Операция (джен)

День выдался непростой.

После тяжелой смены, длившейся без малого восемь часов, доктор Брэдли Эштон, один из специалистов хирургического отделения госпиталя Святой Терезы, как всегда, валился с ног от усталости. К щиколоткам его словно привязали по мешочку с мокрым песком; когда он наконец, с трудом волоча за собой эти отвратительные грузила, сдал дела сменщику и вышел из больницы, на улице уже стемнело. Ранний октябрьский вечер был холоден и сер, и в обширном подземном паркинге, где мирно дремал верный, серебристо-голубой «форд фокус универсал», царил полумрак и влажная гулкая тишина. Эштон торопился, как мог — Кейт, наверно, уже заждалась... надо было позвонить ей и спросить, не нужно ли чего купить в супермаркете на углу: для неё или малышки Кэтрин. А потом — скорее домой, к жене и дочери, к горячему ужину и мягкому креслу, к какому-нибудь очередному скандальному ток-шоу по федеральному каналу, которое можно смотреть вполглаза, не особенно вдаваясь в подробности — только для того, чтобы отвлечься наконец от каждодневно сменяющих друг друга пациентов, нарывов, гнойных ран, грыж, аппендицитов, вросших ногтей и прочей надоевшей больничной рутины… Подходя к машине, Эштон уже достал из кармана ключи и сотовый телефон — но внезапно остановился.

Навстречу ему шагнули из полумрака две таинственные фигуры.

— Вы — доктор Эштон? Хирург? — хрипло спросил один из незнакомцев.

— Да. Простите… С кем имею честь?

Неизвестные личности не сочли нужным снизойти до ответа, предпочитая оставаться для Эштона столь же неизвестными.

На одном из парней было надето что-то вроде желтого спортивного костюма; другой — рыжий и скуластый — был облачен в серое, застегнутое на все пуговицы пальто, из-под которого легкомысленно торчали голубые, до колен, шорты… или, по крайней мере, что-то, очень на них похожее. На ногах у первого были резиновые сапоги на толстой подошве, а у второго — яркие кроссовки со светоотражателями, которые так любят подростки; все это доктор Эштон успел так подробно рассмотреть в тот короткий миг, когда оказался лежащим на асфальте носом аккурат в эту примечательную обувку.

Буквально через секунду после этого в его затылке вспыхнула острая слепящая боль, и…

…очнулся он уже в машине. В чужой. И машина эта куда-то ехала.

Эштон лежал на заднем сиденье, и голова его разламывалась на части, а перед глазами все плыло; с трудом подняв руку, он нащупал на затылке чувствительную, налитую болью, даже как будто пульсирующую шишку. Вот незадача… монтировкой, что ли, его огрели?.. Зачем? Что с ним приключилось, черт побери, и что вообще происходит? Эштону, мягко говоря, стало не по себе, к горлу его неумолимо подкатила обжигающая волна паники… Он тут же постарался справиться с собой и взять себя в руки; в конце концов, он жив и даже не связан — значит, простор для кое-каких действий у него остаётся… К боку его прижималось что-то мягкое, кожаное, очень знакомое — это был его рабочий портфель, в котором он обыкновенно носил бутерброды, автомобильную страховку, схему движения городского транспорта, таблетки от кашля, кофе в пакетиках, дисконтные карты и прочую невнятную мелочевку, совершенно необходимую для выживания в огромном, шумном, равнодушном ко всему современном мегаполисе.

Ну что ж, по крайней мере, его не придушили и не ограбили… хотя намерения похитителей ему по-прежнему оставались не понятны и неясны. Куда его везут? Для чего? С какой целью? Дверцы автомобиля, конечно, были заблокированы, да и не сумел бы пленник на полном ходу выскочить из машины и вывалиться на дорогу без риска переломать себе при этом половину костей… Если бы ему удалось достать из кармана сотовый телефон и отправить сообщение Кейт… «Привет, дорогая! Меня похитили двое неизвестных с неизвестными целями и везут в неизвестном направлении в машине с неизвестными номерами… в общем, к ужину меня сегодня не жди». Бред какой… Впрочем, осторожно пошарив рукой в кармане плаща, Эштон обнаружил, что телефон у него из загашника все-таки исчез. Как, видимо, и бумажник, и кредитная карта…

И доктор Эштон внезапно понял, что дурацкое третьесортное ток-шоу с бездарными ведущими и предсказуемыми, агрессивно-истеричными персонажами — отнюдь не самое страшное из того, что может ожидать его нынешним вечером.

За окнами машины мелькали редкие фонари: свет наплывал короткой волной — и тут же сменялся глухой, черной, как мусорный мешок, октябрьской темнотой. Стараясь не делать резких движений, Эштон осторожно приподнял голову, пытаясь все-таки понять, куда его везут, но в этот момент автомобильчик сильно тряхнуло, и Эштон скатился с диванчика в узкую щель между сиденьями — так, как лежал, боком, неуклюжей бесформенной кучей. Не выругаться от души в такой нелепой ситуации было попросту невозможно…

— Эй, док! Вы в порядке?

Его окликнул тот, рыжий, в голубых шортах, сидящий сейчас на переднем кресле справа от водителя. За рулем, значит, был Желтый Спортивный Костюм. Ну, ладно. Эштон кое-как поднялся и сел, мельком выглянув в окно: вдоль дороги тянулся не то лес, не то пустырь, не то какой-то утопающий во тьме глухой пригород… Ситуация по-прежнему не прояснилась ни на йоту.

— Кто… кто вы такие? Куда вы меня везете?

Рыжий опять обернулся. Волосы его были всклокочены и стояли дыбом, и ухмыляющаяся физиономия показалась Эштону смутно знакомой: где-то он этот большой рот с крупными белыми зубами и широкую нахальную ухмылку видел, причем не раз… но где именно — он никак не мог вспомнить. Уж не в том ли цирке, в который они с Кейт водили дочурку на прошлой неделе, Кэтрин тогда ещё испугалась шумных и назойливых, пестро размалеванных клоунов?..

— Кто мы такие? — вытянув губы трубочкой, переспросил Рыжий. — Да неважно. Но у нас кое-какие проблемы, док. А, значит, и у вас тоже! — Подмигнув, он хрипло хихикнул.

Он вообще все время хихикал, дергая плечом; хихикал, и подмигивал, и корчил какие-то дикие гримасы, и глаза его то скашивались к переносице, то совершенно немыслимым образом разъезжались в разные стороны — все это, пожалуй, могло бы даже показаться забавным, если бы доктор Эштон был сейчас в настроении предаваться веселью. Уж от кого-кого, но от этого типа, сказал он себе, явно следует держаться подальше.

— А поконкретнее нельзя? — сухо спросил он. — Что вам от меня надо?

— Не бойтесь, док, все будет о`кей. Мы вам ничего не сделаем. Просто… одному нашему другу понадобилась помощь врача. Так что считайте, что мы просто хотим подкинуть вам недурную халтурку.

— А почему бы этому «вашему другу» самому не обратиться в больницу и не прийти туда собственными ножками? С каких это пор хирурги должны выезжать к пациентам на дом, а?

— В больницу? Вы шутите, док? — Рыжий не на шутку удивился. — Нас же ищут! Про налет на инкассаторов сегодня не слышали, что ли?

— Заткнись, Квага, болтун! — скрипучим голосом шикнул на него водила: повернув голову, он сердито покосился на Рыжего — и Эштон увидел его длинный, чуть кривоватый нос, высунувшийся из-за высокого подголовника. — Все подробности — на месте, понял? Слышите, док? Когда приедем — тогда и…

— А-а-а-а! Мегс, на дорогу! Смотри на дорогу!.. — вдруг что есть мочи завизжал Квага.

И было из-за чего. Пока Спортивный Костюм распекал Рыжего, машина, оставленная без присмотра, шкодливо выкатилась на встречную полосу — и навстречу крохотному автомобильчику из-за поворота выскочил гигантский, как дом, мчащийся на всех парах и сверкающий огнями могучий фургон-рефрижератор… О, боже, пронеслось в голове Эштона, Кейт, Кэтрин… я вас больше никогда не увижу! Лобовое столкновение казалось неизбежным, и перед глазами доктора против воли мелькнуло зловещее видение его, Эштона, искореженного трупа, по-киношному живописно летящего на обочину — но в самый последний момент Мегс каким-то невероятным маневром успел выкрутить руль, и автомобильчик вильнул в сторону, и огромная монструозная фура промчалась мимо, ревя и отчаянно сигналя, завывая, как тысяча тысяч разъяренных ведьм…

Доктор Эштон с трудом перевел дух. Интересно, спросил он себя, я полностью за этот миг успел поседеть или только частично?

Мегс сидел, сердито вцепившись в руль — в зеркало заднего вида Эштону были видны его бесцветные, часто моргающие глазки, угрюмо смотрящие на дорогу, скрытые за толстыми пластиковыми стеклами защитных очков. Его бледное, неказистое, незапоминающееся лицо было слегка перекошено от пережитого потрясения.

— П-придурок… — со стоном, дрожащим голосом сказал Рыжий, без сил растекаясь в кресле.

Впрочем, Рыжий теперь обрел имя — Квага.

Гос-споди! Так вот с кем Эштона столкнула судьба! С этими бандитами/авантюристами/безумными гениями, чьи громкие криминальные похождения время от времени смакуются в городской прессе — неудивительно, что примелькавшаяся на страницах газет и экранах телевизоров (в рубрике "Их разыскивает полиция") физиономия Рыжего показалась доку такой знакомой. Вернее, "безумный гений" тут один — Мегс, он же, надо полагать, Мегавольт, он же Желтый Спортивный Костюм, а другой, Квага — просто безумный… что, впрочем, делает его ничуть не менее опасным, скорее наоборот. И, значит, в этой мерзкой шайке должны быть еще двое подельников… видимо, как раз кому-то из них и понадобилась «помощь врача».

О, черт! Угораздило же его так влипнуть… Попасть в лапы «Ужасной Четверки», этой проклятой банды, наводящей ужас на мирных обывателей Сен-Канара! Эштон внутренне содрогнулся. О каком налете на инкассаторов этот Квага там говорил? Ах да, проскользнуло что-то по радио в новостях… впрочем, Эштон в тот момент был занят весьма занимательной резекцией желудка, поглотившей все его внимание, так что в болтовню диктора на периферии слышимости не особенно вдавался. Да, кажется, был налет на Кассиди-авеню… и, кажется, неудачный… и даже вроде бы с перестрелкой…

С перестрелкой. М-да. Черт возьми, только этого не хватало!

— Приехали, док, — скрипуче объявил Мегавольт.

Последние десять минут автомобильчик трясся по какому-то ухабистому проселку — и сейчас, скрежеща тормозами, наконец-то остановился. Квага и Мегавольт выскочили из машины, доктор Эштон, потирая затылок, тоже кое-как выбрался — и вытащил за собой свой кожаный портфель. Ну, деваться ему было особо некуда… Интересно, а что с ним станется после того, как у этих психов отпадет надобность в его профессиональных услугах? Где, под каким кустом эти весёлые парни его закопают?

Кругом царил непроглядный мрак. Слева шумел лес, справа тянулся хлипкий дощатый забор, облитый светом фар, впереди смутно виднелось какое-то невысокое строение — не то сарай, не то амбар, не то ветхий покосившийся дом. Отсюда не убежишь… если бы Эштон хотя бы знал, где он находится, в какой стороне город, ближайшее шоссе и полицейский участок!

Он огляделся, стараясь все-таки не дергать головой очень уж нервно. Дверь дома слегка приотворилась, и на дорожку упал яркий луч света: на пороге появилась высокая худощавая фигура с фонарем в руке.

— Мегс, Квага, это вы? Вы привезли врача?

— Хирург из госпиталя Святой Терезы подойдет? А? — сварливо отозвался Мегавольт.

Человек с фонарем спустился с невысокого крыльца и подошел ближе. И Эштон невольно поежился, хоть уже и был к этому готов: темная кожа очередного странного незнакомца в свете фонаря явственно отливала зеленью.

Мутант. Этот, как его… Реджинальд Бушрут собственной персоной.

— Простите, док, что пришлось так грубо с вами обойтись, — приветливо сказал Бушрут. У него был глубокий, очень приятный для слуха, очень вежливый мягкий баритон, а выразительные глаза влажно блеснули под лучом света яркой нежной лазурью. — Но у нас, право, не было иного выхода. Наш, э-э… друг ранен. И ему нужна помощь.

