Целитель (джен)

Какое же все-таки кощунственное и чудовищное зрелище — мертвая намтару…

Яду было мало. Мы возвращались в лабораторию в молчании, понимая, что с трудом собранных нами скудных капель едва хватит на то, чтобы поддержать нежизнь немногих избранных и попытаться обратить, пусть и без надлежащего ритуала, тех, у кого не осталось иного шанса. Теперь, после утраты священного существа, нужно было срочно просить помощи, быть может, даже в Нар-Анкаре. Хотя у кого же теперь просить ее, если владыка Арантир погиб… Неужели все кончено? Неужели он не справился? Этого не может быть. Это невероятно. Если демоны прорвались в Асхан, то…

Я задержался на галерее и взглянул на небо — оно по-прежнему было безоблачным. Земля не содрогалась, не лился сверху огненный дождь, да и атаковать нас больше никто не пытался. Мир за стенами замка оставался тихим и безмятежным, почти сонным, словно бы ничего и не произошло. Значит, он сумел? Все-таки смог?

После внезапного вторжения демона в человечьей личине, разгромившего академию, помогать было почти некому — убитых оказалось куда больше, чем раненых. Страшная рутина осталась позади: уцелевшие подобрали павших, особенно оберегая останки тех, кого еще можно было попытаться вернуть; бледные, дрожащие от потрясения слуги как можно быстрее смыли кошмарные лужи, оставшееся в коридорах и комнатах, убрали разбитую утварь, обломки доспехов и оружия. В память о погибших повсюду приспустили флаги, притушили свет, и замок наш погрузился в полутьму и скорбное безмолвие.

Компрессы, повязки, омовения, бальзамирующие составы, зелья, заклинания… Все мои наставники и друзья трудились не покладая рук. Убедившись, что никто из пострадавших и усопших братьев не остался без внимания, я собрал все, что было нужно для первой обработки ран, и поспешил к той, за которую тревожился сильнее всего. Еще издали я услышал дикие крики, и у меня оборвалось сердце. Я не выдержал и побежал со всех ног…

Зару спасли доспехи и невероятное везение. Напавший на нас демон ранил ее и сбросил с высоты, и она лишь по милости Асхи не разбилась насмерть. После падения на яростной деве не осталось ни одного живого места. Когда ее нашли, она была в беспамятстве, но теперь, истекающая кровью и мучимая страшной болью, отчаянно кричала, требовала вернуть оружие, все еще кому-то угрожала...

Когда я ворвался в комнату, Зару окружала целая толпа — с нее с великим трудом сумели снять исковерканную броню и окровавленную одежду, но ее растревоженному телу стало только хуже — после того она и впала в буйство.

— Оставьте меня! Прочь руки! Дайте мне до него добраться!

— Госпожа...

— Я убью его, убью! Отдайте мне меч! Отдайте! — бесновалась Зара. Несколько живых и немертвых с трудом удерживали ее на щите, на котором до того принесли.

— Зара, успокойся, не надо! Не шевелись, нельзя.

— Госпожа Зара, пожалуйста! Все уже закончилось, все позади, вот видите, господин лекарь здесь, пришел вам помочь…

— Матиас, хвала Асхе, наконец-то! Мы уже не знаем, что с ней делать, половина костей переломана, а она вскакивает и пытается бежать, хотя даже шевелиться толком не может!

Я подскочил к Заре и упал подле нее на колени. Она увидела меня, и на мгновение ее затуманенный взор прояснился.

— Ты… ты! — вскрикнула она с ненавистью и снова дернулась. — Убирайся отсюда… вон! Ничтожество! Не смей на меня смотреть!

Я сам раньше такого не видел, но в книге, которую давал мне когда-то владыка, читал о том, что, получив тяжкие раны в бою или по прискорбной случайности, несчастные страдальцы порой не сознают, что с ними происходит, пытаются куда-нибудь идти, сражаться или даже смеются. Там было указано, что верить им нельзя, как нельзя и оставлять без помощи, иначе они быстро и неминуемо гибнут. От этой мысли я похолодел, хотя, зная ненависть Зары, не удивился ее словам. Она многих не любила, а уважала разве что владыку да мать Геральду, но меня уже несколько лет особо выделяла: всегда была резка со мной, никогда не упускала случая прилюдно меня унизить, с ее уст постоянно срывались грубые и жестокие слова, колкости и издевки. Но сейчас она металась, окровавленная, едва прикрытая, страшно бледная, в холодном поту, с чудовищно расширившимися зрачками — и без того темные глаза ее стали совершенно черными. Кровь капала из ее носа, кровь была между ее ног, которые она держала в неестественной, почти непристойной позе, не в силах выпрямить, кровь вытекала из глубокой раны на плече, и одна ее рука была неподвижна. Не успел я ответить, как другой рукой она с размаху ударила меня по лицу:

— Лекарь! Где ты был, зачем пришел, если не можешь помочь?! Аиш, во имя Асхи, убей меня! Хоть ты помоги! Добей меня!

