Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
И мой папа нейроворотила,
А мама... мама — как есть.
И только бабушка часто мне говорила,
Что ей темновато здесь.
(Д. Вагин)
— Вы, Саймон, — очень ласково произносит сидящий перед ним улыбчивый офицер службы внутренней безопасности Осириса, и Саймона едва не передёргивает от его тона, — вряд ли понимаете, насколько огорчили своим поведением вашу семью.
— Мои родители, — Саймон улыбается ему в ответ самой дружелюбной из своих улыбок и делает честные-пречестные глаза, — небезосновательно гордятся мною, офицер. Я профессионал и законопослушный гражданин, который приносит пользу обществу и исправно платит налоги в казну Осириса.
Холодный свет в допросной по задумке создателей здания СВБ должен причинять Саймону дискомфорт, но у них всё получилось — или, точнее, не получилось — до смешного неправильно, с точностью до наоборот: в подобном освещении это место напоминает операционную, а в операционных он чувствует себя точно рыба в воде.
— Родители… ох, юноша, — улыбка на лице офицера становится совсем уж открытой и нечеловечески понимающей. — Ладно, Саймон, давайте попробуем иначе: я знаю, как легко в вашем возрасте поддаёшься искушениям. Разумеется, некоторые… вещества, купленные вами в «тёмной зоне», могут показаться довольно-таки интересными и даже, не побоюсь этого слова…
А вот теперь, кажется, дело принимает не самый приятный оборот: его любезный собеседник почти наверняка был подкуплен кем-то из политических оппонентов отца. История про сыночка-наркомана, сидящего на дешёвых синтетических наркотиках из «тёмных зон», — совсем не то, что украсило бы реноме сенатора в преддверии близящихся выборов. Вовсе нет.
Откровенно говоря, и биографию самого Саймона этот (несуществующий) факт отнюдь не украсил бы. И это ещё мягко сказано. Во всяком случае, о карьере врача-хирурга можно будет забыть раз и навсегда: никто не доверит скальпель наркоману.
На секунду ему становится страшно. Очень страшно.
Некоторые люди живут и не знают, в чём их цель, в чём предназначение. Саймон иногда жалеет, что он не из них, — хотя бы потому, что твёрдо знает: у него нет и не может быть другого пути, кроме хирургии. Он хотел этого всю жизнь, шёл к этому всю жизнь — и теперь одна мысль о том, что у него отберут возможность лечить, заставляет его содрогнуться.
Впрочем, содрогаться сейчас нельзя. Нужно взять себя в руки — и Саймон берёт.
— Вы намекаете на то, что главный хирург-травматолог Первой больницы Осириса, сын Гэбриэла Тэма, балуется синтетикой? — он брезгливо морщится. — Не будете ли вы так добры проводить меня в здешний медицинский корпус? Я хотел бы сдать анализ на наркотики и поставить точку в этой истории.
— Я намекаю на то, что внуку Мэйвиннет Тэм неплохо было бы отдавать себе отчёт в том, с чем он связывается, — голос улыбчивого офицера вдруг становится неожиданно деловитым и жёстким. — И как же тогда вы намерены объяснять…
Закончить он не успевает, обрывая фразу на полуслове: в допросную врывается отец. Хотя нет, не ворвался, конечно: отец едва ли вообще умеет врываться — о нет, Гэбриэл Тэм величаво вплывает в помещение, распространяя вокруг себя аромат дорогого парфюма и расточая любезности пополам с улыбками. Ах, простите моего мальчика, он не знал. Ох, ну конечно же, заблудился и случайно попал в «тёмную зону». Ну что вы, разве мог мой ребёнок, главный хирург Первой осирисской, вести какие-то скользкие дела с тамошним сбро… с тамошними жителями.
И так далее, и так далее, и так далее.
