Пылающие сердца (гет)

Он бежал без остановок несколько суток подряд и буквально выбился из сил. В натренированном годами спаррингов и боёв теле ощущалась непривычная слабость. Во рту было сухо, и, казалось, он бы выпил несколько литров воды, будь такая возможность. Но дорога была каждая минута, и оттого Итачи плевал на все требования организма. И буквально привалился к двери, обнаружив на футоне две тихо спящих фигуры.

Почти как во сне.

Раздвижная дверь с шорохом закрылась. А Итачи, всегда считавший себя уравновешенным человеком, рвано сглотнул. Ну конечно, она не могла не прийти. Как бы ни велика была её обида, сердце у Сакуры было доброе.

Бесшумно опустившись на колени рядом с футоном, Итачи мягко опустил руку на хрупкое плечо Сакуры. Зелёные глаза резко открылись, как если бы она не спала вовсе. Но тело под его ладонью от неожиданности дёрнулось, и он приложил усилие, чтобы она не двигалась.

— Ты вернулся, — выдохнула Сакура тихо, ещё не до конца проснувшаяся.

Полусонная, она всегда была особенно красива. Во взгляде теплились расслабленность и томность, в особенно счастливые утра в прошлом сдобренные нежностью или игривостью.

— О боже! — прошептала на выходе Сакура, вспомнив про Харуми.

Тонкие пальцы вспыхнули зелёным свечением и опустились на лоб малышки. Под её дзютсу дыхание её выровнялось, и Сакура заметно расслабилась.

— Она уже очень слаба. Я боялась, что если Харуми заснёт, случится непоправимое, — пробормотала она и тряхнула головой: — Надо скорее перелить ей твою чакру.

Итачи протянул руки:

— Бери сколько надо.

Голос звучал, как обычно, размеренно и с лёгкой ленцой, хотя внутри всё сжималось от напряжения. Он должен был переживать за своего больного ребёнка, но вместо этого Итачи не мог оторвать взгляда от Сакуры.

Её ладони поверх его жгли кожу. Когда они последний раз касались друг друга?

Последний раз они виделись несколько месяцев назад на фестивале в честь летнего солнцестояния. Хотя виделись — громко сказано. Скорее, пересеклись. Итачи был в сопровождении Шисуи как официальный гость, а Сакура просто промелькнула мимо в толпе под руку со своей подружкой Яманака. Как яркое видение осветила мир и скрылась. А он просто скользнул взглядом. В конце концов, мужчине не предстало быть таким по-идиотски влюблённым. У главы клана тем более такой роскоши не было.

Всё прошло слишком быстро. Техника не заняла много времени. С тем, как утекала из его тела чакра, кожа Харуми наливалась цветом. В какой-то момент Сакура остановилась и убрала руки.

— Ей должно полегчать, — сказала она. — Я приду завтра после работы, чтобы проверить. Но, думаю, что этого будет достаточно. Дальше организм сам восполнит недостатки.

Голос звучал тихо, а взгляд не отрывался от лица девочки. С того самого первого взгляда распахнутых сонных глаз она так больше на него и не посмотрела.

Сакура нервничала, вставая с футона. Взгляд метался, а движения казались мельтешением. Она всегда делала так, когда хотела поскорее сбежать. Опускала глаза или делала вид, словно смотрит сквозь.

— Я провожу, — сказал Итачи, хотя по-хорошему стоило поблагодарить и остаться с Харуми.

Она бы ушла и сама.

Но на улице стояла глубокая ночь, а ему никогда не нравилось, когда она уходила ночью.

За воротами Сакура внезапно остановилась, посмотрела на тёмное, освещённое звёздами небо. Над Конохой стояла тишина. Деревня спала.

— Это сделала твоя мать, — вдруг сказала Сакура, даже не взглянув на него. Только дёрнувшиеся брови подсказывали о внутреннем накопленном раздражении. И когда он промолчал, продолжила: — Микото никогда не смирится с тем, что Харуми не стать куноичи, как не смирится и клан.

— Я об этом позабочусь, — сказал Итачи.

В отличие от Сакуры, он жил с этим каждый день. Бороться с многовековой системой было что сражаться с ветряными мельницами — фактически бесполезно. Его силы опасались, так что пока он находился рядом, клан мирился с существованием слабой наследницы. Однако за спиной пересуды продолжались.

К его тридцати Итачи настолько этим пресытился, что иногда задумывался, а нужны ли клановые системы вовсе? Юношеское желание идти своим путём, несмотря ни на что, почернело и очерствело, оставив лишь циничное раздражение от осознания собственного бессилия.

— В результате твоей «заботы» Харуми чуть не погибла.

В голосе Сакуры отчётливо читалось раздражение. Но Итачи никогда не отвечал злостью на злость.

— Спасибо, что спасла мою дочь, — спокойно ответил он.

Сакура бросила на него первый за всё это время взгляд. Хмурый, изучающий и колючий.

— У меня не было выбора, — пробормотала она и добавила язвительно: — Я же дух, который её охраняет.