— Матиас, сделай что-нибудь... — Аиш, отпустивший, подобно вампиру, длинные волосы, но все еще вполне живой, сам был бледен, точно мертвец.

— Тише, Зара, — я лихорадочно вспоминал все, что тогда прочел и что успел узнать от отца и наставников, — все средства, заклинания, снадобья… — Я здесь. Я тебе помогу.

Так. Сперва остановить кровь. Затем унять боль…

Пока я бормотал все нужные магические формулы, какие были мне известны, в комнате стояла гробовая тишина. Кровь постепенно унялась. Не знаю зачем, но я протянул руку и провел ею над телом Зары — и внезапно увидел, сам не понимая как, все повреждения: не только содранную кожу, черные кровоподтеки и изуродованное плечо, но и треснувший хребет, поврежденные кости вокруг лона, сломанные ребра, разорванные мышцы, небольшой, но острый отломок, насквозь пробивший святая святых непорочного женского тела, темную субстанцию, еще вытекающую из внутренней раны, впрочем, уже довольно медленно...

Зара затихла и лежала неподвижно, глядя в одну точку. Убедившись в том, что она потеряла чувствительность к боли, я потребовал воды и теплых покрывал. Все вместе мы кое-как переместили несчастную на жесткое ложе, подложив под ее колени свернутое одеяло, а под голову подсунув подушку. После того прочие отступили, а я начал обрабатывать раны и ссадины и накладывать повязки на искалеченное тело своей ненавистницы. По моему приказу развели огонь в камине, и в комнате наконец-то потеплело.

— Пить… — попросила Зара. Я поднес к ее губам чашу с водой.

— Можно ли? — с сомнением спросил кто-то из-за моего плеча.

Зара еле слышно произнесла:

— Я умираю, Аиш. Можно ли пить перед смертью?

— Матиас, — Аиш присел рядом со мной и поймал мой взгляд, — а если… У вас остался еще яд? Хоть немного?

— Остался, — я тоже ухватился за эту идею. Мне пришлось бы после этого проститься с мыслью о злобной, строптивой, неистовой Заре навсегда, но это и вправду был шанс сохранить ее среди нас и продлить ее существование почти на вечность. Не владыка и не наставник, я, разумеется, не мог дать Заре окончательного посвящения, но хотя бы ее душу можно было прочнее связать с телом, а тело затем исцелить, насколько получится. По крайней мере, она избавилась бы от мучений.

Я представил, как холодная, бледная, неподвижная, отстраненная Зара сидит на балконе и смотрит на звезды, как смотрел тогда владыка Арантир, и обреченно вздохнул. Зато она останется здесь, а я смогу быть рядом…

— Нет, — вдруг хрипло сказала Зара, с трудом разомкнув уста. — Не надо, Аиш. Не хочу.

— Что? — изумился он. — Почему?!

— Не стану пить, — Зара закрыла глаза. — Не хочу быть засохшей паучихой. Просто дай умереть.

— Но…

— Ты слышал? Не стану. Оставьте меня все. Я хочу уйти к Асхе одна.

Я сделал всем знак выйти — измученной Заре нужно было отдохнуть. Когда мы остались одни, я укрыл ее потеплее. Она отвела от меня взгляд:

— И ты уйди прочь. Чем ты лучше других?

— Я целитель, Зара. Я буду рядом, пока тебе не станет хоть немного лучше.

— Очень ты мне нужен. Где мать Геральда? Найди ее, скажи, что я перед смертью хочу ее увидеть.

— Мать Геральду сейчас лучше не трогать.

— Почему? — Зара наконец обратила ко мне мутный взор. — Что с ней? Она ранена?!

— Нет, но она очень плоха. Молчит и заперлась у себя. Страшное с ней было.

— Из-за адской гадины и его девки?! Много наших полегло, да?..

— Много, она всех видела, пыталась найти тех, кто мог выжить, и почти никого не нашла… Но не только из-за этого. Она говорит, владыка Арантир погиб. Она слышала его. Чувствовала, как он умирает. Говорит, что очень страдал. А она как раз обнаружила тех, кто… как бы тебе объяснить… нарушал его приказы.

— Заговорщиков. Да, она давно искала. Значит, нашла. Хвала Асхе.

— Их было трое. Двое забрали девчонку-колдунью, что владыка приказал охранять, — верно, ее ты и видела — и бросили в яму, может, назло владыке, не знаю, для чего еще это могло понадобиться… А она сбежала с демоном и вместе с ним начала убивать стражу и братьев. До этих двух мать Геральда не успела добраться — демон сам их уничтожил. А из третьего… — я остановился, не желая продолжать. — В общем, у него мало что целого осталось, когда она его добила. Мать-наставница, видно, хотела дождаться лорда Арантира, терпела, выжидала, но когда поняла, что владыка погиб, словно обезумела. Никогда бы не подумал, что в нежизни такое возможно. Хорошо, что ты этого не видела, — я и сам содрогнулся, вспомнив холодную, страшную, неутолимую ярость матери Геральды. — Господину ректору тоже досталось крепко, он, видно, все знал, но замалчивал, надеялся решить мирно… Теперь тоже ото всех скрылся и лечится.