— Ранение? — тоскливо переспросил Эштон. — Какое?

— Огнестрельное. Нужно извлечь пулю.

Пулю?! Ну и дела!

— Вы что, с ума сошли? — помолчав, сердито спросил Эштон. — Я же не военно-полевой хирург, в конце-то концов… Такие операции проводятся только в условиях стационара. Это вам не шутки…

— К сожалению, — спокойно возразил Бушрут, — мы не можем отправить его в больницу. Мы находимся в розыске, за нами охотится полиция, и… и он, во всяком случае, категорически запретил нам куда-либо обращаться. Поэтому и возникла надобность в услугах квалифицированного хирурга.

— Кто он?

— Ваш пациент. — Бушрут украдкой, словно бы в нерешимости, оглянулся на стоявших чуть поодаль Квагу и Мегавольта. И, зачем-то посветив фонарем Эштону в глаза, со вздохом добавил: — Пойдемте, док, я вас познакомлю…

Сразу за порогом открылся узкий коридорчик, заставленный всякой всячиной: полуразобранными бытовыми приборами, старой мебелью, садовыми инструментами, пустыми ведрами, еще каким-то непонятным инвентарем. Приоткрытая дверь слева вела в небольшой закут, играющий, по всей видимости, роль кухни, что доктор Эштон определил по попавшейся ему на глаза электрической плитке. За дверью справа обнаружилась комната с частью ободранными, частью отставшими от стен сырыми обоями: в одном ее углу стоял диван, в другом — стол и пара просиженных кресел; по полу протянулась грязноватая ковровая дорожка — но скорее не для того, чтобы придать унылому, совершенно не жилому на вид помещению тепло и домашний уют, а единственно с целью сокрыть от глаз трухлявые и прогнившие доски пола. Освещалась вся эта роскошь электрической лампочкой без абажура, настолько опутанной пылью и паутиной, что ее круглая, бледно-светящаяся колба, одиноко торчащая под потолком, представлялась белесоватым брюшком какого-то гигантского экзотического паука, безнадежно запутавшегося в собственных тенетах.

Что ж, во всяком случае, электричество в этой хибаре есть, сказал себе доктор Эштон, и это не может не радовать. Не особенно большой повод для оптимизма, но, по крайней мере, возиться в огнестрельной ране при романтическом колеблющемся свете свечей ему не придется.

Как только он, в сопровождении Бушрута, переступил порог неуютной неубранной комнаты, его встретил негромкий хрипловатый голос:

— Здорово, док. Вы — хирург?

Подавив истерический смешок и желание сказать: «Нет, гинеколог», — доктор Эштон коротко кивнул в ответ и внимательно посмотрел на говорившего.

Так это и есть, черт возьми, знаменитый Антиплащ, главарь этой шайки полоумных неудачни… то есть налетчиков?

Бледный до синевы светловолосый парень лет тридцати, с ввалившимися глазами и заострившимся носом, облаченный в приметную бордовую водолазку; он сидел на диване, прижимая левой рукой правое плечо, и буравил доктора Эштона очень подозрительным, очень испытующим, очень неприятным взглядом чуть исподлобья — мрачным и цепким, как рыболовный крючок. Потом, видимо, убедившись в том, что незнакомого визитера опасаться не стоит, как будто разом потерял к нему всякий интерес — откинул голову назад, коснувшись затылком спинки дивана, и закрыл глаза.

Видно было, что ему приходится достаточно худо. Травматический шок? Большая кровопотеря? Доктор Эштон покосился на груду окровавленных тряпок, лежащих в задвинутом под стол пластмассовом тазу. Но, по крайней мере, рана имела место быть не на груди, не в голове и не в брюшной полости, а это все-таки оставляло надежду, хоть и небольшую, на благоприятный исход затеянного мероприятия. Впрочем, особенного выбора у доктора Эштона не было… Поэтому он подошел к столу, не без опаски отодвинул в сторону лежащий на нем разнообразный мусор, воронёный «ствол» и фетровую шляпу темно-красного цвета и поставил на край стола свой многострадальный кожаный портфель. Потом обернулся к… к пациенту.

— Можно, э-э… взглянуть на рану, любезный?

Тот, по-прежнему не открывая глаз, словно бы с неохотой оторвал от раненного плеча левую руку — пальцы его были окровавлены и слегка дрожали. Взору доктора Эштона предстал наспех наложенный прямо поверх рукава слой бинтов — полотняных лоскутов, оторванных, судя по всему, от клетчатой фланелевой рубахи и насквозь пропитавшихся уже подзасохшей кровью. О, черт, всю эту заскорузлую ветошь придется теперь еще отдирать… Впрочем, слава богу, что у кого-то хватило ума наложить на рану давящую повязку! Да и крупные кровеносные сосуды, по-видимому, были не задеты, поэтому кровотечение уже остановилось… если только пуля, застрявшая в мышцах, какой-нибудь жизненно важный сосуд собой не заткнула. И, если сейчас вынуть эту "затычку"…

Эштон обернулся к Бушруту, который все еще мялся, как робкий школьник, на пороге комнаты, словно бы не решаясь войти внутрь — в слабой надежде, что о нем и вовсе все позабудут.

— Нож есть?

— Нож?

— Надо обрезать рукав. Как, по-вашему, я доберусь до раны?

Бушрут как будто слегка опешил, но спорить не стал — и, на секунду выйдя из комнаты, вернулся с большим кухонным ножом, к лезвию которого пристали хлебные крошки. Ну, хоть что-то… Доктор Эштон тщательно отер нож носовым платком, потом поддел край повязки и, осторожно разрезав мягкую ткань, принялся разматывать наложенные друг на друга, заскорузлые от засохшей крови полотняные лоскуты. Антиплащ сдавленно зашипел сквозь зубы, когда дело дошло до нижних слоев — впрочем, рана все еще немного кровоточила, и тканевая салфетка пристала к ней не настолько плотно, чтобы ее пришлось жестоко отдирать.

М-дэ.

И почему огнестрельные раны — вовсе не аккуратные круглые дырочки с застрявшей в «слепом» конце раневого канала сферической пулькой? Перед Эштоном наконец открылось пострадавшее плечо, которое было — сплошной сизый синяк; и в центре этой жуткой гематомы, чуть выше локтя темнела хорошая такая дыра с рваными краями, начиненная чем-то вроде кровавого фарша с беленькими и синенькими прожилочками внутри, с темными кровяными сгустками, сочащаяся экссудатом, сукровицей и еще какой-то неаппетитной дрянью… Зрелище было не для слабонервных, однако. Доктор Эштон поджал губы.

— Рикошет? — коротко спросил он у Антиплаща.

Тот вяло разлепил губы:

— Да. Как вы догадались?

— Милый мой, при прямом попадании пуля прошла бы навылет… после чего либо застряла бы в ребре, либо пробила легкое. Кстати, сколько времени миновало после ранения?

— Часов пять…

Пять часов! Эштон покачал головой. О чем они тут думали все это время? Раневой канал, разумеется, не прямой — при соприкосновении с препятствием пуля, как правило, отклоняется от своей траектории… и к тому же забит грязью, волокнами ткани и, вполне вероятно, обломками костей. Черт возьми! Как он, Эштон, сможет без рентгеновских снимков найти пулю в этом кровавом месиве — наощупь?! Крохотную расплющившуюся пульку, которая наверняка еще и развернулась в ране, круша и сминая на своем пути все, что только возможно…

А если пуля — разрывная? Хотя, вроде бы, на вооружении у полиции такие смертоносные виды оружия не состоят… Даже в Сен-Канаре.

Антиплащ прерывисто вздохнул. Облизнул пересохшие, запекшиеся коричневатой корочкой губы.

— Вы… сможете меня от нее избавить, док? Вы сможете… мне помочь?

— Здесь? — Эштон задумчиво посмотрел на серые лохмотья паутины, свешивавшиеся с потолка в противоположном углу комнаты. — Вряд ли… Давайте смотреть правде в глаза, голубчик — вам нужно в больницу.

— Нет.

— Нужно делать рентген — самое меньшее, в двух позициях. Пуля наверняка застряла в кости… и, вполне вероятно, при этом раздробила ее в хлам. Как, по-вашему, я смогу найти кусочек металла величиной с ноготь вслепую среди обломков костей?

— А вы постарайтесь, док. Поверьте, это сугубо в ваших собственных интересах.

— Это что, угроза? — Доктор Эштон нервно усмехнулся.

— Нет, — после паузы сказал Антиплащ. — Пока еще — настоятельная просьба. Но, поверьте — очень настоятельная.

Похоже, этот самоуверенный субчик не очень-то представляет, что его ждет. Доктор Эштон глубоко вздохнул.

— Это будет достаточно сложно даже при всем моем старании. Я все-таки предлагаю вам обратиться в госпиталь.

— В тюремный?

— А хоть бы и так! Вы что, не видите, какая тут кругом… антисанитария? Лучше, видимо, получить заражение крови?

— Я же сказал — нет! Никаких больниц! — Антиплащ наконец-то поднял голову и посмотрел на доктора Эштона в упор — и во взгляде этом было столько жесткого упрямства, ледяного гнева и отчаянной решимости, что Эштон понял — спорить, в сущности, бесполезно… Глаза у Антиплаща были холодные и серые, как асфальт. И такие категоричные и несокрушимо твердые, что о них можно было расшибиться.

— Ладно. Как хотите, — сухо сказал Эштон. — Я постараюсь сделать все, что возможно. Но хочу сразу предупредить, что снимаю с себя всякую ответственность за последствия.

— Хорошо, — помолчав, сказал Антиплащ.

— Нужно подготовить все необходимое для операции. Это во-первых. А во-вторых, мне понадобятся, э-э… ассистенты. Где эти ваши… приятели?

Антиплащ безразлично мотнул в ответ головой — и опять закрыл глаза. Видимо, этот вопрос его очень мало интересовал… Доктор Эштон оглянулся — рядом стоял только Бушрут и с опаской заглядывал в рану через плечо врача; доктору Эштону это только показалось, или зеленокожий мутант сейчас был еще более зеленым, чем раньше?..

Коротко кивнув Бушруту на дверь, он вышел в коридор. Репейник послушно последовал за ним.

— Ну, что, док? Что скажете?

— Кто накладывал повязку? Вы?

— Да.

— Вы имеете какое-то медицинское образование?

Бушрут покачал головой. Печально посмотрел на свои длинные зеленые пальцы и задумчиво ими пошевелил.

— Нет. Я — биолог, вообще-то. Биохимик, если уж быть абсолютно точным. О медицине, к сожалению, имею только общее представление.

Доктор Эштон потер лоб. Впрочем, ничего иного он и не ожидал.

— Ладно. Кровотечение было сильное?

— Я бы сказал — умеренное…

— Венозное?

— Ну, кровь была темная, если вы об этом. Но я не думаю, что крупные сосуды повреждены. С внешней стороны плеча их быть не должно… вроде бы.

— Дайте ему выпить сладкого чаю… или хотя бы кипяченой воды, черт возьми! Нам сейчас только обезвоживания не хватало. И вообще, где… все остальные?

«Остальные» обнаружились на кухне. Мегавольт, высунув от усердия кончик языка, увлеченно ковырял отверткой старый приемник, Квага извлек (из рукава?) колоду засаленных потрепанных карт и, беспечно посвистывая под нос, выкладывал на столе замысловатый пасьянс. Видимо, раздобыв и доставив главарю врача, они искренне полагали свое участие в деле благополучно законченным, а тягостный товарищеский долг — с лихвой выполненным.

— Тэк-с! — сказал доктор Эштон — наверно, даже более громко и сердито, чем сам того желал бы. Подпрыгнув, они оба уставились на него — и на лицах их так явно выразилась досадливая фраза «Ну что вам опять надо?», что ее можно было даже не облекать в словесную форму.

— Док? В чем дело? — настороженно спросил Квага.

— Ответьте мне на один вопрос, — внутренне закипая, негромко, опираясь руками о стол, произнес доктор Эштон. — Вы действительно хотите, чтобы я ему помог? Или вам, в сущности, наплевать?

Черт побери, он даже не ожидал, что этот, по сути, сугубо риторический вопрос вызовет у них такое жуткое замешательство. Секунду-другую помолчав, они быстро, словно бы украдкой, переглянулись. Бледная скудная физиономия Мегавольта стала еще бледнее… Взгляд Кваги, устремленный на Эштона и только что абсолютно нормальный, вновь внезапно начал чудить: один глаз Рыжего скосился к переносице, а другой уехал в сторону и уставился куда-то через плечо Эштона, на темнеющую в стене вентиляционную отдушину.

