Горячий (гет)

Antoine de Saint-Exupery

On risque de pleurer un peu si l'on s'est laissé apprivoisé.

Когда даёшь себя приручить, потом случается и плакать.

Антуан де Сент-Экзюпери

А Грейнджер шикарно варит зелья, зря Северус к ней без конца цепляется. Её противоядие подействовало почти сразу. Полегчало мне прям на третий день. Нет, конечно, моё чувство никуда не делось — Гермиона мне как раньше нравилась, так и теперь нравится, но… не знаю, как объяснить, отпустило, что ли. Знаете, так бывает, когда выздоравливаешь после тяжёлой болезни — жар спадает и дышать легче становится. Но хрен с два ты, Грейнджер, об этом узнаешь! Погоди, я тебе устрою Вифлеемскую ночь! Какую? Варфоломеевскую? Ну, pardon, перепутал, пусть Варфоломеевская, суть не в том.

Стратегия, значит, такая: мистер Малфой, прикиньтесь овечкой и давите на жалостливую пятку. Во-первых, раз это её ошибка, ей от меня уже никуда не деться — её просто-напросто чувство долга от меня не отпустит. Хо-хо! Будет знать, как Слизерин привораживать. Во-вторых, я чуток собью с неё спесь… Ну это будет моя такая страшная мстя. Главное, чтоб её кондрашка не хватила, когда я скажу, что противоядие не подействовало! Это ж значит, она что-то неверно сварила — представляете, какой удар по её "ботаническому" самолюбию! Одним заклинанием двух пикси. Наповал. В общем, план действий я себе наметил.

* * *

Как пай-мальчик, держался целую неделю. Потом заловил Грейнджер в коридоре и зажал в нише с доспехами… Шепнул:

— Не помогает! — даже губами не дотронулся, чес-слово. Удержался. Только ушко ей дыханием пощекотал да на своей щеке прикосновение кудряшек ощутил. А она мне назидательно так, словно препод на уроке:

— Потерпи. Рано ещё, — и вырвалась.

Я слушал удаляющийся стук каблучков и отходил от дурманящего запаха её волос. Голова слегка кружилась, наверное, противоядие пока в полную силу не вступило.

Через пару дней я снова поймал мою прохиндейку. В этот раз уже ничего не говорил, просто прильнул к её губам и, кажется, потерял контроль. Не пойму что-то: всё ещё зелье меня держит?.. или я просто… кажется, всё-таки "или я". По уши! Это ж надо, блин, так втюриться!

Она резко оттолкнула меня, выпалила только:

— Терпи!

И убежала.

"Терпи", главное… Ну терплю, что ж ещё делать-то! Хорошо хоть мозги на место встали…

Даже шутить начал. Ну в своём духе, конечно.

— Профессор Трелони, я вижу будущее мисс Лаванды Браун! Она будет предсказательницей… погоды.

Ага, от минус десяти до плюс пятнадцати, ветер северный, переменчивый до южного. Даже Уизли поржал, и Грейнджер улыбнулась. Втихаря, конечно.

Замечать стал, что вокруг творится.

Паркинсон так мимо и шныряет. Тут в библиотеке их с Забини застукал… Ну с Блейзом-то всё ясно как божий день, этому неймётся. Руки чешутся, лишь бы полапать кого, а по мимолётному взгляду Панси сразу понятно, что она мне назло с ним шуры-муры крутит. Вот дурочка. Ну пусть себе тешатся на здоровье, не жалко.

Ха! "Терпи"! Терпи… Да не хочу я терпеть, Грейнджер, я целоваться хочу! С тобой, между прочим.

Вообще-то я почти герой — на совместных уроках креплюсь изо всех сил и веду себя вполне пристойно. На Грейнджер почти не смотрю. Иногда, правда, над Уизли потешаюсь или над Поттером, но не особо злостно, клянусь отцовской лысиной.

…Конечно, не лысый, потому и клянусь.

— Смотри, Поттер, не перенапрягись с заклинанием, а то как пукнешь, и школу в клочки…

— Дурак ты, Малфой, — огрызнулся Поттер, — и шутки у тебя дурацкие.

Надо ж, прям как в анекдоте…

К Уизли, по правде говоря, чаще цепляюсь. По старой памяти, из ревности.