— Асха всемогущая... — Зара снова закрыла глаза и прикусила губу. — Так у владыки не получилось, его тоже…

— У него получилось. Видишь, все в порядке? Нет нигде больше никаких демонов, наш мир цел. Не знаю как, но он добился своего. Помнишь, что было сказано в пророчестве? Что праведный поможет затворить адские врата силою смерти. Не ведаю, каким путем, сам или через кого-то другого, но владыка сумел и свою жизнь принес в жертву.

— Да примет великая богиня в объятия возлюбленного, — прошептала Зара, тяжело вздохнула и замерла.

Я все думал, как сказать ей. Почти было решился, но не успел — послышались шаги, и я увидел одного из старших целителей. Он молча поставил на пол большой ларец, что принес с собой, и после того испытующе спросил:

— Что у нас?

Я собрался с духом и начал подробно перечислять все повреждения, что заметил в теле Зары, лишь единожды запнулся, не зная, как произнести вслух то, что считал запретным для себя.

— Понимаю, — коротко бросил мой наставник. — В первый раз увидел? Что ж, неплохо, мой молодой друг, не зря мы тебя обучали, и повелитель не ошибся, сказав, что ты одарен немалыми способностями. Покажись-ка мне, дочь моя…

Зара ахнула и из последних сил попыталась закрыться здоровой рукой:

— Нет! Я не та потаскуха, что бегает за демоном!

— Полно, полно. Я не посягаю на твое целомудрие, глупое дитя. Я лишь пытаюсь спасти тебе жизнь. А ты, Матиас, ступай. Ты уже сделал все необходимое, это зрелище не для твоих глаз.

Я поклонился учителю, поймал отчаянный взгляд Зары и попытался придать своему лицу обнадеживающее выражение. Выходя, я услышал, как она обреченно вздохнула, когда лязгнули инструменты, вынимаемые из ларца.

Спешить мне было уже некуда, нечего больше было ждать. Я не знал, куда направиться, что делать. Весь строй, весь порядок нашей жизни был грубо нарушен, и я понимал, что это уже навсегда, что ничего уже не вернуть…

В замке было все так же тихо, пустынно и сумрачно. Ноги сами понесли меня вниз, но не в опустевшую яму — чуть выше, туда, где до недавних пор жил только один человек. Тот самый, что помог мне когда-то, спас меня от самого себя и вывел на нужную дорогу.

* * *

— Ну что, сын мой? — он находит меня в комнате для занятий, сидящего под анатомической схемой. С грудой книг, что он дал мне, я не расставался все отпущенные мне пять дней. Кажется, я даже не ел, не помню. — Как успехи твои?

Мне так много нужно сказать, и во мне такая мешанина чувств и мыслей, что я начинаю сбивчиво нести какую-то околесицу. Я не в силах выбрать только одну книгу, хотя он об этом просил, они все интересны мне, словно он нарочно их так подобрал, чтобы я ничего не мог отвергнуть... Он останавливает меня:

— Погоди. Просто покажи, какая больше по душе.

Он будто знает: да, есть одна, что больше других мне полюбилась, — огромный том, собранный из разных листов, под названием «Целительство». Будь у меня такая книга, как бы я врачевал! Что уж говорить об отце… Я молча указываю на нее.

— Почему? — допытывается он. От смущения я продолжаю что-то мычать, проходящие мимо смотрят на нас через входную арку, я совсем теряюсь, и тогда он открывает книгу сам и начинает говорить. Просто описывает, как бы между прочим, изложенное в ней, я нерешительно подхватываю, а потом забываюсь…

В комнату, привлеченные громкими голосами, заглядывают братья. Уже все книги открыты и разложены на столе, а мы сидим рядом и увлеченно спорим. Точнее, спорю в основном я — до хрипоты, он лишь пристально глядит на меня и умышленно подначивает, роняя фразы, на которые у меня сразу находятся десятки объяснений, возражений и толкований. Лицо его, как обычно, не выражает ничего, кроме мрачного спокойствия, и вообще он такой же, как всегда, разве что изредка одобрительно кивает, но отчего-то мне кажется, что он очень, очень и очень доволен.

Наконец он посылает меня спать, и я проваливаюсь в темноту, едва добравшись до постели. Во сне я снова и снова спорю с ним, что-то тороплюсь доказать, объяснить, уточнить, а он направляет мне куда-то в душу свой пронзительный взгляд, и затем я вижу невероятную картину: слушая меня, он удовлетворенно улыбается, лукаво прищурив глаза...