Впечатление это производило настолько удивительное и даже жуткое, что на какой-то момент доктору Эштону стало не по себе.

— Ага, — наконец нерешительно пробормотал Квага.

— Что «ага»?

— Ну, это… хотим.

— Да неужели? Я уже, честно говоря, начал в этом сомневаться! В таком случае…

Его слова прервал астматический хрип внезапно ожившего под руками Мегса радиоприемника. Мегавольт торопливо свернул ретивому прибору какую-то жизненно важную деталь — и в наступившей тишине тоже воззрился на Эштона, всем своим видом выражая живейший интерес и почтительное внимание.

— В таком случае, — медленно, выделяя голосом каждое слово, повторил Эштон, — мне понадобится ваша помощь. Всех троих, да. Операция предстоит достаточно сложная… ни медикаментов, ни перевязочных материалов, ни хирургических инструментов, кроме скальпеля, у меня при себе нет. А они, между прочим, мне понадобятся.

— Что конкретно понадобится? — мягким своим, невероятно вежливым голосом спросил Бушрут из-за спины Эштона — Репейник стоял возле электрической плитки и рассеянно помешивал ложечкой чай в большой жестяной кружке.

— Ну, во-первых, кипяченая вода… очень много кипяченой воды. Во-вторых, очень много стерильных бинтов. В-третьих, раствор антисептика. В-четвертых, шприцы и спринцовка. В-пятых, хирургический пинцет с зубчиками на конце… ну или хотя бы пассатижи с длинными тонкими губками. Ага?

— Пассатижи? — пробормотал Мегавольт. Он, видимо, представил себе, как Эштон будет вытаскивать из антиплащовского плеча пулю испятнанными машинным маслом стальными плоскогубцами — и нервно поежился.

— И, наконец, самое главное. Анестезия. — Эштон обвел взглядом вытянувшиеся растерянные физиономии своих собеседников. — Лидокаин. Прокаин. Наропин. Какой-нибудь захудалый спазмолитик, в конце-то концов. Что у вас есть?

Ответом ему было молчание… Бушрут, аккуратно опустив в покрытую ржавыми потеками раковину тихо звякнувшую ложечку, поспешил улизнуть. Но Кваге и Мегавольту, задвинутым в угол тесной кухоньки массивным деревянным столом, бежать было некуда — поэтому они вновь вымученно посмотрели друг на друга… Эштон похолодел.

— Черт возьми! Вы… вы знали, что этому вашему… другу предстоит серьезное врачебное вмешательство — и при этом даже не озаботились раздобыть необходимые лекарства! Ну, знаете…

— Мы думали, у вас все есть, — слабо вякнул Квага.

— Я что, по-вашему — бригада парамедиков и передвижной пункт реанимации в одном лице? Откуда я мог знать, что мне после смены придется еще ехать на, черт возьми, внеплановую операцию? Ладно. — Изо всех сил подавляя раздражение, он придвинул к столу наиболее крепкую на вид табуретку и сел (о чем, признаться, тут же и пожалел, ибо табуретка неожиданно оказалась липкой). — Дайте карандаш и лист бумаги, я вам набросаю перечень необходимого. И кому-то сейчас придется срочно ехать в дежурную аптеку…

* * *

Составив нужный список и вручив его Мегавольту, избранному на роль снабженца, а также велев Кваге кипятить воду в самой большой кастрюле, доктор Эштон тщательно, как только мог, вымыл руки с мылом под струей текущей из фырчащего крана желтоватой воды и вернулся к пациенту.

Тот, держа в здоровой руке принесенную Бушрутом кружку с чаем, посмотрел на вошедшего врача устало и настороженно. Стараясь не обращать внимания на этот ввинчивающийся в его затылок угрюмый взгляд, доктор Эштон открыл свой портфель и вынул из него мягкий кожаный футляр со скальпелем, с которым, к счастью, никогда не расставался (иногда при случае используя этот нежный инструмент в качестве перочинного ножа). Нашлась еще невскрытая упаковка хирургических перчаток и початый пузырек с перекисью водорода, носимый на случай дезинфекции всяких мелких царапин, — негусто, но как слабенький антисептик вполне сгодится…

В комнату заглянул Квага, никак не желающий сидеть на кухне в одиночестве, и с удивлением уставился на Антиплаща, который, вздрагивая всем телом, жадно глотал из кружки подслащенное, слегка подостывшее теплое питье.

— А-а… Ты пить, что ли, хочешь?

— Спиртовка есть? — отрывисто спросил у него Эштон. — Или хотя бы зажигалка? Мне нужно будет прокалить на огне инструменты. А потом…

Он не договорил: в дом, топая своими чудовищными сапожищами, ворвался Мегавольт и, распространяя вокруг себя тревогу, терпкую ночную прохладу и густой едкий запах бензина, остановился на пороге каморки.

— Не заводится! — выпалил он.

— Кто не заводится? — тупо спросил Квага.

— Не «кто», а «что», балда! Машина не заводится… Стартер полетел, похоже.

О, господи!.. Только этого не хватало! Эштон оторопел.

— Ч-что?.. Не заводится?.. А как же… аптека… лекарства, анестезия… — Он внезапно понял, что ничего этого у него не будет — и от ужаса волосы зашевелились у него на голове. Ему придется вскрывать рану, извлекать пулю и зачищать раневой канал без самых элементарных анальгетиков и инструментов… Пальцем! На колене! А потом…

А как он потом, после всего этого кошмара попадет домой?! Как?!

Да и попадет ли вообще?!

— А когда… — хрипло спросил он. — Существует ли… ну, надежда, что…

— Не знаю! — с раздражением буркнул Мегавольт, выудил откуда-то из угла фонарь и ящичек с инструментами, и, оставляя за собой цепочку грязных ребристых следов, вновь утопал во двор, захлопнув за собой дверь с таким грохотом, что весь дом заходил ходуном, а с потолка торопливо, будто украдкой, осыпалась в угол струйка белесоватой трухи.

Доктор Эштон по-прежнему стоял возле стола, в прямом и в переносном смысле бессильно опустив руки.

В сторону Антиплаща он старался не смотреть.

…Наконец все было готово.

Все, что удалось отыскать в доме подходящего для осуществления затеянной авантюры, было выдержано в кипятке, прокалено над огнем свечи и лежало на столе на куске чистого бинта. Пассатижи с тонкими губками, великодушно пожертвованные Мегавольтом, были отмыты до блеска, простерилизованы и обтерты спиртом (вернее, вискарем «Белая лошадь», полбутылки которого Квага извлек из таинственных недр огромного, ярко раскашенного (когда-то) комода, похожего на устрашающий цирковой ящик для демонстрации фокусов). Из этого же волшебного ящика чудесным образом появилась упаковка бинтов, початая пачка ваты и маленькая резиновая клизма с пластмассовым наконечником — и, в сущности, это было все, чем доктору Эштону предлагалось во время операции довольствоваться.

Квага, сидя в одном из потертых кресел и вытянув перед собой ноги, любовался своими новенькими кроссовками, поворачивая их так и этак, глядя, как яркие светоотражающие полосы отбрасывают на стены и потолок светлые продолговатые блики — и один глаз Рыжего при этом был устремлен на кроссовки, а другой изучал причудливую игру света на потолке… но, возможно, доктору Эштону это только мерещилось с недосыпа. Он взял себе за правило при взгляде на Квагу уже ничему не удивляться.

Бушрут методично, с рассеянным видом разрывал старую простыню на длиные узкие полосы, которые предполагалось использовать в качестве наружной повязки.

Антиплащ, наблюдая за этими зловещими приготовлениями и стараясь не делать лишних движений, по-прежнему сидел на диване, прижимая к ране фланелевый лоскут. Но взгляд его, неотрывно сопровождающий снующего по комнате доктора Эштона, слегка растерял свой категоричный напор — и был уже не решительным и мрачно-вызывающим, а скорее страдальческим и тоскливым.

— Черт возьми, нельзя ли поживее? Долго вы еще будете меня мариновать, док?

— Не долго, голубчик, не переживайте. Но пока еще есть время… одуматься. Может быть, все-таки обратимся в больницу?

— Нет. Да и все равно нам не на чем туда ехать.

На это возразить было нечего: доктор Эштон невольно бросил взгляд в окно — на двор, где при свете фонаря Мегавольт ожесточенно потрошил гаечным ключом бессильно разинутый капот крохотной машинешки. Доктор наконец-то разглядел ее марку: это был маленький итальянский «фиат» какого-то замшелого года выпуска; откровенно говоря, казалось чудом, что эта развалюха вообще может в кои-то веки самостоятельно передвигаться.

— Ладно. Дело ваше. Я вас предупредил, — сухо сказал Эштон. И в этот момент (все присутствующие, особенно Квага, нервно подпрыгнули) в кармане голубых квагиных штанов внезапно ожил и напористо напомнил о себе сотовый телефон. Крохотная комнатка наполнилась знакомой мелодией — первыми тактами арии Кармен из одноименной оперы… и доктор Эштон безошибочно определил внезапного абонента.

Ну, конечно. Кейт!

Видимо, изъяв аппарат из плаща Эштона, Квага не то забыл, не то попросту не подумал его выключить…

— Ваш? — быстро спросил у доктора Антиплащ, заметив его мгновенное замешательство.

— Д-да… — пробормотал Эштон. — Это… моя жена звонит.

— Квага! И тебе не стыдно без спроса присваивать себе чужие игрушки? Ответьте на звонок, док. Скажите, что… ну, что задерживаетесь на работе. Что в больницу привезли «хрустиков» с какой-нибудь аварии или что-нибудь в этом роде… Вам предстоит экстренная операция, и домой вы вернетесь не скоро.

— А я… вернусь? — помолчав, с нервным смешком полюбопытствовал Эштон.

Телефон перестал звонить. Но тут же заиграл снова — и на этот раз в голосе поющей Кармен Эштону померещились уже не только растерянность и недоумение, но и нескрываемая тревога, грозящая вот-вот перейти в откровенную панику… Нетвердой рукой он взял из ладони Кваги свой собственный, отчаянно вопиющий к нему телефон и принял вызов.

Привет, дорогая! Меня похитили. И я сижу в лесу в компании «Ужасной Четверки» и собираюсь вытаскивать пулю из плеча их гребаному главарю — безо всякого желания, инструментов и самой элементарной анестезии. А в остальном, прекрасная маркиза… Вот такие дела, да. Чао!

— Да? Да, Кейт… Нет, нет, все в порядке, ничего не случилось! Не беспокойся… Я до сих пор в клинике. У нас тут… небольшой аврал. Да. Нет… Как Кэтрин? Уже спит? Поцелуй ее за меня… Да, да, все хорошо… Пока!

Он с трудом заставил себя нажать на кнопку отбоя. Оборвать встревоженный голос Кейт — единственную ниточку, связывающую его сейчас с таким знакомым, милым, оставшимся где-то позади уютным домом было невероятно трудно… Телефон едва не выпал из его ослабевших пальцев, и, пытаясь как-то справиться с нахлынувшими эмоциями, он положил его на стол.

— А кто такая Кэтрин? — равнодушно, совершенно безо всякого интереса спросил Антиплащ, вновь откидывая голову на спинку дивана и закрывая глаза. — Дочь?

— Да.

— И сколько ей лет?

— Три… А что, это имеет какое-то значение? — отозвался Эштон с раздражением. «Я все равно ее больше никогда не увижу». — Я — человек семейный, да, как, быть может, для вас ни удивительно это слышать. Вам-то, одинокому волку, все равно всех этих простеньких мелочей жизни никогда не понять.

— Разумеется. Где уж мне, при моей-то дубленой шкуре. — Антиплащ, чуть повернув голову, посмотрел на него искоса, как-то очень странно. — Но мне иногда бывает просто… любопытно. Да не ссыте вы так, док, — он бледно усмехнулся уголком губ, — ничего мы вам не сделаем. Я всего-навсего хочу, чтобы вы вытащили из меня этот проклятый кусок свинца, вот и все. Мегс в очередной раз реанимирует свою таратайку и вернет вас в Сен-Канар в целости и сохранности. Нам нет никакого резона бить вас кирпичом по голове, потом украдкой расчленять и судорожно распихивать по мусорным пакетам… тем более что о местонахождении нашего логова вам все равно ничего не известно. И поэтому, кстати, — помолчав, добавил он жестко, — я очень не советую вам эту последнюю деталь каким-либо образом выяснять.

