Трудности воспитания (джен)

Рёмен Сукуна, без сомнения, был сильнейшим проклятьем, Двуликим демоном, способным по одному лишь желанию уничтожать города несоизмеримой силой. Он убивал сотни и тысячи, умывался в крови жертв, злобно хохоча над окровавленным полем сражения, среди множества трупов шаманом и обычных, не наделённых силой людей.

После того, как жалким магам удалось запечатать его пальцы, он долгие годы грезил и взращивал свой гнев, представляя, как рано или поздно освободится и разнесёт целый мир на кусочки, убьёт каждого, кто встанет у него на пути с особой жестокостью. А самых сильных, приглянувшихся ему, он будет мучить долго, очень долго, пока те сами, как подзаборные шавки, не начнут превозносить его и падать в ноги с одной милостыней — покончить с их существованием. Рёмен Сукуна, проснувшись через тысячу лет, был готов ко всему. И что его сразу попытаются убить, и что снова сделают всё, чтобы заточить, и что придумают, как использовать его огромную силу «во благо». Мерзкие лицемерные шаманы, на чьих руках бывало крови больше, чем у него.

Короче говоря, он был готов ко всему.

Ко всему.

Кроме отцовства.

Двуликий с нарастающим ужасом глядит на сжевавшего один из его двадцати пальцев мальца лет трёх, который еле достаёт ему до колен и который самым бесстрашным образом дёргает его за штанину, прося покатать лошадку.

И…

Что с этим делать?

Разрушать и захватывать мир с таким тщедушным тельцем человеческого детёныша — даже звучит смешно. А в прошлом детей Сукуна разве что убивал, но не дурак же он вредить самому себе, что-то делая с сосудом. Каким образом у малька вообще хватило сил противится захвату — об этом демон предпочёл не задумываться, чувствуя стыд, что не смог подавить даже такое жалкое существо.

Сукуна поднимает ребенка за шкирняк на уровень глаз и с отвращением осматривает. Тощий, лупоглазый с дебильной улыбкой. Что за отстойный сосуд ему достался? Аж бесит.

— Бу!

Детская ладошка хлопает по щеке.

— Ах ты паршивец… — вокруг расползается гнетущая атмосфера, наполненная гневом. Демон готов придушить ребенка, сломать его тонкую шейку одним движением руки, но…

Детёныш смеётся громко, заливисто, и требует показать ещё фокус.

Сукуна теряется, смотря на него с негодованием.

Обычно, когда он высвобождал проклятую силу, люди разбегались от него в ужасе, с надеждой спасти свои ничтожные жизни, а тут… Рёмен ахреневает дважды за день. У маленького человечка, кажется, совсем нет инстинкта самосохранения и никакого страха тот не испытывает и в помине.

Он тыкает паршивца в лоб, отчего тот хмурится и отмахивается. Интересная зверюшка. Забавная.

— Хм, — тянет Двуликий, задумываясь, — Так и быть, подожду пока ты подрастешь и тогда захвачу твое тело, и убью всех людишек.

— Неть!

Детёныш вырывается, кусая его за руку, падает на пол и бежит прямо к горе костей, прячась за ней.

Сукуна шипит, смотря на руку, но след от детских зубов уже исчез.

— Эй, паршивец! Не смей убегать! Здесь моя территория, и где бы ты не спрятался, я все равно найду тебя.

Двуликий обходит гору костей по кругу, так никого и не находя. Чёрт, куда делся его сосуд?

Хрясь. Бум.

По голове прилетает большой берцовой костью, скативщейся с самой вершины. Сукуна матерится себе под нос и чешет отбитый затылок, в который точнёхонько прилетел снаряд. Он, конечно, проклятье, и во внутреннем мире ему ничего не будет, тем более от слабого детёныша, но вот неприятно — однозначно.

— Бу, — детская мордашка опять возникает прямо перед глазами. Детёныш пристыженно щурит глаза и тянет маленькую ладошку, кладя ту на голову Рёмена, — У собачки забали, у котика забали, а у тибя ни бали. Плости.

Это что, его сейчас таким образом утешить попытались, что ли?

Сукуна громко захохотал, смаргивая выступившие слёзы когтистыми пальцами. Удивительная ситуация! Его утешает человеческий детёныш, которого он изначально планировал подавить и захватить его тело! И правда забавная зверюшка! Смешная!

