Poison (гет)

You're poison Running through my veins You're poison I don't wanna break these chains

©

Если бы Северус Снейп мог на хоть миг отвлечься от терзавших его мрачных раздумий, то наверняка поразился их причудливому, иррациональному течению, минующему все законы здравого смысла. В прежние времена Дамблдор, слегка улыбаясь, часто повторял Северусу, что профессия зельевара наложила свой неизгладимый отпечаток. Привыкший недрогнувшей рукой разделывать магических тварей на ценные ингредиенты для зелий, так же поступал он и с людьми, с легкостью находя изъяны в их рассуждениях и планах, безжалостно высмеивая глупые ошибки и наивные безрассудные надежды. Северус в ответ всегда лишь пожимал плечами, оставаясь равнодушным к интересному наблюдению наставника. За долгие годы тяжкой службы двойного агента, что заставляла постоянно балансировать на лезвии ножа, выбирая между спасением чужой жизни и сохранением своей тайны, Северус настолько привык думать о других, что на себя не оставалось времени. Даже когда он оставался наедине с собой, в мыслях тотчас же зажигались блуждающими огоньками лишь чужие жизни, мелькая незримыми призраками, смутными образами, блеклыми отпечатками судеб. Тех, кого удалось спасти и кого — нет. Тех, чьи жизни он должен защитить, и тех, кем придется пожертвовать. Северус прекрасно знал, к какой категории относится девушка, к которой были прикованы все его мысли с момента последнего разговора с Лордом, что закончился буквально пять минут назад.

Но ему и в голову не приходило задуматься о забавном парадоксе, с которым предстоит столкнуться, едва закончится традиционное собрание Пожирателей. Разве он испытывал хоть какие-то колебания, убивая отслуживших свое соплохвостов или гриндилоу и прочих тварей? Так почему же настолько тяжкой и давящей была мысль о смерти той, что вот уже несколько месяцев была его личным подопытным кроликом, что безропотно отдавала свое тело для его экспериментов? Впрочем, он прекрасно знал причину этой покорности. Дикая, неистовая, неукротимая в своем истинном облике, она, следуя приказу своего Лорда, лишь отрешенно глядела, как Северус с величайшей осторожностью выщипывает пинцетом ослепительно белые перья с ее мощных крыльев и сверкающие хрустальным блеском чешуйки с рук, как отстригает ее длинные, прочные, как сталь, и острые, как лезвия, полупрозрачные птичьи когти, что за ночь отрастают вновь. Северусу казалось, что вся лаборатория пропиталась запахом ее крови, яркой, переливающейся неестественными оттенками пурпура в человеческом облике и пронзительного фиолетового цвета в облике вейлы. Количество пробирок с кровью было бесчисленным, как и попытки Северуса изменить ее состав, вливая эликсиры или яды, смешивая с кровью других существ, замораживая ее до сияющих аметистов или подогревая на огне в пробирке, из которой вскоре начинал виться лиловым дымом дурманящий, отравляющий аромат.

Она ведь не человек, не назвать ее ни вейлой, ни полукровкой. Она — лишь совершенное орудие в руках рока, в одночасье поставившее под угрозу судьбу всего магического мира одним лишь фактом своего существования.

Вся ее кровь до последней капли — яд. Совершенный, неизученный, истинный.

Яд, освобождающий ее дремлющие, незнакомые прежде силы, но плавящий с шипением и треском ее рассудок, растворяющий ее волю в океанах дурмана.

Яд, отравляющий все вокруг своим ароматом, что постепенно окутывает всю магическую Британию до последнего извилистого закоулка знамением новой чумы, которая вот-вот обрушится на население.

Яд, что наркотиком течет по венам Лорда, даруя бессмертие плоти и разрушая его душу исцелением, доводя его до безумия, обнажая его единственную слабость, от которой он так мечтает избавиться.

Поэтому перед каждым собранием Лорд вызывает Северуса к себе и, прожигая все такими же дьявольски алыми, но кажущимися чуть более человеческими глазами, уже без вертикальных кошачьих зрачков, и с жадностью, что граничит с мольбой, которая уже много лет не слетала с бескровных искривленных губ, задает Северусу один и тот же вопрос:

— Северус, ты сумел создать лекарство?

В ответ на который Северус неизменно качает головой, изо всех сил подменяя ложными образами свои истинные мысли. Над лекарством какого рода и для кого он на самом деле бьется часами в своей закрытой для посторонних глаз лаборатории.

Северус понимает, что лишь безумное желание «исцелиться» и доверие к своему слуге мешают Лорду наказать его за медлительность традиционной порцией концентрированной боли.

Исцеление. От наркотической зависимости, что вызывала ее кровь, ставшая для Лорда инъекцией, медленно возвращающей прежнюю внешность и открывающей новые, нечеловеческие силы. От наваждения, что овладевало Лордом в присутствии этой девушки. От зависимости, из-за которой в глазах Лорда при виде мелькали смутные искры тепла. От привязанности, мешающей убить ее лично, а мысль о ее смерти делающей поистине невыносимой.

От любви, в которой он не признавался даже своему зельевару.

Ради лекарства Лорд готов даже пожертвовать Северусу и свою кровь, лишь бы тот сумел найти способ изменить действие химической реакции.

— Мне нужно больше ее крови, — ответил сегодня Северус.

— Конечно, — кивнул Темный Лорд, — возьмешь после собрания. Не волнуйся, она слегка опоздает.

— Опоздает? — Северус удивленно приподнял бровь. Он был уверен, что опоздания Лорд не простит и своей странной фаворитке, однако не припоминает ни одного случая, чтобы она заняла свое место по левую руку массивного бархатного кресла Лорда — своеобразного трона — позже назначенного срока.

Лорд довольно улыбается, но выражение теплоты на змеином лице выглядит довольно жутко.

— Она решилась выполнить мой приказ.

Северус мгновенно холодеет при этих словах, в тот же миг разгадав их истинный смысл.

— Кто это будет?

— Конечно, — вкрадчиво произнес его хозяин, — я предпочел бы, чтоб это был кто-то из тех, кто ей дорог. Но я милосердно позволил ей выбирать самой. Пусть даже случайный прохожий, которому не посчастливится встретить ее в темном переулке. А после ей останется лишь избавиться от своего бесполезного сокровища…

На лице Лорда мелькнула тень отвращения, а Северус прекрасно понял, что он имеет ввиду. Сокровищем девушки — единственным, что напоминало ей о прежних, беззаботных годах, проведенных во Франции — было кольцо, подаренное ей любимой младшей сестрой. Изысканная гербовая лилия, отлитая из чистого серебра, увенчанного прозрачными голубыми кристаллами.

— …А после, Северус, продолжай исследования.

Если бы не слова Лорда о приказе и сокровище, то этот диалог почти ничем не отличался бы от сотен других, и Северус спокойно продолжил бы свою работу, но сейчас Северус понимал, что своим поступком девушка сама привела в исполнение смертный приговор, подписанный рукой Дамблдора, ныне мертвого, но по-прежнему могущественного. Только теперь отдавать приказы своим поданным ему приходилось уже не сидя в просторном светлом директорском кабинете, что ныне Северус и Минерва делили между собой, так и не решаясь изменить в нем хоть что-то, даже просто переставить луноскоп или клетку с фениксом, а с портрета на стене, еще одном из длинного ряда хогвартских директоров.

— Прошу вас, давайте отложим это, — просил Северус несколько недель назад, слегка ежась под тяжестью ледяного спокойствия, с которым на него взирал директор, выглядящий совсем живым, будто их и не разделяла массивная рама. Копия, в которую мазки зачарованной краски вдохнули дыхание жизни, почти ничем не уступала оригиналу. Северусу казалось, что, взбреди ему в голову глупая мысль по-детски дернуть Дамблдора за бороду, он кожей почувствует жесткость седых волос, а нарисованная мантия отзовется мягкостью настоящей ткани. Но портрет, помимо внешних черт, в точности сохранил и разум Дамблдора со всеми его планами и стратегиями.

Хотя стоило признать, что если бы Дамблдор был шахматистом, расставляющим в строгом, одному ему известном порядке пешки на черно-белой доске, то появление этого странного создания, за судьбу которого Северус вопреки всему переживал, не просто стерло в пыль продуманный расклад и перевернуло саму доску, но и сбило с привычного места самого гроссмейстера.

— Но почему, Северус? — также серьезно спрашивал директор. — Прежде, пока его хоркруксы не были уничтожены, это и впрямь не имело смысла, пусть даже мы и шли на огромный риск, позволяя Волдеморту набрать силу. Однако теперь, когда все позади, мы не можем позволить себе медлить, зная, что он вот-вот нанесет решающий удар.

— Он еще не собирается сделать это, я точно знаю, — горячо убеждал его Северус. — Поверьте, я сообщу вам об этом. Дайте же мне отсрочку.

— Зачем, мальчик мой? — в такие минуты в голову Северуса закрадывались мысли, что приказ Темного Лорда куда более милосерден к вейле, нежели приказ лидера Ордена Феникса.

— Вы знаете, что происходит с вейлой, потерявшей своего партнера? — тихо ответил Северус, пытаясь вынести эту немую дуэль взглядов, не прогнуться под гнетом обреченного спокойствия, кроющегося под очками-полукружьями.

Дамблдор лишь печально кивнул.

— Мне жаль, но иного пути нет. Без Гарри это единственный вариант из всех возможных.

— Прошу же вас, дайте мне время. Я постараюсь изменить состав ее крови, чтобы потеря не стала роковой. Я найду способ, — почти взмолился Северус. — Она всего лишь невинная жертва обстоятельств. У нее даже нет Метки.

— Это пока, — твердо ответил Дамблдор, не опуская глаз. — Лорд Волдеморт, вне зависимости от своих истинных намерений, захочет привязать ее к себе навечно. Ведь он жаждет бессмертия. Ты ведь прекрасно понимаешь, каким он это сделает способом.

— А если я сумею найти лекарство раньше?! — закричал Северус.

