"Мы все в одной лодке" (гет)

Травля маглов началась задолго до того, как к власти пришли пешки Волдеморта. Корни ненависти к неволшебникам прорастали еще со времен основания Хогвартса, и, что интересно, семена раздора посеял один из четырех основателей школы Чародейства и Волшебства – Салазар Слизерин. Ненависть к маглорожденным передалась с кровью его потомкам, которых, спустя тысячелетие, осталось довольно таки много, вследствие чего и неприязнь к маглорожденным не застряла глубоко в веках и в узких кругах чистокровных семей имела место быть.

Когда осенью 1997 года стало понятно, что Министра Магии Пия Толстоватого дергает за ниточки никто иной, как злодей Волдеморт, зашуршались между собой даже самые отъявленные абсентеисты. В действительности, до тяжелых времен мало кого волновало, кто стоит у руля Магической Англии, но неожиданный переворот, устроенный Министерством, заставил содрогнуться непосвященных: лишение маглорожденных волшебников всяческих прав, а следом тщательная слежка за теми, кто подозревался по той или иной причине в связи с «магловскими выродками». Маглорожденных волшебников вышвыривали с должностей и лишали пособия, и то было в лучшем случае. Крайне несчастливая жизнь началась у маленьких волшебников, которым предстояла учеба: еще одни пешки Волдеморта, разделяющие полностью взгляды своего хозяина, правили бал в Хогвартсе.

Дафна Гринграсс происходила из богатой знатной семьи, чьи корни берут свое начало в четырнадцатом веке, в наводненном маглами Ирландском городке. Основатель фамилии, бывший целителем-самоучкой, служил местным доктором и зачастую лечил маглов от простуд, успокаивал больные головы отварами из целительских фолиантов и даже позволял себе обходы по домам во время тяжелейшей эпидемии чумы конца сороковых годов. Точно не сказать, почему вырос таким маглолюбцем законный владелец нескольких поместий и наследник выдающегося нормандского волшебника Грингра Зловредного, полжизни воевавшего с гоблинами и поддерживавшего мировоззрение Слизерина.

Пользовался ли он незнайками-маглами из расчета, действовал ли по зову сердца – теперь уже никто не ответит. Но в 1353 году, когда чумная эпидемия пошла на убыль, а воздух пригородного кладбища все никак не мог оправиться от смрада горящих тел, Гринграсс, пренебрегавший советами и продолжавший посещать больных, отправился вслед за своими пациентами, оставив жену и трех сыновей. Отец Дафны — Фердинис Гринграсс — стучал кулаком по столу, гневно заявляя любознательной дочери, без конца штудировавшей книги о предках, что в Гринграссах нет и не будет крови маглолюбцев. В тот же день книга с биографией первого Гринграсса бесследно пропала. Дафна перестала задавать вопросы, и, если натыкалась в книгах на подозрительное сочетание в одном предложении слов "Гринграсс" и "маглолюбец", тотчас воротила нос и закрывала.

Юная Гринграсс росла тихим ребенком, из-за отцовского гнета скрытным и довольно увертливым: родители на виду у всех хвалились ее благоразумием и воспитанностью, а она в то время мышкой убегала из-под надзора домовых эльфов с пачкой увесистых книг в руках. В одиннадцать лет Дафна поступила на Слизерин, и ее мать, женщина дальновидная и проницательная, втайне от мужа вздохнула спокойно. Самой же Дафне вскоре пришлось погоревать по дому: компания однокурсников-слизеринцев откровенно наскучила. Ей не нравилось неуемное любопытство задиры Пэнси Паркинсон, не нравились грубые шутки дикарки Миллисенты Булстроуд, а бесконечно глупые лица Винсента Крэбба и Грегори Гойла вызывали тошноту. Некое представление о воспитанности имели лишь Блейз Забини и Драко Малфой, но первый бывал неприятно резким, а второй часто напоминал надутого павлина, и Дафна старалась общаться с ними лишь в случае необходимости.

Утро нового дня не привнесло разнообразия в ставшую привычной школьную рутину. Солнце пламенно-желтым шариком на горизонте освещало утонувший в снегу школьный двор и укрытый снежным же покрывалом замок, посылало бледно-золотистые лучи в спальню. Зима в этом году была необычайно яркой и необычайно холодной. Холодом пропитались и стены замка, и хмурое дымчато-серое небо, и даже само солнце, такое яркое, казалось, состоит с ним в заговоре.

