Дамы семьи Поттер (гет)

Примечания:

Ну что, после тяжелых первых глав у нас небольшая отдушина :)

Надеюсь, вам понравится, буду рада комментариям ❤️

Саундтрек к части Сири: https://www.youtube.com/watch?v=iSyN5ge0i2g

Сириус вскинулся рывком, загнанно дыша. Вытер пот со лба тыльной стороной ладони — пальцы дрожали, — затем откинулся обратно на подушки и какое-то время лежал, заложив руки за голову и глядя в почти невидный в темноте потолок. Из-за плотных штор не было ясно, наступило ли утро, но Сири подозревал, что еще нет, — после этого сна он всегда просыпался ровнехонько с первым лучом солнца.

Постепенно его глаза привыкли к полумраку, и Сириус прищурился, находя взглядом резную розу с отсутствующим лепестком, — он знал этот потолок как свои пять пальцев, потому что когда-то, еще мальчишкой, любил пробираться сюда и валяться на огромной родительской кровати, представляя ее пиратским фрегатом, а себя — бравым корсаром. Теперь эта спальня по праву принадлежала ему, и она могла снова стать супружеской, если на этот раз он все сделает правильно.

Буквально перед самым пробуждением Сири снова снился восхитительно приятный сон, тот самый, который он видел почти каждую ночь в своей азкабанской камере — в ее тишине, мраке и пробирающей до костей сырости. Он до сих пор чувствовал на своем лице невесомое прикосновение чужих пальцев.

Сон этот всегда развивался по одному и тому же сценарию, но никогда ему не приедался. В час волка к нему приходила женщина и открывала решетку без ключа, абсолютно беззвучно. Она опускалась рядом, прямо в грязную, свалявшуюся солому, укладывала его голову себе на колени и гладила Сири по волосам — да так ласково, что от сдавленных рыданий разрывалась грудь и впору было сдохнуть на месте, захлебнуться в этом безбрежном море счастья. Сири словно наяву ощущал мягкость ладоней и чуткость длинных пальцев и ловил их во сне губами, прижимался к ним заросшей щекой, безмолвно умоляя женщину побыть с ним хотя бы еще немного. Она оставалась рядом на всю долгую ночь, отгоняя бесчисленные кошмары одним своим присутствием, но растворялась в первых же лучах солнца — до следующей ночи.

Если бы Сириуса спросили, почему он сумел выжить в Азкабане, пока другие, крепче и умнее, покорно умирали, он ответил бы, что все дело в мести — но это была бы только половина правды. Была у него и вторая, очень личная, причина — этот невозможно прекрасный и дразнящий сон, который не удалось похитить даже дементорам.

Сперва Сири мнилось, что к нему приходит маменька, затем — что тетя Дорея, пока однажды ему не привиделись новые, неожиданные черты, и за эту сумасшедшую идею Сириус ухватился зубами и когтями.

С тех пор глаза у его отрады были с кошачьей зеленцой, а улыбка — та самая, которая в жестокой реальности доставалась кому угодно, только не ему. И хотелось верить, что вопреки всему — побегу из дома и отказу от брака, — невеста все-таки ждет его где-то там, в большом мире за ненавистной азкабанской стеной. Сириус не знал, когда и как он выйдет, да и настанет ли этот чудный денек вовсе, но продолжал упрямо цепляться за надежду вернуться и все-все исправить. Повиниться и объясниться, вымарать давнюю ошибку, стоившую ему безумно дорого. Получить второй шанс, возможность прожить жизнь, так бездарно отброшенную в сторону, — и чтобы обязательно вместе с Поликсеной.

Эти глупые мечты спасли Сириуса едва ли не больше аниформы — позволили бросить якорь на пути к окончательному безумию. Но когда Сири все-таки вышел на свободу и немного окреп, все оказалось куда сложнее, чем он представлял себе из азкабанской камеры. В этом незнакомом, совершенно чужом мире были физическое нездоровье и сложные интриги бывших врагов и бывших друзей, ну а финальной авадой в лоб — крестражи проклятого упыря, о которых его просветили заговорщики в Малфой-мэноре… Дурацкая все-таки у него судьба: если не тюрьма, так война…

По коже пробежали мурашки, и Сириус невольно поежился, невзирая на теплое одеяло. Какая же это должна быть дрянь, какая мерзость, если даже очарованный самозваным Лордом братец не просто отшатнулся — а пошел на предательство, костьми лег, чтобы только уничтожить своего кумира с концами. Со всякими темными делишками Блэки всегда были на «ты» — когда-то Сириус гордился тем, что и в этом вопросе тоже оказался белой вороной, а теперь вот остро жалел. Идиотом себя чувствовал — ну надо же было так не подфартить магической Британии, что проблему крестражей придется решать именно ему, самому никчемному из Блэков…

Конечно, до совершеннолетия ничему серьезному их толком и не учили — кроме техники безопасности разве что. Да и после вводили в курс дела постепенно, позволяя набраться опыта и набить шишек — в противном случае, род загнулся бы еще века назад, с их-то семейным темпераментом… И все равно это никак не могло послужить Сириусу оправданием. Он специально пренебрегал обучением, бравировал своей нарочитой безграмотностью — и теперь совсем не знал, как ему быть и куда бежать.

Крестражи… Вопиющее нарушение одного из основных законов природы. Даже вчерашний школьник Реджи проникся тем, насколько мерзкой штукой они были. Проникся — и безропотно взялся за гуж, молча и без жалоб, его умненький и обстоятельный младший братец… И может, маменька все же была права, передавая право наследования именно ему…

Сириус стиснул зубы, потому что при одной мысли о брате в горле зародился глухой и тоскливый скулеж. Реджи-Реджи… такой умный и такой глупый. Сири мог понять, почему тот не пришел за помощью к нему — они никогда толком не ладили, хотя в глубине души Сириус все-таки любил этого занудного засранца, — но почему маменькин сынок Регулус не обратился к Вальбурге? Почему не поставил в известность отца? Хотел сперва разобраться сам? Это было вполне в его стиле, Реджи всегда был тихушником с планами на все буквы алфавита…

Где теперь лежат его кости? И есть ли у его идеального младшего братишки могила — хотя бы маленький безымянный холмик в лесу?..