— Что ж, будь по-твоему. Ищи. Но едва на ее руки ляжет первая кровь, ты исполнишь приказание безо всяких колебаний.

Северус лишь кивнул, прекрасно понимая, что не сможет ослушаться. Обещание сковывало его волю сильнее любого непреложного обета.

А сейчас Северусу осталось лишь понимание, что он проиграл. Этот день настал, и у него нет больше времени. Он не сможет ее спасти. Он лично подведет ее к краю гибели и бросит вниз.

Тяжелая дверь слегка скрипнула, пропуская на собрание опоздавшую, что в полной тишине, нарушаемой лишь стуком ее каблуков по дубовому паркету и шелестом черного шелка платья, направлялась к своему неизменному месту грациозной походкой хищницы, что жила внутри. Тут же попав под перекрестный обстрел взглядов всех присутствующих Флер, а это была именно она, наверняка привыкла к вниманию, что привлекала своим появлением, где бы ни появилась. Но если в прежние времена за ней тянулся радужный шлейф завороженных взоров и восторженных улыбок, то на лицах Пожирателей Смерти не было и тени восхищения.

Северус мог поклясться, что кожей чувствует исходящее от Беллатрикс Лестрейндж дыхание ненависти, что с еле слышными хрипами слетает с ее почти прокушенных губ. Она, та в чьих венах не было и капли крови нечеловеческих существ, измученная Азкабаном, что истощил ее тело, нарисовал на лице не сходящие тени, искалечил ее разум, сейчас выглядела намного более похожей на разъяренную фурию, нежели ее юная сияющая соперница, к которой был прикован полный пылающей ревности взгляд Беллатрикс. Ревности и обиды, что раздирала ее когтями изнутри, лишая шанса завоевать благосклонность Лорда вновь, оставляя лишь осознание, что долгие годы в тюрьме были прожиты зря, а единственная надежда растаяла, как дым. Северус не сомневался, что если бы взглядом можно было убить, то Флер давно была бы мертва, а не сидела бы по левую руку Лорда, такая странная, так не похожая на всю его свиту, как белая лилия среди почерневших от гнили сорняков.

Пожалуй, сторонний наблюдатель был бы поражен союзом Флер, юной красавицы, и Лорда, что по-прежнему выглядел чудовищем. Пусть черты лица его и стали чуть менее искаженными темной магией, а волосы начали постепенно отрастать, неестественно бледная кожа и тонкие пальцы легко выдавали в нем порождение тех чар, что не известны приличным волшебникам. Красавица и чудовище? Однако любой из слуг Лорда знал, что ему глубоко безразлична нереальная красота избранницы, нет ему никакого дела ни до ее хрупкой талии, ни до высокой груди, которую подчеркивал черный шелк, резко контрастирующей с ослепительной белизной нежной, как лепестки лилии, кожи, ни до стройных ног, дерзко закинутых одна на другую, что виднелись в разрезе платья, ни до стекающих по спине каскадом волн белокурых волос. Любой из приближенных прекрасно понимал, что Лорду, наверно единственному из мужчин, не нужна красавица, ему нужно чудовище с мощными крыльями и смертоносными когтями, облик которого она принимает, пересекая порог его спальни.

И именно это повергало подданных в шок, а Беллатрикс с каждым разом все больше погружало в пучину мрака, где правило лишь безумие и отчаяние. Северус, глядя, как она почти до крови погружает свои длинные ногти в ладони, понимал, что она из последних сил сдерживает неистовое желание напасть на вейлу, забыв о последствиях. И даже не преданность Лорду удерживает ее от последнего шага в пропасть, и не страх быть отвергнутой хозяином, не боязнь навлечь на свои плечи его гнев или пасть от его руки. А пробивающееся сквозь темноту, окутывающее сознание паутиной ревности и безрассудства, понимание, что Лорд, вопреки всем своим самопровозглашенным истинам, убьет ее из-за девчонки. И именно это предстоящее болезненное унижение свинцовой тяжестью приковывало Лестрейндж к неизменному месту. А всех прочих заставляло лишь удивляться странной иронии судьбы.

Пожалуй, если считая самого Лорда, в зале Логова было лишь два человека, которые смотрели на вейлу без презрения и охотничьего любопытства. Одним из них был Барти Крауч, в одно мгновение превратившийся из всеми забытого жалкого узника в правую руку Лорда. И все из-за этой девчонки. Именно из-за нее Барти удалось в корне поменять иерархию их организации, мгновенно поднявшись на самый ее верх, как птица, оставив позади всех, кого он считал недостойным. Да что там организация? Эта девчонка, не приложив к этому ни малейших усилий, сумела поставить Магическую Британию на колени, сделав безвольной жертвой перед лицом палача, что вот-вот приведет свой приговор в исполнение.

На тонких губах Барти играла довольная улыбка, а Северус с легкостью понимал, что, глядя на Флер, Барти с наслаждением вспоминает каждую секунду своего триумфа, своего долго пути к подножию трона.

А вторым человеком был он сам. Северус усмехнулся, прекрасно понимая, что никому на свете не пришло бы с голову смотреть на нее с жалостью, но именно это чувство и заставляло его сейчас нервничать, а кресло превращало в подушку с иголками. Исступленно, жадно, он жег ее глазами, боясь перевести взгляд на ее руки, молясь, чтобы все слова Лорда оказались лишь заблуждением, ошибкой. Но тщетно — на тонких пальцах девушки не было ни единого украшения, а одобрительный кивок Лорда, брошенный своей слуге, лишь подтвердил страшную догадку, отрезая путь назад. И Северусу, и Флер.

Северусу хотелось застонать. Ну почему этой девушке, которой бы беззаботно порхать по жизни яркой бабочкой, было суждено навеки увязнуть в гибельной паутине чужых интриг? Быть может, люди и были хозяевами своей жизни, но вейле судьба не оставила такого шанса, лихо закрутив в гордиев узел нить ее жизни, которой Мойры вышивали картины конца магического мира.

Это же не ее вина. Это просто генетическая программа.

Северус еле слышно вздохнул. Пусть история и не знает сослагательного наклонения, его мысли наполнились горьким привкусом многочисленных «если». Если бы ее дедушка не поддался чарам вейлы, если бы в странном союзе не появилось необычное дитя. Если бы она не бросила свое имя в кубок, если бы не стала избранной. Если бы потерялась в лабиринте, не дойдя до конца испытания. Если бы древнее наследие не пробудилось в смертельной схватке.

Если бы она просто повернула в другую сторону, оказавшись в тупике. Но увы, — она интуитивно сделала выбор верно, лишь только ее правильный поворот оказался гибельной тропой для Ордена и всего магического мира.

* * *

С каждым шагом, с каждым новым поворотом в кромешной темноте, рассеять которую блеск звезд, вмиг ставших такими тусклыми и маленькими, был не в силах, Флер все больше казалось, что в конце пути ее ждет не Кубок Огня, что подарил бы ей победу и славу на долгие годы, а голодный Минотавр, поджидающий своих жертв, которых обманом заманили в лабиринт. Мысленно проклиная запрет на использование вейловских чар, она брела все дальше и дальше, понимая, что сбилась с пути и даже заклинание компаса не может ей помочь. Тени блуждали, искажая реальность, обманывая, запутывая и притупляя бдительность. Различать, где тебя ждет истинная опасность в лице очередной твари, с заботой и любовью выращенной местным чудаковатым лесничим, а где ты просто оказываешься во власти своего воображения, становилось все сложнее. Но Флер, уязвленная неудачами в прошлых состязаниях, и мысли не допускала, чтобы сдаться, запустив в небо красные сигнальные огни.

Поэтому она упорно продолжала свой путь, еще не подозревая, что ей предстоит столкнуться с чем-то куда более жутким, нежели плюющиеся ядовитой обжигающей слизью создания.

Она поняла, что что-то не так, еще прежде чем увидела лицо своего соперника, с которым столкнулась в одном из узких, увитых широко разросшимися лозами ядовитого плюща, что невольно напоминал ей морские полипы, способные хватить тебя и держать железной хваткой по полного истощения, проходов. Резкие шаги, ломаные движения ничуть не напоминали прежнюю, ровную и уверенную походку Виктора Крама, а когда она увидела его лицо и поднятую на нее волшебную палочку, то невольно отшатнулась и попятилась прочь. Флер и прежде, на общих тренировках и сборах чемпионов, не замечала за ним особой эмоциональности, но сейчас ей показалось, что он и сам не видит пути пред собой, а просто идет напролом, будто следуя какому-то приказу. Она поняла, что он не узнал ее.

Отходя назад, она споткнулась и растянулась на траве, а палочка отлетела прочь. Но Виктор не дал ей шанса вернуть ее себе, едва Флер протянула за ней руку, как тут же почувствовала на себе удар заклятья. Пыточного заклятья.

Боль мгновенно растеклась по всему телу, заставив биться в дикой конвульсии, выкручивающей руки и не дающей сделать и лишнего движения, сковывающей дыхание и путающей мысли. Она пыталась встать, но дикая боль приковывала ее к земле, ломая тело и обжигая нервы, а мир плясал на сетчатке болезненным, бьющим по глазам чередованием вспышек тьмы и света.

А Виктор, загнавший ее в угол, казалось, был совершенно равнодушен к собственному заклятью, что истязало ее, на лице его не дрогнул ни один мускул, в пустых глазах не было ни тени удовольствия, а губы не растянулись в садистской улыбке. Будто он, как и сама Флер, не мог понять, что происходит.

— За что? — прохрипела она, чувствуя, как с губ с отвратительным шипением скатываются клочки пены.

Но Виктор, отрешенный, не отвечал ей, продолжая машинально поддерживать заклятье, сбросить которое у задыхающейся Флер не было сил.

Флер чувствовала себя как бабочка в паутине, липкой, холодной, стальной паутине страха, разорвать которую могла лишь одним способом. Плевать уже на запреты, ведь Крам нарушил не только правила Турнира, но и законы. А значит, ее проступок станет лишь шалостью.

