и торопливо наколдовал «Люмос». Заклинание вышло только со второго раза и оказалось слабее, чем обычно, что только усилило мой страх и недоумение от происходящего.

Я принялся озираться, но, как и следовало ожидать, я был один. Попытался вспомнить, что только что видел во сне, и не смог. Некоторое время я просто сидел на кровати и старательно прислушивался, но вокруг царила тишина, нарушаемая лишь шумом сосен снаружи под ветром.

Я встал и на непослушных ногах подошел к окну. Ощущение жути не проходило, только теперь к нему прибавилось чувство, словно что-то темное и опасное находится во мне, заняло мое тело и вот-вот набросится изнутри, разрывая и пожирая плоть. Вот уже и горло словно что-то сдавило… Я судорожно втянул воздух и рванул ворот свитера, и тут пальцы мои наткнулись на что-то холодное и металлическое.

Медальон. Чертов медальон, висевший на моей шее, каким-то образом пробрался под свитер, хотя я подсознательно избегал его прямого соприкосновения с кожей. И теперь неестественный могильный холод, исходящий от него, проникал в каждую клетку моего тела и превращал меня в беспомощную жертву неясных страхов, подчиняя волю. Я резко дернул, порвав цепочку, и швырнул медальон на пол. Меня тут же «отпустило».

Все-таки я был идиотом, когда решил сначала понаблюдать за «поведением» медальона. Да одно только то, как старательно прятал Риддл эту вещицу, давало понять, как много она значила для него. И с чего я взял, что медальон будет вести себя в точности как дневник? Нет, чертова побрякушка действовала тоньше, если только можно так говорить о неодушевленном предмете. Она не отшибала память, не заставляла совершать поступки, которые в здравом уме я бы не совершил, не насылала кошмаров. Она просто рождала во мне разрушительные для моей личности эмоции: чувство безысходности, ненужности и вины и сковывающего волю иррационального страха перед неизвестным злом. Еще немного — я и в приступе панического ужаса мог бы броситься куда глаза глядят, в ночной зимний лес, где и замерз бы, забыв о магии и вообще обо всем на свете.

Брезгливо, словно это была дохлая крыса, я взял медальон за цепочку и смело шагнул за порог. Наколдованный мной «Люмос максима» снова был ярок и без труда разогнал ночной мрак. Ночь была ясной, тихой и морозной, снег сочно хрустел под ногами, а я шел вперед, подальше от хижины, чтобы напалмом не зацепить домик и ближайшие к нему деревья. Отойдя на приличное расстояние, положил медальон на снег и отошел на десяток шагов. Огненная змея, вырвавшаяся из моей палочки, обвила его, пламя загудело, затрещало, и, перекрывая эти звуки, раздался жуткий крик нечеловеческой боли — точно такой же, какой я слышал во время гибели дневника. Из огненного смерча вырвалось черное облачко и тут же растаяло без следа, после чего резко оборвался и крик.

Я погасил « Адское пламя». Отдельные язычки огня продолжали лизать пучки прошлогодней травы и опавшие листья, подбираясь к ближайшему дереву. Небрежно залив остатки пожара «Аква эрукто», развернулся и побрел к хижине, чувствуя непомерную усталость, словно перетаскал на себе сотню мешков с углем. Очутившись внутри, я снова затопил печку и тут же повалился на кровать, забыв при этом разуться. Глаза слипались, в голове не было ни единой мысли. Почти сразу я отключился.

Впервые за эти проклятые месяцы мне снилось что-то приятное.