Подземелья встретили Дафну обычными шепотками первокурсников и негромкими разговорами старших, но все это перекрыл в один миг неприлично громкий голос Пэнси Паркинсон.

— Как хорошо, что первый урок – Темные искусства! Профессор Кэрроу наверняка приведет очередного грязнокровку! – Она игриво облизнула толстые губы, и ее подпевала Миллисента закивала. Голову Паркинсон украшала пафосная диадема с цветными камнями.

«Словно она сделает тебя красавицей», — подумала Дафна. Она не считала похожую на мопса Паркинсон привлекательной, сколько та не выпячивалась и не провозглашала себя первой красавицей.

Паркинсон подмигнула сидящему неподалеку Малфою, как всегда болезненно-бледному, но тот даже не заметил. Оскорбленная, Пэнси отвернулась к подруге. Дафна миновала их, не соизволив даже поздороваться: таким образом она выказывала свое презрение второй семестр подряд. Паркинсон принадлежала к числу людей, восторгавшихся братом и сестрой Кэрроу, управлявшими в школе, и Дафне претил ее вульгарный смех и раболепный восторг в глазах, когда провинившихся наказывали на уроках. Сегодняшний день грозил с этого и начаться – первым уроком шли Темные искусства…

Мальчику было лет двенадцать, не больше. Его маленькие кулачки были сжаты добела, в глазах же, застывших с выражением непоколебимого упрямства, блестели слезы. Он дрожал, словно иссушенный лист на беспощадном зимнем ветру. Дрожал, но держался: вчерашний разразился страшными рыданиями уже после того, как Кэрроу ткнул его в грудь указкой. Сам Кэрроу наблюдал за второкурсником с выражением насмешливой злобы на лице, безобразно похожем на свиную морду: маленькие темные глазки, широкий нос пятачком, толстые щеки человека, который не потребляет еду тоннами только тогда, когда издевается над кем-то или ходит в туалет. От Амикуса Кэрроу вечно несло потом, кровью и немытыми волосами. Манера речи, выражение лица и походка выдавали в нем горного тролля.

И он-то называл себя чистокровным!

Дафна Гринграсс думала, что никакой он не чистокровный. Он не мог им быть. Профессор не имеет ни малейшего сходства с образцом чистокровного волшебника Фердинисом Гринграссом – собранным, подчеркнуто вежливым и пышущим достоинством. Он удостоил бы профессора лишь презрительным взглядом. Кэрроу не может быть чистокровным, думала Дафна. Но вслух этого, разумеется, не говорила: даже когда однажды профессор Кэрроу грубо похлопал ее по спине, и, смеясь, сказал, что они в одной лодке, она сумела выдавить из себя лишь улыбку. Но не дай же Мерлин оказаться с ним в одной лодке, от него же так воняет!

— Повтори, что сказал мне на перемене, сопляк, — низкий, грубый, до невозможности хриплый, как у умирающего (если бы!) голос Кэрроу мгновенно вывел Дафну из раздумий. От одного взгляда на маленького когтевранца у нее внутри щелкнуло.

Пэнси Паркинсон за соседней партой хихикнула. Крэбб и Гойл застыли с типичнейшими для них невероятно злостными и тупыми ухмылками – в Кэрроу они наверняка нашли близкого родственника, и, судя по регулярному использованию Непростительных заклятий, объект для подражания. Драко Малфой не отрывал взгляда с чернильницы.

В душу закралось сомнение.

— Я сказал: повтори!

— Я сказал, что от вас воняет! – выпалил мальчик.

Указка рассекла воздух и глухо ударилась о мальчиков затылок. То, что произошло потом, Дафна с огромным трудом сумела осознать под общий дикий хохот: второкурсник с воплем набросился на преподавателя, начал колотить его маленькими кулачками и отлетел, приложившись о доску всем своим немощным тельцем.

— Внимание: сегодня мы проходим грязнокровок! Спишите тему с доски! – проблеяла Паркинсон.

