Рождественский патруль (джен)

День был неплох. Потеплело, поснежело, гололёд замело. Всё это вместе радовало Ханнеса до красного румянца на щеках, но вовсе не потому, что эта зимняя пастораль нарисовалась ровненько в канун Рождества. Нет, праздник Ханнес собирался отмечать в тепле своего дома, в продавленном кресле, со старым псом у ног и под вечное бухтение Гертруды, вяжущей клетчатый свитер на диване.

— Ханнес! Чтоб ни капли мне, ясно?!

Даровал же Господь жёнушку! Всего тридцать лет, а ворчит как три тёщи разом! Читал тут как-то Ханнес про какого-то древнего шейха, который завёл шесть жён и сорок четыре наложницы. Даже если не считать последних, то шесть тёщ… Это как он жил с шестью-то тёщами? Хотя восточному шейху хорошо: слово сказал — она и молчит, и вообще сидит на женской половине дворца.

— Ханнес!

— Ни капелюшечки, дорогая! — клятвенно заверил Ханнес и для убедительности вывернул карманы.

Гертруда скрестила руки на груди, сверкнула глазами и, круто развернувшись, скрылась в доме.

Ханнес заправил карманы обратно в пальто и неторопливо зашагал по деревне. Была у Управления полиции графства такая традиция: под Рождество отправлять всех служащих в патруль по вверенным территориям. Ханнесу вот надо было обойти Оттери-Сент-Кэчпоул и заглянуть в каждый отдалённый домик, а значит, ему предстояло провести весь день на улице.

Сержант усмехнулся и достал из капюшона фляжку. Отпил, обернулся — не выглянула ли бдительная Гертруда из окошка? — и спрятал фляжку в карман, поближе к рукам.

С деревней проблем никогда не бывало. Иногда приходилось ругаться со старым Хоббсом, очень не любившим легавых, или отбиваться от клюки проклинающей всех старухи Шервуд. Но противные старикашки были злом известным и понятным, а вот домики в глуши…

Они стояли с северной стороны Оттери-Сент-Кэчпоул, за грядой холмов, и жили в этих домах крайне странные люди. Пожилая чета Фоссетов, в огороде которых кто-то вечно вопил дурными голосами. Семья Рал с шебутной четырёхлетней дочкой, которая выдумала странных зверей-магглов. Слегка безумные Арлерты из дома, похожего на корабль.

Но больше всего Ханнес не любил Нору, заброшенный дом, стоявший дальше всех. Кажется, когда-то это был приличный одноэтажный коттедж с мансардой. Но потом хозяева пристраивали к нему всё новые и новые комнаты… почему-то исключительно вверх и как будто по спирали. В общем, жуткая получилась махина. Неудивительно, что уже лет десять там никто не жил.

Нора стояла дальше всех от деревни, и Ханнес, вышедший в свой рождественский патруль часа в три пополудни, добрался туда в темноте и изрядно (хотя какое изрядно на таком морозе?) захмелевшим.

Было около восьми вечера. И вовсе это не много! Какая ж инспекция без захода к Джеки на рукопожатие или без обмена прибаутками с миссис Кук? А как же семейка Доджсонов? Надо же потрепать по голове Мэри и слепить снеговика с Эдди и Тедди! Да и Оттери-Сент-Кэчпоул — деревня немаленькая, а к домам в глуши вообще нужно телепаться по нечищеным холмам.

С лопатой, что ли, в следующем году пойти? А то эти бедные странные люди не могут в деревню пробраться и живут всю зиму, похоже, на одних закрутках.

Сочувственно глотнув из фляжки, Ханнес для порядка глянул на Нору. Обойти её кругом или не надо?

В небе сияла луна, звёзды мерцали, запуская в снег ночных зайчиков. Светло! Ханнес решил побыть ответственным полицейским и даже проверить, не завелись ли в доме неучтённые мертвяки или бродяги.

Он забрался в сугроб, из которого торчали калиточные столбики, и свалился по другую сторону забора.

Опа! Где снег? Снег украли!

Тьфу! Как можно украсть снег, башка запойная? Вон он, родимый — собран в большую кучу между домом и сараем. Ещё яблоня старая сверху торчит, как руки мертвецов на хеллоуинском кладбище.

Внезапно снег встрепенулся, взвился в воздух и, колыхаясь как студень, ушуршал куда-то за забор.

К освобождённой яблоне подскочили две фигурки в мясисто-красных балахонах. Одна была ростом с ребёнка лет десяти, вторая — четырёх. Из-под балахонов выглядывали такие мерзкие рожи, что Ханнес перекрестился. Кривые улыбки с прорисованными ниточками слюны, тупые круглые глазки, кривые носы…

Фигурки приволокли с собой ящик, полный светящихся голубых звёздочек, и принялись навешивать их на яблоню. Ханнес хотел было втихушку свалить, но почему-то передумал и уселся у забора, тщательно подстелив под зад полы пальто. Он внимательно рассматривал яблоню в поисках других игрушек и насчитал таких всего три. Это были скульптурки женщин: с мечом, с зеркалом и с посохом.

Вскоре к мелким чудушкам подошла женщина с маленьким ребёнком на руках. Ребёнок был в таком же красном балахончике, а вот она — в обычном пальто и платке. Лицо её закрывала густая белая вуаль, на взгляд Ханнеса, не очень подходившая к остальной одежде.

— Тя-а-а! — воскликнул ребёнок.

— Давай поможем, — мягко произнесла женщина и, подцепив одну из звёздочек, повесила её на ветку.

— Ой, смотрите! Маггл! — закричала маленькая фигурка, указывая пальцем в сторону Ханнеса. Тот заозирался, словно пытаясь увидеть этого самого маггла.

