Пределы разума (джен)

Пометка: прочти, когда начнешь бояться.

Не оглядываясь на окружающий мир, прорицательница может видеть будущее ясно, как звезды безлунной ночью. Сострадание — людская слабость, которую мы не можем себе позволить. Мы — зеркало будущего, ответственность — наша обязанность, отречение — наша жизнь. Все судьбы имеют конец, и только мы можем его видеть, но наивно полагать, что это знание дает силу. Оно дает лишь боль, затуманивающую взгляд, а Взгляд — это все, что у нас есть.

Дневник Кассандры Трелони, 1865 г.

[1]

Сначала Сибилла видела лишь крохотные преграды в стекле, словно пузырьки воздуха в плохом бриллианте. Она стояла среди детей, внимающих ее словам, и смотрела в шар. От долгих усилий болели глаза, и сердобольная женщина-колдомедик давно прописала ей специальные капли, которые, впрочем, не способны были помочь. Не со всем в этом мире могут справиться зелья и магия, думала Сибилла.

За собравшимися вокруг нее учениками она предпочитала наблюдать сквозь шар. Директор настоял, чтобы они приходили к ней учиться, хоть она и пыталась объяснить, что это невозможно. Ее саму никто не учил. Вместе с огнем и светом из свечей струился легкий дым, и на его расплывающемся фоне многочисленные тени Сибиллы плясали, перелезая с одного детского лица на другое. Она отвлеклась на это зрелище, кинула взгляд мимо шара, и, воспользовавшись этим мгновением, тьма вновь попыталась пробиться в ее разум: липкий страх забрался в мысли, кто-то очень сильный и жадный сжал ей плечи холодными мертвыми пальцами, и, вздрогнув, она уронила шар. Раздался треск, тяжелые осколки разлетелись по полу у ее ног.

Послышался многоголосый вздох, а затем осторожные смешки. Дети всегда смеялись, всю ее жизнь, даже когда она была одной из них. К ней относились как угодно, но никто — с пониманием. Впрочем, никто и не смог бы. Кассандра предупреждала об этом в своем дневнике, но твердость прапрабабушки не передалась невежественному потомку.

— Зря веселитесь, мистер Финниган, — произнесла она. — Лучше научитесь смотреть под ноги.

Мальчишка улыбнулся, но ей показалось, что на его лице мелькнула настороженность. Так-то. Но его поддержали улыбками со всех сторон, и, осмелев, он успокоился.

Она поправила шаль и стряхнула остатки тени с плеч там, где их коснулась тьма. Затем подняла голову и осмотрела учеников. Держаться прямо, сохранять достоинство. Людская глупость опасна, нельзя показывать слабость.

Прогремел звонок. Дети лениво поднялись со своих мест, некоторые потягивались и моргали, словно только очнулись ото сна. Ах, если бы это было так, подумала Сибилла, глядя на них. Большинство из них спят всегда и умрут, так и не проснувшись.

— Мистер Поттер, стойте, — сказала она.

— Да, мэм?

Он вмиг переменился. Она уже видела, как это происходит: безмятежный, пустой взгляд подростка вдруг превращается в серьезный, напряженный, как у усталого старца. И неуловимое мгновение перехода между мальчиком и стариком сопровождалось болью, которую Поттер, кажется, вовсе не замечал.

Она открыла рот и закрыла его, как рыба, выброшенная на берег, не зная, что сказать. Нет способа передать то, что она видит, нет слов в человеческом языке.

Дети покинули кабинет, оглядываясь на одиноко стоящего сокурсника. Даже в этом Гарри Поттер отличался от всех: оставь она кого-нибудь другого, в этом ничего подозрительного не нашли бы. Через люк им было выбираться непросто, и времени прошло много, но Поттер стоял спокойно, словно у него вся жизнь впереди.

— Беги, — прошептала она. — Он тебя убьет, беги.

Недоумение на лице мальчика превратилось в вызов. Он покачал головой.

— Не убьет.

— Гарри, ты идешь? — спросил его друг, просунув голову в кабинет.

— Да, сейчас, — ответил он и повернулся к ней. — Что вы видели, профессор Трелони?

