Ящик Пандоры (гет)

Давая волю желаниям, не радуйся красивым вещам и не позволяй себе увлечься ими. Стоит хотя бы раз возжелать их, и ты увязнешь вглубь на тысячу сажен. Предаваясь думам о правде, не страшись трудностей и не отступай перед ними. Стоит отступить перед ними хотя бы на шаг, и ты будешь отброшен назад за тысячу гор. Хун Цзычен

Ей снилось море: она плыла в теплой воде, и в лицо ей били соленые брызги. Солнце ласково припекало спину, Гермиона чувствовала себя сильной и свободной. Ничто не нарушало ее покоя: лишь крики чаек и всплеск волн, поднимающихся легким бризом. Наплававшись вдоволь, Гермиона села на песок и стала загорать. Как же она истосковалась по солнцу!

— Ты хорошо плаваешь, — послышался чей-то голос позади нее.

Повернувшись, Гермиона увидела стройного молодого человека с темными волосами и красивым дерзким взглядом. Он производил впечатление человека бесстрашного и чуточку опасного. Незнакомец оценивающе скользнул по ней глазами, и она почему-то покраснела.

— Подглядывал? — холодно спросила девушка. Ее всегда раздражала бесцеремонность незнакомых людей.

— Конечно, — ничуть не смутившись, ответил он. — Ты не похожа на этих курортных куколок, целыми днями щеголяющих дорогими туалетами и пытающихся на пляже очаровать своей фигуркой какого-нибудь богатого наследника.

У него был очень приятный голос, звучавший слегка насмешливо. Гермиону заинтересовали его слова и еще больше — его проницательность. Поэтому она не стала возражать, когда он сел на песок рядом с ней.

— О чем ты думаешь? — его взгляд был устремлен за горизонт и вопрос был задан небрежным тоном, словно из вежливости, но Гермиона почувствовала, что он с нетерпением ожидает ее ответа.

Она рассматривала его профиль: хорошо очерченные тонкие губы, бледная кожа, прищуренные то ли от яркого солнца, то ли в глубокой задумчивости глаза, прямой нос. Ей не хотелось слишком уж откровенничать с незнакомым человеком, поэтому она ответила односложно:

— О жизни. О будущем. О судьбе.

Что-то промелькнуло в его темных бездонных глазах. Затем он лукаво усмехнулся:

— Готов поспорить, последние несколько минут ты думала исключительно обо мне, исподтишка рассматривая меня.

Черт бы его побрал! Сколько самоуверенности было в его словах, в том, как он небрежно облокотился на локти и посмотрел на небо, словно ее ответ был ему совершенно безразличен.

— Поверь, у меня есть более важные темы для размышлений!

— Не сомневаюсь, — тихо сказал он тем же чуть насмешливым тоном. — Ты думаешь, кто я, откуда и почему не пытаюсь с тобой познакомиться.

Гермиона тихо закипала.

— Мне не интересно твое имя и происхождение.

— Брось, ты же гадаешь, волшебник ли я, чтобы понять, что мне можно говорить, а что нет.

— Ты очень доволен собой, не правда ли? — наконец, сказала она.

Он взглянул на нее. Гермиона почувствовала, как в ней поднимается волнение. Дыхание ее участилось. Никогда еще она не ощущала так сильно странную и мрачную притягательную силу мужчины. Он поднял руку, схватил ее за плечо, повернул к себе... Затем так же внезапно она почувствовала, что он отпустил ее.

Девушку охватило странное ощущение: она не знала о нем ничего, но он казался непонятно близким и притягательным.

— Чего ты хочешь? — справившись с волнением, спросила она. — Зачем ты прервал мое уединение? Мне было так спокойно.

Теперь он улыбнулся холодной, жесткой улыбкой, которая так шла ему.

— Я мог бы сказать, что тоже хочу покоя и тишины. Но мне кажется, что мы оба желаем бури.

Гермионе стало неуютно, захотелось снова погрузиться в теплую воду и вернуть то состояние комфорта и безмятежности, что она испытывала до появления загадочного молодого человека.

— Я пойду купаться. Пожалуйста, не ходи за мной, — она поднялась и пошла к воде. У самой кромки остановилась и обернулась:

— Ты так и не представишься?

— Нет, — он засмеялся. — Ничто так не привлекает девушек, как неразгаданные тайны. — Ты хочешь привлечь меня? — их диалог, казалось, балансирует на грани неприязни и флирта. Это сбивало с толку, и Гермионе очень хотелось поскорее закончить разговор.

— Думаю, мне это уже удалось.