Тогда, чудным душистым летом 79-го, когда после пьяного спича Сириуса на свадьбе друзей терпение маменьки наконец лопнуло, Сири ужасно злился на брата. Он привык к тому, что любые его выходки заканчиваются пшиком: ну побесится маменька, ну кинет в него вазой, подумаешь… В глубине души Сириус всегда знал, что в любой момент сможет вернуться и что двери Гриммо распахнутся перед ним по первому слову, — а тут вдруг засомневался. Он по-прежнему оставался урожденным Блэком и старшим сыном своих родителей, но больше не был наследником и женихом Поликсены… не нужен был, в общем. И вроде бы все к тому шло, и именно этого Сири так упорно добивался, но когда оно все-таки случилось, вдруг остановился и крепко призадумался — занятие для него непривычное.

А затем Реджи пропал без вести незадолго до собственной свадьбы, назначенной на середину осени. Как в воду канул — и в поисках брата Сириус перевернул вверх тормашками весь Лондон. Он собирался даже явиться на Гриммо с повинной и объединить силы с родителями, но всюду опоздал: в декабре, в разгар эпидемии драконьей оспы, умер отец, а маменька подняла щиты и заперлась внутри. Теперь понятно, почему: готовилась к мести за Реджи, обхаживала братьев Лестрейнджей и старшего Малфоя, — а тогда не было понятно ни драккла. Так и вышло, что Сири потоптался на пороге дурак дураком и с поджатым хвостом возвратился в охотничий домик дяди Альфарда… Пить, кутить, сражаться — и все время, каждую дракклову секунду, думать, что стоило ему уйти, как все тут же рухнуло, как карточный домик. Регулус из его кошмаров был всюду прав: Сириус должен был остаться. Обязан был взять на себя ответственность… Вырасти уже наконец.

И вот он вырос — как дурацкий бонсай, перекособоченным, — и ставки выросли вместе с ним. И больше некуда бежать и свалить собственную ношу тоже больше не на кого…

Во всей этой безумной круговерти был только один несомненный плюс: невеста, к которой Сириус возвращался из небытия, его полумечта-полуявь, оказалась вовсе даже не невестой, а сразу законной женой. От всех этих перемен впору было рехнуться заново или и вовсе выйти в окно, но Азкабан, хотя и отобрал у него почти все, дал Сири кое-что взамен. Непривычное для него терпение. Чуточку мудрости. А еще готовность ждать — сколько понадобится, хоть целую вечность: ему больше некуда было торопиться.

Когда-то Сири спешил жить, любить и жадно искать все новые и новые удовольствия — и чтобы обязательно побольше, послаще, поярче, — но парадоксальным образом заточение научило его отличать наносное от по-настоящему важного.

И Поликсена совершенно точно относилась ко второму.

Он очень боялся напортачить с ней, как тогда, а значит, нужен был солидный план — еще одна штука, которой прежний Сири себя не утруждал. Потому перво-наперво он тщательно обдумал все, что произошло за годы его отсутствия и за месяцы после возвращения, и наконец пришел к выводу, что в мире оставались только три константы.

Во-первых, к его разочарованию, они с Паркинсон по-прежнему не могли найти общий язык. Тем не менее Сириус не спешил опускать руки: на этот раз у него могло все получиться как надо. На его стороне были обстоятельства и устои, те самые ветряные мельницы, с которыми Сири когда-то так упоенно сражался: они женаты и вместе воспитывают ребенка, который Поликсене дорог. Гарри она точно не оставит — уж это Сири успел прояснить. Он не до конца понимал, когда и как бывшая невеста успела прикипеть к его крестнику, но все равно был благодарен ей за заботу о парне — сыне людей, для Поликсены не важных и не особо приятных, но родных для него самого.

Из этого проистекал важный вопрос: зачем вообще ей понадобилось выходить за Сириуса замуж, да еще таким изощренным способом? Только ради права опеки над Гарри? С Поликсеной не бывало просто, и Сири полагал, что теперь знает полный ответ: дело было еще и в его собственности, как бы обидно это ни звучало. В свете возможного возрождения Волдеморта Поликсена хотела во что бы то ни стало сохранить Гарри жизнь, и проще всего было это провернуть, спрятав мальчишку на Гриммо. Сириус поступил бы так же, случись у него нужда, и было приятно осознавать, что хотя бы в этом их мысли совпадают. И, если он прав, это была еще одна причина для благодарности, хоть и с горьким привкусом: все-таки не ждала, какой бы наивной ни была такая надежда…

Помимо этого, оставалось еще кое-что — и, пожалуй, самое важное. Сири не был гением, как некоторые носатые, но и дураком не был тоже и вполне мог сложить два и два. Его торжественная амнистия случилась ровнехонько после свадьбы: видимо, кто-то в оппозиции к Паркинсонам потянул за нужные ниточки — и заживо похороненный Сириус Блэк внезапно вышел на волю. А это значит, он обязан Поликсене не только жизнью, но и долгожданной свободой…

Блэки платят свои долги, и он отплатит ей тем, что станет по-настоящему хорошим мужем, лучшим мужем, какого только можно пожелать. Впереди у них была долгая совместная жизнь, и Сириус намеревался постараться на славу и сделать эту жизнь счастливой — лишь бы Поликсена дала ему такую возможность. Впрочем, шанс был, и немалый…