В словах нет силы, нет смысла. Слова бесполезны, но она никак не могла смириться. В этом ее главный изъян.

— Все, кроме тебя. — От воспоминаний ее начало трясти. — Слишком много тьмы, мальчик. Тебе в ней нет места, ты слишком слаб, слишком мал, и это не игра. Спасайся.

— Не могу, — возразил мальчик и улыбнулся. — Но спасибо. Вы хороший человек, мэм. Вы заслуживаете большего.

Радость исчезла, мальчик вновь стал серьезным. Он развернулся и пошел к выходу. За его спиной угрожающе нависали темные тучи. В них всполохами молний мелькали лица: Сибилла видела его друзей, голубые и карие глаза, слезы, оставляющие белые дорожки на грязных детских щеках. Кровь, боль и крики.

Она заслуживает большего? Глупый маленький мальчик, разве существует нечто большее, чем то, что есть у нее?

[2]

Никто ее не слушал.

— Я вижу вашу судьбу, — сказала она мужчине. Его темные глаза смотрели на нее, но не видели ничего. В них отражалась искаженная версия мира, полная страданий и ненависти. Пустая черная бесполезная проницательность.

— Что вы до сих пор здесь делаете? — спросила она.

— Этим вопросом я и сам задаюсь, — ответил он. Кажется, ее слова забавляли его. — Полагаю, измывательства над студентами развили во мне зависимость.

Она чувствовала иронию, но не понимала ее. Мужчины слепы, у них нет дара, и она всегда была далека от их образа мыслей. Недаром только женщины могут читать будущее. Но в последнее время жизненные пути, раньше оставлявшие сверкающие следы в бесконечности грядущего, расплылись, размылись в холодном тумане, застилающем ее взгляд. Она искала ответ в книгах, в чужих пророчествах, и в отчаянии чуть было не решилась заглянуть в запретные пока что страницы дневника Кассандры, и лишь почтение перед великой провидицей остановило ее. Ведь написано на самой первой странице в напоминание любопытствующим, что сумасшествие и забвение ждет того, кто заглянет в закрытую дверь, не дождавшись, пока она откроется сама. Но Сибилла и так знала, и все, у кого есть дар, знали: единственное будущее, закрытое для взгляда провидицы — это ее собственное.

А затем она поняла, в чем дело. Проще простого и оттого страшнее. Нет жизни — нет будущего. Поэтому ее взгляд ослаб: ему некуда больше смотреть.

Но над некоторыми угроза висит гораздо более серьезная, чем небытие. Один из них сейчас стоял перед ней.

— А что здесь делаете вы? — спросил он.

— Я здесь прячусь, — сказала Сибилла. Теперь она знала, профессор Дамблдор раскрыл ей ее собственный секрет.

Мужчина ухмыльнулся, но она не видела более грустной маски.

— Да, простите за это.

О чем он? Они видят только прошлое и настоящее, эти люди, и всегда говорят непонятно.

— Избавьтесь от тьмы в своей душе, — предупредила она. — Сделайте это до того, как вас настигнет рок. Иначе вы будете прокляты навеки.

— Я учту ваши пожелания, — ответил он, развернулся и ушел.

— Вы давно мертвы! — закричала она ему вслед. — Но вам дарована вторая жизнь, второй шанс. Воспользуйтесь ими!

Мужчина издал гортанный смешок и исчез за углом. Ей показалось, что он куда-то сильно торопился.

[3]

— Мэм, я не помешала?

Из открывшегося люка в кабинет заглянула юная девочка, и то ли от своего необычного положения, то ли по причине своего визита, ее лицо покраснело.

— Проходите, мисс Браун, я ждала вас, — ответила Сибилла.

Девочка вздрогнула и аккуратно, глядя вниз, поднялась к ней. Люк за ней закрылся, отрезая их от забот внешнего мира.

— Садись, дитя.

— Спасибо, мэм, — сказала она, но осталась стоять.

— Мистер Финниган поправляется?

Сглотнув, девочка кивнула. Ее глаза метались по комнате в поисках предмета, который может задержать ее внимание и отвлечь от терзающих душу сомнений. Что ж, подумала Сибилла, я тебе в этом не помогу.

