Я засыпать привык давно под ругань из-за стены (джен)

И кто из них прав — мне все равно, ведь они оба мне нужны.

Я не люблю, когда мои родители ссорятся.

Я ложусь спать, закутываясь теплым одеялом с движущимися рисунками, засовываю руки под подушку, где всегда спрятаны конфеты, и закрываю глаза. А они ссорятся. Иногда тихо, почти неслышно, если не приложить ухо к стене. А бывает так, что приходится прятаться вместе с конфетами под подушкой.

И я не понимаю — почему? Нашли ли они мои конфеты, обнаружили сломанную метлу или, может, не поделили последнюю лакричную палочку?

Мне хочется, чтобы вокруг меня был купол, разноцветный и не пропускающий звуков, чтобы я мог спокойно жевать конфеты, шурша фантиками и не думая о том, из-за чего же мама и папа снова ругаются.

Но, если честно, я уже привык. Привык засыпать под гул, ругань или громкий шепот родителей. А во сне я летаю, и мама говорит, что это я расту. Я люблю летать, а во сне можно высоко-высоко, без всякой тревоги, над городом, махать старушкам в окнах и кидать вниз фантики. От конфет, да.

Я люблю конфеты. От них остаются разноцветные фантики и сладость во рту, а зубы сами становятся карамельными. А еще их можно искать и это в конфетах самое лучшее. Вот котлеты или суп искать не надо — их тебе прямо на стол, как положено, да еще и есть заставляют. А конфет никогда на обеде нет, да и на завтраке тоже, а на ужине и подавно. И поэтому я их ищу. По всему дому, за всеми дверьми, во всех пыльных и не очень углах, под половицами и в шкафах среди одежды. А знаете, что самое лучшее в конфетах? А это то, что я их нахожу.

Я люблю находить. Однажды я нашел совенка с подбитым крылом, принес домой и забинтовал. Правда, бабушка тогда сказала, чтобы я больше никогда так не делал — не забинтовывал то есть. Она испугалась белого прыгающего комочка и, наверное, если бы за ним не бежал я, прихлопнула бы ногой.

А в другой раз я нашел мамины туфли на каблуках. Знаете, они так смешно цокают. Я каждый раз, когда родители возвращаются из театра или от гостей, сижу в шкафу в прихожей и слушаю, как мама цокает. К сожалению, на тех туфлях мне удалось пройтись всего раз, ведь я не мама и не умею цокать как она, поэтому проснулся я с перебинтованной, — жаль, что не мной, — головой. Папа сказал, что если я еще хоть раз встану на женские каблуки, он меня, конечно, не разлюбит, но перестанет поощрять мою любовь к конфетам. А я так и не понял, о чем это он.

Но я люблю своего папу. У него самые добрые глаза, а еще он профессор. Он умеет смеяться надо мной, натягивать на растопыренные пальцы перчатки и петь под гитару. Мой папа не герой, как дедушка и бабушка, и очень боится волков, но зато он самый лучший папа. А еще его зовут, как моего медведя и он часто водит меня куда-нибудь, покупает сладкую вату и шепчет на ухо: "Только маме не говори".

А я и не говорю. Потому что маму я тоже люблю. Она улыбается мне, обнимает, когда мне хочется, раскачивает качели высоко-высоко и брызгает водой из волшебной палочки. Мама умеет усмирять мои вечно отрастающие до плеч волосы, разрешает играть с соседскими детьми и никогда не спрашивает, почему я весь в грязи. Мою маму назвали в честь победы, а ее мама — француженка.

Я люблю бабушку, с ее смешным акцентом и придирками к моей внешности. И дедушку люблю, и других родственников, особенно если у них есть конфеты.

Но больше, чем ссоры родителей, я никогда не понимал только одного — это любовь их всех к старику Гарри и дико счастливые улыбки,когда он рядом. У него шрам на лбу и грязь за ушами, а палочка всегда в рукаве. У Гарри много внуков, гномов в саду и монет в кармане, но грязи за ушами — больше. И он, когда приезжает, всегда сидит в моем любимом кресле, выпрашивает у мамы мои любимые конфеты, а папа поет ему мою любимую песню под гитару.

На самом деле, он не такой уж и старик. И тоже, если быть честным, герой. Как бабушка и дедушка. Но только их я люблю, а старика Гарри — немного побаиваюсь. Потому что у него в волосах паучки, на лбу — шрам, в саду — гномы, а за ушами — грязь. Чтобы сказала бабушка, узнай она о том, что у старика за ушами?

Но я никому не сказал его секрет про уши. Потому, наверное, что так правильно — у всех свои секреты. Вот у меня под подушкой конфеты, у мамы под футболкой — крестик, у папы в кармане — фотография его отца, у бабушки-француженки — тоска по родине, а у Гарри — грязь за ушами.

Я все не понимал, да не понимал, а после попробовал не мыть за ушами. Просто так, лежа в кровати и слушая перебранку родителей, я вдруг решил — с завтра не мою за ушами. А знаете, что было потом? А потом папа и мама, смеясь, отмывали меня вместе, опуская под воду, терли колючей мочалкой и говорили, что я грязнуля. Я все боялся, что отмоют, уложат в кровать, выключат свет и прикроют дверь, а после — все как обычно.

Но знаете, что я услышал тем вечером? Тишину. И теперь даже не знаю — мыть за ушами или быть как старик со шрамом на лбу, рядом с которым никто не ругается.

Просто я люблю маму с папой, а старика — немного побаиваюсь.

А привычки, как говорит дедушка, это плохо. У меня всего две, но одна очень сладкая. А от второй я бы с удовольствием отказался, даже если придется быть как он, герой-старик с грязью за ушами.