Зима жизни (джен)

Энакин перевернулся на бок.

Было холодно. К этому миру спальники так и не довезли, прикрываясь старыми метеосводками. Первую луну еще в прошлом году разнесли, чтобы обрушить ее сепам на головы, и вторая накренилась вслед за первой. Сепы тогда ушли, зато микроклимат приказал долго жить, вырвав с южного полюса ледник. Стылый камень, что они снова пытались отбить, лишь урчал под ногами и вибрировал, как таившееся под ногами чудовище.

Что-то происходило там, внутри…

Надо бы здесь заканчивать, пока мир не треснул к ядреной матери, распылив их по космосу вместе с дохлой луной, сепаратистами и абсурдными планами адмиралов.

Асока заворочалась во сне.

Энакин вздохнул. Она поджала под себя ноги и закинула руку ему на талию. Ей было лучше: она остывала медленней, температура тела была высокой. С ней ему бы тоже могло стать лучше… Теплее.

Он подмял под себя подушку, перевернулся на другой бок. Рука Асоки соскользнула с его тела, ударилась о раскинутые под ними тряпки.

Дурная ночь навевала дурные мысли. Куда хуже, чем те обрывки, что вертелись в голове под грохот снарядов, где думать почти и не доводилось. Там, во всяком случае, обычно недоставало времени на размышления.

Когда они вернулись с прошлой миссии, Оби-Ван не включил в отчет то, что Энакин чуть не умер. Он не упоминал об этом потом, когда они сели на Корусканте, и даже не вспомнил после, когда пришло время разделиться. Да и дело-то, в общем, было плевое, не о чем там было бы говорить, пустой случай из-за недосмотра, но…

Оби-Ван медитировал так же спокойно, как раньше, так же спокойно, как раньше, спал. Сначала рассердился за безрассудство, конечно: «Ну кто так делает на второй год войны, Энакин, ну кто забывает про броню!», — а потом — ничего. Пусто.

Уже позже, на Корусканте, когда Энакин спросил, почему Оби-Ван спокоен, тот даже не понял вопроса.

— Почему ты спокоен, когда я на твоих глазах чуть не умер? — спросил Энакин, глядя ему в глаза.

— Потому что все есть Сила, и все — судьба.

Энакин понимал, что все есть Сила: он чувствовал ее всею своей сутью. Но не Сила грела его ночами, как когда-то Падме. Не Сила обнимала перед сном, как когда-то мать. Не к Силе в Храм он возвращался, а в место, названное домом. Домом, ставшим слишком уж холодным за все то время, что его в нем не было. И не дом ведь поменялся, не дом…

Асока пробормотала что-то во сне, неловко сбила на Энакине одеяло. Он поежился, и вновь перевернулся на спину. Никак не получалось заснуть.

Страшно было не все это: не бойня, не смерть, не тихий ужас в глазах аборигенов из каждого нового мира. Не прошло и пары лет такой жизни, как Энакин научился все видеть ясно, и достаточно быстро следом — не врать себе самому. Война все вскрывает, все выводит на чистоту и показывает обнаженным.

Страшно не то, что есть сейчас — страшно то, что будет, когда война кончится.

Ведь что он имеет?

Вот есть Асока — опять прижалась к его руке, не отодрать — она сейчас с ним рядом. Влюблена в него, хотя делает вид, что нет, а он, что не замечает. Он ее не хочет.

Вот есть Падме — хочет ее до бури перед глазами и хочет с ней быть, а она сторонится. Она сама этого даже не видит, у нее крышу сносит от их секса, вот только сам Энакин уже не тот, что до войны. Ему мало. Секс не важен. А Энакин сам ей не нужен — ей никто не нужен, кроме нее самой, самозабвенной в своей идее, в своей реализации в мир.

Вот есть Оби-Ван. Хотя какой Оби-Ван? Такой же, как и дом в Храме джедаев.

А больше ничего у него и нет. Что было — то ушло под пески, покрылось пылью и копотью, сгинуло в пучине минувшего, да лучше бы и не появлялось. Тогда и дальше был бы дом, и жена бы была, и даже был бы учитель, и был бы друг.