Уплывая от берега, девушка еще слышала его самодовольный смех, продолжавший звучать у нее в голове.

Оставшуюся часть ночи Гермионе снова снилась мешанина из школьных воспоминаний, нереализованных желаний и неясных страхов.

* * *

— Гермиона, снег выпал! — Гарри влетел в палатку, отряхивая куртку от хлопьев начинающего таять в тепле снега. — Я уже думал, нам его не дождаться в этом году.

Гермиона поспешно захлопнула сборник сказок барда Бидля, спасая пожелтевшие страницы от мокрых капель, неодобрительно глядя на развеселившегося друга:

— Этому экземпляру около ста лет, будь аккуратнее, ладно?

Гарри рассыпался в извинениях, от чего Гермиона слегка смягчилась.

— Да чего уж там. Все равно от этого чтения мало толку! Я уже их наизусть выучила, но не понимаю, что профессор Дамблдор хотел мне сказать.

— Какую сказку ты читала сегодня? — Гарри снял куртку, бросил ее на диван, а затем принялся чистить только что приманенную им из озера форель. — Давай попробуем думать вместе, перескажи мне, пока я приготовлю нам уху.

— «Сказка о черной королеве и ее служанке», — Гермиона была очень благодарна Гарри за то, что он взялся за приготовление пищи. Несмотря на отличные успехи в зельеварении, кулинарные способности девушки хромали.

Она откашлялась и начала рассказ.

Жила-была на свете одна королева. Прекраснее ее не было никого в целом мире, и это делало ее гордой и высокомерной. Ей хотелось, чтобы все любили и восхищались лишь ей одной. Однажды пошла она гулять в сад и увидела, как ее конюх целует служанку и клянется, что красивее ее нет никого на свете. Рассердилась королева и решила послать противного конюха на войну, а служанку в чащу лесную зверью на погибель.

Страшно было служанке в лесу, и горько плакала она. Но через некоторое время набрела на дом старой слепой ведьмы. И та предложила сделку: поможет служанки спасти любимого за ее глаза. Служанка подумала и согласилась. Забрала ведьма ее глаза, а взамен дала хрустальный шар, который показывал исход будущих сражений. Служанка отправилась на войну к своему любимому и помогла ему не только выжить, а еще и воинскую славу сыскать.

По окончанию войны они вернулись домой. Королева снова гуляла в своем саду и вдруг увидела, как ее бывший конюх говорит слепой служанке, что она и слепая прекраснее всех на свете. От зависти королеву хватил удар, и она умерла. А конюх и служанка поженились и жили долго и счастливо.

Гермиона перевела дух.

— Я не вижу ничего необычного, — заявила она, с удовольствием принюхиваясь к содержимому кипящего котла. — Кроме того, что сказка учит — истинная красота в самопожертвовании, а не внешних данных.

— Единственное, что я могу сказать по этому поводу — эта сказка не совсем сказка, — Гарри лукаво посмотрел на подругу.

— Что ты имеешь в виду? — Гермионе казалось странным, что Гарри мог понять что-то, ускользнувшее от нее.

— Я говорю о том, что эта служанка жила на самом деле и, по утверждению профессора Трелони, является ее пра-пра-пра и так дальше бабушкой. И дар предвидения она получила именно от Кассандры, служившей у черной королевы и получившей от ведьмы тот прорицательский шар.

Гермиона скептически подняла бровь:

— И ты ей веришь? Она же шарлатанка!

— Сибилла Трелони произнесла как минимум два настоящих пророчества, Гермиона.

— И это, по-твоему, значит, что сказки не выдумка, а правда? — Гермиона пыталась воззвать к здравомыслию друга.

В такие минуты, Гарри знал, с ней было лучше не спорить. Честно говоря, он пытался задобрить подругу приготовлением обеда и помощью со сказками для того, чтобы вновь вернуться к обсуждению посещения Годриковой Впадины. Девушка заняла прочную позицию «это слишком опасно», напоминая, что сентиментальность Гарри известна их врагу. Однако сегодня ему не удалось привести Гермиону в благодушное настроение — едва заговорив о мече Гриффиндора, обоим вспомнился Снейп, в кабинете которого хранился артефакт. Гарри завелся не на шутку.

— Ненавижу его! Убийца! Убийца и трус. А ты всегда защищала его, помнишь?

Гермиона старалась успокоить Гарри, хотя сама больше не питала к своему бывшему профессору уважения.

— Ты рассуждаешь, как капризный ребенок, Гарри. Не одного тебя доставал профессор. Мне, например, сегодня полночи снилось, как... — она осеклась.

Но в Гарри взыграло любопытство, и ей пришлось рассказать подробнее.

