Баллада о лжецах (джен)

В те времена, когда каждый мальчишка знал, что в лесах живут эльфы, — я тебе о них уже рассказывал, это такие похожие на людей бессмертные создания, только выше, и глаза у них ярче, а уши длиннее, — по степям севера скитался охотник. Звали его... наверное, Анор. Да, именно Анором его звали — на языке эльфов так зовут солнце. Почему у него было эльфийское имя? Ну, видишь ли, малыш, считают, что Анор был сыном гондорского торговца и девы из лесных эльфов. Потому, говорят, и с деревьями разговаривать Анор умел. Только враки это все: уши у Анора были точно такими же, как у меня и у тебя, а уши у всех всегда от матери.

Анор-охотник храбро бился с нечистью, которой в те дни ой как много развелось. Бился он и с Чёрной змеей Востока, и с Трехглавым волком Запада, но сегодня я расскажу тебе не о чудовищах, а о том, как отважный Анор потерял свое честное слово. Стоял тёплый солнечный день, и Анор неспешно бродил по зелёному лесу, слушая птиц: птицы могут рассказать о многом, даже о том, где прячется коварное чудовище. Как вдруг — все птицы замолчали. Анор тут же схватился за меч: он знал, что если в лесу средь бела дня вдруг становится слишком тихо, то из-за ближайшего куста на тебя может выпрыгнуть что-то очень и очень страшное. Но он не знал, что что-то очень страшное могло выпрыгнуть из его собственной сумки. А выпрыгнуло из нее его Честное Слово. Честное Слово было маленьким, лохматым и очень громким. Только выпрыгнув из сумки, оно заверещало:

— Я Честное Слово, и я свободно!

— А ну полезай обратно в сумку, — рассердился Анор. Честное Слово показало ему длинный язык и скрылось в лесу.

— Но ты же ничего не можешь без меня! — окликнул его Анор, но Честное Слово не ответило. Анор крепко выругался — я повторять не буду, а то мать услышит — и побежал за ним. Пробежал совсем немного, как выползло ему навстречу Серое Ужасное. У Серого Ужасного был очень-очень длинный нос и очень-очень толстые ноги, и мама звала его не Серым Ужасным, а Олифантом. Анор уже замахнулся было мечом, но Серое Ужасное смотрело так грустно и совсем неужасно, что сердце Анора дрогнуло.

— Серое Ужасное, — участливо спросил он, — почему ты в таком дурном настроении?

Серое Ужасное ужасно громко вздохнуло.

— За тем деревом я встретило Честное Слово, и оно обещало мне ужасно вкусный обед. Но еды у него не оказалось.

Анору стало очень грустно, что у него такое нечестное Честное Слово. Он запустил руку в сумку и вытащил из нее три полоски мяса и две охапки травы: Серое Ужасное не отличалось разборчивостью в еде.

— Я убью тебя позже, — попытался пообещать Анор, но что же пообещаешь без Честного Слова?

Честное Слово отдыхало неподалеку. Завидев Анора, оно горько-горько заплакало:

— Эх, зачем же я от тебя убежало! Мне так хочется помогать! И я, как тогда, когда мы вместе бродили по лесам, обещало свет и счастье! И все время забывало, что именно ты выполнял мои прихоти и исполнял обещания!

— Так возвращайся ко мне, Честное слово, — попросил Анор.

— Вот сейчас и вернусь, — обрадовалось Честное Слово, — честное слово!

Но честное слово без хозяина слова не значило ничего, вот совсем ничегошеньки!

— Моргот тебя за... э-э-э... — не при матери твоей будет сказано, но Анор очень грубо выругался — тебе так говорить нельзя! — и снова бросился в погоню за честным словом.

На опушке леса храбрый Анор встретил светлого эльфа, тот заламывал руки, и росший позади него старый клен неловко обнимал его ветвями. Завидев Анора, эльф ткнул в него тонким пальцем и грозно сказал:

— Это твое Честное Слово меня обмануло?

— Мое, — повинился Анор. — А что оно обещало тебе?

— Оно обещало мне такую дивную флейту, чтобы птицы заслушивались моей игрой. Лишь сыграв на этой флейте своему королю, я смогу обнять любимую. А я поклялся не брать в руки ножа, я не могу вырезать флейту сам.

— Я вырежу тебе флейту, — воскликнул Анор. Эльф печально покачал головой:

— Я вижу твои руки, ты умело обращаешься с ножом, но еще никогда этот нож не использовали не для убийства, а для создания.

— Я научусь, — упрямо повторил Анор, надеясь, что это не было обещанием.

Анор не знал, как вырезать даже самую обычную флейту, что уж говорить о волшебной, но он не мог обмануть эльфа и остался с ним на долгие десять лет, чтобы научиться слушать лес, подпевать соловьям и вложить все мелодии в хрупкую деревянную флейту.

— Спасибо тебе, — воскликнул эльф, взяв в руки флейту. — Теперь я смогу сыграть своему королю!

Эльф скрылся в чаще, а Анор вдруг вспомнил, что так и не нашел свое Честное Слово. За десять лет его уже и след простыл, оно затерялось в самом дремучем лесу или, может быть, в самой глубокой речке.

Тогда Анор понял, что не вернет свое Честное Слово, и горько заплакал. Но он не мог плакать слишком долго: где-то далеко его ждало его Честное Слово. Анор утер слезы и отправился дальше.

По пути встречались ему и другие эльфы, и гномы, и даже говорящие деревья. Кому Честное Слово обещало золотые горы, кому плотный завтрак, кому сад в пустыне. Сумка Анора уже давно опустела, руки загрубели от тяжёлой работы, но он все шёл и шёл за своим Честным Словом.

Анор уже и сам был немолод, когда у подножия большого дуба на опушке Леса На Краю Мира снова увидел свое Честное Слово. Старое, сморщенное, оно подняло на Анора заплаканное лицо и, не говоря ни слова, запрыгнуло ему в пустую сумку. Почему запрыгнуло, малыш? Помнишь ведь, что Честное Слово обещало Анору? Оно обещало вернуться, и Анор прошёл много дорог, чтобы исполнить и это обещание.

* * *

Двухлетний Арагорн, заснув на коленях отца, и представить не мог, что детская сказка принесет ему куда больше неприятностей, чем обломки Нарсиля и кольцо Барахира вместе взятые; не знал ровно до тех пор, как тринадцать лет спустя ясным вечером его мать, Гилраэнь, повторила ему ее слово в слово.

Двадцать первое вирессэта⁽¹⁾ первого года Четвертой Эпохи вошло в историю славного Гондора как День, в который ничего не произошло. Король Элессар с самого восхода солнца пребывал в прескверном настроении, однако отчет о состоянии страны выслушал со всем вниманием, правда, не в отведенных для подобных встреч покоях, а на утренней прогулке — если, конечно, так можно было назвать рваный шаг от северной стены первого яруса до южной — третьего.

— Государь, положение дел на сей день таково...

Фарамир с обязанностями правителя Гондора справлялся примерно — настолько, насколько мог справляться человек, не наделенный королевскими полномочиями. Настроения народа — "переменчивые", запас продовольствия — "скудный", состояние городских стен — "развалины", — все это Фарамир тщательно выведывал, оценивал и исправно рассказывал; как говорят в Гондоре, без всякого соуса: прямо, честно и, Арагорн не стал бы кривить душой, невкусно.

