Парижская история (гет)

После первого свидания на зелёной скамейке Аглая Ивановна не замедлила пригласить князя на встречу ещё раз. Безо всяких объяснений она тихонько вложила ему в руку записку, которую князь воспринял уже немного как шутку, но всё-таки пришёл. Заметим, сделал он это совсем не зря и после вспоминал, что предвкушал что-то необычное в предстоящей встрече.

Как и в первый раз, князь пришёл первым, только не уснул как тогда, а в сердце своем вздрагивал от мысли, что Аглая скажет что-то, чего он совсем не ожидает. Он тщетно размышлял, что бы могло заставить её снова устроить это свидание, ведь все важные моменты были условлены и обговорены.

Солнце, несмотря на раннее время, уже стало припекать в спину, желтыми лучами ярко окрашивая высокую зелёную траву. Веяло приятным расслабляющим горько-терпким ароматом полыни. Князю послышался торопливый шелест шёлковых юбок. Он обернулся навстречу звуку и увидел Аглаю.

— А на этот раз-таки не спите! — весело пролепетала Аглая, безуспешно пытаясь скрыть свое воодушевление за наиграно-пренебрежительным тоном.

Она села на скамейку рядом с князем, который сразу заметил её особенное волнение.

— Здравствуйте, Аглая! Знаете, мне сегодня совсем не хочется спать. Я ночью выспался, — он весело улыбнулся, пытаясь разрядить обстановку, но Аглая, несмотря на сдержанную ответную улыбку, от того будто бы ещё сильнее напряглась.

— Это прекрасно, князь. Ведь у меня к вам чрезвычайно важное дело. Заранее прошу вас дать мне обещание, что никому, совсем никому не расскажете о том, что я вам сейчас сообщу.

Князю ничего не оставалось, как пообещать, чтобы узнать, что задумала Аглая. Он кивнул головой и с готовностью стал её слушать.

— Помните, я говорила вам о том, что собираюсь заграницу? Так вот, этот день настал. Завтра я еду во Францию.

Князь хотел было что-то сказать.

— Не отговаривайте меня, все решено, билеты куплены! — торопливо воскликнула Аглая, но тут же немного съёжилась от смущения и своего громкого возгласа. — Завтра, — продолжила она уже шёпотом, — в четыре часа утра, поезд из Павловска отправляется в Петербург, а оттуда я пересяду на прямой поезд до Парижа, который отходит в шесть утра.

Князь совершенно растерялся.

— Аглая, вы шутите надо мной! Как же вы поедете одна?!

— Здесь мы подходим напрямую к цели нашего разговора. Я, безусловно, готова ехать одна, но приглашаю вас, как друга, ехать со мной. Вдвоём мы сможем больше успеть и соответственно принести больше пользы обществу. Мы ведь не развлекаться туда поедем. Я хочу увидеть мир, получить образование и открыть свою школу. Билеты на вас я тоже приобрела.

Она сунула руку в карман и показала князю корешки самых настоящих билетов, так, чтобы видно было дату и время отправления.

— Как? Не может быть! — сказал князь, не совсем опомнившись от удивления. — Когда вы успели купить билеты? Я вынужден буду сказать об этом Лизавете Прокофьевне.

— Вы не посмеете! — воскликнула она вдруг, воспламеняясь необыкновенным гневом. — Как только вы нарушите обещание, мы с вами больше не друзья! А уеду я всё равно, и никто меня не удержит! Не закроют же они меня в самом деле в чулане, как того мальчика! Знаете, князь, одну историю, правда это в Британии было… Но там мы с вами возможно тоже побываем…

Вдруг в самом конце дорожки показался силуэт.

— Кто это там? — испуганно спросила Аглая. — Сюда идет… Да это maman! Слушайте же, князь, — она необычайно заторопилась и даже хотела, для пущей убедительности, тронуть князя за плечо, но вовремя убрала руку, — если вы решитесь сопровождать меня в поездке, то встречаемся сегодня в три часа ночи на этом самом месте. Не забудьте всё необходимое. Вы были заграницей, вы знаете, что нужно взять. Ах, она уже близко, прощайте! Загранпаспорт, главное — загранпаспорт! — быстро проговорила она и бросилась в сторону дома, оставив бедного князя в полном недоумении.

Нельзя было сказать, что князя беспокоила его репутация в обществе в целом, да и перед отдельными людьми он предпочитал всегда быть самим собой, а если вдруг появлялись какие слухи или недомолвки, старался решить всё на месте, не забегая мыслями наперёд. Так что в тот день, вместо того, чтобы беспокоиться о том, что подумают люди об их таком внезапном и неестественном побеге, его беспокоил лишь один пункт сложившейся ситуации: Аглая сама не справится. Она стремилась быть взрослой, но, к сожалению, таковой всё ещё не являлась. Порой напускной деловой тон производил лишь комический эффект, а циничность, присущая ей, только усиливала впечатление. Князь беспокоился, что Аглаю легко чем-то увлечь, и кто-то попытается этим воспользоваться. Тем более, что вести себя в обществе и с ним же взаимодействовать — вещи совершенно разные, а Аглая, по обоснованным предположениям князя, не умела взаимодействовать с обществом, ведь по её словам, её всю жизнь держали как в закупоренной бутылке.

Князь зашёл в дом в глубокой задумчивости, сел за стол и положил голову на ладони. «Аглая может наделать глупостей, — думал он, — точно может. Однако, если я буду рядом, чем исправлю ситуацию? Ведь она меня попросту не послушает. С другой стороны, откуда мне точно знать? А если, в конце концов, будет физическая угроза? Я не из тех, кто производит впечатление защитника. Да и смогу ли я защитить? С другой стороны, лучше так, чем если бы Аглая была совершенно одна… А Лизавета Прокофьевна? Что с ней будет, когда она узнает, что её любимая дочь сбежала… со мной? Я так не могу, я должен оставить хотя бы короткую записку». Князь взял перо и вытащил чистый лист из папки с бумагами, но, поставив лишь одну точку, сунул перо обратно и скомкал бумагу: «Так нельзя, раз обещал…»

— Поеду! — произнес он уже вслух, и, несмотря на все тревоги, радостное предвкушение овладело им.

И тут до него вдруг дошла одна мысль, поразившая его и словно расколовшая его сердце на части: «А что же будет с ней?!» Он стремительно встал. «И как мог я забыть! Не сделала бы она чего с собой, когда узнает обо всём», — с такими мыслями он вышел из дома.

«Как я её оставлю? И ехал же я сюда из-за неё и для неё», — всё думал он, не разбирая дороги, не видя, куда идет. «А может, оно и к лучшему, и с Парфеном у них всё сложится», — успокаивал он себя, пока, наконец, не оказался около дачи Дарьи Алексеевны. К двери вела тропинка с цветущей по бордюрам лавандой. У самого входа были аккуратно высажены небольшие кустики бегонии, встречающие гостей своими распахнутыми оранжево-розовыми наслоениями лепестков. Солнце уже во всю грело, и где-то неподалёку, в кустах роз и шиповника распевали неугомонные цикады.

Не долго думая, он постучал в дверь. Открыла сама Дарья Алексеевна.

— Лев Николаевич, это вы? — удивилась она. — Как вы вовремя, однако! Рогожин давеча был, и только ушёл. Проходите, она сейчас выйдет, она будет вам рада, — быстро проговорила та и убежала.

Князь прошёл в гостиную. Он ждал не более минуты, как к нему вышла Настасья Филипповна. На ней было скромное будничное платье, вид она имела чрезвычайно взволнованный и в то же время как будто торжественный.

— Сам пришёл, — проговорила она и бросилась к нему. — Дай посмотреть-то на тебя, — она взяла его за руку, всматриваясь в его глаза. — Уж не случилось ли чего? Лица на тебе нет.

Князь обнял её, и по его щекам покатились слёзы. Настасья Филипповна на секунду замерла, но потом горячо обняла его в ответ.

О чём они говорили, так и осталось загадкой; как ни исхитрялась Дарья Алексевна в попытках их подслушать, ничего у неё не вышло, поскольку разговор между ними был очень тихим, но кое-что всё-таки было известно точно, а именно то, что говорила больше Настасья Филипповна, пытаясь как бы успокоить князя, который всё же перестал плакать; более того, даже смех был слышен от них, и через час князь вышел уже совершенно успокоенный.

Теперь он принял решение: он будет сопровождать Аглаю в поездке за границу, и на душе у него стало легко. Даже появилось воодушевление. На полпути к дому он встретил Рогожина и очень ему обрадовался. Тот, однако, был по обыкновению холоден.

