Волшебство Петунии Дурсль (джен)

Утро начиналось осторожно, на ощупь. Петуния выдохнула и проснулась. Ей совсем ничего не снилось. Ощущения были странными, как будто вчерашние отчаянье и боль замерзли или потерялись где-то в глубине сна. Петунье даже стало не по себе от того, что вместо горя она чувствовала лишь тупую ноющую боль в груди. Былой мир разлетелся вдребезги, но сегодня начался какой-то новый, холодный, гулкий и пустой, но она продолжала в нем жить. Хотя, наверное, надо было умереть от тоски и отчаянья.

Необъяснимым образом наступил вполне заурядный и обычный день. Привычные заботы и суета обязанностей подхватили и окутали необходимостью. Надо уже вставать.

Мозг заработал с лихорадочной скоростью. Сейчас проснётся Вернон, и надо успеть приготовить завтрак. А еще обычно каждое утро Петуния начинала с чашечки кофе. Это превратилось в своеобразный ритуал, помогавший подготовится к хлопотному и полному забот дню.

Кофе, глянцевые журналы, бормотание радиоприемника… Они стали символом ее утра, и Петуния не собиралась отказываться от привычного распорядка.

Однако было слишком тихо для суетливого дня. Ни радио, ни телевизор не работали. Зато четко слышны были за окном ветер и дождь.

Первая мысль, пришедшая в голову из навсегда потерянного прошлого, была: «Я все проспала! Вернон уехал на работу сам, а Дадли наверняка устроил погром в своей комнате».

Петуния заворочалась. Кто-то над ухом угукнул, и маленькие ручонки обняли ее за шею.

А потом Петуния открыла глаза и все вспомнила. Реальность набросилась на нее с такой силой, что захотелось вновь зажмуриться и уснуть. А лучше вообще никогда больше не просыпаться.

— Мама! Мамочка! — пропищал где-то сбоку Гарри. — Хочу!

— Ох! Сейчас! — простонала Петунья и отвела его в туалет.

«Как же он раньше-то справлялся?» — царапнула вдруг мысль. Петуния неожиданно для себя осознала, что никогда особенно не замечала Гарри. Он был слишком тихим и удобным ребенком.

В отличие от Дадли. Дадли... Мальчик-тыковка. Громкий, скандальный, требовательный. Живой, настоящий. Весомый. Зажмурившись, Петуния схватилась за стену, не в силах вобрать воздух сквозь сжатые зубы. «М-м-м», — тихонько захныкал мальчишка, и Петуния вдруг поняла, что схватила полусонного ребенка слишком сильно, наверняка останутся на руке синяки. «Иди, иди, поспи еще, малыш», — прошептала она, приникнув к детскому уху. И опять удивилась, что почему-то никогда не называла его так раньше.

После быстрого горячего душа стало немного лучше. Петунии даже на минуту показалось, что она сможет прожить этот день. И пару еще таких же потом. Горе за ночь скаталось в тяжелый ком. Он давил, но острые углы притупились. Кровь из открытых ран уже не текла, продолжая лишь ныть разорванными тканями внутри. Пожалуй, сегодня лучше выпить не кофе, а мятный чай.

На кухне царил жуткий бардак. Петуния не могла вспомнить, когда она в последний раз вообще здесь была. Святая святых — идеально белоснежная поверхность плиты, в которой раньше отражались проплывавшие мимо окна облака, теперь походила на остатки Помпеи после извержения Везувия. Или Явы. Кто знает, какой там был вулкан. Петунии такие вещи раньше были совершенно не интересны. Вернона радовали лишь бокс и дрели. А соседки обсуждали новые сорта роз, да покрой скатертей для чайного столика. Нет, некоторые еще увлекались вязанием. Акорше — так, кажется, это называлось. А может, и нет. Словом, вулканы раньше совсем не интересовали Петунию. Пока сама ее жизнь не оказалась погребена внезапным извержением горящего ужаса. Да, именно так начинался последний роман в яркой блестящей обложке, который Петуния начала читать. Как раз в то злополучное утро.

«Горящий ужас неизбежности светился в его глазах». Теперь она точно знает про неизбежность. И ужас. Может быть, поэтому читать роман больше совсем не хочется.

Петуния вздохнула и зажгла огонь под медной туркой с кофе. Все же она решила его выпить. Англичанам не пристало так просто менять свои привычки. «Мы не сгибаемся под ударами судьбы», — подумала Петуния и крепче сжала вытянутые в ниточку сухие губы. И попутно поставила вариться кашу для Гарри.

Оказалось, что кофе гораздо вкуснее, если пить его, глядя в окно, а не пялясь в журнал или телевизор. Последний Петуния сегодня вообще не включала. Почему-то хотелось, чтобы Гарри подольше поспал. С каких это пор она стала так волноваться об этом чертенке?

Когда мальчишка проснулся и вбежал на кухню, он улыбался. Петуния поняла, что почти никогда не видела раньше улыбки на этом бледном худом лице. Или, может, просто не приглядывалась? Останется ли время смотреть хоть на что-нибудь другое, когда рядом Дадличек? Ох, Дадли. Мальчик-тыковка.