Одна-единственная фраза неожиданно смутила, словно удар под дых. Откуда он знал, что ребёнок запомнит сказанное единожды в порыве усталости и тоски?

— Говорить такое Харуми было ошибкой. Когда она вырастет, обязательно узнает, что дух, который её встречал, также лишил её матери. Благодарной за эту сказку она тебе не будет, гарантирую.

— Ты её не убивала.

— С чего ты взял?

— Потому что это ты.

Итачи видел, как она наговаривает на себя. Как кипит внутри. Как в зелёных глазах искрит от эмоций.

Сакура всегда была такой: то тихой, что лесная речка, то импульсивной, что извергающийся вулкан. И он любил до самого последнего вздоха эти перепады настроения, потому что в этом была вся её жизнь. Его не раздражало.

— Я ухожу, — резко развернувшись, сказала Сакура и быстрым шагом двинулась вниз по улице.

Итачи отпустил её на несколько метров вперёд, убеждая себя — только для того, чтобы дать ей пространство. Совсем не для того, чтобы иметь возможность смотреть.

— Меня не надо провожать дальше, — процедила Сакура на выходе из квартала. — Не маленькая.

— Ночь.

— Иди к чёрту!

Сакура топнула ногой и внезапно остановилась.

А Итачи продолжил шаг, хотя знал, что она остановится на первых миллисекундах. Совсем не для того, чтобы почувствовать, как её спина на несколько мучительно долгих мгновений прислоняется к его груди. Случайно так вышло.

Идиот.

— Меня не нужно провожать, — сказала она, отскакивая и встречаясь с ним взглядом. — Со мной не нужно разговаривать. Меня вообще лучше не замечать, как ты не замечал все эти годы. Мне всё это — не нужно. У меня моя собственная жизнь. В ней нет места тебе.

Он не замечал?

— Твоим решением было расстаться, Сакура.

Сказал как отрезал.

Но это было правдой. Он просто принял её решение, потому что чувствовал — Сакура не выдержит. Рано или поздно её свободное сердце треснет под натиском чужих взглядов и едких слов за спиной. Утопией было верить, что эта женщина будет всегда его. Будь он кем-то другим, вероятно, могла бы.

Но для клана Учиха Сакура была слишком яркой. Слишком своевольной. Слишком самостоятельной. Она подошла бы Инузука или, в крайнем случае, Яманака, но не им.

— Потому что так было правильно, — спустя время ответила она, не отрывая от него глаз.

Хотя бы в этом не стала себе врать.

Итачи засунул руки в карманы и кивнул:

— И я принял это решение. Но считаю глупостью не позволить мне проводить тебя до дома. На улице три ночи. Ты очевидно расстроена.

— И что? Я в состоянии себя защитить.

— Я не в состоянии думать о том, что тебе придётся это делать.

Хватало ревности и переживаний на его истерзанное сердце. Прошло столько лет, а чувств к ней меньше не становилось. В последние годы Итачи намеренно дистанцировался от большой политики и сконцентрировался на делах клана. Жил почти затворником. Причина стояла напротив и сверлила его взглядом обиженной женщины.

Она продолжала жить свою жизнь, но уже без него. И в первые годы Итачи с кровью выхаркивал неизвестную для себя ярость от одного предположения, что с ней что-то произойдёт, а его не будет рядом. А она всегда мелькала где-то поблизости. Деревня была не такой уж большой.

В конце концов, оказалось, что проще всего не видеть её вовсе.

— Тогда держись на расстоянии, — сказала Сакура и быстро пошла вперёд.

Почувствовала, что его терпение на исходе и дипломатичности в нём всё меньше. Она всегда чувствовала его состояние.

Чёрт его знает, как. Не иначе как её зелёные глаза обладали чародейским даром.

Сакура неслась впереди, не оборачиваясь. Спина горделиво ровная, подбородок поднят. Она не горбилась, не обнимала себя руками, прячась. Нет, теперь Сакура обиду, страх и боль прятала за раздражением и яростью. Сперва — укусить, а потом разбираться. Это раньше она не умела скрывать ранимость.

Итачи не чувствовал себя счастливым от знания, что любит не один. Он давно смирился с тем, что по-настоящему счастливым ему быть в этой жизни не дано. Давно принял, что у неё, в конце концов, будет другой мужчина.

Он бы пережил её равнодушие спокойнее, чем любовь, которую не мог разделить — потому что в эту реку они уже входили, и её пороги и водопады грозили гибелью.

* * *

Дверь отлетела в сторону, едва не сорвавшись с петель.

В гостиную ворвался младший брат с обезумевшими, рыщущими глазами. И замер при взгляде на него с матерью, спокойно пивших чай. На первых взгляд спокойных — разговор давался трудно. Итачи никогда раньше бы не подумал, что рука будет так зудеть опуститься на рукоять катаны. Но с возрастом цинизм и желание лёгкого выхода часто преобладали.

— Здравствуй, брат, — спокойно сказал он и отставил чашку. — Думал, что я убью собственную мать?

Микото, сверлившая глазами дубовую поверхность стола, даже не вздрогнула.