— Ну здравствуй! — поздоровался Рогожин с угрюмым видом, многозначительно посматривая то в сторону дачи Дарьи Алексеевны, то на князя, обмеривая его взглядом с ног до головы.

— Неужели ты, Парфён! Дай тебя обнять! — князь обнял остолбеневшего от неожиданности друга.

— Да ты не в себе, что ли, Лев Николаевич? — удивился Рогожин, но всё же обнялся с князем. — Случилось что? — спросил он.

— Ах, Парфён, не спрашивай, — ответил князь.

Рогожин с подозрением и недоумением заглянул в его глаза. Тот улыбнулся в ответ и, похлопав друга по плечу, пошёл дальше, ещё быстрее прежнего.

— Не в последний же раз видимся? — бросил ему вслед Рогожин, но князь уже не слышал его.

Рогожин оказался прав: то был последний раз, когда он встретился с князем.

В три часа по полуночи Лев Николаевич уже был у зелёной скамейки, а к шести утра они с Аглаей сидели в поезде, который отправлялся в Париж.

Вот уже два с лишним месяца князь Мышкин с Аглаей находились в Париже. Жили они в небольшой квартирке по улице Rue d'Alger. Надо сказать, что грандиозным планам Аглаи не суждено было сбыться. Несмотря на все её надежды на полномасштабную деятельность, на деле всё оказалось иначе. Выяснилось, что с правами женщин во Франции ситуация немногим лучше, чем в Российской Империи, и их (то есть прав) в любом случае выходило недостаточно, чтобы вести серьёзные дела. Всё усложнялось ещё и тем, что ни у Аглаи, ни у князя не было французского гражданства, столь необходимого для осуществления многих проектов. Да и сказать по правде, всё это были её мечты, не подкреплённые ничем, и вот тут-то, если бы не князь Мышкин, она бы совсем пропала. Но обо всём по порядку.

В самом начале своего пути, когда они только ехали поездом Санкт-Петербург — Париж, уже начались неудобные вопросы, такие, как например: ''кем они друг другу приходятся? '' Наши герои условились говорить, что они брат и сестра, и это было недалеко от истины, принимая во внимание их отношения на тот момент. Любопытствующие, правда, не всегда верили этому, но выпытывать подробности не решались. Подобного рода вопросы продолжились и в столице Франции, когда в гостинице, куда они отправились сразу по прибытии, надо было выбирать номера. Решились взять два отдельных номера, хоть и выходило это дороже одного двухместного.

Но всё это было мелочью в сравнении с тем, что им пришлось пережить в самый первый день их приезда.

В тот день Аглая предложила не терять времени даром и пойти осматривать город. Лев Николаевич очень любил ходить пешком по много километров, да и погода в тот день стояла прекрасная, поэтому он с радостью отправился на прогулку, несмотря на усталость после долгого пути.

Несколько часов ходили они по улицам города. Париж произвел на них изрядное впечатление, в особенности на Аглаю, которая впервые была так далеко от дома. Она выглядела такой счастливой, что князь радовался, глядя на неё. Но всё же он чувствовал большую усталость. И ещё одно смутное ощущение не давало ему покоя: предчувствие скорого припадка. Его слегка уже начинало подтрясывать, а сознание то и дело застилали вспышки эйфории — предвестники падучей. Они пришли к одной из центральных площадей города; Аглая, которая держала князя под руку всю дорогу, отпустила его и подошла к громко шумевшему фонтану. В этот момент всё и произошло: Лев Николаевич потерял сознание, и у него начались судороги. Аглая не сразу заметила случившееся и, уже обернувшись, обнаружила, что князь ударился затылком о каменный бордюр. Неожиданно для самой себя, завидев растекающуюся от головы кровь, она впала в панику, забывая от волнения французский язык, и, переходя на русский, просила о помощи. Между тем, прохожие зеваки уже останавливались поглядеть, но ничем не могли помочь. Даже если бы Аглая заговорила с ними на французском, никто бы всё равно ничего не предпринял. Вдруг подъехал экипаж, и из него вышел человек, на вид лет сорока или около того, в чёрном сюртуке и в белых щегольских перчатках. Вид его был несколько обеспокоенный, но сдержанный и даже благородный.

— Что здесь произошло? — спросил он на чистом русском языке.

— Моему брату срочно нужен врач, — ответила Аглая сквозь слёзы, указывая на князя, когда толпа немного расступилась.

— К счастью, я знаю здесь неподалеку отличного врача и помогу вам отвезти туда больного, — сказал незнакомец, ничуть не растерявшись. Он подозвал несколько человек помочь, и они перенесли пострадавшего в карету.

— Вы наш спаситель! — воскликнула Аглая, всё ещё не в силах удержать дрожь в теле.

Князь очнулся уже в кабинете врача. Рана его была не серьёзной, кровь быстро остановили. При осмотре врач не заметил ничего, что мешало бы князю поехать домой и там отлежаться. Посоветовал пребывать в покое не менее, чем пару дней.

— Вы — ангел. Вас, видно, сам Бог послал, — улыбалась Аглая, ожидая князя в приёмной зале вместе с их добродетелем.

— Позвольте, каждый уважающий себя человек, будь он на моём месте, поступил бы так же, — заметил тот. — И Бог тут совсем не при чём: я услышал русскую речь ещё прежде, чем увидел вас в толпе. Хотя, впрочем, мне кажется, этим вы всех как раз-таки и спугнули. Не каждый день на улицах Парижа случается увидеть эпилептические припадки и неясную речь. Могу я узнать ваше имя, раз случилось нам так интересно встретиться?

Аглая явно была в восторге от нового знакомого. Его манеры, его речь, голос, всё в нём её приятно поражало. Добродетелем оказался князь Пётр Александрович Валковский. Беседа была недолгой, но приятной и даже милой. Лев Николаевич вышел очень скоро. Ещё в дверях он услышал короткий смешок Петра Александровича и тут же подметил, как ему стало неприятно от этого смеха. Он списал это на своё послеприступное состояние.

Лев Николаевич и Пётр Александрович познакомились, пожав друг другу руки. Валковскому было по пути, и он подвёз новых знакомых до гостиницы, на прощание любезно пригласив их в гости в назначенный час на следующий день.

— Ах, да, — спохватился он, усмехаясь самому себе, — вам назначили покой, Лев Николаевич? А я-то уже вас да и выдернуть норовил!

Князь снова внутри почувствовал неприязнь, но из любезности, себя при том укоряя, виду не подал.

— Назначили, но, я думаю, мне не составит труда посетить вас. Тем более, вы живёте не так далеко. Я очень благодарен вам за помощь! Что бы было, если бы не вы в тот самый момент. И представить невозможно…

На следующий день князь Мышкин и Аглая пришли к Валковскому. Жил он в доме на улице Rue d'Alger. Валковский был очень тактичен и приятен в общении, так что князь даже изменил о нём своё мнение в лучшую сторону, сочтя вчерашнее неблагоприятное впечатление результатом болезненно обострённого восприятия.

Общество у Петра Александровича состояло в основном из русских дворян, временно проживающих заграницей и собирающихся вместе вечерами, чтобы узнать последние новости со своей родины; было там и несколько иностранцев, из которых особенно надо отметить одну женщину, приехавшую из Америки, но о ней после.

Заметим здесь, что Лев Николаевич не нуждался ни в каком обществе, не считая общества Аглаи, разумеется, но он понимал, что для неё выход в свет — это необходимость, да и нужно было заводить новые знакомства, поэтому приглашение Валковского было весьма кстати.

Со временем они стали бывать у него чуть ли не каждый день, и даже по его совету сняли квартиру на той же улице. Так они оказались в небольшой, но удобной квартире на Rue d'Alger.

Они как всегда много гуляли пешком, осматривая улицы города. Так, в один из вечеров, когда уже стемнело и они возвращались от Валковского, они сделали большой круг и зашли дальше обычного. Там, куда они попали, улицы были грязные, фонарей почти не было, а дома производили отталкивающее впечатление разбитыми окнами, полуразвалившейся местами каменной кладкой. Из переулка напротив раздавались крики и ругань. Они уже хотели развернуться, чтобы уйти с этой улицы, но тут перед ними возникло существо (по-другому его назвать было нельзя) маленького роста, в разорванной грязной одежде, которая была велика на несколько размеров; оно выглядело так жалко и отталкивающе, что только приглядевшись к нему, можно было узнать в нём ребенка, мальчика лет двенадцати.