Булстроуд тут, кажется, пронюхала, что у нас с Паркинсон всё "порвато-растоптато", и основательно положила на меня глаз. Кошмар! Милли, детка, ты на себя в зеркало-то хоть смотрела? Тебе кто-то сказал, что я зоофил? Не верь, это враньё, досужие сплетни. Портретам заняться нечем, вот они и болтают невесть что. Меня вовсе не привлекают особи типа "буль-буль", в смысле помесь бульдога с бульдозером — это далеко не в моём вкусе.

По библиотеке иду — крошка Милли стоит. Глазки строит, морда лица как у романтично настроенного гиппопотамуса… Рас-с-стопырилась — весь проход загородила своим… туловом. Без уменьшающего заклятья не проскочить. Вот не знаю только, к кому лучше применить, к ней или к себе. Наверное, к ней — в случае необратимости с неё не убудет, а от меня после этой гриффиндорской горячки и так почти ничего осталось. Я криво улыбнулся и только было взялся за волшебную палочку, как один из стеллажей услужливо шагнул в сторону, открыв мне путь к бегству.

Merci beaucoup, mille pardon[1]…

Ну терплю, терплю… Ещё целых полторы недели терпел — зацените! — больше не вытерпел. Но теперь уже начал по-другому действовать. Зажал сам себя в ежовые рукавицы и даже пальцем к ней не притронулся, просто на ходу выдохнул ей в сáмое ухо:

— Не сработало, — и пошёл дальше своей дорогой.

Кстати, куда это я шёл-то?..

* * *

Астрономическая башня, кажется, становится моим любимым местом в Хогвартсе. У нас свидание! Ах, нет, извиняюсь, деловая встреча. Как говорят, ничего личного, только бизнес…

Ну вот, с таким трудом удалось наедине остаться! А она! Вместо чтоб поцеловаться, опять сырость разводит!

"Драко… Прости меня", — мне кажется, она еле держится. Если честно, мне её ужасно жалко, но я тоже держусь — мужик я или где, в конце-то концов! Раз решил досадить её самолюбию всезнайскому-зазнайскому, значит, крепись.

— О чем ты, Гермиона? — я осторожно коснулся её пальцев.

Кисть у неё хрупкая, как у маминых хрустальных статуэток на каминной полке. Она руку отдернула…

Тут я, согласно своему плану, прикинулся агнцем, стал её уговаривать, что, мол, она не виновата, что зелье не действует. Просто, мол, у меня к ней чувства такие сильные. Ну в этом-то я её не обманывал — действительно, как оказалось, сильные, просто я раньше сам этого не понимал. Я ей руки на плечи положил, в лицо заглядываю, а она всё отворачивается и глаза прячет, чтоб я не видел, что они у неё на мокром месте. И, что ни говори, а чувствую я, что тоже ей небезразличен.

Конечно, если б не сознание долга, она б из принципа меня отвергла, я ж поганый слизеринец. А так — не отвертишься.

Обхватил я её, стал целовать.

Ох, Грейнджер, до чего же ты… восхитительная! Знала б ты, как я тебя обожаю! И зелье твоё ни при чём, и ни в чём ты не виновата…

— …не виновата, — шепчу.

Тут она вдруг отпрянула да как выкрикнет:

— Виновата! — словно кипятком ошпарила. И сама чуть не задохнулась… — Виновата!

Она всё-таки расплакалась. И раскололась. Созналась, что опоила меня приворотным. Глупышка! Я ж давным-давно догадался. Потом наболтала какой-то ерунды про его необратимость, про какой-то нелепый поцелуй в нос, про свою идиотичность… и убежала.

Естественно, я следом подался. Догнал её на берегу Чёрного Озера.

Небо тучами затянуло, где-то вдалеке гром загремел. Только грозы не хватало!

Я уже собрался, было, во всём сознаться, подошёл сзади, говорю:

— Гермиона, мне всё равно.

Но она не дала мне закончить, расшумелась опять, про зелье своё завела… Любопытно, что ж всё-таки за зелье? Я напустил на себя безразличие, спросил. Оказалось, "Холодная страсть". Ну ясно. Я, когда ещё в горячке-то рыскал по книгам, попадал на него, но не подумал, что Грейнджер может запрещённым рецептом воспользоваться.

