Единственное условие существования (джен)

Вероятно, дом — это не просто жилище, а единственно возможное условие существования

Комната Джованни Джеймс Болдуин

i Безопасное место

Инеж никогда не думала о доме, как об одном конкретном месте.

Равкианцы жили в приземистых домах из кирпича или дерева, которые казались Инеж тесными и мрачными, как гробницы. Она не могла представить, каково жить в одном и том же месте многие годы. Большинство равкианцов даже не покидали города, в которых родились.

Караван же постоянно двигался. Они разбивали лагерь на окраине города или на берегу реки Сокол, выступали в течении нескольких недель, а затем продолжали путь. Несколько мужчин всегда заранее выезжали к следующему пункту назначения, чтобы распространить листовки. И к тому времени, когда порибывал караван, горожане были взволнованы возможностью увидеть шоу, которое ненадолго скрасит их размеренную жизнь.

Уход, как знала Инеж, был частью волшебства — он не давал местным жителям времени устать от цирка. Но не менее пленительным было обещание вернуться.

Их караван разбивал лагерь во многих местах, и некоторые Инеж любила особенно сильно. Ей нравились пироги, фаршированные капустой, с рынка в Ревости; доки и соленый воздух в доках Ос Керво. Толпы зрителей в Карьеве и покрытая коркой льда земля в Цибее.

Но для Инеж уют, который многие ассоциировали с концепцией дома, означал запахи и цвета каравана: ярко-синий вардо ее семьи, ароматы специй и трав, которые мама развешивала под потолком сушиться, мускусный запах табака из отцовской трубки. Ее народ рядом.

Дом для Инеж был там, где она могла играть и соревноваться двоюродными братьями в том, кто быстрее залезет на дерево. Там, где ее тетя заваривала травяной чай на всю семью, а дедушка рассказывал истории из своей молодости. Там, где Инеж могла сонно наблюдать, как папа вплетает маме в волосы полевые цветы.

Это была хорошая жизнь, полная тепла и любви, хоть и легкой назвать ее было нельзя. Инеж знала, что ее народ считался изгоями как в Равке, так и в остальном мире.

Сули боролись всю свою жизнь. Зрители могут наслаждаться шоу, но этот факт не помешает им прогнать ее семью с рынка, лишить их убежища, плевать в спины.

Гораздо худшее могло случится с теми, кто выглядел по-другому и не владел землей в стране, одержимой своими границами. Инеж не помнила, в каком возрасте узнала, как устроен мир. Иногда она чувствовала, что родилась с этим знанием.

Однако долгих разговоров со взрослыми на эту тему избежать не удалось. Как правило, велись эти разговоры во время домашних хлопот.

— Есть люди со злобой в сердцах, их ум ограничен, и они ведут ограниченную жизнь, — сказала мама одним весенним вечером.

Инеж вместе с двоюродным братом Ханзи помогала давить семена кориандра, сидя на ступеньках вардо. Теплый бриз обдувал их лица. Ханзи был на четыре годы старше Инеж, и уже не раз слышал подобные наставления. Ему не терпелось закончить работу и пойти по своим делам.

— Шеврати, — произнесла Инеж, чтобы показать, что она хороший слушатель. Достаточно проявить послушание, и тогда у тебя будет достаточно времени лазить по деревьям.

Мама одобрительно кивнула и продолжила:

— Иногда их слова и действия причиняют нам боль. Но в отличии от ограниченного мышления, мир огромен. Мы выживем. Мы заботимся друг о друге.

Через несколько дней караван двинулся в другой город. Сулийцы держались за дороги, что приветствовали их, и за землю, которая не просила пустить корни. Они рассказывали истории и несли в сердцах своих Святых куда бы не пошли.

ii Крылья

Инеж было семь, когда она впервые ступила на проволоку.

Рождение в семье цирковых артистов означало, что Инеж занималась акробатикой сколько себя помнила. Глядя на малышку, что ловко жонглирует, прохожие охотно покупали билеты на представление. Один за другим Инеж освоила обруч и качели. Но проволока…

Первый раз папа держал проволоку близко к земле, но едва ступив на нее, Инеж уже не падала.

