Сны и яви (гет)

Ночь сменяется утром, это вечно не вовремя приходящее безмозглое утро стучит как полоумное в оконные стёкла и пытается осветлить мою комнату, пытается разбудить меня и выдернуть из-под теплого одеяла. Что ему нужно? Зачем все эти жалкие потуги, если я не хочу просыпаться, не хочу нарушать свой сон реальностью, не хочу открывать глаза и видеть бессмысленность и серость мира, который окружает меня и давит на моё сознание, заставляя жить и что-то делать, выдыхать воздух и вдыхать его снова и снова.

Сон! Я хочу обратно в мой черный бархатный сон, в котором нет места бабочкам и осам, в котором только темные тени и мхи, нарастающие вокруг стволов вековых деревьев; где ночь сменяет день, солнце превращается в луну, но этого никто не замечает, потому что все жители этого края ходят с закрытыми глазами и не открывают их ни на секунду. Потому что у каждого под веками в глубине их ярко-синих глаз спрятана их собственная, только им открытая Вселенная с мириадами звёзд, радуг и снопами сверкающего ветра.

Я закрываю глаза и поворачиваюсь лицом вниз; радуги в моей вселенной меркнут, темный бархат накрывает тело тяжелым саваном, ещё минута и я опять усну здесь, для того, чтобы проснуться в другом мире. Когда я была в нём последний раз, колкие звездочки нежно осыпали мои ладони, я шла по пустынному берегу на самой границе мира, и брызги воды срывались из-под моих ног и терялись за гранью вселенной, чтобы воспарить вверх новыми звёздами, которые потом упадут мне на плечи и волосы.

Странное жужжание отвлекло меня от бархатной ночи, оно не прекращалось ни на минуту и не давало забыть о себе, будто мириады мошек сошли с ума и вылетели на прогулку под лунным светом, нашли себе жертву и теперь летели к ней всей своей армадой, чтобы убить её или превратить в одну из себе подобных. А жертвой была назначена Я!

Я дёрнулась, распахнула глаза, почти задохнулась от плотной ткани, прижимающейся к моему лицу и перевернулась. Звук исчез. Вокруг была ночь. Полная темнота не оставляла никакого сомнения в том, что это была именно она. В сумерках и на рассвете моя комната выглядит совсем по другому, тени и блики из окон превращают мебель в страшных чудовищ, с которыми я научилась ладить еще в детстве; они никогда не обижали меня, а оберегали от злых нянек и иногда приносили мне свои подношения в виде конфет, стеклянных шариков с блестящими искорками внутри и драгоценных камушков, выковырянных не иначе из брошек и колец гостей, посещающих наш дом круглогодично.

Но сейчас моих верных друзей не было видно, сплошная темень, пугающая и тревожная. Когда я успела проспать весь день? Забыться на пару минут — и проспать много часов? Невероятно! Я ведь даже не успела дойти до своего озера и окунуть руки в тёмную вязкую воду, чтобы умыться и освежить лицо.

В темноте раздался тихий скрежет, как будто мышь чиркнула хвостом по коробке с печеньем, и вдали вспыхнул огонёк. Он был еле виден и находился, казалось, метрах в десяти от меня, а моя комната никогда не была такой большой, даже в самом детстве я не растягивала её до такого размера. Огонёк замерцал как от дуновения ветра и медленно начал приближаться ко мне. Тихий шорох раздался там, где должен был быть пол, и я решила, что тот, в чьих ладонях горит сейчас этот огонь, идет ко мне, медленно передвигаясь на своих ногах. Или лапах?

Яркая светящаяся точка плыла и плыла, и постепенно освещала то, что находилось вокруг: кряжистые стволы деревьев, благоухающие белые цветки жасмина (запах внезапно прорезался сквозь густое пространство, едва свет коснулся их), заросшие мхом валуны. Но почему свет не освещает того, кто несёт его в своих ладонях? Я ощутила страх, поднимающийся в моём животе от самого низа к солнечному сплетению. Солнечное сплетение, сосредоточие света и тепла, Папа всегда говорил, что там сходятся все нити, управляющие человеком и его жизнью. Почему же я не люблю солнце, почему лунный свет для меня притягательнее и ближе, почему сейчас луна не освещает тропинку — а я больше не сомневалась в том, что некто двигается ко мне по тропинке, почему нет моей светлоокой спасительницы!