Думать так было цинично, но Сири не понаслышке знал, что менять статус-кво — тяжелый труд; еще бы ему не знать, учитывая, что он потратил на это неблагодарное дело всю свою юность. Если у Поликсены не будет по-настоящему веской причины, чтобы взбрыкнуть, если лично он, Сири, не даст ей никакого повода — то она почти наверняка останется с ним. Такова уж человеческая натура, люди склонны к инерции… и Поликсена сперва останется, а затем постепенно оттает и привыкнет: и к нему, и к угрюмому колориту Гриммо, и к заботе Кричера, — как привык сам Сириус, а ведь он был упрямее гиппогрифа. К тому моменту Сири успеет узнать ее намного лучше и подобрать к ней ключик, сумеет воплотить в явь свою лихорадочную мечту…

К сожалению, существовало мордредово «во-вторых»: вокруг Поликсены по-прежнему увивался Снейп, и вот эта конкретная новость Сириуса совсем не порадовала. Опечалила, скажем прямо, и вздыбила шерсть на холке Бродяги, до поры до времени спящего внутри. Он уже видел Северуса вскоре после своего освобождения, но почему-то не придал его визиту на Гриммо особого значения. А теперь вот сопоставил пару фактов — и всерьез насторожился.

Сириус хорошо понимал, что с его заключением для всех остальных время не остановилось. Он догадывался, что у Поликсены было «прошлое» — в конце концов, с момента его побега из дома прошло ни много ни мало шестнадцать лет, одиннадцать из которых Сири провел за решеткой. Он совсем не ожидал, что невеста будет самоотверженно хранить целомудрие, — не та натура, на ее месте Сириус тоже не стал бы куковать за пяльцами. Он считал, что готов к паре-тройке скелетов в шкафу, и даже смирился с наличием в жизни Поликсены Гиппократа Сметвика — хотя в дружбу между мужчиной и женщиной никогда не верил.

Но Северус Снейп был случаем особым. Кто знает — может, Сири и сумел бы переступить через давнюю вражду и скрепя сердце принять еще одного приятеля своей супруги, если бы не проклятый запах. Раньше, обоняя свежий грозовой аромат, который Поликсена приносила на Гриммо после выходных, Сири просто недоумевал: не такая уж и дождливая выдалась весна. Но затем столкнулся нос к носу со Снейпом в интерьерах Малфой-мэнора — и все тут же встало на свои места. Как любой зельевар, тот не мыслил жизни без чистящих чар, а потому пахло от Снейпа точно так же, как с некоторых пор от Поликсены, — проклятым озоном…

Каждые выходные, ну надо же. Как по расписанию. Очень хотелось прижать старого недруга к стенке и потребовать держаться подальше от чужой жены, но Сириус собирался сыграть вдолгую. Лобовая атака тут никак не годилась — он понял свою давнюю ошибку и не собирался снова раздавать ультиматумы направо и налево. Нужно было найти способ, который позволил бы ему остаться в глазах Поликсены «хорошим парнем», — трюк, никак не дававшийся прямолинейному Сири в Хоге.

Потому что оставалось еще и «в-третьих»: Сириус уже достаточно пришел в себя, чтобы взглянуть на свои чувства пристально и непредвзято. Пора было признать, что за прошедшие годы в его отношении к Паркинсон ничего не изменилось. Еще тогда, до Азкабана, Сири всерьез подозревал, что его уход из дома — большая ошибка, но почему-то верил, что у него полно времени, чтобы разобраться в себе и все исправить. Считал себя бессмертным, всемогущим и незаменимым… Заточение расставило все по своим местам — и Сириус намеревался прожить свою новую жизнь совсем иначе, не теряя даром ни минуты. И уж точно не в гордом одиночестве.

Так что этот гордиев узел следовало распутывать постепенно, и начать нужно было именно с Поликсены. Если что Сири и понимал в своей жене, так это то, что та терпеть не могла принуждения — а потому грядущий разговор должен проходить без давления, в спокойной и расслабленной обстановке. Сириус — то ли по характеру, то ли из-за охотничьих инстинктов Бродяги, — привык к резким движениям, а с ней нужно было действовать совсем иначе: мягко и исподволь. Так знакомятся с кошкой — не хватают ее рывком, а сперва протягивают руку, чтобы та привыкла к новому запаху и расслабилась, а потом уже сама, по своей воле, запрыгнула на колени…

Снейп не зря числился мордредовым гением и понял эту простую истину давным-давно, но Сири не спешил унывать: даже огромная фора далеко не всегда приводит к победе.

* * *

К пасхальным каникулам Джинни уже почти смирилась с тем, что в Хогвартсе невозможно уединиться. В заброшенные классы просачивались привидения и забредали хихикающие парочки; в библиотеке постоянно шептались и обменивались записками, а с потеплением еще и снаружи стало не протолкнуться — все спешили помесить ногами весеннюю слякоть и пощеголять без шапок и шарфов. Дурацкая романтика — как будто от нее есть хоть какой-нибудь прок…

Потому, когда Джиневра завернула за третью теплицу, куда порой приходила подумать в тишине и спокойствии, и застала в узком коридоре между стеклянными стенами Лонгботтома, она даже не удивилась. Странно было другое: Невилл просто стоял, заложив руки за спину, и задумчиво, с прищуром, смотрел на деревянную решетку, прислоненную к одной из стен, — так, словно пытался ее загипнотизировать.

— Привет, — буркнула Джинни и вяло помахала ему рукой. Лонгботтом кинул на нее косой взгляд и, подумав, кивнул. Ей тут же стало не по себе: Невилл был единственным второкурсником, которого Джиневра ну вот совсем не могла раскусить — он вроде был совершенно безвредным, но иногда глядел так, будто прикидывал, под каким именно растением лучше всего закопать труп.