Конечно ее водило из стороны в сторону, как саженец на ветру, но она не падала. А научившись чувствовать центр тяжести, Инеж перестала бороться с проволокой и вместо этого стала работать с ней, и вскоре ходила по тросу столь же уверенно, как и по земле.

Так Инеж нашла еще один свой дом.

Ей нравился цирк.

Нравились пестрые костюмы и звучный голос дяди, объявляющий номера. Ей нравилось внимание. Когда она соскользнула с трапеции и, сделав идеальное сальто в воздухе, схватилась за обруч, аплодисменты и возгласы зрителей омыли ее, как волна.

Это была не гордыня. Инеж была акробаткой, родившаяся в семье цирковых артистов: не было ничего постыдного в том, чтобы получить признание за свой талант.

Но даже выступления не могли сравниться с хождением по проволоке. Ступая на нее в специальных тапочках, которые ей подарил дядя, Инеж словно переносилась в другой мир. Двоюродные братья этого не видели, но Инеж видела. Реальность сужалась до одной точки.

В этот миг весь остальной мир переставал существовать. Оставались только Инеж и проволока. Даже когда Инеж делала вид, что теряет равновесие, чтобы нагнать напряжения, крики и аплодисменты доносились словно издалека.

Инеж знала, что была рождена для этого.

iii Движение

Инеж не могла заставить себя назвать крыши Кеттердама домом, хотя они и возвысили ее над несчастным городом. Не дом, но самое близкое, что у нее было.

Она изучила черепицу, каждую дренажную трубу, каждый дымоход. Приноровилась ориентироваться в извилистой паутине переулков и каналов, усвоила язык кривых зданий, железных заборов и невидимых глазу кирпичных опор. Научилась карабкаться по стенам без веревки и спускаться на подоконник с козырька. На глаз определять, где можно пройти, а где лучше обойти.

Последнее было особенно важным. В один из первых дней в качестве Паука Каза Бреккера, Инеж прыгнула на трухлявую крышу заброшенного дома и чуть не разбилась насмерть. Черепица выскользнула из-под ног и осыпалась на землю.

Инеж удалось зацепиться на подоконник, но случившиеся ее потрясло. «Гафа не падают», — строго напомнила она себе и, стиснув зубы, стала карабкаться наверх.

В Бочке было полным-полно ветхих зданиях. Если Инеж хотела хорошо выполнять свою работу, придется запомнить их местоположение.

Вступив в ряды банды Инеж стала тренироваться, чтобы прийти в форму. Вечером она возвращалась в Клепку вспотевшая и вымотанная, но это была хорошая боль от работы, которую она выбрала сама. Ее тело снова принадлежало только ей.

Крыши Кеттердама совсем не были похожи ни на трапецию, ни на проволоку. Зрители не выражали своего восхищения, когда Инеж незамеченной скользила по карнизам, собирая нужную информацию. Каз был сдержан в своей похвале. И Инеж это нравилось, как нравилась возможность стать тенью.

Когда чей-то любопытный взгляд задерживался на ней, Инеж хотелось исчезнуть. Впрочем, иногда она не отказывала себе в удовольствии внезапно появиться перед Джеспером. Глаза Джеспера лучились добротой и весельем, и Инеж нравилась его компания.

«Я мог бы выстрелить в тебя», — шутливо пригрозил он, прижав руки к сердцу.

«Но не выстрелил же», — улыбнулась Инеж, прежде чем снова исчезнуть.

Иногда перед тем как утром зайти в офис Каза с ежедневным отчетом, Инеж останавливалась отдохнуть на крыше Клепки. Под фронтоном был выступ, где обычно сидели вороны, и Инеж кормила их хлебными крошками прямо с ладони. Сидя там, она почти верила, что Кеттердам прекрасен.

iv Истории

Еще одним домом для Инеж стал корабль, бороздящий Истинно море. И на этот раз она выбрала его сама.