Все заулыбались. Походило на то, что им очень нравилось представление, но Дафна знала, что это не так. Дафна видела, что Блейз Забини нервно сжимает кулаки под партой, видела, как превращаются в тончайшую полоску губы Малфоя, когда он отворачивается. Милисента Булстроуд хихикала вместе с Паркинсон, неподдельность же восхищения Крэбба и Гойла не оставляла сомнений.

Мальчик заплакал. Бледные пальцы поспешно вытирали слезы, как будто в том была нужда, и девичье хихиканье становилось все громче и громче. Кэрроу, обнажая желтые зубы в самой отвратительной ухмылке во всем мире, схватил его за ворот и прижал к доске.

— Будешь еще возникать, мелочь? Тебя спрашиваю! Не смей молчать, когда с тобой я разговариваю! – Не мальчик, а беспомощный щенок пытался отцепить от себя большую ручищу. Такая злость, такая ненависть отражалась на лице второкурсника, что даже тугодум-профессор заметил ее. – Я тебе глаза повырываю, недоносок чертов! Будешь милостыню в Лютном просить!

Из груди когтевранца вырвался даже не стон – собачий скулеж. Дафна встретилась с затравленным взглядом, и внутри у нее все сжалось. Время замедлилось, превратилось в тягучую жидкую карамель, которую в «Сладком королевстве» продавали в яркой вызывающей упаковке с названием «Лопни». За две секунды Гринграсс поднялась со своего места, и этих двух секунд у нее хватило, чтобы забыть, кто она и где находится.

— Прекратите! Хватит! Так нельзя обращаться с детьми!

Голос звучал настолько отчужденно, что Дафна не верила себе: это сказал кто угодно, но только не она. Может быть, Забини, который всегда славился экстравагантностью, или Малфой, которому, в конце концов, надоело отводить взгляд в сторону. Кто угодно, но только не она – не молчунья Дафна Гринграсс, чью невозмутимость не могла поколебить даже языкастая Пэнси Паркинсон.

Все последующее происходило как во сне – но Дафна не замечала ровным счетом ничего. Ни визги глупой Паркинсон и ее подружки-подпевалы, ни приятный бархатистый баритон, ни знакомый до мерзости смрад крови и пота – ничто не могло привести ее в чувства.

Она повысила голос на преподавателя. Перед глазами мелькнуло лицо Полумны Лавгуд, чокнутой когтевранки, которую под руки увели из поезда два Пожирателя смерти. И что же… Родители… сестра… однокурсники… Она же втоптала собственный факультет в грязь! Ее непременно отправят к директору, к Снейпу, и ему будет наплевать, что раньше он исполнял должность декана Слизерина! А он, конечно же, напишет ее родителям жалобу, и те непременно засыпят ее придирками и будут презирать всю оставшуюся жизнь! Лишь тугодумам-гриффиндорцам свойственно ратовать за справедливость – это передалось им с кровью, но не ей, Дафне Гринграсс, в чьих жилах течет кровь ярых противников магловской примеси!

Кто-то взял ее за руку и потянул, вырвав заодно из омута раздумий. Лица однокурсников мелькали расплывчато, как будто Дафна видела их впервые в жизни. Окончательно в чувство ее привела хорошая встряска.

— Дафна, ты сдурела? Дафна! Смотри на меня!

Блейз Забини, тихонько рыкнув по-звериному, схватился за голову и возвел глаза к потолку. Его темные глаза светились диким огнем, или, может быть, так Дафне только казалось. На смуглых скулах проступили багровые пятна – такого же цвета было лицо мальчика, над которым мучитель Кэрроу, этот злостный, воняющий садист решил поиздеваться на публике.

— Там… там…

— Там, там! – передразнил Забини. – Что «там»? Там мальчишка-грязнокровка, которому пора научиться следить за своим языком! Наказание приведет его в чувство, заставит наконец-таки серое вещество в голове заработать – спустя столько лет…

— Но он… он ребенок! – бессильно и безнадежно произнесла Дафна, глядя перед собой. Мальчик так умоляюще посмотрел на нее…

— И что с того? – спросил Блейз. Его красивые, выразительные глаза вдруг показались Дафне такими холодными, что она отступила. – Мы в его в годы вели себя так, как подобает. И нечего так смотреть на меня. Он сам виноват. И мы, в отличие от тебя, это понимаем.