Двуликий подхватывает ребёнка и в один прыжок оказывается около трона, усаживаясь на него и устраивая мелкого у себя на коленях.

— А знаешь, я передумал, — легонько дёргая паршивца за отросшие прялки волос, начал Сукуна, — Сначала ты развлечёшь меня, а потом я убью всех, кто тебе дорого. О, это будет в разы забавнее!.. Ай!

Что не так с этим ребёнком?! Почему он опять его укусил?!

— Неть! Убить — плохо! Так деда сказал!

Сукуна в который раз не может сдержаться и смеётся. И почему он никогда не заводил детёнышей в качестве питомцев? Воистину, забавные создания, в отличие от взрослых версий!

— Я Рёмен Сукуна, Двуликий, один из самых жестоких проклятий на этом свете! А ты мой сосуд, с помощью которого я убью всех шаманов и погружу человечество в хаос!

— Папа.

Чего, блять?

— Чего? — Сукуна не сдерживается и повторяет вопрос вслух, цензуря.

— Папа, — послушно отвечает детёныш, кивая, — У меня есть деда, а папы неть. Будешь папой.

— Эй, паршивец, ты совсем охренел?! Я демон, а ты всего лишь мой сосуд! Сосуд понимаешь?!

Двуликий подскакивает с трона, отчего детёныш колобоком скатывает с колен.

Этого ещё не хватало! Чтобы какие-то ничтожные человеческие детёныши называли великого демона отцом?! Да не бывать такому!!!

— Папа! — ребенок снова хватает его за штанину и смеётся тонким звонким голоском.

— Отцепись, паршивец! — Рёмен дёргает мальца, пытаясь оттащить от себя, но ребенок вцепился как клещ и ни в какую не желал отпускать, — Кому сказал пусти!

Несколько часов Сукуна носился по всему подсознанию в попытках отодрать от захваченной в плен ноги ребенка и в конце концов свалился без сил, тяжело дыша. Дети — зло. Зачем их только заводят?

Малец переполз ему на грудь, удобно устраиваясь.

— Юджи.

— Чего тебе надо, паршивец? Слезь с меня. Я Двуликий ужасный демон и убью тебя при первой же возможности, — с закрытыми глазами прошипел Рёмен, вяло отмахиваясь. Он устал.

— Итадоли Юджи. Деда говолил, что пли знакомстве надо говолить имя. Меня зовут Юджи, а тебя — папа.

— Ах, ты мелкий!..

Сукуна хотел смазнуть с себя детёныша, но того уже и след простыл. Демон непонимающе огляделся. Ребенка нигде не было. Ушёл. Ну и славно.

Наконец-то в подсознании наступила тишина.

После стольких лет заточения он, бесспорно, соскучился хоть по какому-то общению, будь то в пылу бойни или нет, но после двух часов в компании с паршивцем был готов лезь на стены, лишь бы того забрали.

Единственный вывод, который смог сделать Двуликий, это то, что дети — зло ещё худшее, чем проклятья. В особенности, неугомонные дети… как Юджи.

* * *

— Эй, паршивец, ну-ка выпусти меня, я ему как следует тресну.

Непростые взаимоотношения Сукуны и Юджи продолжались уже около недели, за которую демон содрал всю глотку, выкрикивая то вмазать кому-то, то устроить весёлый геноцид, то поберечь тушку и не убиться раньше времени, потому что теперь счёл, что умереть Итадори может только от его руки, а если вздумает устраниться раньше, чем Двуликий до него доберется, то Рёмен его с того света достанет и самолично закопает.

Внутри жестокого демона зашевелилось какое-то странное чувство, неприятное, хочется сказать. Беспокойство за его вечно влипающий в неприятности сосуд. Рёмена передёрнуло от отвращения. Заботиться о ком-то, а уж тем более сочувствовать он не умел и учиться этому не хотел. Он демон, а не шаман.

Серьёзно, даже Сукуна не умудрялся нарваться на ровном месте. Хотя в чём-то они были похожи. Им обоим не надо было ничего делать, все доставучим личности находили их исключительно по собственной инициативе.

Двуликого, вон, до сих пор шаманы преследуют, а Юджи бестолковые детсадовцы.

Демон даже с какой-то затаённой гордостью признал, что на фоне сверстников его сосуд выглядит более чем прилично. Но лишь немного. Совсем чуть-чуть. И никогда он не скажет об этом мелкому паршивцу вслух.