— Madame, monsieur, je n'ai pas mangé depuis longtemps *, — проговорил он слабым голосом и упал в обморок.

*Сударыня, сударь, я не ел так давно. (Фр.)

День, когда Аглая покинула свою семью, ознаменовал собой начало перемен в жизни дома Епанчиных. В то утро служанка, принесшая Аглае Ивановне кофе, не обнаружила ее в спальне, однако не придала этому значения. Когда же Аглаю не дождались к общему завтраку, к которому, надо сказать, она еще никогда не опаздывала, в семье забеспокоились. После безуспешных поисков в доме и в саду Аделаида предложила идти к князю Мышкину.

— Я почти уверена, что она сейчас прячется у него и теперь над нами всеми смеется, — как всегда весело сказала Аделаида.

— Что-о? Это почему она должна быть у него? Ты что-то знаешь? Она тебе что-то говорила? — удивленно спросила Лизавета Прокофьевна.

— Ничего она мне не говорила, это я так предположила…

Лизавета Прокофьевна была недовольна сложившимся положением. С одной стороны, нужно было разыскивать Аглаю, но делать это надо было без лишнего шума, ведь стоит кому-то об этом узнать, у всех только и будет разговоров, что о слоняющейся неизвестно где генеральской дочери. Этого она допустить не могла. Что скажет Белоконская!

Таким образом, решили пока ждать и ничего не предпринимать. Прождали еще с час: Аглая не появлялась. Делать было нечего, и Лизавета Прокофьевна с мужем отправились на дачу Лебедева, к князю. Генерал Епанчин по этому поводу даже отложил все свои дела. Вспоминая поведение дочери в последние дни, он уже чувствовал, что дело принимает серьезный оборот.

Когда они пришли на дачу Лебедева, оказалось, что Лукьян Тимофеевич сам уже с утра разыскивает князя. По виду его можно было понять, что ему кое о чем известно, но рассказывать он не хотел, поэтому Лизавета Прокофьевна пригрозила ему, что не сдвинется с места, пока тот не расскажет ей все, что знает. Делать было нечего, и Лебедев рассказал и о письмах Настасьи Филипповны к ее дочери, и о странном поведении князя, которое он наблюдал накануне, и даже о письме Аглаи к князю, которое тот оставил на столе из-за своей забывчивости. Своим рассказом Лебедев до того разволновал Лизавету Прокофьевну, что та воскликнула как в исступлении:

— Идем к ней! К этой… она должна все знать, так пусть объяснится!

Она действительно направилась было уже к Настасье Филипповне, но тут ко всеобщему изумлению и, вероятно, даже к счастью, в дом буквально ворвалась Александра Ивановна: в руке ее было письмо, она подбежала к матери и вручила его ей. Это письмо было от Аглаи. В нем она объясняла свой поступок, просила не винить ее (и в особенности князя) ни в чем и обещала когда-нибудь вернуться. Она накануне отъезда написала это послание, адресованное родителям и сестрам, и спрятала его в комнате Александры с расчетом на то, что та как обычно поздно проснется и найдет его как раз в то время, когда они с князем будут уже далеко. Так и вышло. Причем Александра нашла письмо даже позже предполагаемого срока, хотя лежало оно на ее столе. Прочтя его, Лизавета Прокофьевна зарыдала, а Иван Федорович стал задумчив и мрачен, но в душе он был поражен и разбит. Только Лебедев с широкой улыбкой и хитрыми глазками приговаривал: ''Ай да князь! Удивил!''

Тем временем Рогожин был уже на даче Дарьи Алексеевны. Он был необычайно разговорчив и воодушевлен как никогда.

— Слыхала, Настасья Филипповна, девица Епанчина пропала? Нигде найти не могут.

— Мне-то что? — надменно ответила ему Настасья Филипповна, вместе с тем заинтересовавшись новостью. — А впрочем, которая из трех? Не младшая ли?

— Она и есть, — ответил, усмехнувшись, Рогожин.

— Ну так и неудивительно, от нее всего можно было ожидать.

— Так и князя-то нигде нет, как сквозь землю провалился, — Парфен щёлкнул пальцами с довольным видом. Эта новость его особенно радовала.

— Про какого князя ты сейчас говоришь?

— Известно какого, был он вчера у тебя, — сказал тот с недоброй улыбкой.

— Откуда ты знаешь? — спросила она, испуганно вздрогнув.

— А я и не знал, так, догадался, а ты и сама теперь призналась, что был.

Настасья Филипповна глубоко задумалась.

— Вот оно… пришло время, — сказала она как-то странно про себя, а затем рассмеялась. Рогожин с подозрением на нее посмотрел.

Вечером Парфену нездоровилось, что бывало с ним нечасто. У него болела голова. Он лежал с закрытыми глазами, вытянувшись на бардовом мягком диване. Комнату освещали всего пара свечей. Настасья сидела подле него и гладила по голове, перебирая его темные кудрявые волосы. Каждое ее прикосновение умиротворяло его беспокойную душу.

— Теперь хоть пойдешь за меня? — проговорил он слабым голосом.

— Пойду, — едва слышно ответила Настасья.

— Но любишь-то его?

— Да, — ответила она, но тут же поспешила оговориться, — но и тебя, Парфен, люблю я по-особенному и верной женой тебе буду, можешь не сомневаться, — говорила она, гладя его по голове правой рукой, в левой же держа садовый нож и рассматривая его резную рукоятку. Этот нож она нашла давеча в книге, которую тот оставил у нее.

Она встала. Рогожин, успокоенный, уже погрузился в глубокий сон. Она потушила все свечи в комнате, тихо вышла в прихожую, накинула на плечи шаль, взяла сумочку, которую подготовила заранее: в ней были проездные билеты, деньги и загранпаспорт.

— Прости меня, Парфен, но не мог он меня разлюбить, не мог, — все повторяла она про себя по пути на вокзал словно помешанная.

Князь Мышкин и Аглая Епанчина, которых мы оставили перед упавшим в голодный обморок мальчиком, кончили тем, разумеется, что забрали ребенка к себе. Предложил идею князь, Аглая была так перепугана, что сразу согласилась. Мальчика уложили в постель и вызвали доктора. Когда мальчик проснулся, первый день было сложно наладить с ним контакт: он то и дело молчал да дичился всех. Однако кушал и не убегал.

Лев Николаевич оказался в деле совершенным флегматиком в сравнении с Аглаей, которая со своей стороны тоже дичилась ребёнка, но искренне хотела помочь. Шло время, и мальчик пошёл на контакт. Впервые он открылся, на удивление, именно Аглае, хотя та никогда не спрашивала его ни о чём. Мальчик рассказал, что зовут его Пьер и что была у него мама да годовалая сестрёнка, но обе умерли от голода, а он остался один и его тут же прогнали с места их временного ночлега. В тот же день Пьер и встретился с нашими героями.

— Разве это справедливо?! — возмущалась Аглая князю в один из вечеров. — Вот вы говорите «Бог», а что этот ваш Бог? Сколько детишек страдает, а я и не знала того раньше. Не предполагала даже, что всё настолько страшно, и… мне жаль его мать и сестру. Таких ведь много деток, да? Много детей, которые ходят из угла в угол голодные и никому не нужные? — она села и, закрыв лицо руками, расплакалась, изо всех сил скрадывая голос, чтобы не разбудить мальчика в соседней комнате.

Князь с первых дней знакомства с Пьером имел на ситуацию своё виденье и желания, но выдвигать это Аглае боялся. В тот вечер он понял, что она готова.

— Конечно, много. Даже не так… Они есть, Аглая, и мы можем помочь некоторым из них.

Аглая подняла своё красное, распухшее от слёз как у ребенка личико и уставилась на князя с вопросом в блестящих глазах. Князь умилился, глядя на неё.

— Помните, когда Пьер рассказывал про свою прошлую жизнь, он упомянул, что дети делятся на небольшие группы по улицам? На его улице, там, где жил он, могут быть ещё дети. Так вот, мы могли бы…

— Ни слова больше! — громко прошептала Аглая, вытирая слёзы. — Завтра же нужно пойти туда и найти его друзей. А знаете, — приободрилась она, судорожно пожимая плечами, — знаете ли, что я давно имею в сердце, чтобы мы нашли другое жилье, побольше, и открыли небольшой детский приют? Там бы мы обучали деток грамоте, обеспечивали едой и кровом. Было бы… — её дыхание пресеклось от волнения, и она, сконфузившись, умолкла совсем.