Отчаянно пытаясь забыть о боли, от которой темнело в глазах, а сознание наполнялось звоном, она сконцентрировалась на своих вейловских чарах, что прежде использовала лишь для забавы. А сейчас от них зависело спасение ее жизни.

Всю свою силу она вложила в свой взгляд, обращенный к пустым глазам Крама, что спустя несколько мгновений просветлели, а на губах засияла столь знакомая ей приветливая улыбка.

— Флер, — ласково произнес Крам, приближаясь к ней, и, отдав ей отброшенную палочку, помог подняться с земли.

Сработало. Но Флер понятия не имела, сколько времени он еще пробудет очарован.

— Все хорошо, — сказала она как можно более жизнерадостно, положив одну руку на плечо соперника, а второй направив палочку ему в живот. — PetrificusTotalus.

Как подкошенный он рухнул на траву, а Флер бросилась в самое сердце тьмы лабиринта, молясь, что больше никого не встретит.

Она бежала, не разбирая дороги, чувствуя, как лозы плюща с ядовитыми шипами расцарапывают кожу, оставляя ноющие следы ожогов, путаются в волосах, выдирая их, цепляются за одежду, раздирая ее, но девушку это не волновало. Ей лишь хотелось, чтобы все, наконец, закончилось.

Услышав голоса, она остановилась, прижавшись спиной к изгороди, спрятавшись в ее спасительной тени, не зная, какими будут ее соперники. Ей вспомнились странные, как и все остальные его поступки и жесты, слова хогвартского преподавателя Защиты от Темных Искусств, что лабиринт хранит в своих закоулках нечто более жуткое, нежели ловушки. Тогда ей показалось, что это всего лишь очередное проявление его эксцентричности, что сквозила во всем его жутковатом облике, но сейчас она ощутила на себе их смысл, столкнувшись с неизведанной ей прежде сущностью Крама. А также с вейловской частью своей натуры, которая для нее самой, несмотря на давние наставления бабушки, была темным омутом.

Но Гарри и Седрик, а это были именно они, выглядели вполне обычными, не считая бесчисленных синяков и царапин, которыми была покрыта кожа обоих. А стоило ей чуть приглядеться, как у девушки перехватило дыхание. В нескольких метрах от них стоял заветный кубок — ослепительный в нереальном сиянии синего пламени. Такой желанный, такой манящий, такой близкий, что Флер почти заныла от разочарования — еще несколько секунд, и им завладеет один из соперников, а она, сидящая в нескольких метрах, и сделать ничего не успеет, как один из них вырвет победу из рук.

По обрывкам слов, что доносил гуляющий по проходам ветер, она поняла, что Седрик и Гарри отчаянно спорили, о том, кому суждено взять этот кубок, а самым парадоксальным был тот факт, что каждый из них жаждал отдать победу сопернику. Подивившись их странному, никчемному благородству, она осторожно, крадучись, начала медленно двигаться вдоль стены к кубку, надеясь, что тени скроют ее от их глаз, а высокая трава приглушит шаги, обманув их слух.

А Седрик и Гарри, прекратив, наконец, жаркий спор, пришли к решению. Взять этот кубок вместе ради победы их любимой школы. Едва их руки синхронно потянулись к ручкам кубка, как у Флер потемнело в глазах, а дыхание перехватило от какого-то совсем незнакомого ей чувства, точнее их причудливой палитры. Ярость, тщеславие и желание слились в ее мыслях воедино, совершенно затмив разум. Не помня себя, она бросилась к ним, сама не зная, что заставило ее вцепиться в руку Гарри.

А после был резкий, переворачивающий все внутри рывок и мгновения ослепительной темноты.

* * *

Удар о землю получился столь мощным, что заставил Флер еще несколько метров прокатиться по траве. Девушка застонала от боли, надеясь, что не сломала себе ничего. Оглядываясь по сторонам, она поняла, что игра вышла из-под контроля. Как бы ей ни хотелось обратного, она не верила, что старое, наверняка заброшенное кладбище с обветшавшими могилами, поросшими мхом и дикими травами, могло быть ареной для финального раунда. Единственным источником света было пронзительное сияние кубка огня, в пламени которого лица растерянных и понимающих еще меньше ее самой Гарри и Седрика казались зловещими, чужими и незнакомым. Она уже хотела подойти к ним, как краем глаза заметила движущуюся в их направлении фигуру в темном балахоне. Повинуясь какому-то инстинкту, она спряталась за ближайший надгробный камень, кожей чувствуя холодную шероховатость, стараясь слиться с ним, стать такой же тихой, безмолвной, незаметной, бездыханной.

А фигура тем временем подошла к Седрику и Гарри. Осторожно выглядывая из-за края надгробия, она рассматривала странный силуэт, надеясь, что тот не сможет каким-то шестым чувством ощутить силу ее взгляда. Однако вовсе не этот человек, низкий и совершенно обычный на первый взгляд, привлек ее внимание, а сверток, что покоился у него на руках. Младенец? Здесь? Зачем?

А после ветер донес обрывки зловещего шепота, а ослепительно яркая зеленая вспышка пронзила ночь. Содрогаясь всем телом, Флер отчаянно зажимала себе рот, стараясь не закричать, а лишь безвольно наблюдать, как неестественно медленно, будто время нарушило свой ход, падает к ногам Гарри тело Седрика, как цепенеют могильным холодом его руки и стекленеют еще секунду назад живым, яркие, встревоженные глаза.

Флер чувствовала, как холод растекается волнами по хребту, а сердце вырывается из груди испуганной птицей, ломая свою клетку из костей. Никогда она прежде не видела смерти, никогда она не думала, что можно оборвать нить чужой жизни так просто. А Седрика ей было искренне жаль — забавный парень не заслужил такой гибели, просто оказавшись не в нужное время не в нужном месте.

А тем временем перед ее глазами разворачивался новый эпизод этого кошмара, главная роль в котором принадлежала Гарри. Роль жертвы неведомому богу, на алтаре которого он висел привязанный в ожидании удара, а также почетного гостя и въедливого критика. События сменяли друг друга в лихорадочной пляске, и вот уже Флер, затаив дыхание, видела, как фигура проводит странный, неведомый ей ритуал, бросая в котел прах из могилы, как отрезает собственную руку, а позже, корчась от нестерпимой боли, разрезает плоть отчаянно, но бесполезно сопротивляющегося Гарри, собирая струящуюся змейкой кровь в сосуд. Далее следует черед свертка.

А после ночь тонет в алом сиянии вознесшегося до небес колдовского огня, из которого рождается нечто, что никто не назвал бы человеком, и это будто ломает сознание Флер, и без того уже испещренное змеящимися трещинами, на две половины. Объятая страхом душа девушки уступает, оставляя место инстинктам, что бурлят в крови вейлы, текущей по ее венам. Флер испугана. А вейла лишь улыбается довольно сытой улыбкой хищницы, что никогда не ведала страха и боли. И Флер понимает, что неизвестная часть сущности сейчас, в миг экстремальной опасности, забрала власть над сознанием.

Так когда-то и предупреждала ее бабушка, рассказывая им с Габриэль предания о вейлах, их чарах, способностях и наследии.

Но Флер рада, что вейла в ней пробудилась. Сама она непременно выдала бы свое убежище, закричав от ужаса при одном виде этого фантома с мраморной кожей, гладкой, как чешуя змеи, алыми, как капли крови, глазами и тонкими, паучьими пальцами, в которых существо вращало вновь обретенную палочку. Но в сердце вейлы не было страха к нему, лишь смутный интерес.

А представление, где она оказалась случайным зрителем, тем временем продолжалось. Теперь существо рассказывало Гарри, ради которого и был поставлен зловещий спектакль в могильных декорациях, свою историю. Нет. Их историю.

Флер бы потрясло осознание, что в нескольких метрах от нее стоит самый великий из темных магов столетия, а вейла лишь слушала его речь, что захватывала ее, очаровывала, убаюкивала, подобно сказке, бабушкиному преданию, красивой легенде.

Вейле не было страшно, даже когда кладбище наполнилось фигурами в темных развевающихся мантиях — слугами Темного Лорда. И даже когда Лорд отвязал Гарри и с усмешкой протянул ему палочку, желая сразиться в последней дуэли, вейла внутри была спокойна.

Флер и сама не могла понять, что выдало ее. Быть может, в ней взыграло что-то человеческое, заставив шелохнуться, сделать лишний вдох, лишний вскрик.

Но дуэль была приостановлена.

— Девчонка? — изумленно воскликнул Темный Лорд. — Привести ее ко мне.

Две фигуры бросились выполнять приказ, и Флер поняла, что не успеет сделать и шага. Все, на что у нее хватило времени — спрятать свою волшебную палочку.

Руки его слуг резко подняли ее с земли и, до синяков вцепившись в плечи мертвой хваткой, поволокли к хозяину. Однако им не суждено было пройти этот короткий путь до конца, на середине его они оба были сражены чарами вейлы. Хватка разжалась, возвращая Флер призрачную свободу, которой она судорожно попыталась воспользоваться. Но попытка бегства была пресечена появлением самого Лорда.

— Интересно… — протянул он, преграждая ей путь. — Ты зачаровала моих слуг без палочки. Со мной такой номер не пройдет.

С ужасом Флер осознала, что это правда. Против него чары были бессильны.

— Однако, — протянул Лорд, а лицо его исказила гримаса, что казалась бы улыбкой, будь он хоть каплю человечнее, — ты можешь быть мне полезна.

Едва он направил на нее палочку, как Флер, не отдавая себе ни малейшего отчета в собственных действиях, вскинула руку, желая выбить палочку из рук Лорда, прекрасно понимая, что такой простой жест не в силах ее спасти. Но вопреки ожиданиям, палочка со свистом отлетела прочь, а Флер ахнула, изумившись, как изменилась ее ладонь. На коже начали проступать чешуйки, а ногти на глазах вытягивались, искажаясь, закручиваясь в крепкие когти птицы. А позже она будто покинула собственное тело и призраком наблюдала, как поток ветра отрывает ее от земли и бросает в небеса.