Однако Шляпа, видимо, не зря отправила Джинни на факультет храбрецов, потому что уже через секунду она поймала себя на том, что спрашивает:

— Что делаешь?

— Трасфигурирую решетку, — помедлив, пояснил Лонгботтом — и было заметно, что он не горит желанием общаться.

— Без палочки? — уважительно уточнила она, и он снова кивнул. Джинни задумалась, подбирая следующую фразу. Говорить с Невиллом было совершенно невыносимо, каждое слово нужно было тянуть клещами, но Джиневра слишком устала быть одна. Ее попытки уединиться проистекали вовсе не из желания ни с кем не общаться — просто она больше не могла наблюдать за чужими дружными компаниями. Наблюдать — и страстно им завидовать…

Все оказалось совсем иначе, чем Джинни намечтала себе в «Норе», — первый курс был почти на исходе, но она так и нашла себе товарищей, что же касается Драко… Думать о Малфое по-прежнему было неприятно, но уже не так, как прежде, и Джинни заставила себя посмотреть правде в глаза: о Драко давно пора было забыть. У них уже никогда не будет вальса в Большом зале, и стать Джиневрой Малфой ей тоже не светит…

Мама жестоко ошиблась: ее любимая дочка вовсе не была самой умной, самой красивой и самой талантливой девочкой на всем белом свете. Мама хотела как лучше, но тем сокрушительнее оказалось столкновение с реальностью, в которой Джинни никак не находилось места. Ее не хвалили на уроках, кроме разве что Полетов, и не искали ее компании. Просто седьмая Уизли, еще одна рыжая голова за факультетским столом, отличающаяся от братьев только полом и своими дурацкими овечьими кудряшками. Если завтра она возьмет и провалится сквозь землю — когда спохватятся, что Джинни больше нет, и спохватятся ли вообще?

Джиневра правда не хотела обвинять маму, но ей все равно было обидно и горько. Чистокровные смотрели на нее свысока («семья Предателей крови!»), а детям из-за Барьера быстро наскучили однообразные рассказы о «Норе» и об Оттери-Сент-Кэчпоул. Артуровские легенды, на которых она выросла, тоже не вызывали у магглокровных интереса; и наоборот — несмотря на должность и увлечения папы, Джинни по-прежнему путала телевизор и телефон…

Можно было как-то прибиться к Рону, но тот ни на шаг не отходил от своей белобрысой подружки из «воронов», и ему совсем было не до младшей сестры. С близнецами разница в возрасте была слишком уж велика, к тому же с ними Джинни чувствовала себя третьей лишней. Ну не с Перси же ей дружить, в самом деле!

Она очень надеялась пройти отборочные в команду и найти друзей там, но когда они еще будут, те отборочные… и пройдет ли их Джиневра? Одно дело — летать дома на старенькой метле, зная, что братья всегда уступят и поддадутся, боясь прогневать маму; и совсем другое — соревноваться всерьез, да еще если за плечами соперников будут частные уроки, и оседлают эти соперники вовсе не медлительные школьные «Чистометы», а те же «Нимбусы» или «Молнии»…

— Тоже не находишь себе места? — неожиданно проницательно спросил Лонгботтом, и Джинни вздрогнула и вынырнула из своих мрачных мыслей.

— Так заметно, да? — поколебавшись, спросила она, и Невилл пожал плечами. Вообще в его немногословности было что-то успокаивающее, и Джиневра даже приободрилась. — Не понимаю, что я делаю не так. У тебя тоже нет друзей?

Невилл задумался. Обычно Джинни не любила долгие паузы, они ужасно ее бесили, — но в этот раз после первого укола раздражения ей вдруг стало совершенно все равно. Ну нужно человеку хорошенько подумать, что ты тут будешь делать? Не хоровод же вокруг него водить… Она подошла ближе к стеклянной стене оранжереи, повернувшись к Невиллу спиной, и принялась рисовать в пыльных разводах человечка.

— У меня есть приятели, — наконец сообщил Невилл, и его интонация сказала Джиневре больше, чем слова. И вовсе он не тихоня, — подумала она. Просто надо обращать внимание не на то, что он говорит, а на то, о чем молчит.

— А у меня — братья, — в тон Лонгботтому отозвалась Джинни, не поворачивая головы. — Видимо, потому мы и торчим тут в одиночестве.

— Если мы торчим тут вдвоем, это уже не одиночество, — педантично поправил Невилл, и Джиневра спрятала улыбку в уголках губ.

— Зачем тебе трансфигурировать решетку? — она повернулась к нему, заложив руки за спину, и качнулась туда-сюда на пятках. — Да еще и без палочки?

— Я хорошо лажу с растениями, профессор Спраут очень меня хвалит, — зашел издалека Лонгботтом. Он говорил медленно и обстоятельно, и еще недавно Джинни не поверила бы, что может спокойно слушать такой неторопливый рассказ. — И мне пришло в голову, что дерево, даже мертвое, — это ведь тоже растение. А значит, в теории оно должно откликаться мне лучше, чем любые другие материалы.

— Допустим, но зачем тебе, чтобы оно откликалось? — переспросила Джинни. — Ну трансфигурируешь ты решетку… во что, кстати?

Внезапно Невилл широко улыбнулся, и она ошеломленно заморгала, потому что улыбка красила его просто невероятно, — словно в темной ночи загорался маяк. Неведомо куда исчезали пухлые щеки и лопоухость, и сразу становилось ясно, что Лонгботтом просто прячется за ними, когда не хочет, чтобы на него обращали внимания.

— Хочу устроить семье сюрприз, — безмятежно сказал он и, снова повернувшись к решетке, повел правой рукой. Прутья дрогнули и медленно поползли в стороны, раздвигаясь посредине. На лбу Невилла — между прочим, высоком лбу, и как Джинни раньше не замечала? — выступили мелкие капли пота. Наконец решетка снова застыла, разойдясь в стороны наподобие буквы «V». — Бабушка очень переживала, что я сквиб, так что на летних каникулах я покажу ей, чему научился. Пускай порадуется за меня.

