Блокнот (джен)

Капли измороси стекают по крыше Св.Мунго, впрочем, этот дождь не идет ни в какое сравнение с заметно разросшимся туманом. Поднимаясь по ступенькам, он ощущает резкие прикосновения ветра к своему лицу; потоки воздуха призрачными руками тянут за собой его мантию. Под мантией, в безопасности от полу-дождя, он крепко сжимает небольшую книгу, обернутую в прекрасный серебристый шелк.

Лицо молодого человека опущено; длинные непослушные пряди скрывают его глаза. К всеобщему удивлению, неуклюжий подросток вырос привлекательным мужчиной, — но в то же время что-то бесследно исчезло с его лица около года назад. Невероятная торжественность укоренилась во всем его облике, глаза потускнели, став неестественно темными без полного надежд и некогда ослепительного сияния. От маленького одиннадцатилетнего мальчика осталась лишь тень, но причина подобной перемены вовсе не в том, что детская пухлость щек исчезла, уступив место короткой щетине. Если молодой человек и улыбается, то делает это крайне редко.

Темноволосый, в черной мантии, он, словно пятно плесени на ломте белого хлеба, выделяется из многолюдного потока, несущего его вдоль больничного коридора. Рыжеволосая секретарша, вероятно, неотразимая лет тридцать назад, останавливается перед стойкой, заметив его.

— Доброе утро, Невилл, — ласково произносит она, — пришел с визитом?

Мистер Лонгботтом отвечает легким кивком, и она улыбается.

— Тогда сразу иди наверх, дорогой, — предлагает она, рассеянно махнув рукой в сторону лестницы. Он знает, куда идти: за плечами — годы опыта. — Уверена, она будет счастлива тебя видеть.

— Спасибо, — отвечает он. Даже его голос звучит глубже, жестче. Пожилая секретарша знает это наверняка: она наблюдала за его изменениями пристальнее, чем любой другой. Многие люди в Св. Мунго знают Невилла Лонгботтома, но не потому, что он убил Нагини четыре года назад, или потому, что стал другом Гарри Поттера. Все они познакомились с Невиллом задолго до этого.

По завершении разговора секретарь вновь склоняется над своими бумагами, но, когда Невилл плетется мимо, бросает на него короткий, переходящий в пристальный взгляд, наблюдая, как он проделывает путь вверх по лестнице. "Он выглядит таким несчастным», размышляет она не в первый раз, прекрасно зная причину его бед. Бедный мальчик, думает секретарь так же, как и всякий раз, когда видит его. «Он все так же смел, но любовь и забота о трех изувеченных людях — это слишком для одного человека».

Сиделка, новенькая на своем этаже, не узнает его, когда тот выходит на площадку. — Привет, — щебечет она, широко улыбаясь, ведь здешним медсестрам платят и за дружелюбность. — Вы кого-то навещаете здесь?

Обескураженный, он поднимает глаза. Внезапно, совершенно неожиданно девушке становится неловко под его пристальным взглядом. В нем странный блеск, темнота и безысходность, и сиделка чувствует себя неуютно, хотя она лишь поздоровалась.

— Четвертый этаж. Отделение магических повреждений. Палата 4-Джи, — уточняет он тихо. — Она там?

-Э… — девушка поспешно пролистывает журнал, и, прежде чем кивнуть, одаривает его быстрой, осторожной улыбкой. — Да, она там и уже проснулась. — Сиделка возвращается к склянкам с лекарствами, которые отмеривала минуту назад, не решаясь вновь встретить его пристальный взгляд. — Вы можете пройти внутрь, — сбивчиво бормочет девушка, — она, м, кажется, ей хорошо сегодня.

— Спасибо, — мягко, благодарно отвечает юноша, однако сиделка не поднимает глаз до тех пор, пока он не уйдет.