Серый от пепла Белый город раскинулся десятками мощеных улиц. На той, где уже почернел от копоти камень, не так давно трудились кузнецы. Вот измазанный глиной порог пустого дома — жилище гончара. А на главной площади венчали на царство его, короля Элессара, и Арвен, дочь Элронда Полуэльфа. Толпились у стен воины и ремесленники, люди Гондора и Рохана и эльфы Ривенделла, все вместе до земли кланялись отважным хоббитам.

— ... орки пожгли посевы на юго-востоке страны. То самые плодородные земли, откуда на столы поступает около десяти тысяч...

Воистину мудр Эру, давший каждому голосу свою мелодию в общей Песне. Мудра и простая ткачиха, острым взглядом выхватывающая среди многоцветья ниток именно ту, с которой предстоит начать шитье. Не мудр был лишь новоявленный король Гондора.

— ... по верхнему берегу Андуина вспыхнула озерная лихорадка. Дома исцеления переполнены...

Далеко внизу темнели конюшни, откуда не так давно отправились в Роханские степи — к пещерам Хельмовой пади — Гимли с Леголасом. Их последние наставления и не думали покидать и без того тяжелую голову.

— Ты поднимешь страну с колен, — Леголас хлопнул друга по плечу. — Помни, что можно и за уши из трясины вытянуть, если совсем... мутноводье?..

— Болото, — помог Гимли.

— Знать бы еще, где у страны уши, — пробормотал Арагорн. — Верчу клубок, верчу, но до сих пор не представляю даже не то, как его распутать, а сколько в нем нитей.

— Если потребуется крепкое словцо и крепкое плечо — ты знаешь, где меня искать. Я явлюсь, — Леголас непривычно серьезно заглянул в глаза, и Арагорн распрямил спину. — А если еще что покрепче — это уж я сам найду.

— А когда поймешь, что эльфийская бурда утопит в себе лишь этих... тощих, эреборский эль — к твоим услугам, — ворчливо уточнил Гимли. — Ты уверен, парень?

Чистосердечное «нет» повисло в воздухе непроизнесенным.

— Да.

— Что ж... В добрый путь! — Леголас кивнул коротко и даже чуть разочарованно. — Пусть...

— И снова он про свет! Звезды на деревья еще повесить реши, чтоб лес проклятущий не такой темный был, — Гимли дернул эльфа за рукав и внушительно шепнул Арагорну: — Ты Друг гномов. Стены не развалятся.

— Крепки ли стены в Белом городе, Фарамир? — спросил Арагорн, оторвав взгляд от конюшен.

— Крепки, государь Элессар. Стена трескается не первый век; все еще стоит. Но если бы вы спросили меня не о крепости стен, а о том, важны ли трещины для облика города, я бы сказал, что важнее стало бы их отсутствие...

Дослушав Фарамира, Арагорн уже в одиночестве зашагал в сторону цитадели, где пышным цветом цвело Древо Королей. День был холодный, белый камень плакал. Погнутый ясень в расселине качал головой в пооблетевшем венце — вспоминал сожженных заживо братьев. Белое Древо клонило седые ветви к земле; ни листом не отвечало ветру, безмолвное, одинокое, безмятежное.

— Меня ли ждал ты, Минас-Тирит? Потомка Исильдура, некровное дитя Элронда Полуэльфа, предводителя дунэдайн, слугу и соратника Тенгеля Роханского? Так кровь моя — твоя кровь, жизнь моя — твоя жизнь! — Арагорн приветливо раскрыл объятия. — Но тебе мало моих рук, тебе нужны сотни, тысячи...

Белое Древо невозмутимо стояло перед государем, как неверный подданный, уверенный в своей безнаказанности. Король Элессар сплюнул на землю. Холодное солнце смотрело на белые стены города с глубоким безразличием; только ему ничего не было нужно от непутевого короля.

— Ну что ж... В погоню за честным словом! Отныне люди будут звать тебя Минас-Анором, о город солнца, моё обещание, — утвердил король. В то, что новое имя что-либо изменит, он, конечно, не верил, но нужно было решить хоть какой-то вопрос. И, пожалуй, пришло время воспользоваться щедрым предложением и написать тому, кто мог найти слова на любой случай, а если вдруг что не складывалось, а синдарин безнадежно путался с вестроном — и придумать их.

«Леголас, добрый друг,

Звезды сегодня яркие. Выражаю искреннюю надежду, что ты не сгинул в пещерах Агларонда и не сгубил Гимли в лесах Фангорна, а потому Зеленолесье уже приняло тебя как сына.

Здоров ли Великий лес?

В Гондоре все спокойно. Люди устали от войны и теперь искренне радуются миру. Столица переименована в «Город Солнца» , Минас-Анор — первый шаг к благоденствию.

Впрочем, не стану увиливать боле от истинной причины моего письма тебе. После разрушений и бесчинств, учиненных ордами Саурона, страна разваливается, и я не знаю, какую стену подпереть могучим дубом, чтобы остановить беспорядки. Вместо плодородной земли — пепелища. Урожая этой осенью не будет. Люди из окрестных деревень лишены своих домов, и теперь улицы Белого города полны беженцев. Им не найти здесь ни крова, ни занятия, ни хлеба. Ум мой в смятении...

Да осветят звезды твой путь, дорогой друг!

Элессар»

В светлых залах Минас-Анора в час утренней зари тишина была тягучей, терпкой, густой, как туман. В нее хотелось вслушиваться — в шаги, шорохи, звон оружия... хруст бумаги. Птице до лесов Сумеречья лететь пять дней по ветру, коню — десять дней по ровной дороге. Спустя двадцать два пришел ответ, как и положено, написанный на вестроне, однако выведенный совершенно по-эльфийски: витиеватыми буквами.

«Арагорн, рад вести от тебя, пусть и недобра эта весть!

Звезды в эти дни действительно яркие, но уверен, что ни одна не сравнится с красой Ундомиэль.

Благодарю за то, что сохранил память о былом величии моего Дома, пусть навряд видел его в те годы. Увы, оставаться Зеленолесью Чернолесьем еще не одну луну: деревья черны от пожарищ. Знал бы ты, как тревожат душу их стоны...

Позволь дать тебе совет: если хочешь удержать осыпающуюся стену, оплети ее плющом. При всем моем уважении к, — под яростным чирканьем угадывалось «Белому городу», — Городу Солнца, для дуба почвы там скверные.

О, несчастны эдайн, собирающие плоды трудов своих лишь листопадницей⁽²⁾! Боюсь, не смогу сказать ничего дельного, к стыду своему, вынужден признать, что все надежды учителя возлагали на моих братьев.

Да будет путь твой светел, а рука — крепка!

Леголас»

В делах государственных рассчитывать на старого друга, всю свою долговечную юность проведшего в лесах, действительно не приходилось: все равно что спросить о черных днях ясный ручей или легкомысленную птицу. Но журчание воды и песня жаворонка дарили успокоение, особенно если не было нужды разбираться в бессмыслице их слов.