Глядя, как черноголовый Гарри серьезно собирает посуду со стола и деловито ставит ее в раковину, Петуния и сама невольно улыбнулась.

Почему-то сегодня не хотелось ни ругать мальчика, ни шлепать его. Еще одна странность непривычно тихого утра.

Впрочем, весь день выдался очень странным. Петуния рассеянно ходила по дому, переставляла вещи в комнатах и пыталась наводить привычный порядок. Как, наверное, ящерица пытается приладить к себе мертвый отпавший хвост. Как тычутся слепые щенки в свою сбитую машиной мать, не понимая, что ласки от нее уже не дождутся.

Гарри таскался везде следом. Складывал вещи в неуклюжие кривые кучки, возюкал по столикам и полкам невесть откуда взявшейся тряпкой. Глядя на то, какая абсолютная сосредоточенность выступала на чумазой мордочке мальчика, Петуния не удержалась, провела рукой по лохматой макушке. Прошептала вдруг, неожиданно для себя:

— Умница!

Взглянувшие в ответ огромные зеленые глаза, увеличенные толстыми стеклами поцарапанных очков, до краев были полны счастья.

Петунии опять захотелось плакать.

После тихого обеда она решила выйти на улицу. Хотя бы попытаться привести в порядок маленький садик перед входной дверью. Тучи, нависавшие над Литтл Уингингом с самого утра, постепенно рассеялись, и даже пропустили пару робких, неуверенных в собственных силах, солнечных лучей.

Почти все жительницы Литтл Уингинга соревновались за звание лучшего садовода. В солнечные дни и дождливые вечера только и разговоров было, что о новых примулах и ирисах. А уж сколько споров вызывала новая система полива наперстянки или манжетки. Петуния тяжело вздохнула. Как хотела бы она вернуть те счастливые времена, когда буйное цветение соседской герани было самой большой печалью, а слезы лились только по поводу сохнущих по непонятным причинам незабудок, которые все больше напоминали последний вздох умирающего.

Выходя в сад, Петуния проверила почтовый ящик на двери. Там лежали новые счета. Привычным движением она положила их на комод в прихожей. «Не забыть отдать Вернону», — почти было подумала Петуния. А потом поняла, что проверять счета сегодня придется ей самой.

Упрямо качнув головой, она вышла на крыльцо. Еще не хватало, чтобы соседи подумали, будто миссис Дурсль прячется от горя в доме.

Почти у самого крыльца рос когда-то могучий куст роз. Совсем недавно его толстые прутья, усеянные темно-зелеными листьями, похожи были на молочные толстые щеки Дадли. А сейчас... Куст завял. Налетевший ночью ураган или зловредная соседская собака повредили его, и теперь из земли торчала лишь пара сухих почерневших веток. Не было больше ни Дадли, ни куста. Подумать только, как мелкая неприятность может полностью добить измученного человека. Сраженная окончательной глубиной своего горя, Петуния села на крыльцо и беззвучно разрыдалась. Она размазывала слезы по некрасиво искаженному лицу, крупные капли падали на безупречно чистый передник. Губы кривились, со дна души рвался сдавленный, черный, звериный крик.

И вдруг, посреди пустыни отчаяния Петуния ощутила прикосновение. Легкое, едва ощутимое присутствие маленькой ладошки, опустившейся на плечо.

— Не плачь, — тихо сказал ей мальчишка и протянул замусоленный носовой платок в красную каемку. Края его были безнадежно обкусаны, и Петуния вскользь подумала — сколько горестных слез было пролито на него, и как мог ребенок, живущий с ней в одном доме, носить в себе столько печали?

— Не плачь, потом голова будет болеть, — повторил тоном маленького мудреца худой и мелкий мальчишка.

Петунии вдруг захотелось прижать его к себе, обнять, расцеловать испачканную в земле — и когда только успел? — мордашку, но она сдержала свой порыв. Истинные англичане никогда не показывают своих чувств на публике. А этот мальчишка станет истинным англичанином. Петуния все решила. У нее есть племянник. Гарри Поттер. Петуния воспитает его. Никто не заберёт у нее этого малыша.

Платок пах пылью и горем. Отдавая его назад ребенку, Петуния решила, что после подумает о том, откуда у домашнего приличного ребенка могла взяться подобная вещь. С другой стороны, можно ли было назвать приличным ребенка этих жутких Поттеров?

Пожав плечами, Петуния обещала себе, что постарается сделать из этого странного заморыша приличного человека. Истинного англичанина. Она почти уже вошла в дом, но что-то заставило ее обернуться. От открывшейся глазам картины сердце буквально замерло в груди. Негодный мальчишка аккуратно держал обеими руками засохший прутик куста и что-то серьезно нашептывал ему. С каждым словом мелкого негодника куст оживал, набирал силу и хорошел. Минут через пять совершенно противоестественных и противоправных действий перед входной дверью Петунии красовался полный сил роскошный куст, сверху донизу усыпанный цветущими розами. В конце промозглого октября. Немыслимо! Что скажут соседи?