Как и в любой другой день, он топчется перед входом в палату: не потому, что боится, — совсем наоборот. Глубоко внутри него зарождается надежда, совершенно глупое желание, которое он не осмеливается высказать вслух. Каждый день, каждый никчемный день, он вынужден в нерешительности останавливаться прямо перед ее дверью…

Может быть, на этот раз, может, если он завернет за угол и распахнет дверь, она откроет глаза и улыбнется ему, и, прежде чем он успеет поздороваться, она скажет, «Здравствуй, Невилл,» в своей забавной, жизнерадостной манере, на этот раз она узнает его — это будет видно по глазам — и тогда он ответит, «Здравствуй, солнышко», она просияет и шепнет: «Я скучала».

Он с трудом отгоняет эту мысль. Нет, напоминает он себе, даже не думай об этом, и открывает дверь…

Она сидит, уставившись на белую стену широко раскрытыми глазами. Он на секунду перехватывает ее взгляд, прекрасно понимая, что она там, куда ему путь заказан, созерцает то, что дано видеть лишь ей. Когда он закрывает дверь с тихим щелчком, девушка поднимает на него глаза.

— О, — произносит она. — Здравствуй. — Она ему улыбается.

Это не та улыбка.

— Кто ты? — вопрошает она.

Он пытается изобразить ухмылку. Кажется, уголки его губ немного приподнимаются. Это все, на что он сейчас способен; его сердце разрывается, словно кто-то вырвал его из груди, оставляя истекать кровью, а потом бросил на ковер из битого стекла.

Черт возьми, думает юноша, ведь он все равно на что-то надеялся.

— Меня зовут Невилл, — отвечает он.

Девушка внимательно разглядывает его, улыбаясь одними губами. — Думаю, я тебя знаю, — медленно произносит она.

Внезапно ему становится легче, сердце воздушным шариком разрастается в его груди.

— Ты не был здесь вчера?

Боль, снова. Пожалуй, битое стекло ранит меньше. Прочищая горло, в котором вновь образуется комок, он кивает.

— Да, — признает он. — Был.

— Я подумала, что ты выглядишь знакомо, — счастливо соглашается она. Повисает пауза, в течение которой он пристально разглядывает девушку, упиваясь ею, — она улыбается в ответ, но выглядит при этом немного удивленной — и затем осведомляется:

— Зачем ты здесь?

— Навещаю тебя, — отвечает юноша. — Я… я твой друг.

— О, — только и говорит она. — Ты очень добр. У меня немного друзей.

Его рот сводит конвульсией; он силится улыбнуться, но смешок получается похожим на сдавленное рыдание. Ему ненавистно знание того, что это все ее воспоминания, что они так глубоко укоренились в ее сознании, в то время как множество людей желают ей выздоровления, надеются, молятся о ней и о нем — тоже.

— Что ж, — шепчет он. — У тебя есть я.

— Это мило, — рассеянно бормочет она. — Спасибо. Девушка замолкает, оглядываясь вокруг, а потом спрашивает:

— Где я?

Ему не нужно время, чтобы придумать для нее объяснение. Эту ложь он повторял бессчетное число раз.

— Ты заболела, — выпаливает он, — и пробудешь в больнице совсем недолго, до тех пор, пока не выздоровеешь.

Она замирает, обдумывая его слова, кусая губу изнутри, как обычно, когда над чем-то размышляет.

— Я серьезно больна?

— Нет, — буквально выплевывает он, не в силах остановиться. — Говорят, тебе уже лучше. Ты поправишься совсем скоро.

Она широко улыбается.

— О, — произносит она. — Это хорошо.

Хорошо, эхом отзывается его сознание, нет, это не хорошо, это ужасная ложь; то, что они с тобой сделали, отвратительно, чудовищно… но молодой человек кивает с небольшим усилием. Ее глаза внимательно изучают его лицо, а личико девушки принимает забавное выражение; взгляд расфокусирован, как если бы она пыталась удержать мысль, но никак не могла ухватиться за нее…

А потом ее взгляд опускается на выпуклый карман его мантии, и глаза девушки загораются интересом, остановившись на лоскуте сияющего серебристого шелка.