Она сидела так, не шевелясь, уже полчаса, лишь коротко отвечая на вопросы. Да, осознавала, нет, не жалеет, да понимает ответственность.

— А разве не собирался? — холодно ответил Саске и опустился на стул сбоку. — Сила тебя испортила. Тебе больше не дороги ни клан, ни семья.

Брат всегда был эмоциональным и этим напоминал мать. Только та, как женщина, всё же умела скрывать чувства за сдержанными улыбками. А в Саске, если загорался огонёк, то тлел долго.

Итачи не видел смысла ругаться с ними.

Они всё равно его никогда не поймут. Друг друга — да, а его — нет. Отец понимал, но не мать с братом.

— Я подписал документы о помолвке Харуми, — произнёс он. — В семнадцать лет она выйдет замуж за старшего сына главы клана Ёцуки из Кумогакуре.

В гостиной повисла тишина, грозившая обрушиться на голову.

— Наследницу да к чужакам? — тихо, не поднимая глаз произнесла Микото. — Ты, видимо, совсем разума лишился.

— Это свершившийся факт. Но я посчитал нужным оповестить вас первыми. С сегодняшнего дня Харуми под защитой Кумогакуре. Если никто не хочет войны, её нельзя ни трогать, ни подвергать опасности.

Губы матери сложились в аккуратной натянутой улыбке.

— Благородная глупость. Предать поколения предков ради жизни бесталанного ребёнка.

И, когда Итачи реплику проигнорировал, Микото продолжила:

— Хокаге не позволит этому свершиться.

— Пятая уже подписала согласие.

— Следовало разрешить тебе жениться на этой розоволосой девке, — сказала мать. — Возможно, тогда бы ты разочаровался в юношеских романтических идеалах и делал, что должно.

Итачи не стал говорить, что «должно» в их понимании разное. Он и делал, что должно — каждый день, начиная с того самого, когда услышал высказанное скрывающимся от нервов тоном «давай расстанемся». А точнее — жил жизнью, уготовленной ему судьбой настолько честно, насколько мог себе позволить.

Его нельзя было обвинить в том, что он ничего не делал для клана — Итачи уже сделал больше, чем отец за все годы. Но и отношение у него было другим. Не снисхождение богов — ярмо. Бремя. Долг.

Клан был ответственностью, ровно как и дочь. Однозначные величины. Предать одно в пользу другого он не мог.

— У Харуми могут быть дети с шаринганом, — заметил Саске.

В отличие от матери он воспринял новость в разы спокойнее. Итачи даже полагал, что она ему импонировала.

— Даже если опустить, что им ещё нужно научиться пользоваться… случись оно так, мне будет всё равно. Жизнь постоянно меняется.

Брат кивнул, согласившись.

Итачи не обольщался. Саске согласился только потому, что Харуми была дочерью Изуми. Дочери Изуми он не желал судьбы изгоя.

Будь матерью Харуми Сакура, он бы первый спросил, а что Итачи думает насчёт наследования кеккё генкай. Эгоистично, самодовольно, упрямо и так складно — в лучших традициях клана Учиха.

* * *

Харуми была похожа на него, как две капли воды. Те же черты лица, тот же цвет волос, те же привычки. Смотря на дочь, Итачи видел чуть более ранимого себя. Всё же Харуми была девочкой — мягкой, очень доброй и ищущей любви.

— Папа, — улыбнулась она, открыв глаза после долгого сна. — Привет.

— Привет, малышка.

— Сакура-сан была права. Ты пришёл, обнял меня, и я поправилась, — сказала Харуми. — Она хорошая.

— Она ещё придёт сегодня проверить, как ты себя чувствуешь.

— В последний раз?

— Да, малышка. Ты же больше не болеешь.

— А если заболею, придёт ещё?

От такого детского и бесхитростного вопроса Итачи грустно улыбнулся. С одной стороны, ему было забавно, а с другой… Видимо, это наследственное — любить эту женщину. Редко кто нравился Харуми с первого взгляда.

Она очень внимательно разглядывала людей. Чувствовала, что ей в клане не рады. Что её терпят. Харуми была проницательным и сообразительным ребёнком.

— Сакура очень важный врач и, боюсь, простуду лечить она не придёт, — ответил он, не желая зря обнадёживать дочь.

Харуми заметно сникла.

— Как жаль. Я думала показать ей свою вишню. У неё как раз цветочки такого же цвета, как волосы Сакуры-сан, — с каждым словом голос малышки становился всё тише. В конце она прошептала: — Красиво.

В моменте пальцы Итачи сжались в кулаки.

— Да. Красиво, — чуть севшим голосом ответил он.

Мимолётными воспоминаниями в голове пронеслись образы розовых прядей под его подбородком и на его груди. Волос на белых подушках и его чёрной одежде. Видением Сакура Харуно пронеслась мимо, остановилась, чтобы положить руку на его плечо и клюнуть в щёку, и исчезло в порыве ворвавшегося в комнату ветра.

Итачи потёр пальцами глаза.

Любовь была худшим заболеванием — она не лечилась.