* * *

Умирающей Заре я не стал говорить всего, что узнал. Владыке не просто вредили из зависти — под прикрытием мелких подлостей вызревал самый настоящий заговор. Многоопытная мать Геральда с ее изощренным разумом распутала скверный клубок и добралась до зачинщиков. Быть может, их судьба была бы менее печальной, если бы лорд Арантир вернулся, — он обошелся бы с ними проще. Наставница питала к нему искреннюю привязанность, похожую на материнскую, — во всяком случае, я так думал, пока не увидел, с какой ледяной яростью и методичной жестокостью она растерзала заговорщика. Никто не решился ее остановить, да и вряд ли это было возможно, но там, где остальные увидели лишь гнев, я вдруг ощутил чудовищную боль, и эта боль была чересчур велика, чтобы признать чувства матери Геральды простым разочарованием или стремлением покарать за неверность верховному некроманту. Предательство в замке и гибель лорда Арантира восприняла она слишком тяжело даже для приближенной. Какое-то длительное и невероятное по силе страдание, многолетнее, застарелое отчаяние вложила она в свою расправу. Впрочем, я не ведал истины и не имел права судить.

Подойдя к знакомым покоям, я, как в юные годы, нерешительно остановился и вдруг услышал:

— Прибежал, мышонок?

Я обернулся. За моей спиной стояла мать Геральда, холодная и спокойная. Ничто не выдавало в ней ни горя, ни недавней вспышки неистовства, разве что говорила она странно, точно с трудом.

— Матушка-наставница, — я поклонился. — Как хорошо, что вы здесь! Зара…

— Знаю про Зару. Благодарю за то, что ты о ней позаботился. Навещу ее, когда вернусь. Была там сейчас, — она показала на покои владыки. — Сходи к нему. Взгляни, что творится. Право, хорошо, что он сего уже не увидит, — с этими словами она махнула рукой и медленно пошла прочь.

Я всегда боялся матери Геральды, но в этот миг почувствовал в ее душе пустоту и великую безысходность. Оттого и решился произнести ей вслед:

— Матушка Геральда, куда же вы?

Она обернулась. Не возмутилась, не выговорила мне за дерзость, просто ответила:

— В Нар-Анкар, выполнить его последнюю волю, да еще к каньону — эликсиру для нас попросить. Вестника к армии я отправила сразу, дабы отступали, и все равно нужно послать гонца понадежнее, чем заблудшая душа. Придется войску снова совершать переход… Закрыла портал эта дрянь, а кроме владыки, никто его сейчас отворить не сможет.

— Почему, матушка?

— Эх, мальчишка, как был глупцом, так и остался. Неужто не сообразишь? Никто, кроме лорда Арантира, того места не видел. Есть среди нас сильные, открыли бы портал, да куда открывать? Разве что кто-то из знающих, рискуя собой, отправится в Стоунхелм и оттуда отомкнет врата, если их не уничтожили, но это потеря времени, великая потеря…

Она умолкла. Мы с матерью Геральдой никогда не питали друг к другу приязни. Она считала меня жалким слабаком, а я ее — безжалостной фанатичкой, но сейчас обнаружил в ней нечто иное. Я не понимал, что со мной происходит, но, казалось, обрел способность видеть насквозь не только тела. Душу старой воительницы не так-то легко было разглядеть — она умела скрываться, но все же я ощутил, что рядом со мною нечто огромное, темное, бездонное, почувствовал тяжкую боль и понял, что ее источник — не только свежая рана, что есть и еще одна такая же, очень старая, но затянувшаяся лишь поверхностно. Новая потеря, столь же страшная, разбередила и ее, и матери Геральде было сейчас не легче, чем искалеченной Заре. Я догадался, что неистовство наставницы во время расправы над заговорщиком было сродни тому, что происходило с бедной девой до нашего вмешательства, и не смог промолчать.

— Матушка-наставница, да пошлет вам Асха удачу. Владыка всегда ставил вас в пример как великую воительницу и мудрейшую посвященную. Если бы вы знали, как глубоко он вас почитал…

— А я знаю, Матиас, — неожиданно сказала она и как-то уж слишком пристально на меня посмотрела. — Понимаю я, что сверхвидение становится тебе подвластно, что ты чувствуешь мои муки, и не стану скрывать: тянулись друг к другу души наши, оттого мне и больно теперь. Уже второго близкого друга и великого властителя потеряла я. Одного погубил колдун, другого — мальчишка-демон… Я узрела то, что видел Арантир в момент гибели. То же чудовище, что разгромило замок, растерзало его. Там была и паскудница-колдунья, которую повелитель наш пытался спасти. Но у меня есть время, и я найду этих двоих, что убили владыку. Найду, чего бы мне это ни стоило, и они заплатят за всё. Уже одно изуродованное чрево Зары стоит того, чтобы стереть эту грязь с лика Асхана. Ты знаешь теперь, я умею заставить покаяться, и поверь мне, этих мерзавцев ждет кара пострашнее того, что ты видел сегодня.