Флер догадалась, что это значит. Перед лицом смертельной опасности чары вейлы полностью пробудились, начав первую в ее жизни полную трансформацию.

Никогда прежде она не испытывала подобной гаммы чувств, такой причудливо переплетенной паутины, что окутывала ее разум, почти сводила с ума. Наблюдая за собственным изменяющимися парящим телом, она видела, как его окутывают белые искрящиеся потоки ледяного ветра, что развевают ее волосы, обращая льняное золото в платину арктических снегов, как собственные черты лица искажаются, сменяясь резкой, похожей на птичью морду, маской, как голубой оттенок глаз рассеивается, уступая место снежно-прозрачной белизне, а из спины рвутся, раздирая кожу и плоть мощные, белые крылья, замысловатое сочетание кожи горгульи с перьями маггловских ангелов. Но какой-то другой частью собственной души, что осталась в этом теле, она чувствовала каждую происходящую метаморфозу до последней его клетки. Она чувствовала боль от ломающихся, вытягивающихся, искореженных костей, кричала, когда отростки крыльев продирались сквозь плоть, раня тело до крови необычного фиолетового оттенка, когда плавилась кожа, меняя ее облик, а холодный ветер, что кружил в своем диком вихре, пронизывал насквозь, замораживая каждую мельчайшую частицу плоти, каждую чешуйку, каждое дергающееся перо.

Когда она опустилась вниз, на землю, глазам изумленного Лорда предстала уже не девочка в разорванной одежде, из-под которой виднелись ссадины и кровоподтеки, а сверхъестественная, грациозная, жуткая женщина-птица. Истинная вейла.

И эта вейла видела весь мир, равно как и своего недавнего соперника, по-иному, сквозь чары белого огня, что пылал в птичьих глазах.

И тот, кто казался чудовищем, вдруг предстал в ином свете. Белая кожа вдруг оказалась столь притягательной, что манила, будто приглашая коснуться, а жуткие глаза напоминали красивые рубины, в блеске которых захотелось утонуть. Флер внезапно почувствовала, что все тело охватила волна притяжения к этому жуткому созданию, что теперь казалось ей порождением сказки, за которым она бы пошла по тропам этого фантасмагорического сна, не в силах противиться. В сознании померкли все мысли-огоньки о сопротивлении и схватке, напротив, ей вдруг захотелось обнять чудовище крылом, защитив от вспышек чужих заклятий.

Ставшая такой далекой, утонувшая в самых глубинах темных вод наследия, человеческая часть Флер вдруг подала голос, завыв от осознания того, что значит это притяжение.

Все девушки грезят о любви, и Флер с Габриэль не были исключением. Заслушиваясь рассказами бабушки о том, как сильна, непоколебима, вечна любовь вейлы, потеряв которую она погибнет. Они мечтали, как обретут своего партнера, с которым судьба свяжет их чарами-цепями, разрушить которые не в силах даже смерть. Порой, глядя на тех парней, что ей встречались, Флер гадала, когда же произойдет чудо, и она повстречает свою судьбу.

Но теперь этот дар, что прежде казался сказочным, рисовался ей проклятьем, которое сломает ее жизнь. Она встретила его. Сейчас. На старом кладбище, где устроили шабаш Пожиратели Смерти, а в нескольких метрах от нее лежит хладный труп невинного юноши. И любовь — гадкая тварь, чудовище, которой никогда нельзя было возрождаться.

Флер хотелось убежать прочь, убить себя или умереть, лишь бы не чувствовать этого ужаса, этой безысходности, против которой нет лекарства. Но вейла решила все по-другому. Ее внутренние чудовище как магнитом тянуло к другому.

На этот раз ее завораживающий взгляд не нашел преград и коснулся Лорда, наверняка впервые за долгие годы испытывавшего столь человеческую эмоцию, как удивление. Пораженный тем, что произошло буквально за несколько секунд, он протянул к ней руку…

— Быстрее, Флер, — закричал Гарри, схватив ее за руку и потащив за собой, вырывая из заколдованного сна наяву. Флер бежал за ним, чувствуя, как наваждение рассеивается, а тело вновь приобретает человеческий облик, а с ним — и ясность мыслей.

Весь мир слился в одну темную пучину, где нельзя было различить больше ни трав, ни могил, а синее пламя горело маяком, светом в конце туннеля, а могло в любой миг обернуться погребальным костром для сбившихся с пути мотыльков.

— Ничего не делать, — прокричал Лорд, — я сам.

Охваченный желанием мести, он дал им фору, избавив от перекрестного огня, смертельного фейерверка, который вот-вот готовы были пустить им в спину его подданные.

Флер не знала, что спало ее от гибели — желание Лорда или случайное падение на траву. А через миг рядом с ней лежал Гарри, которому уже не суждено было подняться. Вторая зеленая вспышка за эту ночь решила его судьбу, как и судьбу Седрика несколько минут, а может и часов назад.

Из последних сил Флер дотянулась до кубка, исчезнув под шепот ветра, в котором ей чудился голос Лорда, приказывающий найти ее и привести к нему.

* * *

Новое падение почти выбило из нее дух. Лишившись всех сил, она хотела лишь лежать на траве, не способная ни встать, ни позвать на помощь, но та уже была близка. Отстраненно, безразлично Флер видела, как в лабиринт прорываются преподаватели с Аластором Грюмом во главе.

— Что случилось? Где Седрик? Где Гарри? — но Флер вдруг поняла, что лишь крупные слезы, катящиеся по ее щекам, будут им единственным ответом на все бесчисленные вопросы.

— Разойдитесь, — скомандовал Грюм и, подняв ее, почти бессознательную, на руки, влил в полуоткрытый рот какое-то зелье. Укрепляющее? Странно, она никогда не пила зелье с таким резким ароматом и обжигающим вкусом. — Не видите, она слишком слаба. Надо отнести ее в замок.

В больничном крыле, куда Грюм принес ее, Флер ждал весь преподавательский состав, и после еще нескольких пузырьков она, наконец, смогла сквозь застилающие глаза слезы рассказать свою историю, умолчав лишь о своей страшной тайне. Ответом ей была лишь тишина, нарушаемая удивленными возгласами. Наверняка не все успели осознать последствия произошедшей катастрофы. А смерть Гарри нельзя было назвать ничем иным.

— Проверьте кубок, — приказал Грюм, единственный кто не выглядел растерянными или шокированным. — Альбус, вы должны пойти со мной и с ней, чтобы прояснить все оставшиеся вопросы. А после девочку срочно нужно отдать мадам Максим.

Альбус Дамблдор кивнул, покорно следуя за преподавателем к его кабинету. Впервые она видела директора, что всегда казался самым воплощением спокойствия и уверенности, таким потерянным. Стоящий в теплом свечей, произнося полные величия речи, он и сам, казалось, был окутан безмятежным сиянием, которым с радостью бы поделился со своими встревоженными учениками, что рассеяло бы ласковым огоньком сумрак тоски и сомнений. А сейчас этот свет будто померк. Смерть Гарри выбила его из колеи, Флер терзала смутная догадка, что директор попросту не мог в нее поверить, и оттого взгляд его судорожно бегал, а руки терзали ткань мантии. Каким бы он ни видел финал турнира, в мыслях Дамблдора не было такого исхода.

Когда дверь за ними захлопнулась, в душе Флер шелохнулась неясная тревога.

Вспышка зеленого огня была третьей, что она видела за сегодняшнюю ночь, но на этот раз Хогвартс лишился не ученика, а директора.

Инстинкт снова проснулся, заставив Флер попытаться начать новую трансформацию, но безуспешно. Тело не ныло, терзаемое изменением скелета, сквозь кожу не проступала чешуя, на спине не вскрылись шрамы от крыльев. Не было ни ветра, ни искр, ни света. Она осталась прежней, а новые силы, еще недавно спасшие ее из ловушки, сейчас не могли защитить.

Вскочив со стула, она бросилась к двери, но в очередной раз за день была сбита заклятьем, что в мгновение ока сделало тело ее ватным, бесполезным, не способным пошевелиться.

— Что происходит? — слабо прошептала она, пытаясь взглянуть в лицо убийцы.

Она и прежде была уверена в сумасшествии этого преподавателя, но никогда не думала, что он готов перейти последнюю грань. Конечно, стеклянный глаз и деревянная нога не вызывали у нее восторга, а шрамы, сетью рассекающие лицо, навевали мысли о воскрешенных мертвецах, но она постоянно напоминала себе, что и его дикие привычки параноика, и модификации внешности — не более чем следствие тяжкой боевой жизни.

Сейчас глаз вращался с бешеной скоростью, а лицо будто разделила на двое безумная улыбка, похожая на уродливый шрам, еще один, но свежий.

— Постоянная бдительность, — расхохотался Грюм так, что кожа Флер похолодела от безумия, которым был пронизан его голос. Даже смех Беллатрикс Лестрейндж, с которой ей предстояло столкнуться впоследствии, казался по сравнению с этим пронзительным, дьявольским хохотом лишь звонким кокетством.

Грюм склонился над ней, заставив прикрыть глаза, лишь бы не видеть бесовского оскала.

— Крам рассказал мне о твоих штучках, и я решил подстраховаться. Как видишь — не зря. Зелье не лишит тебя чар надолго, но мне этого будет вполне достаточно.

Теперь Флер осознала, что значил тот терпкий вкус, что подавил ее натуру. Насколько?

— А пока ты послужишь мне живым щитом. Никто ничего и не заподозрит, пока я буду выводить тебя из замка. Бедной девочке ведь нужна поддержка?

Флер обреченно молчала, не понимая ничего, кроме того, что каким-то странным образом оказалась в самом эпицентре шторма политических интриг Англии, от которых у себя на родине была так далека.

— А после отправимся к Лорду. Я более чем уверен — он оценит такой трофей.

Флер почувствовала, как внутри ослабленного тела разрывается вулканами отчаяние, разливаясь по ее крови своей лавой. Она сбежала из западни, лишь только чтоб оказаться в ней вновь? Из огня в полымя? Из одной ловушки в другую?