— Ты — и сквиб? — удивилась Джиневра — и тут же отвела взгляд. Точно, Лестрейнджи и их печально известный налет… и Рон вроде бы упоминал, что Невиллу плохо дается Зельеварение и он даже берет уроки у Драко… Как ни странно, но впервые мысль о Малфое не задела внутри ни единой струнки. — Глупости! Ты кто угодно, но не сквиб. Беспалочковая трансфигурация — это же… это…

— Очень неожиданное умение для такого тюфяка, как я, — жестко сказал Невилл, снова становясь совсем незнакомым, и Джинни замолчала, глядя на Лонгботтома во все глаза. Так вот какой он на самом деле — как солнечный луч на острой кромке клинка… — Я тоже думаю, что мой сюрприз удастся на славу.

* * *

Деревенька была довольно неказистой: в лощине между двумя холмами пряталось с десяток извилистых улиц. К поросшим редкой травой склонам зябко жались однообразные домики, а у покрытой потемневшей брусчаткой площади вздымался шпиль церкви — единственного высокого здания на всю округу. Невеликие размеры деревни только подчеркивало то, что прямо напротив дома Божьего располагался паб «Висельник», с краю к площади примыкало отделение почты, и вместе эти три учреждения составляли весь центр здешней цивилизации. Даже больницы в деревне не было: приходилось обращаться к фельдшеру, а с чем-то посерьезнее — ездить в соседний городок Грейт-Хэнглтон. Школы не было тоже — расформировали за ненадобностью с десяток лет назад.

Все это Патрокл узнал, заняв в пабе стол у окна с видом на площадь и заказав себе кружку пива. Будь у него выбор, он выпил бы вина или вовсе чего покрепче, но в наличии было только пиво — накануне Литтл-Хэнглтон бурно отмечал какой-то местный праздник, и запасы бармена поиссякли. Пиво было темным, горьким и пенистым, а настроение паршивым, как раз под стать весенней слякоти снаружи, и оно ухудшалось с каждой минутой, проведенной в этой дыре.

Патрокл вздохнул, покачал головой и выпил еще. Перед ним расстилалась понурая жизнь по мотивам услышанного краем уха: кое-как отучиться в школе, затем найти работу в соседнем Грейт-Хэнглтоне, из года в год выращивать овощи в огородике, воскресным утром ходить в церковь, а сразу после службы пересекать площадь и заглядывать в паб. Там пить невкусное пиво и жаловаться на неурожай и подагру… а потом умереть от разрыва язвы, потому что фельдшер не сумел оказать помощь в нужном объеме, и упокоиться здесь же, на обветшавшем кладбище…

Ну а самым неприятным было то, что пока что Патрокл так и не сумел понять, почему Абраксас назначил ему встречу именно здесь — из всех возможных мест. Зачем вообще старшему Малфою понадобилось их рандеву? На ум приходило только одно объяснение, и Патрокл мысленно дал себе зарок больше никогда не доверять Люциусу в таких вопросах.

— Славный денек, — светски заметил наконец появившийся Абраксас, подойдя к столику Патрокла и величественно кивнув ему в знак приветствия. Судя по тому, что его эффектная мантия и длинные светлые волосы не привлекли ничьего внимания, на нем тоже были магглоотталкивающие чары. — Давно ждешь?

— Вам действительно это интересно? — скептически усмехнулся Патрокл, и Абраксас прищурил глаза и вернул усмешку.

— Нет, но я слишком хорошо воспитан, чтобы не спросить, — и благодушно добавил: — Тебе стоило бы взять с меня пример.

— Конечно, папа, — фыркнул Патрокл, и Абраксас снисходительно покачал головой, садясь по его левую руку: мол, дерзи-дерзи, мальчишка, тебе повезло, что сегодня я сыт. Пора было остановиться, но от усталости и отчаяния Патрокла несло по кочкам едва ли не впервые за много лет. — У вас с maman ведь все серьезно? Вы же не станете вероломно пользоваться ее женской слабостью?

— Когда ты лезешь на рожон, — сказал Абраксас очень ласково, и Патрокл почувствовал себя глупым маленьким щенком, задирающим матерого зверя, — то становишься очень похож на свою сестрицу. Хорошая девочка, искренняя. Такое в наше время редкость.

— Потому что дураков с душой нараспашку выбивают первыми, — понятливо подытожил Патрокл, усилием воли беря себя в руки. — Прошу прощения, Абраксас. Ваши отношения с моей матерью меня не касаются. Впрочем, если вы решите обвенчаться, я буду только рад укреплению нашего союза.

— Люций тоже будет вне себя от счастья, — саркастично заметил Абраксас, похлопывая себя по ладони сложенными перчатками и с интересом осматриваясь по сторонам. — Возможно, даже согласится поднести нам на свадьбе кольца. Скажи мне: мой сын ведь сам давно отец — так отчего он дуется на меня, как годовалый карапуз?

— Люциус вами очень дорожит, — дипломатично заметил Патрокл.

— Дерзким ты был куда забавнее, — разочарованно покачал головой Абраксас, и это почему-то укололо больнее, чем Патрокл ожидал. Он никогда всерьез не думал о том, какие части себя он безжалостно отсек, пойдя по ожидаемому от наследника пути самоконтроля и сдержанности. — Ты ведь уже понял, зачем мы здесь?

— С удовольствием позволю себя просветить, — съязвил Патрокл, злясь одновременно и на Малфоя, и на себя самого. Он стал главой семьи слишком рано и успел отвыкнуть от того, что кто-то может быть вправе поучать его. Дерзким он, видите ли, забавнее… — Но предположу, что все дело в том, что Люций оказался слишком уж Малфоем, и его Обливиейт был талантливой игрой на публику. Вы ведь все помните, верно?