Король Элессар устало прикрыл глаза и позвал стоявшего за дверью стражника:

— Передай лорду Фарамиру: пусть ждет меня после восхода первой звезды в западной галерее.

1) апреля

Вернуться к тексту

2) Арагорн, конечно, догадался, что его друг имел в виду осень.

Вернуться к тексту

— О Боромир, я не знаю, какая сила таится в моей крови, но я клянусь, что не позволю пасть Белому городу.

Король Элессар хорошо помнил день, когда дал эту клятву. Мудрые эльфы знают, что Западному ветру можно доверить свою скорбь, Южному — последнее слово, Северному — сердце; Восточный ветер же то ли обидел кто, то ли характер у него был резок, но обращенные к нему слезы он возвращал калеными стрелами, прощание — воистину возмутительной ложью, любовь — хохочущей ненавистью. Поэтому лишь три ветра оплакали Боромира на Амон-Хене; четвертый явился сам. Фродо и Сэм отчалили от злого берега вовремя, Восточный ветер не успел перевернуть лодку; зато успел подслушать любопытные проклятия. Кто проклинал — непонятно, за что — не так важно; Восточный ветер дунул в прозрачный ус, недоуменно почесал в светлом затылке и полетел искать ненавистного живого. Арагорна он приметил скоро, тот мечом прорубал дорогу из чащи. Длинноухий спутник, отстававший на два шага, хмурился, но берег дыхание.

— Эльф, — пропел Ветер смутно знакомое слово. — А за ним, должно быть, торопится гном. Первый тогда и есть человек, сколько пакостных слов ему послано! — Ветер засмеялся и свернулся змеей в человеческом ухе.

— Так вот каков ты, Арагорн,

Тебе просили передать:

"Ты знаешь, что могу я дать

Тебе любовь, богатство, власть,

Но предложить тебе не трон,

Не сладкий стон, не денег звон,

А волю разума хочу.

Ах, скверный, лживый человек,

Поганишь мир почти уж век.

Ах ты убийца, лжец, палач!

Не ты ли обещал победу

Два, три... Ах, целых восемь раз!

И где же люди те сейчас?

Я б научил тебя не лгать..."

— Нескладно. Тебе нечего мне предложить. Уйди. Ты лишь призрак, — человек — Арагорн — чуть разомкнул губы, но Ветер захлебнулся бы воздухом, если бы мог.

— Лжец, лжец, лжец! — визгливо заголосил Ветер. — Какое сладкое, мерзкое слово: "лжец"! А ты лжец? — обратился он к эльфу...

Арагорн покачал головой. Впереди бурелом, опушка, где в некоторых лесах можно было бы встретить и настоящего тролля, степь; лодка, уносящая Боромира вниз по могучему Андуину, осталась позади.

— Лжец, — пропел издалека Восточный ветер.

* * *

— Да, лжец, — кивнула Арвен. Арагорн бессильно откинул голову ей на колени. Проклятый и благословенный миг назад он вслушивался в тихие слова Леголаса, уже в полусне отвечавшего на воистину бессвязное ворчание Гимли; причем Арагорн мог поклясться, что эльф поминал чью-то мать на синдарине, а гном путался в кхуздуле.

— Тебе я не лгал, — пробормотал Арагорн, вдыхая знакомый запах. Над головой ярко сиял Эарендиль, король надежды; Вечерняя Звезда ласково перебирала жесткие волосы.

— Разве? — рассмеялась Арвен. — А когда обещал на мне жениться?

— И женюсь, — возразил Арагорн. — Какая же это ложь?

— Сколько тогда листопадов ты застал? Двадцать? — вздохнула Арвен. — Ты решил, что я Лютиэн.

— Ты не сказала, что так с тобой заговаривал каждый третий эльф Лотлориэна!

— Каждый третий мечтает стать Даэроном, — печально прошептала Арвен, удивленно всматриваясь в звезды. Улыбнулась: — Ни один из них не осмелился назваться Береном. Сказать тебе было бы неучтиво.

— Ты хотела посмеяться надо мной.

— Виновата, — торжественно кивнула Арвен. — Но ты вернулся... Я почти дошила знамя. Хочешь взглянуть?

Ночь выдалась промозглой, роса затекла за шиворот; Странник перевернулся на спину и чуть приоткрыл глаза, что-то вот-вот должно было... Испуганное ржание перебудило крохотный лагерь Трех Охотников и оборвалось.

— Да что же за напасть такая! — воскликнул Гимли.

— Неужели тебе не будет хватать Арода? — ухмыльнулся Леголас. Арагорн удивленно приподнял брови: эльф качнул головой, и наметанный взгляд выхватил покрасневшие глаза. Даже их бессменного часового сильно утомила вчерашняя погоня.

— Эарендиль сегодня был ярок, — заметил Арагорн.

— Увы! Я не видел его света, — горестно воскликнул Леголас и исподлобья взглянул на Арагорна.

"Просыпался ночью, — понял Арагорн. — Но сейчас я не лгал. В эльфийском сне звезды не гаснут".

* * *

— Вам тоже не спится, мой король, — Фарамир встал за плечом.

— Некогда спать, — покачал головой Арагорн, однако не поспешил вернуть взгляд к черному небу. — Только и время без сна не дает мне ответов.

* * *

Арагорн размышлял. Он не был лжецом. Воспитанный мудрым, добрым, но суровым Элрондом смертный мальчишка не мог не быть полной тому противоположностью: порывистым, восторженным и любопытным. Впрочем, Арагорн не был уверен, что Владыке Раздола так уж чужды были эти черты: не так легко поверить, что гроза всех окрестных лесов Элладан и Элрохир вышли легким, но горячим нравом в прекрасную Келебриан; впрочем, не доверять близнецам причин тоже не было — разумеется, тогда, когда те не придумывали, как выудить вино покрепче из отцовских кладовых. Так или иначе, встретив пришедшую из владений Эарендиля Вечернюю Звезду, юный тогда еще Эстель так и не смог придумать названия охватившему его приятному волнению: счастье — слишком просто, печаль — слишком тихо, любовная тоска — слишком глупо. Эстель был уверен, что встретил саму Лютиэн Тинувиэль, и боялся, что сейчас она, как столетия назад, растворится в листве и не откликнется на крик. Эстель юным своим сердцем вдруг смутно почувствовал, что смертная дорога вот-вот круто повернет и уведет его далеко-далеко от прекрасной девы, но упрямства мальчишке было не занимать. Лютиэн не рассмеялась над ним, и он, окрыленный, восторженно повторил, что обязательно-обязательно найдет ее вновь и женится на ней.

Знал, что не найдет. Такова была его первая ложь.

Не отойдя от заветной поляны и на десять шагов, Эстель испугался: что скажет отец и учитель, узнав, что он обманул саму Лютиэн? Юноша был уверен, что расстроит Владыку Элронда своей ложью. Любовь к звездному созданию он бы простил, конечно, простил, простил бы даже неловкие попытки в ней объясниться, хоть и не таким словам его учил Эрестор, но ложь — ни за что.

И Эстель решил превратить ложь в правду — хоть и не знал точно, что это значит.

Мать тогда грустно усмехнулась, потрепала Эстеля по голове и велела забыть о Лютиэн: она-де сама забудет о данном ей слове; Эстель кивнул и стиснул зубы, чтобы не напомнить: память эльфов вечна.

