До следующей ночи (джен)

Он всегда боялся темноты. Панически, до слёз и дрожи. Каждый раз, когда Селима окутывала тьма, он будто попадал в другой мир: тени нашёптывали ему на уши всякие ужасы, извиваясь, как щупальца осьминога, из ниоткуда выныривали и уходили обратно длинные кроваво-красные глаза и пасти, усеянные треугольными зубами. А ещё он слышал вопли, леденящие, жуткие, полные такого отчаянья, что ему становилось до слёз тоскливо и казалось, будто он навсегда увяз в холодной липкой тьме.

На крики и всхлипы приходила обеспокоенная мама, свет зажигался, и тьма уходила, расползалась по углам. И снова становилось хорошо и весело. Засыпая, Селим смотрел на оставленный ночник, похожий на большого светлячка, и улыбался. Нечеловеческие вопли и искажённые болью лица больше его не тревожили.

— Это всё из-за моего глаза, который на лбу, — объяснял мальчик любимому плюшевому мишке. Глаз этот, кстати, Селим не раз пытался убрать, но ничего не выходило. Результат всегда был один: мальчик отступал, не выдерживая боли, а отметина-глаз, чуточку повреждённая, зарастала быстрее других ран.

Кроме теней и воплей было ещё кое-что, не дававшее Селиму покоя: голос, очень похожий на его собственный. Невидимка часто рассказывал о своей прежней жизни, о гомункулах, о бессмертии и философском камне. Поначалу Селим его боялся, пробовал заставить невидимку затихнуть. Голос тогда не на шутку злился и больше шипел, чем выговаривал слова, рисуя в воображении мальчика картины, от которых по всему телу галопом проносилась дрожь. И так продолжалось долго, пока Селим не понял, что всё можно обернуть в свою пользу. Он больше не ругался с невидимкой, а слушал его истории, впитывая их в себя не хуже губки. Селиму очень хотелось поделиться новой сказкой-историей с мамой, но мальчик был вынужден себя сдерживать — понимал, что её это может напугать. Он это усёк, когда как-то упомянул за завтраком легендарный камень и искусственных людей. Лицо тогда у мамы сморщилось и побелело, и глаза влажно заблестели. Селим увидел в них внезапный страх и быстро перевёл разговор на другую тему.

Темнота не только заставляла его трястись и плакать, она завораживала. Оказываясь в темноте, Селим будто шёл по острому и тонкому лезвию. Он каждый раз обещал себе, что это в последний раз, но проходило некоторое время, и он снова нырял в темноту, чтобы выйти из неё испуганным, со слезами на глазах, но внутренне удовлетворённым.

Темнота больше не пугала его. Она стала чем-то родным, тихой гаванью, забытым когда-то домом. Вопли больше не тревожили его, как и почти неслышно шуршавшие тени. Он мог спокойно гулять по ночам, потому что откуда-то знал — его не тронут.

Но всё же, как не мила стала ему темнота, как не интересен неведомый голос, когда наступал день и мальчик шёл в школу, он, веселясь с любимыми одноклассниками, забывал обо всём… До следующей ночи.