Однако князь её понял, и в следующие дни они стали искать новое жильё. Многие подходящие варианты были им не по карману, но тут на помощь пришли те самые знакомства, которые они завели в гостях у князя Валковского. А именно, знакомство их с миссис Картер, гражданкой Америки. Мы не преувеличим, если скажем, что встреча их была судьбоносной. Но обо всем по порядку. Как рассказал сам Валковский, миссис Кэтрин Морозов-Картер (таким было ее полное имя) имела русские корни. Её дед, Морозов Афанасий, был русским купцом, приехавшим в Америку и оставшимся там жить. Дела его в этой стране процветали, и со временем он обзавелся семьей. Так вот, мисс Кэтрин являлась внучкой этого самого купца, и, унаследовав все его огромное состояние, она вскоре вышла замуж за простого американца и стала миссис Картер. У них родились двое детей. Но счастью их не суждено было продлиться долго: однажды вечером в переулке на ее мужа напали грабители и смертельно ранили его в перестрелке. Таким образом, оставшись одна с двумя детьми и громадным состоянием, миссис Картер прибыла в Париж. Но Париж был для нее лишь перевалочным пунктом. Всё свое детство она слышала истории о далекой волшебной стране, и теперь она имела грандиозное намерение исполнить давнюю мечту — переехать в Российскую Империю и стать русской княгиней.

В первую очередь на ум князю пришло именно то, что она хотела обучить русскому языку своих детей, мальчиков восьми и шести лет. Предлагать первой она стеснялась, поэтому Лев Николаевич сам предложил обучать ее детей. Миссис Картер согласилась с радостью.

— А ваша болезнь, — говорила она, в восхищении пожимая руку князя, — это ничего! Я всё понимаю. Тем более, конечно, я надеюсь, вы и мне поможете с изучением русского языка. Я не стара для новых открытий, я только с удовольствием!

Она вообще, несмотря на свою потерю, была достаточно весёлой и бойкой женщиной. Ей было двадцать восемь лет. Почти всегда она пребывала в хорошем настроении и добром расположении духа. Ее легко было удивить, и она быстро приходила в восторг по самым, казалось бы, простым поводам. В ней не было фальши, чувства ее были искренны. Аглае, к слову, миссис Картер совершенно не понравилась по объективным для нее причинам, к которым мы еще вернемся.

Итак, переехав в новое, более просторное жилье, наши герои решили действовать. Однако князя очень смущал план Аглаи. Он был уверен, что недостаточно просто подойти к ребёнку и позвать его. Пьер пришёл на помощь и предложил самому пойти и привести знакомую ему детвору, рассказав про намерения Льва Николаевича и Аглаи. На том и порешили.

С тех пор в доме объявилось еще несколько деток: два мальчика-близнеца, коим было по пять лет, и их старшая девятилетняя сестра. Эти трое тоже лишились родителей, но по другим причинам, долго еще не известным нашим героям. Дети, к слову, называли их Лео и Аглая. Самые младшие, по простоте души своей и по причине долгих, так сказать, «хождений по рукам», часто называли их «papa» и «maman», что князя, и в особенности Аглаю, довольно смущало.

Как это принято, времена благополучия порой сменяются долинами испытаний.

Князь стал обучать детей Кэтрин русскому языку, чему та нарадоваться не могла. Она оказывала князю особенные знаки внимания с первых дней его посещения, и проявление чувств ее было связано отнюдь не с благодарностью за его труды, но тот никогда этого не замечал, принимая ее намёки за доброту и наивность ее сердца. Дома князь тоже стал обучать, и Пьер довольно охотно тянулся к знаниям, что и стало их с князем первой точкой соприкосновения. Лев Николаевич был так счастлив за последний месяц, что, когда ощутил первые признаки плохого самочувствия, наивно стал этот факт игнорировать. Аглая заметила его раздражительность и рассеянность, но виду не подала, потому что Лев Николаевич сам видимо упорствовал, говоря, что «ему немного хуже, но он чувствует, что всё встанет на свои места очень быстро».

Между тем в их доме даже появились свои традиции. К примеру, дети часто просили рассказать им что-то про Россию, и Лев Николаевич стал рассказывать им по вечерам про Петербург и Москву, постепенно переходя на русские народные сказки. После того, как дети засыпали, князь в гостиной читал Аглае какую-нибудь книгу, журнал или газету.

— Больше вы к ней не пойдёте, — перебила его Аглая, выходя из задумчивости, которая ее сопровождала весь тот вечер.

Князь опустил книгу и в недоумении уставился на нее.

— Почему?

— Вы разве не видите? Она вас покупает.

Глаза князя рассеяно забегали в непонимании.

— Это подло и низко с ее стороны, — сказала Аглая, переходя на раздражительный тон. — Вы слышали ее планы? Она хочет купить ваше расположение и женить вас на себе. С первого дня, как мы познакомились, я видела, как она на вас смотрела, услышав, что вы князь. А вы всё понимаете и молчите, потому что гордости в вас нет. Вы слишком бесхребетный человек. Готовы быть у неё на побегушках, ведь она богатая, красивая и молодая. Да, молодая, она не старше вас. Строит из себя овцу, а на деле львица. Коварная и злая в душе, как гиена!

— Аглая! Это не правда! Этого не может быть, — вырвалось у Льва Николаевича, и его руки затряслись.

— Она сама рассказала мне о своих планах на вас, она обращалась ко мне как к вашей сестре, вы же знаете… — слезы появились в глазах Аглаи. — И еще просила меня ей посодействовать! О, какая бессовестная!

— Мы найдем вам другую работу, — невозмутимо продолжала Аглая после небольшой паузы, стараясь не смотреть на князя. — Вы можете держать экзамен на домашнего учителя. Почему нет? Вы способный. Документы, кстати, пора бы нам оформить французские. Мы же не планируем возвращаться. Я уже свыклась с мыслью, что домашние от меня отреклись. Они даже не ответили на мое письмо… да, я им писала. Так что мне терять нечего.

Такое внезапное заявление окончательно выбило князя из колеи. Он не мог понять причины такой метаморфозы, но спорить и расспрашивать был в тот день не в силах. Той же ночью с ним случился эпилептический приступ, и он не мог от него оправиться достаточно долгое время. «Достаточно» здесь самое удачно слово, потому что за жилье к концу месяца требовали плату, а деньги уходили не только на пропитание, но и на лечение князя. Пришло время, и Аглая стала пропускать завтраки, а затем и обеды, чтобы еды хватало на детей. Однажды один из близнецов со слезами на глазах спросил у Аглаи: «Лео умрёт, и мы опять пойдем жить на улицу?»

Здесь нам труднее всего описывать события, потому что Аглая после такого вопроса не на шутку испугалась. «Если он не оправится со дня на день, нас выселят, — размышляла она по ночам. — Если выселят, то на улице ночевать будут все. Тогда князь точно умрет. Что буду делать я, ведь я и шить нормально не умею, вязать не научена, да что там говорить, у меня даже слуха нет, чтобы копеечку в шляпу кинули?! Дети снова пойдут попрошайничать. Как стыдно… Меня, нас засмеют». Она со злобой в сердце представила, как миссис Картер осуждает ее, как она забирает князя под свой покров, а их оставляет ни с чем, а когда бы князь оправился, то она непременно рассказывала бы ему, что все умерли. Возможно, звучало всё это и глупо, но так размышляла Аглая в приступе паники каждую ночь, и в ее сердце стало рождаться отчаяние.

В одну из таких ночей она наспех собралась и выбежала из дому, будто стараясь скрыться от своих мыслей. Пошла она непременно к князю Валковскому. Ее смущал поздний час, но она чувствовала, что не может больше находиться в этом доме с этими мыслями и переживаниями.

На часах было уже заполночь, а князь Валковский всё не мог уснуть: в последние дни его мучила бессонница. И вот, как только сон наконец-то стал им овладевать, раздался звонок в дверь. Он недовольно выругался, но все же любопытство перевесило, и он решил спуститься посмотреть, кого это так поздно принесло.

Меж тем дверь уже открыл сонный камергер.

— Что вам угодно, мадам? — спросил он.

— Мне нужен Петр Александрович, — ответила женщина, и голос ее показался князю знакомым, он потер руки с коварной улыбкой, но это была лишь секундная слабость, он тут же сделал серьезное лицо и вышел навстречу гостье.

На пороге стояла Аглая.