С истинно человеческим упрямством, помноженным на наставления близнецов Элрондионов, Эстель сочинял стихи, учился сочетать лекарственную ромашку с фиалками в одном "венике"; чтобы много лет спустя вновь встретить не Лютиэн Тинувиэль, но Арвен Ундомиэль, поймать в ладони не Соловья, а Вечернюю Звезду.

Эстель не оборачивался, навсегда оставляя Раздол. Он не желал короны и не знал, как вернуть ее, но клятвы, данные на Керин-Амроте, он не имел права превратить в ложь.

* * *

— Ты нужен людям, — медленно заговорил Фарамир, — а люди нужны тебе. Но все ли?

— Я слушаю тебя, — нахмурился Арагорн.

* * *

"Ты нужен людям", — уговаривал себя сурового вида юноша; чуть поодаль хмурые мужчины в замызганной одежде седлали понурых лошадей, то и дело оглядываясь друг на друга.

— Торонгил, — статный старик, Хальбарад, передал поводья одному из спутников и подошел к юноше. — Ты ведёшь нас не первый день; воды хватит ещё на три дня, если каждый будет только смачивать губы; мы не вспугнули ни птицы за прошедшие сутки; ближайшая деревня осталась за спиной десять дней назад. Уж не знаю я, что ты ищешь в этих поганых землях...

— Именно в поганых местах мы и нужны, не ты ли учил меня этому, Хальбарад? — юноша, Торонгил — Арагорн, — вперил в лицо старика упрямый взгляд. — Мы уходим оттуда, где нам не рады, туда, где нас некому встретить, чтобы годы спустя нас изгнали и оттуда тоже. В этих землях не живут даже птицы, а может быть цветущая деревня. Если только мы поймем, что здесь...

— Скажи им, Торонгил, — потребовал Хальбарад. Вовсе не старик; проседь в темных волосах, горбатый нос и мрачные глаза, щедрый дар бродяжей жизни, маячили за плечами еще двадцатью непрожитыми годами. — Скажи им, что сегодня эти люди получат половину обещанного куска, завтра — четверть, а на третий день ты лишишь и этой малости самых слабых. Не вини себя, Торонгил, — продолжил он мягче. — Я сам просчитался, вот тебе и старый волк... Но поверь им. Скажи им, Торонгил, и они все еще пойдут за тобой.

Скудный ужин — черствая лепешка — не лезла в горло. Арагорн оторвал глаза от земли и беспокойно обвел взглядом лагерь. Люди ели торопливо, путали пальцы в бородах, собирая крошки; два дня назад Торонгил в который раз увидел, как едят люди, знающие, что больше их не накормят: руки тряслись, но сам человек ел медленно, смакуя, громко сглатывая; теперь же он смотрел, как едят люди, боящиеся, что отберут, или знающие, что бояться больше нечего. В десяти шагах, откинувшись головой на крепкое бревно, полулежал Асгель; толстый, неторопливый, в отличие от названных братьев, он задумчиво рассматривал сжатую всей пятерней лепешку и создал бы странное впечатление единственного сытого среди помирающих с голоду нищих, если бы смотрящий не знал, что этот толстяк еще неделю назад по праву хвалился стройным станом и быстрым шагом. Хальбарад перехватил взгляд Арагорна.

— Скажи ему, Торонгил.

Арагорн тяжело поднялся и направился к Асгелю. Трава была жесткая, жухлая, желтая...

— Возьми, — грубый, но все еще звонкий голос Асгеля заставил вскинуть голову. Асгель уверенно протягивал отекшей рукой лепешку. — Да все я знаю, не прячь глаза, Торонгил; ты ведь за этим пришел или придешь завтра. Возьми, что мне один день. Только у Вереса не забирай, он крепче, чем кажется.

— Я должен сказать тебе, Асгель, — Арагорн обернулся к остальным и повторил громче: — Должен сказать вам. Я виноват перед всеми вами. Я не оправдываюсь за выбранный путь — мы делаем то, что должно, и мы нужны здесь. Я не оправдываюсь за неверный расчет. Но я прошу вашего прощения — и вашего доверия. Вы видите, что ни еды, ни воды не хватает на всех. Пытаясь напоить умирающего от жажды, мы приводим к черте больного. И пора принять решение, — Арагорн бросил косой взгляд на Хальбарада; следопыт сидел прямо, стиснув край плаща. — И я его приму, если вы верите мне. Я, Торонгил, клянусь своим именем, что выведу всех вас отсюда живыми. Ешь, Асгель, — Арагорн дерзко взглянул в недоверчивые молодые глаза. — Ешь и не беспокойся о завтра.

— Торонгил, — Хальбарад было поднялся, но вдруг передумал и лишь покачал головой.

Так воспитанный эльфами Эстель солгал второй раз. И пусть имя, которым он поклялся, значило меньше, чем лепешка в распухших пальцах, предавать его было страшно.

Асгеля не пришлось долго упрашивать. Рука дрогнула, и толстяк жадно вцепился зубами в хлеб.

— Ты знаешь, что солгал, — с грустью пробормотал Хальбарад. — И Асгель тоже это знает; все они знают.

В деревне — той самой, что в десяти днях пути от места, где Эстель солгал второй раз, — потом еще много недель судачили о полумертвых дунэдайн под предводительством не иначе как сумасшедшего: тот ввалился в трактир чуть не с лихорадкой, схватил трактирщика за грудки и долго втолковывал ему что-то нечленораздельное, да так сам и сполз по стеночке. Арагорн сам не помнил ни о том вечере, ни о том, что было днем раньше, ничего, но много лет спустя на Тропу Мертвых он встал рука об руку с Хальбарадом, и Асгель легкой серой тенью скользил рядом.

С тех пор страстно любящий правду Эстель не считал разы, в которые лгал; и ему не всегда удавалось поймать свою ложь за хвост. Он рассказывал голодным братьям, какой славный ужин ждет их в ближайшем трактире, и понуро звал Хальбарада поохотиться на зайцев; обещал новый рассвет защитникам безымянной деревеньки у подножия Синих гор и одним из первых вызывался собирать тела для сожжения; при дворе короля Тенгеля Торонгил и вовсе немалого достиг в искусстве вежливых улыбок и пустых обещаний.

* * *

— Знаешь ли ты, какое имя дали мне эльфы?

— Элессаром тебя назвали эльфы, но ты спрашиваешь не о нем, — нахмурился Фарамир.

— Эстель — так меня назвали эльфы Раздола. "Надежда".

— Никто не имеет на это имя больше права, чем ты.

— Тот "никто", должно быть, счастлив. Спокойной ночи, лорд Фарамир.

— Я подготовлю все к утру.

Арагорн склонил голову и снова нашел на небе Эарендиль.

Король Элессар протянул руку к перу и задумчиво прикусил черенок.

«Леголас,

Слава о винах Зеленолесья ходит по всему Средиземью, потому тешу себя надеждой, что твои братья знают верное средство от похмелья. Не для меня.

