Adalet (гет)

Изумруд опасно сверкал на его столе. Только вчера он так заботливо огранял его, чтобы вручить любимой наложнице в подарок за ее любовь, верность, красоту, а мгновение назад ему сообщили, что он мог это потерять. Голубые глаза Султана растеряно бегали по комнате, пытаясь зацепиться за какую-нибудь вещь. Как это так — Хюррем хотели убить? В его гареме? В самом безопасном месте на земле? Его любимая, его праздник в этом безнадежно грязном мире… он мог ее потерять.

А сейчас она в покоях Валиде. С шехзаде и с Михримах, которая тонким голоском задает матери бесчисленные вопросы.

Совсем еще крошка Селим, сполна искупался в крови служанки своей матери…

Где-то на грани невыносимой боли Сулейман склонил голову, устало закрывая ладонями глаза. Он неоднократно был свидетелем попыток убийства Хюррем. Сначала избиение, затем отрава, затем…

Сколько ты ещё будешь это терпеть, Сулейман? Сколько раз твоя любимая женщина будет кричать от боли и выть на стены от невыносимой несправедливости? Что ты сделаешь, Султан? Неужели непричастно станешь смотреть на это злодеяние?

Ангелов в этом дворце нет. А если и есть, то только с чёрными крыльями.

Кошмар стал реальностью. Сердце отстукивало поразительно быстрый ритм, когда он изо всех сил стукнул кулаком по столу. Треск дерева не донёсся до ушей, потому что в них стучал пульс. Во всем теле поднялось буйство крови и султан уже ничего не мог слышать. Он мог только повалить стол. Украшения рассыпались, карта неаккуратно свернулась и оказалась где-то у постели, принадлежности для письма потерялись между узорами богатого персидского ковра. Кровь, сколько же крови впитали в себя стены, которые давили Повелителя куда-то вниз. Они скрывали грех, всякий раз выступая безмолвными свидетелями кровавых распрей.

Хюррем не должна страдать.

Он знал обо всех ее поступках. Он знал, что делала она, что делали с ней, и чаша его весов склонялась к очевидному — любовь Сулеймана к Хюррем не единожды затмевала разум и застилала глаза, однако он трезво оценивал ее поступки. Добрые и не очень, в них легко можно было ощутить всю любовь и верность. Лестно ему было всегда, однако славянская наложница высоко платила за такую награду.

В груди сильно тарабанило сердце, отбивая имя его возлюбленной. Ярость, смешанная с несправедливым отношением к Хюррем, грозила вылиться на обитателей замка. Он слишком сильно любил, чтобы позволить ей утопать в кровавых слезах.

Не нужно было много думать, чтобы понять, кто был причастен к такому повороту судьбы. Кто из раза в раз приводил его рыжеволосую гурию к страданиям и только божье проведение мешало довести мерзкое дело до конца. О, сколько заступников было у Махидевран!

Вина, его вина! Он мог бы росчерком пера сослать ее далеко от дворца, но поддался на лживые уговоры матери и Ибрагима, заверяющие его в искренности намерений его весенней розы. Чушь!

Сулейман резко поднялся с места и диким зверем собрался ходить по комнате. Один круг заканчивался, начинался новый, ноги в узкой кожаной обуви уже горели, как его сердце.

— Махидевран… Змея Махидевран… ядовитая. Убить. Нет, уничтожить! — голос уже был хриплым. Сулейман чувствовал себя безумцем, — выдавить из нее яд.

Яд.

И где здесь справедливость? Его сердце почти разбито.

Гюльнихаль… отрада его глаз и верная помощница Хюррем сейчас лежит почти умирая на кушетке на коленях у лекарей. Сколько он раз звал ее? Сулейман и не помнит. Не смогла она завлечь его в своей прелестный омут, в ореховых глазах был страх да подчинение. Совсем не то. Раз за разом, каждая из каждых словно шептала ему: «ты не забудешь свою Хюррем, ты видишь ее во мне».

А он и видел. Сердце было мертво рядом с ними. Он ничего не чувствовал, кроме утоления плоти своей…

Сулейман резко остановился, роняя высокий резной жирандоль.Канделябр с многочисленными рожками, расположенными по окружности, украшенный хрустальным убором, называется «жирандоль». Суровые голубые глаза смотрели, как воск белым морем застывает на поверхности ковра.

Хюррем не будет страдать.