— Аглая Ивановна, чем обязан вам в столь поздний час? Уж не случилось ли чего? — он провел ее в комнату и дал знак слуге, чтобы тот закрыл дверь.

Аглая дрожала от холода и слёз. Себя не помня, она обессиленно опустилась на диван и закрыла лицо руками. Пётр Александрович поставил рядом стул и молча сел, смотря в пол. Наконец Аглая подняла голову, невинно посмотрела на него и со стеснением заговорила:

— Прошу простить меня, но мне не к кому больше обратиться…

Валковский сделал самое участливое выражение лица и с чрезвычайной внимательностью выслушал ее рассказ.

— А я говорил уже вам, милая Аглая Ивановна, что с князем Мышкиным вы еще намучаетесь. Не лучше ли определить его в специальное учреждение? — предложил он осторожно.

— Что? Как можно? — изумилась Аглая, которая была вне себя от переживаний, поэтому не заметила издевательских ноток в голосе Валковского. А он тем временем продолжал:

— Ах, простите меня. Я понимаю ваши благородные чувства. Но позвольте заметить, вы слишком чувствительны и восприимчивы. Знаете, когда-то и я был таким. Мне кажется, мы с вами очень похожи в этом. И я с удовольствием подарю вам нужную сумму, да что там! даже больше, что мне стоит? Но вы выглядите нездоровой, оставайтесь до утра здесь, разумеется, только ради вашего здоровья. Вам приготовят комнату, и вы поспите, а утром отправитесь к своему князю. Ну что, окажете мне дружескую любезность?

Он пересел на диван, достаточно близко к гостье, но всё-таки на приличном расстоянии. Аглае с первого дня, как мы упоминали, был симпатичен князь Валковский. И дело не только в его внешности, которая прекрасно сохранилась в его годы и позволяла ему выглядеть лет на десять моложе. Его манеры и участие в ее беде усилили ее влечение к взрослому, состоявшемуся мужчине, который великодушно предлагал свое плечо, чтобы та в него поплакала. Так по крайней мере ей тогда показалось. У Аглаи почти побагровели щеки, когда он погладил ее по руке. Обычно она злилась на себя, когда стеснялась, но в этот раз ей даже понравилось стесняться перед князем. Почувствовав его расположение к неформальному общению, она положила свою голову ему на плечо, и ее сердце громко и сбивчиво застучало.

На следующее утро, как только начало светать, Аглая уже пришла домой. Дети еще спали, поэтому она на цыпочках пробралась в свою спальню и наскоро переоделась в своё будничное платье. В тот же день она оплатила все счета и долги. Осталось даже на продукты. Она вооружила Пьера сумкой и они вместе отправились на базар. В тот же вечер Аглая по обычаю вошла в спальню князя Мышкина, чтобы проверить, ничего ли ему не нужно. Доктор приходил почти каждый день, но в тот день его не было, поэтому ухаживать за князем по очереди приходили Пьер и Аглая.

Пустой, не узнающий никого взгляд князя ее по-прежнему пугал, поэтому она привыкла не смотреть ему в глаза. В комнате горела всего пара свечей, стоявших на комоде около изголовья кровати, шторы закрывали окно, по которому периодически били порывы сильного ветра. От такой погоды в доме было не совсем спокойно находиться. Наконец Аглая села на кровать у его ног и ей отчего-то захотелось просто посидеть с ним в тишине. Ее руки от бездействия стали плести косички из бахромы покрывала, коим был накрыт князь. Если бы она в тот момент подняла голову, то увидела бы, как сильно изменился в лице князь, увидев ее косички. Его взгляд буквально приковался к медленным движениям пальцев, перебирающих жёлтую бахрому. Понемногу голубые глаза князя стали более ясными. Он почувствовал, будто бы его вытаскивают из глубины воды, и звуки и запахи стали ярче и осязаемее.

— Аглая, — слабым голосом вырвалось у него с придыханием.

Аглая сильно вздрогнула и подняла голову. На нее смотрели те же добрые, участливые и внимательные глаза Льва Николаевича. Она поняла, как соскучилась по нему. Улыбка радости сама поплыла по ее лицу. Она придвинулась ближе и на радостях даже чуть не обняла его, но быстро уняла свои эмоции и вместо этого тихо упивалась столь дорогим ей взглядом.

Лев Николаевич не мог не улыбнуться, смотря на Аглаю. Они оба просидели так, глядя друг на друга, минут пять, и вдруг лицо Аглаи резко изменило своё выражение: тяжелое гнетущее чувство легло на ее душу неподъемным камнем. Князь на мгновение опешил.

— Что случилось?

— Ничего, это так, — Аглая машинально улыбнулась, но совсем уже другой улыбкой.

— Сколько прошло дней с тех пор, как я заболел?

— Пару недель, — увильнула Аглая, смотря в сторону.

— Вам…

— Простите меня за мою выходку тогда, в тот вечер, — перебила его Аглая. — Я была не права, эта американка хорошая. Вы можете снова к ней ходить. Я могу написать ей от вашего лица, вы только продиктуйте. Мы можем отослать ей письмо прямо сейчас, еще не сильно поздно.

Аглая вскочила, быстро подошла к письменному столу и озабоченно вытащила чистые листы.

— Постойте, Аглая, — растерялся князь. — Давайте всё завтра.

— Конечно, — спохватилась Аглая в ту же секунду и положила листы на место. Ею овладевало какое-то исступление. Она с первых минут своей перемены хотела убежать от князя, но рассудила это слишком бестактным и странным, поэтому искала повода быстрее отвлечься и поскорее удалиться.

— Вам нужно отдохнуть и набраться сил, — залепетала она. — Вам что-нибудь нужно?

— Я бы наоборот пройтись хотел, — тихо улыбнулся князь, пристально вглядываясь в лицо Аглаи.

— Конечно, это тоже хорошо. Смотрите по состоянию, — бросила она и тут же вышла из комнаты.

На следующий день князь совсем пришёл в себя и с полной уверенностью в своём хорошем самочувствии начал снова обучать детей, которые даже обнимать его бросились, вновь увидев его на пороге их комнаты спустя столько времени. Записку, в которой объяснял своё отсутствие, князь написал и отослал миссис Картер сам. Аглая упорно молчала и при любом контакте князя с ней отвечала резко и даже, как показалось князю, раздражённо и гневно. «Не обиду ли держит на меня за моё отсутствие все эти недели?» — думал князь. Чтения по вечерам по просьбе Аглаи прекратились, за что князю стало немного грустно, но он продолжал читать начатые книги у себя в спальне.

Старшие дети всё подметили с первых дней, но спрашивать, что случилось, жутко стеснялись. Пьер и Жюли (так звали девятилетнюю девочку), строили различные догадки, что бы могло произойти между их благодетелями, но каждый раз приходили к выводу, что Аглая непременно провинилась перед Лео. Они даже делали попытки их «помирить», но всё срывалось довольно-таки быстро. «Взрослые не умеют разговаривать», — глубоко подметил Пьер. Близнецы же, много раз убеждаемые всеми, что стоит называть Аглаю и Лео по имени, все-таки, оставаясь наедине с Лео, называли его papa. Лео внутри продолжал смущаться, но и запрещать перестал. Сильно уж мило слетало с маленьких губ это слово. Вообще он уже так привык ко всем детям в доме, что просто не мог представить свою жизнь хотя бы без одного из них. Особенно он сошелся с Жюли. Девочка не любила учиться, но очень любила слушать Лео. Однажды даже обмолвилась ему о том, что их пытались определить в детский приют, но она, узнав о том, что ее разделят с братьями, сбежала с ними. «Бежали, бежали, — рассказывала она, — а потом я решила, что буду петь. Братья стали танцевать под мои песни, и нам стали давать денег». Затем она прибавила: «Но с вами нам лучше, чем где бы то ни было, papa», быстренько поцеловала князя в щеку и убежала.

А вот между князем и Аглаей стремительно стала разверзаться какая-то пропасть непонимания, которая отдаляла их друг от друга, и всё по инициативе Аглаи. Князь решительно не понимал причин ее агрессии и молчаливости. Удивляло его не только это: Аглая в первый же день выздоровления Льва Николаевича отказалась ходить в гости к князю Валковскому, не желала она видеть и миссис Картер.