— Вам крупно повезло, что для Люциуса слово «семья» — не пустой звук, — веско сказал Абраксас, а затем довольно улыбнулся, совсем как его внук, словно ему не терпелось потереть руки и закричать «ага!». — Ваша шайка-лейка зашла в тупик, и без моей помощи вы так и продолжите ходить по кругу.

— А говорили, что не слышали о крестражах, — укоризненно покачал головой Патрокл. — И я вам даже поверил. Как вы умудрились обойти веритасерум? Научите, что ли, — полезное умение.

— Я действительно ничего о них не знаю, — пожал широкими плечами Абраксас, и Патрокл внезапно позавидовал его молодцеватости. Ему самому тоже хотелось бы стареть точно так же, с небрежным шиком и элегантностью. Доживет ли он до возраста Абраксаса, если Лорд вернется? Вот уж вряд ли. — Но я знал Тома лучше, чем кто-либо еще, даже Натан Лестрейндж.

— Так и думал, что вы не случайно выбрали эту дыру, — понимающе кивнул Патрокл, поглаживая указательным пальцем ручку своей кружки. — И как Риддл с ней связан? Родился он в Лондоне, жил там же…

— Здесь он совершил одно из своих первых убийств, — просто и буднично сказал Абраксас, и Патрокл подобрался. — Однажды летом, перед шестым курсом, мой лучший друг связался со мной по сквозному зеркалу — я снабдил его специально, чтобы не гонять сов в этот ужасный приют, создавая Тому лишние проблемы с магглами…

Абраксас говорил тихо и глухо, словно вспоминая то далекое время, когда никакого Лорда и в помине не было, а был просто Том, обаятельный и подающий большие надежды староста Слизерина.

— Он разбудил меня посреди ночи и бормотал что-то бессвязное, что-то про семейную встречу, которая пошла не по плану. Впрочем, даже спросонья я понял главное: Том кого-то убил. Утром я связался с ним снова, чтобы протянуть руку помощи, но он посмеялся над моей наивностью. Сослался на неудачный розыгрыш… Риддл всегда меня недооценивал.

Губы Абраксаса болезненно искривились, словно ему до сих пор было обидно.

— Уже тогда между нами чувствовалась дистанция, и существовали вещи, о которых было безопаснее не говорить. Это был последний раз, когда Том проявил слабость, и было видно, что он этого стыдился. Тогда я притворился, что поверил и забыл, но лет через десять после выпуска все-таки начал копать. И нашел Литтл-Хэнглтон, где одной летней ночью в доме на холме погибли трое людей по фамилии Риддл. Мужчина, годившийся моему другу в отцы, и его собственные пожилые родители. Звали мужчину тоже Томом… хотя очевидно, что он был Томом-старшим.

— Опасное знание, — сказал Патрокл пересохшими губами. Выйди оно наружу до того, как Лорд подмял под себя старые семьи, — и политической карьере Риддла пришел бы конец. Азкабан его, может, и не ждал бы, но роль представителя чистокровных интересов ему точно не светила — нашли бы кого-то попроще, потусклее, но зато без скелетов в шкафу… Патрокл был уверен: пойми Риддл, что Абраксас все же раскопал его тайну, он не пощадил бы школьного приятеля. — Почему вы не оставили эту историю в покое?

— Уже тогда Том нацелился на большую политику, — отрешенно сказал Абраксас, невидяще глядя в окно в пыльных разводах. — Он просил представить его нашим с Натаном отцам, и было ясно, что рано или поздно его ждет успех. Видишь ли, тогда старые семьи всерьез обеспокоились изменением демографической ситуации: магглокровок становилось все больше, они все активнее лезли в бизнес и политику, толкались локтями и капали слюной, желая переделить наш экономический пирог заново, оттяпать себе кусочек пожирнее. Их не устраивало перекладывать бумажки в Министерстве — они хотели делать палочки, амулеты, заниматься ингредиентами… вытеснить нас из собственного мира, занять наше место. Перепахать все до основания и выкорчевать то, что не укладывалось у них в голове, — то есть, почти все. Чистокровных спасало только то, что выходцы из-за Барьера были разобщены, у них не было толкового лидера — и его появления никак нельзя было допустить.

Абраксас перевел взгляд на Патрокла и криво усмехнулся.

— Потому наши родители искали подходящую фигуру — харизматичного полукровку, способного объединить общество и исподволь направить события в нужное русло… Том попал в нужное место в нужное время и зашагал к успеху семимильными шагами. У него были интересные идеи: например, он полагал, что дети из-за Барьера попадают к нам слишком поздно для ассимиляции. Том предлагал оказывать помощь семьям и организовывать летние лагеря задолго до поступления в Хогвартс… Он хотел, чтобы пришлые дети считали настоящей родиной именно магический мир.

— Разве магглокровные пошли бы на такое? — скептически покачал головой Патрокл, и Абраксас с усмешкой кивнул.

— Пошли бы. Даже побежали бы — Том умел зацепить за живое. Никому не нравится оказываться в чуждой среде уже подростком и вечно попадать впросак — а после выпуска мыкаться и набивать шишки, не зная правил игры…

Он посерьезнел и сухо добавил:

— Впрочем, это совсем неважно — наши отцы держали Тома на коротком поводке и не давали его идеям ход: в какой-то момент стало ясно, что он хочет по-настоящему влиять на ход событий, а не просто улыбаться с трибуны. Сколько волка ни корми — все в лес смотрит, а с Томом получилось и того хуже: с течением времени его идеи становились все радикальнее, а тяга к безраздельной власти — все заметнее… Он совсем не умел ее скрывать. Теперь я думаю, что дело было не только в разочаровании и нереализованном потенциале, но и в крестражах.