— Вы знали, да?

Что ей ответить? Что причина, по которой ее самая прилежная ученица может предпринять поход в Северную башню после уроков, ясна, как полная луна в безоблачную ночь? Или что Финниган вечно попадает в опасные для здоровья переделки, слухи о которых доходят даже до кабинета Прорицаний? Или что он неуклюж, как клубкопух? Может, сказать тебе, милая девочка, что даже если бы твой однокурсник попал в больничное крыло спустя полгода после моего предупреждения, ты, вооруженная своей слепой подростковой верой, связала бы эти два события мистической нитью?

— Да, мисс Браун. Я видела его.

— У него нога застряла в фальшивой ступеньке. Мадам Помфри залечила перелом. Вы ведь сказали: «Смотрите под ноги».

Сибилла вздохнула.

— И что же ему оставалось делать? Не поднимать голову всю оставшуюся жизнь?

— Это… — девочка запнулась, ее глаза загорелись. — Это такая большая сила.

— И ты хочешь ей обладать?

Девочка нервно кивнула.

— Посмотри на меня, дитя. Что ты видишь?

— Я… я не понимаю, мэм.

— Это простой вопрос, мисс Браун. Что ты видишь, глядя на меня?

Вот, догадалась. Не отвечай, я сама скажу.

— Ты видишь одиночество, вечное уединение и насмешки. Тебе кажется, что моя жизнь полна волнующей таинственности, что знание будущего позволит тебе быть выше других. Но это не так. У тебя есть способности, и именно поэтому я бы не хотела тебя учить. Надеюсь, что это даст тебе шанс на лучшую жизнь.

Долгое время девочка молчала.

— Надеетесь? — спросила она наконец. — То есть, вы не знаете?

— Мне открыто далеко не все, — ответила Сибилла надтреснутым голосом. — А теперь уходи.

К тому моменту, когда девочка покинула ее, Сибилла уже не могла сдерживать слез.

[4]

Пометка: прочти в самом начале и запомни навсегда.

Для прорицательницы непросто рассмотреть в чьей-либо судьбе счастье и свет. Смерть — слишком большое и важное событие, ее неотвратимость заслоняет собой все, что человек переживет за годы жизни. Вот почему наши предсказания кажутся людям полными угроз и недомолвок, и поэтому мы с рождения лишены места среди них. Чтобы увидеть свет, прорицательница должна быть предельно сосредоточена и отрешена, любые эмоции лишают наше искусство ясности. Чувства идут от Тьмы и ведут ее за собой, они — враг чистоты Взгляда.

Дневник Кассандры Трелони, 1861 г.

— Совсем скоро, — сказала она директору. Его ей особенно жалко: он был чистой душой, но никогда не относился к ней снисходительно.

— Я знаю, — ответил Альбус Дамблдор. — С той самой нашей беседы в «Кабаньей голове» я знал, что это дело меня погубит.

С ним было легко, как ни с кем иным. Казалось, этот старик и Судьба давно заключили сделку, и обе стороны остались довольны условиями. Рядом с ним ее сознание просыпалось, и темные путы будущего на краткие мгновения отдергивались в страхе, будто обжегшись.

— Другие смогли бы убежать, но вы не сможете, — сказала она.

— Я и не хочу. — Он подошел к жерди, на которой сидел феникс. Сибилла видела птицу: разгорающееся и опадающее пламя, раз за разом, неизменное и бесконечное. Ей это не нравилось. Рядом с фениксом стоял человек, странный, полный боли и сожалений, совершивший зла больше, чем многие из тех, от кого она прячется. Но сквозь профессора Дамблдора ей еще видны многие жизни, потоки благополучия и надежды, которых без него не существовало бы. И все же его рок близко, а птица будет жить и гореть вечно.

— Смерть выбирает не тех, кого следовало бы, — прошептала она.

Дамблдор удивленно повернул голову в ее сторону:

— В самом деле? Боюсь, что вы ошибаетесь, Сибилла. Когда-нибудь вы поймете, что отсутствие видимого смысла не означает его фактического отсутствия. — Он, как мальчишка, чуть подпрыгнул и сел на край высокого стола. Она чувствовала запах смерти, волнами расходящийся от изуродованной руки. — Гарри упомянул при мне, что вы с ним говорили после урока прошлой весной.