— Кстати, а ты молодец. Никто на тебя даже не ставил, а ты так ловко спутала им все карты. Теперь сбежать мне будет еще легче после такого-то переполоха. Не скоро они придут в себя. А ты поможешь.

Грюм снова взял ее на руки.

— А теперь идем. Наша цель ни у кого не вызовет сомнений. А коли кто спросит, ты знаешь, что говорить. А если пикнешь…

— Твой Лорд не позволит меня убить, — слова вырвались против ее собственной воли, заставив ужаснуться собственным мыслям. Неужели она ищет защиты у этого чудовища?

— Быть может и так, — хмыкнул мужчина, видимо дивясь ее наглости, — но не думаю, что он сильно расстроится, если я немного подправлю твою очаровательную улыбку.

Дальнейший путь через ставшие безлюдными коридоры она помнила смутно, а где-то на задворках сознания умирающей птицей билось горькой сожаление, что она почти ничего не знала о Гарри, его истории «Золотого Мальчика». Быть может, это смогло бы ей помочь, а сейчас оставалось лишь тонуть в своем непонимании и беспомощности.

Когда она случайно бросила взгляд на своего преследователя, то не поверила глазам. Над ней висело не изуродованное рваными шрамами лицо преподавателя, а чье-то чужое, уставшее, осунувшееся, с резко проступающими скулами и висящими, как пакля, белыми прядями. Лишь блеск в глазах прежний, неистовый и улыбка психопата дали ей понять, что она по-прежнему в руках своего пленителя.

— Слишком поздно, — улыбнулся он, прежде чем воспользоваться очередным порталом, которым Флер потеряла счет.

На этом спасительная темнота раскрыла ей объятья, чтобы не отпускать из забытья еще несколько часов.

* * *

Как и предсказывал Барти Крауч, Хогвартс, оглушенный вестью о смерти Гарри, оказался полностью деморализован и погружен в хаос. Во главе с директором, который позже сообщил Северусу, что эта весть заставила его сделать первую ошибку, что стала роковой для него, обернувшись зеленой вспышкой в спину.

— Постоянная бдительность, — повторял вслед за Аластором, чье обличие он принял, Барти Крауч, а Дамблдор утратил ее и поплатился за это.

Когда Северус обнаружил бездыханное тело директора, Барти Крауч с его пленницей были уже далеко. Обыски Хогвартса и всего Запретного леса не помогли обнаружить их следов, однако привели к неожиданному результату. Никто и предположить не мог, что в вещах исчезнувшего профессора им суждено обнаружить его самого. Рассказ Грюма, настоящего, лишенного своего глаза и ноги, а также обнаружившиеся в покоях запасы Оборотного зелья, пролили тонкую полосу света на темноту непонимания произошедшего, но лишь только благодаря шпионажу Северуса членам Ордена Феникса удалось восстановить всю цепочку событий. А после рвать на себе волосы от того, с какой легкостью Краучу удалось обдурить их всех.

Он был прав: Флер, сама того не желая, с легкостью спутала все их карты, невольно став джокером, переломившем ход игры.

Пожалуй, Северус охотно мог признать, что, несмотря на постоянную опасность для жизни, которая стала нормой, в глубине души даже самые трезвомыслящие из магов — Альбус, Минерва, да и он сам — не верили в саму возможность смерти Гарри, убежденные в его нереальной удачливости и совершенной защите матери. Будто Лили до сих пор парила за его спиной всесильным ангелом.

Теперь же они остались без него, своей главной надежды. А Альбус стал портретом на стене, сохранившем, однако, свой разум, в котором тотчас же родился новый план уничтожения Лорда, учитывающий изменившиеся обстоятельства.

А перемены, что коснулись Хогвартса и его обитателей, а также Ордена, во главе которого встал Аластор Грюм, казались сокрушительными лишь на первый взгляд. Северус прекрасно знал, что дальше все будет намного хуже.

* * *

Пробуждение началось с осторожного, робкого, как дуновение бриза, прикосновения маленьких рук к ее волосам.

— Просыпайтесь, миледи, хозяин желает вас видеть, — пропищал домашний эльф с испуганными, огромными глазами, похожими на рождественские шары. — Мы должны подготовить вас к встрече с ним.

— Встрече? — удивленно переспросила Флер.

Эльф смущенно кивнул, указав на висящее рядом с огромной кроватью с темным пологом, куда ее уложили, пока она была без сознания, длинное черное платье. Флер горько усмехнулась, понимая, как жалко смотрится в своих лохмотьях среди этой бархатной роскоши, которой поражало убранство комнаты с изысканными подсвечниками и причудливой резной мебелью из красного дерева. Прежде она никогда не чувствовала себя чужой на великосветских раутах, но сейчас великолепие тяжелых драпировок, золото кисточек на шторах, массивность люстры в сотню свечей будто оглушали ее, давили своей кричащей роскошью, душили мягкостью дорогой ткани на расцарапанной коже. Флер чувствовала себя Золушкой, нищенкой с золой на щеках и в обносках вместо изысканного наряда, которая не просто забыла о времени, но и порезалась о собственные разбитые хрустальные туфельки.

— Пройдемте, — снова подал тонкий голосок эльф, и Флер, покорно кивнув, безмолвно двинулась за ним.

Эльф учтиво открыл перед ней дверь, за которой ее глазам предстала огромная ванна на четырех витиеватых ножках, это навело Флер на мысль, что она в мэноре одного из слуг Лорда.

Теплая вода змеилась по спине, но Флер почти не чувствовала облегчения от нежных прикосновений, что были бессильны смыть с ее души тяжкую, вязкую, как смола, липкость сомнений и тоски. Мыслям ее, сумасшедшим птицам, было тесно в гнезде разума, свитого отчаянием и обреченностью, и они будто гонялись друг за другом, желая ранить лишних, минуя волю хозяйки, безучастную ко всему.

Мысли о неминуемой гибели, словно хищники, пытались поймать острыми когтищами слабых синих колибри, чирикающих о спасении. Черные мысли шептали, что ее чары давно рассеялись, и после теплого приема ждет лишь смерть. Или же мольбы о смерти. Иные, сапфировые птицы счастья, пели гимны надежды, напоминая, что чары, наложенные в истинном облике, невозможно рассеять никакой магией.

Но Флер, глядящая пустыми глазами на струи воды, не желала слушать ни тех, ни других, сколько бы они не разрывали друг другу крылья, а лишь жалела, что не может утопиться, раствориться, исчезнуть дождем.

Пусть даже чары и сработали, она все равно не видела в своей судьбе просвета. Она не хотела, всем сердцем не хотела быть влюбленной в чудовище, но знала, что это необратимо. Пусть даже сейчас колотит от одной мысли о том, кто из-за злой шутки рока стал ее предназначением, едва на его горизонте забрезжит малейшая опасность, она расправит крылья и бросится ради него под нож, Аваду или любое иное заклятье. Она не сможет покорить свою судьбу и, слепо внимания ее зову, когтями разорвет на лоскутки мяса любого, кто посмеет тронуть ее возлюбленного, перечеркнув одним взмахом крыла все свои убеждения и былые чувства, которые затмило пробудившееся наследие, стерло в алмазную пыль, что разъедала глаза до новых слез.

Быть может, стоит оборвать все разом? Но палочки в своих вещах она предсказуемо не обнаружила, а эльфы зорко смотрели за каждым ее жестом. Безропотно надев черное платье, Флер позволила им обработать ее раны и уложить волосы, а сама сидела неподвижная, как одна из мраморных статуй на том кладбище.

Интересно, а что бы сказала бабушка, узнай, чем обернулось вступление в наследие для Флер? Ей оставалось лишь надеяться, что ее младшей сестре повезет больше. Флер машинально поднесла к губам свое кольцо, что чудом не соскользнуло с тонких пальцев во время бесчисленных падений, погонь и перемещений. Как же она там? Наверняка сходит с ума. Пусть же Хогвартс будет неприступным замком, а стены его окажутся достаточно крепки, чтоб защитить Габриэль от зла, которое коснулось Флер, въевшись ядом в ее душу, сердце и под кожу.

Когда скрипнула дверь, Флер даже не шелохнулась, лишь подняла глаза на гостя, которому не требовалось ее разрешение, ведь вся власть здесь принадлежала лишь ему.

— Исчезните, — приказал он, и эльфов будто след простыл.

В голове вертелись сотни вопросов, которые она не осмелилась бы задать, но сейчас они неожиданно растворились в кровавом тумане глаз Лорда, от которого она не могла отвести взор. Флер понимала, что ее случайно задело осколками взрыва, заклятья, что предназначалось не ей. Она, девушка-птица, попалась в силки, что были расставлены для охоты на Гарри. Но Гарри мертв, а она так и бьется, не зная, как вырваться обратно на волю.

Гарри мертв, и, возможно, в этом есть часть и ее вины.

Но Флер с ужасом поняла, что все вопросы и сомнения тают в наваждении, что снова охватывает ее пульсирующей волной морозного света.

Хотелось сопротивляться, но тело, покорное воли вейлы, что почти обрела собственную душу, не слушалось, меняя свой облик, почуяв присутствие своего чудовища рядом.

И вновь она стояла пред ним в белом сиянии, зная, что вопреки собственным желаниям должна закончить начатое.

— Что ты сделала? — неожиданно спокойно спросил Лорд.

И сознание раскалывается вновь, а по телу ядом разливается вторая душа, сковывающая своими цепями волю, как хищник ловит маленькую беззащитную добычу. Как во сне она смотрит в собственное лицо, ставшее лицом гарпии из легенд, искаженное причудливой гримасой желания и торжества, которых сама Флер не чувствует ни на кнат.

Губы Лорда, тонкие, бескровные так близко, что Флер бросает в дрожь при одной мысли о прикосновении к ним, но вейла, на лице которой она видит нечто смутно похожее на улыбку, осторожно кладет на них палец, а Флер чувствует себя так, будто обожглась о ледяную кожу мертвеца.