В общем, Гермиона что-то кричала про мою загубленную жизнь… Надо бы мне расколоться, но я уже не об этом думал — тут ливень хлынул как из ведра, я испугался, что она простудится. Обхватил её, поволок в замок. Так она ещё и упиралась. Как дитё малое, ей-богу! Вот ведь женщины!..

* * *

Потом мы в Выручайке сидели. Я, было, рыпнулся ей всё объяснить, чувствую, она ничего не слышит, только хлюпает, понял — так мне её сейчас не успокоить. Ладно, решил по-другому действовать, не убежит, думаю, никуда моё признание. Попросил Сreatillusio[2] объяснить. Ну тут она на своего любимого конька и села. Сосредоточилась, брови свела — любо-дорого смотреть. И заклинание, кстати, она мне классно втолковала. Я бы, правда, и без неё разобрался, просто на лекции вместо того, чтоб Флитвика слушать, опять на неё же и пялился. Пока никто не видел. Всё-таки здорово она меня зацепила, не поспоришь.

Ну, короче, захламил я всю Выручайку этими самыми голо-граммами, потом мутотень эту одним махом уничтожил, на Грейнджер посмотрел… Сидит она диване — ноги поджала, голову набок склонила, глаза всё ещё красные, — и чего-то меня пробрало, не пойму, так мне захотелось эти её заплаканные глаза поцеловать!

Подсел к ней, зарылся лицом в каштановые кудри… Гермиона успокоилась, тут бы мне и сознаться в своём вранье, момент-то как раз подходящий был. Ох, если б я только знал, чем это моё враньё обернётся!

Но я, как назло, до губ добрался, а она на мой поцелуй так пылко ответила, что я тотчас уверился — она это не просто из чувства долга, и думать тут же забыл про всякие там признания — меня совсем даже другие желания захлестнули. Ну вы ж понимаете, чего каждый парень в моём возрасте от девушки хочет. И не говорите, что я, как в анекдоте про психиатра, вам пошлые картинки подсовываю. Пошлости у меня в мыслях, между прочим, ни фунта не было, просто аист со своим брачным танцем… клювом защёлкал, в самое сердце долбит. В общем, начал я ей на ухо всякую чепуху молоть, про то, что сдохну без неё… руки сами к пуговицам потянулись, а их у неё какое-то просто несметное количество — прям как на моей парадной рубашке! Вот морока-то! И кто только придумывает эти женские наряды… Пальцы не слушаются, руки трясутся… Но всё-таки кое-как управился я с этим её хозяйством, а сам всё шепчу ей какие-то глупости и за ухом целую. Рукава вниз потянул, у неё тело сразу мурашками покрылось, а меня от этих её мурашек аж пот прошиб и в жар бросило. Обнял я её, целовать стал. Ой! Плечики худенькие, ключицы тоненькие, и сама она такая хрупкая, мне прям поплохело, честно. Такая она вся маленькая, как ребёнок, что мне показалось, будто мои действия педофилией припахивают, будто это я первокурснице собираюсь девственность порушить. Ну я призвал разум на помощь, — я ж всё-таки не в курятнике торчал, когда бог мозги-то раздавал, — вспомнил, что мы с ней ровесники, стал дальше пробираться…

…И тут у меня в голове такие мысли завертелись, что — не поверите! — никакого секса не надо, всю охоту враз отшибло.

Стал я к груди подкрадываться и вдруг с ужасом понял, что мне сейчас предстоит сразиться с этим её монстром (одно название чего стоит — бюст-галь-тер)! Караул просто! Я же не знаю, Мерлин вас всех побери, как он расстёгивается! Ну я надеюсь, вы не подумали, что я какой-нибудь там образец воздержания, просто у меня раньше не было надобности в этом занятии. У Паркинсон, знаете ли, потрясающий лифчик, ничего не надо расстёгивать, всё само вываливается — только пальцем подцепи. Но вы ж понимаете, что Гермиона — это совсем другое! Она же мне очень… нет, не просто нравится, я влюбился! Чего уж греха таить, по уши влюбился. И я хочу, чтоб у меня с ней всё было правильно. Беда только в том, что я и сам не знаю, как это — правильно. Ну не задавался я пока этим вопросом. Тоже за ненадобностью. Только чувствую, что это как-то не так, как с Панси. По-другому как-то.