— Мне до нее, знаете ли, дела нет, — сухо отозвался Эштон. А что, спросил он себя, если Кейт сейчас позвонит в клинику — и узнает, что ее муж уже давно и благополучно сдал смену, и находится в текущий момент неизвестно где?

— Значит, вам не повезло, док. — Антиплащ, как будто прочитав его мысли, понимающе прищурил глаза. — Но, я надеюсь, что вы, как человек семейный, до сих пор не давали вашей жене повода и желания разыскивать вас по ночам, э?

Ну и тип! Ещё и издевается! Доктор Эштон внезапно ощутил непреодолимый порыв как следует пырнуть его скальпелем… то есть поживее перейти непосредственно к намеченной операции.

— Позовите-ка со двора этого вашего… механика, — сказал он Кваге через плечо. — Починить он все равно ничего не починит, а здесь его помощь может пригодиться.

— Зачем? — спросил Квага.

— Затем, что вы вдвоем будете держать пациента. Крепко-крепко. Удерживать его на месте и желательно в неподвижном положении. А вы, Бушрут, — он мельком бросил взгляд на мутанта, который, признаться, казался ему наиболее адекватным изо всей честной компании, — вы, голубчик, будете мне ассистировать. Осушать рану от крови и, если понадобится, подавать мне инструменты… только не забывайте их предварительно протирать спиртом и прокаливать над огнем. Договорились?

Репейник медленно кивнул. Но его задумчивый и рассеянный взгляд при этом стал еще более задумчивым, рассеянным и даже отсутствующим…

Квага исчез за дверью. А вдруг он сбежит, с беспокойством подумал Эштон, нырнет с крыльца в темную октябрьскую ночь и без зазрения совести спокойно сделает ножки… и что я тогда стану тут — один в поле! — делать? Черт возьми! Задумчиво взвесив на руке полбутылки выданного ему виски, он мимоходом спросил у Антиплаща:

— Как у вас дела со свертываемостью крови?

— Что?

— Кровотечение, говорю, при порезах быстро останавливается?

— Ну, как у всех…

Эштон покачал головой. Дать пациенту глотнуть немного вискаря? Алкоголь слегка притупляет боль… но в то же время разжижающе действует не только на мозги, но и, к сожалению, на количество тромбоцитов. То есть из вскрытой раны кровища хлынет потоком… К тому же спирта, что ни говори, слишком мало — даже вряд ли достанет напиться в стельку… только-только хватит на то, чтобы дезинфицировать этой ядреной жидкостью инструменты и края разреза.

Господи боже, ну почему сейчас — не зима? Можно было бы набрать на улице снега и льда и в прямом смысле слегка «заморозить» рану, минут на десять этой импровизированной анестезии вполне хватило бы… но сейчас, в октябре, кроме грязи и слякоти на дворе ничего не наберешь. А у этих безнадежных остолопов даже морозилки… да что там — даже холодильника в наличии нет! Черт бы их всех побрал…

Хлопнула входная дверь.

В коридоре раздались шаги двух пар ног — и чье-то (Мегавольта?) скрипучее бухтенье: «А чё сразу я-то? Ну чё? Без меня, что ли, никак?» Шаги замерли на пороге комнаты.

— Вот и мы, док, — оптимистично объявил Квага.

— Руки, — не оборачиваясь, произнес Эштон.

— Что — руки?

— Мыли?

Они оба утопали на кухню. И тут же что-то там уронили, судя по раздавшемуся звону и грохоту — жестяной таз с самой верхней полки самого высокого шкафа.

— Захватите-ка там деревянную ложку, — крикнул Эштон. — Или сковородник, или просто коротенькую палку... в общем, что-нибудь деревянное.

— Ложку? Это еще зачем? — настороженно спросил Антиплащ. — Боитесь, что я откушу себе язык, док?

— Не боюсь, — хмуро отозвался Эштон. И, не удержавшись, добавил язвительно: — Если подобная неприятность вдруг и произойдет, то, полагаю, никого, кроме вас, особенно не опечалит. Но я, признаюсь, все же чувствовал бы себя куда спокойнее, если бы во время операции ваши зубы были чем-то заняты.

— Ну-ну, — прохрипел Антиплащ. — Шутить изволите, док? Оставьте-ка в покое мой язык, и следите лучше за своим! Слишком уж он у вас длинный, как бы укоротить не пришлось. А я ни в кляпе, ни в наморднике… вопреки, видимо, сложившемуся у вас мнению, пока не нуждаюсь. Поэтому обойдемся без!

— Ну, как хотите… Не кипятитесь, голубчик, нервные клетки не восстанавливаются. Садитесь сюда, на край дивана. Руку положите на стол. Вот так, хорошо. Освещение… что у нас с освещением? — Эштон придвинул к краю стола настольную лампу и слегка поправил обтерханный абажур, так, чтобы свет и без того тускловатой лампочки падал непосредственно на рану. — Бушрут, встаньте слева от меня и держите наготове спринцовку, вам придется отсасывать ею набегающую кровь. Квага и Мегавольт, ваша задача — удерживать пациента и, в особенности, его руку в неподвижном положении. Да, это необходимо. Нет, уйти нельзя. Падать в обморок — тоже. Да, можете обойти стол и встать с другой стороны… Итак, занимаем места согласно купленным билетам. — Он сердито взглянул на замешкавшегося Квагу. — В чем дело, голубчик?

Квага, нервно кусая губы, бледнел на глазах. Краски уныло сползали с его лица, и даже его пламенная рыжая шевелюра как будто слегка поблекла, утратив свой насыщенный вызывающий цвет — и стала походить на тусклый, выгоревший в свете софитов потрепанный парик какого-то очень несчастного, растерянного и утомленного затянувшимся представлением клоуна.

— Я… я боюсь крови, — промямлил он наконец — и, смущенно потирая ладони, как-то испуганно, чуть ли не умоляюще сморщил нос. Похоже, вся серьезность и неприглядность предстоящего зрелища начинала доходить до него только сейчас…

Доктор Эштон сноровисто вскрывал упаковку латексных перчаток.

— А я не заставляю вас сюда смотреть, боже упаси, ничего веселого здесь не будет, поверьте. Смотрите лучше в окно… или считайте трещины на потолке, если находите это более интересным. Бушрут, обмойте рану и протрите кожу вокруг неё спиртом. Вот так, осторожно. — Привычным движением Эштон натянул перчатки, еще раз прокалил над огнем свечи, зажженной специально для этой цели, лезвие скальпеля и тщательно протер его смоченным виски ватным тампоном. Вновь обвел глазами стоявших вокруг него бледноватых «ассистентов». — Наша задача — сделать все как можно быстрее, точнее, результативнее и с наименьшими потерями, не так ли? Поэтому я — и в ваших интересах, и в интересах пациента, и в своих собственных — хочу рассчитывать во время операции на ваше полнейшее хладнокровие, безусловное содействие и безоговорочное послушание, договорились? Ну-с… — Он снова внимательно взглянул на рану, темно-алую на синюшно-бледном, покрытом мурашками (от холода или страха?) плече пациента — и в последний раз мысленно прикинул вероятное направление и глубину раневого канала. — Готовы?

— Да, — едва слышно отозвался Антиплащ откуда-то сбоку: рука его была крепко прижата к поверхности стола ухватистыми лапами Мегавольта.

«Ну, — мысленно сказал себе доктор Эштон, — с богом, мой дорогой Брэдли! Ни пуха тебе ни пера! Уверенности и удачи! В добрый час! Да пребудет с нами Сила…»

Он опустил лезвие скальпеля на рану — и, на мгновение задержав дыхание, сделал быстрый, точный разрез, надеясь сразу рассечь раневой канал на всю его глубину.

На синюшной коже пациента мгновенно вспух сочный, глянцевито-багровый кровяной цветок. Антиплащ резко втянул в легкие воздух и выгнулся от боли дугой — конвульсивно, едва не сбросив с себя удерживающие его руки невольных «санитаров»; из горла его вырвался хриплый сдавленный крик. Чего-то подобного Эштон и ожидал…

— Держите его! Держите же, ну! — властно гаркнул он. — Бушрут, спринцовку! Отсасывайте кровь, скорее! Я тут ничего не вижу…

Куда там! Разрез наполнялся кровью так стремительно, что Репейник со своей крохотной клизмочкой не успевал осушать рану — пока он сбрасывал содержимое спринцовки в подготовленную миску, набегающая кровь заливала операционное поле снова, и снова, и снова… О, боже, мелькнуло в голове Эштона, полцарства за отсасыватель… самый простенький вакуумный отсасыватель с силиконовой трубочкой, которую можно спокойно опустить в рану — и обо всех этих идиотских проблемах благополучно забыть… Ну я же знал, знал, что так будет… какого черта я вообще во все это дело влез?!

Он поднял голову и встретился взглядом с растерянными, округлившимися от ужаса глазами Мегавольта — и внезапно заметил, что они, оказывается, вовсе не бесцветные, а  бледненько-бледненько желтоватые, словно бы выцветшие… Где-то позади, за плечом Эштона, Квага издал такой звук, будто его тошнило. Еще секунда — и они все бросят и ко всем чертям сбегут, понял Эштон. Оба.

— Жгуты.

— Что?

— Жгуты! Выше и ниже раны, быстрее! Бушрут…

К счастью, объяснять не пришлось. Репейник схватил одну из длинных, предназначенных на бинты полос ткани и, свернув ее жгутом, проворно перетянул руку главаря чуть выше разреза. Второй жгут, ниже локтя, наложить оказалось еще проще…

Кровотечение наконец-то остановилось.

Антиплащ тяжело, часто, шумно дышал, постанывая сквозь сжатые зубы — и все время норовил выкрутиться из рук «санитаров» и свернуться калачиком, спрятать на груди — подальше от врача — искромсанную окровавленную руку. Его трясло с головы до ног.

— Держите его, — свирепо, с расстановкой процедил Эштон.

Бушрут ловко орудовал спринцовкой. Рана наконец обнажилась полностью — разрез был глубокий, скальпель Эштона рассек и кожу, и слой подкожной клетчатки, и мышечную фасцию… Вот только в нужном ли направлении? Эштон вновь вооружился ватным тампоном и тщательно, добиваясь стерильной чистоты, обтер края раны спиртом; Антиплащ сильно вздрогнул — видимо, несколько капель жгучей жидкости попали в открывшийся раневой канал.

— Это обязательно, да — лить в рану неразбавленный спирт? — со стоном прошипел он.

— Нет, не обязательно, — невозмутимо отозвался Эштон. — Можно еще прижигать рану каленым железом. Или заливать пулевое отверстие кипящим маслом — в Средневековье так и делали, между прочим, чисто в качестве дезинфекции. О том, сколько народу умерло непосредственно от ранений, а сколько — от подобного лечения, летописи скромно умалчивают… Поэтому — не дергайтесь! Постарайтесь, по крайней мере. — Он взял пассатижи и аккуратно извлек из раны несколько сгустков крови и волокон шерсти от водолазки, которые пуля вдавила внутрь; потом, раздвигая упругие слои плоти острием скальпеля, внимательно осмотрел поврежденные стенки раневого канала: всю эту грязь придется сейчас еще иссекать… Среза́ть, грубо говоря, напрочь все нежизнеспособные ткани: кожу, подкожную клетчатку и волокна мышц — до появления их нормальной окраски и точечного кровотечения, то есть миллиметра на два — на три. Да-да, вот прямо так, по живому, этим самым скальпелем, черт возьми! Антиплащ дрожал все сильнее и, мыча сквозь зубы, прерывисто хрипел; стараясь не обращать на него внимания, Эштон осторожно прощупал кончиком плоскогубцев дно разреза — и тонкие губки пассатижей почти тут же коснулись чего-то твердого… Кость? Эта проклятая пуля должна быть где-то здесь… Ладно. Если пациент будет вести себя смирно…

Черта с два!

Прерывая осмотр, Антиплащ глухо взвыл — и рванулся, отчаянно, неистово, бешено, точно дикий зверь, попавший в капкан и окруженный кольцом беспощадных врагов. По телу его пробежала крупная судорога; он извернулся — и, наверное, пнул бы доктора Эштона ногой в живот, если бы тот не успел вовремя отскочить.

— Держите его, черт возьми! — яростно рявкнул Эштон. — Я тут до утра ничего не найду, если он будет брыкаться, как теленок!