Мать Геральда вдруг стала такой же, как всегда, — видно, обрела новый смысл своей нежизни. Смыслом этим была месть, но отчего-то я больше не мог судить ее за жестокость и лишь поклонился в ответ на ее слова. Она направилась было прочь, но внезапно остановилась и молча благословила меня.

* * *

…Первый год моего обучения заканчивается, и наставники собираются меня экзаменовать. Утро, и лучи солнца пробиваются сквозь витражи, окрашиваясь в священные цвета. Я знаю, что готов к испытанию, и все же очень тревожусь, а уж когда вижу еще одного экзаменатора, которого все почтительно приветствуют, поднимаясь с мест, моя тревога превращается в страх. Я почему-то не могу перестать его бояться, хоть и видел от него только добро.

Я чувствую, что предательски краснею, а он, коротко махнув мне, занимает место позади всех. Становится ясно, что он будет лишь следить за испытанием, не вмешиваясь, но почему-то мне от этого не легче. Учителя в его присутствии приобретают особенно строгий вид, и моя душа окончательно уходит в пятки. Я понимаю, что сейчас постыдно провалюсь — просто, как обычно, от страха не смогу связать и двух слов. О великая богиня, как же мне быть?

Меня охватывает настоящая паника, но тут владыка перехватывает мой взгляд и незаметно для всех шлет мне быстрый, неожиданный и совершенно мальчишеский жест, нечто вроде «разнеси в пыль этих старых зануд». Увидев мое изумленное лицо, наставники оглядываются — и встречают недоумевающий — в чем дело? — взор сурового властелина, невозмутимого, как обычно, а я понимаю, что он на моей стороне, что он верит в меня и пришел не судить, но подбодрить, и от этого мне вдруг становится легко, и в душе поднимается волна восторга. Страхи забыты и отброшены, и я раскалываю, словно орехи, любые задачи, верно отвечаю на самые каверзные вопросы, успешно показываю все, чему научился, выполняю, что просят, точно и быстро, а он лишь изредка кивает с одобрением. Как всегда.

* * *

Я с трепетом вошел в знакомые покои — и в ужасе остановился. Комнаты были разграблены. Книги, по счастью, остались на месте, но ларцы, где хранились зелья, свитки с заклинаниями и противоядия, приготовленные владыкой, были вскрыты и пусты, за одним из шкафов зиял черный провал тайника, тоже опустошенного. Стол был усыпан осколками разбитых реторт, возле опрокинутой подставки для книг валялся сломанный лук — у владыки никогда такого не было.

Я стоял, потрясенный и раздавленный, глядя на уничтоженный мир своего покровителя, и не понимал, что мне теперь делать, но потом, почти не сознавая, куда и зачем иду, двинулся вглубь кабинета. Поднял и закрыл выпотрошенные ларцы. Притворил тайник. Несколько раз порезавшись, собрал в платок осколки со стола и вынес в коридор вместе с обломками лука — пусть слуги выбросят. Подобрал, отряхнул, аккуратно сложил и спрятал немногочисленные личные вещи владыки, разбросанные по всему полу, прикасаясь к ним как можно бережнее. В каждом из принадлежащих ему предметов до сих пор чувствовалось что-то от него самого. Он ушел, но эти вещи всё еще жили, всё еще хранили следы его присутствия. Мне хотелось по этим незримым отпечаткам прочитать, постичь и понять его, пока еще возможно, пока они совсем не растаяли, и с каждой минутой — я желал в это верить — он становился мне немного ближе... Больше я ничего не мог для него сделать.

У окна на подставке стоял, как всегда, его дневник. Я не смог удержаться от соблазна, бросил взгляд на открытые страницы — и обомлел. Он был здесь! Он действительно был здесь буквально сегодня, незадолго до гибели! Не зря же мне показалось, что я во всем до сих пор чувствую его присутствие… Я поправил светильники, подровнял подсвечники и после того заглянул в спальню — каменный грот без единого окна, почти склеп. Стол, на котором обыкновенно стояли готовые зелья, был пуст — проклятый демон-грабитель забрал все, до чего дотянулся. Я настолько поддался отчаянию, что силы покинули меня, и я опустился на узкое и жесткое ложе. В спальне было темно. Как владыке удается… как владыке удавалось здесь читать? Рядом я обнаружил книгу. Это оказались его собственные воспоминания, и я подумал, что просто должен забрать их с собой. На время. Я должен понять…

* * *

Я весь истерзался. Ну почему я не такой, как все? Почему я не могу переступить через себя, взять в руки оружие, осквернить чужое тело непочтительным прикосновением? Мать Геральда меня презирает, Зара осмеивает при всех…

Мне не спится. Я иду на балкон — может, и мне посмотреть на звезды? Вдруг станет легче? Но скамья на балконе занята — одеяние я узнаю даже раньше, чем сидящего. Ах, как я не вовремя!