Точно в ответ на мои молитвы, в темноте ярко полыхнул огонь: летящий мне на встречу огонёк увеличился в размерах, вспыхнул как факел, разошёлся на мириады искр и рассыпался как фейерверк и, затухая, осел на землю, точно спугнули рой светлячков, и они упали в траву, померцали немного и погасли умирая.

Стало светлее, и я осознала, что нахожусь в парке. А ещё я обнаружила, что нахожусь в нём не одна.

Нет, на тропинке никого не было, но рядом со мной я увидела человека, точнее — его кисть: смуглая и расслабленная, она внезапно оказалась лежащей у меня на колене. Вероятно, в процессе ожидания неминуемого ужаса, следующего ко мне из глубины парка, я не заметила прикосновения к себе. Я проследила глазами: кисть, локоть, выглядывающий из подвёрнутого рукава светлой рубашки, плечо, расстёгнутый воротник, шея, острый подбородок на запрокинутом лице, закрытые глаза... и дёрнулась в сторону. Кисть свалилась с моего колена и упала на землю, но мужчина не открыл глаз, похоже, что он не почувствовал ничего — ни моего присутствия, ни моё исчезновение. Оглядевшись, я поняла, что сижу на пожухшей траве, усыпанной сосновой хвоёй, но она не колола мои колени и ладони, была мягкая точно мох. Ещё через секунду — я могла бы поклясться в этом! — трава позеленела и стала мхом, шёлковым и мягким, как мои нелюбимые простыни, которые подарила мне сестра на совершеннолетие (она уверяла меня, что чёрные шёлковые простыни должна иметь в своём шкафу любая приличная девушка), и из него проросли тонкие жёлтые веточки с коробочками спор. Я зажмурила глаза и потрясла головой, снова посмотрела на землю — ничего не изменилось, разве что мох стал подозрительно тёмным, будто на него брызнули чёрной краской. Я сдавленно выругалась — матушка бы не одобрила меня! — и в ответ на звук моего голоса мужчина негромко вздохнул.

Мне бы испугаться и спрятаться, нырнуть за ближайшие кусты, коих оказалось так много вокруг тропинки, задержать дыхание, чтобы чужак не обнаружил меня; кто знает, что взбредёт в голову этому смуглому незнакомцу, когда он придёт в себя окончательно? Но я не двинулась с места, мои ноги точно приросли к земле, пустили корни, которые упругими нитями вонзились в почву, ворвались в неё с силой, переплелись с камнями на глубине, тонкими и хищными отростками коснулись подземных источников, напитались и укрепились на этом месте на века. Я ощутила живительную влагу этих источников, мои глаза будто ополоснуло хрустальной водой, зрение стало чётче, острее, я могла различить малейший волосок на голове незнакомца, каждую чёрточку его запрокинутого лица, несмотря на неяркий сумеречный свет, разливавшийся между деревьями.

Мужчина ещё раз издал стон, приоткрыл глаза и сразу поймал своим ещё затуманенным взглядом мой взгляд — острый и хрустальный.