Конечно, было нелегко вжиться в роль капитана, когда тебе семнадцать и ты прежде никогда не управляла кораблем. Она усердно учила морскую терминологию, на которой общались моряки. Первые дни не спускалась в трюм, и спала на гамаке в своей каюте, где качка не возвращала ее к ужасным воспоминаниям. Целыми днями они со Шпектом изучали карты и составляли маршруты работорговцев, но помимо этого Инеж училась завязывать морские узлы и поднимать паруса. На ладонях появились мозоли от бечевки.

Было тяжело, изнурительно и унизительно, когда море испытывало ее; когда приходилось цепляться за фальшборт, чтобы не потерять равновесие, чего с ней давно не случалось.

Но она сама выбрала эту долю, и это придавало сил. На борту корабля Инеж могла выстроить свою жизнь так, как никогда бы не смогла в Кеттердаме, сколько бы ножей не привязывала к поясу, и какой бы опасной не стала.

Кроме того, Инеж представляла угрозу и в море.

Лук Призрака прорезал волны, словно клинок. После того, как Инеж сожгла корабль работорговцев, а другой потопила, слухи о Призраке облетели каждый порт.

Поговаривали, что команду Призрака составляют духи убитых рабов. Что капитан соткана из тумана и ходила сквозь стены; что она зачаровывала моряков сладким голосом, точно сирена, прежде чем перерезать им глотки.

Более кровавые легенды рассказывали, что капитан Призрака вырезала и съедала сердца моряков. Некоторые утверждали, будто ее ножи сделаны из костей, а паруса — из кожи жертв.

— Но это крайне непрактично, — рассудил Шпект, услышав эти сплетни в доках Ос Керво. — Потребуется убить и освежевать кучу народа, чтобы кожи хватило на парус.

Заметив отвращение на лице Инеж, он смягчился и положил обветренную руку ей на плечо.

— Послушайте, капитан. Как бы вы не относились к этим сплетням — они доказывают, что вы хорошо выполняете работу.

С этой мыслью Инеж отправилась в следующий пункт назначения. Она так долго была Призраком, что не сразу смирилась с тем, что теперь так называют ее корабль. Но если это вселяло страх в сердца работорговцем, тогда она могла смирится.

В конце концов капитан и корабль неразрывно связаны. Ее легенда разрослась так, как испуганной девочке в шелках и не представлялось.

В какой-то момент до нее долетели слухи, будто она вешает работорговце на мачтах их кораблей. Вспомнились слова Каза о репутации. Он сам дал ей прозвище Призрак, когда она присоединилась к Отбросам.

Несомненно, эти слухи доходили до Кеттердама. Инеж была уверена, что Каз гордился ею.

Сама она предпочитала разделываться с работорговцами быстро. Но страх перед капитаном пиратов мог защитить ее там, где Святые были бессильны.

«Когда все знают, что ты монстр, нет смысла тратить время на чудовищные поступки».

Наверняка, один из слухов пустил Каз — он всегда имел склонность к театральности. Но несмотря на мрачные слухи и тяжелую миссию, Инеж чувствовала себя на своем месте.

Вскоре между Инеж и членами экипажа установились товарищеские отношения. Она все еще не могла заставить себя спуститься в трюм, но по ночам выходила на палубу, где моряки пили ром и говорили на разных языках, или наблюдала как они торговались в портах Равки и Керчии. Стоило признать, ругались моряки куда красочнее и долго не пьянели.

Но как бы Инеж не ценила компанию своего экипажа, она предпочитала уединение в вороньем гнезде. Каз нашел бы название забавным. Инеж сидела высоко над палубой, а перед ней простиралось море. Стоило ей впервые подняться наверх по выбленкам, как Инеж поняла — это будет ее любимым местом.

В отличии от других матросов, Инеж почти не боялась упасть. На такой высоте она вспоминала о своих крыльях.

Ей нравилось, как сильный ветер развевает распущенные волосы, пока она поддерживала треуголку — подарок Джеспера.

На борту корабля, названного в ее честь — в честь мстительного духа — Инеж наслаждалась свободой и привкусом соленых брызг.

V Безопасность

Инеж впервые вернулась к каравану ранней весной — табор разбил лагерь возле Карьева.

Было странно возвращаться сюда.

