Август Руквуд. Версия (джен)

Караул

караул устал

караул упал

караул уснул

Час между собакой и волком. В серых сумерках моя мантия сливалась со стеной магазина в Лютном переулке. Изредка кто-то торопливо проходил мимо, бросив косой взгляд, растворялся, очертания таяли. Ветер догрызал разорванный плакат Министерства. "Соблюдайте осторожность". Я был осторожен. Тут безопаснее, чем в какой-нибудь уютной норе, где сочится тёплый жёлтый свет, белые тарелки на скатерти. В любой момент — чёрная метка, хруст осколков под ногами.

Я стоял у стены, сумеречная серая рябь сгущалась в фигуры. Отряд авроров, смущённое, напряжённое лицо министра.

— Я вынужден, Август.

Он, твою мать, вынужден.

— Война. Соображения безопасности. Ваши кристаллы, Август... непредсказуемы.

Дверь запечатана. Мои кристаллы. Впрочем, их там нет. Выжжено.

Всё... выжжено. Пепел перемешан с тоскою, час между собакой и волком, мне некуда деться.

— Мистер Руквуд?

Я посмотрел в упор и не спросил, как его имя. Перебросившись несколькими фразами, мы аппарировали в лес, листья равнодушно скользили, касаясь волос. Октябрь, луна светила в полную силу, да если бы и нет. Я слушал.

— Магическим экспериментам не приносит пользу положение, когда интересы мага-экспериментатора, решившего шагнуть чуть в сторону, заглянуть немного дальше, контролирует инстанция, нацелившаяся исключительно на робкое усовершенствование того, что отвечает интересам дня. Соображения... Всегда соображения безопасности, коммерческой выгоды, практической пользы, немедленной отдачи. Экономии средств. Вы экономили средства, мистер Руквуд? — Ироничный вопрос не требовал ответа.

Мы говорили о ряде независимых лабораторий, неподконтрольных никому, о гарантированной свободе в выборе тематики исследований. Об информационной сети, соединяющей эти лаборатории.

Тёмные глаза остро блеснули, когда я сказал о сотрудничестве с магглами. Блеснули и погасли. Так же, алым, блеснули они ещё однажды, когда, усмехнувшись, на вопрос, чем же я займусь теперь, я равнодушно предположил: выяснением пределов жизнеспособности организма.

— Это полезнее, чем пытаться изменить реальность, — мягко подтвердил Тот, которого после этой беседы я стал звать Тёмным лордом. И, глядя мне в глаза, переформулировал: — Выяснением отсутствия пределов жизнеспособности, Август?

Через несколько дней на моей левой руке чёрным огнём горела метка. Даже сквозь сон я чувствовал смутный гул, ток пламени, пульсацию смерти? жизни? Я не знал.

Мир был мал

мир был как вокзал

только ветер дул

страшный ветер дул

Кофе в привокзальной забегаловке горчил. Я смял бумажный стакан, выбросил в урну. Очередной поезд ушёл с вокзала «Чаринг-кросс», прогудев низко, по-шмелиному, немногочисленные магглы с сумками и чемоданами растаяли в ночном холодном воздухе. Ещё кофе.

Я поднял воротник пальто, прошёл по пустому перрону. То ли тень померещилась мне в жидком голубом свете фонаря, то ли… Парень сидел, сгорбившись, спрятав лицо в ладонях. Я коснулся его плеча, парень дёрнулся, вскинул шальные глаза, почти простонал:

— Отвали…

Он был пьян, худые лопатки вздрагивали под тонким свитером.

Что ж. Он… подходит.

Империо.

Маггл неуверенно, шатаясь, встал. Я взял его за руку, сжал дрожащие пальцы.

Аппарацию он перенёс хреново. В Отдел я втащил его на руках, положил на стол. Сейчас ты уснёшь наконец, всё... Спи. Парень всхлипнул и задышал ровно, спокойно, напряжение отпускало, слабая улыбка тронула губы.

Я прищурился. Палочка резко рассекла воздух. Глубокий, почти бескровный разрез, мозг поместил в питательный раствор, он бился, пульсировал там, в бледно-зелёной жидкости.

