Один день свободы (джен)

Под ногами хрустят ветки, и мне кажется, что меня за версту слышно. И пусть на шоссе все звуки глушит рев моторов, но сердце колотится так заполошно, и я останавливаюсь, оборачиваюсь, всматриваюсь в просветы между деревьями. Но там вроде пусто. Из густых зарослей малинника по левую руку вспархивает какая-то птица, и я шарахаюсь и снова бегу, уже не думая, сколько шума произвожу. Под ногами хлюпает, кеды мокрые насквозь, куртка вся в мазках липкой паутины. Стараюсь руками отводить ветки на пути, но не всегда получается, и на лице остаются царапины. Впереди просвет, и я замедляю бег. Неужели вернулся к шоссе? Или оно делает поворот? Иду вперед, переваливаюсь через поваленные деревья, скользя животом по коре. Недавно прошел дождь, и мне сыро и холодно, голова кружится от свежего лесного воздуха. Сажусь на высокий пень, всматриваюсь. Движения не видно, тихо. На шоссе не похоже. Устало провожу рукой по лицу, снимая прилипшие ниточки паутины и листья. Мне нужно найти какое-то место для ночлега, какой-то сухой угол. Заглядываю под выдранные корни деревьев, под раскинувшиеся лапы елей. Мокро и неуютно. В заднем кармане вибрирует телефон, и я достаю его дрожащими покрасневшими пальцами. Олег скалится с экрана, нажимаю «принять».

— Где ты, детка? — голос такой обманчиво спокойный, но у меня язык отнимается, не могу ответить. Я знаю, что на самом деле он зол страшно. — Где ты? — ноги слабеют, падаю на землю, на подушку мягкого мха. — Ты такой слабак, мой сладкий. Видишь? Ничего не вышло, — смотрю на свои руки, придерживая телефон плечом. Кровь стерлась, но я помню ее. Цвет, запах. Помню, какая она теплая. — Не расстраивай меня еще больше, возвращайся. Я знаю, ты где-то недалеко, — пытаюсь сбросить, пальцы ледяные, сенсор их не чувствует. Он все что-то говорит и говорит, когда, наконец, у меня получается. В лесной тишине я чувствую только свое громкое, с хрипами, дыхание.

Подрываюсь с места, бегу вперед, только бы подальше от шоссе. Просвет приближается, и через низенький молодой еще малинник выламываюсь на вырубку. Останавливаюсь, чтобы отдышаться. Ничерта не понимаю в деле лесозаготовок, но эта вырубка кажется заброшенной — все поросло травой, даже глубокие следы колес, из леса наползает черничник, темные ягоды висят, поблескивая каплями на гладких боках. Приседаю, набираю горсть. В животе урчит, и я забрасываю ягоды в рот, прижимаю языком к небу. Мягкие, они лопаются, и я жадно сглатываю выступивший сок. Не поднимаясь с земли, верчу головой, осматриваюсь. На противоположном краю вырубки между молодой порослью вижу времянку. Иду, по пути нагибаясь и подхватывая охотно скатывающиеся в ладонь ягоды. Строение покосилось, кажется, держится только благодаря подпирающим его деревцам. Дергаю дверь, пальцы соскальзывают со склизкой поверхности деревянной ручки. Обхватываю ее через рукав куртки, и дверь наконец поддается. Проем перекошен, и закрыть за собой не получится. Внутри темно, и я шарахаюсь назад, испуганный. Потом вспоминаю Олега, ждущего меня на шоссе, кровь на его виске, голос в трубке, и заставляю себя успокоиться. Делаю шаг вперед, жду, пока глаза привыкнут. Немного света от двери помогают, и вскоре я вижу тонкую полоску света на стене справа. Шагаю, протягиваю руку и натыкаюсь пальцами на ткань, дергаю. Окошко маленькое, но этого достаточно, чтобы разогнать полумрак. Оборачиваюсь, осматриваюсь. Времянка крохотная совсем, только раскладушка и стол и влезают. Над столом две полки, на них нахожу металлическую кружку, в ней припрятана пачка сигарет. Вытряхиваю гадость на стол, за ней летят спички, тут же раскатываясь по всему столу, часть падает на пол. Грохаюсь на колени, собираю, складываю одна к одной на полку. Они отсыревшие, как и все в домике, но надеюсь, завтра будет солнце, и…

Закрываю руками лицо и давлю в себе смех. Завтра… Надо же, уже подсознательно решил остаться здесь. Но выбор и в самом деле невелик — вернуться в город я не могу, Олег найдет меня, и этой встречи я точно не переживу. Просто выйти на шоссе и идти в противоположную сторону? Неет, он пообещал найти меня — и найдет, стоит только показаться на люди. Только сюда не сунется, не поверит ни за что, что я могу хоть на метр в лес зайти. Считает меня изнеженным болваном. Ну и хорошо. Хорошо.

Выдыхаю, растираю руки, выбираюсь на улицу. Набираю ягод в завязанную кулем футболку. Через полчаса уже болит спина, но я упорно продолжаю. Когда импровизированный мешочек полон, возвращаюсь, сажусь на порог и начинаю таскать по одной ягодке. Небо очистилось, и я потихоньку отогреваюсь в еще по-летнему теплых лучах солнца. Снимаю куртку и развешиваю на ближайшем деревце. Открываю дверь нараспашку, чтобы выветрился затхлый воздух, и снова сажусь на пороге, прислоняюсь боком к дверному проему, стягиваю кеды, носки, джинсы. Раскладываю на коленях футболку и снова принимаюсь за чернику. Через какое-то время, немного отогревшийся и почти сытый, сам не замечаю, как засыпаю. И, конечно, не вижу, как с другого конца вырубки из-под выдранных из земли корней на меня смотрят голодные волчьи глаза.