— Ступай сюда, дитя мое.

— Доброй ночи, владыка Арантир. Простите, что помешал.

— Пустое. Садись, — он встает и смотрит с высоты на галереи, на врата и на темное небо. Я вежливо присаживаюсь на пару секунд, но отчего-то не могу оставаться в таком положении, когда он на ногах, потому тоже встаю и подхожу к нему. Некоторое время мы просто молчим.

— Реже стал приходить молиться, — замечает он прохладно, но без упрека. — Много работы?

— Да, господин, — лгать ему невозможно, и это просто ужасно. — И мысли… не о том. Не хочу осквернять святое место.

— Хм, — это у него означает усмешку. — Поистине не о том. Гневливая дева по-прежнему не отпускает тебя?

Я даже вздрагиваю. Я всегда догадывался — он понимает, знает, но не подозревал, что он видит так глубоко. Отпираться бессмысленно.

— Да, владыка Арантир.

— Насколько же проще беседовать с тобой теперь, когда ты перестал увиливать. Но отчего ты избегаешь Асхи?

— Я боюсь, сир. А если это грех, и мой ум вместо молитвы будет занимать… все это?

Он внимательно на меня смотрит.

— Нет, мой мальчик, — говорит он. — То, что происходит с тобою, не грех. Не закрывай от Асхи сердце свое, и она поможет тебе. Поможет во всем, даже в достижении желанной цели.

— Но как? — я снова забываю вежливо обратиться к нему. Когда-нибудь ему это надоест, и он превратит меня в упыря. — Зара меня ненавидит, презирает…

— Лишь на первый взгляд. Умей ждать, сын мой. Ты по-прежнему нетерпелив, учись смиряться, и Асха пошлет тебе шанс.

— Владыка Арантир… Вы, как всегда, правы, но я боюсь, что шансов у меня нет. Вокруг нее все сильные, с жестокими сердцами и твердой рукой. Она любит все выдающееся, необычное, а меня называет любителем склянок, барсуком, неженкой, затесавшимся среди воинов… Как мне быть?

— Ты сам ответил на свой вопрос. Она любит все необычное, а значит, сама попадется на этот крючок, если уже не попалась. Вокруг нее все сильные, жестокие... Одинаковые. А ты такой один, со своими склянками и без ножа в рукаве. Подумай сам, кого изберет она?

Это было более чем неожиданное замечание. Мне никогда бы не пришло в голову...

— Так-то, мой мальчик. Повторюсь: умей ждать. Удача придет не сегодня и не завтра. Среди повседневной суеты трудно Заре оценить тебя по достоинству, но рано или поздно настанет день, когда никто, кроме тебя, не сможет ей помочь. Не каждый вопрос решается ножом или мечом. И вот тогда, когда все остальные окажутся бессильны, а ты один протянешь руку, ей придется признать очевидное — то, что ты ей нужнее, чем другие.

— Я не хочу пользоваться ее слабостью, господин!

— Судьба не спросит тебя, хочешь ты того или нет. Это твой путь, дитя мое, и твоя единственная возможность. Такова воля Асхи, и я не думаю, что ты ее отвергнешь. Поблагодари великую богиню за посланное тебе испытание и жди. Любовь — это бальзам, существующий, чтобы облегчить живым боль бытия, но парадокс в том, что любая привязанность сама суть источник боли. Когда любишь, всегда болит душа — от того, кого любишь, за него, без него... Иначе редко бывает, сын мой. Лучше хранить себя в чистоте от привязанностей, но то твоя воля, и если желаешь познать сей путь, научись терпеть. И привыкай переносить постоянную боль.

* * *

Скорбь, с которой я пытался бороться, понемногу брала надо мной верх. Я вышел из спальни, держа книгу под мышкой. Пора было возвращаться к себе, невозможно было бесконечно оставаться в покоях погибшего. Однако я на минуту задержался возле книжных шкафов — на одной из полок увидел знакомый тяжелый том, собранный из отдельных листов. А что, если в «Целительстве» есть что-нибудь об ускоренном заживлении ран? Вдруг это сможет помочь Заре и всем остальным? Полистать, что ли, пока есть минута? Вряд ли владыка разгневался бы на меня…

Я пристроил «Воспоминания» на другую полку и с благоговением взял в руки удивительный том. Едва я открыл его, как из него выпал бумажный лист, сложенный вчетверо. Рецепт нового снадобья? Не без труда удерживая объемистую книгу, я поднял листок, кое-как развернул одной рукой и увидел знакомый почерк, тот же, что в дневнике, но не это потрясло меня — в глаза сразу бросилось мое имя:

«Матиас,

я знаю, что рано или поздно книга эта тебе понадобится. Она твоя, прими ее в память обо мне. Да послужат твои знания благому делу, и помни, что Асха все обращает на пользу.

А.»