— Это происходило на самом деле, уже не помню, на каком курсе, кажется четвертом или пятом. Мы сидели в кабинете Снейпа, работая над зельем беспамятства. Я закончила быстрее всех, — Гарри усмехнулся, — и направилась к преподавательскому столу, чтобы сдать работу. Кто-то поставил мне подножку, и я чуть не упала. Колба выпала из моих рук, но Малфой поймал ее и, к моему удивлению, протянул мне со словами вроде «смотри, куда идешь, грязнокровка».

Гарри плотно сжал кулаки, с каким удовольствием он бы сейчас пустил их против ненавистного хорька.

— Я была уверена в блестящем результате, и каково было мое разочарование, когда на следующем занятии профессор объявил, что на «превосходно» сдал один Малфой... — Гермиону и сейчас мучила обида. — Слизеринец так гадко ухмылялся мне, а я даже не сразу догадалась, что он успел поменять пузырьки.

— Почему ты не рассказала об этом нам? — Гарри сочувственно улыбнулся. — Мы бы обязательно заступились за тебя.

— Не хотела, чтобы вас наказали за драку. Тогда я промолчала, проглотив обиду, а сегодня во сне мне все так ярко вспомнилось, и я полночи провела, доказывая профессору, что достойна более высокой оценки. Честное слово, Гарри, начав с ним спорить, я уже не могла остановиться! Он всегда был так несправедлив ко мне... то есть, я хотела сказать, ко всем нам. Я страстно желала, чтобы он признал мое мастерство!

— Это же Снейп, Гермиона! Когда он был непредвзятым к гриффиндорцам?

Гермиона не стала рассказывать вторую часть своего сна. О молодом человеке, что так взволновал ее. Это было странным, обычно во сне она не могла ничего делать осознанно, а была словно сторонним наблюдателем. Такие сны снились ей очень часто, как например, тот, о котором она только что рассказала Гарри. Но нежность моря, сильные руки, на миг схватившие ее, солнце — все было словно наяву. Кожу покалывало, как будто она действительно загорала. Вспомнилось, как он хотел ей понравиться. Последним, кто заигрывал с Гермионой, был Кормак МакЛаген. Его ухаживания были пошлыми и примитивными. Но этот человек... Она никогда не встречала таких, как он. От него веяло опасностью, загадкой (как был точен его расчет!) и силой. Гермиона боялась, но хотела увидеть его снова.

— Пойдем погуляем, — наконец, предложила она. — Помнишь, как весело мы всегда во дворах Хогвартса в снежки играли, когда выпадал первый снег?

— Дин с Симусом всегда выигрывали, — отозвался Гарри. — И это было не честно, потому что Симус с детства занимается стрельбой из лука, а это развивает меткость.

— Зато у него постоянно все взрывается, помнишь как на первом курсе...

Они выбежали в лес и принялись дурачится, бросая друг в друга снежки и вспоминая то одну, то другую школьную историю. Снег, попадая за шиворот, стекал холодными струйками по спине, но это не могло заставить друзей угомониться. Казалось, что все проблемы покинули их, и вот сейчас они вернуться в теплый дом, полный друзей, сядут сушиться у растопленного камина, а миссис Уизли поставит перед ними большую тарелку с пирожными и кружки с горячим молоком. Потом Рон принесет в гостиную шахматную доску своего брата Чарли, и они погрузятся в любимую игру, подбадриваемые болеющими за них обоих Джинни и Гермионой.

Они пообедали и разошлись по разным углам. Началась метель, на улицу выходить больше не хотелось, а в палатке было скучно и тоскливо. Гарри снова уткнулся в карту Мародеров, наверное, наблюдая за Джинни. Гермиона вздохнула — думает ли о ней Рон, или считает предательницей за то, что не ушла вместе с ним? Бездействие сводило с ума. Чтобы как-то скоротать время, она принялась без магии убираться в их скромном жилище.

Хотя, по меркам Гермионы, в палатке было довольно уютно: стены задрапированы бежевой кожей, пол устлан мягким ковром, вдоль стен стоят обеденный стол с полированными стульями, двухъярусная кровать, диван и два кресла. В отгороженных плотной тканью вместо дверей помещениях поменьше находились кухня, с незамысловатым, но функциональным набором посуды и полотенец, и ванная комната, где стоял большой медный таз и ночные горшки.

Подразумевалось, что волшебникам не нужен ни водопровод, ни канализация, ни газ, ни электричество. Но Гермионе хотелось что-то поделать руками, поэтому она приманила из ванной таз, наколдовала струю теплой воды и принялась мыть посуду, а затем вытирать ее полотенцем и расставлять на полки.