Арагорн»

Сам король действительно не сделал ни глотка гондорского пива, а если бы и сделал, ни один человек в Средиземье не знал об опохмеляющих травах больше, чем он сам; но выбирать предлог для разговора следовало с умом — с эльфа сталось бы влететь в Минас-Тирит утром следующего дня, если какой-нибудь сущий пустяк покажется ему слишком важным, а важным могло оказаться решительно все. О вине же лесному эльфу было писать безопасно. Ответ пришел спустя месяц.

«Друг мой Элессар,

признаюсь, я обеспокоен судьбой деревьев в Минас-Аноре. Скупые слова твои занимают не более четверти кленового листа, но выведены на свитке, что длиннее моей руки, а между тем есть ещё три конверта. Боюсь представить, сколько крепких ветвей искалечено. Или... Нет, ни слова об этом.

Рад бы ответить точнее, но со времен последнего моего похмелья листья опали более четырёхсот раз. Память эльдар вечна, но ты должен понимать: отчетливее всего я помню туман в голове и каменоломню в виске. Кажется, в правом. Уже на седьмую луну все успокоилось без всякого вмешательства.

Меня беспокоят птицы, Элессар. Они поют на полтона ниже, чем двести лет назад, когда ещё ни на одной карте нельзя было увидеть Чернолесье. Думаешь, это связано с ушедшей Тьмой?

С радостью выслушаю любой твой совет, хотя и не могу обещать, что последую ему.

Леголас»

Арагорн ошеломленно уставился в витиеватый текст, на сей раз не нуждавшийся в переводе с вестрона на вестрон; птицы? Леголас был обеспокоен всерьез, раз писал ему, обложившись словарями; но что можно было сделать с птицами?

— Фарамир, не замечал ли ты когда-нибудь, что у птиц изменялись голоса? — спросил Арагорн чуть позже.

— Нет, государь; человеческий слух не так уж тонок. Но я клянусь, что ни одна гондорская кукушка пока не запела соловьем. И, мой король, — Фарамир помолчал. — Не отвечай ему сейчас, помни о нашем решении.

Одним словом, письмо осталось без ответа; и наказание не заставило себя ждать.

«Государь Элессар,

не ведаю, чем мог так прогневить тебя, чтобы ты не удостоил старого друга ответом, однако спешу обрадовать: птичьи голоса снова звенят, как сумеречная роса. Осмелюсь предположить, что тьма окончательно покинула Зеленолесье, хотя сердце моё скорбит об ушедших в злое время братьях...

Надеюсь, здоровье твоё крепко.

Не могу не спросить: не связано ли твоё молчание с моим замечанием о деревьях? Я был неосторожен. Просил бы о прощении, но неужели резкое слово может встать между братьями, бок о бок прошедшими не одно сражение?

Леголас»

Арагорн похолодел: если подобное письмо попало к нему на стол, эльф уже должен быть в пяти днях пути от Гондора — или сколько займет переход через горы. Фарамир нахмурился, бросив взгляд на покрывшегося испариной короля, однако продолжил доклад:

— Жители Гондора восприняли смену имени столицы благосклонно, однако они боятся не пережить зиму... Чем скорее твой друг окажется здесь, тем лучше.

Вспыльчивый нрав друга просто не имел права становиться еще одной головной болью государя. Король Элессар знал, чем ответить.

«Спаси меня.

Арагорн»

Спустя два дня короля ждало новое письмо, на сей раз без подписи.

"Фарамир заверил, что твоей жизни ничего не угрожает, и, поверь мне, он не лгал".

Медленно отложив письмо, Арагорн обернулся.

— Прошу, ответь, — звонкий голос приморозил короля к месту. — Если ты решишь отвергнуть мою дружбу, да будет так, — Леголас смотрел пытливо, остро. — Но если не все ещё потеряно, то, ради Эру, скажи: из чего твои люди делают эту ужасную бумагу?

Арагорн устало потёр переносицу.

— Мой дорогой друг, если б только ты знал, как я рад тебя видеть...

— Арагорн, — глаза эльфа вспыхнули весенним льдом, и лишь дрогнувшее ухо выдало бы хитрый умысел, не будь и сам вопрос столь неосмысленным.

«Смеётся надо мной, — поморщился король. — Проклятие на эльфов и их твёрдые лбы. Ну что за упрямое создание...»

— Пергамент, Леголас, — выделанная овечья кожа.

Скрестив руки на груди, Арагорн мстительно ухмыльнулся. Не ему одному мучиться сомнениями. Глубокую тоску во взгляде эльфа сменил брезгливый ужас.

— Нет, — эльф быстро замотал головой. — Нет, ты, верно, шутишь.

— Ни словом, — торжественно кивнул Арагорн. — Овец забивают, кожу выделывают...

— Элессар, это же тоже листья, — Леголас взмахнул руками и по-сорочьи затрещал. — Коль же вольно толь?

— Жизни, Леголас. Как так можно — о том не меня спрашивай. Твой вестрон...

— Мой вестрон, он... он... — Леголас задумчиво закусил губу, пытась подобрать верное слово. — Неколь было.

— Некогда. Тише, Леголас, — путаная речь тараторящего эльфа болезненно била по вискам. — Если знаешь другой способ, просто скажи. Обещаю, овец на пергамент больше забивать не будут.

— Хорошо, — вдруг чисто ответил эльф, лишь чуть-чуть растягивая последний слог. — Берется древесина, размачивается...

— Чтобы лесной эльф — да предлагал деревья рубить?

— Рубить и не нужно, — уверенно заявил эльф. — Нужно просто попросить. Дерево отдаст больную кору...

— Нет в Гондоре деревьев, Леголас! — рявкнул Арагорн и, прикрыв глаза, посмотрел на друга: передавить было никак нельзя. Эльф тяжело выдохнул:

— Ба! Надо захмелеть. — Об стол стукнула тёмного цвета бутыль, эльф придвинул второе кресло к столу и остался стоять. — Так вот почему ты о дубах вспомнил.

— Потому и вспомнил, мой друг, — кивнул Арагорн. Леголас скупо засунул руку в поясную сумку и достал еще две бутыли.

— Ты просил средство от попьяни, — бесстрастно сказал эльф и вышел из комнаты; захлопнул за собой тяжелую дверь. Король Элессар моргнул и одним махом осушил первую бутыль. За дверью послышалось кряхтение, и два стражника вновь распахнули створки; к королевскому столу приблизились тихие шаги.

На плечи скользнули прохладные пальцы.

— Что гложет тебя? — шепот Арвен не приносил желанного успокоения. Арагорн вмиг помутневшим взглядом смотрел на нее — и видел светлый призрак минувших дней, прекрасную деву, семьдесят лет назад сведшую его с ума. Стройную, статную... вечную. Видел серебряную звезду на своей ладони и великую жертву. Видел собственную смерть и согбенную старуху на вершине того самого холма... Видел свое обещание.

— И ты умрешь, — уже по привычке пробормотал он. Умрут все. Умрет мальчишка, принявший меч из королевских рук: «Я пойду за вами, мой король!». Я умру за вас, государь, я всегда выберу вас... И страна умрёт. Быстро и безжалостно.

— Не надо, — голос прошил морозом. На черном виске мелькнула серебряная искра. Серые глаза смотрели мягко, но упрямо, без былой доверчивости. — Буду ждать тебя в наших комнатах.