— Я пыталась его предупредить.

— Напрасно.

— Но я чувствую приближение тьмы, — прошептала Сибилла. — Долгое время я не понимала, что это, но теперь я знаю. Тот, Чье Имя Нельзя Называть. Его тень и его голос заслоняют собой будущее. Он не остановится, пока ему не подчинится все человечество, вся жизнь в мире. — Ее голос задрожал, но она вернула над ним контроль. — Я много раз смотрела в глаза смерти, читая жизни людей, но никогда еще смерть не дотягивалась до меня из будущего… Человеческое зло не может быть столь ужасным.

— Возможно, только вы способны действительно понять меня, когда я говорю, что Волдеморт — не человек. Я долго умом шел к тому, что вы способны прочесть за мгновение, и это знание странным образом будоражит меня. Но у нас есть Гарри, чью судьбу вы тоже предрекли.

— Ему не справиться, — уверенно произнесла она. — Я видела и его смерть.

— Я тоже, — ответил профессор Дамблдор. — Каждый раз, когда я смотрю на Гарри, я вижу его смерть. Только здесь, в одиночестве сидя в своем кабинете, я могу разглядеть его жизнь. Это противоречие дает мне понять, что мой разум затуманивает страх, или жалость, или сожаление. Вы не пробовали размышлять над видениями подобным образом?

— Размышлять? — удивленно переспросила Сибилла. — Вы размышляете над дверью, прежде чем ее открыть, профессор? Или над пером, прежде чем приступить к письму?

— Вы полагаете, что видите уже случившееся будущее? Но разве это возможно? Этот мир был бы слишком ужасен, если бы все в нем было предрешено. Я бы прыгнул с Астрономической башни в тот же день, когда узнал бы об этом.

— Тогда что же я вижу? Быть может, тьма обманывает меня, чтобы лишить надежды или повести по ложному следу? Вы на это намекаете?

Ее голос сорвался: никто, даже Альбус Дамблдор, не смеет говорить, что ее видения лживы. Взгляд — это все, что у нее есть. Но профессор Дамблдор улыбнулся, и ей стало стыдно.

— Разумеется, нет, — ответил он. — Вы видите будущее, которое должно произойти. Но, в конечном счете, только выбор человека определяет его судьбу.

— Человеческий выбор записан, просто он об этом не знает. Я вижу это. Я видела и ваш выбор тоже.

Вспомнив о прочитанных знаках, она вздрогнула. Холод пробежал по спине, у затылка вновь послышалось холодное дыхание, напоминающее далекий человеческий крик и змеиное шипение одновременно. Этот звук был похож на тот, что раздастся за миг до того, как везде наступит вечная тишина. Но никто бы ее не понял.

— Возможно. — Дамблдор приложил палец к губам. — Только пусть это останется нашим маленьким секретом. Я очень опечалюсь, если выяснится, что после моей бесславной смерти во всех бедах люди начнут винить вас, а не меня.

— Винить? О чем вы…

Дамблдор выставил вперед руку, и она замолкла.

— С вами играть в словесные игры занимательно, моя дорогая Сибилла, но бесполезно, ведь вы смотрите на меня, как на мертвеца (что не очень тактично с вашей стороны, кстати). Но если вы в конце концов решите, что я принес миру больше добра, чем зла, окажите мне честь и запомните: смерть и судьба — не одно и то же. Загадка будущего для вас скрыта в туманных глубинах ваших видений, от меня же она прячется в прошлом. Я не говорю, что ваш взгляд лжет, последний десяток лет вся моя жизнь определяется тем, что вы когда-то увидели. Но ваша интерпретация видений половинчата и неполна, к вашему вящему негодованию и к счастью для всех остальных.

— Почему? Что может затуманивать мой взгляд?