Но остановиться я уже не мог, не имел права. Ведь, если я не попытаюсь добиться Гермионы, она не поверит, что я её люблю. Ну я так думаю, что не поверит. Паркинсон вон без конца талдычит: "не любишь, не любишь"… Но если я даже этот её несчастный лифчик расстегнуть не смогу? Она же решит, что я слюнтяй! Ну что ж мне делать-то? А вдруг у меня всё выйдет как-нибудь криво? и ей не понравится? Или у меня вообще ничего не получится, и я просто опозорюсь?! Чувствую, аист мой от таких размышлений сник совсем. Дальше — больше. Решил я штурм начать с нижнего этажа. Там вроде попроще должно быть, почти как у нас. Ну понятно, что выглядит по-другому, но суть-то та же — трусы на резинке. Как там в маггловской сказке? "Дёрни за верёвочку, дверь-то и откроется"?

Кстати, в раннем детстве у меня была нянька — сквиб. Отец нарочно такую нанял, чтоб мне невзначай каких-нить способностей колдовством не подпортили. Премилая, надо сказать, была старушка, и очень я её, между прочим, любил. Ну да это неважно. Вот как-то раз нянька свои панталоны на верёвке сушила, ну такие, вы знаете, типично, что называется, "нянькинские" — широченные, до колен и с кружевами понизу. В три ряда. И очень мне эти три ряда кружев приглянулись, ну я панталоны-то и стырил. Да не маньяк я, просто у няньки было много маггловских книг, а самая любимая — "Три мушкетёра". Читать я тогда, конечно, ещё не умел, но она часто на сон грядущий рассказывала мне о приключениях Д'Артаньяна, а я с удовольствием её слушал и рассматривал картинки в этой самой книге. А мужики там всё такие были нарисованы — сплошь в кружевах да в рюшках… Сейчас-то, конечно, смешно, а тогда… В общем, оборвал я кружева с этих её панталон, пришпандорил на свои сапоги и на воротник куртки и, когда меня никто не видел, играл в этих самых мушкетёров.

Ну это понятно, что у девчонок нижнее бельё вовсе не такое, как у моей старой няньки, у Панси, к примеру, вообще какая-то верёвочка сомнительная вместо трусов. Я, по правде сказать, у Паркинсон там стараюсь поменьше шарить, чтоб аист из штанов не особо сильно высовывался.

Ой, простите, отвлёкся.

В общем, положил я Грейнджер ладонь на коленку, а сам всё боюсь, вдруг не получится-то ничего. Аист мой — со страху, что ли — в щель куда-то забился, носа не кажет. Определённо, избыточная мыслительная деятельность вредит сексуальному здоровью. Интересно, как у равенклошек с этим дела обстоят? Эх, не предусмотрел, надо было на Паркинсон потренироваться, сейчас бы хоть какой опыт был…

Ну вот, поросёночка своего опять вспомнил! Эта всегда, стоило мне её за ляжку ухватить, начинала льнуть ко мне самым бесстыдным образом. И я вдруг, представьте себе, не захотел, чтоб Гермиона оказалась такой же доступной! Вспомнил, как мама втирала про хороших девочек, про девичью гордость и всякое там бла-бла-бла. Короче, предостерегала, воспитывала. И теперь эти мысли совсем некстати попёрли откуда-то из подкорки наружу.

Вот я обо всём этом думаю — Мерлиновы подштанники, о чём я только думаю! — а рука моя скользит по ноге Гермионы всё выше, кажется, уже независимо от меня. Вспомнил, как Паркинсон от меня млела, а Гермиона, чувствую, словно оцепенела, будто я в неё Petrificus зафиндилил. Застыла, прямо как каменная. Я уже почти добрался до… самого-самого… можно сказать, интима…

Но тут Грейнджер — на счастье или на гóре, не знаю, — оттолкнула меня. И что вы думаете! Меня-таки снова обуяли противоречивые чувства.