К своему ужасу, я заплакал.

Когда я заглянул в комнату, Зара, облаченная во что-то чистое, белое и почему-то напоминающее саван, казалось, спала. Сердце мое сжалось при виде синяков и ссадин на худом лице, тонких, безвольно лежащих рук — поврежденной и здоровой, обилия повязок, хотя большую их часть я накладывал сам... Огонь в камине по-прежнему горел, было тепло. Подле кровати поставили несколько кресел — видно, для гостей и лекарей.

Зара вдруг открыла глаза:

— Опять пришел меня мучить?

— Просто хотел узнать, как ты.

— Сам видишь: здорова, счастлива и готова танцевать… Ладно. Пришел — сядь и не мелькай перед глазами, голова кружится, дурно…

Я сел в кресло, на другое аккуратно пристроил драгоценные книги и решился спросить:

— Скажи, почему ты отказалась от нежизни? Мне всегда думалось, что тебе этого хочется.

— Тебе слишком много думается, — отрезала она, и я наконец-то начал узнавать в осунувшейся бледной мученице прежнюю Зару.

— Из-за Аиша, да? — спросил я, стараясь остаться спокойным.

— Аиш — любитель крови. Мечтает дожить свое и стать вампиром. Уже и волосы отрастил, сам видишь. А я другая и другого хочу, хотя тебе об этом знать не надобно.

— Разве ты не желаешь быть такой же, как мать Геральда? — с удивлением спросил я. — Мне казалось, она для тебя образец.

— Она великая, — уверенно заявила Зара и снова вздохнула. — Великая — и очень несчастная. Не говори, что ты этого не видишь. И владыка был несчастен по-своему. Все они, немертвые и полуживые, несчастны, даже если не понимают того. Нет у них семьи, нет детей, а у половины нет и дома; друзья постоянно умирают у них на глазах, и родные давным-давно почили! И любви для них нет. Если и есть, она никогда не найдет себе выхода — их тела мертвы для желаний, даже для простой ласки, а душами им не слиться, потому что к телам этим они привязаны накрепко. Они все чудовищно одиноки, каждый сам в себе заперт, они мучаются, но не могут уйти… Что им остается? Они многое познают, многого достигают, во многом совершенны, но какую цену платят за это? Понимаешь ли ты, глупец? Видишь ли ты что-нибудь дальше своих склянок и бинтов? Неужели ты слеп, неужели думаешь, что я этого хочу?

От Зары слышать такие речи было в высшей степени странно.

— Значит, ты желаешь…

— Оставь меня. Чего я теперь могу желать? Смешно и нелепо. Ты посмотри, что стало со мной, целитель, — язвительный голос ее вдруг задрожал, — я теперь просто груда сломанных костей! Если я и выживу, то навсегда останусь такой, как бы ты сам ни старался, что бы учителя твои ни делали. Калека в шрамах, с иссохшей рукой, со страшным лицом, не способная не только произвести дитя, но даже передвигаться и отправлять надобности… Да не смотри ты на меня! Не можешь наглядеться на мое уродство? У-у, глаза твои бесстыжие! Ненавижу тебя… Сам подумай, если приму нежизнь, что мне, столетия быть таким монстром? Все станут меня сторониться, один ты и будешь пялиться. А потом помрешь, ты ведь тоже не хочешь так жить — я знаю, мне мать Геральда сказала, — и что мне тогда делать?..

Зара вдруг осеклась. Зажмурилась, точно от боли, и крикнула:

— Уйдешь ты или нет? Дашь ли умереть спокойно, зануда?

— Зара, — сказал я тихо, — хочешь ты того или нет, но я целитель. Я не оставлю тебя. В конце концов, не только у вас, стражей Асхи, есть принципы и долг. И не только у вас живые души, хотя сердца ваши, конечно, неизмеримо холоднее, чем у нас, грешников, любителей книжек и склянок, как ты говоришь. Мне все равно, кем ты считаешь меня, мне безразлично, стыдишься ли ты своих ран, пораженного чрева и разбитого лица. Я буду приходить столько, сколько понадобится, пока ты не поправишься. Хочешь, кричи, выгоняй меня, брани, бей — что угодно, за эти годы я ко всему привык. Я только к одному не привыкну — к тому, что тебя не станет, поэтому не отпущу. Знай об этом. Сейчас я отправлюсь восвояси — тебе нужно уснуть. Пришлю служанку, чтобы была при тебе неотлучно, — ты еще долго не сможешь встать, это так, и тебе нужна помощь. Но я вернусь сюда не раз и не два и советую тебе быть к этому готовой.

С этими словами я поднялся, взял книги и направился к выходу.

— Ты сейчас был похож на владыку, — вдруг сказала мне в спину Зара без всякой насмешки. — Вот так же сидел, как он, говорил его голосом, и лицо у тебя было такое же, только паука не хватало… Ты вообще становишься таким же, как лорд Арантир. Не знаю я уже, кто ты такой.