Квага и Мегавольт, обливаясь холодным потом, навалились на главаря с удвоенной силой. Эх, была не была… сжав зубы, Эштон крепко стиснул рукой дрожащее плечо пациента и решительно запустил в глубину раны указательный палец. Это было грубо и безжалостно — но другого пути найти застрявшую в «слепом» конце канала пулю и наконец хоть как-то закончить проклятую операцию он не видел… Он решительно прорвался сквозь вялое сопротивление истерзанной плоти и даже, кажется, кончиком пальца успел нащупать в глубине раны что-то маленькое и твердое…

— Хватит! Хватит! Я не могу! Я больше не могу! — Антиплащ ужасно закричал, хрипло взвыл от нестерпимой боли и вновь рванулся — с такой силой, что удержать его не было никакой возможности… отшвырнув от себя окончательно перепуганных дружков, он скорчился на диване, подтянув колени к животу, съежившись и обхватив себя здоровой рукой, дрожа всем телом, хрипло выкрикивая сквозь рыдания бессвязные подсердечные ругательства. Его землисто-серое, измученное лицо было мокро не то от пота, не то от слез; он задыхался от боли, его трясло, и било, и колотило так, что зубы клацали у него во рту, точно кастаньеты.

Эштон, отшатнувшись, тяжело перевел дух. Не сказать, что он был очень уж удивлен, скорее — рассержен и раздосадован… и продолжать работу в таких условиях не видел ни малейшей возможности. Ну что ж, признался он себе, в сущности, чего-то подобного и следовало ожидать.

— Ну да, ну да, — вполголоса, тоном глубочайшего удовлетворения произнес он. — Я так и знал.

— Ч-что? Ч-что «в-вы знали»?! — заикаясь, хрипло выкрикнул Антиплащ. Подбородок его жалко дрожал, светлые всклокоченные волосы слиплись надо лбом «стрелками», из уголка рта текла струйка крови от прокушенной в пароксизме боли губы — и он судорожно дернул шеей, сглатывая эту постыдную кровавую слюнку. Лицо его было перекошено от страдания, губы прыгали, и несчастная искромсанная рука непроизвольно тряслась и подергивалась, отчаянно прижатая к вздымающейся груди. «Коновал чертов! — читалось в его исполненных муки и ненависти воспаленных глазах. — Мясник, садист, гестаповец, палач, чтоб тебя! В тебя бы вогнать кусок свинца, а потом полосовать тебе скальпелем открытую рану, да еще и ковыряться в ней плоскогубцами и запускать туда длинные беспардонные пальцы… вот я бы на тебя тогда посмотрел! Ух, как бы я на тебя полюбовался, скотина!»

Щеки его блестели от непрошенных и оттого еще более злых слез.

Квага и Мегавольт, в ужасе отпрянув, замерли возле стены — одинаково растерянные, испуганные и потрясенные, изо всех сил старающиеся не смотреть ни на Эштона, ни на, упаси боже, невменяемого измочаленного главаря. Бушрут, опустив глаза и спрятавшись под свои пушистые ресницы, длинными нервными пальцами потирал висок, что-то шепча под нос и время от времени принимаясь бездумно перебирать лежавшие на столе бинты… ему как будто тоже было не по себе. В воцарившейся тишине слышно было только тяжелое дыхание Антиплаща, который, закрыв глаза и беспрестанно облизывая опухшую кровоточащую губу, отчаянно пытался справиться с собой и унять сотрясавшую его невольную дрожь — но не мог, никак не мог… Был сейчас над собой не властен.

Однако. Сползла дубленая шкура с "одинокого волка"…

Эштон медленно обвел взглядом угрюмые позеленевшие физиономии неудавшихся «ассистентов». Он все еще, как дурак, стоял посреди комнаты, машинально подняв перед собой на уровень глаз обе ладони — и руки его были по локоть обагрены кровью.

— Хорошо. Раз так… С меня хватит. Я вас предупреждал. Я предлагал вам обратиться в госпиталь. Туда, где есть рентген, чистые операционные, нужные медикаменты, анестезионное оборудование и — для особо нервных — даже такая потрясающая штука, как общий наркоз. Но-вы-сами-этого-захотели. Вы были уверены, что справитесь. Что вся эта ерунда не стоит и ломанного гроша. Но… не получилось. Ладно. Бывает. Я не удивлен… но ни в коем случае не собираюсь эту бессмысленную комедию продолжать. Можете делать со мной, что хотите… удушить куском провода, или утопить в тазу, или воткнуть мне кухонный нож между лопаток и закопать на заднем дворе. Только учтите — я умываю руки. И больше и пальцем к этому… к вашему дружку не притронусь. Вызывайте парамедиков, пусть они отправляют его в госпиталь, в полицию, в тюремную камеру — куда угодно. Там, где его смогут… безболезненно заштопать. Только… помните, что времени — немного. Через два… нет, через полтора часа, даже меньше… жгуты нужно обязательно снять. Иначе он останется без руки. Вот так. Я все сказал. Благодарю за внимание. — Он резко повернулся на каблуках и направился к двери — выбраться в коридор, на крыльцо, на свежий воздух, чтобы там без помех перевести дух, справиться с чувствами, прийти в себя и снять наконец скользкие окровавленные перчатки…

— Стойте! — хрипло сказал Антиплащ ему в спину.

Какую-то долю секунды Эштон боролся с мучительным желанием не услышать. Выскочить за дверь и ненадолго, хоть на пару минут, обо всем позабыть, оставить этих паникёров и никчемных неумех позади, наедине с их бедовым главарем и всеми проблемами — в холодной, пропахшей кровью, болью и спиртом маленькой комнатушке… но все-таки, уже подойдя к порогу, на мгновение остановился. Не мог не остановиться.

— Д-дайте мне… воды, — едва слышно, срывающимся голосом попросил Антиплащ. Он сделал несколько торопливых глотков из стакана, который подал ему Репейник — зубы его часто и мелко стучали о стекло — потом вновь поднял взгляд на Эштона; и во взгляде этом была боль, и страх, и ярость, и мольба, странным образом сочетающаяся с бешеной неукротимой решимостью.

— Не уходите, док. — Он говорил сквозь сжатые зубы, и каждое слово, видимо, давалось ему с неимоверным трудом — он выплевывал их отрывисто, через силу, словно комочки прилипшей к языку полузасохшей глины. — Не уходите, слышите! Давайте… попробуем еще раз.

Эштон покачал головой.

— Нет. Ничего не выйдет. Вы не сдюжите, голубчик.

— Сдюжу! Черт возьми, я… да, вы правы — я просто не представлял, с чем придется иметь дело. Но теперь я… все знаю… и обещаю, что буду вести себя тише воды, ниже травы… Черт побери, док, — в голосе его прорезались угрожающие нотки, — вы все равно не выйдете отсюда, пока не… не закончите то, что начали!

Ну, с этим было глупо спорить. Эштон молчал. Еще раз обвел взглядом угрюмых антиплащовских дружков. Господи, физиономии у них были еще более перекошенные, нежели у Антиплаща… И все они пристально смотрели на него, ожидая ответа: Квага — приоткрыв рот и встревоженно выкатив и без того выпуклые водянистые глаза, Мегавольт — шмыгая носом и моргая чуть чаще, нежели обычно, Бушрут — слегка исподлобья, словно бы украдкой, но тоже взволнованно, мрачно и настороженно.

И никому из них, по-видимому, очень не хотелось в кутузку.

И Эштон понял, что особенного выбора-то у него, в сущности, и нет. И у Антиплаща — тоже. Слишком мало времени отведено этому бандиту на то, чтобы попытаться найти другого врача… Эштон сам только что очень внятно и доходчиво ему это объяснил.

Он устало потер лоб тыльной стороной ладони. Не может он, никак не может сейчас все бросить, оставить распотрошенную рану так, как она есть, и лишить пациента последней надежды. Не позволит ему этого ни его врачебный долг, ни проклятая, вечно в самый неподходящий момент напоминающая о себе совесть… Увы! Ничего не попишешь, придется им все-таки пройти это испытание до конца — бестолковому страждущему упрямцу и коновалу-хирургу, и усмирить свою неприязнь, и призвать на подмогу всю твердость духа, и терпеть друг друга еще энное количество мучительных тягостных минут…

Чуть помедлив, он вернулся в комнату и неторопливо подошел к Антиплащу. Строго и сурово посмотрел на него сверху вниз.

— Ну… ладно. Хорошо. Пусть будет по-вашему. Если вы согласны ещё потерпеть… — Он глубоко вздохнул. — Соберитесь с силами, любезный. Мне кажется, я ее почти обнаружил. — Он искренне надеялся, что тот крохотный твердый предмет, который ему удалось нащупать в глубине раны, был действительно пулей, а не осколком раздробленной кости — и постарался придать голосу столько мягкости, сочувствия и ободрения, сколько мог сейчас из себя выжать. — Давайте… продолжим. Вернее, попробуем еще раз. Хочется верить, что осталось совсем немного…

* * *

…Старенький «фиат» под окнами хибарки неожиданно воскрес в пятом часу утра. Двор наполнился сизым дымом и устрашающим для такой маленькой машинешки ревом мотора; Эштон, перемогавший остаток ночи в продавленном кресле возле окна, вздрогнул — и очнулся от дремоты. Рядом, в соседнем кресле, накрыв лицо ярким до аляповатости носовым платком, тихо догорал Квага. Бушрута в комнате не было; Антиплащ, укрытый рваным пледом, лежал на диване — даже, кажется в той же позе, в какой хирург, вынув наконец злосчастную пулю и зачистив рану, его и оставил; глаза главаря были закрыты, но по его тяжелому сбивчивому дыханию Эштон понял, что он не спит. Операция была закончена почти три часа назад — но бедолага-пациент, похоже, под конец настолько изнемог, что с той поры не нашел в себе сил даже просто пошевелиться.

Но теперь — слава богу! — наконец на горизонте замаячила вполне реальная возможность раздобыть обезболивающее, антибиотики и самые элементарные лекарства. А для Эштона — еще и вернуться домой…

По коридору затопали знакомые шаги. На пороге комнаты возник Мегавольт — его крохотные, обычно безразличные ко всему (что не касалось техники) желтоватые глазки светились торжествующим азартом не сразу одержанной победы.

— Заработало! Черт возьми! — Он сдернул с лица Кваги носовой платок, вытер им потное, измазанное машинным маслом лицо, потом с шумом, от души, в клетчатую тряпицу высморкался и наконец водрузил ее на прежнее место. — Дьявол! Я весь стартер перебрал по винтику… а оказалось… Оказалось! — Он сделал драматическую паузу.

— Ну, что оказалось? — спросонья пробурчал Квага. — Оказалось, что в бензобаке бензин закончился?

— Нет. Бензин не закончился. Просто отошел проводок в замке зажигания. Нет, ты представляешь? Представляешь?! — Яростно сверкая глазами, Мегс схватил опешившего дружка за грудки и встряхнул его, будто бессловесную подушку. — Просто отошел гребаный проводок! А я… Я! Провозился тут! Полночи! С этим поганым стартером! Ясно?!..

— Да-да. Ну кто же виноват, что ты такой придурок? — сердито пробормотал Квага, которого все эти технические тонкости очень мало занимали. — Отвали от меня наконец, дай доспать… — Он вывернулся из рук своего дружка, шмякнулся обратно в кресло, повернулся на бок и, сдвинув платок на ухо, засопел дальше как ни в чем не бывало.

Просто отошел проводок… Да. Вот так. Эта бесконечная ночь потребовала от Эштона (да и не только от него) столько сил, выдержки, терпения и нервов, что он не знал, плакать ему сейчас или смеяться от такой нелепицы… Он напомнил о себе сдержанным кашлем.

Это помогло, Мегавольт живо обернулся к нему.

— Поехали, док. Домчу вас с ветерком до ближайшего перекрестка… Пока еще не совсем рассвело.

…Осенние ночи бесконечны и непроглядны — в шестом часу утра на улице было темно, словно в закрытой бочке. «Фиат» долго крутил по каким-то извилистым, не различимым во тьме дорогам: в свете фар сначала мелькал тянувшийся по обочинам лес, потом — пустырь, потом — какие-то глухие заборы и однообразно-безликие стены складов, а потом… потом Эштон, по-видимому, заснул — потому что разбудил его чувствительный толчок в плечо. Он открыл глаза и обнаружил, что автомобильчик стоит у какой-то остановки, серой в свете столь же серого октябрьского рассвета. А Мегавольт, задумчиво ковыряя пальцем в носу, пристально, чуть исподлобья смотрит на закемарившего пассажира.