Абраксас тяжело вздохнул и крепко, до белых костяшек, сжал перчатки.

— Я всерьез подозревал, что однажды Том сорвется с цепи, и припомнил его давнюю тайну. Отец учил меня, что информация ценнее золота: компромат карман не тянет, мало ли как повернется жизнь… не то чтобы я действительно собирался топить собственного друга, но так мне было спокойнее спать.

— Если бы он узнал…

— Я был слеп в отношении Риддла, — признал Абраксас и повесил голову. — Он был моим другом, лучшим другом — как Люциус для тебя, и даже ближе. Я никогда его не боялся, даже когда стало понятно, что Том из себя представляет, — я просто не умел его бояться. Я так и не пустил компромат в ход: когда он еще имел вес, я все сомневался и тянул, а когда конфронтация стала неизбежна, разыгрывать эту карту было слишком поздно. Слишком опасно. К тому моменту наши с Натаном отцы уже почили, а мы были слишком слабы и не удержали Риддла на привязи. К тому же, Люциус успел принять Метку нового образца, а разговаривать с Томом по-человечески стало невозможно даже мне.

— Нового образца? — недоуменно нахмурился Патрокл, и Абраксас перевел на него светлый взгляд и улыбнулся неожиданно по-доброму, без малейшей тени насмешки.

— Вы же не думали, что мы с Приамом хотели именно этого? Чтобы вы приняли Метку именно такой? — укоризненно и мягко спросил он, и Патрокл отвел взгляд: вообще-то, именно так они с Люциусом и думали. Особенности Метки оставляли мало простора для воображения, как и тот факт, что отцы привели их к Лорду чуть ли не за руку. Патрокл отлично все помнил, как будто это было вчера: закатанный до локтя рукав и тяжелую ладонь отца на плече… — Видишь ли, накануне Приам снова схлестнулся с Томом: Риддл хотел сам принимать решения, а не просто торговать лицом, а Приам, как и наши отцы до него, видел его исключительно в роли удобной марионетки, говорящей головы…

Патрокл слушал очень внимательно, почти затаив дыхание: хоть он и знал, что лагерь Лорда никогда не был идеологическим монолитом, в тайные интриги того времени его не посвящали. Слышать имя собственного отца в роли главного противовеса Лорду было тревожно, но одновременно захватывающе. Патрокл знал, что они с Риддлом на самом деле не ладили, но никогда не подозревал истинный масштаб их противоречий. В открытую указать Лорду на его место… против воли Патрокл почувствовал почти детские восхищение и гордость за отца, густо замешанные на запоздалом страхе за его жизнь.

— Это была идея Тома, — продолжал Абраксас, бездумно лаская одной рукой перчатки, которые крепко сжимал в побелевших пальцах другой руки, словно никак не мог решить, что с ними делать. — Он соглашался пойти на мировую, признать главенство старых семей, если в качестве ответного жеста доброй воли наследники примут Метку… Твой отец не доверял Лорду и пришел за советом ко мне. Приам представлял партию тех, кто никогда не принадлежал к старой гвардии Тома; они хотели сперва понять, что Метка представляла из себя… Я рассказал ему историю Вальпургиевых рыцарей и показал собственный знак. Убедил, что принятие Метки ничем эдаким не грозит, и даже подал личный пример, приведя к Тому Люциуса и велев сыну первым подставить предплечье…

— Я помню, — кивнул Патрокл — настороженный взгляд друга было невозможно забыть. — Я принял Метку через неделю после него.

— Так и было, — подтвердил Абраксас, старея на глазах. — А когда последним ее получил молодой Розье, Том показал нам, отцам, власть, которую обманом обрел над вами. Мой гениальный друг сумел втайне изменить природу Метки, оставив сам знак нетронутым… Понимаешь ли, Патрокл… та Темная Метка, которую приняли мы, его школьные друзья, и та, которой он заклеймил вас, не имеют ничего общего, кроме вида и названия. Наш знак служил для связи, не более, — по нему нельзя было ни отыскать, ни причинить боль. Перстень-печатка, только на коже… А ваш оказался рабским клеймом. Так Том получил себе ценных заложников.

— Он просто использовал вас втемную, — догадался Патрокл, и по его позвоночнику пробежал холодок понимания. — Лорд знал, что отец обратится к вам за консультацией, потому что мы с Люциусом дружили, — а вы его успокоите.

— Том меня поимел, — выплюнул Абраксас, и Патрокл удивленно распахнул глаза — прежде тот никогда не позволял себе таких выражений. Малфой продолжил резко и отрывисто, будто даже спустя столько лет горечь признания жгла ему губы: — Щегольнул мной как живой рекламой. Заклеймил моего сына, как скот. А потом как ни в чем ни бывало продолжил давать задания, ожидая прежней лояльности. Тогда я понял, что это конец, что нам больше не по пути, но было уже слишком поздно.

— И вы ввязались в заговор леди Вальбурги, — понял Патрокл: мозаика складывалась прямо на глазах.

— Не сразу, он зрел медленно и исподволь… Впрочем, я изначально знал, что это безнадежно, — обреченно махнул рукой Абраксас. — И жизнь показала, что я прав. После смерти Ориона я по-прежнему поддерживал с Вальбургой связь и даже тайно наведывался в Британию, но к тому моменту окончательно разочаровался. Том был помешан на контроле и никогда не подпустил бы к себе убийцу… Но мне нужно было заявить свое несогласие хоть как-то, иначе я потерял бы всякое самоуважение. Человеку нужно продолжать трепыхаться, даже когда никакой надежды нет.

Он взглянул в глаза Патроклу, и тот поежился от этого пронзительного взгляда в упор.