Я на секунду обернулся и вежливо поклонился:

— Зато я знаю, как сказал бы он. Я некромант, Зара, и душа нужна мне больше, чем плоть, которая рано или поздно разрушится. В том числе и твоя. В любом случае отдыхай — скорее поправишься. Асха все обращает на пользу.

— Матиас… — вдруг позвала меня Зара. Я даже остановится — она впервые в жизни назвала меня по имени. — А вдруг он еще вернется?

— Кто? Лорд Арантир?

— Нет, — она внезапно расплакалась; что я в жизни не смог бы представить себе, так это рыдающую Зару. — Он-то уже никогда не вернется, я чувствую, что он и вправду погиб... Но если это чудовище снова придет, а владыки нет, оно убьет нас всех, да? И меня, и тебя, и Аиша, и мать Геральду… Да?

Я снова положил книги на кресло, сел рядом с ней и осторожно стер слезы с ее лица.

— Не надо. Оставь меня. Не надо…

— Зара, — сказал я, — не бойся ничего. Все уже случилось, и дурное, и хорошее. Портал теперь закрыт, и демон-убийца больше не попадет сюда. Ты поправишься, обещаю тебе. Жизнь или нежизнь — выбирай сама. Я хотел бы сказать тебе: хочу одного — чтобы ты была счастлива, но счастье для нас теперь непозволительная роскошь, и лгать тебе я не стану. Потому скажу иначе: я хочу, чтобы ты была спокойна и всем довольна, а для этого тебе прежде всего необходимо выздороветь. Я рядом, я буду защищать тебя, как смогу. Владыка сумел спасти всех нас, значит, и я способен удержать хотя бы одну жизнь — твою. Не сомневайся во мне больше. Он тогда поверил в меня, и я не предам его. Не топчи и ты эту великую веру, хотя бы в память о нем.

Зара судорожно вздохнула и закрыла глаза. Нам обоим уже нечего было терять. Душа моя разрывалась от боли; чувствуя, что больше такого не выдержу, я придвинулся ближе и склонился над той, что, казалось, меня ненавидела. Жестокая, бешеная гордячка Зара. Хрупкая, уязвимая недотрога Зара. Прекрасная, одинокая, всегда сильная, а теперь настолько беззащитная Зара…

Она ощутила мое приближение.

— Матиас, ты что?! Ты с ума сошел? Ты посмотри, на кого я похожа. Я омерзительна, не надо…

Но я уже не слушал. Со всей нежностью, скопившейся в моем сердце за годы, я припал, словно к живительному источнику, к пересохшим губам той, которую так давно любил. Понял, что Зара пытается что-то сказать, и с неохотой на мгновение отстранился.

— Я не из-за Аиша так решила, — выдохнула Зара. — Из-за тебя, глупец…

И я осознал, что действительно глупец. Снова прильнув к устам возлюбленной и ощутив ее первый робкий ответ, я подумал о том, что сказал бы обо всем этом владыка Арантир. Почему-то именно в этот миг я окончательно понял, что его больше нет, что он никогда не вернется, что мне с ним уже не поговорить. Понял, что не только покои над разоренной обителью священной паучихи не дождутся своего хозяина, — весь Эриш осиротел, и никто теперь не сможет сказать, что нам делать дальше, что станется с нами. Что ждет нас после двадцати лет мира и могущества, которые он подарил нам: новые междоусобицы, перевороты, интриги, борьба за власть? Суждены ли стране верных Асхе упадок и тихое разложение? Или колдуны, воспользовавшись моментом, окончательно испепелят наши и без того выжженные и почти бесплодные земли?

Я понимал одно: мы с Зарой еще живы, живы в полном смысле этого слова, мы еще можем растворяться в поцелуях и дышать полной грудью, невзирая на страдания, печаль и усталость. Где-то далеко еще ждала меня матушка, а здесь на моих руках была изувеченная дева, давно ставшая частью моей судьбы. Сердце подсказывало мне, что все обойдется, что она выживет, но что будет дальше? Ни мать, ни Зара не хотели принимать жизнь по ту сторону жизни. Что станет со мною, если я потеряю обеих? Может быть, придерживаться пути любви и сострадания, избранного отцом, и самому уйти в положенное время? Раньше я поступил бы так без сомнений, но теперь в глубине души мне было стыдно перед ним: мне казалось, что за моей спиной стоит совсем другой человек, и благородный путь вечного служения, самоотречения и великой жертвенности вдруг засиял передо мной во всей своей красоте. Может быть, и Зара поймет его со временем?.. На секунду я ощутил, как на мое плечо легла знакомая ледяная рука. Впрочем, мне, верно, просто померещилось.

Обычна моя судьба сейчас, пока я не вручил себя Асхе. Если я приму посвящение, то поцелуй самой смерти станет мне отрадой до скончания века, ибо в единении с нею обрету я великую силу и великий покой…