И вот что самое отвратительное: это работает. Саймон видит, что работает. И не только на офицере: отец, по всей видимости, и сам с каждой минутой всё сильнее уверяется в том, о чём говорит, — хотя, разумеется, прекрасно знает, что Саймон делал в «тёмной» и почему пытался скрыться с радаров безопасников.
Идеальный политик — политик, свято верующий в собственную ложь. А его отец, несомненно, один из лучших политиков Осириса.
Именно поэтому Саймон не смог убедить его в том, что с Ривер случилась беда. Именно поэтому он не смог убедить даже маму — ну и что там с её пресловутым материнским чутьём? А материнское чутьё усыплено отцовским уверенным тоном, спокойным и убаюкивающим, — вот что с ним.
Как там мать сказала?
«Через несколько месяцев ты придешь домой, а она будет здесь. Вас ничто не разлучит надолго».
Больше всего на свете Саймону хочется, чтобы это было правдой. Вот только письма Ривер — непонятные, тревожные, пугающие — кричат о том, что домой mei-mei(1) не вернётся ни сегодня, ни через месяц, ни через год. И он не понимает, почему родители так старательно это отрицают.
Точнее, понимает. Просто верить в то, что для них важнее сенатское кресло отца или положение матери в обществе, упорно не хочет.
Впрочем, иногда Саймон и сам чувствует себя конченым психом, бьющим тревогу по пустякам. И только страх за сестру заставляет его месяц за месяцем продолжать бесплодные попытки выйти на связь с Сопротивлением, коричневыми, повстанцами — да хоть с кем-нибудь, кто может знать правду.
* * *
— Я только что потратил две тысячи кредитов, чтобы тебя вытащить. Мне пришлось пройти через эту дверь, и это навсегда останется в моем досье… Скажи честно: ты пытаешься уничтожить нашу семью? — тон отца сменился, стоило им только оказаться за пределами здания СВБ.
Саймон чувствует страшную, невозможную горечь. Кредиты, досье… ну неужели ему настолько наплевать на то, что происходит с Ривер? С их Ривер, с девочкой, которую отец таскал на спине, изображая пони и не боясь помять свои накидки из драгоценного синонского шёлка?
— Я и не думал, что это будет так просто, — горько усмехается Саймон и всё-таки делает ещё одну отчаянную попытку достучаться до отца: — Пап, я не сделал ничего плохого…
Он и сам понимает, насколько беспомощно и по-детски это звучит.
— Ты был в «тёмной зоне»! — шипит отец, и в этих словах столько страха за свою шкуру, что испуганный строгостью отцовского выговора ребёнок уступает в сердце Саймона место для него самого — взрослого, спокойного, уверенного в своей правоте Саймона Тэма, который отвечает за сестру, раз больше некому.
— Я говорил с людьми, которые могли бы помочь Ривер, — он наконец смотрит отцу прямо в глаза, — и прямо сейчас возвращаюсь туда.
Говорить им больше, по всей видимости, не о чем. Во всяком случае, не сегодня.
— Choo fay wuh suh leh(2), — отец и впрямь перегораживает ему дорогу, делая шаг вперёд. — Это скользкая дорожка, юноша, ты сам не знаешь, как глубоко ты можешь пасть. И ты не утащишь нас за собой.
Саймон хмурится, не веря собственным ушам.
— И что ты сейчас имеешь в виду?
Не говори, не говори, не говори, — думает Саймон, отчаянно молясь неизвестно каким богам. — Просто замолчи, иначе…
— Я больше не приду за тобой. Снова пойдёшь в «тёмную зону» или влезешь во что похуже — и ты сам по себе, — в голосе отца слышно сожаление. И кое-что ещё, похуже: Саймон прекрасно знает, что сейчас отец убеждает себя, а не его. Вот оно, ещё раз, гвоздём в крышку гроба их семьи: — Я не приду за тобой. А теперь… ты возвращаешься домой?
Саймон в ответ только усмехается, обходя отца по широкой дуге, точно заразного.