Бессмертие? Способность к неограниченно долгому индивидуальному существованию. Попробую стимуляцию гибких звеньев. Восстановление функций при повреждениях, совершенствование механизма детектора ошибок…

Кофе. Опять кофе, «Чаринг-кросс», серый рассвет. Ветер швырял в глаза острую снежную пыль, гнал бумажный стакан по перрону. Я глотал сухой колючий холод, через пару часов в Министерство, надо домой, переодеться, только вот…

От него

никуда не деться

разве только в детство

или в сны

да и то

снам конечно тесно

не хватает места

головы

Нет звуков, исчезли. Медленно, так медленно плывут в воздухе, вращаясь, огромные неповоротливые куски, осколки, пыль, и вдруг — чёрное небо. Оно дрожит, набухает, раскалывается. Опрокидывается, но земли нет, ничего нет совсем. Бесконечное падение, отложенный, неосуществившийся крик, потому что я кричу, кричу, кричу, беззвучно открывая рот. Отсроченная смерть.

Сон всего лишь. Я знал, что мне снится. Лондон, 1940-й. Прямое попадание бомбы в лабораторию родителей. Мне месяц от роду.

Надо проснуться. Надо…

Боль. Рвущая на куски тело. Выжигающая сознание. Взрывающаяся зелёным гноем. Я лопаюсь, как перезревшее яблоко, плыву в горячечном бреду. Пить. Только я не умею. Я? Меня нет. Я покрываюсь чешуёй, переплавляюсь во что-то, в кого-то. Выгораю дотла, до холодных углей. Они перекатываются там, внутри. Чадят.

Сон. Тоже сон. Я знал. Драконья оспа. 1944-й. Три года. Открыть глаза…

Серый безликий призрак соткался из сумеречного света. Мне почему-то надо заглянуть ему в лицо. Но я не могу догнать, не могу протянуть руку, даже рассмотреть — не могу. Худые лопатки сведены, голова запрокинута…

Стоп. Знаю. Не…

Левая рука пульсирует. Хрупкий лёд идёт трещинами. Череп ухмыляется ласково и печально, змея свивается в восьмёрку, бесконечность поднимает пустые глаза и раскрывает объятия. Падай, я ловлю.

Вот окно и дверь, вот кровать и полка

пол и потолок, стол и стул

каждый Божий зверь смотрит волком

тихо — хоть кричи

караул

Я шагал от стены к стене, кружил по комнате, брал бесцельно то журнал, то книгу, листал, откладывал. Всё не имело смысла. Вспомнил, как биоматериал бился о стенки аквариума, щупальца воспоминаний тянулись и бессильно опадали, опаловая слизь оседала на дне. Я смотрел на его отчаянные попытки дотянуться, дотронуться, коснуться жизни ли, смерти, всё равно. Одиночество. Неужели это страшнее, чем обречённость на смерть? Безысходнее?

Я смотрел, а потом медленно поднял палочку. Луч белого пламени, мозг прекращает своё бессмысленное, бесконечное движение — по кругу, от стены и до стены, — раскручивается клубок серебристых нитей, годы спрессовываются в секунды — прожито. Облако набухает, светится изнутри, проливается дождём, испаряющимся, тающим. Пустой аквариум. Всё. Хорош бы я был, если бы не имел в запасе способ избавиться от потенциально бессмертного, правда?

От стены до стены, к окну. На столе — книги, журналы, кружка остывшего кофе с радужными разводами. Пространство исказилось, покрылось плёнкой, сморщилось и раскололось вдребезги.

Отпусти

смена караула

до кости продуло

в синеве

опусти

опусти дуло

слишком много гула

в голове

Теперь я всё время видел сны, наяву — тоже. Призраки топтались, монотонно раскачивались в серых сумерках, всегда, неважно — день ли, ночь. Я мог рассмотреть реальность, если прищуриться, если очень постараться, я глядел на небо, просвечивающее сквозь пепельные смутные силуэты. Небо. Я, значит, на улице. Я иду. Куда?

— Куда ты идёшь? — спросил тихий, бестелесный голос. — Иди к нам. Иди с нами. Нам страшно.

Да, голоса, я их слышу, это очень нехороший симптом, потому что они всё ближе, скоро я смогу протянуть руку, и безумие осторожно погладит ладонь, поведёт. Пальцы схватили воздух, кто-то испуганно отшатнулся от меня, что-то сказал? Я не понял. Тихо ответил:

— Простите.

Что у меня осталось взамен гаснущего разума? Почти ничего, пожалуй. Воля. Я шёл, сжав зубы, призрачный конвой расступался и вновь неумолимо смыкался за моей спиной. Если бы проблеск надежды. Если бы я мог просить. Но я не могу. Некого. Пустота.

Караул

Караул устал

Караул упал

Караул уснул...