Встреча с родными казалась несбыточной мечтой. Но теперь, оказавшись в кругу семьи, Инеж не знала, что делать.

Так много изменилось за те три года, что она отсутствовала.

Двоюродный брат женился, двоюродный дед скончался. Малышня совсем ее не помнила, а робкий Чарун, который когда-то ходил за ней попятам, теперь прятался за родителями в ее присутствии.

Дети в караване привыкли рисковать — все они росли среди артистов цирка. Инеж и сама рисковала и была уверена в своих силах. Теперь караван внимательно следил за ней, будто она могла исчезнуть в любой момент. Ее похищение оставило глубокую рану.

Инеж скучала по дому. О, как же она скучала по запахам, цветам, людям — но она изменилась и теперь не могла остаться.

Но ее люди не понимали, что она больше не была той девочкой, которую они знали. Не понимали, что теперь Инеж владела боевыми навыками и могла отбиться от работорговцев. Не понимали, что она знала пять разных способов зарезать человека так, чтобы тот умер быстро; и знала, как заставить его страдать перед смертью. Они не понимали, что она больше не могла спать в своей детской спальне без ножей.

Впервые вернувшись домой, Инеж поняла, что не сможет остаться. Возможно она знала это еще до своего приезда. До того, как стала пираткой; до Ледового Дворца. Возможно она знала это с того мига, когда ее пальцы сомкнулись вокруг рукояти первого кинжала — Санкт Петра, покровителя лучников.

Решив начать охоту на работорговцев, Инеж заключила своего рода договор со Святыми. Но эта жизнь… «Сердце — это стрела», — говорил ей в детстве папа. Теперь ее сердце направляло ее к морю.

Прошло много времени с тех пор, как Инеж приняла жизнь, полную насилия, но теперь она должна была выбрать ее форму, дать ей имя. И имя жизни, кровавой и жесткой, которую Инеж вырезала для себя, было «справедливость».

Она не могла остаться. Но Инеж нравилось, что теперь она сама намечала для себя курс.

В ту ночь она рассказала родителям, хоть и без подробностей, о том, что с ней произошло. Мама и папа обняли ее и плакали вместе с ней. Они до конца всего не понимали, и Инеж никому бы не пожелала понять, через что ей пришлось пройти, но их боль была реальной, а объятия нежными — и этого было достаточно.

Родителям было горько снова прощаться с ней, и Инеж утаила от них кровавые подробности своей морской жизни. Она знала, что по возвращении ее встретят полные любви объятия. Она вздохнет аромат жареных семян тмина, поболтает с двоюродными братьями и сестрами. Ее позовут научить детей некоторым трюкам. И на рассвете мама заплетет ей косу.

Инеж всю жизнь путешествовала с места на место. И жизнь в качестве капитана корабля ничем не отличалась. Возможно она не сможет пустить корни, даже не сможет объехать Равку вместе с караваном. Бороздить моря, выслеживая работорговцев, ненадолго останавливаясь в портах, чтобы навестить друзей — такая жизнь была Инеж по нраву. Она обратилась сулийским клинком, выкованным в бочке. В течении многих лет она думала, что не увидит ничего, кроме грязных каналов Кеттердама, но став свободной, Инеж нашла способ по-своему продолжать традиции своего народа.

Мир был столь велик, разве могла она выбрать для себя одно место?

VI Тепло

Чтобы найти Нину и Матиаса во Фьерде требовались определенные усилия. Ее друзья постоянно переезжали, нигде долго не задерживаясь, и мастерски заметали за собой следы. Письма, которые они посылали друг другу, были короткими и закодированными больше, чем информация о передвижениях работорговцев от Каза.

Но Инеж всегда находила их. На этот раз Нина и Матиас поселились в маленьком рыбацком городке под названием Науствик на южном побережье Фьерды. Работать в крупном городе было рискованно, как объяснила Нина, а в фермерской общине наподобие той, где вырос Матиас, они привлекли бы к себе слишком много внимания.

На данный момент они выдавали себя за молодоженов. Маттиас записался на судно рыбаком, в то время как Нина играла роль примерной домохозяйки. Удобная личина давала Нине прекрасную возможность посещать рынки и собирать сплетни, которые могли вывести к гришам. Между тем Матиас прислушивался к тому, о чем говорят рыбаки и докеры за трапезой жареной рыбой и аквавитом.