Кажется, дома у него больше нет.
* * *
Дома нет, и он отправляется к Мэйвиннет Тэм — единственному человеку в их семье, который два года назад не стал обвинять его в том, что он сошёл с ума и стал чёртовым параноиком. По крайней мере, не вслух.
О нет, она всегда понимала его лучше прочих.
«Саймон, детка, — говорила ему бабушка Мэй, — твоя сестра слишком умна для такой старухи, как я, а отец твой, прости Будда, мне и вовсе не удался… но не ты, мальчик, — с тобой мы одного поля ягоды».
Саймон и сам всегда это чувствовал. Поэтому после разговора с отцом — в глазах подозрительно саднит, будто песка насыпали, — ноги будто сами собой несут его к стоянке флаев, где Саймон спускает последние деньги на проезд до особняка дедули Тэма — тот умер десять лет назад, но его дом так и остался его домом.
Всю дорогу он размышляет о словах улыбчивого офицера из СВБ. Что тот имел в виду, упоминая имя бабушки, и почему он вспомнил именно её, а не отца или деда? Саймон в который раз за день чувствует, что что-то здесь неладно, но так и не придумывает ничего лучше, чем просто спросить.
Можно не спрашивать вообще. Но тогда неизвестность точно сведёт его с ума.
— Саймон, мальчик, — бабушка, так привычно пахнущая своими неизменными цветочными духами, столь же ненавязчивыми, сколь и дорогими, прижала его голову к своему узкому плечу, — да на тебе лица нет.
— Бабушка, — только и смог выдавить из себя Саймон, — я хотел бы поговорить.
Нет, на самом деле не хотел бы. Ничуть. Саймон уже в который раз за этот день чувствует себя ребёнком — потерянным, никому не нужным, никем не понятым ребёнком, до чёртиков испуганным вдобавок.
— Мой сыночек опять облажался? — понимающе хмыкает Мэйвиннет. Так-то оно так, но если бы только это. — И почему я ничуть не удивлена… впрочем, не на пороге же это обсуждать. Проходи в дом, Саймон, поговорим.
* * *
Мэйвиннет Тэм стоило любить за многое, но одно из главных достоинств этой женщины заключалось в том, что она чётко знала, где заканчивается светский приём и начинается гостиная её дома. К счастью, это достоинство — о, сколько прекрасных вечеров они провели втроём с ним и с Ривер — она сумела передать и отцу: пока Саймон и Рив росли, они едва ли осознавали, насколько высокое положение Гэбриэл Тэм занимает в политической вертикали Осириса.
Саймону давно стоило бы задуматься о том, у кого отец научился так разграничивать работу и семейную жизнь.
Проблема заключалась в том, что Саймон и задумывался — вот только одна беда: он не был, в отличие от своей сестры, гением. Обычно, если он о чём-то и размышлял, то выводы делал простые и прямые, как монорельс от Столицы до Исида-Сити. Прямейшие. И вечно на этом прокалывался.
Вот и теперь, сидя в мягком уютном кресле с чашкой прекрасного агьярского чая в руках, Саймон раздумывает о том, что сделанные им когда-то умозаключения насчёт того, что отец пошёл в дедушку, оказались абсолютно логичными — и абсолютно неверными.
Разумеется, дедушка Майкл был человеком отнюдь не простым — ни один министр не может быть простым неискушённым в подковёрных играх человеком, даже если он министр культуры, а не какой-нибудь юстиции. Саймон всегда полагал, что львиную долю своего обаяния Гэбриэл Тэм унаследовал от собственного отца — заодно с лояльными ему людьми в политических кругах, искривлённой носовой перегородкой и умением быть дома отцом, а не сенатором.
Полагал — и никогда не задумывался о том, что из себя представляла бабушка Мэй.