Петуния поманила мальчишку к себе.

— Проголодался? Давай сделаем нам с тобой по кружке горячего шоколада?

Глядя, как беззаботно улыбнулся в ответ на предложение негодный мальчишка, Петуния вдруг поняла, что ее впервые в жизни совершенно не волнует, что подумают соседи. Перед тем как окончательно закрыть на улицу дверь, она еще раз взглянула на куст. Яркие сочные лепестки цветка в детских ладонях. Где-то это уже было. Несносная мелкая Лили. Конечно, яблоко от яблони недалеко падает. И все же... В полутьме коридора Петуния тихо, но отчетливо сказала мальчику:

— Спасибо.

Зеленые ясные глаза удивленно вскинулись на нее.

— За что, тетя?

— За розы, — только и ответила она, про себя отметив, что утром сквозь сон он называл ее мамой, и это было почему-то очень приятно.

После суеты сегодняшнего дня и теплого молока с разведенным в нем шоколадом Гарри незаметно для себя уснул. Петуния осторожно переложила потяжелевшего во сне ребенка на диван. Сегодня они пили какао в гостиной, так что сделать это было легко. Несмотря на свою худобу, мальчик все же оказался довольно внушительной ношей.

Кажется, настало время проверять счета.

На стол легло два конверта. К ним добавился еще третий, который Вернон так и не успел распечатать. Итак, что там у нас? Электроэнергия. Неужели двое взрослых с двумя детьми тратят так много? Или у них втайне заряжал свой электромобиль низкорослый эмигрант-китаец из соседнего квартала? Услуги телефонной компании немыслимо дорогие, просто удивительно, как Вернон это мог терпеть. Счета. Кредиты. Ипотека.

Петуния враз перестала дышать. Внезапная паническая атака застала ее врасплох. Ворох счетов на столе поплыл перед глазами, пол покачнулся, и ей пришлось покрепче ухватиться за стол, чтобы не свалиться со стула. Размер катастрофы впечатлял.

— Ничего, мы что-нибудь придумаем, — прошептала Петуния.

— Ага, — поддакнул ей неожиданно лохматый мальчишка с дивана. Негодник давно уже проснулся и все это время беззастенчиво смотрел, как взрослая женщина теряет голову от горя и тревоги.

— Лови! — вдруг почти крикнул несносный мальчишка, и из-под его руки вылетела птица, сложенная из куска ткани.

Петуния с изумлением узнала свое любимое полотенце, которое само открыло окошко и улетело прочь.

— Гарри Поттер! Что ты творишь?

Гарри испугался. Наверное, случись это неделей раньше, на голову ребенка обрушились бы тонны криков и наставлений, угроз и упреков, и все закончилось бы наказанием в виде отсидки в чулане. Но за последние дни все чувства Петунии притупились, казалось, она не может уже в полную силу ощущать как радость, так и гнев.

— Собственно, тут нечему удивляться. Ты тоже волшебник. Этого следовало ожидать, — услышала со стороны свой спокойный голос Петуния.

— Кто я? — переспросил Гарри.

— Кто ты — понятно, а вот я просто-напросто старая дура! — в сердцах рявкнула Петуния.

Гарри удивлённо сморщил носик и спросил:

— Разве ты старая?

— Ну, не молодая же! — отрезала Петуния и издевательски расхохоталась. — То, я что дура, тебя совершенно не смущает, да?

Гарри замер, подыскивая ответ, но Петуния просто махнула рукой. Что об этом говорить.

— Лучше спать в кровати. Думаю, нам обоим не повредит отдых, — безапелляционно заявила она.

Ребенок послушно вздохнул и поднялся с дивана.

И тут… Одно неловкое движение и… Следствие стресса и неприятных открытий. Хотя, вероятно, всему виной теснота гостиной. Сколько раз говорила Вернону, что им нужна новая мебель. Старая была слишком громоздкой. Словно в замедленной съемке, Петуния видела, как падает с комода пузатая сиреневая чашка с белой завитушкой у края ручки. Любимая чашка Вернона.

Он в ней всегда заваривал чай покрепче, с сахаром и мятой, и пил в течение всего вечера. Во второй раз за день у Петунии просто подкосились ноги, и она медленно сползла на пол. Осторожно взяла в руки тонкие осколки. И с удивлением заметила, как они тянутся друг к другу. Едва соприкоснувшись краями, два куска фарфора словно приросли друг к другу. Петуния только тихо охнула.

По воздуху медленно плыли три маленьких кусочка, самостоятельно выбравшиеся из-под стола. Еще один упорно пытался вылезти из-под ножки стула. Гарри осторожно приподнял массивный лакированный стул, помогая маленькому осколку освободиться.

Глаза мальчишки озорно сияли.

— Выходит, ты тоже волшебница? — заговорщически прошептал он.

— Нет, этого просто не может быть, — отрезала Петуния, все еще сидя на полу и сжимая в руках вновь сросшуюся чашку. — Я не могу быть волшебницей! Никак! Я просто Петуния Дурсль, и я — нормальная!