— Чувства, полагаю. Наш с вами рок. Только лишив себя эмоций, мы способны выполнить свою работу: я — спасти мир, вы — увидеть его судьбу. И мы оба, пора признаться, довольно паршиво справляемся с этим делом. Что довольно забавно, ведь именно за их отсутствие нас будут в итоге судить. — Дамблдор вдруг посмотрел на нее и неожиданно спросил: — Вы были влюблены, Сибилла?

Разве она могла объяснить? Нет, не была. Кто-то есть в ее мыслях, оборванный, с удивленной улыбкой на губах и кровью на щеке, но она никак не может вспомнить, где его видела. Он был сном, лихорадочной игрой утомленного видениями разума: не больше, чем плод воображения, квинтэссенция ее грез. Порванная одежда — это простота, а удивление в глазах — оправдание внимания: как посторонний человек мог задержать на ней взгляд, в коем не было бы брезгливости или снисхождения, если она не застала его врасплох своим появлением?

Глупая ты женщина, подумала Сибилла. Взгляд — это все, что у тебя есть.

— Нет, не была, — ответила она.

Профессор Дамблдор устремил на нее долгий взгляд, слишком пугающий и понимающий.

— Любопытно… — произнес он, кивнув своим мыслям, и улыбнулся.

Запах смерти волнами расходился от его изуродованной руки.

[5]

Морозный воздух врывался ей в легкие, горло саднило, явственно демонстрируя, что чувствует мерзлая земля, по которой ветер гоняет ледяные снежинки. По ее пальцам струилась кровь, изредка капли падали на осколки хрустальных шаров, которые она же и разбросала, кидаясь в Пожирателей Смерти. Дементоры уплывали прочь, но они слишком долго пробыли в замке, и Хогвартсу еще не один год предстояло отмывать с себя их холодные следы. Голова ее кружилась. Мимо пробежал темный волшебник, он был испуган и явно стремился побыстрее удрать прочь. Сибилла не обратила на него внимания — его судьба была точно предрешена.

На полу лежала девочка. Русые кудри потеряли свой блеск из-за налипшей крови и грязи, мантия была порвана, а левый глаз был полностью скрыт за вспухшим, словно пузырь над кипящим зельем, кровоподтеком. Сибилла бросилась к ней: будущее девочки было затянуто туманом неизвестности.

— Лаванда!

Девочка открыла здоровый глаз.

— Профессор?

Сибилла выдохнула и погладила ее по волосам. Жива и будет жить. Почему же она этого не видела?

— Все закончилось, дитя.

На лице Лаванды мелькнула боль.

— Не могу пошевелить руками.

— Ты истощена. Помощь скоро подоспеет, не пытайся двигаться.

Приближались чьи-то шаги.

— Вы… вы предвидели все это, мэм? — спросила девочка. Вопрос застал Сибиллу врасплох, но не успела она ответить, как из-за угла коридора выскочил мужчина. Увидев их, он на мгновение застыл, затем подбежал и начал проверять Лаванду диагностическими чарами, присев рядом.

— Колдомедики едут, мисс, держитесь.

— Она будет в порядке, — сказала Сибилла, удивляясь твердости собственного голоса. — Я останусь с ней, осмотрите остальных, здесь много раненых, и не все из них сражались на нашей стороне.

Мужчина промолчал в ответ, она подняла на него взгляд и вдруг все поняла.

Так вот в чем все дело, подумала Сибилла. Все было так просто.

Значок аврора блестел на его оборванной мантии, засохшее пятно крови красовалось на щеке, а в легкой нервной улыбке проступало удивление.

— Вы профессор Трелони, да? — спросил он.

Сибилла зажмурилась, вздохнула и открыла глаза.

— Да. Поторопитесь, пожалуйста.

— Конечно, вы правы, — сказал он и вскочил на ноги. — Я скоро вернусь к вам.

— Разумеется, вернетесь.

Лаванда проводила взглядом убегающего аврора.

— Мэм, все хорошо?

— Что? Да, дорогая. Ты что-то спрашивала, кажется?

— Я хотела узнать, вы предвидели то, что произошло сегодня?

Сибилла покачала головой.

— Нет, дитя. Должно быть, я ужасная прорицательница. Но теперь все прояснилось. Теперь все будет хорошо.