— «Внуку Мэйвиннет Тэм неплохо было бы отдавать себе отчёт в том, с чем он связывается», — цитирует он на память офицера из допросной СВБ. — Но я начинаю подозревать, что внуку Мэйвиннет Тэм неплохо было бы отдавать себе отчёт и в том, кто его бабушка. Как ты на это смотришь, ба?
В гостиной — потрескивающие в камине дрова, приглушённый свет, неприлично дорогой фарфор — воцаряется звенящая тишина, прерываемая лишь тихой ненавязчивой мелодией, которую издаёт ваза из поющего обсидиана с Ариэля.
— Как пожелаешь, внук, — сухо роняет Мэй. — Но едва ли тебя порадует этот разговор.
— Сегодняшний день вообще мало радует, — Саймон устало пожимает плечами. — И едва ли этот разговор сделает его хуже, бабушка.
И как же он ошибается.
* * *
Дед отвечал в их семье за дорогие подарки и не менее дорогие (и совершенно восхитительные притом) путешествия с внуками на луны окрестных планет. Отец в редкое свободное от сенатских дел время устраивал из их с Рив жизней увлекательный праздник пополам с мудрыми — или «мудрыми», тут уж как посмотреть, — наставлениями. Мама, как порой Саймону казалось, куда больше была увлечена светскими приёмами и благотворительными ужинами, чем собственными детьми.
А бабушка Мэй была для них просто бабушкой.
Нет, разумеется, супруга министра культуры Мэйвиннет Тэм в жизни не пекла никому пирожков и уж тем более не рассказывала сказок на ночь — но как-то так вышло, что именно она в их семье была самым нормальным человеком, к которому можно было прийти со своими проблемами и попросить совета. Бабушка Мэй дула на ушибленные места — чаще фигурально, чем буквально. Бабушка Мэй наливала им чай — вот этот самый чай с Агьяра — и слушала.
Бабушка — о, какая же непередаваемая и тонкая ирония — вообще была замечательной слушательницей.
— Я не хотела бы недопонимания между нами.
— А тебе оно нужно? Моё понимание.
— Оно необязательно, — Мэй качает головой, то ли кивнув, то ли просто засмотревшись на танец чаинок в своей чашке. — Но крайне желательно и весьма упростит нашу беседу.
— Ты врала мне всю мою жизнь.
— Я никогда тебе не врала.
— Недоговаривала. Умалчивала. Скрывала. — Саймон брезгливо морщится. — Давай обойдёмся без софистики. Я не Ривер, конечно, но не стоит держать меня за полного кретина.
— Вот именно, что ты не Ривер, — бабушка поднимает на него взгляд. — Едва ли она стала бы искать тебя, окажись ты на её месте. Вся разница…
— Вся разница в том, что Ривер не убила бы на мои поиски два года, — отрезает Саймон, чувствуя, как в нём поднимается злость. — Она бы справилась за неделю.
— Ты недооцениваешь Альянс, мальчик, — чеканит бабушка, с глухим стуком опуская чашку на изящный столик. Саймон в который раз за вечер осознаёт, что сейчас это говорит не его бабушка Мэй вовсе, а полковник Мэйвиннет Фелиция Тэм, чью профессиональную гордость он сейчас задел.
Бывшая глава контрразведки Осириса.
* * *
Он смотрит на эту незнакомую ему женщину и не понимает, как мог годами не замечать её военной выправки, её выверенных жестов — жестов не светской львицы, но офицера — и острого внимательного взгляда, отслеживающего каждое его движение.
— Когда ты вышла на пенсию?
— Сразу после окончания войны, — Мэйвиннет равнодушно пожимает плечами. — Но, как ты понимаешь, «пенсия» — слишком громкое слово и не вполне описывает характер моих взаимоотношений с… бывшими коллегами, выразимся так. Так вот, Саймон…
— Почему ты решила рассказать только сейчас? — перебивает он. — Шесть лет назад я уже был достаточно взрослым для того, чтобы понять.