— Почему вы не сказали нам? — процедил он сквозь зубы. От всех этих откровений Патрокл чувствовал почти физическую боль, как от сильного удара в живот. — Почему ни вы, ни отец, ни дядюшка Ренар, ни один из вас, таких умных и взрослых, не объяснил, что на самом деле произошло? Мы ведь верили, что все идет по плану. Мы доверяли вашим решениям. Вы велели принять Метку — и мы приняли ее, потому что думали, что вы знаете, что делаете…

— Нам было стыдно, — просто сказал Абраксас, и жаркий гнев Патрокла сдулся, как проколотый воздушный шарик, оставив одно только глухое отчаяние и тоску. — Мы совершили непоправимую ошибку. Было бы так просто признаться, что Том обманул нас, как дошколят, — но война только начиналась. Война сразу на два фронта: с внешним врагом — и с внутренним, еще более опасным. Как бы ты поступил, признайся тебе Приам?

— Я… — начал было Патрокл, но слова, которые хотел сказать, выкрикнуть в лицо Абраксасу, не шли из горла — он знал, что это была просто сладкая ложь. И тогда сказал правду, тяжело роняя слова: — Я потерял бы к нему доверие. Стал бы проверять каждый его шаг.

— Раскол внутри семьи, — кивнул Абраксас, и каждое слово было как гвоздь, забитый в гроб. — Потеря времени и сил. Сомнения и недоверие… Том прекрасно знал, что делал. В тот момент, когда нам следовало встать единым фронтом, мы принялись бы грызться между собой. Взаимные обвинения, старые обиды, конфликт отцов и детей… Мы начинали войну против Тома, Патрокл, и нам нужно было точно знать, что в тылу не назревает бунт.

— Мы имели полное право бунтовать, — холодно отрезал Патрокл, и Абраксас склонил голову, соглашаясь. Почему-то этого простого жеста оказалось достаточно — к собственному удивлению Патрокл больше не злился. Совсем.

— Теперь ты сам отец, — после паузы сказал Абраксас. — И у тебя есть дочь. Представь на секунду, что твой лидер оказался худшим врагом, что он держит твою девочку в заложниках, а ты отдал ему Персефону своими руками — и скажи мне, хватило бы у тебя духу признаться ей и попросить прощения. Расписаться в своей беспомощности. Взвалить на дочку понимание того, что не имеешь ни малейшего понятия, как все это исправить, и что вы летите прямо на рифы.

— Я понимаю, — против воли признал Патрокл. Он уже был на месте Абраксаса, но не было ни Лорда, ни страшной ошибки, — всего лишь несколько лет, которые он мог, должен был провести с Панси, но не провел. Не смог совладать с самим собой, со своей слабостью… Патрокл не раз собирался вызвать ее на откровенный разговор и повиниться, но не мог. Просто не мог. Лучше пускай дочка будет считать его холодным и безразличным снобом, чем потерянным неудачником. Так она, по крайней мере, сохранит веру в то, что за ней стоит взрослый и ответственный человек, а не мальчишка, так и не разобравшийся ни в себе, ни в окружающем мире.

— Когда вы заговорили о крестражах, — тяжело промолвил Абраксас, — я не желал вас слушать. Я растерялся. Мне позволительно: я старый человек, и я заслуживаю дожить свой век в компании любимой женщины, в благословенной Франции, а не носиться по Островам, как бешеная собака.

Он помолчал, мягко постукивая пальцами по плохо отесанной столешнице, и Патрокл неожиданно посочувствовал ему. Будь на месте Лорда Люциус, превратившийся из ближайшего друга в злейшего врага, умерший и грозящий вернуться из мертвых, хватило бы у самого Патрокла силы воли признать, что кошмар вот-вот начнется снова? Или, — жестко продолжил он, бичуя себя от всей души, — он снова заперся бы в своем кабинете, наивно надеясь на то, что как-нибудь да пронесет?

— Но потом я представил себе, что Том все же воскреснет, — продолжил Абраксас. — Мы не знаем, каким человек возвращается с того света, но мне он не нужен никакой: ни вменяемый, ни сумасшедший. Даже хуже, вернись Том адекватным и молодым, в расцвете обаяния и сил, — мы не смогли справиться с ним тогда и уж точно не справимся сейчас, разрозненные и размякшие, а некоторые — еще и постаревшие…

— И тогда вы вспомнили о старой тайне, — вздохнул Патрокл и, поболтав в забытой кружке остатки выдохшегося пива, допил их залпом. Потер висок костяшкой пальца. — Вы ведь не думаете, что один из крестражей хранится в этой дыре?

— Я не знаю, — неуверенно пожал плечами Абраксас, и видеть его таким уязвимым и откровенным было непривычно. Навевало мысли о собственном отце — каким был Приам Паркинсон на самом деле, в тишине своего кабинета, когда Патрокл уходил после короткой аудиенции и оставлял отца наедине с самим собой? Испытывал ли тот сомнения, боялся ли ошибиться? Сожалел ли о принятых решениях и упущенных возможностях? — Но нам ведь сгодится любая зацепка, разве нет? Сначала проверим дом на холме, а затем еще одно местечко — там жила мать Тома со своим семейством.

— Если Лорд спрятал крестражи в спальнях родителей, я в нем очень разочаруюсь, — пробормотал себе под нос Патрокл, вставая. — Прямо сентиментальная барышня, а не великий маг.

— Тому было всего шестнадцать, когда он уничтожил всю свою семью, — печально промолвил Абраксас, глядя на Патрокла снизу вверх. — Еще и эти крестражи… Риддл всегда отличался от остальных, но я никогда не думал, что он зайдет так далеко. И погиб Том не от моей руки, как должен был, а при нападении на годовалого ребенка. Позор — и ему, и мне… Так что я никогда не обольщался, что хоть сколько-нибудь понимаю ход его мыслей.

Примечания:

PayPal, чтобы "Дамы" росли большими и кушали много каши: ossaya.art@gmail.com

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️