— Тише, — шепчет вейла, ни секунды не сомневаясь, что это чудовище, за душой которого сотни изломанных жизней, а руках столько крови, что не смоет и мировой океан, покорится ей.

И она не ошибается.

Будто против собственной воли ее птичьи руки ложатся на щеки существа и тянут его к себе, а губы касаются его безжизненных губ. Флер кажется, что сознание покинет ее навсегда, не способное вынести собственного жгучего, как яд, отвращения, и сладкого, дурманящего, как белладонна, удовольствия вейлы, что почти мурлыкает, пропуская длинный, раздвоенный змеиный язык глубже в свой рот.

Флер думает, что будь ее тело подвластно ей, то она попросту бы задохнулась от отвращения.

Ей невыносимо чувствовать на своей талии жесткую, жадную хватку гладких белых пальцев, когда чудовище вдруг отвечает на ласку вейлы. Ее душа будто рвется на тонкие, обожженные огнем стыда и горечи нити, когда змеиный язык касается шеи, но тело, ставшее марионеткой в руках вейловской натуры, начинает жить своей жизнью, разрывая когтями мантию Лорда.

Флер чувствует себя таким же чудовищем, какое держит в своих объятиях. Она может закрыть глаза, лишь бы не видеть эту дикую сцену, но ей не сбежать от жгучих ощущений, что заставляют ее гореть, плавится и растекаться подобно свече. Только одна часть натуры сгорает от унижения, а другая — от желания и предвкушения.

И именно та, звериная, порочная часть, для которой не существует ничего, кроме инстинктов, сейчас дрожит от этого возбуждения до самых кончиков подрагивающих крыльев, а после, бесстыдно обвивая Лорда, опускается с ним на кровать.

Флер кажется, что это никогда не кончится, все ее тело будто заклеймено касаниями губ, с которых, кажется, вот-вот закапает змеиный яд, а мокрые дорожки на шее, груди, бедрах запылают, бросив ее сгорать в бесконечной агонии. Ей и самой хочется начать извиваться змеей, лишь бы выскользнуть из этого кольца руки прочь. Но вейла лишь распаляла это пламя, наслаждаясь тяжестью лежащего на ней тела, слишком холодного, слишком гладкого, слишком скользкого для того, что бы быть человеческим.

У Флер захватывало дыхание от каждого его толчка в ее теле, у Флер-девушки — от омерзения, у вейлы — от наслаждения. Одна ее часть, бесправная и призрачная, мечтала, чтобы все это закончилось, но та, что завладела ее измененным телом, пожелала скрепить эту связь еще более крепкими узами. Узами крови.

Флер, как завороженная, наблюдала, как рассекает когтями собственную руку, по которой змеилась струя фиолетовой крови.

— Пей, — прошептала она, заставляя лиловые капли опускаться на губы Лорда, окрашивая их в странный цвет.

Если Флер и допускала ранее мысль, что чары рассеются как утренний туман, то сейчас понимала, что навсегда привязала свое чудовище к себе, отравив ядом своей крови, сравниться с которым не могло ни одно из приворотных зелий.

А после вейла поцеловала его, размазав кровь по своим губам, которые мгновенно закололо, будто на них плеснули кислотой.

— Иди же, — прошептала она Лорду, а тот, зачарованный, повиновался.

Едва за ним захлопнулась дверь, Флер почувствовала, как снова обретает контроль над своим телом. А вместе с контролем к ней возвращается все отвращение, все невыплаканные слезы.

Зеркало отразило ее привычный облик, но Флер, придирчиво рассматривающая каждую свою черту, была уверена, что в ее глазах по-прежнему горит белое пламя.

Вновь ей завладело отчаяние. Пусть даже чары и защитят от гнева Темного Лорда, им не спасти ее от себя самой, от темной сущности, что ожила вместе с наследием. Снова и снова перед глазами пылала прошедшая сцена, и Флер понимала, что та будет повторяться вновь, и с каждым разом от нее будет откалываться с хрустальным звоном кусочек души, и со временем в ней не останется ничего человеческого.

Это бесполезно. Флер понимала, что ее место здесь. Даже если она сейчас чудом сбежит, то вернется, поддавшись зову своей крови, что обрекла ее на эту судьбу.

Власть вейлы слишком иллюзорна. А истинное ее предназначение — рабство.

* * *

— Какого Мордреда, — Северус был уверен, будь ярость, звеневшая в голосе Лорда, мощное хоть на один децибел, его лаборатория давно обратилась бы в руины, усыпанные битым стеклом и осколками гранита, — эта вейла сделала со мной?

— Это наследие, милорд, — ответил Северус, — наследие вейлы.

— И что, черт подери, это значит?

Памятуя о презрении, что Лорд испытывал к низшим расам, полукровок от которых он и за волшебников-то не считал, Северус начал свои объяснения о партнерах вейл, тщательно подбирая слова.

— Партнер? Я? И что это значит?

— Безграничная привязанность и преданность. Готовность защитить ценой своей жизни. Добровольное рабство.

— Тогда почему я поддаюсь ее чарам?

— Потому что вейла без своего партнера — ничто. Когда он гибнет, вейла умирает вместе с ним. А не получив взаимности — попросту чахнет, погибая в страшных мучениях. Поэтому она, повинуясь инстинкту, заколдовала вас, интуитивно боясь смерти.

— Как мне снять эти чары?

— Милорд, — шанс оказаться в жгучих объятиях пыточного заклятия был близок как никогда, — чары, что наложены в облике человека, нестабильны и недолговечны. Но те, которые вейла использует в своем истинном обличии, необратимы. Их не разрушит даже ее смерть.

— Смерть? Да как ты вообще смеешь об этом говорить?

Слова будто вспыхнули молнией в темноте, что пронзила обоих собеседников до последней нервной клетки со всеми отростками. Трудно сказать, кто из них был более поражен внезапным, нежеланным откровением — тот, кому оно принадлежало, или же его слушатель.

— Это отвратительно. Мне противна сама мысль о ее смерти. А мысль об этом мне мерзка еще больше. Какая-то проклятая одержимость.

Северус не мог сломать безупречный щит мыслей Лорда, но и без этого таланта легко мог увидеть их на искаженном гримасой ярости лице, услышать в голосе, где в диком узоре переплетались гнев, удивление и щемящая, как поздняя осень, тоска, что была такой странной и нехарактерной для безразличного ко всем Темного Лорда.

Одержимость, кислотой разъедающая волю величайшего из темных волшебников, покоренную хриплым шепотом девушки-птицы, выкручивающая руку с занесенной Авадой, наполняющая разум волнами новых чувств, что проснулись в темном спокойном озере, где прежде были лишь собственные желания, а ныне бушевал шторм, что одной волной утягивал ко дну фрегаты логики и холодного эгоизма.

— Избавь меня от этого, Северус, делай, что хочешь, но избавь. Тогда я и расправлюсь с ней. А до того она будет под моей защитой, — выплюнув эти слова с таким отвращением, будто с каждым из них с его губ слетало по слизню, Лорд удалился в свои покои.

Дамблдор тоже не был озабочен судьбой девушки, предполагая, что столь опасное существо подлежит уничтожению.

Однако чуть позже оба его хозяина, узнав чуть больше об этой магической цепи, уже не желали ее бездумно разрушать.

Северус верил, не утруждая себя сомнениями в собственной искренности, что Хогвартс по-прежнему остается оплотом безопасности перед лицом надвигающейся грозы, которую Министерство, чьи лучшие умы пребывали в беспросветном тумане, отчаянно не хотело замечать. Орден Феникса же не мог позволить себе подобную роскошь. Однако Северус не мог не заметить, что его фактическому главе пришлось в корне менять все свои планы, которые пошли прахом из-за того, что прахом тот, на кого Дамблдор ставил, и стал.

С огромной неохотой, что залегла паутиной новых морщин на нарисованном лице, Дамблдор поведал орденцам о пророчестве, предполагаемой роли Гарри в событиях, которым уже не суждено было развернуться. От участи, что была уготована мальчишке, даже у Северуса по спине пробежал холодок, а что уж говорить о Минерве, которая наверняка проявила чудеса самоконтроля, чтоб не расцарапать полотно на холщевые полосы, подобно своей анимагической форме. Однако даже это признание меркло пред секретами Лорда, который прежде был известен лишь директору.

Хоркруксы. Даже само название этого вида волшебства было известно немногим, не говоря уже и о самом заклятии. Дамблдор признался, что прежде полагал, что их уничтожение ляжет на плечи Гарри, героя пророчества, но теперь их поиском и уничтожением придется заниматься орденцам. Грюм, отчаянно желавший исправить свою оплошность, которая на год заперла его в сундуке, с готовностью взял на себя и эту задачу, позволив участвовать в долгой операции лишь самым талантливым из своих учеников, отослав прочь друзей Гарри, что, убитые горем по павшем сокурснику, хотели помочь.

Поиски растянулись на год, полный провалов и потерь, но все-таки принесли плоды. Тогда-то Дамблдор и оценил полезность возникшей между Лордом и Флер связи.

Он серьезно опасался, что рано или поздно Лорд почувствует, как гибнут осколки его души под лезвием меча Годрика Гриффиндора или жаром Адского пламени. Но Лорд по-прежнему не ощущал ничего, а Северус догадался, что послужило тому причиной.

Интоксикация. Интоксикация от постоянных инъекций крови вейлы.

— Она меняет меня, я чувствую это, — говорил он, восхищенно рассматривая свое отражение, выискивая взглядом малейшие изменения. — Скоро с ней я обрету прежнее тело. И тогда я нанесу удар. Не будет мне нужды захватывать власть и разжигать войну, они покорятся мне сами.

Северус соглашался, мысленно радуясь отсрочке.

— А еще она дает мне новые силы.

— Позвольте поинтересоваться какие, милорд? — интерес Северуса был вполне искренним.

— Я могу летать. Без метлы. Без чар, — ответил Волдеморт, поднимаясь над полом на глазах изумленного Северуса.

— Это же настоящее чудо, — восторженно отозвался зельевар, не видавший такого прежде.