— Ты и сейчас недостаточно взрослый для того, чтобы понять. Но раньше ты не спрашивал, а я не считала необходимым вмешивать семью — тебя — в государственные дела. Необходимости не было.
— Дед знал?
— Не считай Майкла витающим в облаках кретином, мальчик, — усмехается бабушка. — Он, конечно, больше интересовался классическим балетом, чем оборонной промышленностью, но слабоумным не был. Знал, конечно же. Более того — многие наши операции прошли гладко только благодаря его подопечным… Скажу тебе так, Саймон: дважды подумай, прежде чем начнёшь болтать в постели компаньонки.
— Компаньонки отчитываются перед департаментом по делам культуры Альянса?
— Официально они не отчитываются ни перед кем. Свободная структура, никакого централизованного управления, каждое медресе само по себе… номинально, — Мэйвиннет усмехается. — Саймон, ты действительно хочешь побеседовать со своей бабушкой о шлюхах и их роли в Войне Объединения, или мы всё же перейдём к более насущным вопросам?
— Что может быть насущнее шлюх? — Саймон улыбается так нагло, как только может, — и громко клацает зубами, когда бабушка отвешивает ему пощёчину. Совсем не формальную, не из тех, что может залепить тебе оскорблённая скабрезностью благовоспитанная леди: щека у него начинает гореть, как от хорошего удара кулаком.
Вероятно, если бы Мэйвиннет и впрямь заехала ему кулаком — мало бы не показалось.
— Успокоился? — холодно спрашивает она.
Саймон некоторое время молчит, стараясь дышать как можно ровнее. Кивает. Как ни странно, пощёчина и впрямь привела его в чувство.
— А теперь послушай меня. Я знаю, где твоя сестра.
— Я и сам догадываюсь, что Ривер в Академии, — всё-таки огрызается Саймон.
— Может быть, в этом случае ты ещё и догадываешься, кто её туда пристроил, — ледяным тоном осведомляется Мэйвиннет, — и кто может помочь тебе её оттуда вытащить?
И вот тогда Саймон впервые в жизни хочет ударить женщину.
* * *
— Так, значит, меня в государственные дела ты решила не вмешивать, а Ривер — можно?
— Я верила, что так будет лучше, Саймон. Для Альянса, для Осириса, для твоей сестры.
Саймон мысленно отмечает, что Рив в этом списке числится последней.
— О да. Тебя послушать, так для вашего брата вера — первейшее дело.
— Так и есть, мальчик, иначе мы бы не спали ночами. Но это не значит, что наша вера нас не подводит. Что мы не обманываемся и не ошибаемся. Я ошиблась, внук. Обманулась. Прости старуху… если сможешь.
— Что они с ней делают? — Саймону наплевать на прощение. Он просто хочет вытащить оттуда сестру.
— Не знаю. Это закрытый проект, к которому у меня нет допуска… раньше был бы. Но не три года назад, когда пришло время подыскать место для твоей сестры — и не смотри на меня так, ты прекрасно знаешь, что ей нужно было место, где она могла бы реализоваться.
— Ты сдала её Альянсу на опыты и теперь говоришь, что ей нужно было реализоваться? — потрясённо спрашивает Саймон.
О, и это отец казался Саймону главным специалистом по самообману в их семье? Кажется, этот талант тоже достался ему от бабули Тэм.
— «Опыты»? Саймон, ни ты, ни я не знаем, что с ней делают в Академии и делают ли с ней что-то предосудительное вообще, — Мэйвиннет смотрит на него с усталым осуждением, и он на мгновение чувствует себя нетерпеливым ребёнком, выкрикивающим ответ прежде, чем учитель закончит вопрос. — Возможно, твоя сестра просто недовольна тамошним качеством образования. Но я читала её письма и согласна с тобой — девочке там очевидно не нравится… а мне не нравится то, что даже мне не дают с ней поговорить.