Домик, где они жили, был небольшим — гостевая, крошечная кухонька и спальня на чердаке — но теплым и уютным. Инеж ценила каждую минуту, проведенную там.

Ей всегда требовалась пара дней, чтобы привыкнуть к суше после долгого пребывания в море. Но в конце концов Инеж позволила себе расслабиться и ничего не делать.

Сидя на вышитой подушечке за небольшим, но крепким кухонным столом, она отведала миску горячей каши с медом и хрустящий кленат в сахарной пудре. А затем разлеглась на диване, завернувшись в меховое одеяло, и пила чай, пока над ней хлопотала Нина.

«Ты слишком усердно работаешь, — отчитывала ее подруга. — Я запрещаю тебе вставать с дивана. Да, даже чтобы накрыть на стол.

Нина присела позади нее.

— Можно?

Инеж кивнула, и Нина поцеловала ее в щеку. Подруга начала массировать основание шеи, и Инеж довольно выдохнула. Она чувствовала, как напряжение тает под сильными пальцами Нины. Даже теперь, когда ее силы изменились, Нина инстинктивно чувствовала, какие мышцы следует размять.

Как-то вечером Инеж и Нина решили приготовить сулийское национальное блюдо. Матиас к тому времени уже лег спать. Инеж как раз привезла с собой специи из Равки.

Карри вышло так себе. У Инеж не было таланта готовки матери, да и уследить за плитой было невозможно, когда Нина постоянно смешила ее забавными историями. Что касается самой Нины, то повариха из нее вышла никудышная: вместо соли к овощам добавлялась куркума, но окончательно стало ясно, что они потерпели поражение, когда кастрюля загорелась.

— Мы должны были угостить Матиаса, — заявила Нина, когда они с Инеж, стоя на заднем дворе, пытались отскрябать от стенок кастрюли пригоревший лук. — В последнее время он готов пробовать новое. Не всегда, конечно, ему все нравится. Но если уж он любит маринованную селедку, то и наш кулинарный эксперимент должен прийтись по вкусу.

— Ты безусловно в его вкусе, — поддразнила Инеж.

Нина ухмыльнулась.

— О, дорогая, ты и понятия не имеешь, — она многозначительно пошевелила бровями, да так, что Инеж от смеха рухнула в сугроб.

Лежа на снегу, задыхаясь от смеха, Инеж думала, как далеко продвинулась, если теперь легко шутила с подругой о близости. Вряд ли она когда-нибудь сможет принимать чувство комфорта и безопасности рядом с Ниной как должное, и в это момент ей захотелось, чтобы этого никогда не произошло.

В отличии от Нины Матиас прекрасно готовил. Измученный после ловли рыбы, он тем не менее всегда находил время, чтобы приготовить что-нибудь вкусное. Чтобы как-то отплатить Матиасу, Инеж вызвалась помогать ему кухне, несмотря на уговоры Нины отдохнуть.

Матиас был щедрым и радушным хозяином, пусть и не таким шумным, как Нина. Если Нина была фейерверком, то Матиас — огнем в очаге, что горит ярко и ровно.

Пока Инеж помогала ему чистить картофель и жарить рыбу, она не могла не удивлять как сильно он изменился после аферы на аукционе. Он обдумывал каждое свое слово, и, хотя по-прежнему хмурился, в его выражении больше не было злобы. Он даже научился флиртовать.

Инеж помнила, как он негодовал при виде Нины, соблазняющей охранников возле пекарни в Джерхольме. Но все это осталось в прошлом, и Инеж гордилась Другом и радовалась за Нину. За эти годы Матиас стал тем человеком, которого Нина заслуживала.

Удивительно, насколько ей нравилось его общество. Она даже просыпалась пораньше, чтобы присоединится к Матиасу во время утренней зарядки. После чего забиралась обратно в свою постель, или шла на чердак к крепко спящей (и громко храпящей) Нине, которая, стоило матрасу прогнуться, протягивала руку в приглашении, и Инеж радостно пристраивалась рядышком.