С одной стороны, я, как вы уже поняли, вздохнул с облегчением. В первую очередь, почему-то обрадовался тому, что Гермиона не такая, как Панси. После уже тому, что единоборство с этим её бюст-галь-тером временно откладывается. Кстати, нафига тебе, Грейнджер, этот хренов бюстгальтер сдался! У тебя ж, я уверен, и без него всё торчком. Только я так подумал, аист мой, чувствую, снова перья встопорщил, но я уже, горьким опытом наученный, решил пока что обождать, не рисковать вторично. Побольше воздуха набрал, медленно выдохнул, потом снова вдохнул и…

Да, так вернёмся к нашим баранам. С одной-то стороны, я обрадовался, а вот с другой…

Гермиона что-то кричала, снова собралась плакать… Я плохо уловил суть истерики, понял только, что не хочет она. Успокоил, сказал, что больше не трону её против желания.

Договорились позже на Астрономической Башне встретиться, и я, оставив Грейнджер в одиночестве наблюдать за огнём в камине, отчалил к Флитвику.

Пришёл на отработку загруженный тяжкими мыслями — как раз теми, что "во-вторых". Хорошо, меня Гермиона по этим самым Голым-Граммам подковала — я почти на автомате все Сreatillusio выполнил, притом на очень даже приличные баллы, хотя мозги снова не тем заняты были. Такая ты, Грейнджер, вроде маленькая, хрупкая, а столько места в моём теле занимаешь! И голова тобой забита, и из сердца тебя теперь калёным железом не выжжешь. Про все остальные места лучше вообще умолчим. Да, так вернёмся всё-таки к тем мыслям, что "во-вторых".

Раз Гермиона меня не захотела, значит, я ошибся, и она, выходит, со мной только по обязанности? Нет! Не может этого быть! Ну я же не пень, я же чувствую, что ей хорошо со мной рядом, что она во мне просто-таки растворяется, как и я в ней! Так чего же тогда оттолкнула? И тут меня осенило: да она ж, наверное, из-за моего дурацкого вранья думает про меня то же самое! Думает, что это вовсе не я её люблю, а что во мне только еёное зелье горланит! И ей тоже этого не надо. Какой же я болван!

В общем, решил я, что после отработки и сам Гермионе во всём сознаюсь, и у неё всё выясню. Хватит нам тянуть кота за хвост и друг другу мозги канифолить. Скажу, что она противоядие верно сварила, и что я её просто люблю, безо всяких там зелий-мелий. Вот и всё. Так и скажу! Но и от неё потребую, пусть честно ответит, если она со мной только по обязанности… не надо мне такой радости, жалости её я не хочу. Переживу как-нибудь, хоть и трудно мне будет, знаю.

С такими мыслями шёл я к месту назначенного свидания, ещё пытался вспомнить, что там Гермиона кричала, когда оттолкнула меня. Я её обидел? Опять пришли на ум мамины "мозговые вливания". Может, не стоило её так сразу лап… блин, как сказать-то… обнимать столь откровенно, вот. Короче, я шёл с твёрдым намерением расставить все точки над "ю".

Но до Астрономической Башни я так и не дошёл.

* * *

Я бежал, нет, не бежал — летел по нескончаемым коридорам Хогвартса, перепрыгивал с одной зловредной лестницы на другую… Портреты судачили про девочку, упавшую с крыши школы. Но я-то знал, что она вовсе не упала. Вот к чему привели, по выражению самой Гермионы, мои идиотские выходки. Но неужто мне всё померещилось?! Неужто я ей до такой степени противен, что ей легче с башни, чем в мои объятья. И ведь я обещал не трогать! Не поверила! Или она до такой степени не хочет замороченной любви, что предпочитает умереть?!

Куда я бежал? А куда ещё могут доставить человека, который бросился с крыши! Только в больничное крыло.

Я летел и думал о Девочках-Хрустальных-Вазочках, о которых говорила мама. И теперь эта вазочка, самая прекрасная на свете, вдребезги! И я понял, что если она умерла (а как можно выжить?!), мне тоже жить незачем. Тем более, в её гибели виноват я.

Только попрощаюсь с ней.

Меня никто не остановил, и я беспрепятственно проник в больничное крыло.

Ну ясное дело, попрощаться-то всем можно…

__________________________________________________________________

1. Merci beaucoup, mille pardon — (франц.) огромное спасибо, тысяча извинений.

2. Сreatillusio — заклинание Голограммы, от лат. creation, illusion (creation — создание, illusion — иллюзия).

Конец II части

Продолжение следует