— Для тебя это всё не про Ривер, да? — горько говорит Саймон. — А про то, что тебе, бывшей руководительнице контрразведки, не доверяют какую-то tian di wu yowng(3) для тебя информацию. Не делают то, о чём ты просишь, а приказывать… приказывать ты больше не можешь. Сколько власти было в твоих руках во время войны, ба?
— Больше, чем ты когда-нибудь сможешь себе представить, — пожимает плечами Мэйвиннет. — Информация — это и есть власть, внук. Она не бывает tian di wu yowng, запомни это раз и навсегда… либо не удивляйся, если рано или поздно эта вот «tian di wu yowng» информация попробует тебя убить.
— Ты о чём-то знаешь, — Саймон чувствует это так же отчётливо, как тепло чашки в ладони. — Но мне не говоришь.
— Саймон, детка, ну разумеется, я знаю больше того, что говорю, — Мэй впервые за этот вечер смеётся, а потом наклоняется к его креслу и ласково треплет внука по волосам. — А если о чём-то не знаю, то, по крайней мере, догадываюсь. Но, поверь, я не собираюсь умалчивать ни о чём таком, что помешало бы тебе… или помогло бы твоей сестрёнке.
Саймон обдумывает её слова. Их, вероятно, стоит понимать так, что…
— Так ты всё-таки собираешься…
— Помочь? Конечно. Я действительно не хотела, чтобы твоя сестра, — он отмечает, что уже в который раз за вечер Мэйвиннет не называет Ривер по имени, — попала в переплёт, Саймон. Я полагала, что это просто очень хорошая школа, пусть и со своей… спецификой. Я думала: что плохого в том, что девочка продолжит семейное дело? Твой отец тоже спит и видит тебя в кресле министра, а не в операционной со скальпелем в руках.
Самое ужасное в том, что она права. Саймон понимает это вполне отчётливо: разве Ривер, их гениальная Ривер, могла бы довольствоваться бессмысленной жизнью простого политика, учёного или, Будда упаси, жены какого-нибудь великосветского хлыща? Его гениальная сестра обязательно станет великой — если только дать ей такую возможность. И бабушка Мэй попыталась это сделать.
Ваза из поющего обсидиана заводит очередную заунывную мелодию, а Саймон на секунду представляет Ривер в роли офицера контрразведки Альянса и понимает, что — вот ведь что хуже всего — она любила бы эту работу.
— Я не могу винить тебя, бабушка, — говорит он обессиленно. — Очень хочу, но не могу. Я вообще понятия не имею, что мне делать.
— Я знаю, что делать, Саймон, — Мэйвиннет поднимается из кресла. — Бабушка всегда знает, что делать.
* * *
Они сидят на кухне — начищенная до мягкого свечения медь и старое дерево, огонь под чайником и запах пряностей. Это непривычно: бабушка Мэй никогда не была той женщиной, которая пусть немного, но интересовалась бы готовкой или вообще хоть какими-то домашними делами. Раньше Саймон полагал, что это потому что при жизни мужа она — как и большинство дам из её круга — больше была увлечена великосветскими интригами, чем рецептами пирогов. Теперь ему ясно, что по сути своей догадка была верна… вот только круг интересов Мэйвиннет Фелиции Тэм был несколько иным.
Тем удивительнее наблюдать за тем, как она поджаривает ему на ужин яичницу с тостами.
— В космопорте Исида-Сити, — говорит ба, переворачивая хлеб на сковороде, — найдёшь человека по имени Алмерик Яньсю. Можешь спрашивать о нём, не скрываясь, — он заведует погрузкой в одном из доков. Скажешь старому хрычу, что за ним должок перед Лин Ю и в его уплату он должен подружить тебя с рыбаками.
— С рыбаками?.. — недоумённо спрашивает Саймон.
— С повстанцами. Подпольщиками. Недобитыми «коричневыми плащами», — она морщится, как от зубной боли. — Называй как хочешь, но он тебя на них выведет.