Мысли ее вернулись к прочитанной сегодня вслух сказке. Возможно ли то, что одна из этих сказок являлась не вымыслом, а правдой, и что она могла дать им оружие против противника? И как тогда узнать, какую же сказку имел в виду профессор? Сейчас, наедине со своими мыслями, Гермиону снова снедал страх перед будущим, одиночество и глубокая печаль. Казалось, что теперь в ее жизни нет места надежде, скитания их напрасны, а победить втроем, теперь даже вдвоем, бесчисленное множество врагов невозможно.

С тяжелым сердцем она подумала о профессоре Снейпе. Казалось, он получил все, чего мог желать: пост директора, лидерство среди пожирателей, власть. Но за чернотой непроницаемых глаз на фотографии в «Пророке» на мир взирал уставший человек, несущий какое-то тяжелое, одному ему известное, бремя. Гермиона не знала, откуда появились эти мысли. Кажется, опять виноват ее сон. Да, именно когда она приставала к профессору Снейпу, чтобы он признал ее искусство и исцелил уязвленную гордость, она впервые заметила его внутреннюю борьбу с самим собой. Ей было не понятно: то ли она никогда не замечала боли в его глазах, то ли придумала это себе сегодня ночью.

Так или иначе, профессор Снейп убил директора, этот факт отрицать было невозможно, ведь она безоговорочно доверяла Гарри, а, значит, Северус Снейп не стоил ее переживаний. Но Гермиона переживала за него. Или это были всего лишь отголоски уязвленной гордости — он так и не признал ее мастерства? Обида душила девушку, пусть и прошло уже несколько лет, а Гермиона перестала быть его студенткой.

Ложиться спать было еще рано, на улицу не выйти, с Гарри не поговорить — Гермиона начала писать письмо. Кому? На этот вопрос не было ответа. Она никогда не вела дневник, как ее соседки по комнате, Лаванда и Парвати. Девушки почти каждую ночь шушукались, лежа на соседних кроватях и обсуждая события прошедшего дня. Но Гермионе отчаянно хотелось с кем-то поделиться своими мыслями и тревогами.

При воспоминании о Лаванде и Парвати, стало грустно. По вечерам в Хогвартсе, когда в гостиной было слишком шумно, а Гермионе хотелось почитать перед сном, она забиралась на застеленную кровать, обнимала свернувшегося клубком Живоглота, и наблюдала за тем, как девчонки тренируются в чарах моды и домоводства. Парвати любила практиковаться в трансфигурации платьев и туфель (видела бы ее успехи МакГонагал!), Лаванда колдовала над своими пушистыми волосами, длинными ресницами и гладкой кожей. В их глянцевых журналах, куда Гермиона однажды с любопытством заглянула, было множество полезных советов о том, как приворожить молодого человека и выйти замуж, как выглядеть неотразимой и обольстительной, как выбрать хорошие подарки друзьям на рождество и даже как списать на экзаменах. Но не было самого главного — о том, как выжить на войне и помочь своим друзьям. Сейчас девочки были в Хогвартсе — каково им находиться там, когда директор школы — пожиратель смерти, а в фаворе факультет Слизерин, ненавидящий гриффиндорцев? Теперь размолвка с Лавандой из-за Рона казалась чем-то незначительным и глупым. Сколько она отдала бы ради того, чтобы встретиться с однокурсниками и узнать школьные новости!

Исписанный наполовину пергамент вспыхнул под действием невербального заклинания — как может помочь клочок бумаги разобраться в том, что так тревожит Гермиону? Что-то тяжелое лежало на сердце, не позволяя расслабиться и ненадолго отвлечься от мрачных мыслей.

Больше всего не нравилось Гермионе то, что с Гарри ей обсуждать свое беспокойство совсем не хотелось — они с Роном никогда не могли понять, как сильно ранит ее уязвленная гордость, если кто-нибудь насмехался над ее неудачами или происхождением. Для них успехи в учебе или признание другими своих талантов никогда не значили так много, как для нее. Обидно было еще и от того, что Гермиона была убеждена в том, что если бы у Гарри был выбор, он предпочел бы, чтобы с ним остался Рон, а не она. Эти чувства — уныние и обида мучили Гермиону сильнее, чем становившаяся необычайно тяжелой после длительного ношения цепь медальона. Наступил вечер, и можно было, наконец-то, передать крестраж Гарри. С облегчением сняв медальон, она подошла к кровати Гарри и молча отдала ему виновника своей меланхолии.

Гарри так же молча надел цепочку на шею и отвернулся к стене.