Инеж было жаль покидать друзей, и частичка ее хотела, чтобы Матиас и Нина уехали вместе с ней. Но у них была своя миссия, а у Инеж своя. Они не прощались. Инеж знала, что после всего, через что они прошли вместе, они обязательно вернуться к друг другу.

Vii Шум

Инеж нравилось, что есть место, где ей всегда будут рады.

Уайлен и Джеспер отдали ей дубликат ключей от особняка и дали понять слугам, что Инеж желанная гостья в их доме. Большую часть времени, однако, Инеж входила не через парадную дверь, а через окно третьего этажа. В Кеттердаме она чувствовала себя комфортнее, когда передвигалась по крышам, да и удивленные возгласы друзей при ее внезапном появлении были приятны.

Когда Инеж вернулась из своего первого рейса, то обнаружила, что Уайлен с Джеспером обставили для нее гостевую комнату в традициях сули. Кровать из темного дерева покрывало цветастое одеяло, похожее на ее старенькое детское оделко, обои украшал узор из роз — дань Санкта Елизавете. Они купили его в лавке на Зельвере.

Инеж тогда потрясенно замерла на пороге, на глаза ей навернулись слезы.

— Мы хотели сделать что-нибудь еще, но не были уверены, понравится ли тебе… — сказал Уайлен.

— Это прекрасно, — выдохнула Инеж и обняла его.

Нигде Инеж не чувствовала к себе столько любви, как в особняке Ван Эков, нигде так много не смеялась. Около кровати ждали домашние тапочки с шерстяной подкладкой и плотные завтраки из жареных яиц и тостами с джемами.

Благодаря наличию водопровода, Инеж приняла горячую ванну с лавандовым мылом. В ту ночь она задремала кресле, а когда проснулась увидела, что Джеспер или Уайлен укрыли ее одеялом.

Но никакая роскошь не могла сравниться с временем, проведенным рядом с друзьями.

Джеспер уводил ее в сад, где учил стрелять по расставленным на стульях пустым банкам. Когда отдача заставила ее пошатнуться, он осторожно придержал ее.

— Вот, попробуй…

Он смерил ее взглядом, чтобы получить разрешение. Когда Инеж кивнула, он положил руки ей на бедра и мягко и на удивление терпеливо, поставил в правильную стойку. Его довольный возглас, когда Инеж сделала успешный выстрел, наполнил ее сердце гордостью.

Один особенно дождливый день они провели в гостиной, бездельничая и лакомясь едой, пока Джеспер читал им приключенческий роман. Это была их с Уайленом традиция, к которой Инеж охотно присоединилась. Уайлен свернулся калачиком в кресле и, подперев подбородок рукой, с восхищением смотрел на своего возлюбленного.

Если бы на их месте был кто-то другой, Инеж стало бы неловко, оттого что она вторгается в личное пространство, но вместо этого она почувствовала эйфорию — как же здорово было разделить чувство любви с дорогими людьми.

А как-то вечером Джеспер сел за пианино и стал наигрывать веселую каэльскую мелодию — оказалась, Уайлен учил его музыке. И у Джеспера неплохо получалось. Пока он играл, Уайлен втянул Инеж в танец. Она смеялась и спотыкалась, не попадая в ритм.

— Ты ужасна, дорогая! — заявил Джеспер.

Инеж бросила в него подушку и снова пустилась в пляс, пока не рухнула на диван, уставшая и довольная.

— Возможно, я никогда не встану.

Призрак черпала свою силу в клинках и тенях, но Инеж Гафа родилась артисткой, и здесь, в особняке Ван Эков, она наконец-то могла позволить себе побыть шумной.

Viii Гавань

«Будет неправильно зайти не через окно», — подумала Инеж, пробираясь по крышам под покровом ночи. И хотя вместо черного жилета на ней была свободная пиратская одежда, это не помешало Инеж слиться с тенями. Вскоре показалась Клепка и знакомое чердачное окно. Внутри горел свет. Спрыгнув на подоконник, Инеж проверила окно. Оно оказалось незапертым, хотя она не посылала весточки о своем прибытии.