— Приехали, док. Вон там, — он указал небрежным кивком, — начинается Касл-роуд, а вон за тем углом находится Тайм-Гэлакс-сквер. Отсюда прямиком на Двадцать Третью авеню идет рейсовый автобус.

— П… понятно. С-спасибо… — Встряхнувшись всем телом, словно большой пес, Эштон взялся за ручку двери. — Ну, всего хорошего, приятель. Только сделайте одолжение, не забудьте все-таки заехать в аптеку, ладно?

— А вы составили список необходимого, док? — спросил позади негромкий и мягкий, невероятно вежливый и знакомый голос.

Бушрут. Он, оказывается, спал, укрывшись пледом, на заднем сиденье — так тихо и неприметно, что Эштон обнаружил его только сейчас. Да и Мегавольт, кажется, тоже — глазки его при виде вынырнувшего из-под одеяла взлохмаченного Репейника заморгали недоуменно.

— Да, — сказал Эштон. — Список рекомендаций и необходимых лекарств я оставил на столе. Антибиотики обязательны к применению. Перевязки делать два раза в день. В принудительном порядке. Договорились?

— Хорошо.

— Рану я не закрыл, — добавил Эштон, помолчав, — потому что исключать вероятность нагноения все-таки нельзя. Поэтому внимательно следите за его состоянием. Если изменится характер болей… или упадет давление… или сильный жар будет держаться дольше двух дней — наплюйте на все его идиотские возражения и немедленно — слышите, немедленно! — везите его в ближайшую больницу. Все эти неприятности могут указывать на начавшуюся гангрену. Условия операции были все-таки далеки от стерильности… Если же осложнений все-таки не случится и все будет в полном порядке — ну, о'кей, дней через восемь-десять рану нужно будет зашить. Понятно?

— Да. Спасибо, док.

— Всего хорошего. — Эштон крепче прижал к себе свой многострадальный портфель и, выбравшись из автомобильчика в зябкое пасмурное утро, осторожно захлопнул за собой чуть скособоченную, невероятно хрупкую на вид дверцу.

Она тут же открылась.

— Чё за?.. — свирепо пробурчал Мегавольт. Схватился рукой за дверцу и захлопнул ее с такой силой, что, если бы машинешка тут же на дороге рассыпалась на составные части, Эштон бы нисколько не удивился. Но она странным образом не рассыпалась, и Мегавольт лихо дал по газам; окутав доктора облаком вонючего выхлопа, «фиат» нырнул в серую рассветную мглу — и наконец благополучно исчез за ближайшим поворотом.

__________________

Примечания:

Сукровица — лимфатическая жидкость, выделяющаяся из мелких ран. Экссудат — жидкость, выделяющаяся в ткани или полости организма из мелких кровеносных сосудов при воспалении.

Фасция — соединительнотканная оболочка, покрывающая органы, сосуды и нервы: мышечная фасция образует "футляр" для мышц.

Хирургический вакуумный отсасыватель (аспиратор) — прибор, при помощи которого осуществляется процесс отсасывания любого содержимого, в частности жидкого и полужидкого, из различных поврежденных или патологических полостей под воздействием возникающего вакуума.

Пароксизм — усиление какого-либо болезненного припадка (лихорадка, боль, одышка) до наивысшей степени.

— Доктор Эштон!

Эштон так вздрогнул, словно его стегнули розгой. Этот окликнувший его глубокий, проникновенный и запоминающийся голос не узнать было невозможно… О, господи! Эштон-то надеялся, что неприятная история с похищением, случившаяся с ним пять дней назад, осталась в прошлом и о ней уже можно благополучно позабыть… увы!

Секунду-другую он боролся с мучительным желанием ускорить шаг и перебежать на противоположную сторону улицы. По правую руку от него тянулась широкая, но сейчас по-вечернему пустынная проезжая часть, по левую — кованая решетка больничного парка, освещаемая желтоватым светом декоративных фонарей-шаров; Эштон понял, что бежать ему некуда — разве что броситься под проходящий автобус.

Он медленно обернулся.

Высокая худая фигура мутанта отклеилась от решетки парка. Репейник был до ушей закутан в длинный серый плащ, что, впрочем, казалось не удивительным — в последние дни в Сен-Канаре резко, совсем уже по-октябрьски похолодало. Осень, ничего не поделаешь.

— Бушрут? Что такое?

Репейник подошел ближе. Его синие глаза в свете фонаря ярко блеснули из-под засаленных полей старой фетровой шляпы.

— Простите, док. Видите ли, в чем дело… — Он как-то замялся, точно подыскивая подходящие слова.

— Возникли осложнения? — отрывисто спросил Эштон. Это было понятно и без всяких объяснений.

— Ну… э-э… Да.

Эштон устало вздохнул.

— Ну, ничего удивительного. Я же вам сказал — в случае осложнений обращайтесь в больницу. Я все равно ничем не сумею вам помочь.

— В больницу? — Репейник покачал головой. — Вы же знаете, в чем проблема, док. Полиции известно, что в перестрелке на Кассиди-авеню один из налетчиков был ранен. Все госпитали и клиники наверняка у копов под колпаком, поэтому никому из нас там лучше не появляться.

Эштон невольно бросил взгляд через плечо. Улица далеко в обе стороны была пустынна. Ни одной машины… ни прохожего… ни, тем более, полицейского… ни даже ободранного кота! Абсолютно никого.

— Послушайте, Бушрут. Вы что, хотите, чтобы меня тоже привлекли за… недонесение, э?

Бушрут как будто не слышал. И как ни в чем не бывало продолжал гипнотизировать Эштона своими ясными лазоревыми очами.

— Никто ни о чем не узнает, док… если, конечно, вы сами не проболтаетесь. Ведь мы могли бы вновь вас похитить, но… мы надеялись, что… что вы войдете в наше положение.

— А если не войду? Введете насильно?

Бушрут наконец-то (слава богу!) опустил взор и теперь задумчиво изучал свои длинные зеленые пальцы — гибкие и сильные… очень подходящие для того, чтобы крепко сомкнуться на чьем-нибудь мягком податливом горле, мельком подумал Эштон.

— Видите ли, в чем дело, док… Не хочу показаться невежливым, но... Собственно, нам просто больше не к кому обратиться.

Нам больше не к кому обратиться… Ну да, ну да. Эштон обреченно смотрел, как по луже, оставшейся на тротуаре после вчерашнего дождя, ветер гоняет заблудившийся осиновый лист. В ленивой темной воде самодовольно отражался круглый светящийся фонарь — и, наверно, мнил себя при этом огромной желтой луной.

Действительно — они могли бы его, Эштона, попросту похитить, как и в прошлый раз. Стукнуть кирпичом по голове и сунуть в багажник — безо всяких уговоров, церемоний, намеков и экивоков. Но вместо этого подослали к нему Бушрута… как, видимо, обладающего талантом вежливо, интеллигентно и необоримо убеждать. Или, в случае необходимости — не менее вежливо, интеллигентно и необоримо придушить.

— Пожалуйста, док, — негромко сказал Репейник. — Поедемте с нами. Нам действительно необходимо услышать ваше мнение. Машина тут… за поворотом.

— Меня ждут дома.

— Позвоните и скажите, что вас срочно вызвали в клинику.

Эштон опять вздохнул. На самом деле Кэтрин и Кейт уже два дня гостили у родни в другом городе, и сейчас Эштон был этому только рад. По крайней мере, лгать и вновь выдумывать причину для своей неожиданной ночной отлучки ему не придется.

— Что ж… ладно, пойдемте. Надеюсь, это не займет слишком много времени… Мнение я вам обеспечу, так уж и быть, и даже, может быть, дам совет… но не более того. Не ждите от меня никаких чудес, голубчик.

* * *

…Знакомый Эштону старенький «фиат» действительно обнаружился за углом.

Мегавольт сидел за рулем — и ласково полировал рукавом электрическую лампочку, любуясь ей так и эдак; при виде подходящих к машине Эштона и Бушрута он спрятал ее в бардачок — и уставился на явившихся пассажиров с мрачным, сердитым неудовольствием, словно на двух брюзгливых старых дев, некстати прервавших романтическое свидание. Бушрут, сложившись по меньшей мере вдвое, каким-то образом втиснулся на заднее сиденье «фиата», Эштон сел спереди — и захлопнул хлипкую на вид дверцу так осторожно и аккуратно, точно она была сделана из фарфора.

— А в чем проявляются осложнения? — спросил он у Бушрута, пока таратайка под немузыкальные насвистывания Мегавольта тряслась по темным вечерним улицам. — Рана загноилась? Когда?

— На второй день.

— Лихорадка есть? Сильная?

— Около ста четырех*. Жаропонижающие почти не помогают. И общее состояние…

— Что?

— Да, короче, паршиво ему.

Исчерпывающее объяснение. Прижимая к себе свой верный кожаный портфель, Эштон перебирал в уме различные диагнозы и возможные варианты развития событий. В том, что рана будет заживать вторичным натяжением, через нагноение, он даже не сомневался — но в чем причина такого сильного жара? Что там опять донимает этого злосчастного парня? Флегмона? Абсцесс? Или, представим самое худшее — анаэробная инфекция, она же газовая гангрена, этот извечный бич военных госпиталей? Перед мысленным взором Эштона встала рана — воспаленная, сочащаяся сукровицей и зловонным серозным гноем… зияющая на опухшем почерневшем плече… которое нужно полосовать лампасными разрезами и вычищать заново… а то и вовсе ампутировать руку — гильотинным способом… Ясно, что в грязной хибаре на кухонном столе эту операцию не проведешь, так что придется Антиплащу выбирать: либо скоропостижно и в муках откидывать коньки, либо все-таки отдаться на сомнительную милость эскулапов тюремного госпиталя. А может, с надеждой спросил себя Эштон, уже и вовсе выбирать никому ничего не придется? Газовая гангрена, как известно, характеризуется поистине молниеносным течением…

По обеим сторонам шоссе опять тянулись какие-то склады и пустыри; первое время Эштон еще пытался запоминать дорогу, но Мегавольт так стремительно (видимо, не без умысла) крутил баранку, лавируя по каким-то извилистым улочкам и переулкам, что через несколько минут доктор окончательно потерял счет зигзагам и поворотам. К тому же свет уличных фонарей вскоре остался далеко позади, и вокруг вновь царственно простёрлась непроглядная осенняя тьма глухого пригорода. Вот наконец и знакомый ухабистый проселок, и знакомая приземистая хибарка… На шум подъехавшего автомобиля на крыльцо торопливо выскочила не менее знакомая нелепая фигура с фонарем.

Квага. Все в тех же голубых шортах и кроссовках со светоотражателями — правда, уже слегка замызганных и успевших за прошедшие дни малость пообтрепаться.

Он, кажется, был до смерти рад, что его тягостное одинокое бдение благополучно завершилось — и метался вокруг машины, радостно повизгивая, будто пес, дождавшийся наконец возвращения любимого хозяина. Будь у него хвост, он, конечно, им бы радостно и энергично вилял… но, поскольку природа этой частью тела его непредусмотрительно обделила, Квага не менее радостно и энергично размахивал фонарем, того и гляди угрожая заехать им кому-нибудь в глаз.

— Наконец-то! Ну наконец-то, появились! Вас только за смертью посылать! Где вас черти носили, а? Я уж вас тут заждался… заждался уже, ну! Совсем про меня забыли! Развлекаетесь там, в городе, поди, на полную катушку — а я сижу в этой богом забытой дыре, как последний болван! По-вашему, это так и надо, да? Да?!

Мегавольт небрежно отодвинул своего дружка плечом. Последние несколько миль в моторе автомобильчика что-то стучало и гремело — поэтому Мегс, ворча «Ну чё там опять?» (скорее, показалось Эштону, с удовольствием, нежели встревоженно), — открыл капот и тут же занырнул в него с головой, будто в широко разинутую акулью пасть. Эштон в сопровождении Бушрута поднялся на крыльцо и, искусно обходя ловушки темного, захламленного всякой всячиной узкого коридорчика, вошел в знакомую комнатенку.