— Вы ничего… — шаг назад, — ничего… — еще один шаг назад, — ничего не понимаете! Он ребенок! А вы… вы просто трусы!

Еще один шаг назад оказался неловким – Гринграсс, споткнувшись о длинную юбку, упала на мягкое место. Забини грубо взял ее за запястье и поставил на ноги. От его взгляда, полного затаенной, невысказанной злобы, и холода, неуместного в южных глазах, Дафне хотелось провалиться сквозь землю. Разве можно так испугаться труса?..

«А что, разве он не трус? – шептало сознание. – Не трус?..»

Трус, хотелось сказать Дафне вслух. Но боязнь, такая отчаянная и угнетающая до невозможности, не отпускала ее, желая насытиться до краев и волей, и разумом. И, кажется, насытилась – Дафна не могла вымолвить ни слова.

— Прежде чем геройствовать, подумай о своей семье. – Голос Блейза, кажется, стал мягче. И теплее. – Это не шутки. Ступай в гостиную. Я сказал Кэрроу, что ты не в себе после Болтушки для молчунов. Помнишь, в тот раз на зельеварении Гойл нес сущую околесицу? Иди. Иди!

Дафна последовала его совету – не вполне осознавая, что делает, но все же: ноги, словно ведомые чужой волей, понесли ее прочь. Она не помнила, как оказалась в коридоре на восьмом этаже – ноги принесли ее по наитию… по давнему наитию… Гринграсс не могла отлепить взгляд от пола, не позволяло небывалое чувство стыда, со всех сторон раздиравшее. Не было сил.

— А она чего здесь делает?

Стайка студентов выросла словно из ниоткуда. Многие смотрели враждебно и как будто удивленно, хотя удивляться было впору ей. Дафна столкнулась взглядом с низкорослой Джинни Уизли – вульгарной шестикурсницей с Гриффиндора, о легкомыслии которой по школе ходили легенды. Она принадлежала к большой компании студентов, которые с неделю назад пропали из виду — к величайшему гневу Кэрроу, которые, как ни старались, в школе их не нашли; впрочем, тем впору было радоваться – студенты, противясь новому режиму, приносили лишь головную боль. Вариант побега самоуничтожился – школу окружали полчища дементоров и Пожирателей смерти, которые позволят пройти разве что мертвым. И вот они, часть пропавших мятежников, собственной персоной, будто и не исчезали. Двое пуффендуйцев, трое гриффиндорцев и…

— Дафна? – Из толпы враждебно настроенных на нее смотрела когтевранка Падма Патил, с которой у нее складывались довольно мирные отношения. На совместных уроках они порой садились вместе и обменивались парой фраз, но этого было достаточно, чтобы выказать друг другу благосклонность. Потому Дафна разрешила себе встревожиться, узнав, что однокурсница пропала.

— Слизеринка! – выдал пухлый блондин Эрни МакМиллан.– Что ты здесь делаешь, позволь узнать?

— Не думаю, что… — Гринграсс никогда не ощущала себя такой растерянной. Ее факультет не жаловали, и ей не раз приходилось сталкиваться с открытой враждебностью из-за предрассудков, однако всю неприязнь она встречала с холодным достоинством. Сейчас же чувство потерянности заставляло неметь. Она взяла себя в руки.– Там мальчик. На уроке Кэрроу. Он издевается над ним.

— Идемте! – скомандовала Уизли. И, удивительно: ей повиновались. – Вперед, покажем Кэрроу, как издеваться над детьми!

Перекидываясь одобрительным кличем, толпа миновала Дафну (Уизли бросила на нее мимолетный презрительный взгляд) и поспешила к лестницам. Та смотрела им вслед непонимающе. Что же они собрались делать? Неужели… они настолько самонадеянны?

Падма вернулась в одиночестве, и, взяв Дафну за руку, сказала:

— Ты молодец, что сообщила.

К вечеру того же дня ей стало известно, чем обернулось сопротивление. Пятерых, в том числе и Уизли, схватили ее однокурсники во главе с Блейзом Забини. Амикус Кэрроу с треском проиграл дуэль семикурснику и полдня провел в больничном крыле. Маленький когтевранец и Падма Патил бесследно пропали