В один из вечеров, когда князю стало невыносимо мириться с положением дел, он позвал Аглаю в гостиную, усадил ее перед собой и самым деликатнейшим образом попросил ее высказать всё, в чем, как ей кажется, виноват он перед ней, что он сделал не так и как он может всё исправить. Он очень боялся, что Аглая встанет и молча уйдёт, но она откинулась на спинку кресла и крепко задумалась. На ее лице в ту минуту промелькнула гамма эмоций: раздражение, нерешительность, страх. Она смотрела в пол и, наконец, выговорила:

— Я вам давно решила признаться, так почему же так боюсь? — она замолчала и через минуту продолжила, всё ещё не поднимая глаз: — Если падать в пропасть, так с распростёртыми руками, а не съёжившись. Всё равно уже падаю… Что-то решительно глупое было в моём мозгу, когда я решила позвать вас с собой в это путешествие. Дело даже не в вас, вы не подумайте, Лев Николаевич, дело в моей детскости. Я ещё слишком ребёнок (она подняла голову). Мне не стоило покидать отцовский дом, и тем более, с вами. Мне maman постоянно твердила: «Мужа надо!», когда я не слушалась её. Да и многие, в том числе и вы, напоминали мне, какой я ещё ребенок. Я и впрямь подумала: а может мужа всё-таки надо? Но когда все вокруг тебя твердят, что́ тебе нужно сделать, тебе этого напротив вдруг делать перестает хотеться, даже если раньше ты по своей воле бы и пошёл на это дело, даже охотно пошёл. Но муж бы не исправил моей детскости. Муж ли даёт девушке толчок к душевному росту? Встречный вопрос: чем же? Девушка из-под покрова родителей переходит под другой покров. Только и всего. Я раньше думала (она покраснела), что из-за одного конкретного супружеского аспекта девушка становится женщиной, и тогда она даже выглядит старше и красивее. Кроме того, я слишком быстро увлекаюсь. Чем или кем бы то ни было. Voici une autre confirmation * детскости моего ума!

Она было разгорячилась в своей речи, даже спина ее вытянулась как струна, но потом она снова расслабленно откинулась на спинку кресла. Ее лицо ужасно покраснело до корней волос. Она вдруг почувствовала накативший жар и закрыла своё лицо похолодевшими от волнения руками. Князь молчал и внимательно смотрел на неё. Когда она закончила, он глубокомысленно заметил:

— Но ведь одно то, что вы все это сознаете и признаетесь, уж одно это доказывает вашу взрослость.

Вдруг Аглая, не отнимая рук от лица, упала перед князем на колени и судорожно зарыдала, сотрясаясь всем телом. Князь опешил и стал было поднимать её за руки, но от этого она наоборот только сильнее сгибала спину и наклоняла лицо к полу.

— Падшая, — проговорила она срывающимся голосом. — Я — падшая душа. Я не достойна даже смотреть на вас! Давеча я поняла, что вы влюблены в меня, но как, как вы посмели, я вас спрашиваю?! Такую, как я, подле себя держать — это милость. Милость для меня!

Ее слова под конец совсем стали неразборчивыми и потерялись в надрывных рыданиях. Князю было очень неловко и в то же время очень тяжело на душе. У него закололо в сердце. Он, оставив попытки поднять Аглаю, сам сел перед ней на колени и дрожащими от волнения руками упёрся себе в ноги. Аглая изо всех сил пыталась заглушить свой голос, у неё заболело в горле от усилий, и она раскашлялась.

В эту минуту в гостиную в одной ночной рубашонке ворвалась взволнованная Жюли.

— Пьер сбежал! — воскликнула она по-французски. — Он уже давно грозился, а теперь, услышав ваш разговор, словно в бешенстве выбежал на улицу, и я не смогла его догнать.

*Вот еще одно подтверждение. (Фр.)

Лев Николаевич выбежал из дома в волнении и растерянности. Немного поразмыслив, он поспешил к улице, на которой они впервые встретили Пьера. «Куда ему еще бежать, если не на улицу, где он рос?» — размышлял он про себя, спотыкаясь о выступавшие на мокром тротуаре камни. Был уже поздний вечер, а небо к тому же было затянуто густыми тучами. Пахло сыростью и мокрой землёй. Неподалёку было слышно неторопливое цоканье копыт и стук деревянных колёс о брусчатку. Князь периодически от нетерпения ускорял шаг и начинал бежать, но потом снова шёл, как бы экономя силы. Когда он прибыл на ту самую грязную улицу с разбитыми фонарями, он остановился прямо на том месте, где стоял в прошлый раз Пьер.

— Pierre!* — крикнул князь.

Между зданиями пролетело небольшое эхо и ответные недовольные возгласы и окрики от жителей улицы. Какой-то мужчина вдруг выбежал из тени в дырявом летнем пальто. Князь никак не ожидал, что в тени соседнего дома кто-то был, и он дёрнулся всем телом. Незнакомец громко обругал князя, но разглядев его одежду, сунул руку в карман. Князю показалось, что незнакомец оскалился.

— Monsieur, avez-vous de la charité?** — успел прохрипеть бродяга перед тем, как ему раскроило голову прилетевшим из ниоткуда камнем. Он схватился обеими руками за голову и со стоном упал на колени.

— Plus vite! (3)— прокричал знакомый голос откуда-то слева от князя, и тот бросился к нему навстречу.

Это был Пьер. Он схватил князя за руку, и они вдвоем побежали на другую улицу. Через пару минут они забежали в густо освещенный участок с разгуливающими горожанами и только тогда остановились. Князь сразу узнал фонтан, перед которым у него случился припадок в первые дни пребывания в городе. Вода в нем уже не так резво бушевала.

— Pierre, que s'est-il passé? (4)— начал князь, всё ещё не в силах перевести дыхание. — Почему ты сбежал? Мы так испугались за тебя!

Пьер довольно быстро отдышался. Здоровья в мальчике было столько, что, если бы потребовалось, он бы мог стремительно бежать ещё целый час. Было заметно, что время, проведенное в заботливой семье, благотворно сказалось на его организме. Когда князь стал обращаться к нему, он сразу зашагал от него в другую сторону. Князь пошел за ним.

— В чём дело, Пьер? — умоляющим голосом спросил князь.

Мальчик остановился и с вызовом посмотрел князю в глаза.

— Нет святых людей!

Потом снова развернулся и пошёл дальше, надвинув шляпу на лоб. Князь пошёл за ним. Он плёлся за ним до самой реки, пока Пьер не остановился и не сел на скамейку. Князь робко сел рядом. Они молчали минут пять и всё время смотрели на переливающиеся лучи на воде.

— Аглая вам не сестра, верно? — тихо начал Пьер.

— Верно. Кто тебе сказал об этом?

— Никто, я сам понял, — обиженно ответил Пьер. — Видно же, как вы благоговеете перед ней, как смущаетесь. То, что мне двенадцать лет, не значит, что я глупый, — прибавил он снова обиженно.

— Я никогда так не думал.

— Я надеюсь, — кивнул Пьер, не отрывая взгляда от реки. — Я только недавно лишился мамы, но очень хорошо помню, как она в горячке много раз повторяла перед смертью: «Законный брак — лучшее начало отношений. Я глупо сделала, глупо!» Вы понимаете меня?

— Не совсем.

— Не было у нас с сестрой отца вовсе. То есть он был, но был для нас только незнакомым мужчиной, которого мы никогда не видели. Я уже решил для себя, что, когда вырасту, я найду этого грязного подлеца. Но сейчас не об этом… Он всегда обещал маме, что вот-вот свои дела наладит и предложит ей руку. Но этого не случилось, как видите. Не любил он нас.

Князь спокойно слушал, но внутри у него стало нарастать переживание. Он всеми силами отвергал свои домыслы. Пьер вытащил из кармана брюк розовый распечатанный конверт и пренебрежительно бросил его на колени князю. Тот замер, взяв его в руки и прочитав неформально написанные имена отправителя и получателя.

— Я был об Аглае лучшего мнения, — с сожалением прошептал Пьер.

Князь дрожащими руками развернул конверт и стал читать. Письмо было написано на французском. В нём коротко и ясно предлагали свидание. В случае отказа от свидания отправитель обещался «dévoiler un secret» (5) людям в свете. По впалым щекам князя потекли слёзы. Он перечитал письмо пару раз, не веря в то, что его, так требовательно и вкрадчиво составленное, мог написать сам князь Валковский. В душе Льва Николаевича будто бы что-то разрушилось.

— Где ты его взял? — прошептал князь.

— Где взял, там больше нет.

— Пьер, — уже твёрже сказал князь.