За прошедшие пять дней здесь абсолютно ничего не изменилось, разве что на столе вместо пистолета, немытых чашек и конфетных оберток громоздились теперь бинты, салфетки и упаковки лекарств. Тут же рядом стояла консервная банка с «сувенирчиком», извлеченным из раны — деформировавшейся свинцовой пулькой, сплющившейся от удара о плечевую кость; на счастье Антиплаща, до перелома, тем более осколочного, дело не дошло — обошлось всего-навсего приличной трещиной.

Бравый главарь лежал на диване, на левом боку, съежившись в комочек, сбросив на пол оба одеяла — хибара не отапливалась, и промозглый холод, царивший в комнате, не под силу было разогнать одинокому электрическому обогревателю. Впрочем, от Антиплаща исходила волна жара не меньшая, чем от масляного радиатора: подойдя, Эштон присел на край дивана и осторожно коснулся плеча пациента.

— Эй, любезный.

Антиплащ слегка шевельнулся. Н-да, это был не тот самоуверенный нагловатый субчик, которого Эштон видел при первой встрече: это было какое-то исхудавшее, измученное существо с желтовато-серой, липкой от пота кожей и ввалившимися глазами. Ну, ничего удивительного: пять дней боли, интоксикации и непрекращающегося жара способны сбить спесь с кого угодно. Эштон мог бы поклясться, что в серых, подернутых мутью лихорадки глазах Антиплаща при виде врача мелькнуло явное облегчение.

— А, это опять вы, изувер…

— Ну, как ваши дела? Позвольте взглянуть.

Антиплащу, видимо, пришлось сделать над собой усилие, чтобы перекатиться с бока на спину. Его трясло, дыхание было частое и неровное, поверхность кожи гиперемирована, пульс… доктор Эштон нащупал артерию на его здоровой руке… сто двадцать, ого! Лимфоузлы увеличены. Давление, конечно, понижено… впрочем, тонометра у этих остолопов, без сомнения, все равно нет, даже спрашивать бесполезно. Ладно. Посмотрим на рану…

Он неторопливо размотал бинты. Разрез действительно был воспален и сочился желтоватым гноем — но ни серозного налета, ни пузырьков газа, ни вздутой, выпирающей в раневой канал мышечной ткани Эштон не обнаружил — по крайней мере, при поверхностном осмотре. Он задумчиво пошевелил бровями. В чем же дело? Флегмона? Гнойный затек? Раневое отделяемое скапливается где-то в глубине плохо дренируемых тканей — и образует там новый очаг воспаления? Симптомы, что ни говори, всё же больше напоминают сепсис…

Он слегка надавил на края раны, наблюдая за оттоком гноя. Антиплащ, вздрогнув, хрипло втянул воздух сквозь зубы.

Эштон обернулся к Бушруту.

— Лидокаин есть?

Тот — слава богу! — протянул доктору ампулу и запечатанный шприц. Эштон аккуратно, по всем правилам, описанным в умных медицинских учебниках, сделал пациенту укол — будто колол воду в дохлую курицу: Антиплащ едва ли вздрогнул — похоже, ему было уже на все наплевать. Эх, невольно подумал Эштон, уложить бы его сейчас под капельницу и провести хорошую такую инфузионную терапию…

Сделав перед этим рентген, полноценное обследование и клинический анализ крови.

Он взглянул на Бушрута.

— Ну, что вы стоите? Спирт, кипяток, бинты, антисептик — и поживее!

Бушрут бесшумно ретировался — и загремел посудой где-то на кухне. Эштон дождался возвращения Репейника, бинтов и кипяченой воды, потом вооружился своим верным скальпелем и осторожно приоткрыл сочащийся экссудатом разрез. Осмотрел стенки и дно раневого канала, удалил гной и участки омертвевшей плоти, полюбовался на открывшиеся чистые, хорошо снабжающиеся кровью, вполне жизнеспособные ткани — кое-где уже начали образовываться ярко-красные узелки грануляций — и наложил на рану свежую, пропитанную антисептической мазью повязку.

Антиплащ переносил все врачебные манипуляции со смирением и стоицизмом жертвенного агнца — или, скорее, с вялым инертным безразличием полутрупа. Лишь пару раз, когда скальпель доктора очень уж ему досадил, он слабо дернулся и прошипел ругательство сквозь сжатые зубы.

— Все хорошо, — мягко, ровным голосом сказал ему Эштон. — Антибиотики кололи? — спросил он у Репейника, стоявшего за его плечом.

Тот как будто замялся.

— Давали… таблетки.

— Таблетки уколам рознь. Я же вам ясно написал, антибиотики — внутримышечно! А еще бы лучше — внутривенно.

— Да, но…

— Что «но»?

Бушрут смотрел мрачно. Эштон даже слегка удивился — он почему-то не думал, что интеллигентный, безукоризненно воспитанный и до отвращения вежливый Репейник умеет так свирепо играть желваками.

— Ничего. Просто… ну, выяснилось, что никто из нас не умеет делать уколы.

Вот так, да. Впрочем, ничего неожиданного. Эштон еще тогда, пять дней назад, заподозрил нечто подобное — только поспешил от этого подозрения небрежно отмахнуться. Не счел нужным обращать на него внимание — был в тот момент слишком озабочен другими мыслями, слишком хотел вырваться наконец из этой мерзкой дыры, вернуться домой и обо всем позабыть. Сделал назначение, указал «антибиотики внутримышечно» — и, вполне успокоив тем свою совесть, за сим закончил; то, кто, чем и как будет делать эти инъекции, его, собственно, ни капли не интересовало. А эти обормоты, разумеется, понадеялись, как всегда, друг на друга.

И в итоге не делали ничего. Ха-ха.

— Дышать, — вдруг едва слышно сказал Антиплащ.

— Что?

— Дышать… тяжело. Болит… в боку… — Он сипло, со стоном закашлялся, вновь заваливаясь на левую сторону.

— Где конкретно болит? — Эштон открыл свой портфель, мучительно пытаясь сообразить, имеется ли у него при себе стетоскоп. — Так-с! Дайте-ка я вас послушаю, любезный.

Стетоскопа не обнаружилось — пришлось обойтись каким-то свернутым в трубочку глянцевым проспектом. Средневековье какое-то, мелькнуло в голове Эштона, даже хуже — в средние века, конечно, не было дешёвых рекламных газетёнок, но зато лекари, по крайней мере, располагали деревянными трубками для выслушивания тонов сердца. Впрочем, таинственные процессы, происходящие сейчас в недрах антиплащовских легких, были настолько выражены и определённы, что на худой конец для их идентификации сгодилась и бумажная трубка.

— Приподнимитесь-ка, голубчик. Я хочу провести перкуссию. Бушрут, помогите ему.

Да. Простукивание подозрения Эштона подтвердило — легочный звук над нижней долей левого легкого оказался сугубо и трегубо притуплен. В общем и целом картина доктору была ясна… Он обернулся к Репейнику.

— Хорошо. Дайте ему пару таблеток ацетаминофена — чисто снизить температуру хотя бы до ста**. Этому парню нужно дать передышку — иначе впридачу ко… всему имеющемуся мы получим ещё и миокардит. Таблетка цетиризина тоже не помешает. Прохладные компрессы — на лоб, шею и запястья. — Он ободряюще похлопал пациента по плечу. — Побольше пейте, мой дорогой — и вскоре напрочь позабудете обо всех проблемах.

— Золотые слова, док. Никогда в этом не сомневался, — вяло пробормотал Антиплащ, закрывая глаза. Его опять сотряс хриплый надсадный кашель — и он без сил, скорчившись, повалился на постель. — А что вы рекомендуете, а? Ром? Мартини? «Кровавую Мэри»?

— Воду, любезный, теплую воду. Или брусничный компот без сахара. Слышали про такое? — Эштон небрежно кивнул Бушруту и вышел на кухню.

Это было единственное более-менее теплое помещение в доме — здесь алела спираль электрической плитки, и на ней в старом жестяном кофейничке уютно булькала подогреваемая вода. Тикал на полке засаленный будильник. В раковине уныло глыбилась немытая, покрытая застывшим жиром посуда. На буфете лежал большой жестяной таз, накренившийся под таким угрожающим углом, словно поджидал из засады подходящую жертву — поэтому доктор Эштон счел за лучшее остановиться на пороге.

Квага и Мегавольт, сидевшие за столом и с упоением погруженные в какую-то затейливую карточную игру, даже не потрудились посмотреть в его сторону.

— Ну? Что, док? Что там с ним? Есть какая-нибудь надежда?..

— Надежда? — Эштон обвел взглядом их увлеченные игрой, горевшие азартом физиономии — они даже не пытались показать, что его ответ их действительно интересует. — Знаете что, голубчики… хочется ответить вам фразой из анекдота: «Это зависит от того, на что вы надеетесь».

Они наконец-то перестали пялиться в карты — и быстро переглянулись. Потом взглянули на врача. Мегавольт, сердито засопев, утер свой внушительный кривоватый шнобель тыльной стороной кисти. Глаза Рыжего вновь причудливо расфокусировались: один выжидающе устремился на Эштона, а другой тем временем украдкой скосился на карты в руках противника.

— Э?

Доктор нервно потер ладони.

— Честное слово, если вы хотите от него избавиться — вам долго ждать не придется. Я бы на вашем месте его вообще пристрелил, чтобы с этим делом особенно не затягивать. Если же вы все-таки хотите ему помочь… Ну, как говорится, сейчас все — в ваших руках.

— Что, все так серьезно? — мрачно спросил вошедший в кухню Бушрут. — Так что с ним, док?

— Собственно, ничего неожиданного. Пневмония, вызванная, по всей вероятности, стафилококковой инфекцией и общим ослаблением организма. Воспаление нижней доли левого легкого, насколько я мог судить — хотя, конечно, для более точного диагноза необходим рентген и обследование в условиях стационара. Но об этом, я чувствую, не стоит и заикаться… Вот как-то так.

Он умолк — и ответом ему тоже было молчание. Они, все трое, смотрели на него недоуменно и слегка недоверчиво — словно он пришел и объявил, что обнаружил в комнате под диваном синего полосатого крокодила. Господи, внезапно подумал Эштон, да ведь им до сих пор даже в голову не приходило, что их непотопляемого главаря может свалить с ног что-то более опасное, чем обычная простуда.

И никто из них по-прежнему не произносил ни слова. Молчание длилось и длилось… медленно стягивалось вокруг, будто удушающая петля.

— Ну вот, — после паузы, так и не дождавшись ответа, добавил Эштон, — собственно, это все, что я имел вам сказать. Вы хотели услышать мое мнение — и я вам его озвучил. Больше мне здесь делать нечего. Поэтому… я был бы очень вам благодарен, если бы вы отвезли меня обратно в Сен-Канар. — Он вопросительно взглянул на Мегавольта. — Ага?

Тот почему-то поёжился — и, дернув кадыком, нерешительно оглянулся на своих дружков.

— Постойте, док, — негромко сказал Бушрут. — Помнится, вы обещали нам не только мнение, но и совет.

Эштон приподнял брови.

— Серьёзно? А он вам нужен? Действительно нужен?

— Что… что мы должны с ним… с Антиплащом… делать?

— Пока еще не «с ним», а «для него». По максимуму — отвезти его в больницу. По минимуму — хотя бы обеспечить ему адекватный уход, черт возьми! Ему сейчас нужно много теплого питья, солнечного света и свежего воздуха. Ну и, разумеется, соответствующее лечение — антибиотики, бактериофаги, противостафилококковая плазма…

Квага и Мегавольт вновь переглянулись — с тоскливым видом людей, для которых вся эта несусветная медицинская терминология являлась не более чем нагромождением бурелома в густом лесу. Бушрут что-то пробормотал — так тихо, что Эштон его почти не услышал:

— Что?

Репейник повторил — негромко, одними губами:

— Уколы.

— Ну, разумеется. — Эштон кивнул. — Препараты нужно колоть внутримышечно, я об этом уже говорил. Конечно, по таким показаниям лекарства по-хорошему следует вводить внутривенно, но я не думаю, что у кого-то из вас хватит смелости и умения ставить ему капельницы. Впрочем, я могу поставить ему катетер... а вот всё дальнейшее будет зависеть только от вас. Я вам всё объясню и уколы делать научу — премудрость-то, в конце концов, не так уж и велика — главное, мои дорогие, чтобы у вас было желание хоть что-нибудь делать. Если такого желания нет… ну, тогда, собственно говоря, не стоит и трепыхаться, уж простите за цинизм. Вашим бездействием услуги ему вы, конечно, не окажете… но зато, возможно, окажете Сен-Канару и всем его честным добропорядочным гражданам, во как.