Женщина обернулась и, кажется, собралась что-то сказать, но её опередили.

— Добрый вечер, сержант! Проходите, присоединяйтесь к празднику!

Во дворе появились ещё двое в жутких масках и красных балахонах. По голосу Ханнес узнал мистера Рала. Что за?..

— Да-да, присоединяйтесь! — Вторая маска — очевидно, миссис Рал — быстро закивала.

Ханнес медленно встал и подошёл поближе. Происходящее было абсурдно, но пока не страшно, и он остался, хотя чутьё подсказывало: лучше бы свалить отсюда.

Из дома вышел ещё один человек. Тоже в красном, да ещё и в колпаке Санта-Клауса набекрень. Вот только борода и грива почему-то были коричневыми, а уши — острыми.

— Это сержант Бир, — представил мистер Рал.

Называть имена тех, кто был незнаком самому Ханнесу он не стал, и это было почти предательство — столько лет ведь в одной деревне жили!

Когда заявились такие же краснобалахонные чета Фоссетов, старик Арлерт, его сын и невестка с ребёнком, Ханнес как будто даже не удивился. Видимо, копил это чувство на будущее.

Едва все собрались, как откуда-то прибежали (сами собой прибежали, честно!) стайка стульев и стол. Прилетели тарелки и кружки, красноречивый бочонок и несколько больших блюд.

— Жаркое, пастуший пирог, жареная рыба… — принялась перечислять женщина в вуали.

— Садитесь, — сказал человек в колпаке. — И вы, сержант, присоединяйтесь.

— Да-да! — согласилась миссис Фоссет. — Повод сегодня слишком радостный, чтобы не пригласить каждого встречного!

Все сели, и Ханнес заметил, что в руках у каждого взрослого, кроме женщины с вуалью, были деревянные палочки. Все взмахнули ими — и перед ними появились кубки. Для женщины его создал человек в колпаке, для Ханнеса — старый Арлерт. Миссис Рал наполнила кубки из бочонка сверкающей золотисто-оранжевой жидкостью. Светящаяся медовуха?

Мистер Фоссет поднялся со своего места и заговорил:

— Сегодня, 24 декабря 1981 года, мы празднуем великий день. Ровно в полночь, в самый мрачный час, пал тот, чьё имя под запретом. Он вероломно явился убить невинных людей, но был повержен силой материнской любви, коей мать защитила дитя. Да упокоятся погибшие в Путях! Да будет счастлива девочка, которая выжила! Ну и… за то, что наш многолетний кошмар завершился!

— За победу сил света! — закричали люди. — За нас!

Уродливые маски скрывали лица, но казалось, что люди действительно искренне рады. Ханнес мало что понимал, но пил светящуюся медовуху, по вкусу больше напоминавшую виски, и праздновал вместе со всеми.

— А вы хорошо готовите для магглы, — заявил мистер Фоссет, попробовав пирог.

Миссис Фоссет тут же на него цыкнула. Магглы? Кто такие магглы, раз это слово взрослый человек использует?

— Попробуйте ещё рыбу, — предложила женщина с вуалью.

Рыба у неё была отменная — даже Гертруда так не готовила.

— Отец, древо! — напомнил через некоторое время старший ребёнок.

— Ах да, точно!

Человек в колпаке встал, направил палочку на яблоню и произнёс сущую тарабарщину:

— Эксперт по патронам!

Ханнес вспомнил капитана Роджерса, который учил стрелять юных курсантов школы полиции.

Впрочем, патроны были, похоже, ни при чём. От этих слов в яблоне произошло короткое замыкание, и вокруг неё зазмеились жёлто-оранжевые молнии.

Молнии множились, расходились волнами и снова сходились, выбрасывали в стороны снопы искр, а потом вдруг устремились в небо. Где-то там, в звёздной вышине, они растворялись и перетекали в синие, сиреневые и голубые разводы. Небо сияло и переливалось, как будто кто-то зажёг во внеурочное время все радуги мира.

Реальность словно стёрлась гигантским невидимым ластиком, и Ханнес очутился во дворе родительского дома, где долго смотрел на самого себя, катающего снеговика. После он побывал в старой школе и в парке ближайшего городка, где познакомился с Гертрудой…

Это тоже было Рождество, и они тогда катались на коньках. Гертруда была молоденькая, румяная и ещё совсем не ворчливая. Она смотрела, как парни играли в хоккей, смеялась, закрывая личико белой варежкой, и кричала:

— Вперёд, Ханнес!

А он, ободрённый звенящим голосом, мчался к воротам соперника, гоня перед собой шайбу.

— Ханнес!

Ещё немного, ещё чуть-чуть, и…

— Ханнес! Просыпайся, негодник!

Гол!

— Ханнес! Так, где моя сковородка?

Ханнес открыл глаза. Над ним укоряюще возвышались потолок гостиной и Гертруда. Под спиной был диван, сверху — плед. Где-то в сторонке пыхтел пёс.

— Гертруда, ну что ты?..

— Что я?! Ты меня перед новыми соседями опозорил, негодный! Ушёл, значит, в патруль свой рождественский, а потом тебя доктор Йегер на себе притащил!

— Доктор Йегер? Какой ещё доктор Йегер?

Гертруда недовольно фыркнула, скрестив руки на груди.

— Наш новый сосед. Они с женой и сыновьями вчера приехали. Представляешь, Нору купили. И чем она им глянулась?

Ханнес понятия не имел, чем этим людям приглянулась Нора, но они, кажется, были не менее странными, чем прочие жители домов за холмами. Светопредставление… Или он действительно вчера слишком много выпил?