Арагорн придет. Конечно, придет: она ждет... А еще поймает в коридоре лесного эльфа, засеет гондорские поля и задушит лихорадку. И, конечно, издаст указ о новом способе изготовления бумаги.

Король Элессар опрокинул в себя еще одну бутыль.

Где нынче дивный этот свет?

Где лучезарный взор?

Утерян Нимродели след

Среди полночных гор.

Дж. Р. Толкин, "Баллада о Нимродель"

Арвен Ундомиэль, как и обещала, ждала супруга в покоях, вышивая королевский сад. Белый свет звезды, синий голос ветра, зеленая сила дуба. Пальцы рассеянно соскальзывали с иглы, кровь блестящими бусинами выступала на белой коже.

* * *

— Не бойся крови, дитя мое. Кровь подобна смоле, выступившей на коре потревоженного дерева; дереву больно, но оно живо. И мы опускаем руки только тогда, когда крови больше не остается.

— Кровь похожа на слезы? — спросила Арвен. Владыка Элронд с любопытством взглянул на нее.

— Можно и так сказать, — согласился он.

— Тогда ему ничего не грозит, — Арвен коснулась холодного лба затихшего эльфа. — Взгляни, отец; он плачет!

— Арвен, дитя мое, боюсь, твоя мать тревожится, сходи проведай ее, — Элронд улыбнулся Арвен и некрепко сжал ее плечи. — Я приду, как только смогу.

— Да, отец.

Тонкие пальцы уверенно пропускали жемчужные нити. Белый свет звезды — Эарендиль будет ярок. Синий голос ветра — звенит водопад. Зеленая сила дуба — цветы уснут на закате.

— Аэрин очнулся? — Арвен встрепенулась, стоило Элронду войти в комнату.

— Очнулся, — кивнул Элронд. — Очнулся где-то очень далеко отсюда.

— Он вернется? — спросила Арвен. — Ты печален, отец... Нет?

— Нет, боюсь, нашему другу слишком наскучило мое общество; но он слишком вежлив, чтобы выставить меня за порог и тогда, когда я найду его.

— Ты будешь искать?

— Эарендиль сам укажет мне путь.

Арвен подняла на отца лучистые глаза и легко сжала его плечи.

— Пожелай ему светлого пути.

— Придет время, и ты все скажешь ему сама, — усмехнулся Элронд.

Палец укололо; Арвен медленно сняла с кожи красную каплю.

— Мне не нравится кровь, отец. Я люблю слезы.

Белый свет звезд — следы на траве. Синий голос ветра — какой след выбрать? Зеленая сила дуба — множество дорог. Красная кровь — что такое время?

* * *

Арвен перебирала липкие от пота волосы. Умирающий эльф затих. Темные глаза неотрывно следили за неловкими, но мягкими движениями белых рук. Юная хозяйка Раздола грустно вздохнула и потянулась к кувшину с водой.

— Мне нельзя пить, — эльф хрипло усмехнулся. — Но кувшин пригодится. Смочи ткань, жарко.

— Спасибо. Легче? — прохладные руки сменили тряпицу и неуверенно вернулись к перебору прядей.

— Арвен, Келебриан зовет тебя.

— Я еще побуду здесь, отец, — попросила Арвен. — Ты хорошо научил меня.

Элронд устремил на нее странный взгляд и медленно кивнул; опустился на соседнюю койку и отвернулся к окну. Раненый эльф помолчал немного, потом неловко дернул пальцами правой руки, нахмурился. Раздосадованно сплюнул на подушку:

— Теперь уже недолго, моя госпожа.

— Я не твоя госпожа, — покачала головой Арвен. — Я не знаю, где твоя земля.

Эльфам Раздола уже давно не приходилось браться за оружие. Сила Вильи сдерживала зло за высокими водопадами, и Долина оставалась безопасным Домашним Приютом уже не одно столетие. У больных и раненых, зебредших туда, не спрашивали имен.

— Но именно ты провожаешь меня в Чертоги, — эльф сглотнул. — Прими мой долг за неё!

— Не тревожься, добрый друг, — Арвен подняла голову. — Ты храбро сражался.

Глаза умирающего эльфа были ясными. Он снова дернулся; губы посерели.

— Продолжай!

— Звёзды улыбаются, глядя на тебя, — Арвен смотрела в широко распахнутые глаза и дрожала. — Ветры плачут, неся весть о тебе. Дубы склоняются перед тобой. — Запах крови, отвратительный и почему-то ненавистный; запах тяжёлой болезни, гноя, пота и мирные прозрачные глаза, в них отражался непостижимый Дар, которому не было имени; в груди росла непонятная тяжесть, и Арвен склонялась все ближе к лицу умирающего, чувствуя меч уже над своей головой. — Твоя воля, твоя верность, — Арвен запнулась. — Прими же дар!

Эльф-насмешник затих на липких простынях; Арвен вдруг показалось, что горло пересохло от жажды, а мертвец перед ней только что осушил до дна последнюю реку.

— Арвен, — Элронд тихо поднялся с койки. — Дочь моя...

— Я должна была это увидеть, правда, отец? — Арвен было дурно и страшно, но вместе с тем изнутри рвалась неудержимая радость.

— Я бы хотел показать тебе это позже.

Белая шея. Черные, как воды Андуина, волосы. Арвен Ундомиэль, вторая Лютиэн, не унаследовала от Тинувиэль лишь яркого нрава. Она могла удержать в руках меч и не боялась загнать коня, но ее сердцу были ближе шелковые нити и крепкая игла. Послушная ученица, она могла назвать все целебные травы, растущие в окрестностях Раздола, проводила дни и ночи у постелей раненых, обтирая лица и шепча заговоры. Улыбавшиеся ей умирающие не должны были знать, что она боится их до дрожи в руках. Элронд не должен был узнать, что она туго сглатывала желчь за дверьми Палат Исцеления. Она была хорошей дочерью.

И уж точно никто не должен был узнать, что, вспоминая новое застывшее лицо, она тихо плакала в подушку от невыразимого, непонятного и горького счастья.

* * *

Березы радостно шептались, и Арвен, вновь узнавая родной дом после долгой разлуки, не сразу услышала, как звонкий голос крикнул:

— Тинувиэль, Тинувиэль! — на нее во все глаза смотрел человек. Арвен мягко улыбнулась; так она улыбалась всем, кто был ей любопытен, а любопытен ей был каждый, кто с ней заговаривал, ведь как можно отказать во внимании тем, кто о нем просит?

— Кто ты?

Воспоминание о дерзком юноше замерзло в вечной памяти, чтобы проснуться много лет спустя, когда суровый человек прямо встретил ее взгляд под сенью Карад-Галадона; и в его глазах дочь Элронда ясно увидела Дар. Арвен вдруг показалось, что Эстель — весенний ручей, стремящийся к широкой, глубокой реке, а она никак не может зачерпнуть воды в пересохшем русле.

Взявшись за руки, они смотрели с Керин-Амрота на цветущий лес, и Арвен знала, что той ночью она снова прольет слезы радости. Она жертвовала покоем души для умирающих, жертвовала правдой для отца и наконец-то жертвовала всей собой для однодневного цветка.