— А дальше? — перед ним оказывается большая тарелка с яичницей, и Саймон вдруг осознаёт, что не ел со вчерашнего дня.
— А дальше — ешь.
— Бабушка.
— Ладно, ладно, не ершись. Скорее всего, они стрясут с тебя кучу денег за «помощь» — надеюсь, у тебя есть незарегистрированные в системе… а, дьявол, конечно же, у тебя всё легально, — в голосе бабушки звучит явственная досада. — Не вздумай снимать большие суммы со своих счетов, мальчик. Вообще забудь, что у тебя есть деньги. Что-то для этих вымогателей я тебе подкину, но у меня тоже не слишком-то много не проведённых через банк Альянса кредитов. Но дальше… дальше — сам.
— Дальше?.. — переспрашивает Саймон.
— А ты как думал? — Мэйвиннет невесело усмехается. — Саймон, ты не можешь выдернуть сестру из закрытой военной академии Альянса и притащить в родительский дом. Вам придётся бегать от моих коллег… возможно, бегать всю жизнь. К счастью, мальчик, твоя профессия и твои мозги — это то, что даст тебе кусок хлеба даже на планетах Периферии. Но если ты не готов к такой жизни, если не готов бросить всё, что имеешь… ещё не поздно передумать, и я последний человек, который станет тебя стыдить за подобное решение.
Он хочет что-то ответить — сказать, что плевать ему на всё, кроме сестры, — и не может.
Саймон и впрямь не помышлял ни о чём подобном — он вообще не думал о том, что и как будет делать, если всё-таки сумеет вытащить Ривер из чёртовой Академии, где, как он полагал, ей причиняют боль. И дело тут было вовсе не в том, что он дурак — наверное, всё-таки нет. Наверное, он просто… просто не слишком верил в то, что у него и впрямь получится.
И вот теперь, когда бабушка Мэй предлагает ему вариант — и вероятно, рабочий вариант, она ведь полковник контрразведки… теперь ему страшно. Чертовски страшно. Будто бы под ногами разверзся чёрный провал, и Саймон должен прыгнуть в него, не зная, что там его ожидает. Фут? Двадцать? Пятьсот? Вывихнет он из-за этого прыжка ногу или просто-напросто свернёт шею, пытаясь вытащить сестру?
Готов ли он отказаться от дома, от семьи — какой есть, но всё-таки его семьи — и нормальной врачебной практики ради спасения Ривер? Разум малодушно шепчет о том, что бабушка может быть права. Что, возможно, сестра драматизирует, а на деле ей просто не понравилось в Академии. Или даже правы родители — и Рив шутит в своих письмах обо всех этих несуществующих приёмах и прочей ерунде.
В конце концов, до него наконец доходит, что он собирается пойти против Альянса. Он, ещё несколько часов вполне искренне говоривший о том, что он вообще-то законопослушный гражданин, исправно выплачивающий налоги и уважающий власть Парламента.
— Бабушка, — тихо говорит он, уткнувшись невидящим взглядом в тарелку, — что мне делать?
— О нет, мальчик, — Мэйвиннет качает головой, поджав тонкие бледные губы. — Даже не вздумай. Каждый волен сам копать свою могилу, не спрашивая ничьих советов.
— Это значит «не лезь»?
— Кто тебе сказал? Это значит, что только тебе выбирать, что убьёт тебя вернее: жизнь на Периферии или решение не вытаскивать сестру из дыры, по недоразумению названной Академией контрразведки Альянса.
Саймон задумчиво терзает вилкой яичницу. Бабушка Мэй права — на его памяти она вообще ни разу не ошибалась — и на этот раз: решать только ему и никому, кроме него.
К сожалению.
— Скажи, это возможно?
— Что именно?
— Пойти против Альянса.
— Чего же тут невозможного? Одиннадцать лет назад таких умников нашлась целая толпа.