Его глаза потемнели и увлажнились, я видела это так четко, будто он был не на расстоянии двух метров от меня, а совсем близко, почти напротив, на расстоянии вытянутой руки. Но едва я осознала и почувствовала вкус этой мысли, глаза незнакомца приблизились и он оказался рядом со мной. Как он успел сесть и пододвинуться, так, что я не уловила движения и не услышала ни малейшего шороха, я не знаю, но сейчас — вот он, сидит рядом, рубашка его расстегнута, в вороте теряется тонкая золотистая цепочка с каким-то тяжёлым кулоном округлой формы, руки напряжены — он как зверь, готовящийся к прыжку, опёрся о поверхность земли, сжался в тугой комок, готовый в любой момент прыгнуть и заглотить свою добычу, порвать её острыми зубами, насытиться её мясом и кровью. Рука незнакомца чуть дёрнулась, и я отшатнулась, готовая вскочить и бежать, как загнанный и запуганный олень, не разбирая дороги, не думая о переломанных о буреломы и поваленные стволы сосен ноги, чувствуя только глухие, тревожные удары собственного сердца, наполняющие моё существо полностью и поглощающие моё сознание, разум и личность. Я — жертва и мне нужно убежать как можно дальше, и только в этом мой единственный призрачный шанс на спасение!

Хищник чуть улыбнулся, он приподнял правый уголок рта, так что там блеснул белый острый клык, и в следующую же секунду я уже лежала на черном мху, засасывающему меня в себя, и мои руки были прижаты над головой его сильными ладонями, и хищные тёмные глаза с вертикальными зрачками смотрели прямо в мои хрустальные глаза.

Мир дёрнулся и остановился.

Я узрела мириады звёзд, тех самых звёзд, точно из моей собственной вселенной, которые я так старательно прятала за веками и не показывала никому. Потому что нет худшего греха, чем возжелать звёзды и кометы, рассекающие чужой мир, и попытаться украсть его, и потому — зачем возводить странников в искушение завладеть им, гораздо правильнее спрятать его и не показывать никому, ибо все моё — моё и не стоит хвалиться им, особенно перед неимущими. Но сейчас я была готова отдать все свои звёзды в обмен на эти; чужие звёзды манили и звали, они дрожали в радужке хищных глаз, рассыпались и разлетались, и образовывали новые скопления и созвездия, они звали меня. Я чувствовала, как они пели тонкими голосами "прийди, небесное дитя, прийди и мы наполним тебя своим светом", и мне так хотелось утонуть в этом чудесном мире, что я распахнула свои глаза ещё шире и почти приказала своим светилам открыться незнакомцу.

Он прочитал мой взгляд как и должен был, его лицо приблизилось ещё ближе, казалось, сейчас наши глаза сольются воедино и вселенные объединятся, и потом мы уже не сможем достоверно сказать — где чьи туманности, где чьи звёздные ветра и как все это делить на две части.

Губы наши соприкоснулись. Незнакомец издал стон, и, повинуясь этому стону, чёрный шёлковый мох под моей спиной зашевелился, задвигался и накрыл нас обоих с головой.

Мы оказались в тёмном густом пространстве, будто упали на дно болота, где вода тяжёлая, мутная, обволакивающая; мы находились в этом водяном коконе, и он обхватывал нас со всех сторон, но не сковывал движения, не запрещал двигаться телам, не препятствовал прикосновениям и поглаживаниям; вокруг медленно и неспешно начали разгораться огоньки, они не грели и не обдавали холодом, они просто украшали ту темноту, в которой оказались мы с моим спутником, придавали загадочность происходящему, заставляли поверить в то, что мы не на дне болота, а в космическом пространстве, между планетами и небесными карликами, затерявшиеся где-то в самом центре Млечного пути.

Сильные руки касались моей спины, и это было прекрасно и так, как и должно было быть. Какая-то часть моего сознания ещё хотела противиться происходящему, но глухой голос внутри моей головы нашёптывал ей, что ей придется подчиниться, ибо выхода из этой тёмной космической берлоги нет, ибо меня поймали сети сладострастия и следует покориться им и принять происходящее как неизбежность и непреодолимость.

Голос праведности и стыдливости всё ещё оказывал сопротивление, и от этого происходящее становилось ещё острее и желаннее, будто тайком ухваченный пирог, который приготовили к празднику, или стащенные у матери с туалетного столика серёжки, которые так хотелось рассмотреть поближе, но которые мне запрещали брать, или как тот страстный поцелуй моей сестры и нашего соседа, который я украдкой подглядела через дверную скважину в её комнате.

Но то, что происходило сейчас со мной, было слаще пирога, ярче бриллиантовых серёжек и запретнее чужого поцелуя, потому что руки незнакомца гладили мою кожу, и на ней не было ни малейшего намёка на одежду; сама кожа была моей одеждой, которая так и хотела раствориться под сильными пальцами.

Тело его было горячим и живым, живым в самом что ни на есть прекрасном смысле, оно дышало, двигалось, существовало и развивалось, каждая его клеточка пела на своем прекрасном еле слышном языке о том, как ей нравится её путь, о том, как светел и ярок мир вокруг неё и о том, как она рада встрече с другими, столь же прекрасными клетками моего тела.

Кожа — моя, белёсая и почти прозрачная в свете ярких светляков, и его — смуглая и горячая, так тесно соприкасались, что в какой-то момент мне показалось, что мы падаем друг в друга, настолько сильным было наше взаимное притяжении и сближение. "Сможем ли мы потом разойтись на две части или так и останемся проросшими друг в друга, как прорастают и соединяются два живущих рядом дерева" — подумала какая-то часть меня, и незнакомец, будто отвечая на мои мысли, усмехнулся, отрываясь от моих губ, резко развернул меня и прижался горячей грудью к моей спине. "Прорастая в любимого, не переставай быть самой собой" — шепнул он мне на ухо, или не шепнул, а мне это лишь показалось, или это яркий свет озарил мои мысли, или ветер донёс краешек его сознания, но я улыбнулась в ответ на эти слова и в ту же секунду почувствовала резкий толчок и разливающийся внутри меня огонь.

Он был рядом и он был во мне, он был собой и он был мной, или это я стала частью него?

Чёрный космос из бархата опять превратился в шёлк, мы скользили по нему, то будто падая во впадины и ущелья, которым не было дна и не было названия, то будто воспаряя ввысь на крыльях ласкового ветра, голова моя кружилась, сознание путалось, я больше не принадлежала самой себе. Но отчего-то мне не было страшно. Осознание, что всё происходит как должно, и сладость от вершащегося действа были столь прекрасны, уместны и столь правильны, что мысли о том, что я не должна отдаваться незнакомому мужчине с таким пылом и страстью, просто не приходили мне в голову.

Он был моим, и удовольствие от его прикосновений и от его вторжений были именно той недостающей деталью, которая превращала мой мир в идеальный.

Мой спутник ослабил хватку, и я, повинуясь невидимому смерчу, провернулась в его руках и снова увидела его глаза. Он опять слился со мной воедино, моё тело возопило от радости, и в его звериных глазах блеснула усмешка — хищник получил свою жертву с потрохами, и жертва его при этом млела от счастья быть настигнутой и сожранной.

Моя спина опять почувствовала прикосновение мха; чем сильнее и быстрее двигался надо мной мой случайный возлюбленный, тем более осязаемым становился мшистый ковер подо мной, тем стремительнее вращались звёзды в небе, тем ярче разгорались они.

Наконец он сделал последний толчок, вцепился зубами в моё плечо, и звёзды раскрутились в небывалый смерч и слились яркой вспышкой воедино прямо над моей головой.

И я наконец увидела солнце...

Когда я очнулась, солнечные лучи освещали мою комнату, не оставляя ни малейшего уголка, где могли бы спрятаться тени. День всё же начался, прогнав луну и вытащив на свет божий столь нелюбимое мною светило... но почему-то сейчас этот факт ни мало не раздражал меня, раздражало то, что я с трудом могла дышать, но дело тут было не в солнце. Мой сон... Чёрный сон. Это он давил мне на грудь точно камень, или?.. В это момент я осознала, что лежу завёрнутая в одеяло, точно в кокон, и поняла, что если я сейчас не выберусь из него, любой следующий вздох может оказаться последним.