Обычно Каз ждал ее в доках. Иногда в перчатках, иногда нет. Когда его не было на пристани, Инеж сразу отправлялась в Гелдштрат, чтобы увидеться с Уайленом и Джеспером. И спустя какое-то время появлялся Каз.

Этажом ниже располагалась ее старая комнатушка, едва вмещавшая шкаф, кровать и сундук для вещей. Теперь в ней жил новый член Воронов, но Инеж не испытывала ностальгии — для нее комната была всего лишь местом для сна, не более.

Всякий раз, когда она думала о Клепке во время своих рейсов, на ум приходила не комнатушка на третьем этаже и даже не гостиная внизу, а чердак, где она ежедневно отчитывала перед Казом и помогала строить планы.

Инеж проскользнула внутрь и огляделась. Каза нигде не было видно, но всюду были следы его пребывания. Слегка мятые простыни на кровати. Раскиданные по шаткому столу бумаги с пятнами от кофе. Хотя Каз перенес свой офис на первый этаж, он все равно продолжал работать за этим столом. Колода карт на тумбочке, которую он иногда бездумно перебирал. Хрустальный графин для виски. Интересно, Каз украл его или это вещица Уайлена и Джеспера, которую ох захватил с собой во время последнего визита? Наконец взгляд упал на баночку чая, которую она привезла с собой из Равки, и Инеж улыбнулась.

Устроилась на подоконнике, она подтянула колени к подбородку, и стала ждать.

Вскоре с лестницы донеслись звуки шагов и ритмичное постукивание трости. Инеж слушала, как Каз взламывает замки на двери — он даже не утруждался носить с собой ключи — и вот дверь со скрипом начала открываться.

На миг дверь замерла, прежде чем распахнуться полностью. Каз почувствовал ее присутствие еще до того, как войти. Как и всегда.

В одной руке он держал кружку свежезаваренного кофе. Глянув на Инеж, Каз притворил за собой дверь.

— Призрак, — коротко поприветствовал он.

Инеж вздернула подбородок. В сторону милые приветствия, вежливость Казу Бреккеру была несвойственна.

— Для тебя капитан Гафа.

Уголки губ Каза дернулись в полуулыбке, глаза блеснули. Он сначала произнес слова беззвучно, как молитву, а затем громче:

— Капитан Гафа.

Прочистив горло, он сел за стол и молча стянул перчатки.

Мгновение они смотрели друг на друга.

Инеж отсутствовала недолго, чтобы Каз успел сильно измениться, но она все равно пристально разглядывала его, как делала всегда. В последний визит, над его ухом алел порез, но сейчас она не нашла новых шрамов.

Каз тоже оглядывал ее цепким взглядом. Наконец он отпил кофе и взглянул на гроссбух. Подавив улыбку, Инеж прислонилась головой к оконной раме. Уже привычная рутина: Каз разберется с бумагами, а потом заговорит с ней. Инеж была не против. Они провели рядом бесчисленные дни и ночи, прежде чем она получила корабль. Даже когда они не были оба заняты, им всегда было комфортно друг с другом.

Так все и началось. Инеж вспомнила, как иногда наблюдала за Казом, сидя по подоконнике и отмечала маленькие детали: как он протирал глаза тыльной стороной ладони перед рассветом; изгиб линии губ, когда он находил ошибку в расчетах. Теперь молчание Каза окутало Инеж, как теплое пальто.

— Есть семена, — предложил Каз.

— Каз, — тепло произнесла Инеж.

Он не отрывал взгляда от бухгалтерской книги.

— Я подумал, что стоит заранее купить корм к твоему приезду. Птицы были суетливы в твое отсутствие.

— Не может быть. Кто-то должен был кормить их, чтобы они возвращались.

— Ты их любишь.

Если бы Инеж не знала Каза, то не заметила бы, как он кинул на нее мимолетный взгляд в поисках одобрения.

Инеж улыбнулась ему. Для воронов еще слишком рано. Она прижалась к стеклу и закрыла глаза, слушая скрип перьевой ручки Каза. Вместе они ждали рассвета.