— Паршивец, ты слышишь о чём я говорю, а?! — беснуется внутри подсознания Двуликий, когда его игнорируют.

— Пап, не злись, — тянет мальчик, — Они всё равно заболеют и сдохнут, они же старенькие.

Сукуна давится воздухом. Так, кажется, его присутствие глубоко негативно влияет на ребёнка. Где только такого нахватался?

— Ты где это услышал?

— Так один мальчик постарше сказал, а я услышал, когда домой шёл.

— Забудь. Сам же сказал, что убивать плохо.

— А сдохнуть — это умереть? — удивляется Юджи, по-детски надувая щёки и делая бровки домиком, — Да, тогда плохо.

Сукуна выдыхает. Вот такой сосуд ему… привычнее, а не когда соглашается кого-то убить. Рёмен мысленно даёт себе оплеуху. Был ведь такой шанс настроить детёныша, что воспитателей вполне можно если не загрызть, то хоть понадкусывать. Тьфу, что-то он совсем размяк, тряпка, повёлся на лепет не опирившегося птенца. А дальше что? Податься в благотворительность, неся добро и процветание? Мерзость какая.

— Папа, а у тебя есть мама?

Сукуна зависает. Правый глаз славливает нервный тик.

— Нет.

Детёныш кивает чему-то своему и выдаёт такое, отчего у Двуликого волосы встают дыбом по всему телу.

— Значит, надо её найти.

Челюсть, скрепя суставами, отваливается. Рёмену просто нечего сказать на такую откровенность.

* * *

Сатору Годжо трёт затылок и думает, как же его занесло так далеко от Токио в такую глушь, а потом чертыхается, поминая старикашек из совета, и пинает попавший под ногу камушек, совсем небольшой, примерно, с фалангу большого пальца.

— Ой!

Камушек прилетает розоволосому мальчишке прямо в лоб. Тот, не удержавшись, падает и хватается за пострадавшее место. Из-под пальцев тонкой струйкой течёт кровь.

Сатору в шоке останавливается, чувствуя, как его заполняют стыд и восставшая из глубин совесть. Вот такого феерического провала он точно не ожидал! Детсадовцев он в своей жизни ещё не калечил, да и не стремился к членовредительству никогда.

— Прости-прости-прости! — Годжо подбегает к пацану, осторожно убирая от раны маленькую ручку и осматривая повреждение.

Ребёнок поднимает на него взгляд и Сатору вздрагивает.

— Шаман, — слишком зло и ненавидяще, как-то по-взрослому, но всё же с детскими нотками звучит голос, заставляя отшатнуться.

К счастью, через мгновение мальчик мотает головой и снова становится самим собой, и ничего не напоминает ту окутавшую его ауру убийства. По его виду кажется, что тот ведёт внутренний разговор.

Сатору замирает. Да что это творится? Что за странный ребёнок с аурой проклятья высшего ранга? Чья-то шутка? Но он точно почувствовал, что аура исходила от ребенка! Да и его странное высказывание: «Шаман»… Что за происки психов? Кто-то запечатывает проклятия в детях?

Ну, а пока Сатору Годжо усиленно раскидывал мозгами, во внутреннем мире Итадори происходил примерно такой диалог:

— Нашёл. Мама.

— Нет!

— Мама.

— Паршивец, остановись!

— Мама.

— Я кому сказал нет!

— Мама!

— Это шаман! Они проклятья убивают!

— Мама!

— Да ты…

— Мама!

— Ох, ладно, чёрт с тобой. «Мама», так «мама». Только ты шаману об этом не забудь сообщить.

Про себя Сукуна вздохнул, что стал слишком мягким.

В реальности же Сатору Годжо слегка растерялся от излишне сосредоточенного на нём взляда ребёнка:

— Мама.

— Что?

Кажется, у него глюки, да, галлюцинации. Или он попал в чьё-то расширение территории и сам того не заметил, тоже звучит, хоть и не так правдоподобно, зато логичнее, чем незнакомый трёхлетний ребёнок, называющий Годжо «мамой». Ему всего шестнадцать, ему даже в отцы рановато!

— Деда дома, папа — вот здесь, — мальчик постучал по голове, — А ты мама.

И Годжо понял, что что-то в этой жизни непосильно даже для его понимания.