Я выкрутилась из одеяла, с трудом продираясь сквозь сбившийся пододеяльник тонкими пальцами, шаткой походкой подошла к зеркалу и стала разглядывать себя, чтобы побыстрее обрести связь с реальностью. Мой чёрный сон — я всё ещё помнила его до малейших деталей! — не давал мне покоя. Неужели кто-то может на самом деле запускать свои пальцы в мои волосы, гладить мою кожу, смотреть на меня такими глазами?

Я тронула рукой взлохмаченные косы, провела пальцем по шее — у её основания на плече была небольшая припухлость, будто стукнулась об острый угол, и наткнулась на что-то тонкое и твёрдое, чего точно не было на мне, когда я ложилась спать.

Не веря своим глазам, затаив дыхание — я боялась даже моргнуть, чтобы не сбиться! — я нащупала на шее цепочку и осторожно выдернула её из ворота ночной сорочки.

На тонком перевитом жгуте висел, покачиваясь, золотой круглый медальон, испещрённый тонкими завитушками и незнакомыми символами.

Дыхание у меня сбилось окончательно, в глазах потемнело, я осела на пол как грузная куча снега под лучами весеннего солнца. Пальцы судорожно сжимали кулон, пред глазами проносились запретные картинки, я будто со стороны смотрела на то, как чужой незнакомый мужчина лепит из моего неопытного неуклюжего тела божественного, полупрозрачного, светящегося изнутри ангела, если только ангелы бывают с таким блеском жажды и похоти в глазах.

В дверь постучали, и горничная, не открывая её, передала мне наставление матушки. Та велела мне спускаться к столу, потому что гости уже заждались. Я с трудом припомнила, что на сегодня был назначен званый обед в честь помолвки моей старшей сестры. Она собиралась замуж и совсем не за того юношу, целующейся с которым я застала её не далее последней недели.

Я быстро вскочила, сунула кулон за ворот рубашки, подбежала к шкафу и достала оттуда новое васильковое платье, подаренное мне моей феей-крестной на прошедшие именины; более всего забот потребовали мои волосы, меня будто кто за косы оттаскал, так жалко смотрелось то, что осталось от моей вчерашней аккуратной прически.

Когда я спустилась вниз по лестнице и вошла в гостиную, никто бы не смог сказать, что эта опрятная девушка еще недавно была безудержной нимфой, скачущей по лесам в сопровождении смуглого сатира и ловеласа, я была строга, скромна и сдержана, как и положено быть сестре невесты из хорошей семьи. Папа представил меня гостям; жениха моей сестрёнки я уже имела честь лицезреть в нашем доме; глядя на его веснушчатое лицо с редкой рыжей бородёнкой, я могла понять, почему сестра предпочитает целоваться с нашим синеглазым и смуглым соседом; родителей же счастливого жениха я видела впервые, и следовало произвести на них самое лучшее впечатление. Благодушно улыбающийся седоусый мужчина склонился к моей руке, я чуть присела в книксене и улыбнулась ему, когда лёгкое движение справа привлекло моё внимание, так что я даже не успела поприветствовать матушку нашего будущего родственника.

Глаза мои против воли скользнули ближе к библиотеке, и там, возле бесконечных рядов с книгами и фолиантами, оказался ещё один гость, мужчина в чёрном костюме, который, почувствовав мой взгляд медленно обернулся, посмотрел в самую глубину моих расширившихся от изумления глаз и хищно улыбнулся, обнажая правый клык, белоснежный и острый.

Я почувствовала, как пол уходит у меня из-под ног и начинает вибрировать как полотнище паруса на ветру. Чёрный бархатный мох начал расти прямо из-под книжных шкафов и разрастаться по полу с неимоверной скоростью, он оплел лакированные ботинки незнакомца и подползал всё ближе и ближе ко мне, пока наконец не оплел и мои ноги, так что я больше не могла сдвинуться с места.

Люстра, коротко вспыхнув, погасла, а глаза мужчины, напротив, засияли, будто впитали её свет и высосали его дотла.

А потом его звёзды полетели навстречу моим.