* * *

Алые простыни шелестели в руках Хюррем. Она смотрела с ужасом понимания, чья же на них кровь. Капли стекали с кровати, образовывая ручей под босыми ногами.

Ни спрятаться, ни убежать, только плыть…

Ты не выплывешь… Захлебнешься в бесконечном потоке кровавых масс, в безумии убиваясь собственным страхом, когда все вокруг станут кричать твое имя и проклинать день твоего прихода во дворец. Готова ли ты уничтожить врагов?

Ее встретила темнота покоев Валиде. Едва открыв глаза, Хюррем почувствовала, как хнычет дочь. Ее плечики содрогались в немом плаче. Она обнимала мать за талию, оставляя на ночной рубашке крупные разводы от слез. От этого зрелища у Хюррем дрогнуло сердце. Она прижала к себе Михримах и гладила по каштановой голове в попытках успокоить.

Сердце стучало так громко, рваное дыхание заставляло болеть грудь и голову, но мать троих детей никак не могла найти покой. Ни щербеты, ни травяные настои, ни лимоны, влитые в нее заботливой рукой Валиде, не помогали. Она уже устала от бесконечно проваленных попыток служанок помассировать ей виски и плечи. Не помогало. Ничего не помогало.

В гареме живет убийца! Хюррем тихо вздохнула, не желая будить своих детей, Валиде, служанок. Она свободной рукой зажала себе рот, чтобы не закричать от ужаса.

Что ещё ей предстоит вытерпеть в этом гареме, полном слез и боли? Раньше было больно только за себя, а сейчас будет вдвое горше из-за детей. Женщины всегда знают, куда надо бить.

Это же Махидевран. Черкесская княжна, отданная в подарок султану. Красивая, как весна, но такая глупая и плаксивая, словно подрастающая капризная кошка. Раны от ее когтей зажили, но она вполне решилась бы нанести их снова. У нее был старший наследник.

Вот ее и лишили Гюльнихаль словно специально. Потом, может, будет и Эсма, а после… Мехмед, Селим.

Лоб Хюррем нахмурился сильнее, когда она начала цинично складывать мозаику. Валиде тоже против неё? Или всё-таки нет? Она же любит внуков, особенно маленькую Михримах… тонкий голосок дочери как по команде разлился в ее мыслях. Она отогнала их прочь. Только бы что-нибудь придумать, чтобы избежать этого несчастья. Все как коршуны налетят тут же, чтобы полакомиться ее свежими бедами.

А чего хотеть, если живешь в столице Мира? Она, Хюррем, сама! сама! отдала себя в руки проведению по имени Сулейман. Любовь и грезы, казалось, были ничем по сравнению с бедами, тут же в изобилии ссыпавшимися на ее голову. Целый букет терзаний и мук, испытанных славянкой за те несколько лет, что она жила в Стамбуле, грозились вылиться в неописуемые страдания, однако те чувства, что она испытывала к Султану и какие получала сполна в ответ, отсеивали печаль и беды будто божья рука, убирая мрачные тучи с неба.

За это ей была дарована зависть и неисчислимое число проклятий на рыжую голову.

Михримах засопела во сне и оторвалась от матери, поворачиваясь на другой бок. Хюррем тут же открыла глаза и круто развернулась спиной к детям. Перед глазами теперь был высокий подсвечник, на котором уже тлела свеча. Те несколько минут показались женщине вечностью.

Она хотела отомстить Махидевран.

Яд.

* * *

Утром все стало еще хуже. Хюррем не находила себе места, терзаясь сильнее, чем вчера. Ах, если бы она чувствовала себя в покоях Валиде в безопасности, но нет! Та всегда потворствовала Махидевран, а ее — Хюррем — любовь сына, оставляла где-то там, за бортом.

Хюррем не спускала глаз с детей. Она боялась, видит Аллах, как же она боялась.

Змея! Как она посмела сотворить такое!

Окровавленный Селим ей снился сегодня в кошмарах. Она долго ворочалась в невозможности уснуть, а когда уснула, то кричала во сне.

Когда уже все расскажут Падишаху? Или все будут молчать, словно этого не было?!

В дверь постучались. Хюррем почти подпрыгнула на месте от напряжения, за что получила вполне понятный взгляд от госпожи. Она сжала губы и продолжила заплетать косу Михримах.