— Верно, — задумчиво ответил тот, плавно опускаясь, — пожалуй, я немного подкорректирую свои планы насчет нее.

— Что вы имеете ввиду, милорд?

— Работай над моим приказом, как было велено прежде, — злость рассекала воздух как удар хлыста, — избавь меня от… чувств.

— Я приложу к этому все возможные усилия, — Северус слегка поклонился, желая усмирить зарождающуюся ярость Лорда.

— Однако ее собственные чувства играют мне лишь на руку. Ее кровь поистине бесценный дар, по венам ее течет источник бессмертия и молодости. Совершенное зелье, поверь, Северус, кровь единорога по сравнению с ним — детский лепет, испорченная настойка твоих болванов-учеников. И этот источник принадлежит мне и будет принадлежать вечно, верно, Северус? — в голосе его зазвучали ноты угрозы.

— Да, милорд, вечная преданность.

— В таком случае нет нужды убивать ее. Напротив, я должен навсегда привязать ее к себе.

— Вы хотите, чтобы я еще сильнее изменил состав крови?

— Ну что ты, Северус, — нехорошо усмехнулся хозяин, — есть более легкие способы.

— Вы хотите, чтобы она расколола свою душу?

— Почему нет? Какая в ней ценность? Мне нужна лишь плоть ее и кровь, с которой я обрету могущество большее, чем когда-либо мечтал.

Если прежде Северус и надеялся, что сумеет переиграть своих господ, что порой казались лишь разными гранями одной и той же натуры, надеясь, что станет вторым, черным Джокером, способным переломить ход игры во второй раз, то теперь чувствовал себя простым придворным шутом, обреченным исполнять чужие прихоти.

А еще полнейшим глупцом, не сумевшим использовать свои знания для спасения чужой жизни. Весь его талант ушел на сыворотку правды и яды. Потому что твердо знал — Флер не посмеет ослушаться приказа.

* * *

А Флер и не собиралась делать этого, даже помыслить о неповиновении не могла. Когда возлюбленный приказал убить любого, кто ей не по душе, а часть своей души заковать в кольцо, она даже улыбнулась.

Раскол души? Ее душа уже расколота, так быть может, лишившись ее части, она обреет хотя бы иллюзорную свободу?

Ведь эта ожесточенная схватка двух граней ее души не прекращалась ни на секунду, превратив разум в ожесточенную арену, где почти умирала разорванная когтями чудовища, которое сама взрастила и с которым не смогла совладать, юная гладиаторша, меч и щит которой давно затерялись в пыли. Почти физически Флер ощущала, как человеческая часть бледнеет и меркнет, выцветает, обращаясь прозрачной тенью, тонет в фиолетовой крови. А вейла с каждым днем расправляет крылья, лишая девочку сил даже былого отвращения в объятиях мраморной статуи.

Один раз рассечь ночь по живому — и мучения прекратятся? Не будет больше ночных кошмаров, что каждый раз забирают до рассвета в свою темную страну, галлюцинаций в глубине зеркал и сумерках, что окутывают комнату. Не будет больше страха и надоедливых голосов в голове.

Не будет больше призрачной спутницы, что сейчас сидит на подоконнике и с любопытством наблюдает, как Флер вращает в руках свое кольцо. Гербовую лилию. Флер-де-Лис.

— Не жаль будет с ним расстаться? — ехидно спросила видимая ей одной девушка.

Флер обернулась, бессмысленно надеясь, что призрак окажется лишь игрой расшатанных нервов, болезненно обостренного воображения. Но кем бы она ни была, покидать Флер незнакомка не собиралась.

Кто она? Чей образ маячил перед глазами? Призрак был похож на ее собственное зеркальное отражение нескольких лет назад — голубые глаза, но не холодные, как горная вода, а живые, переливающиеся, теплые, как небо летним днем, водопад ослепительно гладких локонов, изящная фигурка. Но вопреки всему Флер не хотела ассоциировать ее со своим прошлым, навлекая на себя волну ненужной горечи воспоминаний. В чьем облике являлась ожившая совесть? Повзрослевшая Габриэль, при мысли о которой начинало болезненно стучат даже сердце, перегоняющее лиловую кровь? Или бабушка?

Хотя, по правде сказать, не так уж она хотела это знать. Все, чего она хотела, — чтоб призрак перестал ее преследовать.

— Жаль. Но так будет лучше.

— Кому лучше? — разозлился фантом. — Этой твари?

— Не смей так говорить о нем.

— Вот как заговорила. Мерлин», да посмотри же ты на себя. Ты просто игрушка, кукла, ручная тварь!

— Пусть так, — спокойно ответила Флер, понимая, что это уже шизофрения.

— И это все? Наша гордая Флер согласна быть бессловесной рабой, исполняющей прихоти хозяина по первому щелчку?

— Пусть так, — повторила она, сдерживая нарастающую ярость.

— Ты жалкая. Ты должна бороться, почему ты так отвратительно покорна?

— Потому что такова моя судьба.

— Судьбу можно и побороть.

— Нельзя, — взвилась Флер, — нельзя! Такого мое предназначение. Так мне предначертано. Ты думаешь, я хочу такой судьбы? Я лучше бы умерла, если бы была в силах это сделать. Но я не могу с этим бороться.

— Ты могла бы преодолеть чары, а сама стелешься под это тварь, — фантомные глаза пылали гневным огнем.

— Замолчи! — закричала Флер, наплевав, что ее наверняка слышно во всех залах поместья. — Я ненавижу себя за это, но я всем сердцем люблю эту тварь. Не было у меня выбора, такова воля наследия.

— Это лишь слабость и отговорки.

— Отговорки? — Флер резкими движениями накинула плащ и надела кольцо в последний раз в жизни. — Да что ты можешь об этом знать? Ты призрак, у тебя нет тела с этой проклятой кровью, что отравляет твой рассудок и подчиняет себе. Да тебя вообще нет. И сегодня я избавлюсь от тебя навсегда.

Аппарируя, Флер не могла даже назвать город, в котором окажется. И вовсе не это имело значение, а силуэт прохожего, темный, неясный, что, опасливо озираясь, брел по переулку, где были перебиты местной шпаной все фонари.

— Мне жаль, — прошептала она, произнося два заветных слова.

Мертвое тело пало к ее ногам, но Флер даже не взглянула на него, не желая вспоминать бессонными ночами его лицо. Все ее внимание было приковано к кольцу.

Габриэль подарила его в знак любви, а теперь она хочет безжалостно стереть прикосновения пальцев сестренки черной магией. Но ведь ей сейчас тоже движет любовь. Только иная. Проклятая. Дьявольская. Ядовитая.

Быть может, это и не любовь вовсе, а нечто иное, куда более сокрушительное и опасное. Человеческой любви, даже самой нежной и страстной, свойственно меркнуть с годами, утекать по реке времени, рассыпаться подобно иссохшему без света цветку. А то, что поразило ее, не исчезает никогда, отравляя все больше и больше клеток, подобно чумному вирусу. И живет вечность.

Флер тяжело вздохнула, поцеловав еще не заколдованное кольцо. Спустя два слова вечность перестанет быть для нее эфемерной абстрактностью, а станет реальностью ее существования.

Путь к бессмертию лежит через три слова и две вспышки.

Когда она надела кольцо вновь, то будто ощутила в нем пульсацию сердца, охваченного инфарктом, а в ветре ей чудились душераздирающие крики агонии. Сработало. Флер на миг показалось, что даже дышать стало легче, воздух был чистым и свежим, лишенным примеси безумия, с которым она жила уже больше года. Однако оставлять у себя осколок души, что довела ее до сумасшествия, Флер не имела никакого желания. Она уже знала, где спрячет его так, что и сама не сможет найти. На этот раз она четко представляла себе пункт назначения.

И снова ее ласкал ветер, океанский бриз, оставлявший на коже соленые капли, похожие на нежные прикосновения сестры. Мост через Ла-Манш заворожил ее своей красотой давно, еще когда она любовалась им с палубы корабля, что вез ее навстречу гибели — на Турнир Трех Волшебников, но чувства, охватившие ее, стоило коснуться ледяной поверхности его перил, затмили былые ощущения фейерверком восторга, заставившего на миг позабыть о своей цели. Поудобнее обхватив поручни, Флер села и уставилась вниз, в бездну покорных темных волн с белыми гребнями, что разбивались в фонтаны соленых брызг, сверкающих как звезды.

Мост между родной Францией, куда она никогда не вернется, и Англией, которую ей уже никогда не суждено покинуть. Между светлым, легким и прозрачным, как крыло бабочки, прошлым, где было лишь тепло, любовь близких и юношеские бестолковые заботы. И мрачным, но завораживающим этим извращенным очарованием, будущим, где ждет вечность с ее возлюбленной тварью.

Так пусть же часть души покоится между ними.

— Прости, Габриэль, — прошептала Флер, снимая кольцо. — Прощай.

Украшение соскользнуло с руки и, подхваченное порывом океанского ветра, завертелось, сияя маленьким бриллиантом, пока не скрылось в белой пене, что отнесет его в бездонную глубину морских пучин.

— Прощай, — еще раз шепнула Флер, сгорая от нетерпеливого желания сообщить своему Лорду об исполненном приказании.

* * *

Флер ничего не заподозрила, когда Северус приковал ее руки к кушетке, так он делал всегда, когда собирался выкачать из нее большой объем крови, не только на инъекции, но и на эксперименты. И даже зелье, что он поднес к ее губам, выпила с видом полнейшего равнодушия.

Но вот когда в холодных голубых глазах заплясали хаотичные огни, а сама она начала извиваться всем телом, желая сбросить оковы, он понял, что вейла узнала, несмотря на прошедшие месяцы, обжигающий, резкий, терпкий вкус.

— Какого Мордреда…! — закричала она то ли со злостью, то ли с испугом.

Северус вновь ощутил предательски ядовитый укол жалости. С ней это было уже один раз, а теперь история повторяется вновь. И снова ее предназначение — быть использованной, с той лишь разницей, что новая роль не щит, а меч. И чем же он в сущности лучше Барти Крауча? А орденцы — Пожирателей?