— Я слышал как Аглая плакала у себя в спальне, пока вы учили детей у миссис Картер. Я улучил возможность и пробрался к Аглае в комнату, пока ее там не было. Нашёл это письмо на столе. Что нам теперь делать? — робко прибавил Пьер.

— Мы непременно, — заторопился князь, пряча конверт с письмом в карман сюртука, — непременно что-то придумаем!

*Пьер! (Фр.)

**Месье, не найдется ли у вас милостыни? (Фр.)

3. Быстрее! (Фр.)

4. Пьер, что случилось? (Фр.)

5. Раскрыть секрет. (Фр.)

Встреча, о которой говорилось в письме, должна была состояться уже сегодня, в двенадцать ночи, где-то на окраине города, как подсказал извозчик. На городских часах уже пробило одиннадцать, поэтому князь Мышкин, взяв обещание у Пьера, что тот непременно пойдет домой, решил сразу отправиться на встречу с Валковским, чтобы предупредить возможную катастрофу.

Хотя теперь ему стали понятны причины необычного поведения Аглаи, ее нервического состояния и перемен в настроении, он всё не мог поверить в происходящее. Заметим также, что он не сомневался в том, что Аглая пойдет на эту встречу, поэтому спешил приехать туда первым. Он еще не знал, что будет говорить, и надеялся, что найдет правильные слова в нужный момент.

Путь был неблизкий, и извозчик остановился в назначенном месте ровно в полночь. Князь вышел из повозки, и перед ним в тусклом свете газовых фонарей предстал старинный двухэтажный коттедж. Дверь оказалась открытой, и он вошел. По-видимому, здесь и правда кого-то ждали. У парадной лестницы стояла свеча, под которой лежала записка, где говорилось о том, что нужно подняться на самый верх. Больше не было ни единого источника света. Князь взял свечу и стал подниматься наверх. Дом казался нежилым. Половицы скрипели, повсюду была пыль, и со стен свисала паутина. Казалось, ветхие деревянные ступени лестницы вот-вот провалятся. Наконец князь поднялся. Оглядевшись, он понял, что оказался на чердаке. Вдруг стали слышны шаги, и навстречу ему вышел Валковский.

Валковский поначалу удивился, увидев вместо Аглаи князя, но виду не подал. Вместо этого пренебрежительно вскинул брови и медленно проговорил:

— Вы? Полагаю, вам всё уже известно? Тем лучше. Идемте, — сказал он, проходя по узкому коридору мимо закрытых дверей. По-видимому, это чердачное помещение было приспособлено под жилые комнаты.

— Здесь прекрасно, не находите? Когда-то эти комнаты сдавались внаем, но я всё купил. На этом чердаке была похоронена не одна тайна. Идите смелее, будьте как дома, — с этими словами он открыл последнюю дверь, и они оказались в ярко освещенной комнате с низким потолком. Свет ослепил князя Мышкина.

— Итак, зачем вы пришли?

— Знаете, мне сейчас вдруг пришла одна мысль, — тихо сказал Лев Николаевич, оглядывая помещение быстро привыкшими к свету глазами, — что тот ваш роскошный дом, в котором вы всех собираете, показывает вашу внешнюю сторону, но этот отражает вашу сущность.

— Да неужели? Как вы наблюдательны, — недобро усмехнулся Валковский, присев на кресло. Перед ним стоял круглый журнальный столик овальной формы.

Лев Николаевич почувствовал, как на него накатила тошнота, его мысли и речь путались всё сильнее. Его глаза забегали: он искал хоть какого-то пристанища, чтобы скорее сесть, но вспомнил, что ему этого не предлагали, и по своей воспитанности остался стоять.

— Но это конечно не имеет отношения к делу, я, признаться, очень взволнован и заговариваюсь. Это всё моя болезнь. Я здесь по поводу сестры и вашего к ней письма.

Валковский, несколько закинув голову назад, закатился вдруг неприятным светским напускным смешком.

— А-ха-ха! Бросьте, князь, какая она вам сестра! Я почти сразу понял, что вас связывают не родственные отношения, да и все вокруг это понимают, ну кроме, разве что Кэтрин Картер, свято уверенной в вашей с Аглаей Ивановной ''родственной связи''. Но ей-то можно простить, она очень наивна, да ко всему еще и влюблена в вас.

Лев Николаевич удивленно посмотрел ему в глаза.

— Ба, да вы и не знали? — Валковский снова посмеялся.

У князя Мышкина сильно застучало сердце и заболела голова. Он чувствовал, что припадок близко.

— Я прошу вас не трогать Аглаю Ивановну, — проговорил он.

— Хотите правду? Она сама предложила себя, как последняя…

— Не смейте! — всем телом дрогнув от внезапно накатившей злобы крикнул Мышкин.

— Что вы теперь намерены делать? — ни капли не удивившись продолжал Валковский. — Ударите меня? Давайте, я жду! — смеялся тот уже злым истерическим смехом. — Знаете, я однажды по молодости забил кнутом одного мужичка…

Князя трясло от озноба, он был на грани приступа. Меж тем Валковский уже встал и подошел к нему.

— Вы отказываетесь?

— Я только прошу… — снова тихо и смиренно прошептал Мышкин.

— Так получите! — он замахнулся и ударил князя ладонью по лицу. — Не ожидали?

В этот момент в соседней комнате как будто что-то упало. Мышкин тут же озабоченно выпрямился, будто его и не трогал никто. Только щека его так и зардела.

— Там кто-то есть?

— Нет, конечно. Вам послышалось. Мы здесь одни во всем доме. Но вы не ответили на мой вопрос.

— Я ждал от вас чего-то такого, — задумчиво ответил князь.

Страх, граничащий с ужасом, отразился в глазах Валковского, на секунду он подумал, что хотел бы раскаяться за свой поступок, броситься в ноги этому человеку и просить прощения, но тут же взял себя в руки и уже готов был отомстить за свою слабость. Теперь взгляд его был полон злобы.

— Хотите знать?! Вам не послышалось. Здесь в соседней комнате и правда кто-то есть. Ответьте же: что, если бы вы узнали, что она, та, которую вы оставили, теперь со мной?

— Этого не может быть… Этого вы не могли знать, — Мышкин в ужасе поглядел на Валковского и стал пятиться назад.

— Я не хотел говорить, но это так. Простите, не мог отказать себе в удовольствии увидеть вашу реакцию.

В этот момент дверь открылась, и в комнату вошла Настасья Филипповна. Видом крайне растерянная, но обозлённая.

— А вот и мадам Барашкова собственной персоной, — провозгласил Валковский.

— Как ты посмел его ударить?! — гневно сказала она Валковскому и бросилась к князю, но тот уже ничего не понимал: взгляд этой женщины стал последней каплей в довершение тяжелой сцены, и в этот момент он наконец потерял сознание, воскликнув страшным воплем, упал и забился в судорогах.

— О, что ты наделал! — воскликнула Настасья Филипповна. Сердце ее разрывалось от жуткого вида того, что случилось с князем. И в этот момент она ненавидела Валковского.

— Настасья Филипповна, как вы прекрасны, когда злитесь, — ответил тот.

— Перестаньте, Валковский, вы знаете, что я с вами только потому, что я так же ужасна, как и вы — мы оба с вами ужасные люди, — сказала она.

Валковский с восхищением слушал ее горячую речь.

— Ты не знаешь, Петр Александрович, что он мне обещал! О, он обещал всё, но ушел к ней! В мире не осталось добра, и мы с вами тому первое доказательство, — заключила она со сверкающими безумием глазами, держа за руку бившегося в судорогах князя Мышкина.

Валковский не мог придумать, как ему избавиться от ненавистного князя, но тут случилось невероятное: на лестнице послышались быстрые шаги, затем с громом распахнулась дверь, и в комнату словно ураган ворвалась миссис Картер; с ней была и Аглая.

Когда князь расстался с Пьером, которому строго-настрого приказал возвращаться домой, то тот его не послушал и решил отправиться вслед за ним. Добрый мальчик думал, что сможет помочь в этом деле, но денег на извозчика у него не было, и он побежал в направлении дома, адрес которого запомнил из письма Валковского к Аглае.