В покои плавно приплыл Сюмбюль. Его трясло как во время шторма. Расширенные глаза, встревоженный лик…

Хюррем удивлено возрилась на вошедшего.

— Чего тебе?

Евнух потоптался на месте, что-то шепча самому себе, притом так четко, что женщина легко смогла распознать слова «беда», «как же так» и «что же теперь делать». Руки его дрожали под слоями одежды.

— Госпожа, повелитель зовет Хюррем, — молвил Сюмбюль тихо, словно боялся праведного гнева владыки больше смерти. Его покореженный вид говорил о бессонной ночи.

Султан знает!

Валиде проводила многозначительным взглядом Хюррем, что ни от кого не укрылось. Голубые одежды воспарили облаком, когда женщина поднялась, передала свою дочь служанкам и быстро исчезла из покоев.

Она ушла за справедливостью. Вернется ли она с ней?

Валиде покачала головой.

* * *

Яд. Смертельная жидкость в неприметном крошечном флаконе. Большие сильные руки Султана Сулеймана уже несколько минут перекатывали граненый сосуд между пальцев, разглядывая прозрачный отблеск на свету.

Он наклонил голову, рассматривая узоры ковра. Голову переполняли мысли. Червь сомнения безудержно точил его изнутри все тоньше и глубже. Он прислушался к своим ощущениям. Верно ли поступает? Правильно ли? Может, стоит избрать другой, более милосердный способ?

Но вновь ярость наполнила тело. А кто был милосерден к нему? Они, зная его отношение к Хюррем, не гнушались ничем, чтобы причинить ей боль, тем самым раня сердце самого Повелителя Мира! Разве это достойно прощения?

Сулейман поскреб подбородок. Рука с сосудом тяжелела ежесекундно. Вот он — последний элемент для равновесия на весах справедливости.

Минута, вторая, третья… время неумолимо шло к тому, что должно свершиться сегодня на закате.

В покои, наконец, постучались. Султан Сулейман остался стоять спиной ко входящей. Скрипнула дверь, впуская женщину. Она тихо прошла по ковру, ступая робко и почти неслышно. Был очевиден ее страх. Султан почти чувствовал его, слышал, как колотится сердце несчастной… виновной и бессердечной гиены, что чудом дожила до этих дней.

Зашуршала парча.

Сулейман обернулся.

Махидевран, склоненная в поклоне, выглядела жалко. Было видно: вряд ли спала, что было заметно на припухшем от слез лице. Ее глаза в обрамлении мокрых ресниц были закрыты. Она боялась.

Предупреждая ее возгласы, он взмахнул рукой. Свободного кроя халат послушно последовал за рукой, ткань надулась как парус.

Задумчивый взгляд прошелся по очертаниям коленей Махидевран, спрятанных под платьем. Он давно чувствовал к этой женщине тотальное равнодушие. В груди больше не плескалось море чувств к той, кто стала его рассветом в темные дни страха и печали, сотворенных старым Султаном, он видел перед собой лишь тень от розы, кто подарила ему сына.

Зачем она это делает? Чего хочет добиться? Неужели так уверена, что после смерти Хюррем он обратит на нее внимание?

Какая глупая наивность!

Темные волосы Махидевран больше не блестели для него. Они пожухли, потеряли цвет, стали комками грязи под ногами. Ее светлый лик больше не затмевал солнце, а руки казались ему руками убийцы.

Она чуть не убила Хюррем. Чуть не погубила Мехмеда в чреве собственной матери. Это был не просто каприз, не очередной проступок, за который стоило бы наказать, это было покушение. А, как сказал Аллах, убийство хотя бы одного человека приравнивается к убийству всех людей на земле. Так как могла женщина, у которой было все, пойти на такой грех?

Почему Ибрагим назвал это любовью?

* * *

Стекло флакона в руках стало почти горячим. Сулейман поменял руку и протянул это Махидевран.

— Выпей.

Та вздрогнула и подняла голову. Испуганный взгляд скакал от его руки до лица. Ее губы перекосились.

— Что это?

— Справедливость.

Стоить ли говорить, какая буря пронзала Повелителя? Он будто сражался с сотнями неверных одновременно, убивал и сам получал раны. Разве такого конца достойна их любовь?

А как же Хюррем? Как же справедливость? Сулейман выпрямился и в глазах у него была невиданная доселе решимость.

— Пей, я сказал.