— Ты понимаешь, о чём я, — раздражённо откладывает вилку в сторону Саймон. — Можно ли от них спрятаться?
— Ох, Саймон, — Мэйвиннет Тэм тихонько смеётся. — Если бы Альянс был таким могущественным, как тебе кажется, у меня бы и работы не было. А она была, уж поверь, и было её в избытке. Нет, внук, вопрос тут не в том, сможете ли вы спрятаться — сможете, вы у меня умненькие и сумеете обойтись без глупостей. Вопрос в том, готов ли ты прятаться.
Саймон наконец поднимает на неё взгляд и твёрдо кивает.
— Тогда послушай меня. После того, как ты её вытащишь, поезжай на… да, думаю, на Персефону. Она слишком перенаселена для того, чтобы местная служба внутренней безопасности обращала внимание на двух приезжих — с местными смешаться даже не пытайтесь, будете слишком странно выглядеть. Поселитесь поближе к докам, где-то в Ивсдауне… ты запоминаешь?
— Да, — Саймон методично перечисляет: — Персефона. Ивсдаун. Не делать вид, что мы местные.
— Умница… — Мэйвиннет достаёт из кармана небольшой планшет и начинает копаться в Сети. — Так, кто у нас тут может быть поблизости… нет уж, тебе я бы и провоз кошки не доверила… а ты просто шаромыжник… ага, вот ты-то мне и нужен.
— О чём ты?
— В Ивсдауне будете сидеть до тех пор, пока в доках не окажется корабль класса «Светлячок». Маленький такой кораблик, знаешь, как выглядит? — Саймон отрицательно качает головой, и бабушка протягивает ему планшет с развёрнутой фотографией. — Вот такой. Класс 03-K64… да нет, ты на глаз не определишь… ладно, важно то, что нужный тебе кораблик называется «Серенити», а заправляет на нём некий капитан Малкольм Рейнольдс.
— И почему мне нужен именно он?
— «Коричневый», — говорит Мэйвиннет таким тоном, будто одно это слово всё объясняет. — Идейный. Честный. Альянсу, мягко говоря, не лоялен.
— Но раз ты о нём знаешь — значит, знает и Альянс, так? Разве не безопаснее найти какого-нибудь жадного до денег…
— Именно что жадного до денег — и, уж поверь мне, Альянс предложит их гораздо больше, чем сможешь предложить ты. Но вот Рейнольдс… Рейнольдс — другое дело. Он терпеть не может Союзные планеты и чудовищно принципиален вдобавок… дурак, иначе говоря. Причём, — то ли ему кажется, то ли в голосе бабушки и впрямь прорезается что-то, похожее на сожаление, — не наш дурак.
Некоторое время Саймон молчит, обдумывая её слова. У него миллион, кажется, вопросов — но задаёт он только один, главный.
— Хорошо, мы сядем на эту… «Серенити». А что дальше?
Бабушка пожимает плечами и вздыхает.
— А дальше… дальше всё зависит от капитана Рейнольдса, мальчик.
— Ты настолько доверяешь этому человеку?
— Я доверяю этому человеку ровно настолько, чтобы поручить ему своих внуков, Саймон, — отрезает бабушка Мэй. — А теперь поезжай домой и обдумай всё ещё раз хорошенько. После того, как ты свяжешься с Яньсю, обратной дороги уже не будет.
Саймон щурится и качает головой:
— Обратной дороги уже нет.
И вот тогда на лице бабушки расцветает улыбка — столь же тёплая, сколь и неожиданная.
— Не бойся жизни на Периферии, мальчик. Будет тяжело, но ты многое о себе узнаешь… и, думаю, тебе это «многое» понравится.
— А тебе?
— А я всегда о тебе это знала, Саймон. Такая уж работа.
1) младшая сестрёнка
2) Только через мой труп
3) совершенно бесполезную
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу