Десница (джен)

Далеко на городской ратуше бил колокол — ровные, тяжёлые удары: один, три, пять. Пятый час пополудни, время, когда королевская семья собиралась к вечерней службе. Эймонд торопил брата, Хелейна пыталась уследить за близнецами, не выпуская из рук малыша Мейлора.

Ходит ли в септу Рейнира? Или правду говорили шпионы, что она отреклась от добрых богов, смыла помазание кровавыми жертвами и почитает теперь только демонов мёртвой Валирии?

Отто Хайтауэр неохотно открыл глаза навстречу темноте и тишине чёрной клетки. Он хотел бы продолжить видеть сны — сны, в которых живы его дети, сны, в которых жив его друг и король. В которых его внуки и правнуки целы и невредимы и Хелейна смеётся, а не молчит и не кричит, как ночная птица.

Он хотел бы — но темнота сильнее, она не даёт заснуть, она пахнет грязью, гнилой соломой и отходами его же тела. Достойная награда за жизнь, положенную в погоне за иллюзиями: властью, уважением, спокойствием. Прости меня, Господи Отче, я подвёл тебя.

В чёрных клетях нет времени. Если бы не память его тела, которое точно знает, когда далеко-далеко в мире живых бьёт колокол на ратуше, он не знал бы, сколько прошло часов — дней — лет? Но порой сон заставляет его пропустить время молитвы, и тогда он теряется.

Постепенно сны тоже погружаются в темноту. Больше в них нет весёлого смеха, нет детей, внуков и правнуков — только пустота и чувство вины, и старая септа у Маяка, где в нише стоит каменный Отец и строго смотрит сапфировыми глазами: «Отто, Отто, что же ты наделал?».

Прости меня, Господи Отче, я разрушил страну.

— Бастард не должен сидеть на железном троне, Господи Отче, — пытался он оправдаться, и эхом ему откликнулся чужой голос:

— Пусть бастарды, но они же только дети, боги мои, боги жены моей, я не мог не пытаться спасти их! Я знаю, это было глупо, но боги, я не мог поступить иначе. Пожалуйста, пусть за это заплачу я один, не Санса, не Арья, не Кет, только я один. Я ошибся, и я заплачу, боги...

В темноте он видел человека — мужчину — ещё не старого, но уже измученного, брошенного на гнилую солому в простой, но сшитой из дорогих тканей одежде по незнакомой ему моде.

— Кто ты? — сказали они хором.

— Десница-неудачник, — хором ответили они.

— Я хотел поступить правильно.

— Я искал власти и влияния.

— Я погубил свою семью и всю страну, — это снова хором.

Они говорили друг с другом, потому что в темноте и тишине темницы лучше говорить, чем молчать — даже если говоришь сквозь время с завтрашним мертвецом.

— Ты лучше меня, — сказал Отто серьёзно. — Ты искал правды, а не могущества.

— Есть ли разница, если итог один?

— Конечно. Преступление во имя любви и во имя корысти, во имя богов и во имя демонов — их судят по-разному. И в любом случае, разве ты не ответишь за свои ошибки?

— Но убитому немного разницы, ради чего его убили, мой лорд. Я отвечу за свои ошибки, да — но почему отвечать за них должны мои дочери, совсем ещё девочки? Моя жена, которая не виновна ни в чём? Мои сыновья? Если бы моя смерть помогла им, я подставил бы шею под меч не один раз, и с радостью, мой лорд — но моя смерть только лишит их последней опоры, последнего союзника в этом жестоком мире.

— Если бы только ты мог выжить, — вздохнул Отто. — Если бы можно было принять твою смерть на себя. От моей казни ничего не изменится, ни для моей семьи, ни для моей страны. Драконы начали свой танец, и пока они живы, он не остановится.

— Не остановится, — подтвердил его собеседник. — Я учил историю. Сначала умрёт Рейнира, потом её братья, а потом и все драконы, и только тогда остановится война.

— По крайней мере, шлюха умрёт первой, — невелика радость, но уж какая есть.

Его собеседник неловко подтянул одну ногу к груди, оставив другую вытянутой, сел, опираясь на стену спиной.

— Ты говоришь, твоя смерть ничего не изменит? Но ведь и моя жизнь тоже. Я пробовал играть в южные игры и проиграл. Моя жена доверилась другу своего детства, а он приставил мне нож к горлу. Я предложил женщине милосердие, а она убила своего мужа и бросила меня в темницу. Останься я в живых, что я дам моей семье, кроме новых ошибок и новых опасностей?

— Себя, — ответил Отто. — Отца и мужа. Это много, поверь мне.

— Отец и муж должен быть защитником, а не главной угрозой. Нет, им нужен не я. Им нужен кто-то умный. Тот, кто проведёт их через эту беду, кто сможет их защитить и уберечь... если бы только такой был!

— Если бы только, — эхом ответил Отто. — Если бы только у моей дочери был отец, который любит её, муж, который любит её. У наших войск — полководец, который смыслит в войне, у моих внуков — советник, который убережёт его от пути жестокости и отчаяния...

* * *

Далеко-далеко, на Высокой Башне, в мелкие осколки разбилась стеклянная свеча, и безумная дева Малора в ужасе отшатнулась в объятия своего отца. Поднимался чёрный прилив, драконы и кракены неслись на белый город, и ничто не могло уберечь их, кроме чуда.

— Господи Отче, прости меня, я всех подвёл. Господи Отче, сделай хоть что-нибудь, мы все умрём, — прошептал Лейтон и услышал в небе над собой — над башней — соколиный крик, высокий и звонкий, и на месте стеклянной свечи загорелась восковая.

Ещё не время, — сказал Голос.

И молитвы были исполнены.

— Летние рыцари, — прошептала Кейтилин. — Как они переживут зиму, лорд Отто?

— Никак, — просто ответил тот. — Осень заберёт их. А те, кто переживёт первые заморозки, изменятся до неузнаваемости, моя леди. Нам точно стоит пытаться договориться с ними?

— Они хотя бы готовы договариваться, — горько ответила она.

— Один поэт из Эссоса сказал, что лучше пить одному, чем вместе с кем попало, — заметил Отто. — Мне кажется, войны это тоже касается. Может быть, нам удастся договориться с Простором?

Ворон из Высокой Башни догнал их в Звене, словно знал, что он окажется там, и именно в тот день. Торопливые каракули, заверения, что Башня не бросит своего сына и поддержит тех, кого поддержит он.

А он поддержит Старков.

* * *

Потому что таков был уговор, такова была божья воля: Десница за Десницу, жизнь за жизнь. Его коварство за честь Эддарда Старка. Сокол крикнул высоко-высоко, и огонь на Башне вспыхнул новой звездой, скрепляя этот договор между прошлым и будущим.

Он не знал, что сталось со Старком — но сам он вышел в открытую дверь своей темницы и прошёл по коридору, где, словно в сказке о Деве-Розе, все стражники спали, опираясь на копья. Он открыл потайную дверь и покинул Красный Замок, и только тогда понял, что произошло.

Он должен был вернуться, должен был забрать дочерей своего товарища... но это было слишком опасно, и благородных пленниц никто не обижает. Он сам сказал это Эйгону: оставь мать и сестру, они в безопасности. Благородных пленниц не обижают. Оставь меня, я заслужил всё, что получу. Забирай детей и уходи сам.

Рейнира отдала его дочь и внучку на поругание. Бордельные королевы, сказал тюремщик. Никто из горожан не осмелился принять в этом участие, но матросня Веларионов не боялась ни богов, ни демонов.

Старшей дочери его товарища было всего одиннадцать. Принц Деймон был славен любовью к девочкам этого возраста, докладывали его шпионы. Ему нравится их невинность, нравится эту невинность уничтожать и оставлять только похоть. Рыжая девочка одиннадцати лет, с синими глазами — у Алисенты глаза были синими, пока не потемнели в прозелень.

— Господи Отче, почему мы всегда должны выбирать?

Он знал, почему: потому что однажды они, люди, выбрали неправильно. И с тех пор вражья воля подкидывает им снова и снова выбор между злом и ещё большим злом.

— Господи Отче, дай мне вернуться за ней. Я не могу обещать, я прошу тебя: в неизреченной милости своей, дай мне вернуться.

Девочка слишком умна, чтобы пойти за чужим человеком. Но если он принесёт ей послание от матери, знак её доверия... «Девочка, дочь моего друга, продержись до тех пор. И пусть боги уберегут тебя».

* * *

Они не добыли себе союзников — но добыли нечто более ценное.

Львиные твари устраивали турнир — турнир среди кровавой войны, когда город уже был на пороге голода. Почему все недостойные правители ведут себя одинаково?

Но турнир — это удобно. На турнире столько народу, что никто не знает их всех в лицо. Достаточно держаться с достоинством, и подойти к королевской невесте не составит труда — а уж держаться с достоинством он умел.

Девочка смотрела на него пустыми глазами, и на миг ему стало страшно. Такими глазами смотрела на него Хелейна, когда он видел её последний раз. Но страх ушёл, но глаза ожили, когда он вложил ей в руку маленькую пёструю рыбку. Леди Кейтилин уверяла, этого будет достаточно — и она не ошиблась.

— Я часто хожу молиться в богорощу, — тихо заметила королевская невеста, словно между делом, и Отто понимающе кивнул.

Если ему не суждено при жизни обнять дочь или внуков, он будет радоваться, глядя на счастливые слёзы леди Кейтилин, прижимающей к груди своё дитя — избитое, измученное, но живое.

А леди Кейтилин протянула ему свою руку — сухую, тонкую, изуродованную — украшенную — шрамами. Он поднёс её к губам, почтительно поцеловать — но она только погладила его по щеке своей тёплой, тёплой ладонью и улыбнулась, словно не зная, что и сказать.

И он улыбнулся ей в ответ.