* * *

Белый свет звезд, синий голос ветра, зеленая сила дуба. Скрипнула дверь.

— Арвен, — позвал ее Арагорн. — Почему ты плачешь, любовь моя?

Арвен отвела сияющие глаза от цветочной вышивки и улыбнулась:

— Ты — моя самая большая жертва.

— Не надо, — Арагорн устало прикрыл глаза рукой. — Если бы я мог...

— Не надо, — шепнула Арвен. — Ты — мой последний Дар.

— Ты — моя самая большая ложь, — тихо откликнулся Арагорн, — и самая верная правда. И все же, зачем ты выбрала меня?

— А я иногда забываю, что ты не дитя эльфов, а лишь их ученик, — рассмеялась Арвен, и Арагорн открыл глаза.

— Как об этом можно забыть?

— Я не знаю, что будет дальше, — прошелестела Арвен. — Я вижу Дом Королей на Улице Молчания, я вижу тебя на смертном ложе, но я знаю, что в тот день почувствую великое удивление и незнакомое горе. Я слышу, как говорю, что дар Единого людям — ваше проклятие, но сама всей душой ощущаю его благословение. Я вижу много, так много, — с тоской прошептала она. — Люди покидают мир, не подняв завесы со столь дивных его уголков, а век эльфов так долог... И лишь одно может нас удивить. — Арвен взяла Арагорна за руку. — Мне не стать Лютиэн Тинувиэль; я не решусь отговаривать тебя, когда придет твой срок.

— Как я ошибся тогда, — растерянно пробормотал Арагорн. — Ты не Лютиэн; ты Нимродэль. С той первой встречи ты идешь по незнакомой тропе, но знаешь ли ты, что блуждаешь?

— Я Арвен Ундомиэль. Я отказалась от Сумерек, но выбрала не смерть; я выбрала неизвестность. Ты подаришь мне неизвестность, — торжественно повторила Арвен и негромко обронила: — Эльфы тоже хотят чуда. И я люблю тебя.

Арагорн расхохотался.

— Охотясь за тем, кто охотится за тобой, ты не охотник. Убегая от того, кто бежит от тебя, ты не жертва, — так меня учил Хальбарад. Я Эстель, и я люблю тебя. И будь что будет.

— И будь что будет, — шепнула Арвен.

Если бы Арагорна спросили, зачем лесные эльфы предпочитали в одежде зеленый и коричневый цвета, он бы без раздумий ответил, что так им легче сливаться с лесом, однако, наблюдая за объявившимся вдруг после трех дней отсутствия другом в то утро, он бы, без сомнений, сказал совершенно иное: на зеленой рубахе эльфа не было видно травяных пятен. По светлой комнате ветер из распахнутого настежь окна разносил сладковатый запах перегнившей земли. Закатав широкие рукава, Леголас сгребал рассыпавшиеся по полу песчинки к земляной башне, из которой уже проглядывал свежий, гибкий, как любой росток, побег.

— Тебе уже так не хватает родных чащ, мой бедный друг?

— Да так, выращиваю тебе твой драгоценный дуб, — весело откликнулся эльф, потирая руки и размазывая землю по ладоням. — Только помни мои слова: почвы для дуба в Гондоре совсем не годятся, если и вырастет дерево, то в лучшем случае в четыре моих роста.

— И как скоро вырастет? — осторожно уточнил Арагорн.

— На следующий месяц, если свет не повернется вспять, ты будешь иметь удовольствие лицезреть крохотное деревце. А на пятый год деревце должно вырасти. Было бы быстрее, но почвы, Арагорн, — Леголас виновато развел руками.

— Леголас, — медленно заговорил Арагорн, рыба не должна была сорваться с остроги. — Я... А если я знаю земли, где почвы плодороднее, чем в степях Рохана?

Эльф плавно поднялся с пола.

— А я уж подумал, этот дуб успеет вырасти, пока ты вспомнишь, откуда я.

— Полно, мой друг, боюсь, ты не будешь так доволен, когда увидишь те земли.

— Ты ведь говоришь про Итилиэн? — эльф нахмурился.

— Про него; но не радуйся раньше срока. — Арагорн вспомнил, каким в свое последнее посещение он видел Итилиэн, и поморщился. Леголас задумчиво взглянул на выкарабкивающийся из земляной кучи росток.

— Так чего же мы ждем?

Зеленая плодородная земля окраин Итилиэна сменялась выжженной пустыней — Мордор много лет хозяйничал под боком.

— И ты хочешь, чтобы я за месяц вырастил здесь столько пшеницы, чтобы ее хватило всей стране на весь год, — третий раз уточнил Леголас, выразительно расширив глаза. — Мой друг, ты сошел с ума.

— Знаю, но неужели тебе не под силу? — возразил Арагорн. Эльф вскинулся, как разьяренная лошадь, но тут же ласково улыбнулся:

— Мне под силу, но я не справлюсь в одиночку. Где мне устроить своих эльфов? И пустят ли их в людские земли?

"Хитрец, — восхитился Арагорн. — Говоришь, никаких надежд на тебя учителя не возлагали?"

— Пустят, — ответил он. — А поселишь их здесь же, всех, кто захочет прийти за тобой.

В синих глазах эльфа сверкнула гордость. Он кивнул.

— Только, — Арагорн замялся, — владения за тобой я смогу закрепить не сразу. Совет.

— Совет, — кивнул Леголас так, будто это объясняло все тайны мира.

— Но с этого дня вам разрешено здесь селиться.

— Разрешено.

— Не смейся надо мной, и без того тошно.

— Как можно, государь, — эльф отвесил поклон. — Итилиэн станет прекраснейшим краем Гондора. И я надеюсь, что гондорская бумага станет куда приятнее для письма.

— Непременно, — кивнул Арагорн. Рыба затрепыхалась на остроге.

Дело было в кермие⁽¹⁾, а в начале уримэя⁽²⁾ король Элессар во время ежедневного доклада Фарамира встретил Леголаса на ступенях Минас-Анора.

— Неужели в Итилиэне что-то случилось, и ты пришел в столицу за помощью? — заволновался он. Леголас нарочито устало покачал головой:

— Мой друг, Итилиэн процветает, эдайн хватит еды на всю зиму. Но эти стены взывают ко мне о помощи. Здесь не разбито ни одного сада.

— Друг мой, — осторожно начал Арагорн, но басовитый голос перебил его:

— А меня позвали эти камни, — Гимли, оправив запыленную рубаху, недовольно огляделся. — Ты ворота в город видел?

— Видел, — Арагорн повел плечами; было прохладно.

— А я не видел, — подал голос Леголас; Гимли обратил к нему одобрительный взгляд. — Я видел только почерневшие развалины. В стенах этого города я чувствую себя совсем молодым, а ведь стены возводили заново лишь несколько столетий назад.

Гимли кивнул.

— Из тебя еще может выйти неплохой гном. Арагорн, неужели теперь всех гостей города вместо стены будет встречать каменистый холмик?

— Я доверяю тебе во всем, — с достоинством кивнул Арагорн. Гимли усмехнулся в бороду.

— Братья мои, — он обернулся к мрачному отряду гномов, вооруженных до зубов чертежами, резаками, кирками и лопатами, — вы все слышали. За работу!