«Общее благо», — отозвался в его голове голос директора, но звучал он столь слабо и фальшиво, что Северусу захотелось освободить ее и бросить все на полпути. Однако он не мог позволить себе такую роскошь, как жалость и сочувствие.

— Прости, — сказал он совершенно искренне, — я пытался тебя спасти. Но опоздал.

— Северус, — говорил ему директор, — теперь мы должны использовать Флер для убийства Темного Лорда.

— Флер? — изумился он, услышав это.

— Именно, — кивнул наставник, а серьезность в его глазах выдавала всю непоколебимость принятого решения. — Коли твои рассказы об их взаимоотношениях не грешат против истины, а я в этом уверен, то нет на свете никого, кто мог бы подобраться к Волдеморту ближе. И от нее он не ждет подвоха.

— Но ведь она вейла, а он ее партнер…

— Именно, Северус. При любом раскладе она погибнет спустя несколько минут после его смерти. Как видишь, это самый выигрышный вариант.

Северусу нечем было крыть аргументы бесчеловечной, но железной логики.

— Империо, — сказал Северус, наставив палочку на все еще пытающуюся освободиться вопреки действию блокирующего зелья Флер, что тут же затихла.

— Спустя несколько минут после того, как я тебя отвяжу, ты пойдешь к Лорду и убьешь его.

Она не шевелилась и даже ахнуть не могла, но Северус кожей чувствовал флюиды ужаса и шока.

— А до того ты не посмеешь никому об этом сказать, не сможешь никого, а главное — и его самого предупредить. И убить себя до выполнения приказа не сможешь.

— Но вы ведь понимаете, на что обрекаете ее? Из осколка души она возродится. Вы обрекаете ее на бесконечные страдания.

— В таком случае, — отвечал директор, — ты можешь облегчить ее участь. Не жди, пока она создаст его. Исполни задуманное сейчас.

Тогда он с жаром противился такому решению, а сейчас корил себя за то, что глупой жалостью лишил ее даже милосердного избавления, что могла даровать ей смерть.

Действие Империо спало, и в тот же миг с губ Флер сорвался неистовый, по-детски болезненный обиженный плач.

— Отмени заклятье. Отмени, прошу тебя, — она забилась в истерике, а в глазах сверкала соль всего океана.

— Не могу.

— Отмени. Убей меня сейчас, я все равно погибну без него, но убей меня, не заставляй этого делать.

— Я рад был бы это сделать, но такова жизнь.

— Жизнь? Судьба? — Флер истерически расхохоталась. — Я не выбирала себе такую судьбу, все было решено таким наследием. Я не хотела себе такой жизни. Ты думаешь, что я слепая? Что я не знаю, кто он и сколько грехов у него за спиной? Ты думаешь, я мечтала влюбиться в того, кто никогда не полюбил бы меня без моих чар? Кто жаждет избавиться от чувств ко мне при первой же возможности? Нет, никогда, но таков мой рок. И это не моя вина. Я просто следую своему предназначению. Я — игрушка в руках судьбы, — произнесла она обреченно.

И снова Северусу было впору смеяться до хрипоты в горле, боли в легких и рези в глазах. Потому что он, ее невольный палач, был, пожалуй, единственным человеком, чьи мысли были так созвучны с ее истеричным рыданиям. Игрушкой, вечным слугой он и сам себя чувствовал с тех самых пор, как пришел к Дамблдору, пообещав исполнять любые его приказы, вплоть до заботы о ненавистном сыне Джеймса. И, так же как и она, он не смел этому противиться, забивая свои истинные желания и чувства. Потому что такова была роль его, его смысл, его предназначение. Как и она, покорившаяся своей натуре.

Вот только у нее, в отличие от него, не было выбора. Ее программа была генетической. А он сам сознательно сделал выбор лишить себя такового. Так кто же из них поистине слаб?

— Я не хочу убивать его. Я люблю его, понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Северус.

— Ты все врешь. Ты никогда никого не любил, иначе не заставлял бы меня сделать это.

Нервы Северуса, наконец, сдали, обратив напряжение в горький безумный смех. Как же ей удалось своими ядовитыми стрелами-словами пронзить его точно в сердце, задев самые тонкие и расстроенные струны души, сказав все в точности не так, как было.

Ведь он заставлял ее идти против своей натуры именно из-за любви, что неиссякаемым фонтаном билась в его груди. Любви к Лили Эванс, первой подруге и самому сильному разочарованию, о нерушимый изумрудно-рыжий образ которой разбивалось само время.

— Ты и представить себе не можешь, — сказал он горько, — как ты ошибаешься.

— Тогда отмени чары. Ты хоть на секунду можешь хоть попытаться понять, каково убивать свою любовь?

Еще одна стрела пробила грудь насквозь.

— Я знаю это, — неожиданно откровенно сказал он, стараясь не слышать глухих всхлипов. — Я делаю все это с тобой именно потому, что фактически убил свою возлюбленную.

Сам не ожидая от себя такой искренности, Северус рассказал ей всю правду до последнего слова, совершенно забыв о наложенных чарах и времени.

— Так значит, — он и опомниться не успел, как вейла разрубила когтями стальные наручники, — я должна убить своего возлюбленного из-за твоей глупой ошибки? Твоя любовь ценнее моей? Знаешь, — прошипела разъяренная вейла, взяв его за горло и ударив головой об стену, — ты оборвал мне все шансы избежать приказа. Не оставил ни одной лазейки. Все предусмотрел. Кроме одного.

Лезвия вонзились в его шею, перерезав одним касанием сонную артерию…

* * *

Кровь текла из разодранного горла, бесконечная, пульсируя алым фонтаном, окрашивая перья и чешую в красный цвет, растекаясь по лаборатории металлическим привкусом, но Флер все было мало. Как одержимая, она продолжала терзать когтями свою жертву, став лишенной всякого сознания хищницей, что не выпустит добычу из когтей, пока та не забьется в агонии, пока не услышит ее последний вскрик.

Когда Северус затих, Флер с отвращением отбросила его тело прочь, а вся ее ярость и отчаяние, бессильные, невыплаканные, все еще острые и пылающие, обратились на его детище — его родную лабораторию. Мысль о предстоящем убийстве того, кто пусть и не был ее счастьем, но был ее смыслом, заставляла крушить все колбы, все мензурки, все сосуды, что попадались ей, не чувствуя боли порезанных от стеклянные края рук, не замечая собственной крови, что вновь стала пурпурной. Как в забытье она разрушала все вокруг, лишь бы не думать о его смерти, как и том, что она никогда не умрет. Бессмертная, но не живая по-настоящему, она будет скитаться по земле вечно бесплотной тенью, оплакивая свою потерю.

Когда она очнулась, то поняла, что сидит в луже крови, пропитавшей платье насквозь, крови Снейпа и ее собственной, нереального альянса пурпура и лилового, тело вновь стало человечьим, а из груди вместо хрипа льется песнь, волшебная, птичья.

Песнь, чистая в своей боли, пронзительная в безграничной тоске, звенящая в высоких сводах погребальной молитвой по ее возлюбленному. Песнь сирены, прекрасная и губительная, манящая на зов, соблазняющая своей красотой, обрекающая разбиваться о скалы корабли, а моряков умирать в бездонных пучинах, что забрали ее душу.

Плач к небесам, что станет для ее возлюбленного зовом Смерти.

— Что с тобой, Флер? — голос возникшего на пороге Лорда был полон беспокойства, от которого сердце Флер затрепетало вновь.

Пусть это лишь обман, лишь действие чар, фальшивка, ложь, но она готова была верить ей и дальше, обманывая собственный разум, стирая истинные воспоминания, все глубже и глубже застревая в янтаре иллюзии. И верила бы, что он любит ее, приказав рассудку замолчать. Лишь бы быть рядом.

— Все хорошо, — сказала она, будто ее хозяин не заметил погрома и мертвого тела слуги.

Впервые за год она подошла к нему в человеческом обличии, впервые обняла его не из-за инстинкта. Впервые она чувствовала не жажду и страсть с привкусом отвращения, а болезненную, извращенную нежность.

Не она выбрала свою судьбу, но все равно хотела его защитить, даже пожертвовав собой, но сейчас была бессильна защитить его от самой себя.

Все этот мерзкий зельевар предугадал. Она сделает это. Но, по крайней мере, сама выберет как.

Впервые Флер прикоснулась к губам будучи человеком. В последний раз, прежде чем резким движением прижать палочку к его шее и произнести смертельное заклинание.

Она не знала, сколько времени просидела над телом, поражаясь, что смерть не исказила его черты, не веря, что он мертв, по-настоящему мертв, прежде чем началась последняя, самая мучительная в ее жизни трансформация.

И снова ломались кости, не срастаясь вновь, а распарывая плоть, и снова выросли крылья, затем лишь, чтоб осыпаться белым листопадом, а кожа снова шипела и плавилась, кости разломились и пали на земли, как сломанные ветви сухого дерева, а боль все не кончалась, танцуя в ее теле, что сходило с ума в агонии, ей неподвластной.

Когда Флер почувствовала, как сердце пронзает насквозь осколок разрушенной грудной клетки, с окровавленных губ снова полилась песнь, самая чистая и красивая, где все ее чувства сливались воедино в предсмертной трели. Самой неистовой и завораживающей, как у легендарной терновой птицы, умирающей на остром шипе.

* * *

А среди моряков зародилась новая легенда, что заставляла даже самых смелых и безрассудных из них огибать Ла-Манш, что вдруг стал проклятым местом, где нашли свою последнюю гавань многие корабли, самые быстрые и самые величественные. Поверье, что передавали они шепотом из уст в уста, гласило, что на крушения и смерть обрекает моряков пение, столь печальное и пронзительное, что многие готовы и сами выпрыгнуть за борт, оставив штурвал, пение странной, призрачной, едва заметной в морской пене фигурки, то ли девушки, то ли птицы.

~ 2013 ~