Махидевран начала рыдать. Слезы градом посыпались по щекам, увлажняя одежду, но остановиться она была не в силах. Женщина сделала несколько шагов назад в попытке убежать, спрятаться от судьбы, но ее встретила лишь вспышка боли и яркого света — то был толчок Султана, который вложил ей в руки пузырек.

— Нет, не надо, я умоляю вас, господин, — зарыдала она, опускаясь на колени перед повелителем. Ее тонкие руки вцепились в длинные полы халата Сулеймана, никак не желая отпускать.

В этот момент в покоях султана появилась Хюррем. Бесшумной тенью она вошла через дверь и стала невольным наблюдателем этой сцены. Или Сулейман ее специально пригласил? Он же позвал ее…

Хюррем молчала и даже не двигалась.

Махидевран, тем временем, в беспомощности своей поклонилась мужчине еще ниже, пока не оказалась на уровне его ног. Распластанная, она хрипела и рыдала что не виновата.

— А кто виноват, Махидевран? Кто? — прикрикнул на нее Сулейман и услышал, как новый потом рыданий и слез обрушивается на них обоих.

— Я же люблю вас, повелитель, я… — она не договорила и всхлипнула, вытирая слезы рукавом, — я этого не делала, сыном клянусь! Это не я, поверьте мне!

— Не смей приплетать сюда Мустафу, слышишь, Махидевран. Он — ни в чем не повинный ребенок! — лицо Сулеймана приобрело суровое выражение, — и как ты только смогла придумать, чтобы убить мою Хасеки? Тебе жить расхотелось?! Ты! Ты! — он не договорил, поняв, что они больше не одни в комнате.

Подняв голову, Сулейман увидел свою Хюррем. Ему показалось или на ее лице не было ни грамма удивления? Страха? Ужаса?

Вот, до чего ты довел ее, Сулейман! Всего несколько лет в гареме, и вот, она уже не причитает, не кричит и не рыдает, когда убивают человека. Такова плата за твою любовь, верно?

Султан взревел.

Махидевран закрыла лицо руками и закричала. Она умоляла ее пощадить ради сына.

При упоминании имени своего выжившего первенцами ртом этой убийцы, Сулейман почувствовал себя предателем. Зыбкие нити призрачного прощения он тут же отмел прочь. Не заслужила!

— Пей, я кому сказал! — его голос прогремел, словно гром. В покоях тут же стало тихо.

Махидевран резко успокоилась и перестала хвататься за его одежды. Сулейман внимательно следил за тем, как она отолзает в дальний угол, как вытирает слезы и затравленным зверем смотрит ему в глаза.

Он прищурился. Махидевран опустила глаза. Ей было некуда идти, спасения более не существовало.

— Это не я, — как мантру повторяла она, — это не я, поверьте мне. Это не я…

* * *

Пузырек с ядом откатился под ноги Хюррем. Поначалу никак на это не обратившая внимание, она была безмолвным участником убийства. Было ясно как день, что требует от Махидевран Сулейман.

Стекло тускло блестело в полумраке комнаты. Когда Махидевран убежала в угол, словно крыса, Хюррем, наконец, заприметила странный блеск под ногами.

Там, где она была счастлива, там, где была с Султаном, где они любили друг друга и признавались в совершенных чувствах, предстояло умереть одной из них. Хюррем несказанно везло. Она выжила. Ее полюбил Султан.

Что скажут остальные? Как дальше будут измываться над несчастной Хюррем? Как много будет рыдать она ночью, когда спят дети и Султан?

Эта жизнь, часто печальная, но оттого и суровая, являлась единственной возможностью быть рядом с ним. Когда-то давно их души разъединили, чтобы они нашли друг друга и от этого ценили любовь больше, глубже, сильнее. Разве она не заслуживает быть рядом с Повелителем Мира? Разве нельзя ей быть счастливой? Разве…

Яд.

Хюррем подняла хрустальный конец соперницы. Пять тяжелых шагов и одно легкое — протянуть пузырек и сказать тихое:

— Пей.

Махидевран грозно посмотрела на нее из полуопущенных ресниц. Госпожа сидела на полу в помятом платье, на глазах засыхали дорожки слез, а красные глаза непрестанно моргали.

— Это ты виновата.

Хюррем не сдержала улыбку.

* * *

Воистину, Аллах повелевает блюсти справедливость…Коран 16:90

* * *

Но если ты вынесешь решение, то суди их беспристрастно…Коран 5:42