— За работу! — хором ответили гномы. Леголас сделал шаг вперед:

— Если государь позволит мне идти, я бы хотел сопроводить тебя, друг Гимли, — эльф выжидающе посмотрел на Арагорна.

Арагорн коротко кивнул.

— Спокойно ли спишь ты теперь, государь? — спросил Фарамир, глядя вслед гномам и эльфу.

— Помяни мое слово, Фарамир; к нарвинье⁽³⁾ белые стены Минас-Анора затмят собой солнце. А если солнце будет слишком ярко светить, его любезно закроют деревья. И я знаю, что делать с озерной лихорадкой...

1) июле

Вернуться к тексту

2) августа

Вернуться к тексту

3) январю

Вернуться к тексту

Двадцать второй год Четвертой Эпохи прославился как Год, в который ничего не произошло. Стране больше не грозили ни голод, ни лихорадка, ни разруха — ничего. И за это стоило выпить. Эльфийская бурда развязывала язык еще похлеще эреборского пива, эреборское пиво тоже добавляло тумана в голову, и Три Охотника, собравшись за дубовым столом в самом грязном трактире Минас-Анора, не следили за словами. Фарамир от приглашения почтительно отказался.

— Это ведь мы с Фарамиром придумали, — начал Арагорн. — Составили указ о перенаселении народов...

— Каком переселении? — скорее из пьяной осторожности, чем из любопытства спросил Гимли.

— Разрешили основывать поселения на территории Гондора всем, кто пришел в страну искать крова. И освободили от вассальской клятвы тех, кто захотел Гондор покинуть. Решение опасное, но иначе кто бы так скоро отдал тебе часть Итилиэна, Леголас?

— Скоро? — певуче протянул эльф. — Согласен. Мне всегда казалось, что вы зря считаете двадцать лет столь большим отвременьем.

— Сроком, Леголас, сроком. Ты мне лучше вот что скажи, — Гимли ударил кулаком по столу. — Как давно ты знал, что нам потребуется этот указ?

— Простите меня, друзья мои, — торжественно произнес Арагорн. — Леголас, помнишь, я написал тебе с просьбой о помощи? — Эльф легко кивнул. — Я не забывал о твоем щедром предложении крепкого слова, крепкого плеча и крепкого вина, но я не мог просить тебя оставить Зеленолесье и вытащить Гондор из болота. Поэтому я надеялся, что ты решишь так сам.

— И что заставило тебя думать, что я так решу? — вкрадчиво спросил Леголас.

— Твой ответ пришел спустя пять дней: ты уже был в пути.

— Я понимаю.

— А я не понимаю! — взорвался Гимли. — Мне ты письма не отправил. Может, ты решил, что столице лучше выглядеть так, будто ее развалит дуновением ветра?

— Я знал, что Леголас тебе напишет; попросив о помощи и тебя, я бы вызвал подозрения у столь мудрого гнома, — Арагорн усмехнулся. Гимли расхохотался и толкнул эльфа локтем в бок:

— Эк выдумал! Славно мы его, правда же?

Эльф оперся локтями о стол.

— Друг Арагорн, помнишь, как я дуб в комнатах выращивал?

— Помню. Я тогда и решил окончательно...

— Это я решил, мой друг, — эльф обреченно покачал головой и звякнул по столу тремя монетами. — Твоя взяла, Гимли.

— Я понимаю, — пробормотал Арагорн, стало тихо, в голове посветлело.

— Мир нас испортил, — изрек наконец Гимли и постучал кружкой по столу. — Определенно. Были бы на войне, так бы и выложил нам как на духу: так, мол, и так, стена снесена, враг прорвался и сейчас снесет тебе голову. А ты что? "Господа любезные, если вас не затруднит, навестите нас и прихватите с собой секиры — в птиц покидать или во что покрупнее". Тьфу!

— Тьфу! — хором подхватили все. Снова стало тихо.

— Гимли, Леголас, — Арагорн понизил голос. — Что вам предложило Кольцо?

Леголас с Гимли переглянулись.

— Уверен, гномов не нужно соблазнять сладкими словами, им только покажи какую побрякушку, — нараспев произнес эльф, глаза его смеялись.

— Верно-верно, а эльфам только начни рассказывать про звезды и деревья, так те и слушать не станут, что за завитушками этими прячется, сразу на все согласятся, еще и лишнего наобещают, — подначил Гимли.

— Не скажи, друг Гимли, — порывисто возразил эльф. — Право же, Кольцо совершило непростительную ошибку, рассказав мне, как ярок Эарендиль в третьем месяце; ему стоило лишь напомнить мне, кто его выковал, и я бы не справился с желанием собственными глазами увидеть творение того безумца, что завел дружбу с гномом!

— Так вот почему тебя так поразили врата Кхазад-Дума! — Гимли стукнул кулаком по столу.

— Сказал тот, кто сам даром что муху не проглотил!

— Леголас, — прервал эльфа Арагорн, — я слышал, Зеленолесье теперь свободно от зла.

— И нет лесов зеленее, — торжественно склонил голову эльф, яростно сверкнув глазами.

— Нет, мой друг, — согласился Арагорн. — Гимли, спокойно ли в Эреборе?

— Юный Торин, краснеющий при одном взгляде на мою красавицу-сестру, хоть она и старше на пятьдесят лет — и не смейся, старик ушастый! — теперь Торин Камнешлем и король моей драгоценной горы. Спокойно ли в Эреборе? Друг мой, я не был так уверен, что от Одинокой горы останется лишь груда камней, даже тогда, когда к нам шастал тот шепелявый хмырь! Но когда в Эреборе спокойно, это не Эребор, — удовлетворенно закончил Гимли и приложился к пятой кружке.

— В Гондоре теперь тоже спокойно, спасибо вам, — Арагорн — король Элессар — усмехнулся в бороду. Кольцо просчиталось лишь раз: хранители получили желаемое сами. Его друзья выиграли свою войну; он сам будет побеждать в своей день за днем. И первая битва уже выиграна — вчетвером... впятером.

— Спи спокойно, Боромир.

Воистину мудр Эру, давший каждому голосу свою мелодию в общей Песне. Мудра и простая ткачиха, острым взглядом выхватывающая среди многоцветья ниток именно ту, с которой предстоит начать шитье. Мудр был и король Элессар, и не красивыми речами или громкими победами, а тем, что каждому в его правление находилось место в Гондоре.

Первого марта сто двадцатого года Четвертой Эпохи король Элессар умер. До смерти короля из собранного им странного совета уже ушли старик Имрахиль, смелая Эовин и верный Фарамир. После смерти Элессара Арвен Ундомиэль, Вечерняя звезда, отправилась на Керин Амрот, где и обрела покой. Эльф Леголас и гном Гимли, как рассказывают, ушли за море.

Занявший место Элессара Эльдарион, сын эльфов, помнил своих учителей и правил уверенно и мудро, однако не стяжал военной славы и не ославил свое время ни одной войной.

Имен его сыновей и внуков уже не вспомнит даже самый древний летописец: старые сказания были позабыты, и дети росли смелее воспитавших их отцов. Ржавые мечи были извлечены из оружейных. Барабаны ударили в глубине.