В том месте он уже когда-то был, да и город знал хорошо, поэтому решил сократить путь, идя извилистыми переулками. Но очень быстро он понял, что не сможет успеть за лошадьми. В отчаянии он уже думал украсть у кого-нибудь денег на извозчика, но вокруг не было ни души. Тогда он наконец решился и побежал домой, к Аглае Ивановне, с намерением все ей рассказать и просить о помощи. Он застал ее в невероятном беспокойстве. Когда он вкратце рассказал ей о произошедшем, она поняла, что ничем хорошим это не кончится, поэтому пошла на крайние меры: переступая свою гордость ради спасения князя, она обратилась к миссис Картер. Пьер остался дома за старшего, а Аглая призналась Кэтрин во всем: и даже в том, что они с князем не брат и сестра. Миссис Картер была поражена так внезапно открывшейся неприглядной правдой о Валковском, и признание Аглаи по поводу князя Мышкина немного ее опечалило, но длилось это недолго: с готовностью бросилась она на помощь князю, и, воспользовавшись своим превосходным экипажем, запряженным самыми быстрыми в Париже скакунами, вдвоем с Аглаей они прибыли в старинный коттедж как раз в тот момент, когда у Льва Николаевича начался припадок.

Бесстрашная миссис Картер практически в полной темноте резво побежала вверх по лестнице на звуки, доносящиеся с чердака, но надо отдать должное Аглае: она не отставала ни на шаг. Когда Кэтрин ворвалась в комнату, она сразу набросилась на Валковского с английскими ругательствами. К счастью, Аглая не знала английского языка, но если бы и знала, то ничего бы не разобрала: это было последнее, что волновало ее в ту минуту. Когда взгляд ее пал на князя Мышкина и на женщину, находящуюся подле него, она не поверила своим глазам и в ужасе воскликнула: ''А она что здесь делает?!'' После чего упала без чувств.

Когда Аглая очнулась и попыталась пошевелиться, то сразу почувствовала, как под ней скрипят половицы, и первое, что она увидела, было прекрасное лицо Настасьи Филипповны: по-видимому она пыталась привести ее в чувства. Аглая встала, наблюдая, как Валковский, сгорая от стыда и скрежеща зубами, нес князя, переставшего биться в судорогах, но не пришедшего еще в себя, в карету миссис Картер. Бойкая американка сумела добиться от Валковского покорности, внушая благоговейный трепет перед своими связями в свете. Аглая и Настасья остались одни.

— Вы приехали за ним? — спросила Аглая, краснея по-видимому не только от стыда за свой предобморочный возглас, но и от какого-то внутреннего ощущения, что уступает этой женщине во всем. Не раз она видела ее издалека и слышала о том, как она красива, но, встретившись с ней настолько близко, она интуитивно поняла, что душа Настасьи не так плоха, как кажется на первый взгляд. Что-то чистое и доброе пробивалось сквозь потёмки ее души. Несмотря на свой статус, эта женщина достойно держала себя, что вызывало уважение.

— Скажу вам правду, я ехала сюда с целью убедиться, что Лев Николаевич здесь несчастен, но убедилась в обратном, — сказала Настасья, глядя прямо в глаза Аглае. Края ее губ дрогнули в умиленной улыбке.

— Как вы узнали?

— Я следила за вами. Затем я познакомилась с этим человеком. Он рассказал о себе многое, как давным-давно он был совсем другим. И то, что произошло между вами, следствие его нынешних взглядов. Это наглядный пример того, в кого он превратился сейчас. Но вы должны простить его, ведь в душе он очень добр. Прошу вас не держать обиды и на меня (она опустила глаза). Обещаю, что вас с князем я больше не потревожу. Что ж, теперь Лев Николаевич знает, на что я способна, и он не оставит вас.

Предложение простить Валковского вызвало у Аглаи смешанные чувства: ей стало омерзительно, и в то же время тон голоса Настасьи как будто внушал ей, что душа Аглаи настолько чиста, чтобы сделать этот поступок, просто сама Аглая этого не осознает.

— Вы так считаете?

— Безусловно. Гляжу я на вас: вы так изменились. Он вас изменил. Он всех нас изменил. Берегите его. И не поминайте лихом.

Настасья взяла Аглаю за руку и пожала ее. Аглая молчала, не в силах что либо ответить, но была благодарна за такие слова. Ее отношение к этой женщине навсегда изменилось. Настало время прощаться, и они расстались как сестры.

Миссис Картер отвезла князя Мышкина и Аглаю домой. Впоследствии она же помогла оформить им нужные документы и великодушно предложила свою пустующую виллу в Бельгии, чтобы они могли там жить, сколько захотят. Миссис Картер все еще любила князя Мышкина, но любовь ее превратилась во что-то покровительственное и сестринское. Она была счастлива осознавать, что помогает этому человеку. Князь также чувствовал, что обрёл в ее лице сестру.

Так, с новыми документами и в новом статусе (они решили официально оформить отношения, а дети стали их приемными детьми), наши герои прибыли в Бельгию и стали жить в пригороде Брюсселя.

Прошло полгода спустя описанных нами событий. Лев Николаевич и Аглая, ныне уже Мышкины, в разгар летнего июльского зноя разгуливали под руку в тенях деревьев по приусадебному участку. Всю первую половину дня шла подготовка к встрече гостей; сердце Аглаи ныло от предвкушения встречи с семьей.

Аглая совсем недавно написала своим родным о том, что с ней произошло и где она находится теперь. Конечно же, написано письмо было именно после свадьбы, с тем расчетом, что Аглаю maman не сможет забрать обратно в отчий дом. Но не сразу, потому что она еще долго составляла текст. Например, чтобы не перепугать родных, многие углы были сглажены, об ее ошибке с князем Валковским и вовсе было опущено, но зато жирно подчеркнут тот факт, что она сама стала инициатором свадьбы, и, если обрушивать на кого-то гнев родителей за то, что их не соизволили спросить, то именно на Аглаю. В письме также был точный адрес их нынешнего места проживания, извинения и приглашение в гости с намеками на примирение. Ответ пришел скоро и был краток: «Приедем такого-то числа». Князь даже на свет проверял листок бумаги, настолько это было удивительно кратко для семьи Епанчиных.

К слову о князе: с получением французского гражданства он выдержал экзамен на домашнего учителя. Упомянем, что после той роковой ночи у Валковского, когда князь наконец очнулся, Аглая чуть ли не дословно передала ему их разговор с Настасьей Филипповной. Князь после этого долго молчал и что-то обдумывал. Аглая сильно боялась, что князь захочет уйти к Настасье, однако через время он снова стал вести себя как обычно.

Пьер, Жюли и ее братья с большим удовольствием переехали с Лео и Аглаей в другой город и с еще большим удовольствием отреагировали на разрешение называть Лео и Аглаю ''maman'' и ''papa''. Особенно рад бракосочетанию был Пьер (по известной уже читателю причине). Старшие детки были отправлены в школу, младшие приступили к домашней подготовке к школе. О таком исходе дети, рожденные на улице, не могли и мечтать. Аглая все еще немного неумело общалась с детьми из-за неимения опыта, но очень старалась научиться заботе и в особенности терпению.

Возвращаясь снова к тому июльскому дню примирения семьи, упомянем, что Аглая рассчитывала на, как минимум, выговор от maman и papa. Князь успокаивал ее тем, что на всякий случай можно «ввести тяжелую артиллерию»: тут же позвать детей для знакомства.

Увидев знакомые силуэты, идущие по тропинке, обрамлённой высокой зеленой травой, Аглая крепко схватилась за руку князя и попятилась назад, ближе к белой деревянной беседке, что стояла у них за спиной, но князь повел ее навстречу к родным. Когда семьи поравнялись, наступило неловкое молчание. Бросалось в глаза, что генерал Епанчин заметно поседел; Лизавета Прокофьевна, раскрасневшись от жары, а может и от гнева, сразу стрельнула взглядом в глаза улыбающегося князя, а затем на их с Аглаей крепко сжатые руки. Александра и Аделаида стояли позади родителей, ожидая исхода сцены.

До сей минуты генеральша была готова жестоко отчитать дочь, но увидев столь дорогое ее сердцу лицо, она сразу же передумала, и материнское сердце невольно все простило. Наконец Лизавета Прокофьевна прижала уже расплакавшуюся Аглаю к своей груди, и из ее глаз тоже брызнули слезы. Генерал подошел и обнял их обеих. Тут же подбежали с радостными криками Аделаида и Александра. Князь отошел в сторону, улыбнувшись довольным сестрам в знак приветствия.

— Combien de nerfs, ma chère fille. Ma chère fille!* — повторяла Лизавета Прокофьевна, продолжая прижимать к себе тоненькую фигурку своего любимого дитя.

*Сколько нервов, доченька моя! Моя милая доченька! (Фр.)