А была только мама, сгинувшая во всей той тьме, что есть — Сила. Она дала ему почувствовать когда-то, что такое семья. Энакин только попробовал это на вкус, сохранил в своей детской памяти, и оно надолго запечаталось внутри, поросло коростой новой жизни, пока ее не содрала война. И теперь то, что обнажилось, болит. Просит снова того же, а того же не может дать ни жена, которой это не нужно, ни учитель, который даже не знает, что это, ни все джедаи разом вместе со всем своим храмом.

Глупо, конечно, но сейчас, после всех усилий, после пятнадцати лет пути, он вновь вернулся к тому, с чего начал. И опять ничего нет, и опять никого нет рядом. А он эгоистично хочет быть нужным, хочет возвращаться домой и знать, что его ждут, хочет знать, что после смерти его будут оплакивать и горевать, а не равнять с Силой, как сошедшееся уравнение. Он хочет настоящую семью, хочет ее до рези в глазах и грудной боли, которая не дает вдохнуть. Хочет детей — двоих — и полный горячей, не джедайской любви дом. Словно сердце, замороженное когда-то, вновь оттаяло. Как весна, неизменно следующая за зимой, как первый луч солнца, который еще не разрушил, но заранее известно — расколет все то, что накопилось за долгую ночь во льдах.

Он готов был оплакивать ту зиму. Он готов был заранее оплакивать и весну, что еще не погубила, но обязательно погубит себя сама вслед за тем, как последняя иллюзия из льда рухнет, и вся та вода, что копилась внутри за жизнь, рванет изнутри наружу.

— Энакин, — Рекс зашел беззвучно и негромко постучал о перегородку. — Время.

Рекс — вот кому он был на самом деле нужен, пока еще не ушла зима. Тут все чисто и честно: не будет его с ними, и всех клонов посписывают, как пушечное мясо, бездарные командиры. Ведь все есть Сила и все есть Судьба, так ведь учат джедаи?

Асока недовольно шевельнулась под боком. И ведь все равно прижалась и все равно согрела. Энакин сжал зубы, с беззвучным стоном зарываясь в подушку.

Да что с ним не так?

Он ведь сделал ее такой сам, и глупо думать о том, что она ребенок — она давно выросла. Он своими глазами видел, как юные мужчины и женщины становились на этой войне стариками.

Он просто ее не хочет. Не любит так. Не сможет себя заставить.

— Ты совсем не спал, — она зевнула: уже научилась замечать по глубине синяков под глазами, как прошла его ночь. Она и сама почти не спала, но ей хотя бы удалось задремать.

— А кто тут спит-то? — проворчал кто-то из-за спины Рекса.

С субординаций в легионе было не очень: Энакин никогда ее в них и не вбивал. Зато у него получилось стать им кем-то вроде отца: все же было в них, почти взрослых мужчинах, слишком многое от детей. И у них тоже почти, почти получилось стать ему семьей.

Все рухнет, как только война кончится.

— Ладно, Скайгай, — Асока хлопнула его по плечу, — так и быть, возьму на себя утреннюю разводку.

Энакин криво улыбнулся ей, когда она перелезала через него к двери.

Под ним опять заскрипел пол. Планета разваливалась по кускам вместе с ними, как и вся их жизнь.

Утренний луч неожиданно ударил в глаз сквозь окно, и Энакин удивленно посмотрел на небо. Вторая луна вновь отклонилась от курса, и солнце, что должно было выйти из-за нее часа через три и до того только светило, внезапно стало печь.

Почти разрушился озоновый слой, пойдет так и дальше — они сгорят тут раньше, чем успеют отбить систему. На глазах запотело стекло.

Энакин вздохнул и поднялся с пола. Если он и переживет эту зиму, то совсем не знает, что принесет весна.

Планета шаталась под ногами, пока он шел к освежителю.

Солнце слепило, как пламя, и играло огнем внутри зеркала так, что казалось, будто глаза желтые. Энакин плеснул в них водой, и она потекла по рукам и шее, словно весь тот лед, что он накопил в себе, уже растаял.