Эта последняя мысль пришла ему в голову неожиданно — и он не успел вовремя прикусить язык. Черт возьми, мимоходом подумал он, а ведь и правда: если этот незадачливый налетчик через пару дней скопытится от воспаления легких, уж кто-кто, а сен-канарские банкиры, инкассаторы и, разумеется, полицейские явно вздохнут с облегчением. Но тем не менее…

Он обвел глазами по-прежнему молчавших антиплащовских дружков — и встретился взглядом с Мегавольтом: тот, стянув в нитку и без того тонкие губы, пристально смотрел на врача из-под насупленных бровей — вызывающе и мрачно. Злобно прищурив крохотные, спрятанные за стеклами очков желтоватые глазки. Яростно постукивая по краю стола веером засаленных игральных карт...

В какой-то момент Эштон, холодея, решил, что сейчас его будут убивать. И хорошо, если быстро и безболезненно… Впрочем, тут же выяснилось, что Мегавольт думал совершенно о другом.

— Ха-ха! Верно подмечено, док! — Скрипучий его голос звучал язвительно и сердито. — Еще бы! Если Антиплащ склеит ласты, и «Ужасная Четверка» окажется не у дел, кое-кто в Сен-Канаре будет этому несказанно рад! Да, не буду кривить душой и честно скажу, что к этому нахалу и эгоисту никто из нас особенной привязанности не питает… вот только Сен-Канар и его так называемых добропорядочных граждан, пропади они все пропадом, нам и вовсе любить абсолютно не за что! Так какого лешего, спрашивается, мы должны весь этот добропорядочный планктон так порадовать? Черта с два! — Он бросил карты на стол и, с грохотом отодвинув стул, рывком поднялся; бледная его неказистая физиономия озарилась непоколебимой решимостью немедленно перейти от слов к делу, хотя, чего в этой решимости было больше — искреннего желания помочь больному, или намерения в очередной раз досадить так называемым добропорядочным гражданам, Эштон сказать затруднялся. — Ну, что вы так на меня уставились, док? Пойдемте, черт побери! Будете ставить ему катетер... а заодно показывать нам, как нужно делать уколы, организовывать примочки и производить всякие прочие лекарские телодвижения… И будь я проклят, если кто-нибудь в ближайшее время посмеет-таки сбросить «Ужасную Четверку» со счетов и без зазрения совести списать нас всех в утиль! Верно, парни? — Метко сплюнув в жирное пятно на немытой тарелке, он с раздражением оглянулся через плечо на своих дружков. — Ну, что я сказал не так?

— Ничего, — мягко ответил Бушрут. Он поднял голову — и его выразительные глаза блеснули из-под шапки густых, диковинного лилового цвета волос темным азартным огнем. Квага, дергая плечом, молча кивнул — и согласно растянул на лице ухмылку во все свои тридцать два лошадиных зуба: такую невероятно широкую, что, казалось, ещё немного, совсем чуть-чуть — и уголки его рта попросту сомкнутся у него на затылке.

Удивительно! Но Эштон понял, что ему все-таки удалось нащупать в них какую-то чувствительную струнку, как следует их, всех троих, встряхнуть, пронять и задеть… Это было не совсем то, что он рассчитывал услышать, но, сказал он себе, уж лучше — так, чем совсем никак. Стоило ли ему очень уж по этому поводу ликовать, он не знал, но ясно было одно: сен-канарским банкирам, полицейским и прочим добропорядочным гражданам расслабляться в обозримом будущем, увы, вряд ли придется, — но зато за пациента он теперь может быть почти что спокоен…

_____________________

* По Фаренгейту. По Цельсию — около 40 градусов.

** По Цельсию — 37,8.

Примечания:

Гиперемия кожи — покраснение кожных покровов.

Грануляции (грануляционная ткань) — молодая соединительная ткань, образующаяся в процессе заживления ран и очагов воспалений и впоследствии служащая для образования рубца.

Перкуссия — метод обследования пациентов, заключающийся в выстукивании участков тела и анализе возникающих при этом звуковых явлений. Притупление (укорочение) легочного звука может свидетельствовать об уплотнении и уменьшении воздушности легочной ткани (при долевой пневмонии в том числе).

Миокардит — воспаление сердечной мышцы.

Начало декабря выдалось бесснежным.

Выйдя из клиники, доктор Эштон привычным ходом направился на стоянку. „Форд фокус“ тоскливо мерз в углу паркинга, затерянный, будто в густом лесу, за стройными рядами цилиндрических колонн-подпор, которые какой-то гений малярного дела выкрасил в немыслимый, отвратительный кирпично-оранжевый цвет. Подходя к машине, Эштон достал из кармана брелок и небрежно нажал на кнопку отключения сигнализации… но ничего не произошло. „Форд“ никак не приветствовал появление владельца, не подал в ответ никакой реакции — не пискнул, не щелкнул, вообще не издал ни звука… Слегка недоумевая, Эштон подошел ближе — и внезапно понял, что в машине, на переднем пассажирском месте кто-то сидит.

Кто-то очень большой. Крупногабаритный.

Эштон обмер. Ну что опять за чертовщина? Почему с ним вечно что-то случается?! И что ему теперь делать — звонить в полицию? Спасателям? 911? Он осторожно подошел ближе…

Тишина. Сидящий в машине не пошевелился.

А может, там — труп?! Дрожащей рукой Эштон рванул на себя переднюю дверцу… Она — ну, конечно! — оказалась не заперта. И…

На переднем сиденье восседал огромный, как диван, пухлый плюшевый медведь светлого бежевого цвета. Он смотрел прямо перед собой черными пластмассовыми глазами и очень радостно, очень довольно, даже самодовольно улыбался. Он был упакован в полиэтилен, и на его круглом ухе висела глянцевитая бирка из магазина детских товаров. Эштон перевел дух. Что за…

— Удивлены, док?

Эштон резко обернулся. Этот хрипловатый голос он узнал бы из тысячи… Ага. Потому что он, этот негромкий, внятный, слегка насмешливый голос порой являлся Эштону в преследующих его в последнее время неприятных снах.

Антиплащ вышел из-за ближайшей колонны — и остановился неподалеку, прислонившись плечом к столбу и скрестив руки на груди; его желтая замшевая куртка была слегка распахнута, светлые волосы растрепанными прядями спадали на лоб, а мордаха была такая же сияющая, улыбающаяся и самодовольная, как и у толстого плюшевого медведя… как будто он только что сделал кому-то замечательную пакость — и сейчас испытывал невероятный душевный подъем по этому поводу.

— А, — хрипло сказал Эштон. — Это вы… Ну, как ваши дела? Вижу, что довольно неплохо. Поправились?

— О, да. Я вполне себе жив-здоров. И не в последнюю очередь благодаря вашим стараниям.

— Ну, спасибо. Не кашляете?

— Нет.

— И рану вам зашили?

— Да. Бушрут постарался. Или сделал вид, по крайней мере. К счастью (во всяком случае для меня), штопальщик из него вполне сносный.

— Что ж, я рад… за вас. А как здесь оказался этот, — он кивнул в сторону машины, — этот чудовищный желтый зверь? Это ведь вы его сюда притащили, верно?

Антиплащ ухмыльнулся.

— А что, вы бы предпочли взять деньгами? Из моих грязных, замаранных грабежами лап?

Эштон не понял.

— Что?

Антиплащ подошел ближе и, положив руки на крышу „форда“, опустил на них свой крепкий, украшенный поблекшим желтоватым синяком подбородок. Все-таки вблизи было заметно, что он еще не совсем оправился от болезни — вид у него был бледный и утомленный, и на исхудавшем лице лежали голубоватые астеничные тени. Губы его по-прежнему улыбались — но в серых глазах не было веселья, скорее легкое сожаление человека, вынужденного объяснять прописные истины очередному махровому кретину.

— Вы из тех редкостных людей, док, которые не приемлют душевной нечистоплотности во всех ее видах и брезгуют — не только физически, но и морально — иметь дело с теми, кто не особенно щепетилен по отношению к закону. Я понимаю, что моя благодарность вам не очень-то и нужна… Но! Все же, пусть и не по собственной воле, вы многое сделали для меня, а я… знаете ли, я просто не люблю оставаться в долгу. Есть у меня такой досадный пунктик, ага. Так вот… вы как-то обмолвились о том, что имеете трехлетнюю дочь… а маленькие девочки, насколько я знаю, любят большие и мягкие плюшевые игрушки. И я посмел надеяться, что уж ей-то вы не откажетесь доставить такую вот крохотную радость, ведь так?

Эштон смутился. Уж от кого-от кого, а от Антиплаща он не ждал ни подарков, ни подношений, ни даже простого человеческого спасибо… но, по-видимому, этому таинственному „одинокому волку“ признательность внезапно оказалась не чужда. Ха-ха! Интересно, многие ли обыватели Сен-Канара могут похвастаться тем, что в их доме есть вещица, преподнесенная Антиплащом — да еще в благодарность?

Он с ужасом понял, что губы его сами собой расползаются в улыбку — и постарался придать себе вид самый что ни на есть серьезный и невозмутимый. Что ни говори, но этот загадочный субчик в компании с толстым бежевым медведем застали его врасплох.

— Да, Кэтрин действительно любит мягкие игрушки, — сказал он, — с этим вы угадали. Просто…

— Что?

— Это, гм, всё же довольно удивительно — получить такой подарок… от вас.

— Почему? Вы настолько мне не доверяете, док?

«От вас всего можно ожидать», — невольно подумал Эштон, и, то ли эта мысль отразилась у него на лице, то ли Антиплащ оказался куда проницательнее, чем доктор про него думал — но под пристальным насмешливым взглядом этого странного, не-пойми-откуда-взявшегося субъекта Эштону окончательно стало не по себе.

— Эх, док, док, — Антиплащ удрученно покачал головой, — ну до чего же вы все-таки мнительны, подозрительны и верны стереотипам! Да нету там внутри никаких «сюрпризов» — ни взрывчатки, ни капсулы с ртутью, ни отравленной пружины… Если хотите знать, я четверть часа назад купил этого медведя в „Мире детства“ за ближайшим углом. Впрочем… дело ваше. Если уж вы настолько не верите в мои добрые намерения, можете выбросить его в ближайший мусорный контейнер. Я… наверное, даже и не обижусь. А знаете, почему? Потому что мои добрые намерения настолько часто отправляли на помойку, что я уже научился не обращать на это внимания. Всего хорошего, будьте здоровы. — Он коротко кивнул Эштону на прощание и, резко повернувшись на пятках, отправился восвояси.

— А… Антиплащ, — хрипло сказал Эштон ему вслед.

Он впервые назвал этого бандита его идиотской кличкой — и голос его прозвучал как-то нерешительно, робко и неуверенно… Но Антиплащ все же остановился — и, чуть помедлив, обернулся. Вопросительно поднял брови.

— Я… — сказал Эштон. — Это… Спасибо.

— Не за что, док, — серьезно отозвался Антиплащ. — Поверьте, я искренне надеюсь никогда больше с вами дела не иметь. Хотя это не помешает мне с удовольствием вспоминать, как вы неоднократно ковырялись в моей ране, шпыняли меня скальпелем, ставили мне уколы и при этом костерили меня (и вслух, и про себя) на чем свет стоит. Так же, как, впрочем, и я вас. Увы, в момент нашей первой встречи я не мог оценить ваше общество по достоинству.

— А сейчас, значит, оценили?

— Да. Только не ваше общество, а скорее — его отсутствие.

Эштон невольно усмехнулся.

— Ну да, конечно. Какая нелюбезная любезность… Странный вы тип, Антиплащ.

— Не вы один так думаете, док. Кстати, я ведь признателен вам не только за лечение, операцию и ваши советы, а и, в немалой степени, за то, что вы вовремя дали хорошего пинка моим обормотам. Иначе я бы тут с вами сейчас не разговаривал… Впрочем, не думаю, — добавил он с усмешкой, — что вас… или вообще хоть кого-нибудь моё неприсутствие в этом мире сильно огорчило бы. Кстати, вы все-таки можете меня не благодарить — если уж быть совсем честным, то мне просто-напросто было любопытно взглянуть на ваше вытянувшееся от изумления лицо… Ну, бывайте, док. — Он вновь коротко улыбнулся на прощание, шутливо отсалютовал Эштону кончиками пальцев — и, зайдя за колонну, тут же исчез, бесследно растворился в кирпично-оранжевом сюрреалистичном лесу.