— Что это? — спрашивает она.

Юноша переводит взгляд на свой карман и достает оттуда небольшой предмет, позволяя его рассмотреть. Объект ее интереса оказывается не чем иным, как блокнотом, и спустя мгновение девушка осведомляется:

— Что ты в нем написал?

— Он не мой, — быстро возражает молодой человек. Он держит книгу осторожно, бережно, словно опасается, что блокнот развалится в его руках. Она раскрывает рот в изумлении.

— Ты украл его?

— Нет, — отрицает он краснея и в спешке подыскивает оправдание. — Я… он принадлежит моей подруге. Она одолжила его мне.

— Ясно. — Девушка кивает, принимая объяснение. — Что твоя подруга в нем написала?

Когда становится ясно, что он не ответит, она поспешно продолжает:

— Мне жаль. Я слишком любопытна, не так ли? Не стоило спрашивать; ты ведь не обязан рассказывать м…

— Нет, — перебивает он, заставляя ее замолчать. Его взгляд прикован к блокноту, и юноша рассеянно проводит пальцем по спирали. — Моя подруга, — объясняет он неторопливо, — она… она необычна. Она видит вещи — созданий, — которых другие люди не замечают, и она переносит их сюда,— заметки, рисунки и маршруты путешествий, в которые она могла бы отправиться и убедиться в их достоверности. Она… она из тех, кто верит в необыкновенное, и это ее метод убеждения людей. Она делает именно так — или делала, — в любом случае.

Девушка медленно сдвигает брови. — Разве это не трудно? — спрашивает она. — Люди, в смысле, они бывают довольно жестокими с теми, кто на них не похож.

Пока она разглядывает его, полуудивленно — полуозадаченно, он с трудом сглатывает.

— Думаю, для нее это было тяжело, — признает он, проводя пальцем по обложке блокнота. На шелке вышит ворон, он немного светлее остального фона, и юноша осторожно обводит пальцем контур его крыльев. — Но она действительно верила в это, понимаешь? Это было частью ее сущности. И она была одной из лучших среди тех, кого я знал, потому что она никогда не позволяла людям сломить ее веру. Она была по-настоящему…

Юноша вдруг замолкает, отворачиваясь от собеседницы, и, когда он прикрывает глаза рукавом мантии, девушка тактично отводит взгляд.

— По-настоящему храброй, — заканчивает он хрипловатым голосом.

— Звучит правдоподобно, — мягко отвечает девушка. Она больше сомневается в нем, нежели в самой себе, и, когда молодой человек немного приходит в себя, она вдруг спрашивает:

— Так зачем ты принес этот блокнот?

— Я… м… — начинает он смущенно, склоняя голову и якобы убирая волосы с глаз. — Это немного глупо, — признает он с тихим смешком. — я собирался почитать тебе, если ты не против.

Она поджимает губы, улыбается.

— Мне бы этого хотелось, — говорит она. — Это было бы очень мило.

Он ухмыляется и сглатывает, глядя на блокнот. Пальцы юноши скользят по корешку, пока не находят аккуратно отмеченный лист с загнутым вниз уголком. Молодой человек открывает страницу, содержание которой мог бы пересказать и во сне, страницу с многочисленными дотошными деталями, выведенными изящным слитным почерком, и разрисованную диаграммами. Эта страница местами покрыта пятнами, бумага затерлась и стала мягкой, а записи расплылись, но юноша едва касается поверхности листа, скользя по словам большим пальцем. Мучительная нежность на мгновение освещает его лицо словно вспышка накалившейся до предела лампы. Сидящая рядом с ним Луна ждет, скрестив руки в предвкушении, ее глаза ярки и абсолютно, бессердечно пусты.

Он делает глубокий вдох.

— Морщерогий кизляк, — читает он, — застенчивое и неуловимое существо…